Сливалась серая кожа незнакомца с его одеждой, неприметной с виду да чудного цвета и покроя. Не случалось мне встречать раньше такой цвет -- будто туман загустел и лег тяжелой тенью на просторный охабень, а потом, постепенно темнея, скатился по ногам до угольно-черных сапог и затаился там сырой промозглой влагой. Невысокая, отороченная куньим мехом шапка наползала на вскинутые к вискам брови, скрывала волосы, а под нею, точно уголья, горели, прожигая насквозь, бездонные глаза. Показалось даже, будто полыхают в них красные огоньки -- дунешь, и разгорится в пустых глазницах злое пламя. Не хотелось с таким разговаривать, но он терпеливо ждал, и я ответил коротко: -- Издалека. -- И отвернулся. -- А ты, девушка, из древлян? -- не отставал он. Беляна через силу улыбнулась -- неловко выказывать неприязнь человеку лишь за то, что заговорил с тобой, да и одежда незнакомца выдавала в нем человека не бедного. Но воем он тоже не был, это точно... -- Догадлив ты, -- подтвердила она. -- И что же древлянка делает здесь, вместе с болотным словеном? Не замышляет ли какую новую кознь против Князя-кормильца? Я не сразу обернулся, не сразу придумал, как ответить, а потом решил: "Будь что будет! Человек этот мне незнаком, а значит, и нас не знает, не сможет ничего доказать. Буду твердить, что обознался он". Беляна, стоя спиной к темному, по-прежнему перекладывала непродажные меха. Не вскрикнула, не вздрогнула, лишь руки затряслись будто в лихорадке... -- Ошибаешься... -- начал я, оборачиваясь, а закончить не успел -- незнакомца и след простыл. В торговом ряду сутолока и суета дело привычное -- затеряться в толпе любой сможет, а все-таки необычно этот человек ушел... Задал коварный вопрос, смутил и исчез, будто никогда его и не было. Возле нас укладывал пожитки для дальней дороги к дому охотник из чуди -- Пересвет. Его и решился спросить: -- Ты тут мужика не видал? Странного такого, в темном охабене? Вот здесь стоял... Я вытянул руку, указал, где видел незнакомца. Пересвет сунул выручку в руки жене и равнодушно пожал плечами. Та оказалась более словоохотлива: -- Он украл у вас что? -- Нет-нет, -- успокоила ее Беляна, -- просто ушел, не сторговав ничего... -- Бывает, -- Всемила вскинулась на загруженную телегу. Пересвет чмокнул, и повозка поползла прочь, разгоняя теснящихся людей... Только перед двумя посторонилась -- Лисом да Медведем. Больше -- перед Медведем, потому как никому не хочется на этакую глыбу наскакивать. Даже лошади... -- Как дела? Наговорился иль нет? -- поинтересовался, подходя, Лис, а потом увидел дрожащие Белянины руки и насторожился: -- Что случилось? Я расстраивать его не хотел, да и насмешки предвидел, что, мол, говорил же вам -- не след соваться в Дубовники, но если Лис что заподозрил -- от него уже не избавишься. Пришлось рассказать о темном человеке. Лис заходил кругами, точно зверь в клетке: -- Собирайтесь. Уезжать надо. Медведь крякнул недовольно: -- Куда ж к ночи-то? Переждем до света, а там и поедем. Беляна, умаявшись за день, поддакнула: -- Нечего опасаться. Коли тот темный нас выдать хотел, то давно бы уж это сделал. Знать, другое что-то у него на уме. Может, просто проверял -- те ли мы, кого Князь искал, а потом испугался, что не те, и ушел, неприятностей не дожидаясь... Вроде верно Беляна подметила, а все же плохо мне спалось. Все казалось, бродит под окном темный незнакомец, прислушивается да принюхивается, будто не человек он, не зверь -- нелюдь какая-то... Ночью так намаялся, что к утру уже во всем с Лисом соглашаться стал -- и что поездка эта никому не нужна была, и что зря вчера не уехали, и даже что сам я -- пустомеля дурной... Лошадка шла ходко, и людей встречалось немного -- Рано выехали, до свету. Уж и городские ворота показались... Лис расслабился, отпустил вожжи, и вдруг метнулся прямо перед лошадиной мордой вчерашний незнакомец, цыкнул звонко. Донка пряднула ушами, рванулась в сторону. Лис заорал, поднимаясь, да поздно -- полетела с телеги поклажа прямо на бражку воев, стоявших в сторонке. Пока Лис успокаивал лошадь, а я в поисках темного по сторонам озирался, Медведь поднял с земли упавшую Беляну и подошел к воям: -- Простите, люди добрые. Не привыкла наша лошаденка к городам... Понял я, что случилось непоправимое, только когда осекся Медведь на полуслове да ахнула приглушенно Беляна, зажимая, ладонью рот. А когда разглядел, на кого свалилось наше добро, то и сам чуть не вскрикнул... Стоял перед нами, тараща изумленные глаза, Микола. Тот самый, с которым в позапрошлую осень поцапался Медведь, тот, из-за кого нас в темницу Меслава упрятали. Жаль, не только мы памятливы оказались -- он тоже. -- Вяжи их! -- заорал стоящим рядом приятелям. -- Это болотники! Гуннаровы убийцы! Меслав их уж второй год ищет! -- Был ты стервецом, -- огрызнулся Медведь, -- им и остался. Никого мы не убивали и Гуннара этого вовсе не знаем. Уж лучше бы он не словами отвечал, а ударами. Тогда, глядишь, и раскидали бы Дубовницких воев, утекли за ворота, а там -- ищи ветра в поле... Но дружинники свое дело знали -- ощерились мечами, а один дернул к воротам, и засипели, сходясь, тяжелые створы -- заперли нас в городище. Беляна первая поняла -- лучше добром сдаться, наши проступки -- дело прошлое, может, сговоримся полюбовно с Меславом, а то и откупимся... -- Вяжите. -- Порхнули тонкие руки под оскаленные мечи. А за ней следом бросили оружие братья-охотники. Да и мне выбор был небогат... Дубовники -- не Ладога, городище подневольный. В самом городище не убили мы никого, крови не пролили, а за старую обиду должен был с нами сквитаться не городской люд, а Ладожский Князь. А до того городской старейшина разбирал -- не наклепали ль на честных людей напраслину. Светозар-боярин стоял старшим над Дубовицкими воями, к нему-то нас и притащили. Сидел боярин в светлой горнице, по обе руки от него два воя. Оба из нарочитых мужей. Красивые, холеные, золотом да каменьями с головы до пят обвешанные. Светозар отличался от них -- одевался просто, только ткань на его рубахе была недешева и оружие блестело замысловатой вязью по рукояти. Я Князя не боялся, так и боярину без страха в глаза глянул. Думал, увижу в них напыщенную спесь, а увидел строгость да вдумчивость. Нет, такой зазря не засудит. Его бы Меславу в советчики, когда будут наше дело разбирать, правых-виноватых искать... -- Вы ли те, кого Меслав разыскивал? -- спокойно спросил боярин. Потекла по горнице густая плавная речь -- не соврать, не выдумать... Да и надоело таиться от всех, будто и впрямь мы чего дурное замышляли... -- Мы, -- ответила за всех Беляна. И не побоялась же сурового боярского взгляда! -- Только никакого Гуннара мы не знаем и его не убивали, -- добавил Медведь. -- Разве не вы два лета тому на Княжью ладью налетели? -- вкрадчиво зашелестело сзади. Повернулся я на голос и остолбенел. Стоял в темном углу вчерашний незнакомец, прожигал огненными глазами. -- Мы, но... -- Ах, дурно лгать боярину! -- перебил незнакомец. Прошел крадущимся шагом, встал за спиной Светозара, руки на плечи двум разряженным воям положил, будто оперся на них: -- Казнить их надобно, боярин. А то утекут из темницы прежде, чем о них Меслава известят. Из Ладожской-то утекли... Светозар покачал головой: -- Может, не затем их искали, чтоб казнить. Велено словить было, а не жизни лишить. Спешить некуда, дождемся Княжьего слова. -- Что ж вы молчите, хоробры?! -- перекинулся на сидящих рядом с боярином незнакомец. -- Не ваших ли друзей они опозорили, не их ли кровь пролили на той ладье? И вновь склонился к Светозару, зашептал: -- И стоит ли такой малостью Меслава беспокоить? Он, небось, другими делами занят... Смотрел я на темного и понять не мог, чего это он так смерти нашей добивается? Ведь не встречались даже никогда... И откуда только выбрался этакий червяк, из какой помойной ямы?! А он меж тем совсем над боярином навис, шептать стал тихо, едва слышно. У Светозара глаза помутнели, словно кувшин медовухи выпил, сошлись соболиные брови на переносье, будто силился боярин понять что-то, а не мог. -- Не слушай, боярин!! -- Беляна рванулась вперед, крикнула звонко, аж золотые украшения нарочитых зазвенели. -- Ворожит, подлый! Заставляет ему верить! Отшатнулся темный от боярина, глаза сжались в узкие щелки, казалось, откроет рот -- и выметнется из него тонкое змеиное жало. Однако не выметнулось, лишь засипел тонко: -- Видишь, какой поклеп возводят... Казнил бы ты их, боярин. Но Светозар просветлел, успокоился: -- Нет. Пошлем к Меславу гонца, пускай сам решает, что с ними делать. А пока -- в темнице посидят, о жизни своей никчемной подумают. Темный склонился, не переча больше, проводил нас до дверей скользким холодным взглядом. От такого и помереть без всякой казни можно. Бывают же люди -- чужая смерть им в радость! Не знаю, каким богам этот прохиндей кланяется, но уж точно не нашим! Скорее Морене темной иль Триглаву-всеядцу, людской плотью не брезгующему. И откуда взялся такой? Нелюдь... СЛАВЕН Урмане любят море. Так любят, что, кажется, дай им волю -- и сменят горячую красную кровь на соленую морскую водицу. Потому и все песни у них о морских далях, походах, схватках с водяными чудищами. Часто я эти песни слушал. И на вольных пирушках, и на смертном одре поминали викинги море, его грозный голос и волны, вздымающиеся выше неба. Но одно дело в кругу друзей да за братиной про те волны слушать, а другое -- увидеть наяву зависшую над головой огромную водяную руку, будто раздумывающую: "А не сбросить ли ничтожного человечишку, посмевшего назвать себя мореходом, не посмотреть ли, каков будет сей мореход на дне морском? Сумеет ли там быть так хвастлив, как наверху?" А потом бьет стремительный кулак волны о палубу и, растекаясь могучим потоком, кренит драккар на борт -- бахвалится вольной силой. В то мгновение кажется, что не выдержит истерзанное судно, пойдет крен дальше, но драккар, будто человек, борется за жизнь -- выпрямляется с тяжким стоном, мотает тяжелым мордастым носом и вновь падает набок, отброшенный сердитой волной... Я привык к мысли о смерти, а все же обидно было умирать, видя по одну сторону острова данов, а по другую суровые урманские края. Ждала за Варяжским морем и за озером Нево родная землица, призывала... Издалека, сквозь вой Позвизда слышал я ее голос... Мог бы -- пешком побежал по волнам, срываясь на склонах, будто на лыжах с зимних крутых гор. Не из страха пред Морским Хозяином побежал, а из боязни не увидеть родимый край, не испросить у него прощения за свою прежнюю слабость и дурость. Только не мог я бежать -- не держала вода человечьи ноги, да и руки были скручены за спиной, а поперек живота давила крепкая веревка. Такая крепкая, что даже Морскому Хозяину не под силу было ее разорвать, как ни ярился. Викинги пленили меня днем, под ясным солнечным небом, а к вечеру налетел ветер, взвыло море, вздыбилось могучими волнами. Урмане дружно сели на весла, даже не посмотрели, что оказались рядом с рабами, -- жить всем хочется... А про меня то ли забыли, то ли боялись, как бы чего плохого не учудил, в отместку за предательство, надуманное лысым Гундрольфом. Недаром меня Ролло о нем упреждал, недаром, когда на драккар всходили, пробежала пред ним солнечная тень. Будь я повнимательней -- не сидел бы сейчас притороченный к мачте. Но тогда о дурном не думалось, вот и прошли мимо ушей пророчества Бю да мудрые (а когда у него были иные?) советы Ролло. Спешил я... Так спешил, что не сразу заметил скользящие по правую руку знакомые уже острова данов, не обратил внимания на хмурое, отягощенное сомнениями лицо Оттара. Да если бы и заметил -- не многое смог сделать. Знал заранее -- надумают урмане пойти в свой Норангенфьерд, и не остановит их ни мое слово, ни мой меч. Ролло бы, может, хитростью да смекалкой взял, но я -- не урманский ярл. Я даже не сопротивлялся почти, когда налетели скопом урмане, скрутили и привязали к мачте. Оттар да еще несколько старых знакомцев, пока вязали, виноватились: -- Прости, Хельг. Не держи зла. Вот проведаем семьи да родичей и пойдем в твою Гардарику. Ты потерпи немного. Обиды у меня не было, понимал их, а разговаривать все же не хотел. Им домой нужно, так ведь и я не в гости собирался... Оттар, видя, что не отвечу, немного потолкался возле, а потом отошел, печально вздыхая. Аскольд, Свавильд, Галль и молодой Эйнар опасливо косились в морскую даль, будто ожидали немедленной кары за проступок. Как-никак посланника Ньерда нельзя обижать безнаказанно. Да и рабы, понимая их речь, волновались. Ближе к вечеру Гундрольф отважился приблизиться ко мне. ( -- Хельг, -- начал он издалека, -- сам знаешь, сколько мы дома не были, ни добычи, ни рабов не привозили... Может, уже и дома наши сгнили, и женщины к другим ушли, и дети умерли... Нужно нам домой, вот и пришлось так... Не по-хорошему... Чего ему от меня нужно было? Прощения? Повиновения? -- Ты, Хельг, -- бормотал Гундрольф, -- попроси Ньерда, чтоб не сердился, не сбивал с пути. Тебе он не откажет... Он снял шапку, и на лысине запрыгали, веселясь, отблески затухающего солнца. "Раб, -- подумалось вдруг. -- Раб и трус. Глаза собачьи, сердце змеиное, а тело медузы. Будто не знаю я, что нет у тебя детей, а женщины твои и так не живут долго. От побоев твоих умирают..." Меня разобрало. Злость плеснула на язык, обожгла, не сдержал обидных слов: -- Век тебе дома не видать! Звериная нора -- твой дом! Сказал и не заметил, что не только Гундрольф прислушивался к моим словам, а когда заметил -- стало стыдно за потухшие глаза викингов, за свою бессмысленную злобу. Чуть прощения не попросил. Уже и рот открывал, когда раздался крик. Кричал Свавильд, указывая на горизонт. Урмане засуетились, испуганно тыча пальцами в небо, показывая на маленькое дымчатое облачко, словно застрявшее меж краями моря и неба. Будто привлеченный криками, налетел Позвизд, взвихрил седой бородой водную гладь, поднял ее и повел войной против нашего драккара. Не бахвалились викинги, когда говорили, будто неведом им в море страх. Ни один не закричал в ужасе, не упал на колени в мольбе к могущественным Асам. Даже трусоватый Гундрольф, не щадя ладоней, налегал на весла и молчал. Гребли все, кого не поглотило море, не сбросил за борт разгулявшийся Позвизд. Все, кроме меня. А я и хотел бы помочь, да мешали связанные руки. Драккар подняло кверху и вдруг, внезапно, бросило на борт. Захрустели, ломаясь, весла, застонал просмоленный корпус. Мачта потянула вниз, будто гиря. Я чувствовал боль и отчаяние изнуренного неравной битвой судна. Телом ощущал предательский вес тонконогой мачты... -- Руби! -- заорал я отчаянно гребущему обломком весла Оттару. -- Руби мачту! Он непонимающе посмотрел на меня. Темное лицо оскалилось в безжалостной улыбке. Викинг не позволит морю посмеяться над собой -- даже в смертный час сохранит улыбку. По ней я и понял -- Оттар готовился к встрече с Асами и уже не слышал моих слов, а если слышал, то вряд ли умом понимал. Однако он оторвался от весла и почти ползком добрался до меня: -- Что, Хельг? -- Мачту! Руби! Он вскинул глаза. Драккар пересилил еще одну волну. Плеснула в лицо соленая влага, разверзлась перед глазами темная пучина. Захлебываясь, я еле выдохнул: -- Руби... Викинг вцепился одной рукой в мои веревки, другой вытянул из-за пояса топор и, что-то выкрикивая, начал умело подсекать мачту. Я разобрал: -- Если... за... борт -- жить. Если нет... Аскольд, точно уловив момент, подскочил к Оттару -- помогать. Они едва держались на ногах, захлебывались волнами, висли на веревках, отбрасываемые ударами воды и ветра, но не останавливались. Пойди сейчас драккар ко дну, и тогда бы не оставили своей работы. Еще кто-то подобрался, начал раскачивать... Я не мог видеть, что происходит над моей головой, лишь чувствовал спиной каждый удар да время от времени, натягиваясь под чьим-то телом, врезалась в живот склизкая от воды веревка. Треск рухнувшей мачты потонул в завываниях ветра. Драккар еще раз завалился набок, и освобожденная мачта, почти не повредив борта, плавно ушла в воду. Только тогда Аскольд догадался резануть ножом по стягивающим мои руки путам. Я покрутил затекшими кистями, наблюдая, как хищный рот моря всасывал в себя долгожданную добычу, а потом, не чуя теплого живого аромата, брезгливо выплевывал ее обратно. Однако жадность Морского Хозяина беспредельна, и вновь тянулись огромные губы к мачте, вновь пробовали ее на вкус... Я не почувствовал, когда ослаб ветер, и волны, уже не пытаясь перекинуть драккар вверх днищем, закачали его на широких круглых спинах. Зато ощутил устремленные на меня взгляды. Никогда не доводилось мне видеть у викингов таких покаянных лиц. И у рабов в глазах стояли слезы, будто узрели одно из чудес своего распятого бога. И все ждали... Чего? -- Прости, великий Ньерд! Аскольд выронил из рук топор. Тяжелое блестящее лезвие воткнулось в палубу, дрогнув рукоятью, и тогда я уразумел. Надо же было такому совпадению случиться! Будто наказало море ослушников, нанесших обиду посланцу Ньерда, и утихло, едва его освободили! Тут сам Ролло смутился бы, засомневался... А эти и вовсе понурились... И ведь велю сейчас идти в Ладогу -- пойдут. Руками грести будут, а пойдут. Но, видать, не выпала мне судьба увидеть родные края. Варяжское море и острова данов -- плохое место для одинокого драккара, на котором и хирдманнов-то -- раз, два и обчелся... Да и рабов, коли посчитать, немного осталось -- море всех берет, не разбирая, кто раб, кто господин. С такой командой нам любая встречная ладья -- угрозой становилась... Я поднялся, окинул взглядом дар Ролло, и ужаснулся. Что сотворило море с красавцем драккаром, недавно страшившим прибрежные деревни алеманнов? Куда подевались гордый профиль, хищная морда, гладкие бока? Будто покалеченные руки, висели обломки весел, пробоинами глядели борта, а вместо стройной высокой мачты торчал кургузый пенек с аршин высотой. Обыкновенный плот и тот гляделся лучше... Нет, не дойти нам ни до Ладоги, ни до Норангенфьерда. Перехватят похожие на Ролло ярлы задолго до знакомых мест. Пошатываясь, подошел Гундрольф. Его крепко приложило веслом -- правая бровь заплыла багровым синяком. Страх метался в водянистых глазах, руки дрожали. Что бы сотворил с ним Ролло? Верно, убил, как он того и заслуживает. Жаль, не ярл я -- не научился еще чужими жизнями распоряжаться, точно разменными монетами. Гундрольф бросил на меня виноватый взгляд и юркнул за спины сгрудившихся хирдманнов. Усталые лица, поникшие фигуры, покаянные глаза... Понимают ведь, что стали легкой добычей, теперь ждут от меня спасения, словно и впрямь я Ньердом послан. Для них эта вера последняя -- других не осталось, а последнее и подлый тать не заберет, посовестится... -- Грести все будем, -- сказал я, -- весел хватит. Уходить надо. К Норангенфьерду. Просветлели лица. Надолго ли... Драккар ковылял по водной глади, словно утка с перебитой лапой, хотя старались изо всех сил и пот бежал по дорожкам, проторенным на коже соленой водой. Трудились бы так раньше -- давно бы уже в Ладоге были, а теперь, казалось, будто прикован драккар к подводному камню -- не сдвинешь. Ладони скользили по веслу, прыгали в глазах красные мураши, но невидимая цепь не рвалась, удерживала... Рядом со мной пыхтел Оттар. Хороший парень. Сверстник мне почти. К молодой жене и первенцу возвращался. Увидеть мечтал. А теперь увидит ли? -- Чужой! Эйнар первым заметил опасность, закричал, упреждая, да что толку? Ни оборонить себя, ни уйти от акульемордого драккара с яркими полосатыми парусами мы не могли. Держали морские путы... Небо разъяснело, и за первым стремительным парусом выскользнул второй, третий... Неведомый мореход увидел израненный корабль -- несся к добыче на полном ходу. Я не хотел видеть лица тех, кто приближался, -- до боя в глаза врагу лучше не глядеть. Убивать будет легче. А убивать придется, иначе возьмут в рабство, закуют в тяжелые цепи, и через пару лет Уже не смогу вспомнить, ни откуда я родом, ни имени нового звучного Олег, коим нарек меня скальд-побратим. Повел глазами на хирдманнов. Они тоже держали руки на оружии, сдаваться не собирались. -- Кто таков? -- крикнули с приближающегося драккара. -- Олег, хирдманн Ролло, ярла Норангенского и конунга Нормандии земель Валланда. -- Я не скрывал данное богами имя и от Ролло перед смертью отрекаться не хотел. Желал я того или нет, а он все-таки стал мне братом. -- Как сказал? -- удивились пришлые, и в это время с другого борта подошел еще один драккар. Взяли нас в клещи. Никаким мечом не разорвешь... Но почему не нападают? Не принято у викингов вести долгие разговоры перед схваткой. Забрезжила небесной синью нелепая надежда, вскинул голову, посмотрел на спрашивающего. У него был тонкий профиль, длинные шелковистые белые волосы и темные серые глаза. Этот, в отличие от Ролло, и одеждой, и повадкой выделялся из остального хирда. Ярл... Свободная, вольная, хваткая зверюга, с человечьим телом и умом. -- Что ты сказал о Ролло, Хельг? Повтори, -- быстро перевел мое имя на свой язык беловолосый ярл. Я покорно повторил, чай, не преломлюсь: -- Конунг Нормандский земель Валланда. -- Аи да Ролло! -- радостно завопили с другого борта. Я обернулся. Еще ярл? Не многовато ли? А главное -- почему не нападают? Чего ждут? -- Я всегда говорил -- он первым из нас станет конунгом. -- Беловолосый подал знак команде. На борт моего драккара полетели крючья. Я потянул меч. -- Не надо, -- шепнул едва слышно Оттар -- Это Ингольф и Лейф -- старые знакомцы. Они с Ролло когда-то на Хольмгард ходили и выбирались из той заварухи вместе. Кажется, им не до добычи... Оттар был прав. Пришельцы явно не спешили с захватом поврежденного драккара. Беловолосый перепрыгнул через пролом в борту, оглядел палубу. -- Куда же послал тебя Ролло? Где его добыча? Я исподлобья глянул на хозяйственного ярла. Может, он и не собирался нас грабить, но ведь и помогать тоже не думал: -- Добычу взяло море. -- Ты говоришь как венд. -- Лейф подозрительно вскинулся. -- Ты раб? -- Я хирдманн. Я был с Ролло в Валланде. Это мой драккар. И впредь поостерегись оскорблять меня. -- С чего бы это? -- дружелюбно поинтересовался ярл. Вперед вышел Гундрольф. Приветствовал Лейфа как хорошего знакомого и торопливо забормотал что-то вполголоса. Я знал, о чем он рассказывает, потому и не прислушивался. Смотрел в сторону... Ингольфу, второму ярлу, надоело торчать возле истерзанного судна, на котором даже поживиться было нечем, и он отвел свой драккар. Полосатые птицы-паруса парили над водой, будто ждали попутного ветра, чтобы сорваться с морских гребней и взлететь в небесную высь, туда, где им и место. -- Ты брат моего брата? Я чуть не застонал от злости. Что наболтал ему лысый прохвост?! -- Ты брат Ролло? -- не унимался ярл. -- Да. Лейф еще раз задумчиво осмотрел мой драккар: -- В другое время мы могли бы повздорить, но не сейчас. Твой драккар очень плох. Море, даны или вагры быстро возьмут его. Ты не успеешь дойти до Норангенфьерда. -- Я знаю, -- ответил я, -- но все же попробую. -- Чем Ролло приручил тебя, словен? Или ты вправду послан ему богами? Я неопределенно мотнул головой. Дурацкий вопрос, и ответ не лучше. Ярл соображал быстро и, подобно Ролло, мало верил в богов: -- Чем ты можешь заплатить за помощь, Хельг? -- Рабами. Больше нет ничего, ты же видишь. -- Рабы мне нужны. -- Беловолосый наконец перестал бродить по палубе и остановился напротив меня. Он был высок, но худ и тонок в кости. И лицо у него было белое, под стать волосам. -- Я тоже стану конунгом. На большом Исландском острове. Мой путь лежит мимо Норангенфьерда. И мне некогда ссориться с братьями. Я помогу тебе -- ты отдашь мне всех рабов. Так? Впервые доводилось мне слышать, чтобы викинг помогал безнадежному... И родство казалось невероятным. Этак у меня скоро все урманские ярлы в братьях окажутся... Лейф ждал ответа, и я решился, протянул ему руку: -- Так. Ох, знал бы раньше, что ждало нас в Норангене, не стал бы столь поспешно соглашаться. Не ради себя -- ради тех, кто шел со мной... Ради Оттара, Аскольда, Эйнара... Может, для них смерть в море была лучше, чем зрелище разоренного фьорда, где на месте крепких домин жалобно чернели лишь обугленные остовы и только два щурились узкими окнами -- ярла и мой. Те два, в которые никто не собирался возвращаться. Изредка попадались на пепелище голодные оборванные люди, смотрели на нас непонимающе. Сколько я ни вглядывался -- не мог их признать. Да и они, похоже, нас не узнавали, а может, умом тронулись -- ни радости, ни горя не отражалось в пустых глазах. Оттар, не веря, метался среди головешек, настойчиво звал жену и вдруг, постигнув, что никто не отзовется, сел на землю и беззвучно заплакал. Гнев викинга страшен, а слезы еще страшней. Если заплакал сын моря, значит, умирает его душа и не жить ему уже на этом свете. Я подошел к Оттару, обнял его за плечи. Урмане народ суровый, к теплу и участию не привыкший, но Оттар, будто ребенок, ткнулся в мое плечо, стал неумело, всхлипами, жаловаться. На что, он, наверное, и сам не знал... Потихоньку подходили остальные. Растерянные, все еще не верящие... Жаль, Лейф дотянул нас лишь до входа в узкий фьорд. Он бы протащил и дальше, да сами попросили не позорить перед родичами. Решили -- хоть битые придем, но на своих веслах. Расплатились с ярлом и разошлись. Теперь кричи, зови -- не услышит... А то взял бы поникших хирдманнов к себе на службу -- может, на Исландском острове построили бы они новое гнездо... -- Ты! Ты виноват! -- Ко мне с перекошенной гримасой подскочил Гундрольф. -- Ты сказал, что не увижу я дома! Ты накликал беду! Я посмотрел на него и вдруг почувствовал внутри леденящий холод, будто замерло все и даже сердце перестало биться. Не трусливым показался Гундрольф, не жалким. Его просто не стало. Стояла предо мной пустая оболочка и издавала нелепые звуки. -- Заткнись, -- сказал я спокойно. Видать, слишком спокойно, потому что он мгновенно смолк, а викинги опасливо отшатнулись. -- Хельг! Хельг! Ты что? -- Сперва я не понял, кто кричит, а потом почувствовал на плечах тепло чужих рук и столкнулся с испуганными глазами Оттара. От моего вида у него даже слезы высохли. -- Хельг! Сейчас не уходи! Не оставляй сейчас! -- молил он. -- Да куда я денусь? -- удивился я. Он отпустил мою одежду, растерянно пожал плечами: -- Не знаю, только ты стал таким... Я не понимал. Викинг смутился, силясь подобрать нужные слова: -- Таким... будто... Будто там... В Валланде... После Ии... Так и не сумев объяснить, он огорченно махнул рукой. Ладно, каким бы я ему ни показался, а без меня урманам не обойтись. По себе знал, как тупеют от горя, как бросают все на волю богов. Я встал, обвел взглядом притихших, раздавленных несчастьем людей: -- Обойдите все закоулки фьорда. Найдите мне хоть одного видока, способного разговаривать, или тащите сюда любого, кто покажется знакомым. Гундрольф, пойдешь с Оттаром. -- Мне не хотелось отпускать предателя-викинга одного -- мало ли что ему в голову взбредет. Урмане разбрелись споро. Подгоняла возможность узнать о гибели Норангена, да и поиски вести было легче, чем сидеть и поминать былое. Я пошел к своему дому. Там все осталось нетронутым, разве только утварь в беспорядке валялась по полу. Мне не нужен был видок -- я и сам мог рассказать, что случилось в Норангенфьерде. И Ролло, что воевал сейчас далеко в Руа, тоже мог. Он эту беду предвидел. Знал, что, коли не вернутся к зиме защитники фьорда, рабы почуют свободу и сметут Норанген, не щадя никого, как не щадили их самих. Я ведал, что делает с людьми рабство -- Беляна рассказала, потому и не хотел представлять, что было дальше. Хватит с меня воспоминаний о Валландской крови да урманской красавице, любившей меня больше жизни. Хорошо, что увез ее. Там умерла быстро, может, и не поняв даже, что это конец, а здесь... -- Хельг! -- Аскольд втолкнул в дом темного человека, с головы до пят укутанного шкурами. На его шее блестел рабский ошейник. Следом толпой ввалились посланные на поиски викинги. -- Это раб Ролло. Я знаю его. Я вгляделся в темные глаза раба. Он был стар. Очень стар. Даже непонятно, к чему умный ярл оставил жить такого старика. -- Как тебя зовут, раб? Ворох шкур издал какой-то харкающий звук и затрясся в смехе, с трудом выговаривая урманскую речь: -- Я свободный человек, Холег! -- Ты знаешь меня? -- Конечно, Холег. Я помню тебя. Ты венед. Глупцы верили, что ты послан Ньердом, только умный Ролло знал правду. И я. Хирдманны недоверчиво поглядывали то на меня, то на наглого раба, столь вольно болтающего с господином. Они явно недоумевали, почему я не испробую на его плечах кнут иль, на худой конец, кулак, но вмешиваться не решались. В конце концов, дерзил-то он не им, а мне, да и рассказать мог многое. Однако испытывать их терпение не стоило, и не хотелось, чтобы услышали о страшной судьбе родичей из уст глумящегося раба. Я быстро оглядел угрюмые лица. Похоже, никто не силен в словенском... -- Ты говоришь на моем языке? -- быстро спросил я по-словенски. Глупо было надеяться, но раб ответил: -- Да. Настала моя очередь удивиться: -- Кто ты? -- Очень долго никто не спрашивал мое имя. Я боюсь вспоминать его. Кажется, когда-то меня звали Каллист, что означало -- самый красивый. Я был греком. Но разве я нужен тебе? Ты давно знаешь правду, как и Ролло. И я понимаю, почему ты не рассказываешь им. Ты жалеешь... Ролло обманул их. И они больше не короли моря, а всего лишь обманутые дети. Дети не должны слушать страшные сказы -- от этого они чахнут... Старик замолчал, а потом выпростал из шкур тощую руку и указал в сторону моря: -- Ролло стал конунгом? Там, в Валланде? Теперь я не удивлялся старости раба. Ярл ценил ум не меньше, чем силу. Конечно, лишь до тех пор, пока мог его использовать. -- Он станет им, -- ответил я греку. Тот закутался поплотнее в свои шкуры, печально посмотрел на меня: -- Станет... -- и неожиданно заговорил о другом: -- Когда мы убили всех, кого смогли, и сожгли дома, чтобы ничто не напоминало о нашем позоре, то взяли оставленные Ролло недостроенные драккары. Все хотели домой. И я хотел, но я знал, что море опасней фьорда, и не пошел со смельчаками. Многие не пошли с ними. А потом появились люди конунга Харальда. Они три дня искали по лесам тех, кто убежал от нашей мести, но никого не нашли, потому что мы всех отыскали намного раньше. Нам не хватало пищи, а человечье мясо не хуже кабаньего... Тогда они стали ловить нас и даже поймали нескольких, -- он сипло засмеялся. -- А меня нет. -- Вы убивали и детей? -- спросил я, уже зная ответ. -- А разве они не убивали наших детей? Я даже не заметил мелькнувший в воздухе меч Оттара. Лишь увидел, как выскочила из вороха шкур, будто обретя собственную жизнь, седая голова раба и плеснул вслед за ней фонтан крови. Я все глядел на эту голову, не узнавая в ней того, кто всего миг назад говорил со мной, и вдруг ее губы шевельнулись. -- Я свободный... -- угадал я их движение. А потом безжизненным кулем к моим ногам упало тело грека. Самый красивый умер... -- Я понимаю словенский. -- Оттар, не вытирая меч, жалил меня глазами. -- Они убили мою жену и сына, Хельг. Первого сына... Я сдержался. Мертвецу уже не поможешь, а живому еще жить: -- Он ничтожный раб. И ты всего лишь наказал раба. Незачем оправдываться предо мной. -- Ты теперь мой ярл, Хельг. -- Оттар вытер меч о тело грека. -- Ролло предал нас. Он перешел на урманский, и остальные согласно закивали. Даже Гундрольф. Теперь я -- владелец разоренного фьорда, горсти хирдманнов и разбитого драккара. Была далеко словенская земля, а стала еще дальше. Червень кончался, унося последнее летнее тепло, за ним придет огненный зарев, ветреный ревун, студеный грудень и -- прощай, мечта о Ладоге. Оттар, будто услышал мои мысли, тихо сказал: -- Мы можем починить драккар. Быстро починить, быстрее рабов. Тогда успеем в твою Гардарику до того, как лед скует воды Мутной. Я подумал, что ослышался. Но хирдманны смотрели печально-серьезно. Аскольд подтвердил: -- Нам нечего делать здесь, только вспоминать. Да и этого Харальд не позволит -- не простит, что пошли за Ролло, ослушавшись тинга. А в Гардарике мы сможем наняться к Рюрику. И опять они зашумели, заговорили. Я выглянул в распахнутую дверь. Напрасно. Не увидел высокую мачту... Лишь помнил, что стоит на воде, держится чудом, изуродованный драккар. Вряд ли поспеем... Но вдруг... БЕЛЯНА Темный ворожил над Светозаром. Я не видела, только чувствовала, как выползают из его похожего на трещину в древесной коре рта липкие невидимые нити, как оплетают глаза и уши боярина, не давая просочиться толковым советам и замутняя разум. Умело ворожил Темный, да только разгаданная волшба той силы, что поперву несла, уже не имеет. Встряхнулся боярин, не поддался на гнусные нашептывания... Хотя -- сегодня не поддался, завтра устоит, а что через день-другой будет? Перед тем как захлопнулась дверь темницы, успела я лицо Темного разглядеть -- усмехался он, словно наверняка знал: никуда мы от него не денемся. Кто он, почему так нас ненавидит, чего добивается от боярина? В темнице сиди весь день да думай, других забот нету, вот и ломали мы головы, прикидывая, что к чему, только понять так и не смогли... А Темный, видать, в то время потихоньку клепал на нас да обаял Светозара -- бросили нас в темницу без пут, а на другой день явились дружинники с пожилым кузнецом и заковали, будто лихих разбойников, в цепи. Темный сам с ними пришел. С улыбкой на гадком жабьем лице следил за работой кузнеца, дергал цепи, проверяя на прочность. -- Ты чего на нас зуб точишь? -- не выдержал Бегун. -- Может, обидели тебя чем? Темный тонко засмеялся и, склонившись, чтобы не расслышали ни кузнец, ни стража, шепнул: -- Для хозяина своего стараюсь. У Бегуна лицо вытянулось, не мог понять, а Лис сообразил, зашептал: -- Чего ж твой хозяин через нас добивается? Темный усмехнулся, легко шевельнул узкими тощими плечами: -- Увидишь, увидишь... -- Ежели ты нашей смерти у боярина выпросишь, так не увижу, -- печально вздохнул Лис. Темному его шутка понравилась. Белые, острые, точно у зверя, зубы оскалились в улыбке: -- Не бойся. Может, живыми вы мне больше пригодитесь... Его невесомый плащ скользнул по моим, скрепленным цепью ногам, и обдало вдруг каким-то холодом. Что бы ни замышлял этот нелюдь -- добра ждать не приходилось. Даже кузнец, еще раз проверив свою работу, сплюнул на пол, провожая взглядом удаляющуюся спину Темного: -- И как Светозар только его терпит?! -- А откуда он взялся? -- воспользовался разговорчивостью кузнеца Лис. -- Неужто всегда здесь жил? -- Ты что?! -- возмутился тот. -- Гость он Светозаров. Приехал откуда-то с юга еще летом да и загостился. Боярин его невзлюбил сперва, потом привык, а теперь и не расстается с ним, во всех делах советуется. Да только будет с этого городищу не добро, а худо... Любит Темный на людей клепать, ни одна ссора без него не обходится. Вас-то, небось, тоже по его навету заперли? -- Да не совсем. -- Медведь пошевелился, звякнул кандалами. -- Хоть и солгал он, будто убили мы какого-то Гуннара... Кузнец вскинул на Медведя быстрые пытливые глаза, отпустил закрепленные звенья: -- Эрикова брата? -- Да почем мне знать! Я этого Гуннара и в глаза не видел! -- Эй, кузнец! Сделал свое дело и уходи! -- всунулся в узкую дверь дружинник. -- Эти болотные убийцы кого хочешь заговорят -- обманут, а я тебя к ним сажать не хочу. Кузнец заторопился, собирая инструменты, отвернулся, стараясь не глядеть на нас. -- Одно скажи, -- взмолился Бегун, -- как убили Эрикова брата, когда? Ведь не знаем мы ничего. Голос у него был такой, что камень сжалился бы, и кузнец, продолжая громыхать железом, скороговоркой забормотал: -- Два лета назад везли Гуннара к Рюрику на суд. Чего-то не поделили они с Меславом -- чего, точно не ведаю... А дальше разное болтают. Одни говорят, будто налетели вороги на ту ладью, застрелили Гуннара и в реку прыгнули. Другие -- будто они спасти Гуннара от Рюрикова гнева хотели, да не вышло, вот и убили, чтоб не позорился перед родичем. А еще шепчутся, будто не люди то были, а злые духи. Все наслышаны -- Эриков брат с темными, нам неведомыми богами знался -- колдуном слыл... Как бы оно ни было, а поклялся Эрик тех ворогов убить своей рукой, да и Меслав их ищет... Кузнец окинул нас взглядом, усмехнулся: -- Плохи ваши дела, коли вы и есть те самые... Только вой, что на той ладье шли, говорили о тенях бесплотных и богатырях могучих... -- А мы? -- Не похожи вы ни на тени, ни на богатырей... Люди как люди. Он вскинул на плечи тяжелый мешок, вылез наружу. Дверь захлопнулась за его кряжистой фигурой, забренчали засовами наши сторожа. -- А ведь это мы на ту ладью напали... -- задумчиво прошептал Бегун. И от слов его стало вдруг страшно -- как объясним Меславу, что спутали и ладью, и людей на ней... Да и станет ли он слушать? Речь не о простом холопе идет, а об именитом родиче Рюрикова ярла. Меславу с Эриком ссориться не резон -- проще отдать ему негодяев-убийц -- вот, мол, как сохраняю твои интересы, варяжский брат, -- своих не жалею... А заодно и за собственные обиды поквитаться... Одна надежда на пресветлых богов -- не попустят такой несправедливости, подадут Меславу знак, определят нашу вину. Зато, если Эрик о нас прознает, тут и боги не спасут. Годами холеная ярость шепотка правды не слушает -- по-своему судит. Для Эрика то месть кровная -- святая. Тут и словене и варяги одинаково мыслят -- за кровь кровью расплачиваться надобно... -- Так мы ж его не убивали! -- словно подслушав, сказал Медведь. -- Ага, только попробуй это Меславу объясни... -- начал Лис и смолк на полуслове, заслышав шелестящий говорок Темного: -- Не Меславу, словен, не Меславу -- Эрику... Я приподнялась, оборачиваясь. Темный стоял у дверей, будто просочился сквозь них, блестел исступленными глазами: -- Як Эрику давно уж человека отправил. А гонцу боярскому, к Меславу посланному, не повезло -- упал с седла. Да так неловко, что шею свернул. Знаю о том лишь я да мои слуги. -- А Светозар? -- К чему боярина волновать? Так, глядишь, и не начнет спорить с Эриком, не поднимет своих воев... -- Что ты задумал? -- У меня и догадок не было, а те, что появлялись, отгоняла, будто кошмарные видения. Он захихикал: -- Весело будет! Эрик станет требовать своих прав, глупец-вояка Светозар ждать решения своего Князя. Мне и самому интересно, кто первый поднимет воев -- ньяр или словен... Медведь дернулся в крепких кандалах так, что казалось -- не выдержат толстые звенья, однако выдержали -- кузнец хоть и стар был, да опытен. Лис процедил сквозь зубы: -- Ах ты, мразь! Думаешь, станут из-за нас военачальники ссориться, а там и Князья разругаются, и польется на многострадальную землицу кровь рекой? Не выйдет этого... -- Выйдет. -- Темный потер узкие ладони. -- Не будь я Ядун, коли не смогу своему хозяину много свежей крови да мертвых тел преподнесть! Ядун! Я о нем только в сказках слышала. Один из Бессмертных, порождение Морены и человека, верный прихвостень Тригл