я от обычной ночи. Не могу понять, что насторожило меня и здесь, во дворце, и вообще на Крите, но я верю своим предчувствиям, никогда еще они меня не обманывали. Хватило времени в этом убедиться. И перед злосчастным походом в Кикир я пытался было отговорить беднягу Пиритоя - я знал, я был твердо уверен, что он найдет там смерть, - но он не послушал. Были и другие случаи. Нет, никакого пророческого дара, подобного тому, каким обладала Кассандра, у меня нет. Просто предчувствие. Я подошел к самому краю галереи, к массивным каменным перилам - они опирались на статуи вздыбленных леопардов. Громада Лабиринта заслоняла половину ночного неба, половину звезд, снизу доносились тихие шаги часовых. Хоть бы скорее все кончилось! Предсказание богов остается предсказанием богов, не дерзну сомневаться в нем, но воспоминание о сорока трех, не вернувшихся отсюда... Неужели я не верю в себя? Ведь именно мне предначертано. Разве так уж трудно быть уверенным в себе? Я всегда верил в свой шанс, что же, разве эта яростная вера покинет именно теперь, перед бронзовыми воротами в три человеческих роста, и окажется, что она была лишь соской для младенца, а не ясным прочтением своего будущего? Отступать никак невозможно, бегство - позор на всю Элладу и полное крушение планов, я должен сам себя силой втолкнуть в Лабиринт. Легкие шаги возникли из тишины и оборвались за моей спиной. - Я пришла, - раздался девичий голос. Я обернулся без напрасной порывистости. Она стояла передо мной и смотрела мне в глаза, тоненькая, загадочная - женщины в ночной тишине почему-то всегда кажутся загадочными. Нужно было найти какую-то удачную фразу, после которой все двинулось бы вперед естественно и свободно, как ложа по течению. - Я знал, что ты придешь, - сказал я. - Правда? И тут я понял, что, несмотря на весь свой опыт, понятия не имею, как разговаривать с этой милой девочкой, которая ждет чего-то невыносимо возвышенного и придет в растерянность от всего, что не будет соответствовать ее представлениям. Аид ее знает, какие у нее представления. Мой опыт несколько другого рода. Минотавр мне помог, как ни смешно. Отвратительный, леденящий душу вой разнесся над спящим дворцом, у меня мурашки по спине поползли, а Ариадна подалась ко мне и было бы просто не по-мужски не обнять беззащитную испуганную девушку и не прижать ее к груди. Что я немедленно и сделал. - Это чудовище... - прошептала она, прижимаясь щекой к моему плечу. - Как ты решился? Так, подумал я. Следовательно, сначала будут долгие разговоры, ее восторженный лепет и мои решительные веские ответы. Ну ничего, все равно предстоит скоротать невеселую ночь. Интересно, что в таких случаях шептал на ушко женщинам дядюшка Геракл? Знал бы заранее - обязательно бы расспросил. - Должен же кто-то решиться, - сказал я и добавил: - Я ожидал встречи с чудовищем, но не ожидал встретить здесь такую девушку... Неплохо, похвалил я себя. В лучших традициях бедняги Пиритоя - тот иногда воображал для разнообразия, будто романтически влюблен и форменным образом блевал тогда изящной словесностью. - Значит, ты тоже? - прошептала она. - Ну, конечно, - сказал я. Сейчас спросит, любил ли я кого-нибудь там, в Афинах. - Ты любил кого-нибудь там, в Афинах? - спросила она. - Нет, - сказал я. - Не довелось, потому что времени не было - дрались с пиратами, ходили на войну. Любовь... Друга я потерял из-за этой самой любви. Золотой был малый, любил без памяти прекрасную женщину. Пиритоем его звали. И убил его из ревности ее муж, мерзкий старикашка. Ариадна вздрогнула и теснее прижалась ко мне. Ох, погоди, Эдоней, сволочь старая, попадешься ты когда-нибудь мне в руки, припомню я тебе и Пиритоя, и наших парней, и свой собственный покусанный зад... Сейчас она понесет что-нибудь насчет того, что у нас, разумеется, все будет иначе и мы окажемся счастливее. - Но мы будем счастливее, правда? - спросила она. - Да, - сказал я. - Ты вернешься с победой, я верю. Я счел, что разговоров достаточно, поднял ее голову и крепко поцеловал. Ее тело напряглось, но лишь на миг, и на поцелуй она ответила довольно умело. Интересно, подумал я. Не похоже, что дочка удалась в маму, но кое-какие уроки она определенно получила. - Ну а ты? - спросил я, когда настало время перевести дыхание. - У тебя был кто-нибудь? - Это все было по-детски, - сказала Ариадна. - Мне даже казалось, что я его люблю, пока я не увидела... - И как далеко зашли? - спросил я голосом квартального судьи. - Не думай обо мне так, Тезей. - Она накрыла ладонью мои губы. - Не было ничего, почти игра. Он обыкновенный и навсегда останется обыкновенным. Что за доблесть - стоять на страже у Лабиринта. Ну, никак вы не желаете удовольствоваться обыкновенными, раздраженно подумал я. Вечно вам подавай нечто из ряда вон выходящее. Медея, мачеха моя дражайшая, - пополам бы стерву разодрали - тоже сломя голову кинулась однажды из отцовского дома за таким вот необыкновенным, но чем все кончилось? Бросил ее Язон по дороге, золотое руно его как-то больше интересовало. Что же, люби необыкновенного, сводная сестрица твари из Лабиринта, и я тебя буду любить, надолго запомнишь. Я ласкал ее намеренно грубо, но она покорно подчинялась, может быть, верила, что славные герои только так себя с женщинами ведут, накануне поединка с чудищем особенно - огрубели среди чудовищ, что с нас взять? - и я почувствовал легкий стыд - все-таки невинное создание с полным сумбуром в голове. Но что поделать, испокон веку женщинам кружили головы, лгали без зазрения совести и использовали для мимолетных удовольствий, с какой же стати и за какие достоинства Ариадна должна быть исключением? Пожалею я - найдется другой, не столь щепетильный. - Не нравится мне эта галерея, - сказал я. - Давай лучше переберемся туда, где нас никто не увидит. Мне столько хочется тебе сказать... Особой игры здесь не было, не в одном желании дело - я сам вырос во дворце и знаю, что у стен есть уши, а у щелей глаза. А эта проклятая галерея открыта всем взглядам, и то, что сейчас ночь, ничего не меняет - дворец и по ночам живет насыщенной жизнью, разве что более потаенной. И кто знает, как папа Минос посмотрит на то, что приезжий храбрец, прежде чем сразиться с чудовищем, в первый же вечер пытается соблазнить царскую дочку? - Что же ты? Ариадна замерла настороженно, стала на миг далекой и недоступной, как звезды над Лабиринтом. Ну ничего, обнять поласковее, поцеловать понежнее, с налетом грусти шепнуть на ушко: - А говорила, что любишь... - Пойдем, - решительно сказала Ариадна и взяла меня за руку. Я шел следом за ней по едва освещенным коридорам, старался ступать как можно тише. Ариадна вела меня к своей спальне кружным путем, обходя часовых, а в голове у меня почему-то вертелось одно давнее воспоминание детства. Мне было тогда лет семь. Я играл с мальчишками, во двор вошел Геракл, и через плечо у него была перекинута еще пахнущая свежей кровью только что содранная шкура Немейского льва. Даже сама по себе шкура эта внушала страх, мальчишки с криками разбежались, и только я заскочил на кухню, схватил топор и вернулся во двор. Так и было - не испугался, не убежал с воплями, а кинулся за топором. Кто-то из дворцовой челяди стал смеяться, но Геракл надо мной не смеялся, я прекрасно помню. Потом мы часто играли на шкуре, Геракл подарил ее нам, она постепенно ветшала, а лет пять назад как-то незаметно исчезла. Какие-то нелепые застежки для женских хитонов, совсем не похожие на наши, делают тут у них на Крите. Ладонь до крови уколол. ПАСИФАЯ, ЦАРИЦА КРИТА Утро было прекрасное, как радуга, утро исполнения желаний. Я верила, что сегодня все решится, что и сама громада Лабиринта рассыплется вдруг серой тучей взвихренной пыли, и ветры тут же разнесут эту пыль во все стороны света, далеко-далеко, без возврата. Утро было как капля росы на бархатистом лепестке розы, как омытый родниковой водой драгоценный камень, мне хотелось любить всех, и когда вошла Ариадна, я подхватила ее и закружила по комнате, словно вернулась моя молодость и ее раннее детство. Но мое веселье ей не передалось, она была бледна, под глазами лежали тени. - Ты плохо спала? - спросила я. - Хорошо, - ответила она быстро. - Говорят, он сегодня идет в Лабиринт... Бедная девочка, подумала я, нельзя намекнуть ей пока и словом, ей предстоит еще несколько часов провести в тревоге. - Он настоящий мужчина, - сказала я. - А их участь - идти в бой для счастья других. - Такие запутанные коридоры... - жалобно, совсем по-детски сказала она. - Но ты ведь можешь ему помочь сократить путь, - сказала я. - Хочешь? - Как?! - Она верила и не верила. - Ты отдашь ему вот это. - Я открыла шкатулку. - Запомни хорошенько - начать он должен с этого знака. На тяжелой золотой цепочке - два десятка золотых дисков с выгравированными на них разнообразными знаками. Коридоры Лабиринта неимоверно запутанны и длинны, но с помощью этой цепочки до центра можно добраться в считанные минуты. Когда из круглого зала (их двадцать в Лабиринте), расходится несколько коридоров, идти следует по тому, что отмечен соответствующим диску знаком. Вот и все, просто до гениальности - еще одно изобретение Дедала, созданное им на прогулке в саду, в час отдыха. - Ты отдашь ему это сейчас же, - сказала я. - Запомни и не перепутай - начинать следует с этого знака... Она убежала, забыв поблагодарить, и я подумала, что она чересчур уж увлечена Тезеем. Даже подозрения стали закрадываться по поводу этой ее бледности. - Ну да, и что это меняет? - раздался насмешливый голос. Я отдернула полог. Рино сидел на ложе, и от его взгляда мне самой стало смешно - неужели и он, при всем своем опасном уме, полагает, что приобрел теперь какие-то права и привилегии, хотя бы право на этот тон? У многих из тех, кто побывал здесь, почему-то возникали такие мысли, и я умела тут же пресекать грубые поползновения на власть надо мной, у меня был большой опыт. - Я говорила вслух? - спросила я холодно. - Вот именно. - Он встал и упругим звериным шагом прошелся по комнате. - Видимо, это от радости, ты сияешь, как облапошивший клиента финикийский ростовщик. - Ты думаешь, что... - Ничего я не думаю, я знаю. - Он кивнул, зевая. - Твоя дочь сегодня ночью узнала много нового о мужчинах. Дело житейское. Смотришь, бабушкой станешь вскоре... Почему-то прежде всего я почувствовала злость не на него: - Клеон совсем обленился... - Да все он знает, - сказал Рино. - Только, разумеется побоялся тебе доложить. Жалкий все же человечек, никак не в состоянии быть беспринципным до конца. - Может быть, ты рассчитываешь занять его место? - Никоим образом. Заниматься мелкими делишками вздорной бабы... - Он рассмеялся. - Ты потянулась к колокольчику? А ты не думаешь, что я тебе еще нужен? - Нужен, - сквозь зубы сказала я. - Но если ты вообразил, что теперь можешь... - Я никогда ничего не воображаю, - сказал Рино спокойно и серьезно. - Я всего лишь хочу потешить свое самолюбие и лишний раз вспомнить, что сын гончара с нищей окраины Кносса провел ночь с царицей Крита. Правда, мое торжество омрачено количеством моих предшественников. Впрочем, не бывает худа без добра - благодаря этой сотне моих предшественников с тобой не скучно. - Ты надо мной издеваешься? - Нет, - сказал Рино. - Позволю роскошь думать вслух и не скрывать своих недостатков, к коим относится и необходимость тешить иногда ущемленное нищим детством и трудной молодостью самолюбие. Твои недостатки, выставленные тобой же на всеобщее обозрение, перестают быть недостатками. Жаль, что придется его убить через час-другой, подумала я. Но иначе нельзя - талант, который служит тебе для тайных дел, не должен вырасти выше определенной высоты, обязан иметь свой предел. Клеон коварен, но недалек, Рино коварен и талантлив - Клеон предпочтительнее. Да и стоит ли сердиться на человека, который не увидит сегодняшнего заката, на живого мертвеца? Можно даже из блажи снести его грубости и быть с ним поласковее - в этом, ко всему прочему, есть что-то пикантное. - Интересно все же знать, как ты рассчитываешь уговорить Миноса? - спросила я. - Секреты ремесла, - сказал Рино. - Твой Минос - большая умница и большая сволочь. - Во втором я никогда не сомневалась. - А я исхожу из первого. Знаешь ли, в том случае, когда человек, обладающий качеством большой сволочи, применяет эти качества лишь на ниве государственных дел, обычный эпитет "большая сволочь" уже никак к нему не подходит. Нужно выдумать что-то новое. - Не испытываю желания этим заниматься, - сказала я. - Дело твое... Точно так же эпитет "ужасная шлюха" для тебя не годится, потому что все твои мужики - лишь средство поднять тебя в своих собственных глазах. Действительно, в чем тебе еще самоутверждаться? На войну не отправиться - ты не мужчина и не амазонка. Государственной деятельностью женщины у нас не занимаются, не принято. Вот и остаются бесконечные любовники. Пожалуй, он заслужил легкую смерть, подумала я. Обойдемся без глупых пыток - никакого удовольствия мне не доставят его страдания. Пусть уж мгновенный и милосердный удар кинжала. Он заслужил, право. - Кстати, - сказал Рино. - Как получилось, что мы ни словом не упомянули о сумме, в которой выразится мое вознаграждение за работу? - Подразумевалось, что оно будет достаточно велико, - сказала я, ничуть не растерявшись, села рядом с ним на ложе и ласково погладила по щеке. - Ты сомневаешься в моей благодарности за долгожданное избавление? - О, ничуть. - Он не улыбнулся, просто обнажил зубы. - Твоя благодарность будет горячей. Кстати, сколько у тебя дочерей? - Ты же знаешь, - сказала я, внутренне сжавшись от неожиданности. - Ну да, две, прекрасные царевны Ариадна и Федра. Рассказать тебе сказку? В Аргилатори под присмотром одной молчаливой и нелюдимой женщины живет очаровательная девочка пяти лет. Неизвестно, кто ее отец и мать и где они, неизвестно, кем ей приходится эта женщина и откуда они приехали в город. Одно несомненно - это милая крошка ни в чем не нуждается. Описать тебе, как выглядит она, ее дом, ее угрюмая няня? Сказать, кто был ее отцом? Сама знаешь... Сиди, паршивка! Я рванулась - плечи словно палаческими клещами сжали. Я склонилась к его руке, чтобы вцепиться в нее зубами и с наслаждением почувствовать во рту его кровь, но Рино наотмашь ударил меня, потом разжал пальцы, и я зарылась лицом в подушки, задыхаясь от ярости и страха. Рино тут же перевернул меня лицом вверх. - Пока жив я, жива она. - Его голос проникал под череп, иглами входил под кожу. - Она жива, пока жив и здоров я. Тебе понятно? Понятно, спрашиваю? - Да, - сказала я. По лицу ползли слезы. - А теперь убирайся, слышишь? - Потом, у меня еще есть время. - Он с бесцеремонностью, в которой было обдуманное оскорбление, расстегнул застежку моего хитона. - Могу я немного себя потешить перед столь важной беседой в тронном зале? И тогда я заплакала навзрыд, в голос - от унижения и бессилия. Ничего нельзя было сделать, впервые появился человек, который был сильнее меня. Слезы текли по щекам, и я прошептала: - С каким удовольствием я бы тебя задушила собственными руками... - До чего банальная реплика, - сказал Рино. - Охотно верю. Это-то и делает наше свидание чрезвычайно романтичным, дорогая моя высокая царица. Перестань хныкать, стерва... СГУРОС, ПОМОЩНИК ГОРГИЯ, НАЧАЛЬНИКА СТРАЖИ ЛАБИРИНТА Зачем это понадобилось Горгию, я не знал, но приказ есть приказ, и я расставил тридцать человек на дворцовых лестницах, в коридорах и вокруг тронного зала. Что-то назревало, воздух стал тяжелым и густым. Всех стражников, даже тех, кому полагался отдых, собрали в казарме, куда-то ускакал лучший и преданный гонец Горгия, караулы ведено было удвоить. А с восходом солнца меня позвал Горгий, объяснил, что я должен делать, услышав условный сигнал. Он ничего не сказал более, но все было ясно: план рассчитан на то, чтобы обезвредить отряд телохранителей Пасифаи и защищать дворец так, словно ему угрожала осада, причем наши люди должны были опираться на поддержку каких-то других войск, которых в настоящее время в Кноссе не имелось. Можно было догадываться, что должно произойти, - я достаточно долго пробыл при дворце и на этой должности. Против кого мы должны драться, я мог сказать с уверенностью, но не совсем понимал, за кого. И вдруг все головоломные сложности, загадки отлетели прочь - передо мной стояла Ариадна. Я невольно потянулся к ней, но она отстранилась: - Пропусти, я спешу. Но остановилась все же. Что-то новое я увидел в ней - в повороте головы, во взгляде, в легкой улыбке, обостренным чутьем я улавливал перемену, но понять ее не мог. - Ариадна... - Считай, что ничего не было, - сказала она. - Понимаешь? Ровным счетом ничего. - Но почему? - Поздно, - сказала она. - Не все ли равно, почему, если поздно? - Ты говорила, что любишь. Она улыбнулась легко и открыто, но эта улыбка предназначалась не мне: - Тебе это говорила глупая девочка. Сейчас перед тобой чужая женщина и чужая жена. Сердца не было. Я дышал, но сердце лежало в груди твердым неподвижным комом, я все понимал, и каждое слово по отдельности, и все вместе, а вот сказать ничего не мог. - Как же? - только и смог я выговорить. - Как это и бывает в жизни, - сказала Ариадна новым, незнакомым, чужим голосом. - Я встретила настоящего человека. - А я был папирусным? - Ты был другим, - сказала Ариадна. - Если подумать, ты был никаким. Что ты успел сделать за свои двадцать пять лет? Проверял караулы, ругал часовых - почти сторож у склада товаров. А он воевал, дрался с пиратами, теперь будет сражаться с этим чудищем. - Да с кем драться - никакого чудища нет! - Я пожалел об этих словах, но было уже поздно. Как раз в это время над дворцом разнесся отвратительный рев. - Может быть, и рев этот мне чудится? - В ее улыбке была отстраненность и даже, как мне показалось, брезгливость. - Ты уже сам не понимаешь, что говоришь. Пропусти. Я не хочу плохо думать о тебе, давай расстанемся спокойно. Она уходила легкой и стремительной походкой, всегда казавшейся мне олицетворением нежности, радости и света, я смотрел ей вслед. Что-то неотвратимо уходило из жизни, может быть, уходила сама жизнь, исковерканная соучастием в грандиозной подлости, раздавленная серой громадой Лабиринта, и в этот самый тяжелый свой миг я подумал: кто же все-таки виноват, что именно так все случилось? И не нашел ответа. РИНО С ОСТРОВА КРИТ, ТОЛКОВАТЕЛЬ СНОВ Вот и настал великий час. Не буду лгать, что я не волновался, - любой на моем месте волновался бы перед решающим мгновением своего великолепного триумфа, так что мои руки заставил дрожать отнюдь не гаденький страх за собственную шкуру. Скорее меня можно было сравнить с полководцем перед сражением, с влюбленным новобрачным на пороге спальни, с мореходом, узревшим на горизонте никем прежде не достигнутую землю. Я оставил Тезея у входа в тронный зал. Отворил тяжелую дверь. Пасифая выполнила мои указания: на троне сидел Минос, рядом стоял Горгий - при виде его унылой физиономии мне захотелось расхохотаться, - а больше в зале никого не было. Сверкала отражавшая лучики утреннего солнца мозаика работы непревзойденных наших мастеров, изображая деяния богов и героев, тускло поблескивало золото, Минос был величав и недвижим, как собственная статуя. Я прошел положенное по церемониалу расстояние, воздев полагающийся мне по чину дурацкий жезл с золотым набалдашником в виде священного дельфина, остановился, опустил жезл, держа его, как погонщик волов палку с гвоздем, и вместо слов, которые мне полагалось произнести, сказал: - Настало время задуматься о судьбе Минотавра, царь. Последующий миг решал все. Сначала глаза Миноса полыхнули гневом при виде столь неслыханной дерзости, и он, схватив золотую палочку, потянулся к серебряному гонгу, но тут же отвел руку - он был умным человеком и государственным деятелем. Гнев сменился любопытством, любопытство - легкой рассеянностью во взгляде, свидетельствовавшей о начавшейся работе мысли. Наконец он сказал с пренебрежением, которое я расценил как напускное: - А почему ты полагаешь, что у тебя есть право думать о судьбе Минотавра? Он не стал тратить время на пустяки - выяснять мое имя, кто я такой и откуда взялся. Великий человек. - По моему скромному мнению, - сказал я, - все, кто владеет такой тайной, должны в определенный момент задуматься над ней сообща. Такова уж эта тайна. Один способен подать верный совет или ухватить верную мысль, ускользнувшую от другого. - Что же от меня ускользнуло? - спросил он совершенно спокойно. - Веяние времени, - сказал я. - Очень уж ты привык к Минотавру, тебе стало казаться, что так будет вечно, а меж тем над вечностью не властны даже боги. Минотавр был хорош в не таком уж давнем прошлом, когда всевозможные чудовища казались привычной частью нашего мира, попадались на каждом шагу, околачивались едва ли не перед городскими воротами. Человек жил с ними бок о бок очень долго, но настало время, когда он начал беспощадно избавляться от них, чтобы не делить больше с ними власть над миром. Геракл, Персей и их последователи - вся эта публика поработала на славу. Лернейская гидра, Горгоны, стимфалиды, морские драконы и прочая нечисть истреблены, лишь отдельные твари остались в живых, но и они затаились в укромных уголках... "Мир только для человека" - вот девиз времени. Но что же мы видим? В самом центре преображенного мира преспокойно благоденствует Минотавр - уродливый пережиток навсегда ушедшего прошлого. Крит теряет свою репутацию, царь. О нас все громче и громче говорят как о дикарях, не желающих расстаться с грубыми привычками ушедшей эпохи. Мы и выглядим дикарями - с Лабиринтом и Минотавром, с данью людьми. Даже самое могучее государство не решится полностью игнорировать мнение о нем соседей. Ты рискуешь совершить самую страшную ошибку, какая только может подстерегать государственного мужа, - остаться глухим к веяниям времени и не перестроиться на новый лад. С Минотавром нужно покончить. - С чудовищем Минотавром? - небрежно спросил Минос. - С Минотавром, - глядя ему в глаза, сказал я. - С тем, кто заключен в Лабиринте. Горгий смотрел на меня с рассеянной благожелательностью - он ничего еще не понимал. - И что же ты предлагаешь? - спросил Минос. - Сама судьба нам благоприятствует, - сказал я. - На Крит прибыл юноша, чей облик во всех отношениях соответствует образу благородного героя, - обладает некоторой славой, получил блестящее образование в Трезене, родственник Геракла. Отблеск совершенного им славного деяния ляжет и на тебя. Минотавр должен умереть от руки Тезея, и Крит избавится от всего, что может повредить нашей репутации. - Царь... - Горгий впервые глянул на меня настороженно и тревожно. - Подожди. - Минос оборвал его жестом. - Действительно, наши соглядатаи в других странах доносят, что мнение о нас как об отсталых дикарях ширится. Но сколько денег я потратил, чтобы это мнение ширилось, тебе не донесли, подумал я. Об этом знаю я один - да еще Пасифая, передавшая мне золото из сокровищницы. Так что тебя поносят купленные на твои же деньги крикуны, Минос, - мир полон парадоксов. - А ты не думаешь все же, что достаточно могучее государство может преспокойно плевать на мнение соседей? Конечно, я так думал. Играй я только на несколько проблематичной необходимости следовать веяниям времени, я наверняка ничего бы не добился. Но я начал так, чтобы Минос привык ко мне, к разговору со мной, понял, что я не просто рядовой интриган. Можно и переходить к главному. - Существует значительный риск, - продолжал Минос. - Выгоды, связанные с существованием Минотавра, давно известны, изучены и привычны. А вот неожиданности, которые сулит изменившаяся ситуация, - как быть с ними? - Доля риска в государственных делах необходима, - сказал я. - Совсем не рискует либо трус, либо лентяй, либо насквозь недальновидный государственный муж. Разве ты не рисковал двадцать лет назад, закладывая основы своего плана? Талантливого плана - спешу сразу же уточнить. Это не лесть, царь. - Продолжай, - сказал Минос, его лицо было бесстрастно. - Двадцать лет назад твоя жена рожает Минотавра, - сказал я. - Можно было придушить его тут же на месте, но ты нанял лучшего в мире мастера и создал Лабиринт, ты через своих людей поведал Криту и всему миру тайну происхождения Минотавра от Пасифаи и быка. Ты устрашил кровожадным чудищем соседние страны и собственный народ, всех стреножил и взнуздал страхом. Правда, для этого пришлось разгласить всему миру, каким ты оказался рогоносцем, но ради величия Крита ты пошел и на это, жертвовал мелочами вроде незапятнанной репутации счастливого в браке мужа и репутацией своей супруги, и ее душевным покоем. Очень уж многое ты выиграл, чудовище в Лабиринте неизмеримо укрепляло наше могущество. Я восхищен тем, что ты совершил. Наверняка эта идея пришла тебе в голову и оформилась в считанные часы, а то и минуты, когда за стеной кричал только что родившийся ребенок, о котором ты точно знал, что он не твой. Это было то, что именуют озарением, посещающим раз в жизни, верно? - Ребенок? - переспросил Минос. - Разумеется, обыкновенный человеческий ребенок, - сказал я. - Все я знаю - что Минотавр ничем не отличается от остальных людей, что он не более, чем сын Пасифаи и смазливого начальника конной сотни, которого ты приказал уничтожить ради вящего сохранения тайны. Если бы Минотавр умер, если бы его никогда не было, его для блага государства следовало бы выдумать. Минос молча смотрел на меня, и я могу поклясться, что в его глазах было уважение - мы поняли и оценили друг друга по достоинству. - Разумеется, в свой план ты не посвятил этого болвана. - Я небрежно кивнул в сторону Горгия. - Таких выгоднее держать в неведении - лучше служат. А на Горгия нельзя было смотреть без смеха - он напоминал преклонного возраста старую деву, вдруг с удивлением узнавшую, для чего на свете существуют мужчины. Мне хотелось рассмеяться, но момент был слишком серьезен - предстояло столкнуть их лбами. Горгий сам облегчил мне задачу. - Минос, это правда? - спросил он замогильным голосом. - У тебя с самого начала был четкий план? - С первого писка этого ублюдка, я уверен, - сказал я. - Но перед тобой он, конечно, разыграл смятенного человека, оскорбленного мужа, запутавшегося в нелепых и непродуманных решениях, - как же иначе можно было сделать из тебя цепного пса и палача? Твою голубиную душу можно было пронять, лишь возбудив в тебе сочувствие и потребность выручить старого друга. - Молчи, тварь! - Он схватился за меч. - Минос, это правда? Неужели правда? - Ты отличный воин, Горгий, - сказал Минос вкрадчиво. - Но государственный муж из тебя никудышный, о чем ты сам, наверное, знаешь. Я должен был заботиться о благе государства, используя для этого любые средства. Никакой личной выгоды для себя я из этой истории не извлек, даже наоборот - как правильно заметил этот человек, сам ославил себя перед всем миром как рогоносца. Все делалось для блага и процветания Крита, и какое значение перед этой великой целью имела судьба того, кто посажен в Лабиринт, и тех, кто был в Лабиринте убит? Ты был моим верным мечом, Горгий, оставайся им и впредь, а о государственных делах предоставь заботиться мне. - Это подлость, - сказал Горгий словно сквозь сон. - Все дело в масштабах, - сказал Минос. - Для оценки таких дел не годятся привычные определения. Положительно, мы с ним мыслили одинаково. - Ну, давай, Горгий! - сказал я. - Разразись-ка красивой тирадой о том, как ты был слеп, какие мы с Миносом негодяи - глядишь, и легче станет, а? Нужно было разозлить его еще больше - я боялся, что он, вместо того чтобы решиться на какие-либо действия, с рыданиями покинет зал. С него станется. - Пожалуй, я действительно был слеп, - сказал Горгий. - И оба вы - негодяи. - И я, который спас тебе жизнь? - Я об этом помню, - сказал Горгий, - и меч на тебя не подниму, но... - Расскажи еще о коннице, которую ты двинул на Кносс из Аргилатори, - сказал я громко. - О своих людях, которыми окружил дворец. Я с радостью увидел полыхнувшие в глазах Миноса молнии. - Какая конница, Горгий? Что ты задумал? Отвечай! - Конница предназначается совсем для другого дела, - сказал Горгий растерянно. - Я не причиню тебе вреда, Минос, но никогда не поздно исправлять ошибки, я думаю. Я ухожу и забираю с собой тех, кто захочет уйти со мной. Думаю, Минотавр захочет... - Ты сошел с ума! - Минос даже привстал. - Совсем наоборот - обрел ясность ума. - Ты уверен, что сюда идет конница из Аргилатори? - обернулся ко мне Минос. - Он и сам не отрицает, - сказал я. - Не медли, царь! - Горгий, - сказал Минос как можно убедительнее. - Мы же друзья, ты единственный, кто... Минотавр должен умереть. Пора кончать игру. Что тебе его судьба и он сам? Горгий вдруг рассмеялся, и я вздрогнул. Кажется, и Минос вздрогнул. - Забавно прозревать на старости лет, - сказал Горгий, смеясь одним лицом - в глазах была беспросветная тоска. - Прощай, Минос. Я ухожу. Мы уходим. - Опомнись, - быстро сказал Минос. - Ну, прошу тебя! Не заставляй меня... Горгий взглянул на него, как на пустое место, грустно усмехнулся и пошел к двери. Я, ощутив себя на миг совсем по-детски беспомощным, - в этой ситуации я ничего не мог поделать, - взглянул на Миноса, словно ожидая от него чуда. А Минос оказался на высоте. Он схватился за одно из массивных золотых украшений трона, что-то там повернул, где-то за стеной раздался тревожный звон гонга и стены тронного зала будто лопнули вдруг в трех местах - куски их повернулись вместе с мозаикой, открывая потайные коридоры, и оттуда повалили телохранители в желтых одеждах с черным изображением священного быка на груди. - Взять! - Минос выбросил руку, указывая на Горгия. - Взять изменника! Горгий выдернул из ножен меч: - Кто из вас самый смелый? Телохранители дернулись вперед и застыли. "Горгий... Лучший меч..." - донесся до меня их робкий шепот. - Вперед, трусы! Взять! - взревел Минос, но телохранители не шевельнулись. Горгий пятился к двери, следя, чтобы никто не оказался у него за спиной, и все летело к Аиду, за дверями были его солдаты, и вокруг Лабиринта были его солдаты, все так глупо рушилось. Минос, очевидно, вспомнив прошлое, шарил рукой у пояса, но меча там, разумеется, не было, и лишь мгновения отделяли нас от поражения, но, повинуясь наитию, блистательному озарению, я что есть силы закричал: - Тезей!!! Тезей вбежал в зал и остановился, растерянно озираясь, ничего он не понимал. - Он хочет выпустить Минотавра! - закричал я. - Останови его, Тезей! Да, этот юнец умел не только буянить в кабаках и затевать ссоры с пиратами. Он не промедлил и мига. Взвизгнул выхваченный меч, и Тезей ринулся на Горгия. Я из предосторожности отошел подальше. Телохранители тоже разбежались по углам. Как ни плохо я разбираюсь в воинском искусстве, я не мог не понять, что сошлись два первоклассных бойца. Глаз не успевал уловить удары и их отражение, мечи высекали искры, противники перемещались по залу с грацией танцоров, неразрывно слитой с яростью зверя. Я покосился на Миноса - он, подавшись вперед и раздув ноздри, непроизвольно повторял выпады. Не знаю, кто был искуснее, но Тезей - моложе и проворней. Я заметил вскоре, что начальник стражи Лабиринта больше защищается, чем нападает, услышал его тяжелое хриплое дыхание. И раздался торжествующий вопль - меч Тезея вонзился в грудь Горгия. Телохранители словно очнулись от злых чар - несколько мечей торопливо ударили Горгию в спину. Он умер, еще падая на мозаичный пол. Я впервые обонял запах человеческой крови, меня подташнивало. Тезей стоял перед троном, опустив окровавленный меч и переводя дыхание. Телохранители без приказа подхватили труп за руки и за ноги и поволокли к дверям. - Куда, олухи? - Я помнил о солдатах Горгия. - Туда! Все прочь! - Я указал на ближайший потайной ход. От растерянности они безропотно повиновались. Унесли труп, скрылись сами, куски стен встали на место, и мы остались в тронном зале втроем. - Решай, царь, - сказал я. - Я решил, - глухо произнес Минос, не отрывая взгляда от кровавых пятен на ярких узорах мозаики. - Тезей, сын царя Афин Эгея, я разрешаю тебе поединок с Минотавром, и да пошлют тебе победу боги! Ступай и приведи себя в порядок перед боем. Тезей бросил меч в ножны, отвесил короткий поклон и вышел, старательно обойдя пятна крови. Я смотрел на Миноса - он сгорбился на своем сверкающем троне, глядя сквозь меня потухшими глазами. Кто знает, что он сейчас видел и где витали его мысли, в каких далях времени, в каких краях? На миг мне стало его жаль. Высокий царь Минос, владыка Крита и сопредельных островов. Усталый старик. Я точно все рассчитал. Он по-разному мог отнестись к необходимости следовать веяниям времени, но я использовал в своих целях главный недуг царей, их самое слабое место - извечное недоверие к своему окружению. Горгий был, наверное, единственным, кому Минос по-настоящему доверял и на кого полностью полагался, однако в глубине души, в самых потаенных ее уголках скрывалось опасливое сознание, что и Горгий может однажды оказаться... пусть лишь не вполне надежным - этого достаточно. Я дал выход трагическому противоречию: царь нуждается в преданных слугах - царь сомневается в верности самых верных. И я знал, что Минос теперь не рискнет остаться единственным сторожем Минотавра: люди, даже самые великие и умные, нуждаются в ком-то, кто переложит часть их забот на свои плечи. Самому стать тюремщиком Минотавра означает для Миноса необходимость избавиться от стражи Горгия и набрать новую, неизбежно раскрыть тайну нескольким людям - чтобы потом мучиться подозрениями и на их счет. Нет, он не рискнет. Легче и необременительнее покончить наконец с Минотавром, что Минос и сделал только что. Минос посмотрел на меня, и я понял, что предстоит последнее испытание - решается, жить мне или умереть. - А ведь ты никому никогда не расскажешь правду, - произнес он задумчиво. Я немного встревожился было - в устах царя такое высказывание может означать и плаху, - но тут же успокоился: ничего подобного он не имел в виду, он же понял и оценил меня... - Конечно, нет, - сказал я. - Помимо всех других соображений есть и такое: а кто мне поверит? Испокон веку повелось - о героях распускают всевозможные сплетни, стараясь принизить их славу и опорочить победы. Разве не прошел шепоток, что Геракл-де всего лишь наткнулся на дохлую Лернейскую гидру и отрубил голову у падали? Разве не твердили, что за Персея всю работу выполнил какой-то наемник-хетт? Никто, кроме ничтожеств, этому не верит, а погоду в таких случаях делают не ничтожества. И мне даже просто не поверили бы - ты постарался на совесть. - Ты уверен, что мальчишка пойдет до конца? - спросил Минос. - Ведь он может, увидев Минотавра, отказаться... - А собственно, что сейчас от него зависит? - сказал я. - Если он не сможет завершить дело, окажется, что наш герой одолел чудовище, но и сам скончался от ран. Твои люди сумеют быстро и ловко перерезать стражу Лабиринта? - Да. - А приготовить какую-нибудь бычью голову? Нужно что-то показать толпе? - Да. - Он говорил как равный с равным, да такими мы и были, два сообщника. - Послушай, кто же ты в конце концов такой? - Сын гончара, - сказал я. - Толкователь снов. Верный и вечный слуга и жрец Истины. - Как это понимать? - Исстари люди искали истину в судах и храмах, у жрецов, судей, мудрецов и оракулов, - сказал я. - Но они заблуждались. Истину можно найти только у таких, как я. Кстати, "путеводные знаки" Тезею не нужны. Их уже вручили ему. - Хочешь служить мне? - Благодарю, нет, - сказал я. - Я считаю, что истинный талант не должен ни от кого зависеть, иначе он завянет, творя по приказу. Вот золото я приму у тебя без внутреннего сопротивления. - Ты его получишь сколько угодно. И не только за Минотавра. - Но еще и за то, что, узнав меня, ты можешь теперь думать: хвала богам, я, царь Минос, все же не самый подлый человек на свете? - Ты умен, - сказал он, бесстрастно глядя на меня круглыми совиными глазами. - Иди. Этому тоже не хватает смелости быть беспринципным до конца, грустно подумал я. Как будто оттого, что нашелся кто-то подлее его, он станет праведником! А кто из нас подлее другого, еще неизвестно. И существует ли титул "самого подлого" и "самого честного"? Скорее всего, нет. БИНОТРИС, ЧИСЛИЛСЯ ПОДМЕТАЛЬЩИКОМ ДВОРЦОВЫХ ДОРОЖЕК Бедный пьяница даже не понял, что его убили, не узнал об этом. Он сидел спиной к двери, мертвецки пьяный, в комнату ворвались трое с обнаженными мечами, и все было кончено мгновенно. ХАРГОС, ЧИСЛИЛСЯ ОТКРЫВАТЕЛЕМ ЗАСОВОВ ГЛАВНОГО ВХОДА В ЛАБИРИНТ Не тот это был человек, чтобы его застали врасплох. Он не успел накинуть одежду, но успел схватить меч и дрался против троих в узком коридорчике, куда выходила дверь комнатки Мины. Еще двое лежали тут же, и лекаря им не требовалось. Харгос рычал, ругался, крутил мечом с непостижимой быстротой, и никак не удавалось к нему подступиться. Он понимал, что живым выбраться отсюда не удастся, но чувствовал себя прекрасно - снова не нужно было таиться, красться и убивать, нападая сзади. В руке блестел меч, он смотрел врагу в глаза, и враг смотрел ему в глаза, все было предельно просто, и Харгос был счастлив. Нападавшие вдруг попадали на колени, тяжелое копье свистнуло над их головами и ударило Харгоса в грудь, как раз в сердце. СГУРОС, ПОМОЩНИК НАЧАЛЬНИКА СТРАЖИ ЛАБИРИНТА Он брел напролом сквозь кусты, шатаясь, топча цветы, оскальзываясь на каменных плитах, когда пересекал дорожки? Меч он уже давно выпустил из руки - изрубленные пальцы не держали. Кровь заливала глаза. Он не знал, куда бредет, кого хочет увидеть и что собирается делать. Поздно было о чем-то думать - ничего и никого больше нет впереди, только дворцовый сад и тяжелый запах крови. Но он брел куда-то, размахивая окровавленными руками, чтобы удержать равновесие. Азартный перестук копыт возник впереди, стрела свистнула коротко и равнодушно. Сгурос опрокинулся на спину, в его глазах медленно гасло небо. Всадник свистнул и понесся прочь, к горящей казарме. РИНО С ОСТРОВА КРИТ, ТОЛКОВАТЕЛЬ СНОВ Казарма стражи Лабиринта жарко пылала, отсюда, с крыши дворца, видно было, как из ее окон выскакивают крошечные человечки и тут же падают, пронзенные тонюсенькими, едва различимыми на таком расстоянии черными стрелами. Лучники стояли безупречно ровным квадратом - порядок, замыкавший в себе разрушение и смерть. Слева, в саду, метались пешие и всадники, доносился лязг мечей и секир и приводивший в ужас многие народы старинный критский боевой клич: "Шар-да! Шар-да!" - там добивали маленькую группу стражников, успевших выбраться из казармы до того, как ее окружили и подожгли с четырех концов. Вот и все, Горгий, сказал я, глядя на затихающую внизу суету и черный дым, отвесной лентой поднимавшийся в ярко-синее небо, к облакам и богам. Вот и все, я обернул против тебя твою человечность и доброту, и ты убедился, что как оружие они ничего не стоят. Но что-то не давало мне покоя, саднило незаметной снаружи занозой, и я не сразу докопался до сути. На человечность и доброту Горгия я ставил всерьез, следовательно, они реально существуют - человечность и доброта? Но ведь я стремлюсь доказать обратное - и с помощью своего не написанного пока труда, и с помощью своей грандиозной затеи, которая вскоре