ет на треноге, и справа автоматчики, и слева, кое-кто с овчарками на поводках. Поодаль, за оцеплением, сбились в кучку четыре броневика с развернутыми в нашу сторону пулеметами и легковая машина - крытый вездеход с длинной антенной. Нас стали выстраивать колонной - по пять человек в шеренге. Набралось семь пятерок - и я, тридцать шестой. Я понимал, что срочно нужно что-то делать, но не знал, с чего начать, что крикнуть, все понимал и не мог стряхнуть оцепенение... Резкая команда. Автоматчики, кроме четырех, охранявших колонну, отошли, сгруппировавшись вокруг худого высокого человека в длиннополой шинели и фуражке. Он курил короткую трубку, прикрывая ее ладонью от дождя, и что-то резко говорил второму, в берете, державшему перед глазами большой лист голубой бумаги. Потом кивнул. Новая команда. Первую пятерку, подталкивая прикладами, повели к обрыву и поставили на кромке спинами к пулемету. Моросил неощутимый дождь, серое небо повисло над землей, его едва не прокалывали острые верхушки елей. Стало очень тихо. Тишину распорола звонкая очередь. Пятеро упали на рыжий песок, и трассирующая строчка еще раз прошлась по скрюченным телам. К карьеру вели следующую пятерку, и все повторилось. И снова. И еще. Как конвейер. Пулеметчики сноровисто и быстро меняли магазины, эхо дробилось о сосны, путалось в ветвях, наконец повели последнюю пятерку, и я остался один. Тогда я достал пистолет и выстрелил в воздух. Моментально меж лопаток уперся ствол автомата. Я выпустил пистолет и поднял руки. - А этот еще откуда взялся? Плохо пересчитали? - Не дури, я сам считал. Откуда у него пистолет и почему руки свободны, вот вопрос... Застрочил пулемет - по последней пятерке. К нам торопливо шагал тот, в длиннополой шинели, за ним спешили остальные, и вскоре меня обступили все, кто здесь был. - В чем дело? - спросил высокий. У него было узкое усталое лицо, глаза припухли. - Не пойму, капитан. Пистолет неизвестной марки, руки свободны. Я не допускаю мысли, что мои люди могли ошибиться. - Кто вы такой? - спросил высокий. - А вы? - спросил я, дерзко глядя ему в глаза. - Я капитан Ламст, начальник Команды Робин, - сказал он без раздражения. - Советую отвечать на мои вопросы. - Алехин, - сказал я - Из-за Мохнатого Хребта. Забрел к вам, путешествуя, напился в кафе, и сам черт не разберет, как меня занесло в гараж... - Тьфу, пьянь, - плюнул кто-то. - Только приехал - и сразу... А если бы шлепнули дурака? Я почувствовал, что ко мне мгновенно потеряли интерес. Впрочем, не все. Капитан Ламст молча смотрел на меня воспаленными глазами, и я не мог понять, что он обо мне думает. Ко мне протолкался высокий детина, всмотрелся: - Точно, он. Мы его вчера подвозили до города. Тут уж и те, кто оставался, стали расходиться. Детину я тоже смутно помнил. Кто-то вернул мне пистолет, кто-то прошелся насчет везучих дураков, а я благодарил бога и черта за то, что здесь, видимо, не оказалось моих вчерашних преследователей. - Ну хорошо, - сказал Ламст. - Мы вас подвезем до города, пешком идти далеко. Значит, решающая проверка еще впереди. Впрочем, иного и не следовало ждать. - Конечно, - сказал я. - Надеюсь, назад вы меня повезете не в этой клетке? - Конечно нет. Прошу в мою машину. Я сел в его вездеход и смотрел, как сталкивают трупы в карьер. По спине полз холодный ручеек, руки откровенно дрожали. Ламст говорил с водителем ближайшего броневика, энергично размахивая погасшей трубкой. Водитель слушал его почтительно и серьезно. С дороги свернул заляпанный грязью мотоциклист, подъехал к Ламсту и мастерски затормозил в миллиметре от носка его сапога. Капитан принял от него большой серый пакет, привычно разорвал обертку, рассеянно, продолжая разговор, скользнул взглядом по донесению и вдруг замолчал на полуслове, по его позе я понял, что сейчас он обернется ко мне... Видимо, Ламста ночью не было в городе, и ему не успели доложить о взрыве в "Холидее", такое тоже случается. - Смотри-ка, шина спустила, - сказал я водителю, глядевшему в другую сторону и не видевшему Ламста. Три события произошли одновременно. Водитель, немного недоумевая, полез из машины. Ламст бросился к машине, расстегивая кобуру. Я прыгнул за руль. В отличных ходовых качествах броневиков я убедился не далее как вчера, но они занимали невыгодную позицию, им пришлось долго разворачиваться. Мотоциклист, единственный, кого следовало серьезно опасаться, вылетел на обочину на первом скользком крутом повороте и вышел из игры. Лес я проскочил быстро. Впереди был город, незнакомая окраина. У крайнего дома под круглым навесом прятался патруль - трое в нахлобученных на нос капюшонах, один даже откозырял машине. Промчавшись мимо них, я стал нажимать рычажки на приборной доске и скоро наткнулся на выключатель радии. - Всем, всем, всем! - кричал кто-то тревожной скороговоркой. - Вездеход сорок четыре-двенадцать задерживать всем патрулям! Мобильные группы, в квадраты пять, восемь и девять! Повторяю: угнана машина капитана Ламста, водителя брать живым, только живым! Стрелять по ногам! Оцепите район, ставьте "бредень"! Стрелять только по ногам! И так далее в том же духе. Из переклички я понял, что уже являюсь объектом номер пять в списке подлежащих розыску особо опасных преступников, и подумал, что честь мне оказана незаслуженная. Меж тем радист, видимо говоривший из одного из броневиков у карьера, снова и снова приказывал задержать, перехватить, стрелять только по ногам, брать только живым. С ним перекликались радисты мобильных групп и патрулей. Это была опытная, грозная сила, и все козыри находились в их руках. Я загнал машину в глухой дворик, за деревянные сараи, чтобы ее подольше поискали. Напялил оставленную шофером маскировочную куртку, нахлобучил капюшон, прихватил автомат и, превратившись в неплохую подделку бойца Команды, с деловым видом помчался искать самого себя. Я бегом пропетлял по незнакомым улицам примерно с километр. Проносились машины Команды и пешие автоматчики, но моя куртка с успехом исполняла роль шапки-невидимки. Вряд ли в Команде все знали всех настолько хорошо, чтобы с первого взгляда опознать чужака, некоторое время я мог блаженствовать, но долго так продолжаться не могло. Я не обольщался - скоро они обнаружат машину, увидят, что вещей водителя там нет, и последует новый приказ: обратить внимание на человека в форменной куртке и цивильных брюках. Неминуемо пустят собак... Пробежав еще метров сто, я занял позицию на тротуаре, передвинул поудобнее автомат и стал вышагивать, зорко озирая мокрую улицу - пять шагов вперед, пять назад. Я собирался сдаться. В конце улицы показался бегущий - пятнистый комбинезон, здоровенная овчарка на поводке. Он бежал не с той стороны, откуда прибежал я, так что беспокоиться не стоит, лучше обдумать, как сдаваться. Я приглядывался, пока не понял, что это девушка, и не какая-то там абстрактная, а вчерашняя Кати из джипа - лапочка даже в этом мешковатом комбинезоне. Только волосы на этот раз собраны в заправленную под воротник косу. Она пробежала бы мимо, но я шагнул наперерез: - Стой! Она остановилась. Пес, черный остроухий кобель, разглядывал меня вполне дружелюбно, вывалив розовый язык и шумно хакая. - Ты? - Ага, - сказал я. - Ты, оказывается, в Команде? - Мне некогда... - Бежишь ловить пятого? А это я - так меня у вас окрестили. Она опустила руку на кобуру. Я заторопился: - Вот этого не нужно. Понимаешь, так глупо получилось. Я же ничего у вас не знаю, один тип сунул мне чемодан, а там была бомба, потом побежал, как дурак, рефлексы сработали... - Автомат! - Пожалуйста. Забери ты его совсем, не нужен он мне. - К стене! Руки за голову! - Надеюсь, ты понимаешь, что я мог бы сто раз тебя пристрелить, будь я тем, за кого вы меня принимаете? Я ведь ни разу не выстрелил по вашим. И уж не стал бы останавливать тебя... - Так. - Она раздумчиво закусила губку. - Ладно, руки можешь опустить. Почему же ты бегаешь? - Цепная реакция. Началось и поневоле продолжается. - Ты пойдешь со мной. - Вот уж нет, - сказал я. - Ты им сама все объясни, ладно? Я не хочу нарваться на глупую пулю по конечностям, знаю, как это бывает, сам ставил бредень... - А если... - Она выразительно тряхнула автоматом. - Брось. Ну зачем? Никуда я не денусь, Кати, что ты, в самом деле? - Ты знаешь, что такое телефон? - У нас они тоже есть. - Позвонишь пять-восемнадцать-сорок один. Запомнил? - Уже. Где бы спрятаться, пока... - Свернешь вон туда, через квартал будет кафе. Позвонишь оттуда, я управлюсь быстро. Пират, пошли! Они убежали. Я пошел в указанном направлении, завернул за угол... Пули свистнули у колен одновременно с окриком. Их было трое, слава богу, без собаки. Разбрызгивая лужи, я промчался мимо кафе, которое так и не стало спасительным приютом, поскользнулся и едва не шлепнулся, наддал, перемахнул через круглый газон, еще одна улица, еще один проходной двор, я увидел длинную роскошную машину, в которой кто-то сидел, бросился к ней, рванул ручку и упал на сиденье. - Ну, и как это понимать? - спросила Джулиана, давешняя фантастическая брюнетка из "Нихил-бара". - Гони! - заорал я. - Да шевелись ты! Она тронула машину. - Ты не можешь меня куда-нибудь спрятать? - В самом деле? - Да. Скрыться, спрятаться, укрыться, затаиться - я на все согласен. - Что случилось? - Мелкие неприятности. Всего-то посидеть часок в тихом месте. - Часок? - Желательно. Прояви извечную женскую доброту. - Ты что, записался в Команду? - Нет, это я так... Слушай, так спрячешь? - Хорошо. Я тебя отвезу к себе. В свою квартиру, но не в свою постель. Уловил разницу? - Будто бы. Но я человек воспитанный и временами неприкрыто галантный. - Все вы галантные, и каждый мечтает залезть под юбку. - Господи, да мне не до юбок, - заверил я. - У меня четкая программа - стул и стаканчик чего-нибудь крепкого. Она вдруг сказала что-то на незнакомом языке, громко и внятно. Судя по тону, это был вопрос. - Не понимаю. - Ну, тогда ничего. Мне показалось, - усмехнулась она. - Да нет, это было бы даже смешно... Я не стал спрашивать, почему смешно. Я устал от вопросов. Мы подъехали к длинному зеленому дому с голубыми балконами, поднялись на третий этаж. Квартира была как квартира, в продуманном, чуточку кокетливом уюте чувствовалась женская рука. И тут же диссонансом - следы свежей попойки, куча полупустых и пустых бутылок на столе, испятнанная скатерть, на подоконнике разбитые бокалы, а поперек зеркала размашисто написано розовой губной помадой очень неприличное слово. - Это Штенгер, - сердито сказала Джулиана. - Это еще ничего, в прошлый раз он кошке презерватив на голову натянул, сволочь толстая... - Весело живете, - сказал я. Блаженно постанывая про себя, устроился в широком глубоком мягком кресле. - Чего же ты тогда с ним водишься? - А какая разница? - Она сгребла бутылки в охапку. Вернувшись, подала мне высокий стакан с чем-то зеленоватым. - Все вы свиньи, только одни попроще, другие посложнее. Свиньи с духовным миром, свиньи без такового. - Господи, перехлест. - Ох, да пошел ты... Пей, раз просил. - Твое здоровье! - Я осушил стакан. Теплое, мягкое, огромное, липкое, дурманящее закрутило и обволокло... ...Было тихо и темно, я лежал на чем-то мягком, скрестив руки на груди. Абсолютно несвойственная мне поза, отметил я машинально и пошевелился. Руками я мог двигать, но кисти что-то плотно стянуло, ноги в лодыжках тоже, я дернулся, рванулся уже не на шутку, борясь с подступающим страхом. Во сне я был там, в провонявшей бензином железной коробке, меня волокли к карьеру, оставались секунды, а язык не повиновался... - Джулиана! - крикнул я. - Что? - спросила она над ухом. - Почему так темно? - Потому что ночь. Ночью, знаешь ли, темно. - Чем ты меня угостила? - Снотворное, - ответила она лениво и спокойно. - А руки? Что со мной? - Ничего особенного. Просто я тебя связала. - Брось шутить. Развязывай давай. - Ничего подобного. - Развяжи, кому говорю! - рявкнул я. - Ну конечно, - сказала она брезгливо. - Все вы такие, как только почувствуете, что смерть держит за шиворот... - Слушай, я не посмотрю, что ты милая женщина, так двину... Она рассмеялась, и в этом смехе было что-то нечеловеческое, лежащее по ту сторону наших знаний о мире, его устоях и обычаях, что-то страшное и неживое. В кромешной тьме я едва различал контуры предметов, Джулиана наклонилась надо мной, и ее глаза светились звериным зеленым светом. Вот тогда мне стало страшно, до испарины. В моем мире я не боялся ничего и никого, но это... - Не барахтайся, - сказала Джулиана. Я чувствовал на лице ее дыхание, силился разорвать веревки и не мог. - Это быстро. Это очень быстро, Алехин, и только сначала больно, потом кажется, будто засыпаешь... - Нет, - сказал я. - Нет. Вурдалаков нет. Их не бывает, слышишь? - Ну, если я призрак, то ты преспокойно можешь сбросить веревки и встать, а то и вовсе проснуться... Ее руки легли мне на плечи, потом сдавили виски, тубы коснулись моих, вжались, и я охнул - она прокусила мне нижнюю губу, было больно, но уже не страшно, одна тупая беспомощная обида за то, что так нелепо приходится отдавать концы, а они там никогда не узнают истину, будут громоздить теории и жонглировать ученой аргументацией... Я стал отбиваться, не мог я покорно ждать, как баран на бойне. - Ну это же глупо, - сказала Джулиана. - Послушай, я вовсе не хочу тебя мучить. Давай быстрее с этим кончим, нам обоим будет легче. В ее голосе сквозила скука, надоевшая обыденность и еще что-то унылое, насквозь беспросветное. Моя обостренная жажда жизни, мое профессиональное умение докапываться до сути явлений, слов и поступков, моя интуиция, наконец, - все это дало возможность уловить в происходящем трещину, лазейку, слабину. В любом случае я ничем не рисковал, кроме жизни. - Подожди, - сказал я. - Значит, ты... - Значит, я. - Но почему? - Потому что я - это я. - Демагогия, - сказал я. - Ты же человек. - Я вурдалак. - Никаких вурдалаков нет. Ты человек и должна знать, почему поступаешь именно так, а не иначе. Должна разбираться в своих побуждениях и поступках. Так почему? - Потому. - Почему, я тебя спрашиваю? Должен быть ответ, слышишь? Ты должна знать ответ! Отвечай, ну! Ты что, станешь счастливее? Тебе это доставит удовольствие? Омолодит? Прибавит любви к жизни? Здоровья? Ненависти? Отвечай, ты! Она молчала и не двигалась, а я говорил и говорил, с отточенным профессионализмом выводил логические построения, пустил в ход все, что знал из психологии, все известные мне соображения о смысле жизни, оплетал словами, топил в словах и сводил к одному: ответь, для чего ты живешь, слышишь, Джулиана, найди смысл твоих поступков, объясни, что тобой движет, почему ты поступаешь так, а не иначе? Кем это выдумано? Стоит ли этому следовать? Я говорил и знал, что борюсь за свою жизнь, за успех операции, за все, что мы любили в человеке, за то, что дает человеку право зваться человеком... Она молчала и не двигалась. Я спустил с постели связанные ноги, с трудом удержав равновесие, запрыгал к окну, серому квадрату на фоне зыбкой темноты. Что есть силы саданул в стекло локтем и отскочил. Посыпались хрустящие осколки. Не переставая говорить, я нащупал торчащий из рамы острый треугольник и стал перепиливать веревку. Промахиваясь, резал кожу на запястьях. Освободился наконец. Распутать ноги было уже гораздо легче. Пошарил ладонью по стене, нащупал выключатель, нажал. Вспыхнула люстра - клубок хрустальных висюлек. Джулиана сидела на широкой постели, зажав лицо ладонями. Я пошел в кухню, прикончил из горлышка полупустую бутылку со знакомой этикеткой, а последними каплями смазал порезы. Сразу защипало. Я вернулся в комнату, извлек аптечку и принялся методично обрабатывать царапины. Порезы от осколков стекла - по-моему, самое паршивое... Губа распухла, и я не стал к ней прикасаться. - Ты меня убьешь? - тусклым голосом спросила Джулиана. - Поцелую в щечку. - Поскорее только, не надо тянуть. - Еще не хватало руки пачкать. - Убей сам, я не хочу в карьер... - За ногу тебя да об кедр! - заорал я. - Ты что же думаешь, я сюда заявился для того, чтобы помогать Команде? Я еще разберусь, отчего вы тут грызете друг другу глотки в буквальном смысле слова! Раздевайся, живо. Ну? Она уронила платье рядом с кроватью, я раздевался зло, торопливо, обрывая пуговицы. Отшвырнул куртку, бросил кобуру на столик. Рискованный эксперимент, можно и головы не сносить, но без риска ничего не узнаешь, когда это "охотники за динозаврами" отступали? Я погасил свет, плюхнулся с ней рядом и потянул на себя простыни. Несколько минут лежал, глядя в темноту. В сороковом в Ратабану мне удалось за шесть с половиной часов перевербовать Колена-Попрыгунчика, но это было в Управлении, в моем кабинете, а сейчас и не в перевербовке дело, все сложнее, все иначе... Джулиана настороженно замерла, наконец спросила: - Ну? - Не запрягла, - сказал я. - Лицом к стене и дрыхни. Тебе ясно? Ты меня правильно поняла? - Хочешь сказать, что действительно будешь спать? - Уверен, что удастся. - Не страшно? - Нет, - сказал я. Ох как мне было страшно! - Нет. Я вам докажу, что вы люди, сами не понимаете, так я вам докажу... - Но ты понимаешь, что я могу не удержаться... - Возможно, - сказал я. - Если ты все же не удержишься, это будет значить, что мы тысячу лет верили в миражи. В то, что человек - это Человек, что разум - это добро, и вдруг окажется, что все зря... Ладно, давай спать. Настоящего здорового сна не получилось. Всплывали путаные обрывки кошмаров, нелепые споры с противником без лица и тела, я забывался, вскидывался, разбуженный рвущим ощущением падения в пропасть и смутной тревогой, таращился в темноту, слушал ровное дыхание Джулианы и вновь падал на подушки. Ближе к рассвету проснулся от тяжести и едва не заорал. Оказалось, Джулиана тесно прижалась ко мне, дышала в ухо, теплая, расслабившаяся, и эта сонная теплота, запах ее кожи, отдаляющая близость действовали на меня, как золотая полоска зари на приговоренного к смерти, - еще и потому бесило все это, что я начал было в чем-то разбираться, но важное, самое важное никак не давалось... 5 Проснулся я раньше Джулианы, сварил кофе и дул его с каким-то остервенением. Потом собрал осколки стекла и выкинул их в мусоропровод, побросал туда же пустые бутылки, стер назеркальные письмена резвунчика Штенгера, попутно сверившись со своим отражением и убедившись, что распухшая губа меня нисколько не красит, смыл с рук засохшую кровь. Больше заниматься пока нечем. Самое время сесть и подумать, потому что наша работа заключается в том, чтобы думать. Принято считать, что контрразведка - это: несущаяся по автостраде машина, пунктирная разметка, как трассирующая очередь, жесткое, собранное лицо человека за рулем, пистолет в отделении для перчаток, холодная ясность ситуации, расставлены все точки, визг тормозов на поворотах, успеть, домчаться, задержать... ночная улица в далеком городе на другом конце света, сдвоенное эхо тихих торопливых шагов, фонари в облачках мошкары, неоновое мерцание вывесок, рука в кармане плаща, черная тень, рванувшаяся навстречу из-за угла, тяжелое дыхание, возня... Спору нет, так тоже бывает. Раз в год. Или реже. А гораздо чаще, все остальное время: набитая свежими окурками пепельница, закипает третий кофейник, рассветный сизый холодок за окном, на столе и под столом - куча скомканных листов, варианты, гипотезы, схемы, и свинцовая тяжесть в висках, и попытка связать между собой, соединить в единое целое горсточку коротких сообщений, фактов, отчетов, они противоречат друг другу, порой упрямо отрицают, взаимно зачеркивают друг друга, но ты знаешь, что все они относятся к одному делу, однако никак не можешь вывести стройную версию, а каждая минута промедления - преступление с твоей стороны, потому что ее использует враг, и становится ясно, что ты бездарь и тебя нужно немедленно гнать, невзирая на прошлые заслуги, лишив погон и орденов, а потом медленно синеет небо, и на востоке розовая ниточка восхода, светлая утренняя тишина похожа на юную невесту в белом платье, и чашки оставляют на разбросанных бумагах коричневые кольца, а сигареты кончились, разгадка перед глазами и непонятно, как ты раньше не додумался до таких простых вещей, и можно ехать в Управление. Контрразведка. А потом все сначала. Вопрос номер один: вурдалаки - творение природы или нет? Нет. Людоедство существовало на низшей ступени развития человечества и всегда исчезало, едва человек переступал на несколько ступенек выше. Рецидивы, вроде кампучийского, остаются вспышками дикого атавизма. Кровососущий человек для биологии то же самое, что вечный двигатель для физики - абсолютный нонсенс. Его не должно быть; если же он есть - или болезнь, или нечто наносное, и случай с Джулианой великолепно это подтверждает. Вопрос номер два: как возник этот мир? Предположим, что он параллельный, то есть находится в каком-то другом пространстве, незримо существующем бок о бок и соприкоснувшимся с нашим в результате катаклизма или чьего-то эксперимента. Вполне естественно, что этот сопряженный мир имеет другую историю, другой образ жизни, другие обычаи. Но в том-то и соль, что нет ни истории, ни уклада! Есть только бессмысленное переплетение несовместимых эпизодов. По современному городу не может разъезжать граалящий рыцарь. Самолеты не могут появиться в мире, где понятия не имеют об авиации. Джипы, пищепроводы, рыцари короля Артура, убийство Кеннеди, истребители второй мировой войны, язык, на котором здесь говорят, - каждый отдельный кусочек принадлежит своему отрезку времени и пространства, и никакими ссылками на иную историю, иной уклад нельзя оправдать наличие в одной точке всего сразу. Из десяти книг вырвано по страничке и собрано под один переплет с огромной надписью: "НЕЛЕПИЦА". Кто же компилятор? Естественный катаклизм мог бы уничтожить вертолет Руди Бауэра, беспилотники и даже спутник, но никакой катаклизм не смог бы усадить чистенького и невредимого Бауэра рядом с растерзанным "Орланом". Не "что-то", а "кто-то". И не важно, десятирук он или шестиног, в каких лучах он видит, похож он на нас или нет. Это не важно. Главное - он есть, и он действует. Не зря при виде Бауэра сам собою всплывает эпитет "опустошенный". Высосанный, выжатый. В это нелегко поверить, но верить придется - этот мир, этот город вовсе не мир и не город, а гигантский стенд, на котором кто-то могущественный изучает человечество, пользуясь информацией, извлеченной из мозга Бауэра - вполне возможно, не высосанного и не вскрытого, а попросту врезавшегося в звездолет пришельцев и погибшего. Не нужно с самого начала думать о НИХ так уж плохо. Что ж, первая гипотеза не всегда истинна, но и не всегда ошибочна. Можно не попасть в десятку, расстреляв обойму, а можно и влепить в яблочко с первого выстрела. Смотря какой стрелок, смотря какая мишень. Смотря какое оружие - все важно. Разумеется, есть и неувязки. Непонятно, почему убийство Кеннеди дано через восприятие какого-то скучающего газетера. Непонятно, откуда взялся город белых ночей из моей первой галлюцинации. Непонятно, какую роль играет незнакомец, творивший из воздуха стулья, откуда взялись вурдалаки и охотники на них. Что ж, существование всего этого можно объяснить и так - исследователь комбинирует, работает с материалом, синтезирует, пытаясь добиться... чего? А бог его знает, черт его разберет. Дверь в кухню тихо отворилась. Передо мной стояла Джулиана. - Привет, - сказал я. - Чем порадуешь? - Я ухожу. Ты уходишь тоже, или тебе еще нужно прятаться? - Не знаю. Не уходи, есть разговор. Джулиана молча повернулась и пошла к выходу. Напяливая куртку, я побежал следом, догнал ее уже на лестнице, схватил за локоть: - Подожди. - Ну что еще? - Мне нужно попасть в лес, к... к вашим. - Зачем? - Нужно, если прошу. - Думаешь, что если ты меня не убил, то можешь распоряжаться? И напрасно ты меня не убил. Я не хочу жить. - Глупости. Ты должна хотеть жить. Ты человек. - Я не человек. - Ерунда. Все вы здесь люди, только вас заставили играть в какую-то нелепую игру... - Иди ты к черту, Алехин, - сказала Джулиана устало. - Обратись к Штенгеру, если тебе так приспичило, а меня оставь в покое. Я уже ничего не хочу, понимаешь? Я не хочу оставаться вурдалаком и не верю, что смогу превратиться в человека. Я сгорела, как многие, поздно. И что меня больше всего угнетает - не могу убить себя сама. Сил не хватает. Может быть, повезет, выследят... Все. Не ходи за мной, не хочу. Поздно, подумал я, ведь и правда поздно, ай-ай... Я тоже вышел на улицу. Там было тихо и пусто, стояло ведро, лужи высохли, и ведь кто-то сейчас надевал кольчужный ошейник и защелкивал патроны в обойму. Всякая война страшна, но страшнее всего - глупая война, бессмысленная. И высшая несправедливость войны в том, что на ней убивают... Джулиана шла к своей шикарной машине, а я смотрел ей вслед и думал про то, что никогда еще не видел таких красивых. Потом я заметил человека, зачем-то вставшего посреди улицы, я посмотрел на него мельком, вгляделся, узнал длинную серую шинель, прямую, как свеча, фигуру капитана Ламста и не видел ничего, кроме вытянутой руки и большого черного пистолета, слишком тяжелого для тонких длинных пальцев. Выстрел грохнул, дробя стеклянную тишину, вслед за ним раздались другие, эхо испуганным зайцем металось по улице, отскакивало от стен и не могло найти выхода. На противоположной стороне улицы появился еще один человек с поднятым на уровень глаз пистолетом. Откуда-то длинно строчил автомат. Не помню, как она падала. Скорее всего, я вообще не видел этого. Я опомнился, стоя возле нее на коленях, руки у меня были в крови, я пытался поднять ее голову, а в ушах надоедливо звучала старая детская считалочка: - Вышел рыцарь из тумана, вынул ножик из кармана... Ко мне подошли, и я поднял голову. Надо мной стоял капитан Ламст в своей дурацкой шинели, идеальный перпендикуляр, увенчанный фуражкой, и я поднялся, схватил его за отвороты, притянул к себе, мое лицо, наверное, было страшным, а он смотрел на меня спокойно и устало, глаза у него были красные и запухшие. Меня для него не существовало. Был только рыжий карьер и зеленые броневики, дело и сон урывками. Я не мог его ударить. - Мать вашу так, - сказал я. - Ну что вы наделали? - Мы застрелили вурдалака, - сказал Ламст, глядя сквозь меня воспаленными глазами. - Это наша работа, вы понимаете? Мы не можем иначе, кто-то должен, понимаете вы это? - Вышел рыцарь из тумана... - сказал я. - Ламст, вы когда-нибудь слышали про чудака, дравшегося с ветряными мельницами? Он ведь проиграл не потому, что сломал копье. У него не было врага - как и у вас, Ламст. Вы просто вбили себе в голову, что враг должен быть... - Но ведь нельзя иначе, - сказал Ламст, и у меня осталось впечатление, что он пропустил мои слова мимо ушей. - Откуда вы взялись? Как это вы ухитряетесь каждый раз оказываться в эпицентре, специально стараетесь, что ли? - Ну да, - сказал я. - А как же вы думали? - Я вас арестую. - Он оглянулся. Его люди (их было уже четверо) стояли кучкой в отдалении и смотрели на нас. - Возьму и арестую. Несмотря на то что мне говорила Кати Клер. Несмотря на то что вы явно приплелись откуда-то издалека и не разбираетесь в здешних делах. - Бросьте вы, - отмахнулся я, - лучше идите выспитесь, на вас же смотреть страшно. - Некогда. Как же вы все-таки тут оказались? - А я тут ночевал. Просто ночевал в ее квартире. - Этого не может быть. Ни один человек не оставался в живых... Я не верю. - А вы поверьте. И поверьте заодно в то, что занимались не тем. - И вы сможете повторить это родным моих парней, погибших при исполнении? - Мне случалось говорить с родными погибших при исполнении, - сказал я. - Ладно. Что было раньше, то было раньше. Мертвые остаются молодыми, вы о живых подумайте, Ламст. - Вот они, ваши живые. - Он поднял руку, указывая на зашторенные окна. Ни одна занавеска не колыхнулась. - Сидят, и ни одна сволочь носа не высунет, а ведь слышали, не могли не слышать, бараны, шкуры... Один из его людей вдруг вскинул автомат и застрочил по стеклам. Магазин кончился скоро, он ведь не сменил его после того, как стрелял в Джулиану, затвор клацнул, и автомат захлебнулся. С десяток окон на четвертом этаже зияли дырами в зигзагах трещин, несколько разлетелись вдребезги, и последние осколки еще сыпались на мостовую. Улица осталась пустой и сонной. Все стояли молча, опустив головы. Я добрел до машины Джулианы, открыл дверцу и сел. Заворчал мотор, из-за поворота показался длинный зеленый броневик. Я сидел, передо мной покачивалась на пружине желтая плюшевая обезьянка с хитрющей мордочкой. Открылась правая дверца, и капитан Ламст уселся рядом со мной. В овальное зеркальце видно было, как приехавшие затаскивают труп в броневик и посыпают привезенным песком алые пятна на мостовой. Я узнал сухой рыжий песок из карьера. Ламст молча сопел, и мне показалось, что он уснул. - Ламст, - сказал я. - Тогда, в "Холидее", что это был за взрыв? Вернее, кто его готовил и зачем? - Это такое течение - бомбисты. Они считают, что бессмысленность нашего существования подсказывает единственный выход: мир нужно уничтожить. Мы их тоже расстреливаем. - Расстрелы, - сказал я. - И еще раз расстрелы. Вышел рыцарь из тумана, вынул шпалер из кармана... - Вы считаете меня убийцей? - спросил он. - Я считаю, что карьер заслонил вам все остальное. - Остальное, - сказал он тихо и горько. - Другие методы. Как вы думаете, почему к вам так терпимы и доверчивы? Вы думаете, мы не пробовали? У меня был друг, вы бы с ним быстро нашли общий язык - он тоже постоянно искал новые пути... - И? - Два года назад он отправился в лес. И не вернулся. Он замолчал и смотрел в зеркальце. Там уже все закончили, уселись в броневик и ждали только Дамста. Я вдруг вспомнил разговор в "Нихил-баре". - Слушайте, Ламст, - сказал я. - Что бы вы чувствовали, если бы вас начали преследовать только за то, что по ночам вы спите? Устраивать облавы и засады, объявлять вне закона? - Это было бы противоестественно. - Вот именно. Теперь поставьте на свое место вурдалака, а на место привычки спать ночью - привычку сосать кровь. Да-да, вот именно. Это их образ жизни, и, когда вы вначале выступили против него, они вас посчитали агрессором. Двойное зеркало, Ламст. - Вам не кажется, что вы противоречите сами себе? - спросил он после короткого раздумья. - Вот это-то меня и мучает. Этого-то я и не могу понять. С одной стороны, их кровожадность - образ жизни. С другой стороны, он их тяготит, создается впечатление, что они сами не знают, откуда и зачем это у них... Я замолчал. Я мог бы и продолжать, развивать свои сомнения, но вспомнил, что мой собеседник сам всего лишь продукт эксперимента. - Вам нужно ехать со мной. - Вы все-таки упорно хотите меня арестовать? - Теперь уже нет, - сказал Ламст. - У меня хватает ума понять, что вы не наш, что пришли неизвестно откуда и ради неизвестных мне целей пытаетесь разобраться в том, что у нас тут происходит. - Вот именно, - сказал я. - Я не хочу играть с вами в прятки, еще и потому, что вы нужны мне как союзник. Я тоже офицер, Ламст, хотя моя служба во многом отличается от вашей. - И насколько я понимаю, вы все равно не ответите, если я спрошу, кто вы и откуда? - Ну разумеется, не отвечу. - С каких лет вы помните ваше детство? - Ну, лет с пяти, - сказал я. - А зачем вам? - Видите ли, каждый из нас помнит только шесть последних лет. Не глубже. Не говоря уже о детстве. Мы знаем, что воспоминания должны быть, у нас же рождаются дети, но среди нас, взрослых, своего детства не помнит никто... - Значит, вы меня подловили? - Ну да, - кивнул он. - Видите, как просто вас можно подловить? - Я не знал, что никто не помнит детства... - Выходит, за Морем действительно есть другой мир? - А откуда вы знаете, что он должен быть? - Тогда, может быть, вы знаете, кто мы? - Он пропустил мимо ушей мой вопрос. - Вот это я и пытаюсь установить, - сказал я. - Есть ли у жизни смысл? - Конечно. - У вашей есть, - сказал он. - Ну а есть ли, на ваш взгляд, смысл в нашей жизни? - Пока я его не вижу, - сказал я. - Мы с вами мужчины, военные люди. Мне кажется, что вам нужна прежде всего правда, какой бы она ни была, верно? Пока я не вижу смысла в вашей жизни. - Почему же тогда мы существуем? Кто мы? - Ну откуда я знаю! - Значит, и вы не знаете. Но должен же кто-то знать... Он безнадежно махнул рукой, открыл дверцу и выбрался наружу, неуклюже путаясь в полах шинели. Я ничем не мог ему помочь, он только что сам уничтожил наш с ним шанс, и нужно было начинать все заново. Ну, по крайней мере, теперь я не был на положении загнанного зверя, спасибо и на том... Броневик укатил, я остался совсем один на пустой улице, залитой ярким бессолнечным светом. Из дома с разбитыми окнами вышел мужчина, постоял, посвистывая, безмятежно глядя вокруг, потом не спеша подошел ко мне. Он был упитанный и розовый. - Закурить есть? - Нету, - сказал я. - Надо понимать, опять Команда в разгуле? - спросил он, оглядываясь. - Ага. - Пора бы их и приструнить, - сказал он мечтательно. - Нет, ну пусть бы возились себе со своими игрушками, но какого черта вот так? Лежу, вдруг хлоп - окно вдребезги. Волю им дали, гадам. Приспичило гонять вурдалаков - поезжай в лес и гоняй сколько влезет, пока не надоест или из самого душу не вытряхнут. И вообще, неизвестно, есть вурдалаки или их нет. Сколько живу, ни одного не видел. Может, их нарочно выдумали, чтобы пыжиться, героев из себя изображать? - Горло перегрызу, - сказал я и щелкнул зубами. Он увидел мои измазанные кровью ладони - я так и не вытер их, забыл, - стал отступать мелкими шажками, попятился, отпрыгнул и понесся прочь, шустро перебирая толстыми ножками. Все это было мне насквозь знакомо. Таких я встречал не так уж часто, но и не так уж редко, и встретить их можно было на любом меридиане планеты, на любой параллели. "Конечно, это между нами, инспектор, но я, право же, не пойму, почему до сих пор твердят, что это еще нужно планете - МСБ, войска ООН? Я, честно говоря, не видел ни одного живого экстремиста, и мои знакомые тоже не видели. Пакт о разоружении подписан? Подписан. К чему же тогда твердить о какой-то опасности, о рецидивах и пережитках?" Я оглянулся назад. Посреди мостовой желтел щедро насыпанный песок. В голове сама собой всплыла полузабытая музыка, я не сразу понял, откуда это пришло, потом проступили из молочно-бледной пустоты густые темные вершины логовараккских елей, белые северные звезды, костер, отражавшийся в спокойной воде. Мы на отдыхе. Мы в отпуске. Прогулка в волшебный край жемчужных рек русского севера. И у костра с гитарой - Камагута-Нет-Проблем, второй после Кропачева гитарист и знаток старинных песен о разведке всех времен, стран и народов, Мы над телом постоим, посмотрите, мужики: восемь пуль на одного - вот и баста. Если б вовремя коня, - если б вовремя огня, если б вовремя обнять - он бы спасся... Кровь сквозь пальцы протечет и потребует еще. То по брату нужен плач, то по сыну. Если б вовремя плечо, если б вовремя рука - нам бы не было врага не под силу... Всем покойно и весело, мало кто слушает гитариста, в этом месте и в это время гораздо приятнее ухаживать за приглашенными девушками, целоваться, спрятавшись в лохматом переплетении мягких веток. Разбрелись, отовсюду тихий смех, шепотки, костер прогорает, звенит гитара, и никто еще не знает, что через шесть с половиной дней на автостраде Марсель-Берн полетит под откос машина, и найденные в ней документы неопровержимо докажут, что у нас вот уже второй год буквально под носом существует неизвестная и неучтенная организация самого подлого пошиба. Телефоны взвоют, словно остервеневшие мартовские коты, полетят к черту отпуска, шалым метельным вихрем закружится операция "Торнадо", и Камагута-Нет-Проблем не вернется, совсем не вернется, никогда уже, и пока не появится раненый Кропачев, которого тоже, признаться, не чаяли увидеть, никто не будет знать, как все вышло... Мы над телом постоим, посмотрите, мужики. А потом уйдете вы на задание. Если б вовремя понять, не пришлось бы нам пенять, не пришлось бы обвинять опоздания... Так вот, с Камагутой случилось то же самое, что происходит сейчас со мной. Он сделал достаточно и мог вернуться, но пошел дальше, чтобы выяснить как можно больше. Мне пора возвращаться. Панта специально подчеркивал. Все правильно, сказал бы он. Осмотрелся - и отступай. Отступать вовсе не позорно, если отступление входило в круг поставленных перед тобой задач. Свое я сделал. Мой отчет будет выглядеть примерно так: "В результате осмотра места происшествия мною, инспектором МСБ капитаном Алехиным, установлено путем личного наблюдения и анализом поступившей информации следующее: а) На месте острова возник континуум иных временно-пространственных характеристик. б) Личные наблюдения (подробно). в) Резюмируя вышеизложенное, пришел к выводу: полученные данные позволяют говорить о присутствии в данной точке представителя (или представителей) иного разума, проводящего (проводящих) эксперименты по материализации живых существ, в том числе людей, на основе информации, извлеченной неизвестным путем из мозга Р.Бауэра. Считаю допустимым предположение, что целью экспериментаторов является установление контакта с цивилизацией Земли". Примерно так я и написал бы. Прелестный бюрократический жаргон, но что поделать, если именно так положено писать рапорты. Все эмоционально-эмпирическое тоже заинтересует компетентных лиц и будет ими выслушано позже, а рапорт придется писать, пользуясь стандартными формулировками - канцелярскими атавизмами. Может быть, так даже лучше. В конце концов, ни на бумаге, ни в устном рассказе нельзя передать мои впечатления от карьера, смертный ужас, испытанный этой ночью, тоску и злую жалость, охватившие меня, когда Джулиана, увидев направленные на нее стволы, улыбнулась с усталым облегчением... Все эти люди никогда не существовали, сказал я себе. Успокойся, и поменьше эмоций. Они - нежить, гомункулусы, продукт опыта, вытяжки из мозга Бауэра. Муравейник под стеклянным колпаком. Прошлого у них нет, нет родителей, нет смысла жизни, идеалов... Нет? Капитан Ламст и его люди занимаются своим делом не по воле экспериментаторов, я убежден в этом. Они сами, руководствуясь стремлением защитить, предупредить, уберечь, не получая за это каких-либо благ, третируемые притаившимся за шторами сытеньким большинством, рискуют каждый день жизнью ради этого самого большинства. И я, сволочь этакая, отказываю им в праве называться людьми? Именно потому, что Джулиана была человеком, она вышла из навязанной ей роли, подтвердив своим поведением мою догадку о том, что эта роль ей навязана, что этот мир создан искусственно. Они люди, и человеческое прорывается, не может не прорваться, сквозь наспех сляпанную бумажную маску все явственнее проглядывает человеческое лицо. Это может означать и такое: неведомые экспериментаторы лишь вдохнули жизнь в свои создания, а дальше от них ровным счетом ничего не зависело. Ждали они чего-то подобного или нет? Понимали ли, разбирались ли в том, что создали? Я медлил. Нужно было что-то решать. В любой отрасли кроме писаных законов есть неписаные, и лучший работник - тот, кто в равной мере руководствуется и теми и д