0-ые годы, понимал, что в своих поисках несколько вышел за рамки дозволенного, и предпринял некоторые меры предосторожности - в частности, вел переписку на эту тему, используя адреса друзей и знакомых. Кстати, он не без гордости сообщил мне, что его материалы использовал писатель Рыбаков в "Тяжелом песке", и даже показал книгу с дарственной надписью. Когда я спросил Чернявского о вашем земляке докторе Матвееве, то он сразу вспомнил, что обменивался с ним письмами примерно в 1969-70 годах, и тот даже пару раз приезжал к нему, когда гостил у своих родных в местечке или городке Черные Камни в 30 километрах от Р***. Матвеев, по словам Бориса Никифоровича, интересовался событиями во время оккупации в Черных Камнях, и Чернявский сообщил ему кое-какие сведения, в том числе и о Кондрате Ковальчуке, оставившем там особо кровавый след. На мой вопрос, известно ли Чернявскому что-либо о Ковальчуке помимо того, что сообщалось в средствах массовой информации, он сказал, что располагал весьма обширным архивом документов и свидетельств против него и других ему подобных, но расстался с ним в 1971 или 72 году. К Борису Никифоровичу прибыл из Киева некий приличного вида господин, представившийся сотрудником Академии Наук, и настоятельно просил передать собранные материалы в распоряжение ученых-историков, в частности, для написания книг о Великой Отечественной войне и для выставки "30 лет Победы". Ничего дурного не подозревавший Чернявский так и сделал - тем более что хранить столь важные материалы в его маленьком домике было небезопасно, хотя бы даже в пожарном отношении. Нечего и говорить, что даже малой толики своих материалов Борис Никифорович не обнаружил ни в исторических книгах, ни на выставках. Скорее всего, они либо просто были уничтожены, либо до сих пор хранятся в сейфах некоей организации. Разумеется, после этого Чернявский не оставил поисков, хотя и не вел их столь широко, так как чувствовал, что если не слежка, то, скажем так, наблюдение за ним велось почти непрерывно, вплоть до начала девяностых годов. Теперь собственно о моей поездке. В Р*** я приехал на два дня и остановился у своих дальних родственников. В первый день Борис Никифорович пообещал мне подыскать в своем обширном архиве материалы по Ковальчуку, а если удастся - письма от Матвеева. Мы договорились, что я зайду назавтра пополудни, но когда я пришел, то увидел на месте его дома лишь груду тлеющих угольков. Как мне сообщили в пожарной службе, "гражданин Чернявский погиб в результате небрежного обращения с огнем". Вот так безрадостно, уважаемый Василий Николаевич, завершилась моя поездка в Р***. Это пока что все, что я могу сообщить вам, пользуясь посредством Интернета, но думаю, что еще смогу прислать вам весточку. Берегите себя. С уважением, Гр. Иваненко". Нечего и говорить, что выражение лица у Василия по мере прочтения этого послания становилось все мрачнее. - Сбываются пророчества Натальи Николаевны, - пробормотал Дубов. - Змеи вылезают из забытых костей и начинают жалить... Детектив еще раз внимательно перечитал концовку послания. "Иваненко ясно дает понять, что через Интернет не может сообщить всего, что хотел бы, - подумал Василий. - И, возможно, даже чувствует за собой слежку. А уж его слова "берегите себя" означают одно - если я не выйду из игры, то и меня ждет смертельная опасность. Хотя, по правде говоря, поберечь себя прежде всего следовало бы самому Григорию Александровичу..." - Следовательно, будем идти до конца, - произнес Дубов уже вслух и, достав из-под телефона книжку, открыл ее на букве "С". x x x Войдя в ресторанный зал, инспектор милиции Столбовой отыскал взглядом детектива и доктора и немедленно направился к ним. - Что-то случилось? - спросил он Дубова. - Добрый день, доктор. Я не опоздал? - Нет-нет, Егор Трофимович, вы пришли как раз вовремя, - ответил Дубов. - Пока еще ничего не случилось, по крайней мере у нас в Кислоярске, но я хотел бы поговорить с вами, так сказать, в четыре глаза. Или во все восемь, включая пенсне Владлена Серапионыча. - Слушаю вас, - вздохнул инспектор, устало откинувшись на спинку стула. Их отношения с Дубовым вот уже несколько лет строились на основе здоровой конкуренции и делового сотрудничества, причем одно отнюдь не исключало другого. Во всяком случае, общее служение Делу Справедливости нередко сводило их вместе, и цепкая хватка Столбового в сочетании с недюжинным умом Дубова почти всегда приводили к успешному раскрытию преступления. - Егор Трофимович, на сей раз я хотел бы немного поэксплуатировать ваш доступ к архивной информации, - произнес Василий. - Надеюсь, не к секретной? - усмехнулся Столбовой. - Я тоже надеюсь, - ответил детектив совершенно серьезно. - Речь идет об обстоятельствах смерти гражданина Владимира Филипповича Матвеева, случившейся в июле 1970 года. - Убийство? - насторожился инспектор. - Да нет, официальная версия - смерть от сердечной недостаточности, - вмешался Серапионыч и даже для пущей важности добавил пару звучных слов по-латыни. - Но обстоятельства очень уж странные... - Может быть, по вашему ведомству есть какая-то информация об этом человеке, - добавил Василий. - И если вам не трудно... - Постараюсь, - кивнул Егор Трофимович и записал в блокнот: - В.Ф. Матвеев, скончался в июле семидесятого. - И еще, - добавил Василий, - нет ли чего-то по еще одному лицу: Витя Орлов, покончил жизнь самоубийством тогда же. - Выясним, - инспектор черкнул еще несколько слов и вернул блокнот во внутренний карман пиджака. - Если не секрет, Василий Николаевич, с чего это вы вдруг занялись такой стариной? Василий ненадолго задумался: - Знаете, Егор Трофимович, очень может быть, что все подозрения беспочвенны, и тогда не стоит забивать ими вашу голову, столь занятую более насущными делами. Но если нам с доктором удастся что-то раскопать, то вы будете первым, с кем мы поделимся нашими находками. - Какими находками? - неожиданно прозвучал над ухом Василия приятный женский голос. - Неужто вы тоже решили заняться археологическими раскопками? Голос принадлежал еще одной постоянной участнице обедов - кандидату исторических наук, которую все звали госпожа Хелена, так как ее полные инициалы были столь неудобовыговариваемы, что даже заучить их наизусть никто не мог. Частенько, если не оказывалось злободневных тем для застольной беседы, госпожа Хелена потчевала сотрапезников увлекательными экскурсами в прошлое, или, как это называл Серапионыч, проводила исторический ликбез. Рассказы госпожи Хелены всегда были столь занимательны, что ее слушатели зачастую забывали о еде, и даже сидящие за соседними столиками невольно прислушивались к импровизированным лекциям. Так как на сей раз беседа не очень клеилась, то госпожа Хелена уже нацелилась рассказать о своих раскопках в курганах древней долины Кислоярки и даже потянулась к сумочке, где у нее лежали уникальные фотоснимки. Заметив это, Василий решил направить лекцию в иное русло: - Госпожа Хелена, давно хотел вас спросить, хотя это, кажется, и не ваша специализация - существовали ли в советское время какие-либо проявления нацизма? Доктор и инспектор от неожиданности чуть не поперхнулись, а госпожа Хелена невозмутимо переспросила: - Уточните, Василий Николаич, какой период истории СССР вас интересует? - Ну, послевоенные годы, например конец шестидесятых - начало семидесятых. Историк ненадолго задумалась: - Да, действительно - это не моя специальность. Но я попытаюсь ответить. В сущности, коммунистический режим на всей протяженности своего существования никогда не гнушался для самоподдержания использовать те идеи, на которых чуть ли не целиком строилось учение Гитлера. Конечно, в послевоенные годы эти тенденции достигли своего апогея - вспомним хотя бы объявление целых народов врагами и их депортации, я уж не говорю о пресловутых "безродных космополитах" и о "деле врачей"... Да и в последующие годы эта практика продолжалась, хотя и несколько более завуалированно. Собственно, игра на низменных чувствах толпы всегда была присуща власть предержащим и, увы, не только при тоталитарных режимах. Другое дело, что при советской власти все это прикрывалось коммунистической и классовой идеологией, но после распада СССР такая необходимость отпала, и на всем его бывшем пространстве откровенно нацистская нечисть расцвела что называется махровым цветом. Можно сказать, что нацистские структуры намертво срослись с коммунистическими, и уже никого не смущает свастика и человеконенавистнические лозунги даже на коммунистических демонстрациях. Я уж не говорю о жутком гибриде нацистского флага и серпа с молотом на символике национал-большевиков. Госпожа Хелена говорила красиво и плавно, как по писаному, и говорила она слова безусловно правильные, но Василию и остальным слушателям давно известные и не требующие дополнительных доказательств. Поэтому, дождавшись окончания очередной фразы, Дубов задал наводящий вопрос: - Скажите, известны ли вам какие-либо подпольные нацистские структуры, которые были способны, например, убрать неугодного им человека? Столбовой недоуменно покачал головой, а госпожа Хелена как ни в чем не бывало ответила: - Лично я ни о чем подобном не слышала. Могу только сказать, что в те времена подполье если чисто теоретически и могло существовать, то только с дозволения властей. А власти, в свете вышеназванных причин, гораздо охотнее терпели носителей нацисткой идеологии, чем, скажем, правозащитников вроде Сахарова или Ковалева. Впрочем, специально этим предметом я не занималась. А что, Василий Николаич, вам что-то известно? Немного поразмыслив, Василий решился слегка приоткрыть карты: - Допустим, спустя четверть века после войны некто, назовем его Икс, вышел на след гитлеровских приспешников, орудовавших в годы оккупации, предположим, на Украине, и вот в один прекрасный день он получает записку с угрозой - мол, если не угомонишься, то пеняй на себя. А внизу пририсована свастика. - Ну, в то время многие нацистские приспешники были еще живы, кто-то уже свое отсидел и вышел. Ну там, еще их родные, друзья, - не очень уверенно проговорила госпожа Хелена. - А также более молодые единомышленники, - завершил мысль историка детектив Дубов. - Но вот в чем дело - вскоре этот самодеятельный исследователь прошлого скончался при весьма странных обстоятельствах. Историк растерянно переводила взгляд с доктора на инспектора и на Василия - она все никак не могла взять в толк, чего тот от нее хочет. Воспользовавшись заминкой, Столбовой шепнул Дубову: - Эти расспросы как-то связаны с вашим делом? Чуть помедлив, Василий утвердительно кивнул. - Напрасно, Василий Николаевич, напрасно, - покачал головой инспектор. - Я на вашем месте туда бы не лез. - Но вы готовы выполнить мою просьбу? - напрямик спросил детектив. - Раз обещал, значит, выполню, - буркнул Егор Трофимович. - Знаете, в то время антисоветские течения были весьма разношерстными, - вновь заговорила госпожа историк. - И там были отнюдь не только демократы-правозащитники, но и крайние националисты вроде Шафаревича. Но чтобы убивать - это уж слишком... Нет, честно признаюсь - в этом вопросе я недостаточно компетентна. - Ничего страшного, - успокаивающе улыбнулся Василий. И, чтобы сделать историку приятное, добавил: - Моя дедуктивная интуиция подсказывает, что вы, уважаемая госпожа Хелена, просто горите желанием продолжить увлекательный рассказ о раскопках в курганах. А все мы горим желанием его послушать. Не так ли, господа? Доктор и инспектор охотно закивали. А госпожа Хелена, отодвинув полупустую тарелку, извлекла из сумочки стопку фотографий с какими-то ископаемыми черепками и доисторическими свидетелями былых эпох. x x x После обеда Василий попросил Серапионыча задержаться. - Ну ладно, - вздохнул доктор, - только ненадолго. А то я в последнее время чуть не каждодневно опаздываю с перерыва. А знаете что, Василий Николаевич - если вы не торопитесь, то заедемте ко мне в морг. Вроде и на работе буду, и поговорим в покойной обстановке. То есть я хотел сказать - в мирной. - Ну что ж, почему бы и нет? - не стал спорить детектив. - Тогда прошу в "Москвич". Торопливо проведя Василия через прохладное помещение, где на столах лежали несколько покойников с бирками на торчащих из-под простыней ногах, доктор открыл дверь своего кабинета, а точнее - небольшой комнатушки с заваленным всякой всячиной столом и шкафом, из-за стеклянных дверок которого виднелись многочисленные скоросшивательные папки. - Пожалуйста, ознакомьтесь, Владлен Серапионыч, - Дубов извлек из портфеля и подал доктору листы с последним посланием от коллеги Иваненко. Серапионыч углубился в чтение, во время которого Василий не без некоторого изумления разглядывал обстановку докторского обиталища, которое скорее можно было принять за лавку старьевщика, чем на кабинет заведующего моргом. - М-да, - только и смог вымолвить Серапионыч, возвратив Василию распечатку. И, подумав, добавил: - Ну и вляпались мы с вами, однако же. Черт меня дернул заглядывать в этот проклятый ящик! - По крайней мере, теперь ясно, с кем мы имеем дело, - заметил Василий. - С отъявленными мерзавцами! - в сердцах пристукнул по столу Серапионыч. - Но все не возьму в толк - что это за могущественные темные силы, которые способны уничтожить человека чуть ли не в любом конце света? И ради чего - чтобы какой-то доживающий свой век старикашка ушел от ответа! - Владлен Серапионыч, вы видели и читали то же, что и я, - немного помолчав, заговорил детектив. - Мы с вами вместе были у Натальи Николаевны и слышали одно и то же. Неужели вы так до сих пор и не догадались, кто стоит за всеми этими событиями - и тридцатилетней давности, и сегодняшними? - Некие полумифические нацистские структуры, о которых говорила госпожа Хелена? - неуверенно предположил доктор. - Но это же несерьезно! - Боюсь, мы с вами даже не догадываемся, насколько это серьезно, - покачал головой Дубов, - и насколько опасно. Госпожа историк выразилась очень обтекаемо - в том смысле что "коричневое" подполье могло существовать лишь настолько, насколько это позволяли пресловутые "органы". А я сказал бы иначе - оно было продолжением или, если хотите, подразделением "органов". Хотя почему было? Собственно говоря, от того что теперь нацисты вышли из своего так называемого подполья, а КГБ переменило название, мало что изменилось. - То есть угрозу "замочить в сортире" с пририсованной свастикой доктору Матвееву послали... - Не договорив, Серапионыч вопросительно посмотрел на Дубова. - Ну разумеется, от своего имени выступать они не могли, - уверенно ответил Василий. - Подумайте, как бы это выглядело - наши советские органы угрожают человеку, пытающемуся разоблачить нацистских преступников. Вот тут-то и пригодилось это "виртуальное" подполье - если даже дело получит огласку, то КГБ не при чем: дескать, это какие-то недобитые гады, а мы допустили недоработку, не распознали их на корню. И вообще, товарищ, спасибо вам за сигнал. - Дубов невесело усмехнулся и неожиданно повернул разговор на другое: - Доктор, вы же следите за московской прессой? - Есть такой грешок, - чуть удивился Серапионыч. - Покупать, конечно, дороговато, но иногда у знакомых заимствую, иногда в читальню захожу. Так что более-менее в курсе. - Весьма подробную информацию о Ковальчуке мой коллега Иваненко почерпнул в киевской прессе, - продолжал Василий. - Постарайтесь припомнить, Владлен Серапионыч, не попадалось ли вам что-то по этому делу в московских газетах, и если да, то в каких. Доктор ненамного задумался. - По-моему, всего пару раз, да и то как-то мельком, очень смазанно. - И, разумеется, не в проправительственных изданиях? - Да нет, скорее в таких, которые именуют себя "демократической оппозицией". Не то в "Общей", не то в "Московских новостях"... - И это удивительнее всего! - подхватил Дубов. - Казалось бы, такой козырь в "информационной войне" с непослушным братским соседом - и вдруг молчание! А ведь Ковальчук зверствовал не только на Украине, но и в России, и Москва тоже могла бы настаивать на его выдаче или хотя бы на международном суде. А она упускает такую возможность. С чего бы это? - Ну, тут уж высокая политика... - глянул в потолок Серапионыч. - Я уж не говорю о том, что доктора Матвеева почему-то не отвезли в морг, а делали вскрытие неизвестно где, - продолжал Дубов. - Это только лишний раз подтверждает, что в его смерти что-то не так. Даже ваша соседка учительница это поняла. Ну и сегодняшнее послание Иваненко - помните, как к Чернявскому заявился какой-то научный сотрудник и попросил передать собранные материалы. Нет-нет, сотрудник скорее всего был самый всамделишний, - заметив удивление на лице своего собеседника, добавил Василий, - но это не мешало ему сотрудничать и с "некоей организацией". - Детектив заглянул в письмо. - Заметьте, доктор, сей "жрец науки" пришел к Чернявскому в 1971 или 72 году, уже после гибели Владимира Филипповича Матвеева. - То есть вы клоните к тому, что за всеми этими темными делами стоит КГБ, - невольно понизил голос Владлен Серапионыч. - Если точнее, то я в этом ничуть не сомневаюсь, - ответил Василий. - И, кстати сказать, все вышесказанное уже в несколько ином виде представляет историю, которую нам поведала уважаемая Наталья Николаевна. - Про Витю Орлова, что ли? - припомнил Серапионыч. - Да. И теперь мне окончательно понятно, как такое могло случиться, что молодой, талантливый, жизнерадостный парень, перед которым вся жизнь впереди, внезапно накладывает на себя руки. - То есть вы больше не допускаете, что уйти из жизни ему "помогли"? - спросил доктор. - В известной мере так оно и было, - не стал спорить Василий. - Но теперь я очень ясно представляю, как именно это было. И думаю, что если где-то и ошибаюсь, то ненамного. Помните, Наталья Николаевна рассказывала о том, как Витя в шутку написал, что хочет стать разведчиком. А это не было шуткой. Или, скажем иначе, было такой шуткой, в которой есть немалая доля правды. И вот, успешно окончив школу, сей юный мечтатель собрался поступать туда, где учат на Штирлица. А поскольку в нашем городе такого заведения, насколько мне известно, не было, то Витя решил обратиться, так сказать, в курирующую организацию, отделение коего в Кислоярске, разумеется, имелось. - Как-то сомнительно, - пожал плечами доктор. - Неужели Витя не знал, хотя бы из анекдотов, что эта организация из себя представляет? - При всем своем математическом уме Витя Орлов оставался честным и наивным комсомольцем, - ответил Дубов, - и нам ли его учить с высоты наших сегодняшних познаний? Наверняка он совершенно искренне полагал, что внешняя разведка ничего общего не имеет с теми подразделениями КГБ, которые осуществляли тотальную слежку, преследовали диссидентов, душили любую свободную мысль, ну и так далее. Возможно, так оно и было - я не в курсе их внутренних структур. Одним словом, Витя отправился в КГБ с надеждой, что ему дадут направление в разведшколу. Ну а там его встретил очень доброжелательный и понимающий сотрудник, который прямо-таки очаровал будущего Юстаса вниманием и обходительными манерами. Разумеется, качествами чисто профессиональными. Он сказал, что уважает Витин патриотический порыв и сам лично попросит своего друга, директора учебного разведцентра, чтобы тот непременно зачислил Витю в курсанты даже без необходимых формальностей. - Вы так говорите, будто сами присутствовали при этом разговоре, - усмехнулся Серапионыч. - А тут нечего и присутствовать, - возразил Василий. - История вечная, как мир. Ну вот, а когда Витя проникся к своему доброжелателю полным доверием, тот и сказал: "Но прежде я дам тебе важное испытательное задание. Выполнишь его - считай, вступительный экзамен сдан. На днях в Кислоярск должен прибыть связной к американскому резиденту (германскому, японскому, верхневольтскому - лишнее вычеркнуть), а твоя задача - проследить его прибытие на "явку" и тут же сообщить нашему сотруднику. А уж тогда мы их обоих, голубчиков, и возьмем с поличным". - Василий вздохнул. - А остальное вы уже знаете из рассказа Натальи Николаевны. - Возможно, вы и правы, - с некоторым сомнением пожал плечами Серапионыч, - но какой смысл был посылать Витю следить за домом? Они ведь и по своим чекистским каналам прекрасно могли узнать, когда прибывает Владимир Филиппович. - Думаю, здесь у них были свои резоны, - ответил Дубов. - Ну, например, "засветить" Витю возле дома, а потом все на него и свалить, если бы Матвеева не удалось убрать "чисто". Хотя это, конечно, не главное. Кагебисты всегда стремились завербовать и заставить на себя работать как можно больше людей. Но одно дело - ввести в свой грязный оборот какого-нибудь мошенника, или корыстолюбца, или просто человека запутавшегося, которого можно шантажировать. Но особенный кайф для них - это замарать порядочного человека, что называется наплевать ему в душу. От этого они получают прямо-таки садистическое удовольствие - дескать, пусть мы дерьмо, но и ты теперь не лучше. Представьте себе чувства Вити, когда он узнал о смерти человека, которого выслеживал. - Василий печально вздохнул. - Благородные Штирлицы на поверку оказались самыми примитивными уголовниками. А Витя не мог себе простить соучастия в убийстве, и это привело его к столь страшному финалу. Конечно, не лучший выход, но он поступил именно как порядочный человек. - Значит, Витина смерть тоже на их совести? - не то спросил, не то подтвердил доктор. - Несомненно, - твердо ответил Дубов. - Если, конечно, применительно к ним можно использовать слово "совесть"... Во всяком случае, совести у них не больше, чем у кровавого гестаповца Мюллера, если уж продолжать параллели с "Семнадцатью мгновениями"... - Я все понимаю, - после недолгого молчания заговорил Серапионыч. - Допустим, у "органов" были и остаются какие-то дела с неонацистами. То ли те выполняют их задания, то ли просто родство душ. Так сказать, "мы с тобой одной крови". - И то, и другое, - вставил Дубов. - Но, хоть убейте, не пойму - на что им этот старый "батька Кондрат"? Почему они устраняют всех, кто пытается приблизиться к его разоблачению? - Думаю, что раньше или позже мы об этом узнаем, - ответил Василий, хотя прежней уверенности в голосе у него уже не было. - У меня есть кое-какие предположения, но пока довольно смутные. Например, Ковальчук каким-то образом связан с пресловутыми "органами", и теперь они просто защищают своего человека от возможного судебного преследования. - Ну, Василий Николаич, это уж вы малость хватили, - сомнительно покачал головой доктор. - Может быть, - не стал спорить Дубов. - Но ведь Ковальчук не с луны свалился - если бы мы узнали, чем он занимался до войны, то это, вероятно, дало бы ответы на многие вопросы. Известно, что по Украине (как, впрочем, и по всему СССР) в тридцатые годы прошла огромная волна репрессий, и какой-нибудь подонок, участвовавший в преследовании кулаков, троцкистов, вредителей и прочих врагов советского народа, лишь продолжал во время войны свое любимое дело, уничтожая коммунистов, евреев, партизан - словом, врагов Рейха и Фюрера. Впрочем, это лишь мое предположение. И если так, то "органы", которые, извините за выражение, "мочат" всех, кто пытается разоблачить Ковальчука, делают это отнюдь не из-за того, что так уж дорожат своим старейшим сотрудником, а просто из страха, что если он заговорит, то сами органы будут выглядеть, мягко говоря, очень уж неприглядно. Равно как и государство - в прежние годы СССР, а теперь его "правопреемница". - А не проще ли им просто "убрать" Ковальчука? - пожал плечами Серапионыч. - Так сказать, есть агент - есть проблема, а нет - так уж не обессудьте. - Скорее всего, они бы так и поступили, - уверенно сказал Василий. - Осудили бы как военного преступника и тут же расстреляли в двадцать четыре часа. Но ему, видимо, удалось бежать, и когда он оказался в Австралии, то "органам" уже ничего не оставалось, как назначить его своим агентом уже там, в среде эмиграции. Повторяю, все это лишь мои предположения. Думаю, раньше или позже мы узнаем, насколько они соответствуют действительности. - Если нас самих не "замочат", - вздохнул доктор. - Не исключено, - совершенно серьезно ответил Дубов. - Так что вам, Владлен Серапионыч, следовало бы выйти из игры... - Как же! - возмутился доктор. - Я, можно сказать, заварил эту кашу, и в кусты? Нет уж, пускай меня и "мочат"! - Серапионыч погрустнел. - Знаете, Василий Николаич, я чувствую, что виновен в гибели краеведа, как его, Чернявского. И зачем я только заглядывал в этот злополучный ящик? - Ну, причем тут вы, - возразил детектив. - Лучше скажите, не сохранились ли у вас в архиве какие-то сведения о вашем первом пациенте? Я говорю о Вите Орлове. - Запись наверняка имеется, - ответил доктор, - но что-то более того - едва ли. - Владлен Серапионыч выбрался из-за стола, извлек из кармана увесистую связку ключей и одним из них отпер шкаф. - Вот, пожалуйста, семидесятый год. - Доктор вытащил одну из папок и, перелистав страницы, отыскал соответствующую запись: - "Орлов Виктор Геннадиевич, 1953 г.р., поступил 21 июля, с признаками удушения и так далее. Как видите, ничего особого. Да, - тяжко вздохнул Серапионыч, - как давно это было... - Он перевернул несколько страниц назад. - А вот и последняя запись Владимира Филипповича: 27 июня, Коробкова Наталия Федоровна". Василий заглянул в записи: - Довольно необычное написание буквы "и"... - Да, у Владимира Филипповича это иногда случалось, особенно когда он волновался: сначала писал "i" с точечкой наверху, но потом приписывал вторую закорючку, а точка так и оставалась. Знаете, ведь по-украински звук "и" обычно передается буквой "i", а нашей букве "и" соответствует звук "ы". - И что, Владимир Филиппович часто волновался, когда регистрировал умерших? - несколько удивленно спросил Дубов. - Почти всегда, - тяжело вздохнул Серапионыч. - Он ведь вообще-то меньше всего собирался стать морговским доктором, просто обстоятельства так сложились. Да и за эти несколько лет Владимир Филиппович не успел сделаться таким старым циником, как ваш покорный слуга - всякую смерть принимал очень близко к сердцу. А Наталия Коробкова, судя по записям, была совсем молодой девушкой, погибшей в автоаварии "по причине травм, несовместимых с жизнью". Вот такая у нас, патологоанатомов, милая формулировочка... - Я обратил внимание, что на конверте, адресованном Людмиле Ильиничне из Киева, встречается такая же буква "и", - сообщил Дубов, терпеливо выслушав Серапионыча. - В слове "Кислоярск" и еще, кажется, в названии улицы. Стало быть, письмо прислал сам доктор Матвеев. И к тому же, видимо, он был в состоянии волнения... Полагаю, нам с вами следует как можно скорее встретиться с Людмилой Ильиничной. - Вы правы, - кивнул Серапионыч. - Сегодня же позвоню. - Отдадим письмо, - продолжал Василий, - а заодно расспросим, что ей известно о делах супруга. Как вы думаете, Владлен Серапионыч, она согласится нам помочь? - Непременно согласится, - уверенно заявил Серапионыч. - Если бы вы, Василий Николаич, были хоть немного знакомы с Людмилой Ильиничной, то даже не стали бы задавать такого вопроса! - Ну что ж, вот и познакомлюсь, - улыбнулся детектив. x x x ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Как обычно по утрам, Василий Дубов припарковал "Москвич" возле Бизнес-Центра и, едва переступив порог, привычно спросил Родионыча: - Ну как, есть что-нибудь для меня? - От Маши - ничего, - столь же привычно ответил вахтер. Такой ответ Василий получал от него ежедневно в течение всей последней недели. - А почту еще не приносили. - Уже принесли, - раздался прямо над ухом Дубова голос почтальонши тети Веры. Она была для Василия такой же постоянной величиной, как Родионыч и как уборщица Фрося - тетя Вера приносила сюда почту еще в незабвенные "комсомольские" времена. - Ну, принимайте, - с этими словами тетя Вера вывалила на стол к Родионычу целую кипу газет и писем, отчего ее внушительная сумка "похудела" чуть не на половину. - А мне? - спросил Дубов. - И тебе есть, - тетя Вера извлекла из бокового отдела сумки какой-то самодельный пакет и тетрадку в жесткой обложке. - Тебе, Васенька, заказная бандероль аж из Питера. Распишись вот здесь. - Странно, кто бы это мог быть? - удивленно проговорил детектив, принимая пакет. - Вроде у меня там нет ни родни, ни друзей, ни деловых партнеров. - А обратный адрес есть? - Родионыч заглянул через плечо Василию. Детектив повернул бандероль: - Невский проспект, дом такой-то... В.И. Петров. Нет, не знаю. Ну ладно, разберемся. И Василий привычно поспешил вверх по лестнице. То, что не было очередного электронного "мессиджа", Дубова не очень удивляло - Иваненко достаточно ясно дал понять, что в конфиденциальности данного вида связи не очень-то уверен. Сняв с пакета внешний слой жесткой бумаги, детектив к некоторому удивлению обнаружил под ним другой пакет, а поверх него - записку: "Уважаемый Василий Николаевич! Это послание придет к Вам не совсем прямым путем - через Санкт-Петербург, куда его отвезет на поезде надежный человек. Такова была просьба моего брата Григория Александровича Иваненко, трагически погибшего через два дня после возвращения из поездки в Р***. Оксана Иваненко. Если Вам необходимы подробности, то Вы можете связаться со мной по известному Вам электронному адресу или по телефону..." Далее следовал номер. Дрожащими пальцами Василий вскрыл внутренний пакет. В нем оказался целый ворох бумаг и фотографий. А сверху - вырванный из тетрадки в клеточку двойной листок с рукописным текстом. Дубов тяжко вздохнул и стал внимательно читать последнее послание Иваненко: "Уважаемый Василий Николаевич! Когда, сообщая Вам о трагическом событии в Р***, я писал, что покойный Б.Н. Чернявский хотел, да не успел передать мне кое-какие документы, я был не совсем точен - кое-что я получил от него при нашей первой и последней встрече. Правда, сообщать об этом по понятным Вам причинам я не стал. Как выяснилось, покойный Чернявский располагал рядом материалов, касавшихся Кондрата Ковальчука. Когда я спросил, отчего он не открыл их, когда поднялась кампания по осуждению этого преступника, Борис Никифорович ответил, что несколько лет назад послал в республиканскую прокуратуру письмо, что он располагает материалами по "делу Ковальчука". Вскоре из Киева пришел вежливый ответ, где Чернявского благодарили за помощь и обещали в случае надобности с ним связаться, но, видимо, надобность так до сих пор и не возникла. И это лишний раз подтверждает подозрения, что у наших властей нет никакого желания "раскручивать" данное дело. Среди того, что мне передал покойный Б.Н. Чернявский и что я пересылаю Вам - ряд свидетельств, записанных со слов очевидцев, а также фотография, где палачи снялись на фоне только что расстрелянных жертв. Третий справа - Ковальчук. И еще один документ, хотя и не имеющий прямого отношения к военным преступлениям, но во многом характеризующий личность Ковальчука: его донос (1936 г.) на нескольких киевских инженеров, которых он изобличает как врагов советской власти, шпионов и вредителей. Хотя это не оригинал, а ксерокопия, но почерк идентифицировать можно. Чернявский также оставил мне около десятка адресов в Киеве и окрестностях, где живут родственники жертв и свидетели злодеяний Ковальчука, и я решил по мере возможности обойти их и убедить, чтобы они оставили документированные показания. Однако от этого замысла пришлось временно отказаться и даже уничтожить адреса, предварительно заучив их наизусть - ради безопасности самих этих людей. Сразу по возвращении в Киев я ощутил за собой столь плотную, хотя внешне и ненавязчивую слежку, что сразу понял - работают профессионалы, которые шутить не будут. Да и вообще, после пожара в Р*** может произойти все что угодно. До свидания или прощайте - как судьба решит". - И вот оно свершилось! - в сердцах проговорил Василий. - За несколько дней погибли два порядочных человека. И ради чего? Чтобы старый "батька Кондрат" предстал перед земным судом раньше, чем перед высшим? А те, кто его прикрывают, будут и дальше творить свои черные дела... Дубов еще раз пробежал записку сестры Иваненко и, немного поплутав в международных кодах, набрал номер: - Оксана Александровна? Это говорит Дубов, из Кислоярска. Не могу и выразить, как я скорблю... - Не надо соболезнований, - прервала Оксана. - Международка нынче дорогая. Я знаю, что вас с Гришей связывали общие дела. Если чем-то могу помочь, то я к вашим услугам. - Скажете, не осталось ли после Григория Александровича чего-то по тому делу, из-за которого он ездил в Р***? Простите, что говорю с вами о делах в такие тяжелые дни, но это действительно очень важно. - Вряд ли, - с сомнением отвечала Оксана Александровна. - Все, что было, я отослала вам. Но если что-то обнаружится, то я вам тут же дам знать. - Буду очень признателен. И еще... Извините, что заставляю вспоминать, но как это случилось? - Разумеется, никакой уголовщины, - в приятном низком голосе собеседницы послышалась горькая усмешка. - Обычный несчастный случай. - Надеюсь, не пожар? - Ну что вы, Василий Николаич, это было бы слишком уж однообразно. На сей раз все проще - наехал водитель-лихач. - Но его хоть задержали? - С места происшествия скрылся. Свидетели запомнили номер, но оказалось, что машина угнана у владельца и давно находится в розыске. Вот милиция и ищет. Может быть, найдет. - М-да, - протянул Василий, так как больше сказать ему было нечего. - Извините за беспокойство, Оксана Александровна. - Да чего уж там, - вздохнула Оксана. - Всего доброго, Василий Николаич. И будьте осторожны. Василий положил трубку и принялся изучать то, что ему прислал Иваненко. x x x Перед обедом Василий лишь вкратце проинформировал доктора о последнем, "посмертном" послании коллеги Иваненко и о содержании полученного пакета. - Подтвердились подозрения в связях Ковальчука с "органами", - отметил Дубов, - но собственно "по делу" не так уж много. Архив краеведа Чернявского сгорел, а список возможных свидетелей исчез со смертью Иваненко. - Но, может быть, присланное все-таки пригодится хотя бы для осуждения "батьки Кондрата"? - осторожно предположил Серапионыч. - Наверняка где-то, в Австралии ли, в Украине ли, имеются другие доказательства, сами по себе тоже не совсем достаточные для судебного преследования, и вдруг именно наши окажутся как раз тем камешком, который сдвинет чашки на весах Фемиды?.. - Очень возможно, - согласился Дубов. - Разумеется, я не буду держать бумаги под спудом, а в ближайшее время сообщу о них в соответствующие инстанции. А теперь нам необходимо как можно скорее встретиться со вдовой доктора Матвеева. Во-первых, наконец-то отдать ей письмо, а во-вторых узнать, не известно ли ей что-то о розыскных делах мужа. - А я как раз вчера с нею созванивался, - закивал Серапионыч. - И ежели сегодня вечером у вас нету более важных дел, то Людмила Ильинична будет нас ждать. - Ну вот и замечательно, - удовлетворенно кивнул Дубов. - А, добрый день, Егор Трофимович! Последнее восклицание относилось к инспектору Столбовому, который как раз вошел в обеденный зал. Присев за столик с детективом и доктором и убедившись, что поблизости нет посторонних любопытных ушей, Егор Трофимович сообщил: - Я навел справки, о которых вы просили. Хотя, увы - особо сенсационными результатами похвастаться не могу. Что касается самоубийства Вити Орлова, то тут все просто - провели необходимые замеры, опросили родных, подтвердили факт суицида и дело закрыли. Если хотите, Василий Николаич, то я свожу вас в архив, и вы сами ознакомитесь с заключением. - Думаю, это вряд ли понадобится, - ответил Дубов, - но за предложение спасибо. - А Матвеев? - не вытерпел Серапионыч. - А вот здесь несколько сложнее, - пожал плечами инспектор. - Так как доктор Матвеев скончался ненасильственной смертью, то я и не думал, что в нашем ведомстве по нему что-то будет. Так оно, собственно, и оказалось. Однако я на всякий случай решил сделать запрос в Особое хранилище... - Куда-куда, простите? - удивленно переспросил доктор. Егору Трофимовичу пришлось разъяснить: - Когда пала Советская власть, а Кислоярская Республика объявила о своем суверенитете, из труб здешнего отделения КГБ валом валил черный дым - это чекисты сжигали те бумаги, которые не успели заблаговременно вывезти в Москву. Но все уничтожить они не успели, и когда здание переняли местные власти, то оставшиеся документы собственно и составили так называемое Особое хранилище. - Я где-то слыхал, будто чекисты намеренно оставили некоторые бумаги, чтобы опорочить тех, кого им было нужно, - заметил Дубов. - И это не голословное предположение, - кивнул Столбовой. - Например, среди "чекистских бумаг" осталась и специальная книга учета текущих дел. Думаю, никто не мешал им уничтожить ее полностью, однако оттуда были только вырваны некоторые листы, а в основном эта книга сохранилась. И вот на запрос мне ответили, что в 1969-70 годах "дело В.Ф. Матвеева" в книге зарегистрировано, хотя конкретными материалами Хранилище не располагает. Вот, собственно, и все, что мне удалось выяснить. Едва ли это можно назвать даже информацией к размышлениям. - Отсутствие информации - тоже информация, - не без некоторого удовлетворения сказал Дубов. - Во всяком случае, благодарю вас, Егор Трофимович, ваша помощь для меня всегда неоценима. - Ну, будет вам подлизываться, Василий Николаич, - усмехнулся инспектор. - Ваши факты еще раз подтвердили мои подозрения, - задумчиво произнес детектив. И, вздохнув, добавил: - Худшие подозрения. - А мне кажется, Василий Николаич, что вы собираетесь ввязаться в опасное дело, - покачал головой инспектор. - Уже ввязались, - подхватил Серапионыч. - В разные годы погибли несколько человек, причастных к этому делу, - подтвердил Дубов. - И двое - за последние дни. - Ну и ради чего, позвольте полюбопытствовать? - усталым голосом спросил Столбовой. - Я и сам спрашивал себя - ради чего? - вздохнул Дубов. - Но останавливаться я уже не имею права - и именно теперь. - Хотя бы из уважения к памяти погибших, - добавил Серапионыч. - Ну хорошо, я могу вам еще чем-то помочь? - задал практический вопрос инспектор, принимаясь за обед, уже начавший понемногу остывать. - Можете, - тут же откликнулся Василий. - Неплохо бы присмотреть кое за кем, ведь любой, оказавшийся в орбите наших разысканий, автоматически может стать мишенью убийц. - Имя? - Егор Трофимович раскрыл блокнот. - Людмила Ильинична Голубева! - опередив Дубова, выпалил Серапионыч. Егор Трофимович вопросительно посмотрел на Василия, тот молча кивнул. x x x Людмила Ильинична с первого взгляда очень понравилась Василию Дубову - простая славная женщина, как и описывал ее Серапионыч. Представив ее и детектива друг другу и вкратце рассказав о причинах визита, Серапионыч протянул Людмиле Ильиничне нераспечатанное письмо. - Не может быть, - прошептала вдова. Ее глаза заметно повлажнели. - Неужели это от него... В разговор вступил Василий: - Очень извиняюсь, Людмила Ил