шал и снова принимался сосать, тихонько повизгивая и тычась лобастой короткой мордочкой в ее мягкий и уже заметно отощавший живот. На тридцатый день у медвежонка прорезались веки и вскрылись ушные отверстия, затянутые кожей. Глаза были мутными и могли, пожалуй, только отличить пока тьму от света, но в берлоге было все равно темно. Зато голос матери теперь доставлял ему удовольствие. Он немного подрос, стал заметно подвижней. Лазил по медведице, скатывался, и она легонько носом снова подсаживала его на себя. Прошел еще месяц, и Розовую Медведицу потянуло на волю. Она слышала терпкий запах подтаявших прогалин, слышала шум весеннего ветра, бушующего в лесу и сгоняющего со склонов снег. Иногда до нее доносились голоса птиц, чаще всего стук дятлов, а как-то на хворосте, которым был завален лаз в пещеру, целых полдня крутилась и попискивала бойкая трясогузка, будто хотела сообщить медведице с медвежонком, что уже весна, что пригревает солнце и пора лежебокам выйти на белый свет. Розовой Медведице и самой хотелось на воздух и солнце, но тревога за малыша удерживала желания. И только тогда, когда она ясно и отчетливо услышала за пещерой звон капели и теплый запах парившей земли, она осторожно ссадила с себя медвежонка, ткнула его носом на теплую подстилку и, страшно мохнатая, с свалявшейся шерстью на спине и боках, тронула лапой сухой валежник Какая красота открылась перед нею! Было светло и солнечно, отовсюду бежали ручьи, и теплым паром дымилась на склоне перед пещерой земля с пробивающейся из нее травой. Розовая Медведица вышла, несколько раз втянула в себя запах весны, запах распускающихся почек и громко, с наслаждением чихнула. Потом она завалилась на спину и, радостно урча и повизгивая, стала кататься по земле, потягиваться и тереться об нее боками. Перед нею снова открывались просторы, снова открывалась жизнь в своих многочисленных проявлениях, но теперь она была не одна, и это заставляло ее быть вдвойне осторожной. Отойдя недалеко от берлоги и постоянно оглядываясь на нее, Розовая Медведица начала обламывать зубами хрупкие веточки с приземистой яблони-дичка. Они были горьковатыми, почти полусухими, но ими уже можно было утолить первый голод. Потом на проталине разгребла землю и нашла несколько личинок. Это тоже годилось в пищу. Впервые она вытащила медвежонка из берлоги, когда стало совсем тепло и можно было не бояться, что он замерзнет. Как он смотрел, как озирался, чувствуя себя непривычно и неуютно в этом большом мире! Но быстро привык и даже начал резвиться, бегая вокруг матери и хватая ее за клочья еще не вылинявшей шерсти. Глаза его все еще были мутными, и он все еще был мал и худ так, что четко проступали ребрышки под тонкой шерсткой, но уже непоседлив. В этот день Розовая Медведица, взяв голову медвежонка в рот, понесла его дальше от берлоги, где зеленая травка пробивалась довольно высоко и плотно. Здесь они долго кормились и нежились на солнце. С тех пор каждый день с утра до вечера оба добывали себе корм. Медвежонок удивительно быстро стал набирать рост и округляться. К концу мая уже катился за матерью, как шарик. Порой отбегал от нее далеко, теряясь в густой траве, и тогда она, вспомнив о нем, звала: - Ху-ги! И он стремительно к ней подкатывался, теребил ее зубами за край уха. Как-то Розовая Медведица наткнулась на сурчиную нору. Нора была небольшой, как видно, зимовал в ней совсем молодой и неопытный сурок. Она принялась ожесточенно, с охотничьим пылом выкапывать его. В воздух полетели камни, щебенка, земля. Прокопав с полметра, Розовая Медведица сунула нос в полузаваленное отверстие и еще раз убедилась, что добыча здесь, рядом, и вкусно пахнет. Лапы ее заработали с удесятеренной силой. Нора уходила вглубь под слоистый туф. Но что для сильного зверя камни? Они тоже летели в стороны. В норе пискнул сурок, предчувствующий близкий конец, и показалась обсыпанная землей мордочка с круглыми испуганными глазами. Розовая Медведица ловко поймала зверька за песочного цвета затылок, стиснула зубы и выволокла из норы. Он был теплым, пушистым, и кровь его пьянила медведицу восторгом. Медвежонок тоже подбежал к тушке зверька и, ощетинясь, стал обнюхивать, втягивая кнопкой носа незнакомый, но вкусный запах. Медведица съела сурка всего, оставив своему детенышу лишь теплые внутренности, и медвежонок впервые понял вкус мяса. В июне Розовая Медведица спустилась с ним ниже яблоневого пояса, поближе к ключам, где было много ягод, разных корней, луковиц, а главное - червей и личинок. Теперь медвежонок, если вставал на дыбки, был уже ростом с двухгодовалого ребенка, ловко лазил по деревьям, подражая матери, гонялся за бабочками и вообще стал необычайно проказлив. И вот как-то, увлекшись дикой клубникой, медведица забыла о нем. Все это время он бегал неподалеку, и она слышала хруст веток под его лапами и повизгивание, но потом увлеклась и перестала обращать на него внимание. Он уже не однажды получал шлепки за свое непослушание, но дети есть дети, они забывчивы. Так случилось и в этот раз. Медвежонок убежал от матери в погоне за бабочкой, убежал и... не вернулся. Слабый писк издалека она не услышала, она услышала только запах - чужой, звериный, внушающий опасение за медвежонка. Громко рявкнув, медведица резко повернулась и кинулась в заросли. Она пробежала метров пятьдесят и в замешательстве остановилась. До нее отчетливо дошло два запаха - запах медвежонка и запах сильного матерого волка. - Ху-ги! - выдохнула Розовая Медведица и еще раз так рявкнула, что высоко в горах отозвалось эхо. Ломая кусты, разгневанная медведица напролом кинулась по следу исчезнувшего волка, в пасти которого находился сейчас медвежонок. Нюхая воздух, бежала точно по следу, уходящему по склону вниз. Но волк нес свою добычу с такой легкостью и быстротой, что догнать его было невозможно. У подножия горы она резко остановилась. В нос ударили другие запахи: пахло гарью, каким-то еще неведомым зверем и мирно пасшимися в долине овцами и лошадьми. Злобно заурчав, медведица попятилась, но не ушла. Гнев и злоба звали ее к отмщению. x x x В трехстах шагах от того места, где стояла кибитка, теперь уже сгоревшая, на покатом пригорье росли яркие красные маки. Они росли кучно, большим островом, и этот красный остров был виден издали. Среди гористых складок, утопающих в зелени, он выделялся особенно четко, когда падали на него отвесные лучи солнца. Когда же подувал легкий теплый ветерок оттуда, в мертвом становище слышался терпкий амбровый аромат. После ухода отца Садык долго еще оставался на кошме из овечьей шерсти. Инстинкт самосохранения у детей, рожденных среди природы, выражен более ярко, чем у детей цивилизованной среды. С самого раннего возраста они приучены думать, что никакая земная тварь - ни змея, ни фаланга, ни скорпион - никогда не осмелится подползти к кошме и ужалить человека. Эти твари, по поверью казахов, не выносят запаха овечьей шерсти. И недаром кочевники, ложась спать прямо на траве, огораживают себя кольцом волосяного аркана. Маленький Садык знал об этом и, оставшись совершенно одиноким, беззащитным, понял всем своим существом, что теперь ему отовсюду может грозить опасность. Он вспомнил, что отец наказывал подойти к котлу и поесть мяса. И страх наконец отступил перед голодом. Мальчик подошел к потухшему костру, вытащил из котла баранье ребро, облепленное холодным восковым жиром, и с жадностью проголодавшегося звереныша принялся рвать его зубами. Затем он достал еще кусок и тоже съел. Насытившись, пошел к ручью и, опять подражая взрослым, напился из пригоршни. Спустя некоторое время страх снова подступил к нему и заставил вернуться на место. Овечье стадо теперь отодвинулось дальше. Овцы, не рассыпаясь, но и не скучиваясь, спокойно и вольно паслись, охраняемые собаками. Но голод, видно, и собак терзал не меньше, чем Садыка, и они тоже в конце концов бросили пост и пришли к мальчику. Садык не раз видел, как отец или кто-нибудь из взрослых кормили собак, порой это поручалось старшим детям, и поэтому он, причмокивая языком, повел их к котлу и выбросил из него все мясо. Ему хотелось, чтобы собаки не уходили, но четвероногие пастухи не могли не выполнять своих обязанностей: за нарушение их всегда наказывали. И Садык снова остался один. Вскоре одиночество сломило его. Он встал и пошел по направлению к кибитке, куда утром ушел отец прогонять злого духа. Но там никого и ничего, кроме кучи пахнущей горелой шерстью золы, не было. Тогда он обратил внимание на сплошную россыпь красных маков, росших неподалеку. Мальчик засеменил туда, надеясь все-таки отыскать отца. Близко к красному, привлекающему глаз полю стояли кусты, сплошные, частые, а за ними уже начинался подъем на гору. Садык вошел в маки, высокие, скрывающие его с головой. Тяжелый, перезревший цвет забивал ему рот сухой розовой пылью. И, почти задыхаясь от этой пыли, от ее приторно-сладковатого запаха, уже ничего не видя вокруг в сплошном красном омуте, он потянулся вверх. Приподнялся и... замер. Прямо перед ним стоял огромный, косматый злой дух. Мальчик хотел крикнуть и не сумел, а злой дух шагнул к нему и, вытянув трубкой губы, рассерженно выдохнул: - Ху-ги! Затем поднял лапу, большую, когтистую, какая и должна быть у джес-кангана, с силой пригнул мальчика к земле. В следующую секунду мальчик уже ощутил, что страшный злой дух куда-то понес его, и потерял сознание. x x x Очнулся Садык в пещере. Кто-то заботливо и нежно вылизывал ему щеки. Он увидел чьи-то глаза, почувствовал горячее смрадное дыхание, и лишь теперь у него, содрогнувшегося от ужаса, только хватило сил закричать: - Ана-а-а! Злой дух зарычал и отпрянул и долго потом сидел на задних лапах и сверкал из темноты то гаснущими, то разгорающимися угольками глаз. Садык исходил воплем, а черная в темной пещере косматая глыба смотрела на него и смотрела. Мальчик надрывался до тех пор, пока не обессилел вконец. Потом он припал головой к сухой травяной подстилке, перемешанной с свалявшейся шерстью, и крепко, беспробудно уснул. Утром его разбудил мягкий толчок. Садык открыл глаза и снова увидел прежнего злого духа, но странно, злой дух не только не съел его, но даже не причинил боли, и мальчик уже без слез, без крика в первый раз внимательно взглянул на косматое чудище. Оно о чем-то урчало, мягко и монотонно, совсем как собака, и, склонив набок голову, тоже похожую на собачью, с любопытством его разглядывало. Садык уже не кричал. Он только дальше забился в угол, съежился, втянув голову в плечи, и так сидел не шелохнувшись А Розовая Медведица в свою очередь тоже переживала самые сложные, противоречивые для себя чувства. Потеря единственного медвежонка, еще маленького, беспомощного, к которому она питала нежную любовь и привязанность и который доставлял ей столько приятных хлопот, была для нее слишком глубокой утратой. Она не могла бы еще долгое время погасить в себе материнский инстинкт и свыкнуться с одиночеством. Ибо всякая утрата у зверя ли, у человека ли требует восполнения. Это закон жизни. И Розовая Медведица, еще во многом неопытная, ни разу не видевшая людей, неожиданно наткнулась на человеческое дитя, тоже беспомощное, маленькое, напоминающее чем-то встававшего на дыбы медвежонка, и не только не причинила ему зла, но еще и поняла своим бессознательным инстинктом, что это внезапно найденное ею существо, единственное в своем роде, только и способно теперь восполнить ее утрату. Когда приемыш, придя в себя, дико заголосил, она растерялась и даже обиделась, сбитая с толку. Она могла бы оборвать этот вопль одним ударом лапы, словно писк сурка, но чувство необходимого восполнения утраты оказалось сильнее, и тогда обида и растерянность сменились любопытством. Всю ночь Розовая Медведица не выходила из пещеры, лежа подле спящего ребенка; она вдыхала его запах и видела в сумеречной темноте, как он в задранной рубашонке тихо сопит носом и вздрагивает, точь-в-точь как ее медвежонок. Только было странно, что этот неведомо чей детеныш почему-то абсолютно гол и у него очень нежная кожа. Утром она разбудила его, толкнув носом. Так она всегда делала, чтобы поднять медвежонка и идти с ним добывать пропитание. Но приемыш забился в угол, и медведица поняла, что он никуда не хочет идти. Она посидела возле, озадаченно поурчала и вышла. Но не ушла, а стала заваливать лаз пещеры разбросанным вокруг хворостом. Испуг, страдание, боль всегда потом вызывают глубокий сон. Это естественная защита от потрясения, за порогом которого может стоять только смерть. И природа разумно оградила и человека и животного от этого порога. Поэтому мальчик, как только ушла медведица, снова впал в забытье и спал до тех пор, пока она не вернулась. Когда очнулся, то увидел перед собой большого, жирного суслика. Он помнил, как совсем недавно старшие ребятишки, с которыми бегал вместе, добывали таких же сусликов при помощи петель, сплетенных из конского волоса, и называли их балпак. Они говорили еще, что их можно есть, что у них вкусное и нежное мясо, как у барашка, но почему-то отдавали собакам. Мальчик не протянул руки и не взял суслика, как хотела того медведица. Так прошел еще один день. Садык мучился теперь от жажды. Внутри у него все горело. Губы и рот пересохли, слюны во рту не было. Среди ночи он наконец не вынес мучения и выполз из пещеры. Розовая Медведица лишь подняла голову и следила за ним. Потом вышла следом и увидела, как приемыш ползает по росистой траве, жадно хватая ртом мокрые стебли травы. И опять инстинкт, тот самый инстинкт, повинуясь которому она носила к водопою медвежонка, заставил понять, что новый ее детеныш хочет пить. Она подошла, спокойно и осторожно взяла его зубами за холщовую рубашонку и понесла к горному ключу. С каким вниманием и любопытством она наблюдала за тем, как он пьет, припав черной головой к воде. В эту минуту он совсем почти не отличался от потерянного медвежонка. Он даже урчал слегка от жажды и нетерпения. А потом она видела, как он с таким же нетерпением и жадностью грыз задушенного ею суслика. В эту ночь свершилось великое чудо природы - голод и жажда заставили человеческого детеныша стать сыном Розовой Медведицы. 4 Наступала пора созревания плодов. В яблоневом поясе гор много зрело кислицы, урюка, вишен, барбариса. В эту пору медведи особенно набирают жир, готовясь или к дальнему переходу на юг, или к спячке. Но Розовой Медведице, так неосмотрительно взявшей на себя роль матери нового питомца, было сперва не до сбора диких плодов. Не убив и не бросив приемыша поначалу, несмотря на то что он доставил ей сразу массу хлопот и неприятностей, побуждаемая все тем же инстинктом материнства к сохранению беззащитного существа, способного заменить ей пропавшего медвежонка, она уже попросту не могла лишить его своей опеки. А мальчику больше ничего не оставалось, как постепенно привыкать к новому положению и новым условиям. Всегда, везде и во всем труден лишь первый шаг. И этот шаг благодаря голоду и жажде был сделан им. Но еще долго мальчик пугался дикого зверя, приносившего ему еду и таскавшего его к водопою, пока страх не был окончательно вытеснен из него заботами молодой медведицы. Прошлое расставалось с ним неохотно. Он отчетливо помнил мать, отца, детвору из аила, дядю, теток, особенно байбиче, которая была ласковей остальных. Но заученные им слова уходили из памяти быстро. Их настойчиво вытесняли странные рыкающие звуки медведицы. Чаще всего он слышал в ее призывном выдохе отчетливый горловой звук: "Хууги-и". И этот звук постепенно становился его новым именем. Как только Розовая Медведица издавала его, он послушно шел к ней и старался делать то же, что делала она. Но ходить и бегать предпочитал все-таки как и прежде, а не на четвереньках. И это, очевидно, сохранялось в нем не только от прежней привычки, но еще и от подражания: медведи, обирая на деревьях плоды, оглядывая окрестности или просто ради забавы, нередко встают на задние лапы и даже ходят, как человек. На втором месяце их совместного существования Хуги научился лазать по деревьям, довольно цепко хватаясь ручонками за ветви, чем всегда приводил в восторг Розовую Медведицу. Он оказался даже послушнее, чем ее медвежонок, и она дорожила этим. Так они оба привыкали друг к другу. Иногда она уводила его высоко в горы, к альпийским лугам, и они охотились на сурков. Там, где Хуги не мог перелезть через упавшее дерево, она брала его сзади за остатки изорванной рубашонки и помогала одолеть препятствие. Хуги проворно бежал следом, но мог, опять-таки подражая медведице, опуститься и на четвереньки и тоже передвигаться довольно быстро. Колени его грубели, на них стало появляться что-то вроде жестких подушечек. Приступы тоски по ближним становились все реже и реже. И всегда, как правило, их глушил голод. Два или три раза мальчик болел расстройством желудка, но постепенно научился есть почти все, что ела медведица, больше и больше приобщаясь к звериному образу жизни. Стал понимать жесты медведицы и различные оттенки ее урчания. И все это схватывал в слепом, не требующем ума, подражании. Был ясный и теплый день. Горные пики искрились на солнце ослепительными шапками вечного снега. А ниже, на альпийских лугах, было тепло и зелено, горный воздух был чист, прозрачен, и дышалось удивительно легко. На каменных выступах, на фоне синего неба, стояли, застыв в своей созерцательной неподвижности, тау-теке - горные козлы. Их огромные рога царственно венчали гордые бородатые головы. Небольшое стадо паслось в расселинах скал. Но когда какое-нибудь животное вдруг лениво и грациозно перемахивало с камня на камень, то столько в этом было спокойного величия, уверенности и точности, что даже Розовая Медведица, безразличная к тому, что недосягаемо, завистливо ворчала, глядя на акробатические прыжки. Внезапно на поляну выбежал красный волк, обнюхал воздух и безбоязненно сел, поглядывая на Розовую Медведицу и Хуги. Мальчик увидел его первым, и в памяти всплыли собаки, охраняющие стадо. Волк чем-то походил на них, только не был косматым и уши его стояли торчком. Мальчик смело пошел на волка. И тут позади раздалось знакомое и требовательное: - Хуги-и! Мальчик угловато попятился, а Розовая Медведица, воинственно рявкнув, кинулась к волку. Тот лязгнул зубами и бросился бежать сломя голову. Медведица вернулась, подошла к Хуги и в первый раз наградила его крепкой затрещиной, а потом долго не могла успокоиться, урча и взвизгивая. Обида Хуги скоро забылась, а урок остался: понял, что небольшого красного зверя, так похожего на собаку, следует опасаться. В другой раз он оказался свидетелем новой встречи с неведомым существом. Это было неподалеку от пещеры, в которую они всякий раз возвращались на ночь. Ниже по склону, в расселине, там, где выдавались из нее слоистыми плитами камни, уже давно жил барсук. Розовая Медведица об этом знала и не проявляла к барсуку никакого охотничьего интереса. Он тоже был для нее недоступен. Зверек, величиной с небольшую собаку и чем-то напоминающий огромного суслика, только остроносый, обычно грелся на солнце. Но стоило ему едва заслышать шорох, как он мгновенно скрывался в норе, вырытой глубоко под каменными плитами. Но на этот раз Розовую Медведицу что-то заставило обратить внимание на дремлющего барсука. Тихонько хрюкнув, Розовая Медведица припала к земле, что мгновенно сделал и Хуги, и стала осторожно подползать с подветренной стороны к норе. Так они проползли метров двадцать и затаились совсем неподалеку. Мальчик, чуть высунув из травы голову, внимательно разглядывал лежащее перед ним животное. Оно было буровато-серым и даже с каким-то песочным оттенком, с серебристой рябью. От носа к затылку тянулась белая полоса, щеки тоже были белыми, зато через глаза и прижатые к затылку уши проходили черные тесемки, грудь и жирное брюшко отливали темно-бурым цветом. Очевидно, этот зверь не только не внушал опасения, но и сам боялся, коль за ним охотилась Розовая Медведица. Спустя некоторое время медведица снова поползла к барсуку. За ней неотступно полз и Хуги, постигая секреты охоты. До барсука оставалось не больше десяти метров, когда он вдруг почуял опасность. Розовая Медведица рванулась к норе, чтобы преградить ему вход, но барсук опередил буквально на полсекунды. Когтистая лапа медведицы оставила только глубокий след на мшистом ребре камня. Как бы чувствуя неловкость перед приемышем, Розовая Медведица долго изливала в недовольном урчании свою досаду и все подпихивала Хуги носом ближе к норе, словно говоря: "Запомни запах. Этого зверя можно есть, но у него очень чуткие уши". Таким он и запомнился мальчику. Но как же дорого обошелся ему впоследствии этот несвоевременный урок... Уходила пора плодов. Искать корм стало труднее. Яблоки давно опали, орехи попадались редко. Днем Розовая Медведица все чаще уводила Хуги высоко в горы и там пробовала охотиться на молодых косуль. Но удачи не было, хотя эти животные как будто не обращали внимания на пасущуюся неподалеку медведицу. Со стороны казалось, что они очень миролюбивы. Однако косуля просто знала, что медведице ее не догнать, а медведица в свою очередь отдавала себе отчет, что вот так в открытую нечего и рассчитывать на внезапность. Но их взаимное равнодушие было только кажущимся, на самом деле они следили за каждым шагом друг друга. И все-таки однажды Розовой Медведице повезло. В одной из широких впадин, по которой тек ручей и куда часто приходили на водопой косули, медведица залегла с ночи. Хуги прижался к ней, греясь ее теплом. За три месяца дикой жизни его тело привыкло к прохладе ночей, дождю и ветру, иногда резкому и пронзительному в ущельях, но сейчас в горах становилось все холоднее и холоднее. Сухая теплая осень заметно остывала. Розовая Медведица реже возвращалась в пещеру и чаще охотилась ночами. Ранее привычная смена дня и ночи теперь для Хуги все меньше имела значения. Зрение его обострялось. В темноте он мог уже точно различать предметы, а слухом ловить малейшие шорохи. И не столько медведица, под защитой которой он находился, учила выносливости, сколько сама природа. Она постепенно, но верно приспосабливала его к новому образу жизни. Не издавая ни малейшего звука, они пролежали у водопоя остаток ночи. Высокая альпийская трава скрывала их с головой. Предутреннее небо быстро очистилось от туманной дымки, и вскоре восток заполыхал багрянцем. Мелодично позванивал ручей, окутываясь паром. Вот-вот должны были появиться те, кого с таким терпением и упрямством поджидали Розовая Медведица и Хуги. Внезапно по телу медведицы пробежала волна легкой дрожи, а короткие круглые уши насторожились. Она заметно подобралась, съежилась и замерла. Ее волнение сразу же передалось и дремлющему Хуги. Он стряхнул с себя сон и тоже сжался в комочек, затаясь в напряженном ожидании. Спустя минуту по ту сторону ключа, в зарослях арчи, хрупнула веточка, и опять надолго установилась тишина, которую только где-то далеко-далеко пытался разбудить кеклик. Хуги смелее потянул в себя воздух и сразу почувствовал запах теплого свежего помета горной косули. Сомнения не осталось: животные шли к водопою. И вдруг сквозь стебли и листья трав Хуги заметил неожиданно выросшее будто из-под земли стройное, красивое животное. Оно было ржаво-рыжим, на тонких ногах, с двумя изящными ветвистыми рожками. Уши стояли торчком, длинные и чуткие, не знающие покоя. Рогатый зверь долго стоял, внюхиваясь и поводя ушами, но ни Розовая Медведица, ни Хуги не выдали себя ни малейшим движением, ни малейшим вздохом. Прошло еще некоторое время, и тогда застывший, как изваяние, рогатый зверь легонько ударил копытом и смело пошел к воде. Из арчовых зарослей мгновенно выскочили три безрогих косули с белыми зеркальцами и четыре пятнистых детеныша. Все они склонились к ручью, чуть-чуть расставив длинные худые ноги, и стали пить. Вот тут-то медведица, подобно вихрю, и взвилась в огромном прыжке. Бросок был настолько стремителен и точен, что самец успел только встать на дыбы, но уже в следующую секунду Розовая Медведица сидела на нем... Насытившись, они долго отдыхали, пригреваемые солнцем. А затем, припав к ручью, пили воду и даже купались. Вода была холодной, снеговой, но оба чувствовали себя прекрасно. Потом снова дремали, раскинувшись под жарким отвесным солнцем. Так прожили они в родных местах до легких заморозков. Розовая Медведица, то ли чувствуя необходимость уйти через перевалы на юг, где в прошлом году она встретила Полосатого Когтя и где круглый год нет снега и много пищи, то ли понимая своим звериным умом, что ее прожорливый приемыш, на котором не растет шерсть, не выдержит ни спячки, ни суровой зимы, решила снова податься на южные отроги Джунгарского Алатау, где бурно и широки течет голубая река Или. 5 Переход не был особенно утомительным для маленького Хуги. Они шли на юг медленно, постоянно останавливаясь и кормясь. Главный Джунгарский перевал одолели при тихой солнечной погоде и затем день за днем уходили все дальше и дальше на юг. Осень с ее дождями и ветром осталась позади, но путь их не прекращался. Всю зиму до весны они прожили в южных отрогах Тянь-Шаня, изобилующих горными озерами, доходили почти до Турфанской впадины, дно которой намного было ниже уровня моря. Здесь лакомились диким высохшим виноградом, добывали сусликов, а в реке Или на мелких разводьях ловили рыбу. Хуги заметно повзрослел, голова его обросла длинными волосами, он уже легко переносил длительные переходы и не боялся заморозков. В мае ему исполнилось три года, но ростом и телом он напоминал четырех- или даже пятилетнего. Руки вытянулись и окрепли. В них появилась сила. Он мог выворачивать из земли камни, когда случалось вместе с Розовой Медведицей разрывать сурчиные норы. Тело, шоколадно-темное, было сплошь покрыто ссадинами и рубцами. Кожа огрубела, стала плотнее и толще и не чувствовала боли. Если бы его увидели люди, они непременно сказали бы, что это детеныш дикого горного человека, обитающего в недоступных местах. Слухи о снежном человеке давно уже ходили меж кочевниками Памира и Тянь-Шаня. За зиму Хуги познакомился со многими обитателями южного Алатау. Он видел снежных барсов и понял, что такое запах страха, видел точно таких же зверей, как его Розовая Медведица, и испытал при виде их запах тревоги и беспокойства. Наблюдал из-за укрытия стадные переходы диких свиней под охраной злобных и опасных вепрей. Встречался с рысью, вспугнутой и обращенной в бегство медведицей, видел пятнистых и хищных кошек, обитающих у рек и ключей, поросших тугаем и тальником. Нос к носу сталкивался с серыми и красными волками и сам пугал их криком, похожим на рев медвежонка. Многие боялись и убегали, но чаще он сам, читая по слогам книгу звериной жизни, искал защиты у Розовой Медведицы. За это время она так сжилась с ним, так его полюбила, что готова была за его жизнь сцепиться с кем угодно. Не было для нее роднее существа, чем Хуги. Теперь они понимали друг друга не только при помощи жестов, но и звуков. А звуков было много, и все были разнообразны. Как-то наткнулись в верховьях Или на вырубку леса, и запахло человеком. Хуги, лежа за сваленным бурей деревом, долго нюхал наплывающий издали дымок костра. В нем зашевелились какие-то смутные чувства, взбудораженные этим дымком, и в памяти оживало нечто забытое. И медведица, словно опасаясь, что он уйдет на этот дымок, ревниво и угрожающе зарычала. Хуги послушно поднялся и пошел следом за нею. Стояла весна. С гор веяло теплым ветром, и Розовую Медведицу снова потянуло на север. Путь через хребты и перевалы всегда был тяжел и иногда сопровождался длительной вынужденной голодовкой. Но, преодолев его однажды с Хуги, медведица теперь не боялась. Если мальчик уставал, то цеплялся за ее мохнатый бок, или они просто отдыхали, довольствуясь неприхотливым подножным кормом. Но как-то раз, измученный, два дня уже ничего не евший, Хуги лег среди голых камней и не захотел вставать. Розовая Медведица знала, что эта полоса гольцов совершенно пустынна и на ней не найти ни растительной, ни животной пищи. И она торопилась преодолеть эту полосу. Хуги же обессилел настолько, что не мог идти. Он только молча смотрел на Розовую Медведицу, как бы говоря, что у него нет сил. Она попробовала поднять его носом, как делала не раз, но Хуги отмахивался от нее и утомленно ворчал. Она посидела возле, поскулила, а потом встала, тревожно понюхала влажный, сырой ветер, ничего не сулящий, кроме снега, и решительно пошла прочь. Хуги проводил ее безучастным взглядом. Вот она последний раз показалась среди черных мокрых камней, нагроможденных в хаотическом беспорядке, и скрылась. Звериная школа жизни сурова. Как только ты встал на ноги, как только научился самостоятельно добывать пищу и прятаться от врагов, ты уже не вправе рассчитывать на помощь близких тебе сородичей, ибо их долг перед тобой выполнен до конца и ты уже становишься в тягость тем, кто тебя породил и преподал тебе самые первые и необходимые для продления жизни уроки мудрости. Перед опасностью равны все. И Хуги, должно быть, понимал это. Он положил голову на вытянутые руки, плотнее вжался в холодные камни и, чувствуя себя обреченным, молча заплакал. Лицо было спокойным и ничего не выражающим, но из глаз катились крупные слезы. Втягивая ноздрями воздух, он тоже, как медведица, чуял опасность. Она кралась к нему из черной пасти каменного ущелья... Он был слабее и меньше, когда проходили они с Розовой Медведицей это голое каменное безмолвие. Но перед тем как одолеть его, медведица добыла в низине двух жирных сурков, и Хуги ел до отвала. Поэтому суточный переход по гольцам выдержал даже с некоторым запасом сил. К тому же шли медленно, без особого напряжения, и черные дикие утесы, покрытые белыми шапками снега, не грозили метелью. Теперь же она надвигалась неотвратимо. В камнях со свистом завыл ветер, метнув на голое тело Хуги первую пригоршню колючего снега. Снег сам по себе не страшен. Мальчику не раз доводилось на перевалах преодолевать снежные пространства. Но тогда было тихо, спокойно и солнечно, а сейчас надвигалась буря, от которой прячется и убегает все живое. Хуги не мог убежать. Еще ударил порыв ветра, пройдясь по спине мальчика словно наждаком. Потом вдруг повалил крупный снег. Ветер куда-то исчез, и только где-то далеко-далеко в отвесных каменных утесах он все еще выл и метался загнанным зверем. Хуги, собрав остаток сил, пополз, облепленный мокрым снегом, ища укрытия. В десяти шагах от него нависал небольшой козырек, под которым сиротливо торчало несколько кустиков прошлогодней ветреницы. Он подобрался к ним и снова лег, как можно плотнее вжимаясь в расселину. Но вот в каменных утесах снова забился и загудел ветер, а вскоре с сумасшедшей силой пронесся и над перевалом. Вокруг стало темно. Поднялась метель. Порывы ветра секли кожу забившегося в камни Хуги. Вот теперь он по-настоящему почувствовал холод. А ветер кружил, гудел, заметал мальчика снежными хлопьями все больше и больше, пока, наконец, он не почувствовал, что ему стало тепло, уютно, и пока он сам не растворился в этом тепле и блаженстве. Но Хуги очнулся. И очнулся действительно от тепла и тяжести. На нем, прикрывая его телом, лежала Розовая Медведица. Он высунул из-под ее лап голову и увидел, что кругом все бело и сама она белая-белая. С ее морды упал на его затылок ком мягкого снега. Он заворчал недовольно, а она заскулила, лизнула горячим языком щеку. И тут он учуял запах мяса и перьев. Перед ним лежала каменная куропатка - кеклик. Где и как довелось добыть осторожную верткую птицу, об этом знала только медведица и, добыв, принесла ее своему голому медвежонку. Она вернулась вовремя. Еще бы несколько минут, и теплый мех уже не отогрел бы Хуги. Малыш с изумлением смотрел на окостеневшего сизовато-розового кеклика с пестрыми крыльями и черным галстуком на груди, а затем схватил его и стал с остервенением есть холодное мясо. Розовая Медведица, склонив лобастую голову, искоса, молчаливо радуясь, наблюдала за ним. Она была тоже очень голодна, но даже маленького пера не посмела взять в рот, чтобы не обидеть обессилевшего питомца. Хуги был спасен, но на всю жизнь запомнил белую, воющую, как волчья стая, метель, от которой много раз потом приходилось бежать, потому что она была страшнее всякого лютого зверя. 6 На полпути к родным местам Розовая Медведица снова повстречала Полосатого Когтя. Она с Хуги паслась на поляне, поедая молодые побеги белокопытника. Хуги старательно обрывал со стеблей крупные треугольные листья с беловойлочным подбоем. В пищу годны были только хрустящие на зубах черенки. Иногда попадался дягиль или борщевик - их тоже можно было употреблять. Но лакомством считался трубчатый кумызлык. Для Хуги это было давно знакомое растение. Еще со своими сверстниками, которые помнились уже смутно-смутно, бегал он по горам, срывая хрупкие стебли кумызлыка. Полосатый Коготь появился на опушке леса бесшумно - большой, с неслинявшей шерстью и поджарыми боками. Зима, как видно, прихватила его в северном Алатау, и он вынужден был залечь в берлогу. Теперь одиноко бродил по альпийским лугам в поисках пищи и самки. Розовая Медведица узнала его, но испугалась за Хуги. Им и раньше доводилось встречать сородичей, но они спешили уйти от них, чтобы не попадаться на глаза. Но тут Полосатый Коготь застал их врасплох. Розовая Медведица предостерегающе заворчала, подошла к Хуги и встала над ним, готовая его защищать. Полосатый Коготь подходил медленно, внюхиваясь. Он видел какое-то голое существо, совсем не похожее на медвежонка, и это смущало. Он был кроткого нрава и без надобности никогда не вступал в борьбу с кем бы то ни было. Розовую Медведицу он тоже узнал и обрадовался, но вот детеныш озадачил. - Хр-р-ррр! - оскалила она зубы. Полосатый Коготь сел и благодушно зевнул. У него, видно, было хорошее настроение. Розовая Медведица заворчала еще раз, а потом лизнула Хуги в затылок. Маленькие желтые глаза Полосатого Когтя с любопытством посматривали на странного звереныша, а полураскрытая пасть ухмылялась. "Ну, если это голое существо, - говорила ухмылка, - так тебе дорого, я не против. Я тоже не причиню ему зла. Но это существо не нашего подобия, хотя и пахнет медвежьим духом. Оно очень похоже на человека. А что такое человек - я знаю. Однажды он так больно укусил меня громом, что я долго отлеживался и зализывал рану". - Ау! - рявкнула медведица и, оставив Хуги, подошла к Полосатому Когтю. Они обнюхались. В сердитых глазах Розовой Медведицы все еще было недоверие и недовольство. Но Полосатый Коготь неожиданно опрокинулся на спину и стал кататься по траве. Это был добрый знак, знак покорности, знак уважения к тем, кого он встретил. Осмелев, Хуги на четвереньках, с опаской приблизился к медведице и стал разглядывать валяющегося на траве зверя. "Чего ему здесь надо? - взглядом говорил Хуги. - Его следует прогнать. Пусть он похож на тебя, но он чужой и пахнет от него чужим зверем". Между тем Полосатый Коготь поднялся и, приблизясь к детенышу, напоминающему человека, вытянул морду, чтобы обнюхать. И в это время странный детеныш кошкой подскочил кверху. "Тац!" - щелкнули его зубы. Полосатый Коготь попятился - гляди ты, какой сердитый! - снова сел, урча и повизгивая, не зная, как же теперь быть. Розовая Медведица и Хуги снова занялись своим делом, отыскивая дягиль и белокопытник. Полосатый Коготь посидел, похрюкал и тоже начал пастись. К вечеру Хуги и Полосатый Коготь познакомились окончательно. А еще через день между ними началась дружба. Так втроем они и дошли до родных мест. x x x Хуги с любопытством наблюдал, как Полосатый Коготь, вдосталь повалявшись в собственной моче, подходил к деревьям и терся головой о кору, оставляя на ней грязные и пахучие метки. Таким образом он переметил многие деревья, постепенно обходя старые владения Розовой Медведицы. Попробовал и Хуги метить деревья, и у него получалось неплохо, хотя он не знал, что так медведи "огораживают" свои участки от бродячих, не помнящих родных мест сородичей. Чужие владения неприкосновенны, как и чужая добыча. И об этом надлежит знать каждому. За то время, что они не были здесь, ничего не изменилось. Все те же стояли снежные кряжи и пики: один был похож на верблюжьи горбы, другой на островерхую муравьиную кучу - и так без конца, насколько хватал глаз. И нижние волны гор, покрытые хвойным лесом, тоже были очень знакомы, особенно их склоны, которые кое-где бурели каменистыми россыпями; все так же красочно и заманчиво влекли к себе выходы темных скал, окруженных молодой альпийской зеленью. Хуги помнил, что под какой-то скалой в яблоневом поясе должна быть пещера, где он прожил с Розовой Медведицей остаток лета и большую часть осени. И сам, еще не понимая почему, он забеспокоился, перестал приглядываться к Полосатому Когтю и делать то, что делал медведь. Ему не терпелось найти пещеру, и он уже несколько раз порывался уйти от своих воспитателей и заняться поисками. Но Розовая Медведица по-прежнему была чутка и внимательна. Заметив его отсутствие, она прекращала искать пищу и, подняв морду, сердито звала: - Ху-ги! Он вынужден был покоряться. Однако проходило время, и мальчик снова бежал к какому-нибудь скальному выступу, показавшемуся знакомым. Но его или возвращал короткий рев, или он убеждался, что это не тот выступ, и понуро плелся обратно. На пещеру набрел Полосатый Коготь. Впрочем, если бы он знал, что Хуги разыскивает именно ее, то отыскал бы к ней путь без всякого труда: память зверей в таких случаях действует безотказно, но они никогда не думают о том, что в данный момент им не нужно. А в Хуги жил человек, который умел по-человечески тосковать о прошлом и помнить то, что не было необходимостью. Как он обрадовался, когда увидел и узнал свое логово! Он прыгал, что-то даже пытался выразить человеческим языком, вбегал в пещеру и вновь выскакивал из нее. Полосатый Коготь, сидя на задних лапах и склонив огромную голову, с интересом посматривал на Хуги, словно пытался понять, почему тот так радуется пещере, когда вокруг стоит теплая зеленая весна и залегать в спячку совсем нет нужды. А Хуги, вдосталь напрыгавшись, проворно побежал на четвереньках к расселине, где жил давний его знакомый - барсук Чуткие Уши. Чуткие Уши, верный своей оседлости, лежал на боку, подставив солнцу заметно отощавший за зиму рыжий живот... Хуги тихонько хрюкнул, барсук поднял черно-полосую голову и прислушался. Однако вокруг было тихо и спокойно. Тогда он сел и, почесав за круглым ухом, стал раскачиваться взад и вперед. Хуги высунул из травы черную голову и хрюкнул громче. Чуткие Уши вздрогнул и, не желая больше испытывать судьбу, полез в нору. Хуги был доволен. Полдня его не покидало хорошее настроение. Резвясь, он дергал Полосатого Когтя за уши, за хвост, а когда тот лениво поднимал лапу, чтобы наказать шалуна, резво отскакивал и начинал перед ним прыгать, урча и взвизгивая. Один раз он даже забрался на его широкую холку, сел верхом и заверещал от восторга. Полосатый Коготь миролюбиво замотал головой и, не обращая внимания на седока, пошел себе дальше, срывая по пути стебли белокопытника. А Хуги сидел на нем, как на лошади, и колотил пятками в