бъяснения. - Что же помещается в этом смежном доме, где вершина угла? - Ресторан "Ампир". Вот куда должны быть направлены наши поиски. - И Кранц шлепнул по карте жирной ладонью, как будто прихлопнул муху. Доводы Кранца были просты и убедительны. После небольшого совещания комитет решил произвести в ресторане "Ампир" и номерах помещавшейся в том же доме гостиницы повальный обыск. Тотчас была по телефону поставлена на ноги вся полиция. Большой отряд солдат сплошным кольцом окружил дом. Обыскали перепуганных жильцов, перевернули все вверх дном от чердака до подвала, но, несмотря на все старания, не нашли ничего подозрительного. Кранц был смущен, но не сдавался. - Всю эту фантасмагорию мог производить кто-либо из посетителей ресторана. Это также было невозможно. Всем жившим в доме строжайше запретили говорить кому-либо о ночном обыске. Нескольких лиц, возбудивших подозрение, арестовали, а за посетителями ресторана решили установить негласное наблюдение. Однако весть разнеслась по городу. Возбужденная толпа разгромила ресторан, и его пришлось закрыть. Кранц кряхтел и ругался, раздосадованный неудачей. - Ну, мы еще поборемся! - говорил Кранц. - Кто бы ни был наш противник, он теперь знает, что мы на верном следу. Посмотрим, осмелится ли он еще раз напомнить о себе! Третья линия решит его судьбу. 6. НЕУДАВШЕЕСЯ ПОКУШЕНИЕ - Счастье! Радость! Блаженство! Как прекрасна жизнь! Какое наслаждение! Молодой человек с отуманенным взглядом и широкой улыбкой на лице обнял уличный фонарь, как будто это был его близкий друг. - Милый фонарь! Счастлив ли ты так же, как я... - Дорогая моя, как я люблю вас! Как все вы мне милы и дороги! - обнимал изможденный, плохо одетый старик молодую женщину в дорогом костюме. И она целовала старика в жесткую щетину щек и шептала в ответ: - Я так счастлива! Мне кажется, я нашла своего покойного отца... Он был похож на вас... Отец, дорогой отец!.. А рядом обнимались старые политические враги: монархист и анархист. - Довольно борьбы! Жизнь так прекрасна! Какой-то оборванец сорвал цветок на соседнем бульваре и, как сокровище, преподнес полицейскому. - Друг мой, возьми! От меня!.. Толстый полицейский с сизым носом нежно поцеловал бродягу и взял у него цветок. - Душевно благодарен! Цветы - радость жизни!.. Я так люблю цветы и песни!.. - Споем? - Споем. Они уселись на травке и, обнявшись, запели сентиментальную песенку, проливая слезы умиления. - Берите, все берите!.. - кричал в исступленном восторге хозяин ювелирного магазина, набивая карманы посетителей кольцами и драгоценными камнями, жемчужными ожерельями и золотыми часами. - С собой в могилу все равно не возьмешь! Пусть радость наполнит ваши сердца, как она наполняет мое! К черту торгашество! Да здравствует всеобщее счастье! В суде был оправдан важный политический преступник. И прокурор, известный своей жестокостью, отказавшись на этот раз от обвинения, обнял преступника, томно положил ему на грудь свою голову и, плача от умиления, бормотал: - Друг мой, брат мой!.. Хорошо прощать и любить!.. Даже на бойне профессиональные скотобойцы обнимали приведенных на убой быков и нежно целовали их между глаз. - Мордашка моя!.. - гладили они руками животных. - Испугался? Испей водички, отправляйся щипать травку в соседнем парке. Довольно крови! Дыши!.. Это произошло всего через несколько дней после разгрома ресторана. Злой гений, овладевший городом, казалось, бросал вызов и смеялся над попытками комитета бороться с ним. Как бы в вознаграждение за минувшее мрачное помешательство и за жертвы внезапной остановки городского движения неведомый враг подарил людям небывалое блаженство. Состояние блаженства было так велико, что люди, испытавшие его, готовы были на все, чтобы еще раз вкусить неведомого наслаждения. На этот раз все сохранили полное воспоминание о пережитом. И толковали о потерянном рае. Это было едва ли не более страшно, чем вспышка кровожадности и жестокости. Какою властью над человеческими душами обладал этот неведомый враг? Он мог отравить людей ядом наслаждения или страдания, сделать их слепым орудием своих желаний, сделать блаженными или измучить, искалечить, убить, убить без единого выстрела, тихо, бесшумно, неизвестно откуда... Есть от чего прийти в отчаяние! В глубоком подземном помещении ночью члены комитета сидели подавленные, молчаливые, тоскливо поглядывая на Кранца, который подводил итоги, систематизируя донесения о последнем происшествии, чтобы определить сектор города, охваченный безумием блаженства. Изредка слышались нетерпеливые голоса: - Как идет дело, Кранц? - Прекрасно! Кто-то сердито фыркнул. - Хуже некуда! - Напротив, - отвечал Кранц, - все идет великолепно. Никогда еще у меня не было столь увлекательной задачи. И почтенной, да, да, да! Кранц быстро шевелил своими красными, толстыми пальцами, перебирая листки, и отмечал от времени до времени новый пунктир на плане города. - Кранц, как древний рыцарь, - продолжал он, - освобождает город от дракона, и ему ставят памятник. Кранцу, конечно, а не дракону, хе-хе! Или, вернее, нам вместе: Кранц с копьем в руке, а у его ног - пронзенный дракон. - Как вы можете шутить? - спросил прокурор, недавно плакавший на груди преступника. - Кругом сплошной ужас. Если я буду отказываться от обвинения, государство погибнет... - Я всегда шучу, даже перед дулом бандита. Что делать? Профессиональная привычка. Встречая опасность, можно только или смеяться, или убегать. А дела идут отлично, говорю я. Поветрие безумия опять носило характер направленной волны, и пусть меня изрешетят бандиты, если вершина этого луча не идет опять к тому же месту. Еще пяток рапортов просмотрю - и готово... Члены комитета в волнении обступили Кранца. Наступило напряженное молчание. Кранц нанес последние штрихи на карту. - Есть! - Опять к дому Эльзы Глюк! - вскрикнул чиновник министерства внутренних дел. - Да-с, опять. Извольте посмотреть на план. - Кранц отодвинул план от себя на середину стола и стал объяснять: - Вот, изволите ли видеть, пучок номер первый, полоса безумия, когда остановилось все движение, а вот пучок номер второй - безумие войны. Здесь углы не сходились на доме Эльзы Глюк. Вершина падала на соседний дом, где помещался ресторан. Туда мы и направили поиски. - И ошиблись. - Вполне понятно: мы полагали, что источник воздействия один. Но третий пучок, поистине "счастливый" пучок - сектор безумного счастья, открыл нам ошибку. Оказывается, воздействие было из двух точек. Но обе эти точки находятся в доме Эльзы Глюк. Дом этот, как видите, очень длинен. Точки воздействия, очевидно, находились на двух противоположных концах дома. Вот почему и казалось, что вершина тупого угла, если источник воздействия один, должна пасть на соседний дом. Третий сектор дал нам другую вершину, где сошлись линии номер первый и третий. Ясно? Все зашевелились. - Я же говорил, что это дело Штирнера! - Я еще раньше утверждал это. - Злодей! Изверг! Теперь он в наших руках!.. - Кранц, мы успеем арестовать этого преступника еще сегодняшнею ночью! - Арестовать недолго, - отвечал Кранц, - но не лучше ли отложить до утра? - Почему же до утра? - нетерпеливо спросил прокурор, который не мог простить Штирнеру свой отказ от обвинения и постыдную сцену братания с преступником. - Очень просто, - отвечал Кранц. - Мы имеем дело не с обычным преступником, поэтому должны принять все меры предосторожности и обдумать каждый шаг, чтобы бить наверняка. Банк крепко запирается на ночь и хорошо охраняется. Если мы пойдем ночью, то, несмотря на все предосторожности, мы поднимем суматоху, которая предупредит врага. Лучше пойти утром, в час открытия банка, когда там еще немного клиентов. Прийти в штатском, вооружившись только револьверами. Войти по одному, не возбуждая подозрения банковских сторожей и служащих, а потом сразу броситься наверх, застать врага врасплох и захватить. Несмотря на все нетерпение, прокурор принужден был признать эти соображения опытного сыщика правильными и отложить арест Штирнера до утра. - Но я думаю, - продолжал Кранц, - что там, может быть, придется отложить и еще на один день... - Этого недоставало! - воскликнул сухой старик в очках, министр внутренних дел, лично прибывший в комитет. Кранц поднял брови. - Что делать, ваше высокопревосходительство, я уже изволил докладывать, что надо обдумать каждый шаг, буквально каждый шаг. Мы должны хорошо знать все расположение дома Эльзы Глюк, все входы и выходы, точно знать комнату, где помещается Штирнер, и прочее. Надо собрать эти сведения, а на это потребуется время. Все вновь приуныли. Вдруг начальник полиции ударил ладонью себя по лбу: - Позвольте! Я, кажется, нашел выход. Поистине сама судьба благоприятствует нам! Только на днях я зачислил в мою канцелярию одного молодого человека - Рудольфа Готлиба; известна вам эта фамилия? - Еще бы! Неудавшийся наследник. Племянник покойного банкира! - Вот вам проводник, Кранц, - улыбаясь, сказал начальник полиции. - Лучшего не найти. Он на правах будущего наследника изучил весь дом сверху донизу. К Штирнеру питает самое искреннее чувство ненависти. Словом, человек вполне подходящий. - Отлично, но где его достать? - Нет ничего легче! - Начальник полиции позвонил по телефону и отдал распоряжение. Не прошло часа, как заспанный Рудольф Готлиб сошел в подвал, где заседал комитет. Сонливость Рудольфа прошла сразу, когда он узнал, зачем его вызвали. У него загорелись глаза. Сжимая кулаки, Готлиб воскликнул: - Теперь я посчитаюсь с вами, господин Штирнер! Начальник полиции сиял. - Господин начальник, - обратился к нему Рудольф, - убедительно прошу вас не отказать в одной покорнейшей просьбе! - В чем дело, мой друг? - Разрешите мне собственноручно убить эту гадину! - Ну как же так, без следствия и суда? - замялся министр юстиции. - Ведь у нас пока нет прямых улик. - А знаете, господа, - вдруг вмешался в разговор прокурор, - молодой человек прав. Дело слишком серьезное, чтобы играть в правосудие. Что все это проделал Штирнер, едва ли кто из нас сомневается. Кранц прав, говоря, что мы имеем дело не с обычным преступником. Значит, к нему должны быть применены необычные меры. Этого требует охрана государства и граждан. Если мы будем возиться со Штирнером, я не уверен, что во время суда над ним он не заставит меня вместо обвинительной речи целоваться с ним и предложить ему папироску. Когда на карте стоит судьба страны, - а это так и есть, - с нашей стороны было бы прямо преступно рисковать и, быть может, выпустить врага из рук во имя соблюдения формальностей. И потом.., гм.., мы в своем кругу... Разве Штирнер не может быть убит при попытке к бегству? Как ни осуждают такой способ, по существу, в нем нет даже обмана, потому что какой же преступник не желает избежать наказания и не воспользуется всяким случаем к бегству? Таким образом, мы одним ударом отделаемся от врага. - Совершенно верно! - отозвался начальник полиции. - Кто попирает законы общества и государства, тот вне закона! - Вы метко стреляете, Готлиб? - спросил Кранц. - Пуля в пулю, весь заряд. - Ну что ж, в добрый час! - сказал начальник полиции. До наступления утра обсуждался план нападения. Было решено идти только четверым: Рудольфу Готлибу, Кранцу и двум надежным агентам полиции. Эти двое брались как резерв. - Чем меньше, тем лучше, - говорил Кранц. В девять часов утра отряд был в сборе, вооружен парабеллумами, снабжен точными инструкциями. - В добрый час! - еще раз сказал начальник полиции. Отряд благополучно проник в банк, поднялся во второй этаж и, руководимый Рудольфом, направился к кабинету. Встречавшимся лакеям тихо, но повелительно приказывали стоять на месте. Кабинет был пуст. Один из агентов стал у входной двери, другой - у двери, смежной с комнатой Штирнера, а Рудольф в сопровождении Кранца приоткрыл дверь таинственной комнаты Штирнера и бегло осмотрел ее. Комната была почти лишена мебели. Кровать с тумбочкой, небольшой шкаф и туалетный столик составляли всю обстановку. Половина комнаты была отгорожена дубовой, довольно массивной перегородкой. Штирнер сидел у зеркала за туалетным столиком и брился. На весь этот осмотр потребовалось не больше нескольких минут. Штирнер еще не успел повернуть головы на шум открываемой двери, как две собаки Штирнера бросились на Рудольфа прежде чем он успел вынуть револьвер. В то же время Штирнер, сидевший задом к двери, увидал Рудольфа в отражении зеркала и, вскочив со стула, в два прыжка был у перегородки, открыл дверь и скрылся за нею. Рудольф и Кранц, отбиваясь от собак, - им дана была инструкция стрелять только по Штирнеру, чтобы не поднимать раньше времени шума, - бросились к перегородке и стали стучать. - Откройте, Штирнер! - кричал Готлиб. - Откройте, чего вы испугались? Дверь открылась назад так неожиданно, что Рудольф, напиравший на нее, споткнулся. - Осторожнее, не упадите! - спокойно сказал Штирнер. - Куш, Фальк! Куш, Бич! Собаки покорно улеглись, положив морды на протянутые лапы, но продолжая внимательно следить глазами за посетителями. - Я к вашим услугам, господин Рудольф Готлиб! - сказал Штирнер, усаживаясь опять за туалетный столик. Рудольф Готлиб положил на этот же столик револьвер, взял кисточку и стал намыливать шею и щеки Штирнера. Потом Рудольф взял бритву и начал ею брить. Штирнер откинул голову назад, и Рудольф внимательно и осторожно брил горло. - Немного беспокоит, Готлиб... Поточите бритву! Рудольф направил бритву на ремне и продолжал брить. Кранц стоял возле как на часах. - Благодарю вас, Готлиб. Вы прекрасно бреете. У вас талант, и я советую вам не зарывать его в землю. Открывайте парикмахерскую. Вы? - вопросительно обратился Штирнер к Кранцу. - Кранц! Иоганн Кранц! К вашим услугам! - вдруг ожил Кранц. И, бросив револьвер, схватил платяную щетку и начал чистить платье Штирнера. - Благодарю вас, вот вам за труды! - и Штирнер дал им по мелкой монете. Они униженно раскланялись и пошли к двери. Выйдя из дома, все они разошлись в разные стороны. Агенты пропали без вести. Кранц явился в тюрьму и потребовал, чтобы его засадили в одиночную камеру. Начальник тюрьмы принял это за шутку, но Кранц весь покраснел от гнева и затопал ногами. - Я имею распоряжение от самого министра арестовывать всех, кого найду нужным, и прошу не рассуждать! Вы не смеете не доверять словам служебного лица! Начальник тюрьмы пожал плечами и отдал распоряжение. Кранца увели и заперли. Начальник тюрьмы справился по телефону, но получил ответ, что никто не давал приказания арестовывать Кранца, что, наоборот, его очень ждут в комитете. Кранц, однако, категорически отказался выходить из тюрьмы. - Если вы попытаетесь вывести меня силой, я буду стрелять! - угрожающе кричал он. - Меня сам Кранц засадил, сам Кранц только и может выпустить! Начальник тюрьмы махнул рукой. - С ума спятил или напился! Так как Кранц никогда не расставался с оружием, то было опасно применять к нему силу. - Черт с ним, пусть сидит! И Кранц сидел, наблюдая из дверного волчка за часовым в коридоре. - Ты что плохо смотришь? - кричал он часовому. - Разве можно надолго останавливаться в одном конце? Службы не знаешь? Иди сюда, проверь замок, чтобы я не убежал. Кранц, очевидно, составлял исключение из правила, о котором говорил прокурор: Кранц не обнаруживал никаких попыток к бегству. Из всех участников неудавшегося нападения в комитет вернулся только один Рудольф Готлиб! Но от него трудно было добиться толку. Он был растерян и мрачен. На все вопросы, нетерпеливо задававшиеся ему членами комитета, он отвечал какой-то несуразицей. - Выбрил! - Кто выбрил? О чем вы говорите? - Я выбрил Штирнера. Члены комитета переглянулись в недоумении. - Может быть, это иносказательно, преступный жаргон, обозначающий убийство? - тихо спросил министр начальника полиции. - Что-то не слыхал такого выражения, - ответил начальник. - Да вы скажите толком, жив Штирнер или убит? Рудольф обвел всех мутным взором, потом, горько улыбнувшись, ответил: - Живей нас! Начисто выбрил! Надо будет открыть парикмахерскую! 7. "ТРИЛЬБИ" - Людвиг, наконец-то! - встретила Эльза Штирнера обычными словами и протянула руки. - Ты совсем забыл меня! Они стояли в зимнем саду, разглядывая друг друга как после долгой разлуки. В самом деле, они не виделись уже почти месяц, и за это время оба несколько изменились. У Штирнера лицо стало как-то суше, глаза запали, взгляд сделался беспокойным, и резкие переходы настроения стали появляться чаще. Эльза похудела так, что выступали ключицы и удлинился овал лица. Но ее взгляд стал неподвижным, больше затуманился, движения сделались вялыми и автоматичными. Внутренне она изменилась еще больше. Под влиянием ненормальной душевной жизни, в которой она жила, казалось, начинался распад ее личности. Она думала отрывками, неожиданно, без связи переходя от мысли к мысли. Так же неожиданно ломалось ее настроение. Из живого человека она все больше превращалась в автомат. Это отражалось и на характере ее свиданий со Штирнером. Их разговор то обрывался на полуслове, то вспыхивал необычным оживлением... Штирнер усадил Эльзу рядом с собой и прижал щеку к ее щеке. Она провела рукой по другой его щеке. - Гладенький? Это Рудольф Готлиб выбрил меня! - Готлиб? - удивленно спросила Эльза. - Да, Готлиб, он хочет открыть парикмахерскую и тренируется, брея своих друзей. Штирнер трескуче рассмеялся. - Я не понимаю, Людвиг, ты шутишь? - И не нужно понимать. Забудь о Готлибе. Наступила пауза. - Ты так изменился, Людвиг. Ты утомлен... - Пустяки! - Зачем ты так много работаешь? Может быть, у тебя есть неприятности? Штирнер поднялся и стал нервно ходить. - Неприятности? Наоборот. Все идет прекрасно. Но я устал.., да... Я смертельно устал, - тихо проговорил он, полузакрыв глаза. - Забыться... Ты холодна ко мне, Эльза! Открыв опять глаза, он скрестил руки и внимательно стал смотреть в глаза Эльзы. Под этим взглядом она вдруг побледнела и стала тяжело дышать полуоткрытым ртом. Как в опьянении, она с протяжным стоном бросилась к Штирнеру, обвила руками его голову и, задыхаясь, стала покрывать поцелуями глаза, лоб, щеки. Наконец до боли, до крови впилась в его губы. Штирнер неожиданно оттолкнул ее. - Довольно! Иди на место! Успокойся! Эльза покорно уселась на диван. Порыв ее прошел так же внезапно, как и начался, оставив лишь утомление. - Не то, не то.., проклятие! - бормотал Штирнер, быстро шагая между пальмами. - Чем занималась ты, Эльза, последнее время? - спросил он, успокоившись. - Я думала о тебе... - вяло произнесла она. Штирнер кивнул головой с видом доктора, предположения которого оправдываются. - А еще что ты делала? - Я читала. В библиотеке я нашла старинный роман "Трильби" и перечитала его. Ты читал?.. Свенгали гипнотизирует Трильби, и она делается игрушкой в его руках. Мне было жаль Трильби. Я подумала, какой ужас потерять свою волю, делать, что прикажут, любить, кого прикажут. Штирнер хмурился. - И я подумала: как хорошо, что мы любим друг друга свободно и что мы счастливы. - Ты счастлива? - Да, я счастлива, - по-прежнему вяло говорила Эльза. - Свенгали, какой это страшный и сильный человек!.. Штирнер вдруг резко расхохотался. - Почему ты смеешься? - Ничего, так. Вспомнил одну смешную вещь... Свенгали - щенок. - И, направив на нее опять сосредоточенный взгляд, он сказал: - Забудь о Свенгали! Так что ты читала? - Я ничего не читала. - Мне казалось, ты говорила про какой-то роман? - Я не читала никакого романа. - Музицировала? - Я давно не играла. - Идем, сыграй мне что-нибудь. Я давно не слышал музыки... Они вышли в зал. Эльза уселась за рояль, начала играть "Весну" Грига. Играя, она тихо говорила: - Эта вещь напоминает мне Ментону. Тихие вечера... Восходящая из-за моря луна... Запах тубероз... Как мы были счастливы тогда, в первые дни! - Разве теперь ты не счастлива? - Да, но.., я так мало вижу тебя. Ты стал нервным, переутомленным. И я думала, зачем это богатство? Много ли нужно, чтобы быть счастливым? Уйти туда, к лазурным берегам, жить среди цветов, упиваться солнцем и любовью. Штирнер вдруг опять трескуче, резко рассмеялся. - Завести огород, иметь стадо коз. Я пастушок, ты прекрасная пастушка; Поль и Виргиния... Любимая белая козочка с серебряным колокольчиком на голубой ленте. Венки из полевых цветов у ручья. Идиллия!.. Ты еще слишком много думаешь, Эльза. Идиллия!.. Людвиг Штирнер в роли доброго пастыря козлиного стада! Хе-хе-хе!.. Ты, может быть, и права, Эльза. С четвероногим стадом меньше забот, чем с двуногим. Забудь о Ментоне, Эльза! Надо забыть обо всем и идти вперед, все выше, выше, туда, где орлы, и еще выше.., достигнуть туч, похитить с неба священный огонь или.., упасть в пропасть и разбиться. Оставь! Не играй эту сладкую идиллию. Играй что-нибудь бурное. Играй пламенные "Полонезы" Шопена, играй Листа, играй так, чтобы трещали клавиши и рвались струны. Покорная его словам, Эльза заиграла с мощью, превосходящей ее силы, "Полишинель" Рахманинова. Казалось, мятущаяся душа Штирнера переселилась в нее. Штирнер ходил по залу большими шагами, нервно ломая пальцы. - Так!.. Вот так!.. Крушить! Ломать!.. Так я хочу!.. Я один в мире, и мир - моя собственность!.. Теперь хорошо... Довольно, Эльза... Отдохни!.. Эльза в изнеможении опустила руки, тяжело дыша. Она почти теряла сознание от сверхъестественного напряжения. Штирнер взял ее под руку, провел в зимний сад и усадил. - Отдохни здесь! У тебя даже лоб влажный... Он вытер ей носовым платком лоб и поправил спустившиеся пряди волос. - Что пишет Эмма? Ты давно получала от нее письма? Эльза несколько оживилась. - Да, забыла тебе сказать. Вчера я получила от нее большое письмо. - Как ее здоровье? - Лучше. Но врачи говорят, что ей нужно еще пробыть на юге месяца два. Ребенок тоже здоров. - Чтобы сообщить это, ей потребовалось большое письмо? - Она много пишет о муже. Она жалуется, что у Зауера стал портиться характер. Он сделался мрачен, раздражителен. Он уже не так внимателен к ней. Эмма боится, что его любовь к ней начинает охладевать... Штирнер с тревожным любопытством выслушал это сообщение Эльзы. Казалось, любовь Зауера к Эмме интересует его больше, чем любовь Эльзы к нему самому. Штирнер задумался, нахмурился и тихо прошептал: - Не может быть!.. Неужели я ошибся в расчетах? Огромное расстояние... Но ведь это ошибка... Нет! Не может быть!.. Надо проверить... Он вдруг быстро встал и, не обращая на Эльзу никакого внимания, не простившись с нею, быстро вышел из зимнего сада. - Людвиг, куда же ты? Людвиг! Людвиг!.. В большом зале замирали удаляющиеся шаги. Эльза опустила голову и задумчиво смотрела на рыбок, плавающих в аквариуме. Беззвучно двигались они в зеленом стеклянном кубе, помахивая мягкими хвостиками и открывая рты. Маленькие пузырьки, блестящие, как капли ртути, всплывали на поверхность. 8. ПАНИЧЕСКАЯ ЗОНА Прокурор посетил лично Кранца в его "самовольном" заключении, желая узнать подробности неудавшегося налета на Штирнера. - Послушайте, Кранц, - начал прокурор вкрадчиво, - вы всегда были образцовым служащим. Скажите мне, что произошло у Штирнера и почему вы подвергли себя одиночному заключению. Кранц стоял навытяжку, руки по швам, но не поддавался на увещания. - Преступник, оттого и сижу. А в чем мое преступление, сказать не могу. Отказаться от дачи показания - мое право. Можете судить! - Но как же вас судить, если мы не знаем нашего преступления? - А мне какое дело? Буду сидеть в предварительном заключении, пока не узнаете. Если Кранц сказал "нет", значит, нет. Дело кончено, не будем говорить. Но я, заключенный, имею жалобу на тюремный режим. - В чем дело, Кранц? - заинтересовался прокурор. - Безобразие! Подали к обеду борщ. Зачерпнул я ложкой и выловил кусок мяса, граммов на двести. А поверх борща - жирок. Если этакими борщами в тюрьмах начнут кормить, то и честные люди станут разбойниками. Непорядок! Я вам заявляю категорически, господин прокурор: если только пищу не ухудшат, я объявляю голодовку, так и знайте! Или такое, например, здесь водится: конвойные провожают преступников из одиночных камер в уборную, расположенную в конце коридора, вместо того чтобы ставить парашу. Разве это порядок? Им, может быть, параши выносить лень, а я из-за этого сбежать захочу, а меня при попытке к бегству.., того... Прошу принять меры к неуклонному выполнению тюремных правил внутреннего распорядка! Прокурор даже рот приоткрыл от удивления. Правда куску мяса в двести граммов и жирку в борще он не удивился: прокурор хорошо знал, что другие заключенные не вылавливают кусков мяса из жидкой, вонючей похлебки. Но требование об ухудшении пищи! Таких требований еще никогда не приходилось выслушивать прокурору. "Бедняга, - подумал прокурор, - у него совсем мозги набекрень после визита к Штирнеру!" И, желая быть как можно мягче, прокурор заговорил: - Я вас очень прошу, Кранц, скажите мне обо всем, как старшему товарищу. Ведь мы так много работали вместе... Ну дайте хоть какое-нибудь показание! - Дать вам показание? Вот вы чего захотели! Если преступники будут давать показания, то что останется делать нам, сыщикам? По миру идти? Вы хотите оставить нас безработными? Нет-с, я не сделаю подлости против своих товарищей! Пусть они раскроют мое преступление и получат награду! Прокурор был ошеломлен этой неожиданной логикой и огорчен неудачей. Кранц заметил это. Казалось, ему стало жалко прокурора. Кранц порылся в карманах, извлек оттуда мелкую серебряную монету и протянул ее прокурору, как нищему. - Вот все, что могу вам дать! Прокурор машинально протянул руку, взял монету и с недоумением смотрел на нее. - Приобщите к вещественным доказательствам. Деньги, полученные преступным путем... Это была монета, полученная Кранцем от Штирнера "на чай". Прокурор молча удалился, вертя меж пальцами вещественное доказательство. "Какого ценного работника мы потеряли! - думал он. - И все Штирнер! Неужели нам не удастся покончить с ним?" Когда члены комитета, с нетерпением ожидавшие прокурора, спросили его, чем кончился его визит к Кранцу, прокурор только рукой махнул и безнадежно опустился в кресло. - Что же делать? Неужели Штирнер непобедим? - спросил министр внутренних дел. Поднялся начальник военного округа, которого называли "железный генерал", - сухой, бодрый старик с щетинистыми фельдфебельскими усами. - Что делать? - начал он неожиданно громким и молодым для его лет голосом. - Я вам скажу, что делать. Объявить Штирнеру настоящую войну. Простите мне, старику, господин министр, но у вас, штатских, должно быть, нервы слишком слабы. Послали пару полицейских, они проворонили дело, и вы уже говорите о непобедимости какого-то проходимца, едва ли даже нюхавшего порох. Вот что надо делать, - и "железный генерал" начал кричать, как будто он уже командовал на поле сражения миллионной армией, - объявить в городе осадное положение. Оцепить дом Эльзы Глюк сплошным кольцом линейных войск и идти на приступ. Да, на приступ! На всякий случай подвезти артиллерию. И если, - чего я не допускаю, - пехотная атака почему-либо не удастся, смести с лица земли весь дом. Картечи и гранаты еще никому разговаривать не удалось. Вот что надо делать, а не паникерствовать! Энергичная речь "железного генерала" внесла струю бодрости и оживления. Против проекта генерала раздавались отдельные голоса, но и они возражали не по существу самого проекта. - Могут пострадать соседние дома... - Чем виноваты живущие со Штирнером, - хотя бы его жена... - Я сказал, что до бомбардировки, по всей вероятности, не дойдет, - отвечал генерал. - Но если бы и так: война без жертв не бывает. Лучше пусть погибнет несколько сот человек, чем все государство. - Нельзя ли хоть предупредить граждан и эвакуировать их? - Нельзя! Предупредить их, значит предупредить врага. Лучше этого дела не откладывать. Сегодня ночью, если на то будет ваше согласие, я сам поведу моих обстрелянных солдат, и посмотрим, что запоет этот непобедимый! - Но только без артиллерийского огня! - сказал военный министр. - Почему? - Потому что он уничтожит не только Штирнера, но и его орудие, а оно.., может пригодиться и нам. С этим все согласились. В окрестностях города на совещании штаба "железный генерал" изложил свой план. - Перед нами не легкая задача. Мы ограничены директивами правительства - не прибегать к артиллерийскому огню. Я имею приказ - захватить Штирнера живым; если это будет невозможно, убить его, но сохранить в неприкосновенности дом со всеми находящимися в нем предметами. Мы имеем дело с необычайным врагом. Мы должны вести борьбу в центре города. И тем не менее тактика уличных боев едва ли здесь применима. Какой же это уличный бой, когда мы не можем нащупать врага, его слабые стороны? Если же нам удастся благополучно проникнуть в дом и только там столкнуться со Штирнером, то это.., гм.., это уже будет "домашний бой". Первое, о чем мы должны позаботиться, это исключить всякую возможность бегства Штирнера. Далее. Нам известно, что Штирнер излучает лучи, или направляя их по известному сектору, или охватывая ими определенную окружность. Притом, по-видимому, его лучи, - будем так называть его орудие, - не на всех действуют одинаково. Все это заставляет нас распределить наши силы по всему району боя и иметь резервы. Пусть пехота движется по улицам к месту боя сплошной массой. Если первые ряды будут поражены и, скажем, в панике бросятся назад, задние должны напирать, силою подвигая головные отряды вперед. Так, может быть, нам удастся попасть к самому дому Штирнера. Кто знает, может быть, таким путем они окажутся в "мертвой зоне", вне "обстрела", как это имеет место при артиллерийских боях. Я буду сопровождать головной отряд. - Ваше превосходительство, - сказал адъютант Корф, - это было бы крайне неосмотрительно с вашей стороны. - Господин полковник, - довольно резко ответил генерал, - разрешите мне самому определить свое место на поле сражения. Подчеркиваю, для данного случая. Полковник, привыкший к грубостям генерала, смолчал и только густо покраснел. - Я сам знаю, что это рискованно, - продолжал генерал. - Но всякая война - риск, а не игра в домино. Чтобы руководить боем, я должен знать орудие врага. Я должен испытать на себе действие враждебного "огня", чтобы убедиться, так ли он смертоносен для закаленного бойца, как и для слабонервного обывателя. Наступило молчание. Штабные офицеры стояли хмурые. Адъютант прервал это тяжелое молчание. Он знал, что спорить с упрямым генералом невозможно. Адъютанту не нравился весь этот план наступления, "с генералом на белом коне впереди", напоминающий старинные банальные олеографии. Но делать было нечего. Оставалось только подумать о последствиях. В двенадцать часов ночи из разных частей города к Банковской улице и Биржевой площади потянулись отряды солдат в полном боевом снаряжении. С головным отрядом ехал сам "железный генерал" на прекрасной арабской лошади золотистой масти. - Целая армия на одного, да еще на штатского!.. Это позор, но, черт возьми, лучше такой позор, чем гибель страны! Генерал проехал улицу, примыкающую к Биржевой площади. Дом Эльзы Глюк одной стороной выходил на эту площадь, а другой - на Банковскую улицу. - Посмотрим, что он у нас запоет! - сказал генерал, зорко всматриваясь в видневшийся дом Эльзы Глюк, и пришпорил коня. Арабский скакун, красиво перебирая тонкими ногами, пошел на площадь, но лошадь вдруг без видимой причины захрапела, прижала уши и сразу подалась корпусом назад, задрожав всем телом. Генерал был озадачен. Что могло испугать Абрека, который не дрожал даже от рева пушек? Генерал похлопал лошадь по шее. - Что ты, Абрек, дурачишься? - сказал он и дал шпоры. На этот раз Абрек, вступив на площадь, поднялся на дыбы и, повернувшись на задних ногах, бросился назад. В тот момент, когда лошадь поворачивалась и задние ноги ее на мгновение переступали черту, отделявшую улицу от площади, генерал почувствовал, как холодок жути пробежал и по его спине. А Абрек находился уже в нескольких десятках метров от площади. - Что за чертовщина? - проворчал генерал. Его вдруг охватил тот порыв гнева и ярости, который, бывало, находил на него в самые опасные минуты. Генерал повернул лошадь к площади и изо всех сил вонзил шпоры в бока. Абрек, не привыкший к такому жестокому обращению, мотнул головой, прижал уши и бросился вперед полным карьером. С разгона он влетел на площадь и тут, страшно захрипев, сделал такой прыжок в сторону, что генерал - лучший кавалерист во всей армии, - как срезанный, свалился с лошади. Но он, казалось, даже не заметил этого. Его сознание, нервы, весь его организм, так же как и у его лошади, были потрясены необычайным, сверхъестественным ужасом. Он пришел в себя только на улице, куда вытащил его Абрек, волоча за ногу, запутавшуюся в стремени. Отряды пехотинцев уже подошли к этому месту: "Видали!.. Какой позор!.." - думал генерал. Он поднялся, отряхнулся и, подавляя смущение, сказал подъехавшему адъютанту: - Ничего... Не беспокойтесь, пустяки! Проклятый Абрек, чего-то испугавшийся, выкинул такой фокус, что сам дьявол не усидел бы. Генерал не сказал о том паническом ужасе, который испытал он сам, чтобы "не понижать боевого настроения" и не опозориться еще больше перед офицерами и солдатами. - Все части стянуты? - Все на местах. Улицы, ведущие на площадь, и даже проходные дворы заняты... - Банковская улица? - Вход в эту улицу также занят. - Хорошо! Ждите сигнала! Как только по приказу генерала сияющие дуги ракет склонились над домом Глюк, войска двинулись на приступ. Тут произошло нечто невероятное. Такой паники не приходилось видеть генералу за всю свою долгую боевую жизнь. Генерал стоял недалеко от площади на площадке автомобиля и кричал своим громовым голосом: - Вперед! Вперед! Стрелять буду!.. Но его никто не слушал. С солдатами творилось что-то необыкновенное. В смертельном ужасе метались они, бросая винтовки, давя друг друга. Стон и крики стояли над площадью. Задние ряды напирали, вступившие на площадь рвались назад... Генерал отдал приказ - теснить беглецов. Сплошные ряды войск, запрудившие улицу, выдавливали на площадь головные колонны. Площадь превратилась в беснующийся ад, но она понемногу наполнялась. Вдруг какая-то новая волна разлилась более широким кругом, и паника охватила также войска, шедшие по улице. Волны эти набегали, как ледяное дыхание смерти, прокатываясь по рядам, и стройные колонны солдат превращались в дикое стадо обезумевших животных. Солдаты бросались друг на друга, спасались в подъездах, воротах домов, а оттуда им навстречу в паническом ужасе выбегали граждане. Паника наполнила и дома. Люди прятались под кровати, залезали в шкафы. Некоторые выбрасывались из окон на головы солдат, на штыки. Женщины хватали детей и с дикими воплями метались по комнатам, как будто весь дом был объят пламенем. По коридорам и лестницам домов бурлили потоки людей, потерявших голову. Одни бежали вверх, другие - вниз, катились по лестнице, топтали упавших женщин и детей. Ужаснее всего было то, что никто не знал причин паники, никто не знал, от кого нужно спасаться. Но постепенно в этом хаотическом, бурлящем потоке образовалось движение в одну сторону; возможно, что солдаты задних рядов, до которых еще не докатились волны паники, видя картину всеобщего смятения, побежали назад и увлекли за собой других. Этот поток обратного движения все рос. Казалось, люди нашли путь к спасению, и они побежали все в одном направлении с такой бешеной скоростью, как будто их преследовали тысячи пулеметов. Пробежав три улицы, адъютант увидал своего "железного генерала" - человека, не знавшего страха. Генерал без каски, в разорванном мундире, с безумными глазами, перескакивал через груды упавших тел, пробивая дорогу огромными кулачищами. А "заградительная паническая зона", как после назвали это явление, все ширилась. Она захватила собой и здание, в котором заседал комитет общественного спасения. Члены комитета и все правительство бежали. Только к утру паника утихла, но комитет не решался возвращаться в город. Столица была потеряна. Оставалось спасать страну. Но в это уже почти никто не верил. Когда члены комитета разыскали друг друга, в соседней деревушке был устроен военный совет. "Железный генерал" был совершенно подавлен неудачей и находился в полном отчаянии... - Перед чертом штыки бессильны, - сказал он и мрачно опустил голову. Штирнер победил. Он мог распоряжаться страной по своему желанию, как ни один деспот в мире. 9. "ДРУЖЕСКАЯ ПОМОЩЬ" Иностранные государства с интересом следили за исходом борьбы немецкого правительства со Штирнером. Французские и английские банкиры не скрывали своего удовольствия, когда телеграф и радио приносили известия о разорении и гибели крупнейших немецких банкиров - конкурентов на международном денежном рынке. - Отлично! Молодец Штирнер! - говорили иностранные банкиры и уже подсчитывали будущие барыши. Они считали Штирнера необычайно удачливым финансистом, но были уверены, что он в конце концов сорвется, как сорвался когда-то выросший как на дрожжах концерн Стиннеса. Могущество Штирнера росло, превосходя все ожидания, всякую меру. История капитализма не знала такой быстрой и головокружительной карьеры, какою оказалась карьера этого финансового Наполеона. "Солнце Аустерлица" разгоралось над ним все ярче, и не было никаких признаков, указывающих на приближающееся "Ватерлоо". Все чаще, все упорнее стали проникать слухи о том, что успех Штирнера имеет какие-то необычайные причины, что в его руках есть какие-то таинственные средства воздействия на людей, которых он обезволивает, подчиняет своему влиянию, делает игрушкой в своих руках. Когда Штирнер стал на путь борьбы с правительством, опасливо зашевелились не только иностранные банкиры, но и государственные деятели. Поражение "железного генерала" и бегство правительства произвели ошеломляющее впечатление во всем дипломатическом мире. Один против всех! Один против государства! Без армии, пушек, без единого выстрела - и он вышел победителем из борьбы!.. Оставаться пассивными зрителями больше было нельзя. Иностранным государствам приходилось определить свое отношение к узурпатору. Во Франции Штирнер на время заслонил собой вопросы и внутренней политики и даже колониальных войн. Событиям в Германии выли посвящены специальные закрытые заседания совета министров и палаты депутатов. Собрания эти носили бурный характер. Незначительным большинством голосов в конце концов было принято решение: принципиально участие в борьбе со Штирнером признать необходимым, предложив свою помощь Германии, но активно выступить, только обезопасив себя со стороны Англии. Англия относилась к событиям в Европе более спокойно, хотя внимательно наблюдала за ходом борьбы со Штирнером. Английский кабинет министров довольно скоро установил единство мнения. - Германия достаточно обессилена европейской войной, и дальнейший развал Германии может нарушить европейское равновесие. Штирнер, по мнению кабинета, непосредственной угрозы для других стран в настоящий момент не представляет, может быть, его властолюбие не идет так далеко. Если во Франции смотрят иначе, это их дело. Но нельзя допускать, чтобы Франция единолично вмешалась во внутренние дела Германии, хотя бы и с согласия последней. Кроме того, хотя Штирнер и узурпатор, но он,