-- Я тут визитку себе нарисовал красивую, полноцветную. Забацаешь тиражик по старой дружбе? За деньги, естественно. -- А там написано: "Михаил Ефимов, художник-кровосос"? -- донеслось из-за кустов. -- Шутить изволите... -- Тогда пошел на х...й со своими визитками, -- заключил Долинский совсем уже издали. И сколько Миша ни кричал ему вслед: "Ну же, Игорь! Не валяй дурака! У нас ведь нет другой типографии!", больше не отозвался. ***** Катя, возбужденно притопывая, стояла у дороги и высматривала подходящую машину. Хотелось большую, с широким и удобным задним сиденьем. Глаза Катя закрыла, чтобы не слепило фарами. Ей и так было отлично видно, кто едет, куда и зачем. А вот Катю водители разглядеть не могли. Безразлично скользили взглядом по гибкой фигурке, пританцовывающей на обочине трассы, и пылили себе дальше. Сначала прошло несколько дальнобойщиков. Потом сразу три битком набитых машины колонной -- пьяная золотая молодежь, дети городских властей и ментовского начальства, покатили нажираться до полной отключки в загородный ресторан. За ними местные же бандиты, и по тому же адресу. На бандитов Катя было облизнулась, но в последний момент решила не связываться. Она ведь еще не знает, как поступит с ними после. Мало ли, чего ей захочется потом. Катя уже начала испытывать раздражение, переходящее в злобу -- дурное и опасное состояние, провоцирующее на глупые выходки -- когда ей повезло. Вдалеке показался большой красивый автомобиль с двумя мужчинами в салоне. Перегонщики. Вдвоем, поэтому не боятся ехать ночью. Перегонщики опасаются засад, нервно реагируют на любую неожиданность -- и эти не были исключением -- но Катя очень-очень захотела, чтобы машина не проехала мимо. И та действительно сбавила ход. Именно такая, как ей надо -- здоровая длинная американская тачка. Машина встала, опустилось стекло. -- Сколько за отсос, красавица? Катя наклонилась, оперлась локтями на подоконник и заглянула мужчине в глаза. Тот в ответ глупо улыбнулся. Водитель нервничал. Катя и на него посмотрела. Он успокоился. -- Какой, в жопу, отсос... -- произнесла Катя с неповторимой хищной ленцой в голосе. -- Трахаться хочу -- аж зубы сводит. Мужчина, как загипнотизированный -- отчасти это и было так -- полез из машины. Катя царственно подождала, чтобы открыли заднюю дверцу, и проскользнула внутрь. Сиденье ей понравилось очень. -- А ты рули, не оглядывайся, -- небрежно бросила она водителю. -- Потом местами поменяетесь. На Кате была кожаная юбка с "молнией" по боку. Лучше не придумаешь -- вжик, и нету юбки. Она знала, что надевать на эту ночь. -- Ух! -- только и сказал мужчина, когда застежка вжикнула, и юбки не стало. Машина тронулась. ***** Миша волоком затащил бродягу в кусты. Он легко взвалил бы тело на плечо, но уж больно неудобная для переноски вещь человек без сознания. Голод был утолен, следы заметены, пища на завтра припасена, настало время заняться серьезным делом. Миша вышел обратно к жилому массиву, прикрыл глаза и потянул носом воздух. Не один воздух, и не одним носом, конечно. Просто Миша ощущал это словно принюхивание. Человек -- пока он еще человек -- не может обойтись без аналогий, чтобы поскорее уяснить для себя нечто совершенно новое. Он все сравнивает с известным ему опытом. Да и ладно. Важен не метод, важен результат... Миша принюхался. И ничего не почувствовал. Нет, на самом-то деле он узнал об окружающем мире очень много. Только не ощутил в нем присутствия кого бы то ни было похожего на себя. В радиусе нескольких километров оказались сплошь люди. Некоторые из них мирно спали, другие употребляли алкоголь и наркотики, кое-кто совокуплялся... "А где же Катя?" -- промелькнуло вдруг. Кати не было. Миша тихонько зарычал от досады. Когда Долинский намекнул, что Катя отнюдь не за невинными развлечениями ушла в ночь, Миша его отлично понял. Сам мог бы догадаться, увидев на жене юбку, которую подарил несколько лет назад специально для эротических забав, восхищенный и возбужденный тем, как эта штука вмиг сдергивается... И догадался, собственно говоря. Но верить в свою догадку не хотел. Миша "принюхался" снова. Никого. Глухо. Он закурил и медленно двинулся в глубь жилой зоны. В какой-то момент ему послышалось далеко-далеко, на самой границе восприятия, слабое шуршание, и он, бросив сигарету, метнулся в ту сторону. Ничего. Из головы не шла Катя -- как в своей блядской юбке, так и без нее. Яркая, красивая, любимая женщина, ежемесячно превращающаяся волшебным образом в смертельно опасную голодную суку. Суку, которая его, своего избранника -- столько вместе прожито и пережито! -- всего лишь терпит. Ужасная несправедливость -- именно в те дни, когда новое восприятие мира позволяло раствориться в любимом человеке, душу его в ладони взять и расцеловать -- Катя мужа отталкивала. Месяц назад, в предыдущем своем перевоплощении, Миша впервые остро и глубоко почувствовал, как много дает человеку это измененное состояние. Ощущения и эмоции обострились до безумия, к ним прибавились другие, неведомые ранее. Прежний Миша, когда ему чего-то хотелось, не терял над собой контроль и не шел к цели напролом всего лишь потому, что не умел по-настоящему хотеть. Миша нынешний мог убить, чтобы отнять понравившуюся ему вещь -- и получить дикое, зверское наслаждение от обладания этой вещью... Миша остановился, задумчиво глядя под ноги. Снова достал сигареты, закурил. Что-то с ним происходило. "Убить? Отнять? Насладиться? Да, можно попробовать. А можно еще попытаться убить бесцельно -- и посмотреть, каково это. А можно... Все, что раньше было запрещено. Все, что тебе запретили другие, или ты сам -- из-за того, что хотел быть как другие. Нарушение табу наверняка доставит огромное удовольствие. Смысл не в том, что новые возможности позволяют тебе совершать любые поступки и оставаться безнаказанным. Нет, главное -- исчез моральный запрет. Я и правда -- могу. Все могу. И ничего не хочу. Мне нужно большее. Другое". Наконец-то он понял, что происходило с Катей. Ощутив себя не только способной на все, но и достаточно сильной чтобы реализовать это, она не устояла перед соблазном. Красивая девочка из интеллигентной, но бедной семьи, Катя выросла с ощущением, будто ей чего-то в жизни недодали. Теперь она хотела получить все и сразу, пользуясь своими новыми возможностями. И хватала то, что попадается под руку. В первую очередь -- свободу. Волю. Мише стало уже не так горько. Просто немножко грустно. Но теперь он, кажется, знал, что будет дальше. Он довольно скоро в своем развитии догонит Катю. А когда они окажутся на одном уровне, Миша наверняка снова Кате понравится. И все у них сложится очень хорошо. Надо пока немножко потерпеть. Все само получится. Ждать и не сопротивляться тому, что происходит с тобой. И ты станешь таким, какого она уже не оттолкнет. Напротив, захочет. Пока что даже этот увалень Долинский, кастрат несчастный, ей интереснее, чем ты... Миша хихикнул. Сравнение Долинского с кастратом ему показалось очень метким. Недовампир-перечеловек. Никто. Единственный представитель нового вида, по умолчанию обреченного на вымирание. Бедняга, тяжко страдающий от одиночества, и изо всех сил пытающийся обратить кого-нибудь в свою веру. Чтобы была хоть малейшая надежда. "Вот, что есть у меня, и чего нет у Долинского -- надежды". Миша представил себе оглушительную пустоту, окружающую бывшего приятеля, и от души пожалел его. "Нужно будет с ним как-то поласковее, что ли. Чутче. Ладно, при случае зайду, поговорю. Заодно разузнаю побольше об этих... Охотниках на вампиров. Что за дурацкое слово -- вампир? Придумать бы русское". Миша принюхался снова, ничего интересного не заметил, и на секунду Долинскому позавидовал -- возможно, тот стоял от Миши в сотне шагов и тоже "нюхал" пространство, но засечь его Миша не сумел бы. Хотя невидимость не могла даже приблизительно компенсировать понесенную Долинским утрату. "Вот ведь не повезло мужику... Всего лишь переспал с какой-то московской бабой -- и нате. Совсем один на це-елом свете! Вообще -- один! Жуть. Впрочем, он ведь сам устроил себе такую судьбу. Мог бы не сопротивляться. А почему он сопротивлялся? Да струсил! Струсил, да. Верно. Кстати, Долинский всегда был трусоват. Недаром "крыша" у него не ментовская и не бандитская, а от ФСБ. Отец был из Комитета, оставил сыночку в наследство связи. И паскудные наши кагэбэшники Долинскому ближе, чем зверообразные братки в погонах и без. Что ж, понимаю. Только на какую гнусь подпишут его однажды покровители в штатском, это ж невообразимо. Жилой дом взорвать, например! Не слабо, а, Долинский?". Тут Миша сообразил, что в нынешнем состоянии Долинский идеальный террорист -- да и сам он, в общем, тоже -- и призадумался. "Дано: есть люди, которые охотятся на вампиров -- тьфу, надо обязательно придумать нормальное слово, -- и Долинский с этими людьми связан. Плюс: Долинский внештатный сотрудник госбезопасности. Выводы?.. Да какие угодно. Нужно смотреть в корень -- не как чего делается, а кому и зачем оно понадобилось. Тогда будет ясно, что за процессы идут в городе, и можно ли в них поучаствовать или, напротив, отмазаться. Поэтому вывод пока один -- с Долинским придется дружить и набираться от него знаний". Стало немножко холодно. Потому что немножко голодно. И вообще чего-то было надо... Эдакого. Миша не предполагал, что ему этой ночью снова захочется крови, а вдобавок еще и... и... Развлечения? Он думал провести время до рассвета в поисках урода, который погубил Катю ("Погубил? Да, да..."). Но во-первых, никого из ночных -- вот это слово! -- он не заметил. Во-вторых, навалилось мрачно-задумчивое настроение. Может, всю злобу и ярость он уже выплеснул там, возле дома, за кустами? Пока был до одури голоден? "Надо запомнить: голодный -- злой -- активный. Значит, планировать важные дела следует на период до еды". А сейчас Миша от нехватки чужой крови в организме почти не страдал. Так, не отказался бы добавить. Прямо как с выпивкой. А тех троих насильников возле дома он просто съел бы, порвал на мясо и сожрал, если бы не Катя и остатки разума. Тут Миша совершил второе за ночь открытие. Он сообразил, что имел в виду Долинский, описывая поведение ночного, прожившего в этом состоянии несколько лет. "Большинство вампиров тупеет, Миша...". Поднявшись над человеческим восприятием бытия, ты оторвешься от человеческих страхов. А значит, совсем иначе будешь оценивать возможные последствия своих решений и поступков. "Тебе это недоступно, Игорь, -- сказал Миша про себя теми же словами и тем же тоном, которым сейчас, во всеоружии знания, мог бы бросить это Долинскому в лицо. -- Ты не знаешь, что такое по-настоящему видеть, слышать, ощущать, понимать, хотеть, любить. Ночные вовсе не тупеют с годами. Просто они обретают по-настоящему мощные чувства. И тебе, домашней скотинке, с твоими обточенными когтями и обрезанными крыльями, никогда их не понять". А Миша уже понимал. Или, как минимум, был готов к пониманию. Он ощутил, какова сила высшего существа, и что она с этим существом вытворяет. ***** Он немного удивился, когда обнаружил, что ноги сами привели его назад, на свою улицу, к шестому дому. Миша бродил по затихшему, прямо вымершему ночному городу, размышлял, время от времени "принюхивался" -- скорее уже машинально... И вот, пришел. Здесь жила та девчонка. "Как это Долинский спросил... Кто она мне? Да никто! Игорь, дурак, по-прежнему делит мир на белых и черных, хороших и плохих, своих и чужих. Остался ксенофобом, как все люди. Не верит, что можно заступиться за того, кто тебе -- никто. А я стал уже настолько другим, что могу выручить человека, не задумываясь, почему и зачем. У меня теперь мораль другого порядка. Я -- ночной". От осознания своего нравственного превосходства над людьми у Миши чуть слезы на глаза не навернулись. Главное, он не искал себе оправданий. Просто был таким, каким стал. Наконец-то гармоничным и свободным. Во дворе необычно пахло -- именно пахло. Легонько несло медициной. И довольно сильно -- комбинированным запахом оружия, кожаных ремней и мужского пота. Когда они уехали, "скорая" и милиция, Миша точно определить не смог, да его это и не особенно интересовало. Бедная девчонка крепко спала. Если даже Катин гипноз не сработал, так наверняка ее чем-нибудь укололи. Третий этаж, окно спальни распахнуто настежь. В соседней комнате храпит мать. С горя напилась, понять можно. А отца нет, его у девочки отродясь не было. Дом кирпичный, на растворе экономили, он весь осыпался, между кирпичами глубокие удобные щели. Миша оглядел стену и мгновенно увидел путь. Поднес к глазам руки. Ну что же, крепкие, сильные, отличные пальцы -- если нужно, он на одних руках по стене поднимется. И Миша полез. Наслаждаясь каждым движением. Приятно открывать в себе дремлющие таланты. Он, конечно, с непривычки осторожничал, и чтобы оказаться в спальне, ему понадобилось минуты три. Убогая обстановка, портреты киногероев на стенах. Девчонка лежала, вытянувшись в струнку на узкой кровати, и лишь очень внимательный человек -- или "ночной" -- заметил бы ее дыхание. Миша присел на корточки и заглянул девчонке в лицо. Почувствовал, как от жалости заныло сердце. Он ведь ее там, в кустах, не разглядел толком. Лет пятнадцать-шестнадцать. Хорошенькая. Наверняка берегла себя для сказочного принца -- и вот. Миша насторожился, принюхался, внимательно оглядел комнату, и ему стало еще горше. Он ошибся. Никто девчонку ничем не колол. Не было здесь ни врачей, ни милиции. Это в Мише наивный романтизм взыграл, наверное. Приезжала братия на поножовщину, что случилась этажом ниже -- муж с женой отношения выясняли. А девчонка... Кому она нужна. К ней вообще не поехали бы. Эка невидаль -- трахнули. Дай Бог разобраться с теми, кого порезали. А потом, в небольшом провинциальном городе заявить об изнасиловании значит лишь навлечь на себя позор. Она тихо пришла домой, и тут перестал действовать заданный Катей посыл. Девчонка очнулась, все вспомнила, приняла душ, переоделась в чистое, потом немного поплакала, наглоталась таблеток из аптечки и легла умирать. Миша прислушался к дыханию самоубийцы и понял: девушка на грани. Может уйти, может и остаться. Как ляжет карта. Что делать, Миша не знал. Но и спокойно проститься с девушкой почему-то не мог. Как все началось с совершенно иррационального позыва выручить человека, так до сих пор и не закончилось. Он чувствовал себя по отношению к этой девушке... Не ответственным, нет. Но заинтересованным. Миша осторожно взял девушку за руку. Закрыл глаза. Выпустил из-под контроля себя-"ночного". Погрузился в человека, растворился в нем. Чем-то с ним поделился, мягко, ласково, дружески. Он просидел у кровати неподвижно около получаса. И когда вынырнул обратно в прежнее свое получеловеческое состояние, знал твердо: девушка выживет. Что он с ней сделал, Миша не понимал. Что-то сделал. Миша поднялся на ноги и сдернул с девушки одеяло. "А ведь действительно, хороша. Это не просто очарование молодости, а уже неплохо очерченная красота. Написать бы тебя маслом... Надо же, почти забыл, что я художник". Он разглядывал ее как свое произведение. Отчасти так и было. Миша только что переписал линию судьбы этой девушки. Этого... Просто человека. Всего лишь человека. "Почему меня тянет к тебе?" Наверное, припомни Миша, что говорил ему Долинский пару часов назад, он бы нашел однозначный и четкий ответ. "Стань ты такой же, как я, тебе никто не смог бы причинить боль. А еще, ты никого бы и ничего не боялась. Свободная от страхов, уверенная в себе, любого человечишку видящая насквозь. Ты была бы счастлива". Девушка лежала перед ним почти обнаженная, в одних лишь трусиках, оттопыренных толстой прокладкой, и Мишу будто невидимая рука схватила за горло от ненависти к подонкам, осквернившим красивое тело. Оказалось, что ни капельки он их не наказал, не казнил. Не было на свете подходящей казни. Да ведь он и не с ними расправлялся. Он в лице этих уродов совсем другого урода искалечить хотел. Не получилось. "Что же мне еще сделать, девочка? Я опоздал к тебе на выручку этой ночью. Прости. Конечно, я вытянул тебя из смерти, к которой ты себя приговорила, но это по сути мелочь. А может, я могу оградить тебя от будущих несчастий?". Миша отбросил в сторону одеяло, присел на кровать, протянул руку и осторожно погладил девушку по волосам. Заговорил с ней на своем ночном языке. И она -- о, чудо! -- почти ответила, почти улыбнулась сквозь полусон-полусмерть. Она понимала, что Миша друг. "Ты прелесть. Меня не обманут эти синяки, царапины и ссадины, я прекрасно вижу, как ты хороша. Я и сейчас мог бы по памяти написать твой портрет...". Миша склонился к девчонке и легко-легко, чтобы не побеспокоить, символически, поцеловал ее в распухшие губы. Потом еще, чуть крепче. То ли она совсем не чувствовала боли, то ли ей действительно было приятно внимание Миши, но она, не просыпаясь, несмело ответила. Или Мише это показалось? Он снова встал и оглядел девчонку с ног до головы. И понял, как портят картину дурацкие эти трусы с прокладкой. Ломают, разбивают линию. Миша сам был словно завороженный. Нет, он понимал, что творит, более того, каждое движение старательно разъяснял себе -- зачем, и почему именно так. Но вздумай кто-то остановить Мишу или хотя бы попробовать отговорить -- его убили бы. Миша раздел девушку. Запахло кровью. Пришлось стиснуть челюсти. Не надо кусаться. Совершенно ни к чему. Катю, например, не кусали. И он не будет. Он просто сделает для бедной девочки все, что в его силах. И самым уважительным для нее образом. Бесшумно скинув одежду, он лег на девушку, точнее, встал над ней на колени и локти -- так ловко, что кровать не скрипнула. Закрыл глаза, чтобы не замечать ими синяков, царапин и ссадин -- и ночному зрению приказал не видеть этого. Девушка под Мишей слегка шевельнулась, и только. Он и правда был друг, она доверяла ему. Миша обрадовался и ласково, нежно, осторожно принялся целовать ее маленькие восхитительно круглые грудки. Поднялся выше -- о-о, какая нежная длинная шея, -- добрался до губ. Девушка опять едва заметно ответила на его поцелуй. И, кажется, чуть-чуть раздвинула ноги. Миша помог ей коленом, она не сопротивлялась, и тогда он всем весом опустился на нее, подмял под себя, почувствовал, какая она чудесно упругая и юная. Закинул ей руки за голову, чтобы грудь еще чуточку приподнялась. Открыл глаза, взглянул, задохнулся от восторга. Легонько куснул. Просто так. Для удовольствия. Когда он вошел в нее, грубо и резко, она почти очнулась. И что-то вроде бы простонала -- это Миша и ночным своим видением схватил, и почувствовал по движению губ, в которые впивался. "Нет" или "не надо" она хотела сказать. От непонимания. Все-таки в последний момент она передумала доверять Мише. А потом даже попыталась, сдвигая ноги, вытолкнуть его из себя. И вообще -- оттолкнуть. Может, ей казалось, будто это кошмар. А может, и нет. В любом случае, Миша, грубо истязавший ее тело -- уже рвущееся из-под него, но такое беспомощное перед нечеловеческой силой ночного -- лучше девушки знал, что именно ей нужно. Ну да, она немножко заплатит за это. ГЛАВА 3. День рождения генерала праздновали долго и старательно. Начали операцию в стенах Управления, развили успех в ресторане, а точку ставить отправились в генеральский загородный дом -- теплой компанией, без случайных людей. Пили только водку, разговаривали исключительно о работе, и были счастливы. Поэтому когда через бильярдную прошел смурной и трезвый незнакомый мужик, один поддатый майор -- как раз была его очередь бить по шарам -- даже кий отложил в изумлении. -- Это что еще за хрен? -- спросил поддатый майор. -- Да вроде Котов, -- ответил его соперник, нетрезвый подполковник. -- Ты давай, лупи. -- Какой еще Котов? -- Ну, Евгений Котов. Не помнишь, что ли, Жеку-Потрошителя? -- Я думал, его посадили... -- неуверенно пробормотал майор, провожая взглядом длинную сутулую фигуру, скрывшуюся за дверью. -- Не помню. Года три назад это было. -- Ага, посадили. Щас. Играть собираешься? Или сдавай партию. Ты все равно ее просрал. -- А чего он Потрошитель? -- спросили из угла, где курили сигары и по такому случаю пытались с водки перейти на коньяк. -- Здрасте, пожалуйста! Расчлененка за ним. Топором жену разделал. -- И вовсе не жену, просто бабу какую-то... -- А чего он сейчас без топора? Повисла напряженная пауза. Товарищи офицеры пытались вникнуть в смысл вопроса. -- Ну, мужик, ты гонишь... -- нашелся кто-то наконец. -- М-да? Точно. Извините, гоню... -- Может, коньяк не в то горло пошел. Вот мы сейчас водочки... -- А чего этот Котов вообще тут? -- не унимался любопытный. -- Чего тут? -- Ходит чего? Если без топора. Товарищи офицеры снова ненадолго задумались. -- А чего ему тут ходить с топором? -- Логично. Нет. Нелогично. С топором он хотя бы за бабой побегать может. А без топора он как-то... Не впечатляет. -- Молчи, дурак, а то и водки не нальем! -- Котов ведь был сыскарь, кажется, -- вспомнил поддатый майор. -- Или нет? Черт, много времени прошло. Да я и не знал его почти. Из угла к бильярду выкарабкался тот самый любопытный. Старший лейтенант по званию, младший из приглашенных по всем статьям. -- Вообще странно это, -- заявил старлей. -- Зачем он тут лазает? -- Ну догони его и спроси -- типа, как дела, уважаемый маньяк? Чем обязаны вашему посещению, а?.. -- А вот пойду и спрошу! -- старлей заметно качнулся из стороны в сторону. -- На воротах-то его пропустили. -- Это потому что без топора ваш маньяк Котов почти не виден, -- Он просочился, гад. Пойду и спрошу! Каково это -- расчленить и не сесть? Пусть опытом поделится, а то у меня теща зажилась! И, шагая с преувеличенной четкостью, старший лейтенант вышел из бильярдной. -- Сходить посмотреть, а?.. -- буркнул подполковник. -- Что он сделает, этот Котов, без топора-то? -- майор снова взял кий. -- Успокойся, да?.. Ничего не сделает. Только Котов при нашем папе как бы офицер по особым поручениям. Нельзя ему для развлечения по морде шваркать, папа обидится. -- Ты серьезно?! -- встрепенулись в углу. -- Он все еще в погонах?! -- Я очень серьезно. Вы просто Котова не видите, он в Управлении бывает очень редко. И как правило, рано утром или поздно вечером. Вы, товарищи старшие офицеры, давно отвыкли в такое время на работу ходить. -- Неправда ваша. Я его днем однажды встретил. Не знал, что он тот самый Котов, а то бы документы спросил. -- А он тебе ксиву. -- Ну, я бы и посмотрел, где он сейчас. -- В старом архиве. -- Ты-то откуда знаешь?! -- Да я через этого Котова чуть инфаркт не заработал. Помните, к проверке готовились? Я до ночи засиделся, и еще с утра кучу бумажек на подпись. Выхожу, с дежурным парой слов перекинулся, и он мне -- а папа-то до сих пор на месте. Я бумажки хвать, бегу к папе в кабинет. Влетаю в приемную, и тут дверь открывается, а из нее мне навстречу... Блин, наемные убийцы из старого кино. Два урода в длинных серых плащах, и у одного в руке -- помповуха спиленная! Прямо, бля, шотган! Да еще урод этот, на хер -- в шляпе! А другой с портфелем! И ка-ак шибанет от этой парочки мне прямо в нос свежей кровищей! И вижу я -- пятна едва замытые у обоих на плащах! Это посреди Управления, время полночь. Ну, думаю, почти сорок лет я прожил. Криво-косо, однако прожил. Детишек жалко, не успел на ноги поднять... А тот, который с портфелем, глядит на меня и, видно, всю эту херню с физиономии моей как с листа читает. Достает не спеша ксиву: здрасте, говорит, товарищ подполковник, давно не виделись, капитан Котов! Я: ка-ка-ка-кой ка-ка-ка... Ко-ко-котов?!.. Чего ржете?! Вас бы туда! Кровью ведь пахнет, кровью -- что я, запаха этого не знаю? А Котов, сука, улыбается мне ласково, и говорит: тот самый, товарищ подполковник, тот самый! И глаза у него... Ух, глаза. Кто не знает, что такое настоящий психопат, тому не объяснишь. -- Вот, как у меня глаза! -- обрадовались в углу. -- Вот, посмотрите! -- У тебя сейчас не те. У тебя сейчас глаза как у вареного порося... Ну, короче, я стою и думаю -- он ведь прошел в здание? Прошел. Трупов на входе что-то не видать -- сами пустили. И на второй этаж пустили тоже. Прямо с шотганом, портфелем и в шляпе. Выстрелов я не слышал. Если, конечно, у него топор в портфеле, и он этим топором папу ухайдакал... -- И портфеля сейчас нету! -- сообщили из угла. -- Спасибо, утешил. В общем, я бы тогда долго еще соображал, что к чему. И тут из кабинета папин голос: кто там? А я молчу. А Котов оборачивается к двери и говорит: это подполковник Туровский к вам. Помнит ведь, зараза! Папа ему: скажи, пусть заходит. И Котов мне: заходите. Типа разрешил. Вот. -- Ну, а ты чего? -- Ну, я и зашел. -- А папа? -- А папа говорит: не ссы, это мой офицер по особым поручениям. Числится в архиве, чтобы не отсвечивал. Ясно? Я ему: извините, товарищ генерал, но как же та знаменитая расчлененка, она имела место, или нет? А папа мне спокойно отвечает: та расчлененка, она кого надо расчлененка, понял? -- Ни хрена себе! -- восхитились в углу. -- Ну-у... Водки подполковнику Туровскому! И еще раз водки. Открылась дверь, вошел старший лейтенант. Практически трезвый. Твердым шагом промаршировал в угол, сцапал налитую для подполковника рюмку и одним махом ее опрокинул. -- Ну? -- спросили его. -- Поговорил с маньяком? -- Не сложилось... -- помотал головой старлей. -- Но вообще... Хорошо, что он сегодня без топора. Ну и глаза у мужика, бля! ***** Котов старлея почти не заметил. Он и собравшихся в бильярдной нетрезвых товарищей офицеров толком не разглядел -- прошмыгнул мимо, стараясь не привлекать внимания. Через столовую он бы легко не проскочил, там как раз орали хором "Наша служба и опасна, и трудна". А пьяный сотрудник органов, когда поет эту песню, только кажется расслабленным. На самом деле у него изо всех клапанов сифонит боевой дух. Ну его на фиг, пьяного сотрудника органов, в таком состоянии. Поэтому Котов прошел через бильярдную. И едва свернул к лестнице, ведущей на второй этаж, как его с неженской силой ухватили за рукав. -- Котик, ты редкая скотина! -- произнес осипший от выпивки ангельский голосок. -- Ой, -- сказал Котов, оборачиваясь. -- Ой, Наташка, какая ты смешная! -- Это шампанское, товарищ капитан. Вкусное шампанского. Ты где был? -- Где был... Пиво пил! -- Ну и дурак! -- Наташа... -- Котов шагнул к девушке вплотную. -- Я же говорил, не могу. Ты хоть отца спроси, он подтвердит -- нельзя мне на люди. -- А мне с какими-то дебилами танцевать -- можно, да? Все платье в слюнях. Эх, Котик... -- Красивое платье, -- сказал Котов. -- И чистое, по-моему. -- А давай его испачкаем! -- Ой, -- опять сказал Котов. Он словно вывернулся наизнанку, весь переродился, встав рядом с этой девушкой. И худоба его уже выглядела не болезненной, а элегантной. Расправились плечи, оказавшиеся неожиданно широкими. А запавшие щеки говорили скорее об аристократизме, чем алкоголизме. Да, было в нем по-прежнему много от хищной птицы. Но сейчас эта птица смотрелась довольно гордо и почти благородно. Девушка, стоя на высоких каблуках, была с Котовым одного роста. Очень белая кожа и вьющиеся черные волосы до плеч, милое юное личико. Черное с отливом платье. Даже нетрезвая улыбка ничего не могла испортить в этом совершенном ансамбле. -- Наташка, ты прямо королева ночи. -- Знаю, я тебе всегда нравилась, -- кивнула девушка. -- А ты -- мне. Но ты скотина, потому что не пришел. Испортил праздник. Они меня всю обслюнявили. Сверху до низу! Все платье... -- А ты бы его сняла прежде, чем танцевать, -- предложил Котов. -- Сняла? -- девушка задумалась. -- Тьфу, дурак! Издеваешься над бедной нетрезвой женщиной. -- Как можно! Дверь бильярдной открылась, и к лестнице вышел какой-то пьяный молодой человек. -- О! -- обрадовалась девушка, тыча пальцем. -- И этот тоже! -- Да? -- Котов обернулся. -- М-м-м... -- сообщил молодой человек, отрицательно мотая головой. -- Желаю вам счастливого полета, -- сказал Котов. -- М-м-м!.. -- кивнул тот и поспешно удалился в сторону туалета. -- А что он? -- спросил Котов у девушки. -- Что -- он? -- Ну, ты сказала -- и этот тоже. -- Ай, да все они козлы! У папика одни козлы в подчиненных. -- И я? -- притворно расстроился Котов. -- Не-ет, Котик, ну что ты. Ты не козел. Ты -- котик. Ну, пошли! -- Наташ, я ведь по делу. Подожди немного, а? -- Это ты подожди. Не дергай папика, он устал. В кабинете спрятался и виски пьет. Как лекарство, говорит. Дай ему продохнуть хоть полчасика. А мы с тобой пока... -- она уставилась на Котова жадными блестящими глазами. -- Потанцуем! Котов опять ссутулился и бросил настороженный взгляд на дверь столовой. Там уже притомились распевать, и теперь, похоже, выкаблучивали. Музыка сквозь грохот разудалой пляски едва прослушивалась. В этот момент Котова поцеловали. Губы у Наташи были мягкие, влажные, от нее одуряюще пахло шампанским. И водкой тоже немножко пахло. Котов сомлел и временно утратил чувство реальности. Крепко обнял девушку, и буквально впился в нее. -- Только потанцуем, -- сказал он примерно через полминуты. -- У меня потанцуем! -- воскликнула девушка и почти волоком потащила Котова по лестнице наверх. Напротив генеральского кабинета Котов попытался затормозить, но его бесцеремонно толкнули вперед. -- Здоровая ты стала... -- заметил Котов. -- У влюбленной женщины скрытые резервы включаются, -- сообщили ему. -- Что ты вообще знаешь о женщинах, Котик? -- Наташ, а, Наташ... -- Ты их вообще любишь, женщин? -- Не очень. Я плохо умею их готовить, -- признался Котов. -- Ха! Рассмешил! Какой ты милый, Котик! -- Угу, -- согласился Котов безрадостно. Его впихнули в незнакомую полутемную комнату, освещавшуюся через распахнутую настежь балконную дверь. Котов машинально отметил, что луна все еще очень яркая, но на самом деле уже никакая. Ерундовая луна -- для тех, кто понимает. Кончился цикл. Почти месяц более или менее нормальной жизни впереди. Не очень спокойной, конечно, но хотя бы не смертельно опасной. Не смертельно опасной -- всем. Его городу. А может, и всей стране. Если, конечно, не принимать в расчет чудовище, разъезжающее на длинном черном "БМВ" с московскими номерами. И черт еще знает, сколько таких чудовищ. Котов тихонько вздохнул. Наташа протянула руку и достала откуда-то из темноты бутылку. -- Выпей, милый, -- сказала она тихонько. Котов покорно глотнул. Это было виски, на вкус -- очень дорогое, Котов ничего подобного раньше не пробовал. Они снова поцеловались, и Котову стало как-то легче. Свободнее. Он глотнул еще, на этот раз от души. "И мне", -- попросила девушка. Выпила и поцеловала его. Прошло минут пять. Котов сбросил пиджак и распустил галстук. Расстегнул Наташе "молнию" на платье. -- Погоди, сейчас я тебе на самом деле станцую, -- сказала она. Девушка подошла к балкону и встала в дверном проеме, под серебристо-белым сиянием. Котов подумал, что в полнолуние это выглядело бы гораздо эффектнее, но тогда он просто не мог оказаться здесь. Наташа, пританцовывая и извиваясь, медленно стягивала платье через голову. У нее оказались удивительно красивые бедра, просто замечательные, и их с каждой секундой перед глазами Котова становилось все больше. Котов поглядел на бутылку у себя в руке, потом на раздевающуюся девушку, сделал еще глоток, поставил бутылку на пол, и пробормотал под нос: "А-а, да пошло оно все!.. Пое...ать!". Платье куда-то улетело. Девушка мурлыкала "Котик, иди ко мне, Котик...". Она стояла к нему спиной, упираясь руками в дверной косяк. Чуть прогнувшись, слегка раздвинув стройные мускулистые ноги и приподняв навстречу мужчине прекрасные юные ягодицы. Котов охватил взглядом открывшееся ему великолепие и решительно шагнул вперед. Еще через секунду, не менее решительно -- назад. Он не снял плечевую кобуру -- это подтверждал "макаров", непонятным образом прыгнувший в руку. Будто по собственной инициативе. "Котик, а, Котик...", -- ворковала Наташа. Она, наверное, думала, что Котов все никак не может налюбоваться ею. Или штаны расстегивает. Котов в это время уже нащупал лопатками дверь. Глазами он пожирал скульптурно вылепленную попку девушки. В коридоре стоял генерал, бледный и напряженный. Котов прикрыл дверь, повернулся, и толкнул его. -- Ой, -- в который раз за вечер сказал Котов. -- Она в порядке? -- быстро спросил генерал. Котов утвердительно махнул рукой, увидел в ней пистолет, и принялся запихивать его в кобуру. Пистолет упирался. -- Пойдем ко мне, -- сказал генерал. За дверью Наташа длинно и умело выматерилась. ***** В кабинете генерал протянул Котову бутылку. Котов хлебнул, утерся и, не спрашивая разрешения, упал в глубокое кресло. -- Хорошо, что ты сегодня без топора, -- сказал генерал сухо. -- Зачем вы так? -- выдавил Котов. -- Не надо. Она же мне как родная. -- Вы...бать ты ее тоже как родную хотел? -- Ой, не знаю я, не знаю... Простите. Генерал уселся на кушетку и, по примеру Котова, выпил прямо из горлышка. -- А что, -- сказал он. -- Я не против. Для хорошего человека не жалко. Гандон только надень. И целуйся осторожно. Котов закрыл лицо руками и принялся раскачиваться в кресле вперед-назад. -- Как ты догадался? -- Это просто ужас какой-то... Ну за что мне такое, за что?! -- Хватит ныть, капитан. Отвечай. -- Мы... Мы с Зыковым засекли похожую в этом цикле. Видели со спины, -- почти не соврал Котов. -- Но сейчас в лунном свете я узнал ее. Она красивая, ее нельзя не узнать. -- Повезло девчонке, что ты ее не накрыл, -- генерал тяжело вздохнул и снова приложился к бутылке. -- Повезло, да. С красотой, правда, не повезло. -- Давно?.. -- только и спросил Котов. -- Ты не поверишь. Четвертый год. -- Не... Не может быть! -- Может, если постараться. Но все старания без толку оказались. Заметил, как она разговаривает? Она же полная дура. Идиотка, -- генерал бросал слова куда-то мимо Котова, в стену, но от этого они еще больнее ударяли. -- Как-то внимания не обратил... -- Ты часто с ней виделся, но мало говорил. Вы больше глазки один другому строили. -- Да ну... -- Ладно, оставь. Ты ей всегда нравился. Правильно, я считаю. Ты мужик. Она мужика за версту чует. -- И что же теперь? -- спросил Котов тоскливо. -- Что-то ведь можно придумать? -- Поздно уже думать. Вешаться пора. Ее нужно было сразу отправлять в Москву или Питер. Но я тогда не знал, как это делается. Теперь знаю -- а толку? Вырастить из нее сверхчеловека уже не получится, в человека обратно переломаться она не может. А обычным уличным кровососом... -- генерал то ли вздохнул, то ли всхлипнул. -- Два-три раза в год я ее выпускаю. Это поможет ей протянуть еще несколько лет в более-менее нормальном состоянии. А что дальше будет, мне и думать страшно, веришь-нет, Котов? -- Уж я-то верю, -- кивнул Котов. -- Но как вам удалось так долго?.. -- На транквилизаторах. Дня за два до начала каждого цикла ко мне переселяется доктор и начинает глушить бедную. -- Смелый доктор, -- заметил Котов. -- Твой психиатр. -- А-а... -- услышав это, Котов в один миг столько всего узнал и понял разом, что временно утратил способность изъясняться. -- Не из болтливых мужик, да? Все мы тут одной кровью повязаны, дорогой товарищ. И не болтаем. Нельзя. -- Уфф... Я еще выпью? -- Выпей, конечно. Хоть весь бар выпей. Мне как-то уже насрать. Котов хлебнул изо всех сил, чтобы оглушило. -- А что Марья Михайловна? -- спросил он, утираясь. -- А что она? Она мать. Это ее дочь. Тут все просто. Сложности начнутся, когда ты девке серебра вкатишь. -- Не надо... -- попросил Котов. -- Знаешь, ты ее действительно трахни, -- сказал генерал. -- Не пропадать же добру. Тем более, тебе не впервой. -- Разрешите идти? -- спросил Котов казенным голосом. -- Ах, оно на меня обиделось! -- всплеснул руками генерал. -- Доложи и топай. Котов докладывать не собирался. Он сидел, глядя в пол, и скрипел зубами от тоски и безысходности. Генерал встал, подошел к окну, уткнулся лбом в стекло. -- Извини меня, пожалуйста, -- сказал он негромко. -- Черт, даже плакать уже не получается. Кончились слезы, наверное. И сострадание, похоже, кончилось. Сил нет жалеть ни себя, ни других. Одна злоба осталась. Хочется делать больно. Вот и делаю всем, кто подвернется. Извини, ладно? Так что там у вас? -- У Зыкова вывих тяжелый, с растяжением. К следующему циклу работать сможет, но не в полную силу. -- Зыков не проблема. Пусть себе лечится. "Мастер" -- вот проблема. -- Это все-таки был "мастер"? -- Не "был". -- Они... Москвичи его упустили?! -- Хорошее слово -- "москвичи"! -- генерал коротко хохотнул. -- Все они кровососы. Империю досуха выдоили, теперь из России последние соки выжимают. Москвичи... Упустили. Он стену проломил и на завод убежал. Говорят, пока бежал, аж дымился. На заводе они его потеряли. Залез, наверное, в канализацию, а по ней куда угодно выползти можно. Вы тоже молодцы. С "мастера" надо было начинать. -- Он дышал еще. Я сразу понял -- клиент серьезный, не простой вожак -- и ждал, пока его придавит. -- Придавит... А то, что он проснется, когда ты давить начнешь -- группу его кровную давить -- тебе в голову не приходило? Они же все ему... Как родные, бля. Как родные. -- Я никогда раньше не видел "мастера", -- сказал Котов просто. -- Он хоть на что похож-то? Словесный портрет сможешь? -- Да ну... Там лица нет. Вот, если собачью морду ободрать... Типа ротвейлера... -- Все на борьбу с бродячими собаками... -- вздохнул генерал. -- Как надоело врать-то, го-ос-по-ди... Своих же людей обманываем, которых защищать клялись. Тьфу! Собаки, бля. И волки. Позорные. Слышал, опять под Филино волк бабу загрыз? Местные облаву готовят. И не помешаешь никак. А хор-рошенького волка они бы там словили, если б на день раньше занялись! Килограмм на девяносто. Сорок третьего размера сапогами вокруг трупа натоптано. Одна радость, у тамошних мужиков давно мозги самогоном заплыли. Да и покусы типично волчьи... Ох, надоело врать. -- А может... Того? -- осторожно спросил Котов. -- Чего того? -- Ну, рассказать. Людям. Сначала нескольким, понадежнее отобрать. А там, глядишь... -- А там, глядишь, московская психушка, -- сказал генерал, придвигая к себе бутылку. -- А потом убьют тихонечко. -- Тогда сразу всему городу. Раскрыть всю эту липовую статистику по волкам и собакам. Про бомжей тоже. Город поднять, чтобы Москва уже не смогла замять это дело. -- Не поднять, а взбунтовать. -- А вы этот бунт возглавьте. -- Эх, Котов... -- генерал выпил. Закурил. -- Эх, Котов. Простая душа. Храброе сердце. Ладно, сделаем вид, что я твоих противозаконных речей не слышал. Давай побеседуем без протокола, по-мужски. Ты хотя бы разок думал, как глубоко эта зараза въелась? Ты можешь представить, кого именно я просил, чтобы сюда ликвидаторов прислали? -- Не представляю, и не хочу. Да хоть министра нашего. Что они сделают, когда целый город поднимется? -- Химкомбинат взорвут. Город как поднимется, так и ляжет. Простой вы