ко дневник Лео Лансэре, о существовании которого не знала даже Луиза, - быть может, он прольет какой-нибудь свет на происшедшее? Гард подвинул тетрадь поближе и открыл первую страницу. "15 апреля 19... года. Я начинаю дневник, - прочел комиссар слова, написанные твердым, четким почерком. - Я начинаю его, потому что боюсь: меня убьют. Если это произойдет, пусть мои записи послужат предостережением..." Гард поднял голову: - Скажите, Луиза, у вашего мужа есть сейф? Луиза пошевелилась в своем углу, потом до комиссара донесся ее тихий голос: - Нет, комиссар, но некоторые документы или еще что-то он запирал в левом ящике стола. Этот ящик несгораем. - А ключ? - Всегда носил на шее, вы же видели, иначе мы не открыли бы ящик. - Благодарю вас, Луиза. Простите, что я вынужден иногда задавать вам такие вопросы... Кстати, вы знали, над чем работал ваш муж? Луиза помолчала. - Нет, комиссар, - наконец сказала она, - свои занятия он держал от меня в секрете. - Только от вас? - Не знаю. Гард вернулся к столу и стал читать дальше: "Это волновало меня давно. Почему один человек легко сочиняет стихи, другой умеет рисовать, третий оперирует сложнейшими формулами, а мне все это никогда не дано испытать? Я знаю математика, способность которого ориентироваться в неразберихе абстрактных символов просто поразительна. Как он это делает? Величайшая, непостижимая тайна другой личности! Я думал об этом много, но только сейчас нашел путь. Кажется, верный. Бинарная сигма-реакция с четырехмерной переориентацией унитарных триплексов!.." - Луиза, что такое триплексы? - спросил Гард. - Простите, комиссар, но этого я тоже не знаю. "Я убежден, что именно в этом все дело, - читал дальше Гард. - Сегодня приступаю к опытам. При этом отчетливо сознаю, чем мне это грозит. Но я вступил на этот страшный путь и пройду по нему до конца. Если со мной что-либо случится, дневник кое-что объяснит. Разумеется, все, что я напишу в этой тетради, будет записано с помощью терминов, значение которых известно только мне. Я не хочу, чтобы кто-нибудь мог повторить мои опыты. Это слишком опасно. Но я знаю, что когда-нибудь люди научатся расшифровывать любые загадки. К тому времени человечество будет гуманным, ему не страшна станет даже моя раскрытая тайна. Тебе я пишу, завтрашний день мира!" "Он не лишен сентиментальности, - подумал Гард, переворачивая страницу за страницей. - Но какова же его тайна, черт возьми? И способно ли ее раскрытие пролить хоть капельку света на Преступление?" Дальше, почти на десяти или пятнадцати страницах, шло подробное описание каких-то непонятных Гарду экспериментов. Значки, цифры, формулы, иносказания, восклицательные и вопросительные знаки, странные термины... Наконец, ближе к концу появились записи, которые Гард назвал про себя "человеческими". "Сегодня Он поинтересовался, чем я занимаюсь дома и по вечерам в лаборатории. Я что-то ответил, скорее всего невразумительное, и Он, конечно, стал что-то подозревать. К сожалению, у меня нет другого выхода: эти опыты я могу ставить только в лабораторных условиях, а Он редко уходит раньше меня". Затем снова шли цифры и формулы, и каждый столбик венчался лаконичным: "Провал", "Провал", "Провал!", "Провал!!" И наконец: "Кажется, придется посвятить Его в мои дела. Детали и самое главное останутся известны только мне, и без меня Он все равно ничего не сможет сделать. Но основную идею придется Ему сообщить. Мне необходима Его помощь, хотя я прокляну тот момент, когда увижу его кривую улыбку, обращенную ко мне после признания!" Последние три страницы состояли из одних цифр и знаков. Последняя страничка содержала две лаконичные записи: "Я сказал Ему. Он вникнул. Он дал совет. Я олух! Как я не сообразил, что сигма-реакцию надо вести в отрицательном режиме! Я попробую. Но теперь Он знает почти все... Попробовал. Получилось!!! Правда, не совсем то, на что я рассчитывал, но все равно грандиозно! Люди, вы нашли то, что всегда искали и чего всегда боялись!!! Я могу дать вам в руки надежду и страх!" На этом дневник обрывался. Гард в задумчивости поднял голову, посмотрел в темень за окном, прислушался к перестуку дождевых капель о карниз. Что прибавило ему чтение дневника, осложнило или облегчило решение загадки? Ясно, что убийца не был случайным человеком, он действовал умышленно, заранее обдумав преступление. Его целью могло быть либо устранение конкурента, либо завладение самим открытием, что, впрочем, не исключало и убийство Лео Лансэре. В таком случае преступник должен был знать о дневнике или предполагать, что запись экспериментов ведется. Если так, он должен был более тщательно подготовить свою акцию, но почему-то не подготовил, если дневник сейчас находится не у него, а в руках комиссара Гарда. Стало быть, либо преступник действовал неумело, либо ему помешали довести задуманное до конца. Но если помешала Луиза - а кроме нее и спящего ребенка, в доме никого не было, - матерый преступник пошел бы еще на одно убийство, благо цель у него была безмерной важности. Почему же удрал, испугавшись слабой женщины? А если не хотел ее убивать, то лишь по одной причине: действовал с ней заодно. С другой стороны, если они были в сговоре, то почему не воспользовались ключом, о существовании которого Луиза знала? "Стоп, пора остановиться в своих подсчетах, - решил Гард. - Вариантов так много, что дальнейшие рассуждения лишь принесут вред". Он внимательно осмотрел ящик стола. Ни царапин, ни трещин, никаких следов, говорящих о попытке открыть ящик без помощи ключа. Ну-с, а что же Луиза? Гард поднялся и вновь подошел к кушетке. - Вы уверены, Луиза, что ваш муж всегда носил ключ на шее? - Как носят крест верующие, - сказала Луиза. - Вы когда-нибудь сами открывали этот ящик? - Нет. - И вас не интересовало, что там лежит? - Простите, комиссар, но я никогда не ревновала Лео. "Н-да, - подумал Гард, - она непробиваема". - В таком случае я прочитаю вам его дневник. Женщина всплеснула руками: - Не надо, комиссар, умоляю вас! Мне кажется, там написано нечто такое, что может изменить мое мнение об отце моего ребенка! Умоляю вас, комиссар, если я права, дайте мне возможность сохранить о муже самые добрые воспоминания! - О нет, Луиза, не беспокойтесь, там нет ни слова из того, что вы сейчас придумали. Там всего лишь описание опытов... - Они меня уже давно не интересуют, комиссар. - Ну что ж, прекрасно. Тогда перечислите мне всех сослуживцев супруга по лаборатории, которых вы знаете. - Начать с шефа? - Как вам угодно. Выражение лица Луизы стало жестким и неприятным, но ровно через секунду оно приняло свое обычное выражение. - Профессор Грег Грейчер, - лишенным окраски голосом произнесла Луиза. - Научный сотрудник Берток, научный сот... - Минуту, - прервал Гард. - Скажите откровенно: вы не любите шефа? Луиза молчала. - Вы боитесь его? - быстро спросил Гард. - Ну, отвечайте, отвечайте же! - Да, комиссар. Боюсь и не люблю. - Почему? - Не знаю. Наверное, из-за того, что так же к нему относился Лео. - А Лео почему? - Не знаю. - Как называл шефа ваш супруг? - спросил Гард. - Шефом. - А по имени? - Иногда по имени. - А говорил о нем "он" или "ему", "его"? - Не понимаю. - Ну, он с удовольствием произносил его имя? - Вы шутите, комиссар? Гард умолк. Ему казалось, эта женщина искренне стремится помочь, и между тем где-то подсознательно у комиссара вновь возникла мысль о ее непробиваемости. - Ладно, Луиза, оставим этот разговор. Последний вопрос: шеф бывал когда-нибудь в этом доме? - Нет, комиссар. Во всяком случае, при мне. И Лео никогда не говорил о его визитах. - Вы очень устали? - Да. - Джонстон, проводите Луизу в спальню. - Я хотела бы остаться здесь, комиссар. - Пожалуйста. Спокойной ночи. - Гард направился к двери, увлекая за собой полицейских агентов. Остановившись в дверях, он в последний раз повернулся к Луизе: - Прошу прощения, Луиза, но вы когда-нибудь видели, как улыбается шеф? - Не помню. - Не так? - И Гард скривил губы в улыбке. Луиза долго глядела на комиссара недоумевающим взором, а потом тихо произнесла: - Я не хочу вас обидеть, комиссар, но вам не кажется, что вы ведете себя глупо? Быть может, впервые за сегодняшний вечер комиссар Гард смутился. Он убрал кривую улыбку со своего лица и, пробормотав какие-то извинения, вышел из комнаты. Впрочем, дойдя до машины, он уже был самим собой и даже успел представить себе почтенного профессора Грега Грейчера, душащего своего ассистента, а затем выпрыгивающего в окно. Малая правдоподобность картины не ухудшила настроения комиссара. "Чем больше тайн и загадок, тем проще их решение". Он уже давно понял справедливость этой мысли, высказанной еще Альфредом-дав-Купером. 3. АЛИБИ Профессор Грег Грейчер встретил комиссара, стоя посреди обширного кабинета, почти сплошь устланного мягкими коврами и со всех сторон заставленного книжными полками. - Комиссар полиции Гард, - представился вошедший. - Чем могу служить? - сухо произнес профессор. Гард рассыпался в извинениях. В кабинете была зажжена большая люстра под потолком, два настенных бра и еще настольная лампа. "К чему такая иллюминация? - успел подумать Гард. - Возможно, профессор специально хочет подчеркнуть, что абсолютно чист: так сказать, смотрите, мне скрывать нечего. Или он просто боится сумрака? И в том и в другом случае это подозрительно. В усиленном освещении "сцены" есть нечто театральное, а театральное в жизни всегда нарочито. Что же касается страха перед темнотой, то для человека, только что совершившего преступление, такой страх вполне закономерен. Впрочем, - тут же остановил себя Гард, - я почему-то для себя решил, что Грейчер - преступник, а это еще слишком преждевременный вывод. В конце концов, есть тысяча причин, по которым можно включать все лампы в собственном кабинете". - Только, пожалуйста, говорите тише, - все с тем же недовольным, почти брезгливым выражением лица произнес Грейчер. - Жена и дочь уже спят. Правда, они в дальних комнатах, но я не хотел бы их случайно потревожить. Так в чем дело, комиссар? Грейчер не предлагал Гарду сесть и продолжал стоять сам, как бы подчеркивая этим, что рассчитывает на кратковременность визита. И поскольку Гард не торопился задавать вопросы, профессор откровенно нервничал, что показалось Гарду естественным. Грейчер явно успокоился лишь тогда, когда комиссар, попросив разрешения закурить сигарету, спросил его о Лео Лансэре. Сотрудник лаборатории Лео Лансэре? Что ж, талантливый молодой человек, хороший ученый, подает большие надежды. О нем профессор не мог сказать ничего плохого. Аккуратен, исполнителен, отлично выполняет любое задание. Это все, что интересует комиссара полиции? - У Лансэре самостоятельная научная тема или он только ваш ассистент, профессор? Грейчер снисходительно улыбнулся, и Гард с некоторым неудовольствием отметил, что улыбка профессора вполне нормальна. - Должно быть, комиссару полиции неизвестно, - сказал Грейчер, - что в институте собственные темы имеют только руководители лабораторий. Когда Лансэре дорастет до самостоятельной работы, он, вероятно, тоже получит свою лабораторию. Однако... - Благодарю вас, я действительно этого не знал, - с невинным видом признался Гард. - Но я имею в виду ту работу, которой сотрудники посвящают свое свободное время. Признайтесь, профессор, ведь вы по ночам тоже занимаетесь чем-то для души? Вот и сегодня, например? У вас освещение как при киносъемке. - Одни любят темноту, другие свет. А ночные дела моих сотрудников меня не интересуют. "Так, - отметил про себя Гард. - Ложь номер один". - А в связи с чем, позвольте спросить, вас интересует Лео Лансэре? - несколько запоздало поинтересовался профессор. И комиссар не преминул отметить, что это опоздание могло быть вызвано как естественной тактичностью интеллигентного человека, так и боязнью проявить слишком большой интерес к опасной теме. - Я хотел бы знать, господин профессор, - сказал Гард все тем же почтительно-просительным тоном, которого он придерживался с самого начала, - где вы были сегодня вечером между девятью и десятью часами? Разумеется, - добавил он, - я приношу свои искренние извинения за столь бесцеремонный вопрос, но такова моя служба. - Я не даю отчета даже собственной жене, - резко сказал Грейчер, но тут же взял себя в руки. Разумеется, он ответит на вопрос, если комиссар настаивает. - Дело в том, - профессор вновь улыбнулся, на этот раз смущенно, - что в интересующие вас часы я находился в клубе "Амеба", где - ради Бога, не удивляйтесь - играл в вист. Вист - моя страсть. И короткая вспышка профессора, и то, как он сдержал себя и как ответил, - все это выглядело естественно. Из абстрактного "подозреваемого" профессор все более превращался в живого, нормального человека. - Ну что ж, - мягко сказал Гард, - я не могу вам не поверить, но вынужден, к сожалению, задать еще вопрос: когда вы вернулись домой? Про себя же Гард подумал, что если профессор все же противник, то противник, бесспорно, умный и отлично владеющий собой. - Я вернулся домой... - профессор задумался, припоминая, - около десяти часов. Из клуба же уехал в половине десятого, если это вас интересует. - Кто может подтвердить ваши слова? - Они нуждаются в подтверждении, комиссар? - искренне удивился профессор. - До сегодняшнего вечера все верили, что если я говорю, то говорю правду. - И я не смею не верить. Отнеситесь к моим сомнениям как к чистой формальности. Грейчер вновь задумался. - Слава Богу, - сказал он, - что в вист одному играть невозможно. Иначе вы поставили бы меня в затруднительное положение. Со мной за столом сидели... - И он назвал несколько фамилий, небезызвестных комиссару Гарду. - Надеюсь, вы найдете достаточно тактичный способ расспросить этих людей, дабы не бросать на меня тень подозрений, не знаю уж, право, в связи с чем? - Можете не беспокоиться, профессор, - сказал Гард. - А когда вы пришли в клуб? - Приблизительно около девяти... - Профессор снова задумался, и это раздумье тоже было естественным. Итак, ясно: у профессора Грега Грейчера абсолютно надежное алиби, поскольку убийство Лансэре произошло между девятью и десятью вечера. И ведет он себя без тени волнения. Гард невольно взглянул на руки собеседника. Руки часто выдают то, что удается скрыть поведением, голосом и выражением лица. Но руки профессора с длинными, тонкими пальцами скрипача спокойно отдыхали на спинке кресла. Трудно было представить себе, что эти музыкальные пальцы несколько часов назад сжимали смертельной хваткой горло человека. - Вы не играете на скрипке, профессор? - спросил вдруг Гард. - Простите, комиссар, - холодно ответил Грейчер, - но мне надоела наша беседа. В чем, наконец, дело? "Пора сказать", - решил Гард. Он сделал шаг по направлению к Грейчеру и, глядя ему прямо в глаза, произнес: - Дело в том, что четыре с половиной часа назад у себя на даче был убит Лео Лансэре. Да, Грейчер побледнел. Но это еще ни о чем не говорило. Как иначе мог вести себя профессор, выслушав сообщение о трагической гибели своего ассистента? - Как это произошло? - глухо спросил Грейчер. - Его задушили. - Кто? - Я скажу вам об этом чуть позже. - Но вы-то знаете кто? Гарду показалось, что где-то в глубине глаз профессора мелькнуло нечто похожее на беспокойство. Быть может, только показалось? - Простите, профессор, но мое служебное положение позволяет задавать вопросы, а не отвечать на них, - сказал Гард. - Возможно, мне еще придется прибегнуть к вашей помощи. - Буду рад, - сухо ответил Грейчер и вновь улыбнулся, и холодные мурашки пробежали по спине комиссара Гарда: саркастическая кривая улыбка на мгновение сделала лицо профессора неузнаваемым. Не всегда человек способен определить, какими путями приходит к нему та или иная мысль. Далеко не во всех случаях счастливая мысль всходит на дрожжах логики, иногда она возникает сама собой, внезапно, подобно вспышке молнии, а иногда ее формируют сложные и отдаленные ассоциации. Гард уже собрался было переступить порог кабинета, как вдруг что-то заставило его обернуться. Профессор Грейчер стоял на том же месте, полный спокойствия. Лицо его ничего не выражало. Оно было непроницаемо холодным. И тем не менее Гарда словно обожгло. "Грег Грейчер, вы - убийца!" - чуть не сказал он, совершенно уверенный в непостижимой справедливости этих слов. Снова черный "ягуар" стремительно промчался по пустынным ночным улицам города, тревожно подмигивая оранжевым сигналом, установленным на крыше. В кабинете комиссара уже был Таратура. Гард, не снимая плаща, уселся в кресло, затем вопросительно взглянул на инспектора. Таратура утвердительно кивнул. - Разумеется, ты ему ничего не сказал? - на всякий случай спросил Гард. - Конечно, сэр. - Ну что ж, приступим к загадке "номер два"? Или, если считать в порядке поступления, "номер один"? Через минуту в кабинет входил невысокий человек лет сорока пяти, одетый с подчеркнутой небрежностью преуспевающего бизнесмена. Это был Эрнест Фойт. Не дожидаясь приглашения, он опустился в кресло напротив комиссара, любезно кивнул ему. Эрнест Фойт вел себя так, словно явился на свидание с близким другом. Они и в самом деле были довольно хорошо знакомы - полицейский комиссар Гард и глава одной из самых влиятельных гангстерских корпораций Эрнест Фойт. Странные между ними сложились отношения. Гард отлично знал, кто такой Фойт, но вот уже десяток лет ничего не мог с ним поделать. Сам Фойт не нарушал законов. Ни поймать его за руку, ни доказать его связи с людьми, совершающими дерзкие и крупные преступления, полиция не могла, хотя все отлично понимали, что сценарии преступникам писал Эрнест Фойт. Сперва эта гримаса правопорядка выводила Гарда из себя, но постепенно он привык к Фойту, как привыкают к неизбежному. Комиссар и Фойт с некоторого времени стали относиться к сложившемуся положению с известным юмором. - Вот что, старина, - сказал Гард, - возникла ситуация, при которой мне придется снова пощекотать вам нервы, вы уж простите. Фойт поклонился, приложив руку к груди: вхожу, мол, в ваше положение, комиссар, и выражаю искреннее сочувствие. - Сигарету? - любезно предложил он комиссару, щелкнув массивным золотым портсигаром. - Если не ошибаюсь, вы курите "Клондайк"? Гард с удовольствием принял сигарету, предложенную Фойтом. - Что же касается щекотки, - добродушно улыбаясь, продолжал Фойт, - то я не против. Надоела пресная жизнь, комиссар! Но, полагаю, вы не забыли, что всякий раз, когда вы щекотали мне нервы, расстраиваться приходилось вам? - Увы! - вздохнул Гард. - И все же я надеюсь, что подберу к вам ключик. Вдруг сейчас, а? - Ах, комиссар, - укоризненно улыбнулся Фойт, - проходит время, а вы все еще очень молоды! Не знаю, что у вас сегодня случилось, но я в этом не виноват. - А я разве что-нибудь сказал? - в тон Фойту произнес Гард, улыбаясь. - Но не буду интриговать понапрасну. Сегодня вечером был убит - скрывать все равно нет смысла, крепись, старина! - Пит Морган. Фойт не скрывал своей радости. - Комиссар! - воскликнул он, приподнимаясь с кресла. - Ваши люди привозят меня сюда, я жду несколько часов, думаю Бог знает о чем, а вы скрывали так долго приятную новость! Нехорошо. Быть может, это и не по-христиански, но лучшего подарка вы не могли бы мне преподнести. Я слишком уважаю вас, комиссар, чтобы сказать по этому поводу что-нибудь другое. Гард молча выслушал тираду Фойта. Когда тот умолк, комиссар с величайшим вниманием стал разглядывать свои ладони. Словно бы между прочим сказал: - А теперь, Эрнест, я хотел бы услышать от вас четкое и ясное изложение вашего алиби. - Вы плохо ко мне относитесь, комиссар, - серьезно сказал Фойт. - Неужели вы до сих пор не оценили мои умственные способности и сообразительность по достоинству? - Что вы имеете в виду? - Я с удовольствием изложу свое алиби, но предварительно хотел бы знать, когда именно мой бедный друг Пит Морган покинул этот грешный мир. Вы, разумеется случайно, забыли сообщить мне часы. - Это случилось, Эрнест, ровно в семь вечера. - Прекрасно. Пит благороден, как всегда: он умер в тот самый час, когда я был вне всяких подозрений. Итак, комиссар, записывайте. В четыре дня у меня было совещание. В пять я просматривал заказной фильм, - кстати, он был бы полезен и вам, поскольку касается вашей профессии. Что же потом? Ну конечно. Пит - истинный джентльмен! Фойт с детской улыбкой посмотрел на Гарда. - У меня не очень много времени, Эрнест, - спокойно произнес комиссар. - Прошу прощения. Так вот, от шести до восьми вечера я сидел в кафе "Золотой лист" и пил... Если потребуется, я могу припомнить, что именно я пил, комиссар. - Лучше припомните с кем. - Подтвердить это обстоятельство может, например, Билл, но вы ему не поверите. Филе тоже не годится в свидетели. Верно я говорю, комиссар? - Я жду, Эрнест. - Прошу прощения. - Фойт галантно поклонился, явно издеваясь над Гардом, который уже понял, что ключика к Фойту и на этот раз не будет. - О, как же я мог забыть! У меня есть отличный свидетель. Надеюсь, вы доверяете Хьюсу? Гард посмотрел на собеседника, прищурив глаза. - Но, если вас устроит Круазо, я могу ограничиться им. Круазо был хозяином "Золотого листа", Гард знал этого человека. - Такой ход не по правилам, Эрнест, - сказал он. - Продолжайте разговор по поводу Хьюса. - Надеюсь, вы ему потом скажете, что сами вынудили меня прибегнуть к его помощи? Отлично! Со мной за столиком сидел почтенный Хьюс. Гард поднял телефонную трубку: - Хьюса. Алло? Это я, Гард. Ты уже протрезвел, Хьюс? Хм, тебе уже пора привыкнуть к тому, что я всегда все знаю... Что?! В порядке служебных обязанностей?! Допустим, ты был в "Золотом листе" по служебным делам. Когда? Так. Прекрасно: мой агент пьет за одним столиком с Фойтом. Поздравляю! Комиссар бросил трубку. "Еще одно алиби, - тоскливо подумал он. - Хорошенький вечерок!" Фойт внимательно глядел на задумавшегося комиссара, чуть-чуть покачивая носком ботинка. Гард думал долго, и Фойт успел несколько раз переложить ногу на ногу. Он очень не любил, когда комиссар умолкал. Он вообще не любил молчащих людей, угадывая большую опасность в них, нежели в говорящих. Кто его знает, что творится в голове молчащего человека, какие логические выкладки он там делает, к какому выводу придет? Когда же мысли человека на кончике языка, живется много спокойней, не говоря уже о том, что мысли вслух дают возможность подготовить достойный ответ... Гард думал. Он думал о том, что слишком надежное алиби не менее подозрительно, чем его отсутствие. Надо же устроиться так, чтобы в момент убийства Пита Моргана сидеть в кафе за одним столиком с самым верным агентом Гарда! Алиби Грейчера тоже непробиваемо, хотя... хотя от сотрудников Института перспективных проблем можно ожидать всего, чего угодно. - Только умоляю вас, комиссар, не увольняйте Хьюса, - сказал вдруг Фойт, не выдержав гнета молчания. - И не подумаю, - спокойно сказал Гард. - Ведь вы же во сне видите его уволенным, Фойт. Вы его боитесь. С Хьюса хватит элементарной взбучки. 4. ТУПИК В ЛАБИРИНТЕ Гибель гангстера волновала Гарда меньше, нежели смерть Лео Лансэре. Девять против десяти, что корни этого дела уходят в преступный мир, который для полиции, слава Богу, не потемки. Кроме того, нельзя гнаться сразу за двумя зайцами. Убийство Лансэре оставалось полной загадкой. Дневник его был необычен, образ жизни - зауряден, скрытая от всех работа - таинственна, намек на шефа - зловещ, способ убийства - банален. Но быть может, у Лансэре были приступы вялотекущей шизофрении? Ну что ж, задание определить его психическую полноценность уже дано, надо дождаться результата. Но, предположим, появление дневника объясняется шизофренией - что тогда? Дневник становился тривиальным бредом, важная работа - мифом, а смерть - еще более загадочной. Впрочем, возможны и другие перестановки: жизнь - самая высшая из математик. На рассвете Гарду доставили медицинскую карточку Лео Лансэре, обязательную для всех сотрудников Института перспективных проблем, поскольку они часто имели дело с повышенной радиацией. Просмотрев сложенную в восемь раз картонку, в которой типографский шрифт перемежался записями врача. Гард разочарованно вздохнул. За последние три года Лансэре ни разу не обращался к врачам по собственной инициативе. Данные последнего профилактического осмотра свидетельствовали о легком неврозе - недомогании столь же обычном для современных людей, как элементарный насморк. Комиссару после бессонной ночи никак не хотелось ехать к жене покойного, но ехать было необходимо. Заключение психиатра, изучающего дневник Лансэре, каково бы оно ни было, следовало подкрепить и собственными впечатлениями. Откуда их черпать, как не из беседы с Луизой? ..."Ягуар" мягко притормозил возле дачи. К машине подошел дежурный полицейский. - Происшествий не было? - поеживаясь от утреннего холода, спросил Гард, совершенно уверенный в том, что вопрос напрасен. - К ней кто-то приехал, комиссар, - быстро произнес полицейский, - но, как вы распорядились, я не стал задерживать. - Правильно, - вяло заметил Гард. - Какой он из себя? - Она встречала его у ворот. Коренастый, стриженый, лет тридцати пяти... - Ага... Ну ладно. Не удержавшись, Гард зевнул. У полицейского дрогнули мускулы щек, ему тоже зевалось, и он с трудом сдержался при комиссаре. Гард понимающе кивнул, и полицейский улыбнулся. Сквозь густые кусты сирени едва проступала веранда. На ней жалко и ненужно горела под потолком электрическая лампочка. Гард неторопливо побрел по бетонной дорожке, с наслаждением дыша чистым воздухом и приглядываясь ко всему так, словно он был не официальным лицом, а ранним гостем, не уверенным, стоит ли будить хозяев. Дневной свет, отогнав мрачную таинственность ночи, превратил дачу и все вокруг нее в тихий, мирный уголок. Он стукнул негромко, но стекла веранды отозвались мелким дребезжаньем. Внутренняя дверь стремительно распахнулась, и в темном проеме возникла Луиза, прижимая у шеи ворот халата. - Это я, Гард, - сказал комиссар. Луиза и без того узнала Гарда, и на ее лице отразилось облегчение. Она поспешно пересекла веранду, повернула головку замка, но тот не поддавался, и ей пришлось налечь плечом на дверь. - Прошу вас, входите, - сказала Луиза, смахивая с ближайшего стула детские игрушки. - Хотите чаю? - Не откажусь, - сказал Гард. - Но лучше кофе, если вам все равно. Луиза вышла кивнув. Гард сел за круглый столик, покрытый пластиковой клеенкой, и огляделся. На полу веранды были разбросаны вещи - так, словно их начали упаковывать в чемоданы, да и бросили. Комиссар решил не торопиться с выяснением, а вести себя так, будто он зашел без всякой цели - просто проведать бедную женщину. Луизе предстояло освоиться с приходом комиссара полиции. Ее внешнее спокойствие не обмануло Гарда, он знал нервную подоплеку такого покоя, способного в любую секунду взорваться истерикой, слезами или оцепенелым молчанием. Но вот раскрылась дверь, за которой исчезла Луиза, и к Гарду вышел широкоплечий, коротко стриженный молодой человек в мятой рубашке, домашних туфлях, которые были ему малы. Не выпуская дверной ручки, он молча поклонился Гарду, и Гард тоже поклонился ему, подумав при этом, что туфли на ногах гостя явно принадлежат покойному Лео Лансэре. Стриженый человек, исподлобья глянув на комиссара, неуклюже отступил назад. Дверь захлопнулась за ним сама, отсекая его угрюмый взгляд. - Н-да, - произнес Гард и отвернулся. За стеклами веранды посвистывали птицы. Лужайку осторожно пересек дымчатый кот, мягко забрался на клумбу, которую миновал убийца, прыгая из окна, и удалился за угол дома. Вошла Луиза, неся в руках поднос с пустой чашкой, кофейником и бутербродами, прикрытыми бумажной салфеткой. - А вы? - спросил Гард. - Не могу. Поставив поднос на стол, она села, сложив руки на коленях и устремив на них ничего не выражающий взгляд. Ее лицо было серым, как папиросная бумага. Комиссар налил себе неважно сваренный кофе. - Уезжаете? - кивнул он на разбросанные вещи. - Да. - Вы правильно сделали, что вызвали брата, - сказал комиссар. - Да, это мой брат. - Луиза даже не удивилась осведомленности Гарда. Помолчали. Птицы пели не в тон настроению. - Здесь неплохое место, если все хорошо, - сказал Гард. - Я бы тоже снял такую дачу. - Мы это сделали из-за Юла. Он такой... - Луиза запнулась. - Он у нас такой бледненький. - Дорого? - Вы хотите о чем-нибудь спросить меня, комиссар? - тихо сказала Луиза. - Да нет, я просто так... Быть может, попутно о чем-нибудь и спрошу... - За что его убили? - тихо спросила Луиза. Гард вздохнул и пожал плечами. Луиза едва удерживала слезы. - Врагов у него не было... - прошептала она. - Он был добрый. - Отличный кофе, - сказал Гард. Луиза вздохнула. Она все еще напряженно ждала, что комиссар скажет ей что-то важное. - В наше время человек, у которого нет врагов, - редкость, - заметил Гард. - Вы не знаете Лео, - прошептала Луиза. - Он был не таким, как все. Он целыми днями думал о своем. - О чем же? - Не знаю. Он злился, когда я расспрашивала его о работе. Я ненавидела его работу, как могла бы, наверное, ненавидеть его любовницу. Вы не хотите спросить меня, комиссар, как вышло, что немолодая женщина женила на себе человека младше ее на пять лет? Ему просто некогда было гулять с девушками, ну а я... Женщины в моем возрасте многого не требуют. Знаете, у меня с самого начала было к нему материнское чувство. Когда он был занят своими мыслями, он мог выйти на улицу в домашних туфлях. В такие часы он слышал только комариный звон. - Звон? - Здесь много комаров, он не мог спать, если они звенели, но и не мог убить даже комара. Я перед сном сама била их газетой. Видите? Она показала на низкий, оклеенный бумагой потолок, на котором пятнами темнели раздавленные комары. - Разве мог такой человек причинять кому-либо зло? - сказала Луиза. - Он был как ребенок... - Ребенок... - машинально повторил Гард. - Вы правы, Луиза, он действительно был ребенком. - Вы знаете об этом?! - с нескрываемым ужасом воскликнула женщина. - Откуда вы знаете?! Тогда не ходите вокруг сложными кругами, я не хочу и не желаю быть вашей или чьей-нибудь добычей, я все сама скажу, если это надо! И, залившись слезами, Луиза выбежала с веранды. Гард закурил. "Ну вот, - подумал он, - случайно задето нечто важное. Теперь нельзя торопиться. Но странное дело, какой неожиданный взрыв! Спокойно, комиссар, спокойно". Через несколько минут Луиза вошла, села напротив Гарда, испуганно посмотрела на него страдальческими глазами. - Простите меня, комиссар, но вам должно быть понятно, почему я так... - Успокойтесь, Луиза, - сказал Гард. - Я никуда не тороплюсь. Ваш муж говорил вам что-нибудь о замке? - Каком замке? - На этой двери. - Ах, комиссар, не надо меня мучить! Спросите сразу, ведь я готова подтвердить то, что вы уже знаете... - Нет, нет, Луиза, об этом поговорим потом, - спокойно произнес Гард, напоминая сам себе рыболова, который зацепил рыбу и теперь хочет применить всю осторожность, чтобы она не сорвалась с крючка. При этом Гард ощущал всю разницу между собой и рыболовом: тот знает, что у него под водой рыбешка, а Гард даже догадаться не может, какой улов скрывается под невзначай брошенным им словом "ребенок". - Итак, вернемся к замку. - Нет, комиссар, он никогда не говорил мне о замке. Мы вообще не знали, что такое запираться. Какой в этом смысл? Все наше богатство - это мы сами... Мы жили тихо и скромно. Ну, завидовали, конечно, тем, у кого много денег, а Лео еще завидовал людям, обладающим какими-либо талантами. Вы знаете, однажды он мне сказал, что хочет быть собакой, чтобы познать... Впрочем, это неважно. А нам никто не завидовал. Его убил сумасшедший! - вдруг закончила Луиза. - Кому еще он был нужен, комиссар? Кому? - Я думаю, - осторожно сказал Гард, - эта история прольет свет на тайну убийства. - Что вы?! - воскликнула Луиза, расширив от ужаса глаза. - Какое это имеет отношение к убийству! Вы ошибаетесь, комиссар! Я не хочу! Да ведь это просто моя галлюцинация! - Меня как раз интересуют ваши личные ощущения, - сказал Гард. - Постарайтесь успокоиться и по порядку все мне рассказать. - Но вы же не психиатр, комиссар? - И вы, Луиза, не больная. Давайте разберемся. Слегка взволнованный ее состоянием, Гард инстинктивно положил руку на плечо женщины, и это прикосновение внезапно кинуло Луизу к комиссару. Она уткнулась ему в плечо и разрыдалась, как девочка, напуганная темнотой, но теперь получившая защиту, - отчаянно и облегченно. - Я не могу... я никому не говорила... это страшно... Откуда и почему вы знаете?.. как это страшно!.. Гард вынул из кармана носовой платок и вытер ей заплаканные глаза. Она выпрямилась, набрала в легкие воздух и, запинаясь, горячо и бессвязно, почти на одном дыхании, стала говорить: - Вы знаете, это случилось три дня назад... Из лавки я вернулась рано... Приготовила кофе... Вхожу к нему... Тот самый кабинет... Он сидит... но это не он! Увидел меня, засмеялся, протянул руки... И вдруг сказал: "Мама!"... Из носа течет... И костюм!.. Он сидел мешком, как на чучеле... Я уронила кофе... Не помню, как выскочила... Навстречу - Юл, и как-то боком, боком, и побелел весь... Одежда порвана, вся разошлась по швам!.. И вдруг: "Где мой кофе, Луиза?" И тут выскочил из кабинета Лео... Они встали рядом, и я не могла понять, кто же из них Юл, кто Лео, кто отец, а кто сын... О Боже, как страшно!.. У меня потемнело в глазах... Они схватили друг друга, бросились в кабинет, заперлись... Оттуда - крик! Когда я очнулась, сорвала крючок, Лео зачем-то переодевал сына... Хотя нет, Юл переодевал отца! Это было так невероятно!.. А потом я ничего не помню, потом все было хорошо... Это сон, комиссар? Скажите мне, ради Бога, это был сон? Галлюцинация? Я просто сходила с ума? Почему вы молчите?! - Что было дальше, Луиза? - закричал Гард, потрясенный собственным криком. - Дальше! Дальше! - Ничего, - с неожиданным спокойствием сказала женщина, остановив на комиссаре полные ужаса глаза. - Ни-че-го. Я просто больна. Мне нужно к врачу. Я боюсь Лео. То есть Юла. У меня отобрали обоих. Верните мне их, комиссар! Верните! Верните!! Верните!!! И она потеряла сознание. Дверь на веранду быстро растворилась, вошел брат Луизы и бережно поднял на руки сестру, сползшую со стула. Он даже не взглянул на Гарда, а комиссар не мог пошевелиться, все еще находясь в каком-то странном оцепенении. Когда дверь за ним закрылась. Гард медленно встал и побрел к машине. - Ну как, созналась? - весело спросил шофер. Гард издал какое-то рычание. Ровно в десять утра Гард уже стоял у дверей кабинета профессора Грейчера в Институте перспективных проблем. Спустя две минуты появился профессор. Он сухо поздоровался с комиссаром и с нескрываемой брезгливостью осведомился, чем еще может быть полезен полиции. - Консультацией, - коротко ответил Гард. - Прошу. Они вошли, сели. Грейчер сразу же бросил красноречивый взгляд на лежавшие перед ним бумаги, давая понять Гарду, как дорого ему время. Гард пропустил мимо намек Грейчера. Минуту они сидели молча. Грейчер - с недовольным видом. Гард - изучая лицо профессора. Обыкновенное лицо с усталым, слегка надменным выражением знающего себе цену человека. Безукоризненная одежда, подстриженные скобкой усы, манеры английского джентльмена, вышколенного воспитанием. Гард все еще испытывал странное состояние, появившееся после сумасшедшего рассказа Луизы. Разумеется, он не мог в него поверить, но и не мог освободить свои мысли от черного покрывала, которым они застилались. Состояние Гарда усугубилось заключением психиатра, изучившего дневник Лансэре. Оно было уклончивым, в нем говорилось об отклонении от нормы, но утверждалось одновременно, что психическим заболеванием автор дневника не страдает. Неясность казалась Гарду зловещим предзнаменованием и подстегивала его, толкая на решительные поступки. - Итак? - Кажется, они одновременно произнесли это слово. - Я все же хотел бы уяснить, - спокойно и решительно произнес Гард, - чем конкретно занимается ваша лаборатория и чем мог заниматься ваш покойный коллега. Профессор скучающе посмотрел в окно, затем на Гарда: - Моя тематика секретна, комиссар. - Знаю, - сказал Гард. - Вот разрешение на знакомство с научной тематикой вашего института. Вас устраивает документ? - Простите, кто вы по специальности? - вместо ответа сказал Грейчер, прочитав, однако, бумагу. - Криминалист. - Н-да. Этим "н-да" профессор словно бы воздвиг между собой и комиссаром стену, с высоты которой мог снисходительно наблюдать за стараниями жалкого дилетанта, карабкающегося по головокружительной крутизне. - Вы все равно ничего не поймете. - Пускай вас это не волнует, профессор. - Ну хорошо, - согласился Грейчер. - Моя лаборатория занимается проблемами трансфункций биоимпульсов тета-ритма и реформацией организма по конгруэнтным параметрам. "Успокоился? - как бы сказал насмешливый взгляд профессора. - А теперь иди спать!" Гард проглотил слюну и через силу спросил: - Что это значит? - Чтение лекции, надеюсь, не входит в мою обязанность? - Но вы не можете отказывать полиции в помощи, - сухо сказал Гард. - Я могу расценить ваш отказ как умышленный. - Зачем же? - добродушно произнес Грейчер. - Если позволите, я представлю себе, что передо мной сидит первоклашка, и в течение пяти минут популярно объясню то, что любому студенту давно известно. - В вопросах криминалистики вы были бы тоже новичком, - не удержался Гард. - Возможно, возможно, - с улыбкой сказал Грейчер. - Итак, вы что-нибудь слышали о биополе? - Нет. - Похвальная откровенность. Биополе - это, в крайнем примитиве, это... Не знаю, как и объяснить! Ладно, попробую. Итак, механическим остовом организма служит скелет. Информационным же костяком является биополе. Представьте себе, что организм - это здание. Кирпичи его связаны друг с другом цементом. Но кирпичи образуют здание не только благодаря цементу, а еще и благодаря чертежам архитектора. Понятно? Гард кивнул, подумав при этом, каким великолепным панцирем служит ученому его специальность. Такой панцирь проницаем лишь для специалиста же. Но в глазах профана внешняя оболочка ученого кажется величественной, независимо от того, что под ней скрывается: гений или ничтожество, мудрец или... преступник. - Я спрашиваю: понятно? - повторил Грейчер. Гард вновь кивнул. - Слава Богу. Так вот, и у организма должен быть свой чертеж, как у здания, и свой цемент, скрепляющий клетки воедино. Вначале думали, что "чертеж" - это только генетический код клеток... Простите, вы знаете, что такое генетический код? - Пожалуйста, продолжайте. - Отлично. Что же касается "цемента", то прежде полагали, будто это электрохимические связи молекул. Но еще в тридцатых годах нашего столетия возникла идея биополя, которое одновременно является и "чертежом", и "цементом" организма. Впрочем, не совсем так... - Грейчер, увлекшись, встал и принялся ходить по кабинету, как ходят профессора по кафедре. Его определенно занимала роль учителя, поскольку комиссару полиции в этой ситуации отводилась роль ученика. - Да, не так. Листы чертежа не тождественны овеществленному чертежу: построенное здание есть здание, а чертеж на бумаге остается чертежом. Это понятно? Прекрасно. Примерно так же относится г