ча, выломал себе дубину суковатую и с ней поковылял, как Мересьев. Ветку догнать уж и не мечтал. Доплелся до деревни, пришел на пристань. Ветки нигде нет. А, думаю, хрен с тобой, старая дура. Купил билет, тут "ракета" подходит. Погрузился я, сижу, гляжу. И вижу, что как черт из табакерки появляется на пристани моя Ветка и начинает уламывать контролершу, чтоб ее без билета на борт взяли. Денег-то на билет у нее нету! Я, как благородный человек, с парохода долой -- и в кассу. И пока я на своих полутора ногах ковылял, "ракета" наша стартовала! Следующая только через пять часов. А мы с Веткой уже устали как сволочи, даже ругаться сил нет. Ушли мы за деревню, нашли песчаную косу, купались, загорали. Ветка тихая-тихая была, виноватая, добрая. В конце концов дождались мы следующей "ракеты", сели. Ветка всю дорогу спала у меня на плече. Приплыли, сошли на берег родной. Лодыжка моя распухла, болит, еле ступаю. С грехом пополам довела меня Ветка до дому, всю дорогу поддерживала. У подъезда стали прощаться. И только я хотел поцеловать ее напоследок, она ка-ак пнет меня в больную ногу! Я на спину брык, заорал и ногами засучил. А она убежала. Больше мы с ней не виделись. Служкин замолчал. -- Никогда?... -- с сочувствием, осторожно спросила Маша. -- Никогда, -- грустно подтвердил Служкин. Маша задумалась. Они вдвоем уже подошли к наплавному мосту. Маша покачала головой и призналась: -- Вы так рассказывали, Виктор Сергеевич, -- я будто кино смотрела. Никогда бы не подумала, что так бывает... -- А так и не бывает, -- улыбнулся Служкин. -- Я все сочинил, чтобы тебе скучно не было. Маша остолбенела. Служкин, улыбаясь, погладил ее по голове. -- Дальше иди одна, а я постою, -- сказал он. -- А то меня Овечкин приревнует. Градусов Прозвенел звонок. Служкин, распихав плотную кучу девятого "В", толпившегося у двери кабинета, молча отпер замок и взялся за ручку. Ручка была мокрая. Вокруг восторженно заржали. -- Это не мы харкнули на ручку! Мы не знаем кто! -- закричали сразу с нескольких сторон. В кабинете Служкин положил журнал на свой стол и долго, тщательно вытирал ладонь тряпкой, испачканной в мелу -- чтобы видели все. Потом посмотрел на часы. От урока прошла минута сорок секунд. Значит, остается еще сорок три минуты двадцать секунд. Заложив руки за спину, как американский полицейский, Служкин стоял у доски и ждал тишины. В общем-то это ожидание было не более чем жестом доброй воли, ритуалом. Для зондер-команды этот ритуал был китайской церемонией. Зондер-команда гомонила. Служкин выждал положенную минуту. -- Ти-ха!! Рты закрыть! Урок начинается! -- заорал он. Он двинулся вдоль парт, глядя в потолок. Не расцепляя рук за спиной, до предела напрягая голосовые связки, он начал: -- Открыли! Тетради! Записываем! Тему! Урока! Машиностроительный! Комплекс! Кто-то действительно открыл тетрадь, но шум лишь увеличился: Служкин говорил громко, и девятиклассникам приходилось перекрикивать его, чтобы слышать друг друга. Служкин, надсаживаясь, гнал голый конспект, потому что рассказывать или объяснять что-либо было невозможно. Интонации Служкина были такие, что после каждой фразы хотелось крикнуть: "Ура!" Пять минут... Десять... Пятнадцать... Диктовка конспекта -- это еще цветочки. А вот что начнется при проверке домашнего задания!... Двадцать минут. Время. Служкин прощально посмотрел в окно. -- Так, а теперь вспомним прошлый урок. Вопрос: "Какие основные отрасли производства в нефтехимическом комплексе?" Гам как на вокзале. И тогда Служкин нырнул в омут с головой. -- Сколько можно орать!!! -- орал он. -- У вас четверть заканчивается!!! Одни двойки!!! И никто слушать не желает!!! Пока Служкин неистовствовал, на первой парте рыжий и носатый Градусов азартно рассказывал соседу: -- ...а у него тоже на "липе", но синие. Я его спрашиваю: ты, дурак, где брал? После общей морали Служкину полагалось найти и растерзать жертву. Служкин бухнул классным журналом по парте перед Градусовым. -- Помолчи!!! -- взревел он. -- Я битый час добиваюсь тишины, а ты рта не закрывал!!! Ты лучше меня географию знаешь, да?!! Давай отвечай, какие основные отрасли нефтехимического комплекса?!! -- Я это... -- соображал Градусов. -- Я болел на прошлом уроке... -- Встань, я стою перед тобой! -- грохотал Служкин. Градусов неохотно совершил странное телодвижение, перекосившись в полустоячем-полулежачем положении. -- Раз на том уроке не был, так на этом слушать должен!!! -- Да ч-щ-що ваша география... -- презрительно прошипел Градусов, постепенно приходя в себя после первого замешательства. -- Слушал я!... -- Это не моя география, а твоя география! -- теснил Служкин. -- Я свою географию десять лет назад всю выучил! Чего ты слушал? Только что я про Тюменскую область говорил -- назови мне хоть главный город там!... -- Эта... Моек... -- опять сбился Градусов. -- Два!!! -- торжествующе рявкнул Служкин. -- Вам же хуже, -- хмыкнул Градусов, валясь обратно за парту. -- Все равно исправлять будете... -- Там посмотрим! -- Служкин схватил классный журнал. -- Фамилия? И это был его тактический просчет. Теперь он мог Градусову хоть голову отрубить, но только не одолеть его. Градусов приосанился. -- Забыл, -- ухмыльнулся он. -- Как его фамилия? -- обратился Служкин к классу. И это был второй тактический просчет, потому что в конфликт ввязывался весь класс. -- Ергин! -- закричали Служкину. -- Черезвысокозабороногопередерищенко! Воробьев! Шварценеггер! -- Это я Шв-в... В-воробьев, не ставьте двойку!... -- Ладно, я сам дознаюсь, -- заверил Служкин, распахивая журнал. -- Агафонов, ставлю два! -- Вороб... Так, ясно. Горохов! -- Горохов он! Горохов! -- заорали с задних парт. -- Горохов в больнице лежит! -- закричали девицы. -- Чего не признаешься, Градусов?... Ой! -- Кор-ровы безрогие! -- злобно прорычал Градусов девицам. -- Теперь дневник, -- выведя в журнале двойку, велел Служкин. -- Дома забыл, -- хмуро заявил Градусов и бросил на парту свой портфель-ранец с надписями и катафотами. -- Обыщите, если не верите. -- Не верю, -- согласился Служкин. Отступать ему было поздно -- гонор сшибся с гонором. Служкин двумя пальцами поднял открытый ранец за нижний уголок и высыпал на пол все его содержимое. -- Ни фига себе! -- завопил Градусов. -- Собирайте мне теперь!... Служкин носком ботинка откинул пару учебников. -- Тетради нет, учебника нет, дневника и того нет, -- брезгливо сказал он. -- Иди домой за дневником, иначе не отдам портфель. Он демонстративно бросил градусовский ранец на свой стол. -- Т-щ-що это я пойду, мне и тут хорошо, -- скривился Градусов, растекаясь по парте, как тесто. Служкин обошел его и взял за ухо. -- Руки уберите!... Уй-я-а!... -- заорал Градусов, вылезая из-за парты вслед за своим ухом. -- Убер-ри, сказал!... Служкин наклонился к его оттянутому уху и шепнул: -- Только дернись, гад, рожей в стенку суну. Он провел согнутого Градусова к двери и вышиб в коридор. -- Козел Географ!... -- заорал Градусов оттуда. -- Едем дальше, -- мрачно сказал Служкин, запирая дверь. -- Итак, какие основные отрасли в нефтехимическом комплексе? Будкин Было воскресенье -- день, когда водопроводчики отключают воду. По этой причине Надя раздраженно громыхала на кухне тарелками, поливая на них из чайника. В комнате на письменном столе громоздились сцепленные проводами магнитофоны. Будкин, напялив наушники, что-то переписывал с одной кассеты на другую. В такт неслышной музыке он кивал головой и открывал рот как будто подпевал. На полу играла Тата: укладывала Пуджика в коляску. -- Спи, дочка, -- говорила она, укрывая кота кукольным одеялком. Служкин лежал на кровати и проверял самостоятельную у девятого "А". Он прочитал работу Скачкова и красной ручкой написал в тетради: "Ты говоришь, что у тебя по географии трояк, а мне на это просто наплевать". Цитата Скачкову была отлично известна. Служкин подтвердил ее оценкой -- 3. Будкин щелкнул выключателем, снял наушники, встал, потянулся и, перешагнув через Пуджика, пошел на кухню. -- Когда, Надюша, обедать будем? -- ласково спросил он. -- Здесь тебе столовая, что ли? Я на тебя не готовлю! -- Я же один живу... Никто меня не любит, никто не кормит... -- Меня это абсолютно не интересует! -- отрезала Надя. -- Ну, я хоть полсантиметрика колбаски скушаю... Жуя, Будкин вернулся в комнату и сел на кровать к Служкину. -- Пуджик, кс-кс, -- позвал он. -- Колбасы хочешь? А нету! -- И он положил колбасу в рот. Пуджик проводил ее глазами. -- Будкин, не буди мою дочку! -- гневно сказала Тата. -- Ладно, не буду, -- согласился Будкин. -- Слушай, Витус, дай мне потрепаться твою синюю рубашку? Мне завтра в гости. -- Возьми, -- безразлично согласился Служкин. Будкин открыл в шкафу дверку и начал рыться в вещах. Вдруг он вытянул длинный лифчик. -- Витус, а это ты зачем носишь? -- озадаченно спросил он. Лифчик вылетел у Будкина из руки -- напротив него, захлопнув шкаф, очутилась разъяренная Надя. -- Ты чего в моем белье роешься?! -- заорала она. -- А мне Витус разрешил... -- глупо ответил Будкин. -- Ты что, совсем спятил? -- налетела на Служкина Надя. -- Там раньше мое барахло лежало... Спутал он полку. -- Пусть у себя дома путает! -- бушевала Надя. -- Как хозяин тут всем распоряжается! Я за него замуж не выходила! -- Так выходи, -- хехекнул Будкин и приобнял ее за плечи. Надя истерично крутанулась, сбрасывая его ладони. -- Убери руки и не лапай меня! Проваливай вообще отсюда!... -- На-дя, -- предостерегающе сказал Служкин. -- Что "Надя"?! Пускай к себе уходит! У самого есть квартира! Сидит тут каждый день -- ни переодеться, ни отдохнуть! Жрет за здорово живешь, а теперь еще и в белье полез! Ни стыда ни совести! Надоело!... -- крикнула Надя, выбежала из комнаты и заперлась в ванной. Тата молча сидела на полу и переводила с мамы на папу испуганные глаза. Пуджик вылез из-под кукольного одеяла и запрыгнул к Служкину на кровать. Будкин неуверенно хехекнул и достал кассету. -- Воды-то в ванной нет... -- пробормотал он. Служкин молчал. -- Я смотаюсь минут на двадцать, -- решил Будкин. -- Пока она успокоится... К обеду вернусь. -- Возвращайся, -- согласился Служкин. -- Но если Надя тебе череп размозжит, я не виноват. Хехекая, Будкин оделся и ушел, шаркая подошвами. "А мне говорят, что Волга впадает в Каспийское море, а я говорю, что долго не выдержу этого горя, -- записал в очередной тетради Служкин. -- 4". Пуджик повертелся рядом с ним, точно утаптывал площадку в сугробе, и свалился, пихая Служкина в бок и бурча что-то в усы. Тата взялась за кукол. Надя выскочила из ванной в том же озверелом состоянии. Видимо, отсутствие воды помешало ей погасить злобу. -- Ты чего молчишь, когда он меня при тебе же лапает? -- набросилась она на Служкина. -- Хоть бы слово сказал!... Муженек!... Он меня раздевать начнет -- ты не пикнешь!... -- Пикну, -- не согласился Служкин, глядя в тетрадь. -- Гос-споди, какой идиот!... -- Надя забегала по комнате. -- Надя, там у меня детский сад! -- закричала Тата. -- Не трогаю я твоих кукол!... -- Не ори на нее. -- Если бы я знала, какой ты, ни за что бы замуж не вышла!... -- А какой я? -- спокойно поинтересовался Служкин. -- Слова от тебя человеческого не дождешься, одни шутки!... -- Без шутки жить жутко. -- Так у тебя кроме шуточек и нет ничего больше!... Пусто за душой! Ты шуточками только пустоту свою прикрываешь! Ничего тебе, кроме покоя своего, не нужно! Ты эгоист -- страшно подумать какой! -- Думать всегда страшно... -- Тебя не только любить, тебя и уважать-то невозможно! -- не унималась Надя. -- Ты шут! Неудачник! Ноль! Пустое место! -- У тебя лапша пригорит, -- ответил Служкин. -- Провались ты со своей лапшой! -- взорвалась Надя. Она умчалась на кухню. Служкин взял новую тетрадь -- с обгрызенным углом. Однажды он уже написал в ней: "Зачем обглодал тетрадь? Заведи новую. География несъедобна". Теперь под записью имелся ответ: "Это не я обглодал, а моя собака". Служкин проверил самостоятельную, поставил оценку и продолжил диалог: "Выброси тетрадь на помойку. Можешь вместе с собакой. В третий раз этот огрызок не приму". Он сунул тетрадь под кота, как под пресс-папье, и встал с кровати. -- Тата, ты на кухню не ходи, я курить буду, -- попросил он. -- Хорошо, -- солидно согласилась Тата. -- Я буду читать сказку. Надя стояла у окна и глядела на грязный двор, сжимая в кулачке ложку. Служкин убавил газ под лапшой и сел за стол. -- Ну, не расстраивайся, Наденька, -- мягко попросил он. -- Пока еще ничего не потеряно. Я тебе мешать не буду. Не вышло со мной -- выйдет в другой раз. Ты еще молодая... -- Не моложе тебя... -- сдавленно ответила Надя. -- Ну-у, я особый случай. Ты на меня не равняйся. У тебя ведь нету столько терпения, сколько у меня. Я всегда побеждаю, когда играю в гляделки. -- Ты мне всю судьбу поломал. Куда я теперь от Таты денусь? -- Если бы тебе была важна только Тата, ты бы мне не наговорила всего того, что я услышал. -- Тебе говори не говори, никакой разницы. Ты тряпка. -- Вот и найди себе не тряпку. -- Кого я найду в этой дыре?! -- Ну, кого-нибудь... Мне, что ли, самому тебе нового мужа искать? У меня никого, кроме Будкина, нет. -- Видеть не могу этого дурака и хама. -- Он не дурак и не хам. Он хороший человек. Только, как и я, тоже засыхать начал, но, в отличие от меня, с корней. В прихожей затрещал звонок. Служкин раздавил сигарету в пепельнице и пошел открывать. Через некоторое время он впихнул в кухню сияющего Будкина. Жестом факира Будкин извлек из-за пазухи пузатую бомбу дорогого вина. -- Это, Надюша, в качестве моего "пардон", -- заявил Будкин, протягивая Наде бутылку. -- О нем поминки, и он с четвертинкой... -- сказал Служкин. -- Не злись на него, Надя. Если хочешь, он тебе свои трусы покажет, и будете квиты... Это ведь твое любимое вино? -- Сообразил, чем подкупить, да? -- агрессивно спросила Надя. -- Смышлен и дурак, коли видит кулак, -- пояснил Служкин, пошел в комнату, повалился на кровать и открыл очередную тетрадку. Тетрадка оказалась Маши Большаковой. После безупречно написанной самостоятельной Служкин прочел аккуратный постскриптум: "Виктор Сергеевич, пожалуйста, напишите и мне письмо, а то Вы в прошлый раз всем написали, а мне нет". Служкин нащупал под Пуджиком красную ручку и начертал: "Пишу, пишу, дорогая Машенька. Читать твою самостоятельную было так же приятно, как и видеть тебя. 5. Целую, Географ". Мертвые не потеют Служкин проторчал на остановке двадцать минут, дрожа всеми сочленениями, и, не выдержав, пошел к Кире домой. -- Ты чего так рано? -- удивилась Кира. Она была еще в халате. -- Выброси свои ходики на помойку, -- буркнул Служкин. -- Кино начнется через полчаса. -- Черт, -- с досадой сказала Кира. -- Ну ладно. Подожди меня тут. -- На лестнице? -- разозлился Служкин, ловко выставляя ногу и не давая закрыть дверь. -- Пятый класс для меня уже пройденный этап. Кира помолчала, разглядывая его. -- Ладно, пройди. Но я тебя не приглашала. Смотри не пожалей. -- Не из жалостливых... -- проворчал Служкин, впираясь в прихожую. -- Ну, я объясняла тебе, в кино иду, -- уйдя в комнату переодеваться, раздраженно сказала кому-то Кира. В комнате послышался хруст дивана, щелканье ременной пряжки, и на порог вышел атлетически сложенный молодой человек с квадратными плечами. -- Этот, что ли, тут самый крутой? -- оглядев Служкина, спросил он. -- Вернись и не лезь в бутылку! -- одернула его Кира. В лифте, взяв Служкина под руку, Кира насмешливо сказала: -- Ты, наверное, хочешь спросить, кто это был? -- Я и так знаю. Брат. Или сантехник. -- И как ты к этому относишься? -- Никак. -- Служкин пожал плечами. -- Атлет объелся котлет. -- Вообще-то он тебе соперник. -- Победила дружба. Они спустились с крыльца и зашагали по мокрому асфальту. Недавно выпавший снег не удержался, растаял, а грязь замерзла. Газоны, по которым разворачивались легковушки в тесном дворе, превратились в барельефы, в черную фигурную лепнину. Студеная поздняя осень старчески слепла. Туманная морось покачивалась между высокими многоэтажками. С их крыш медузой обвисало рыхлое и дряблое небо. -- Если тебе все безразлично, давай вернемся, -- сердито сказала Служкину Кира, памятуя об атлете. -- Ты же сама хотела пойти этот фильм посмотреть. Билеты на руках, Будкин вечером нас встретит. Поздно оглобли поворачивать. И вообще, я же предупреждал, что не люблю американские боевики... -- А я вот люблю, и будь добр это стерпеть. Только в них и можно настоящего мужика увидеть. Они успели приехать вовремя и даже не очень пострадали в автобусе. На щите перед кинотеатром был изображен летящий в звездном небе мотоцикл с голой девкой верхом. Гардероб в фойе не работал, вешалки торчали за барьером как рога оленей. В зеркальном, музыкальном и разноцветно иллюминированном баре красивая продавщица торговала баночным пивом и сигаретами. По фойе слонялась толпа крепышей в расстегнутых пуховиках. Крепыши были с девушками; они, угрожающе глядя исподлобья, пили пиво, мяли банки и с грохотом бросали их в урны. -- Новое поколение выбирает опьянение... -- бормотал, озираясь, Служкин. -- Молодежь тянется к культуре: пришла узнать, чем отличается Тинторетто от "Амаретто"... -- Слушай, помолчи, -- поморщилась Кира. Но Служкин на всем скаку остановиться не мог. Они прошли в зал, сели, фильм начался, а Служкин все еще дребезжал: -- Многомиллионный город терроризирует маньяк-убийца, -- подражая интонациям рекламного ролика, шептал он. -- Полицейский-одиночка вступает в единоборство с бандой. Погони, схватки, каскад головокружительных трюков, настоящие мужчины и прекрасные женщины -- все это в новом американском супербоевике "Мертвые не потеют". В главных ролях -- неподражаемые Реп Паренн и Хруст Реббер... Сюжет фильма был замысловат. Злобный Маньяк крошил всех подряд, носясь на мотоцикле во главе Банды. Банда гнездилась на верхнем Этаже заброшенного небоскреба. Лестницы в нем были взорваны. К себе на Этаж Банда попадала, прыгая с разгона на мотоциклах с крыши соседнего, тоже заброшенного небоскреба. -- Это главная художественная находка авторов фильма, -- прокомментировал ситуацию Служкин. Банда поймала Девку и изнасиловала ее. Причем сам Маньяк делал это, привязав Девку к мотоциклу и носясь по крыше. Потом Банда выбросила Девку вниз со своего миллионного Этажа. Девка, естественно, шлепнулась в машину с мусором и выжила. Девка пошла скандалить в полицию. А начальником полиции был брат-близнец Маньяка. Он Девку арестовал и хотел вернуть огорчившейся Банде, чтобы та все-таки прикончила Девку как следует. Девку охранял Лучший Друг Полицейского. Когда Банда пришла за Девкой, он в страшной Битве погиб, защищая жертву, но успел направить Девку к своему лучшему другу -- Полицейскому. Девка застала Полицейского дома одного, он в слезах листал альбом с фотографиями Лучшего Друга. -- А по выходным он обычно ловит сачком бабочек, -- развил образ Полицейского Служкин. Полицейский был необыкновенно молчаливым и нелюдимым типом. Начальство он презирал, никогда с ним не разговаривал и всегда поступал вопреки приказам. Девку он ненавидел, а Маньяка вообще не считал за млекопитающее. Во всех случаях жизни он произносил только одно слово "Фак!". -- Сейчас Полицейский станет всех рубить в капусту, а начнет с самого наглого и мозглявого, -- предупредил Служкин. -- Если ты уже смотрел, то дай и мне! -- прошипела Кира. -- Разве бы я выдержал дважды прожевать эту ботву?... Дело пошло по служкинскому прогнозу. Братец-Начальник упек Полицейского за решетку, а Девку отдал Банде. Маньяк повез Девку убивать. -- Дурак, -- расстроился за Маньяка Служкин. -- Ему надо было сделать пластическую операцию и сдаться русским. Может, и выжил бы. Но Маньяк был глупее Служкина и жить совсем не хотел. Он привез Девку на свой пресловутый Этаж, опять раздел ее и привязал к "Харлей Дэвидсону", собираясь с Бандой повторить всю Программу. Тем временем Полицейский поднял в тюрьме Бунт, все там погнул и сломал и убежал, повиснув на шасси вертолета. Потом Нью-Йоркский воздушный флот начал биться с ним среди громад Манхэттена. Из горящего вертолета Полицейский спрыгнул на Этаж Маньяка. Свой геликоптер, потерявший актуальность, он направил на соседний дом, с которого Банда и прыгала в свое логово. Дом разнесло к едрене-фене. Пока Полицейский разделывался с Бандой, Маньяк быстро поумнел и решил удрать. Девка погналась за ним, напялив шлем, но ничем не прикрыв срама. Маньяк, Девка и Полицейский дружной стайкой долго носились по карнизам и балконам на мотоциклах. Наконец, Маньяк изловчился прыгнуть, как обычно, на соседний дом -- а дома-то уже и не было. И он гробанулся о мостовую так, что оторвалась непутевая Голова. Голова, кстати, прилетела точно в машину Сенатора, который совсем запутался в близнецах и темных делишках и хотел взорвать Нью-Йорк атомной бомбой. А Полицейский пулей -- конечно, последней -- разнес колесо у мотоцикла Девки, которая хотела повторить полет Маньяка. Девка осталась жива и долго целовалась с Полицейским на фоне финальных титров. Свет в зале зажегся, и публика, уважительно покрякивая, вразвалку двинулась к выходу. -- Ты мне испортил все удовольствие, -- вставая, с холодным бешенством сказала Служкину Кира. Служкин только стонал и держался за голову, волоча ноги. Они вывернули из-за угла кинотеатра на площадку. Уже совсем стемнело -- по-осеннему густо, мглисто, неровно. Синий неоновый свет передней стеклянной стены кинотеатра выпукло и однотонно выделял ряд блестящих автомобилей, похожих на клавиши рояля. -- Вон наш экипаж. -- Служкин кивнул на будкинскую "вольво". Кира неохотно взяла Служкина под руку. И тут из темноты возле машины появилось пятеро каких-то типов. Трое остановились в стороне, один подошел к капоту, а еще один сунулся в открытое окошко, где светилась багровая искра сигареты Будкина. О чем была беседа, никто не слышал, но тип у дверки полез в окно рукой, чтобы открыть машину. Второй тип по-хозяйски уселся на капот. Через мгновение тот парень, что лез в машину, вдруг растопырил руки, словно восклицая: "Да ба-а!..." -- и задом сел в грязный газон. Дверка открылась, Будкин вылез и деловито съездил снизу в челюсть седоку на капоте -- тот, мелькнув подошвами, кувыркнулся на другую сторону. От троицы отделился еще один боец, который добежал до Будкина, а потом резко развернулся и поковылял прочь. Он скрючился, выпятив зад и обеими руками скомкав в горсть штаны в паху -- так отжимают плавки купальщики, не желающие раздеваться. Через миг вся компания исчезла в кустах. Кира присвистнула и сощурилась, разглядывая Будкина. -- За что бился? -- подходя, спросил Служкин. -- Парнишки номером автобуса ошиблись, -- пояснил Будкин. -- Знакомься, старый пень: это Кира, моя... м-м... коллега. -- Очень приятно. -- Будкин сдержанно приложился к ручке Киры. -- Ну, гони к цыганам, -- распорядился Служкин. -- Я бы покаталась, -- нейтрально заметила Кира. -- Э-э... -- озадачился Служкин. -- Я же отец семейства, народный учитель... Мне домой надо. -- А мне не надо. Они втроем замолчали. Будкин грустно поглядел на Киру, тяжко хехекнул и отошел в сторону покурить. -- Ты что-то хочешь спросить? -- поинтересовалась Кира у Служкина. -- Да, в общем, нет, -- подумав, сказал Служкин и открыл перед ней переднюю дверцу. Торжество Который год подряд первый тонкий, но уже прочный зимний снег лег на землю в канун служкинского дня рождения, и Служкин, проснувшись, вместе с диваном поплыл в иглистое белое свечение, такое яркое и неожиданное после темных и тяжелых красок поздней осени. Прямо с утра началась подготовка к празднеству. Надя сердито застучала на кухне ножом. Служкин на четвереньках ползал под кроватью с пылесосом. Пуджик, раздувшись огромным шаром, сидел в прихожей на полке для шапок и шипел на пылесосный шланг. Тата за письменным столом старательно черкала в альбоме цветными карандашами. Потом Служкин носился из кухни в комнату с тарелками. Пуджик, напевая, в своем углу пожирал обильные селедочные обрезки, а Тата пыталась повязать ему на хвост свой бантик. -- Не понимаю, зачем каждый год устраивать такой кутеж? -- недовольно ворчала Надя, шинкуя морковь. -- Ладно бы еще -- дата была круглая!... А так?... Лишь бы нажраться. -- Встреча с друзьями -- это способ выжить, а не выжрать. -- Нашел друзей! Ладно -- Будкин, он все равно припрется. А зачем с ним Рунева? Невежливо тащить с собой подругу, пока она не стала женой. И Колесниковых тоже зачем позвал? Они разве звали тебя на свои дни рождения? Ветке главное напиться, а муж ее вообще дурак, куда он нужен? Тем более они с сыном придут... -- Ну, не ругайся хоть сегодня, -- примирительно попросил Служкин. -- Я вообще могу молчать весь день! -- раздраженно крикнула Надя. К трем часам они поссорились еще раз, но праздничный стол был готов. Надя и Тата поздравили именинника: Надя осторожно поцеловала и вручила набор из одеколона, дезодоранта и крема для бритья, а Тата подарила папе аппликацию -- домик с трубой в окружении елочек. Служкин поднял Тату на руки и поцеловал в обе щеки. В половине четвертого звонок затрещал, и явился Будкин. -- Хе-хе, плешивый мерин, -- сказал он. -- Поздравляю. Теперь на год скорее сдохнешь... Это тебе. -- И он вручил Служкину цветастый двухтомник. -- Знаешь, что купить, сучье вымя!... -- посмотрев на обложку, сдавленно промычал Служкин и двинул Будкина в грудь кулаком. Затем в дверь стеснительно звякнула Саша Рунева. Она подарила Служкину рубашку в целлофановой упаковке и извинилась: -- Мне показалось, что тебе подойдет... Она робко поцеловала его и вытерла помаду платочком. -- Ну зачем же!... -- обескураженно завопил Служкин, хватаясь за щеку, будто у него стрельнуло в зуб. Последними прибыли Колесниковы. Ветка, визжа, повисла на Служкине, а потом перецеловала всех -- и Сашеньку, с которой была едва знакома, и Надю, про которую знала, что та ее недолюбливает, и Будкина, который для такого дела охотно выбежал из сортира. Колесников потряс всем руки и протянул Наде толстую бутылку -- свой подарок. Надя несколько театрально улыбалась гостям. Шуруп вышел из-за родительских ног и солидно пробасил: -- Дядя Витя, я тебя тоже проздравляю. -- Вот, знакомьтесь, -- предложил Служкин Колесникову. -- Вы еще не встречались, хотя я всем все про всех рассказывал. Вовка, это Саша Рунева. Сашенька, это Вовка, муж Ветки. Сашенька и Колесников странно переглянулись. -- Ну что? -- спросил Служкин. -- Метнемся к станкам? -- Он царственным жестом указал на стол. Празднество началось. Пока звучали традиционные тосты -- за именинника, за родителей, за жену и дочку, за гостей, -- Служкин еще сдерживался в речах и поступках, но затем развернулся во всю прыть. Он исхитрялся быть сразу во всех местах, подливал в каждую рюмку, разговаривал со всеми одновременно и в то же время вроде бы сидел на своем месте, не отлучаясь ни на миг, принимал положенные чествования, однако на нем уже похрустывала подаренная рубашка, рядом с локтем скромно притулилась уже на треть початая бутылка Колесниковых, которую Надя спрятала в холодильник, а в двухтомнике, лежащем на телевизоре, очутилась закладка из конфетного фантика на середине второго тома. Первым захмелел Колесников. Он рассказывал Сашеньке людоедские истории о своей службе в милиции. Покраснев и расстегнув воротник, он раздвинул посуду в разные стороны и на свободном пространстве стола ладонями изображал различные положения. -- Мы вот тут, в кустах сидим, а с этой стороны у нас вторая засада. Они приезжают, все на "джипах", все шкафы, в коже, со стволами под мышками. Сходятся на разборку. А мы внезапно по мегафону: "Не двигаться! Бросить оружие!" Куприянов своим кричит: "Атас, засада!" -- и Залымову пулю в грудь! Ну, тут мы... Сашенька слушала невнимательно, крутила в пальцах рюмку, куда со словами "Где Петрушка, там пирушка!" -- то и дело подливал вино именинник. Сашенька механически пила и глядела на Будкина, который учил Тату есть колбасу с помощью ножа и вилки. Тата, пыхтя и высоко задирая локотки, неумело мочалила колбасный кружок, а Будкин брал отрезанные кусочки пальцами и клал себе в рот, всякий раз ехидно подмигивая Наде. Надя, смеясь, возмущалась этим хамством и путано рассказывала Ветке рецепт нового торта. Ветка карандашом для глаз поспешно записывала рецепт на салфетке и рвала грифелем бумагу. Пользуясь свободой, Шуруп покинул компанию и возле кровати безуспешно усаживал Таточкину куклу на спину Пуджика, что лежал в позе сфинкса и невозмутимо дремал. -- Вовка, кончай Сашеньке уши компостировать!... -- кричал Служкин. Через некоторое время он выбежал из-за стола, включил магнитофон и начал отплясывать, как павиан в брачный период. Но его пример никого не воспламенил. Тогда Служкин задернул шторы, погасил люстру и переменил кассету. Медляки сыграли свою роль, и теперь никто не остался сидеть. Колесников приклеился к Саше, Будкин облапил Надю, а Служкину досталась Ветка. -- Что-то твой благоверный предпочтение отдает новым знакомым, -- прошептал ей Служкин. -- А-а, плевать, фиг с ним, -- беспечно отозвалась Ветка, прижимаясь к нему грудью и жарко дыша в ухо. -- Нам же лучше, да, Витька? Я сейчас такая пьяная, мне крутой порнухи хочется... Давай его накачаем, чтобы он у вас заночевал, а потом ты пойдешь меня домой проводить, там и оторвемся... -- Женщина -- лучший подарок, -- ответил Служкин. В дальнем углу, в темноте, Колесников умело и жадно мял Сашеньку, не переставая бубнить: -- На операцию втроем поехали: я и еще двое, омоновцы... Когда Служкин повел Надю, Надя сказала, что ему хватит пить. -- Но долго буду тем любезен я народу, -- доверительно пояснил ей Служкин, -- что чувства добрые я литрой пробуждал... В доказательство после танца он озорно опрокинул еще рюмку. Колесников пошел в туалет, и Саша наконец перепала Служкину. -- Витенька, я так рада нашей дружбе, -- прошептала она, положив голову Служкину на грудь. -- Это не дружба, -- тотчас поправил ее Служкин. -- Это несостоявшаяся любовь. -- Помнишь, я тебе говорила, что у меня ухажер появился?... Ты не думай ничего такого... Ну, цветы дарит, гулять зовет, с работы встречает, и все. С ним легко, ни о чем думать не надо, -- он дурак. Знаешь, кто это? Это Колесников. -- Ну и ну! -- удивился Служкин. -- Ай да Виктор Сергеевич, старая толстая сводня!... Значит, тут все мужики -- твои поклонники? -- Одного я терплю, другого люблю, а без третьего жить не могу... Сашенька потянулась к Служкину губами, и они долго поцеловались. -- А что Будкин? -- напомнил потом Служкин Сашеньке. -- Я не уверена, что он вообще заметил мое присутствие... На кухне, где они курили, Будкин, хехекая, заявил: -- Врет она все, Витус. Она уже напросилась ко мне сегодня на ночь. Вот там и замечу ее присутствие. Просто ей пожаловаться охота больше, чем потрахаться. Давай задушевничай с ней -- тебе же нравится. В дверь неожиданно позвонили, и открыл Колесников. -- В чем дело? -- услышал Служкин его милицейские интонации. -- Кто вы такие? Кого надо? По какому делу? -- Видимо, в паузах звучали и ответы, не доносящиеся до кухни. Колесников подумал и крикнул: -- Виктор, тут к тебе какие-то малолетние преступники пришли. Отцы Служкин выбежал в прихожую и увидел в коридоре Деменева, Тютина, Бармина, Овечкина и Чебыкина с гитарой. -- А мы вас поздравить пришли, -- улыбаясь, сказал Чебыкин. -- Джастен момент! -- крикнул Служкин, вернулся в кухню, схватил колесниковскую бутылку, металлические стопки и помчался обратно. Со школьниками он поднялся по лестнице вверх на два марша, и там все расселись на ступеньках. Служкин разлил. -- Ну, с днем рождения вас, -- солидно сказал Бармин и пригубил вино. Все, кроме Овечкина, выпили. -- Овчину хорошо, -- завистливо сказал Тютин, вытирая ладонью рот. -- Ему пить нельзя. Он на одной площадке с Розой Борисовной живет, и мамаша его с ней дружит... -- Чего там сегодня новенького в школе? -- спросил Служкин. -- Сушку довели. Она деньги считала, а мы украли с ее стола стольник. Она целый урок выясняла, кто украл. Так и не нашла. -- На фиг? Чего на сто рублей купишь? -- Да просто так, на спор. Еще сегодня мы химичке в ящик стола дохлую мышь бросили. Только она ящик на уроке не открывала, а то бы мы поржали, как она визжит. -- Мы не так над учителями прикалывались, -- пренебрежительно заявил Служкин, снова разливая вино. -- Вот, помню, ходила у нас по классу записка: "Это твой носок висит на люстре?" Каждый прочитает и сразу на потолок посмотрит. Наша классная по кличке Чекушка записку отняла, прочитала и сама глазами вверх зырк. Тут мы все и рухнули. Служкин захохотал над собственным воспоминанием. -- Давайте еще клюкнем, и я вам расскажу, -- распорядился он, и все клюкнули. -- Тоже, помню, был какой-то съезд, и у нас в комсомольском уголке повесили ящик с надписью: "Твои вопросы съезду". Через месяц его сняли, а там один-единственный листочек: "А когда в нашей школе откроется мужской туалет на втором этаже?" Отсмеявшись, все снова приняли по рюмке. -- Ну что, Виктор Сергеевич, в поход-то в мае месяце идем? -- спросил Деменев и подмигнул. -- Отцы, блин! -- возмутился Служкин. -- Еще полгода до мая, а вы мне уже плешь проели! Сказал "идем" -- значит, идем. -- У нас уже половина девятых с вами собирается. -- Я столько не подниму, вы чего? Не агитируйте зря. Только из вашего класса. Остальные пусть вон физрука просят. -- Не-е, все хотят с вами, потому что вы учитель клевый. -- Раздолбай я клевый, а учитель из меня -- как из колбасы телескоп, -- опять разливая вино, честно сообщил Служкин. -- У вас на уроках зыко: и побазарить можно, и приколоться... А на других уроках -- только дернись. Вас и доводить-то неохота... -- Ну да. Вон Градусов как через силу старается -- пот градом. -- Градусов -- фигня. Зато к вам на урок, наоборот, двоечники идут, а отличники не хотят. Это потому что вы какой-то особенный учитель, не брынза, как Сушка или там немка... -- Вы Киру Валерьевну не трогайте, -- обиделся Служкин. -- Не доводите ее, она мне нравится. -- А мы видели, как вы с ней гуляли. -- Видели -- так помалкивайте. Лучше вон про Градусова говорите... Отцы понимающе заржали. -- Градусов пообещал вашего кота повесить за то, что вы ему двойку за первую четверть вывели. -- Пятерки, бывает, я ставлю зря, а двойки -- нет. Пусть учит географию, дурак. Я, конечно, понимаю, что никому из вас эта география никуда не упирается, да и устаревает моментально... Однако надо. А Градусова я и сам повешу за... Ну, узнает, когда повешу. -- Он, Виктор Сергеевич, про вас песню сочинил. Ругательную. -- Ну-ка, отцы, давайте, наяривайте. Чебыкин перетащил гитару со спины на живот, заиграл и запел на мотив старого шлягера "Миллион роз": Жил-был Географ один, Карту имел и глобус. Но он детей не любил, Тех, что не метили в вуз. Он их чуханил всегда, Ставил им двойки за все, Был потому что глиста, Старый, вонючий козел... Служкин хохотал так, что чуть не упал с лестницы. -- А вы, говорят, Виктор Сергеевич, тоже песни сочиняете? -- Кто говорит? -- Машка Большакова из "А" класса, -- сознался Овечкин. -- Спойте нам песню, -- жалобно попросил Тютин. -- За мах, -- согласился Служкин. -- Я пьяный, мне по фиг. Он взял у Чебыкина гитару, забренчал без складу и ладу и надрывно завопил на весь подъезд: Когда к нам в Россию поляки пришли, Крестьяне, конечно, спужались. Нашелся предатель всей Русской земли, Ивашкой Сусаниным звали. За литр самогону продался врагу И тут же нажрался халявы. Решил провести иноземцев в Москву И лесом повел глухоманным. Идут супостаты, не видно ни зги, И жрать захотелось до боли. И видят: Сусанин им пудрит мозги, Дорогу забыл алкоголик. От литра Сусанин совсем окосел. Поляки совсем осерчали, Схватились за сабли и с криком "Пся крев!" На части его порубали. Но выйти из леса уже не могли, Обратно дорога забыта. И, прокляв предателя Русской земли, Откинули дружно копыта. От служкинских воплей в подъезд вышла Надя. -- Ты что, с ума сошел? -- спросила она. -- Молодые люди, как вам не стыдно пьянствовать с ним? Ладно -- он, он ни трезвый, ни пьяный не соображает, что можно, а чего нельзя учителю. Но вы-то должны понимать, что можно, а чего нельзя ученикам!... -- Все-все, Надя, -- торопливо поднялся Служкин. -- Дома разберемся... -- Он пошел вниз, оглянулся и подмигнул: -- Спасибо, что поздравили, отцы. А сейчас мне задницу на британский флаг порвут. Пока! -- Нашел с кем дружить! -- с невыразимым презрением сказала Надя в прихожей, запирая дверь. -- Бог, когда людей создавал, тоже не выбирал материала, -- мрачно отозвался Служкин. Темная ночь -- Вовка, я с Шурупом домой пошла! -- громко объявила Ветка. -- Ты оставайся, если хочешь, а меня Витька проводит. Надя, отпустишь его?... Надя фыркнула. Шуруп был усталый и сонный, молчал, тяжело вздыхал. На улице Служкин взял его за руку. Тьма была прозрачной от свечения снега. -- Представляешь, Ветка, я недавно одной своей ученице рассказывал историю нашего выпускного романа, -- неожиданно признался Служкин. -- Приврал, конечно, с три короба... Она затащилась, а мне грустно стало. Давай как-нибудь съездим снова на ту пристань? -- Зачем в такую даль ехать, когда и дома можно? -- Дура ты, -- огорчился Служкин. Они по заснеженным тротуарам тихонько дошли до клуба, и тут Служкин обнаружил, что забыл дома сигареты. -- Блин, Ветка, -- пробормотал он. -- Можно я до киоска сгоняю?... -- Сгоняй, -- согласилась Ветка. -- Только не долго. Я жду тебя дома. Служкин побежал по улице, оставив Ветку с Шурупом, обогнул здание клуба и углубился в парк, который все называли Грачевником. Фонари здесь не светили, и Служкин сбавил ход до шага. В Грачевнике стояла морозная, черная тишина, чуть приподнятая над землей белизною снега. Тучи над соснами размело ветром, и кроны казались голубыми, стеклянными. Дьявольское, инфернальное небо было как вспоротое брюхо, и зеленой электрической болью в нем горели звезды, как оборванные нервы. Служкин свернул с тропы и побрел по мелкой целине, задрав голову. Ноги вынесли его к старым качелям. В ночной ноябрьской жути качели выглядели как пыточный инструмент. Смахнув перчаткой снег с сиденья, Служкин взобрался на него и ухватился руками за длинные штанги, будто за веревки колоколов. Качели заскрипели, поехав над землей. Служкин приседал, раскачиваясь всем телом и двигая качели. Полы его плаща зашелестели, разворачиваясь. Снег вокруг взвихрился, белым пуделем заметался вслед размахам. Служкин раскачивался все сильнее и сильнее, то взлетая лицом к небу, то всей грудью возносясь над землей, точно твердь его не притягивала, а отталкивала. Небосвод как гигантский искрящийся диск тоже зашатался на оси. Звезды пересыпались из стороны в сторону, оставляя светящиеся цар