лиз колодца. Отдушина была узка -- человеку не пролезть. Кто-то должен был вылезти из колодца, взобраться на стену, зарезать стражников, пройти в кладовую, спустить через отдушину мелкие ценные вещи и тем же путем вернуться обратно. Кладовая обычно была заперта, но назавтра сообщник разбойников должен был напоить хранителя кладовой. На рассвете, когда придет народ за хлебом, можно будет покинуть и склад с хворостом. -- Что ж? -- спросил Тухра Клеарха. -- Что ж, -- сказал Клеарх, -- идти в кладовую, верно, надо мне, -- и по общему кивку понял, что этого-то от него и ждали. И прибавил: -- Только я еще поброжу по дворцу. Накануне предприятия собрались в кружок, поели, помолились, принесли в жертву двух петухов -- знамения были благоприятны. Тухра сказал: -- Свидетельствую перед небом, что сокровища во дворце нажиты нечестно, что не ради корысти мы идем на такое дело и не крадем ничего, что бы давно не было украдено, -- а поэтому да минует нас зависть богов. Вечером спрятались в колодце и начали рыть ход. Клеарх и киликиец не рыли -- подлая работа, а сидели наверху. Киликиец ел ячменную лепешку с кунжутом, доел и сказал: -- Не мудрено, что греки такие бедные. У вас нет сатрапов, кто же раздает народу хлеб? -- Просто состоятельные люди. -- А они-то зачем? -- удивился киликиец. -- Чтобы народ сам не взял, -- ответил Клеарх. Клеарх взял светильник, а это был особый, разбойничий светильник, не с жиром, а с нефтью, которая освещает все вокруг и загорается от малейшего нагревания. Так вот, Клеарх взял светильник и поднес его к стенке из пестрого мрамора, прочитал искрошенные надписи и сказал: -- А ведь этот дворец совсем недавно грабил Агесилай! И притом мы делаем то же, что спартанец, только ему за это слава, а нам крест. Тут вынули последнюю землю, и Клеарх с киликийцем пошли в колодец. Клеарх вылез наружу, дождался обхода стражи, закинул веревку за зубец стены, спустился в маленький дворик. Огляделся. Во дворик выходило две мазаные комнатки. В одной, проходной, сидел стражник и не спал, а терпеливо латал кожаный ремешок сандалии. В другой комнате на трехногом табурете лежал узел его с пожитками и ужином. Клеарх понял, что стражник не заснет и не уйдет, а убивать его почему-то не хотелось; Клеарх взглянул на звезды и их расположение и понял, что вряд ли успеет куда-то, кроме кладовой. Тут что-то потерлось о ногу грека. Клеарх вздрогнул, опустил глаза: кот, редкое животное, вроде ласки, от мышей. Клеарх тихо поднял разжиревшего кота и пересадил через подоконник. Тот подумал, подошел к узлу и с урчанием поволок из него куриную ножку. -- Ах ты! Никак эта тварь добралась до курицы! Стражник, отложив дратву, выскочил в соседнюю комнату; Клеарх проскользнул дальше. Через мгновение вслед ему, мяукая и обиженно подняв хвост, побежал кот. Дверь кладовой была действительно открыта. Клеарх скользнул внутрь. О боги! Откуда у персов столько золота, разве, действительно, можно скопить столько золота справедливостью и мерой? Клеарх спустил в дыру мелкие вещи, а крупные сначала смял так, чтобы они тоже пролезли, выбрал себе красивый меч с золотой рукоятью и пошел к двери. За углом опять послышались шаги стражников. -- Ой, -- сказал кто-то, -- а я дверь забыл запереть! Это был пьяный смотритель кладовой! Заскрипел замок... Клеарх понял, что утром его застигнут. -- Мяу! -- сказал он громко и стал царапать ногтем свой плащ. -- Проклятый кот! -- сказали за стеной. -- Он там все платья изорвет! Стражники отперли дверь, полезли внутрь и затерялись с дрянным факелом меж сундуков. Клеарх выскользнул, перебежал комнаты и дворики, накинул веревку на зубец стены, влез, спустился в Колодец. Товарищей в колодце уже не было. Ход с той стороны обвалился. Клеарх молча щупал рассыпавшуюся землю. Где-то кричали петухи. Уже светало. Клеарх вылез наверх, перемахнул по веревке стену, спустился в какой-то сад, побежал меж померанцев, опять стена... Там-то и углядел его с плоской крыши стражник. x x x Дело было серьезное, Клеарха тут же привязали к столбу в присутствии самого Ариобарзана. Схватили и того стражника, что чинил ремешок, принесли кожаный коврик и стали бить от позвонка до позвонка. Имени своего Клеарх решил ни в коем случае не называть и потерпеть до полудня, когда начнется раздача хлеба и товарищи смогут уйти: а то, не ровен час, их поймают, узнают, что в городе он недавно, выяснят, кто такой. Но персидские плети, да еще в большом количестве, -- вещь нестерпимая, Клеарх увидел, что не выдержит. Но тут стражник понял, что пришел его последний час, решил поквитаться с недругами и завопил, что, точно, пропустил вора за долю в добыче, а сквозь наружные ворота его провели Кабус и Фарх. "Вот негодяй, ведь ничего не знает, а невинных людей оговорил", -- подумал Клеарх и потерял сознание. Занялись Кабусом и Фархом, а грека отнесли в каменный мешок. -- Вот, ты товарища просил... Когда Клеарх пришел в себя, он увидел: подземелье, молодой перс, множество крыс. Клеарх поглядел на перса и подумал: "Да ты никак тоже сикофант", -- потому что перс был грязный, а пальцы длинные и тонкие и манеры не простонародные. Перс стал его расспрашивать. Клеарх рассказал все, но настоящего имени своего не назвал, сказал "Онесикрит". Перс кивнул. -- Все, наверное, так и было, только с этим венком тебя обманули: В этой шайке после смерти предводителя многое, наверно, хотели стать на его место и ни один не смог победить. Вот они и решили найти на время постороннего. И я думаю, этот Тухра решил так: "Если он откажется идти во дворец, я скажу, что он трус, убью его и займу его место, а если пойдет, то будет схвачен". Подумал и прибавил: -- Воровские шайки подобно государствам гибнут чаще всего из-за внутренних несогласий. Вечером им дали немного бобовых стручков и воды, перс стал деликатно их есть, а потом вздохнул: -- Ты, Онесикрит, когда-нибудь пробовал медовое желе или фисташки с медом, или смоквы, начиненные тертым миндалем и кунжутом? Клеарх вгляделся внимательнее, вздрогнул и спросил: -- Ты кто такой? Юноша невесело рассмеялся: -- Меня зовут Митрадат, я сын Ариобарзана. -- За что же отец тебя бросил сюда? -- Ему донесли, будто я хочу отравить его, представили яд и гадалку. -- И он поверил? Перс пытался устроиться на камне поудобней, но цепь мешала ему. -- Что ж тут невозможного? -- Почему же он тебя не убил? -- Хотел сначала выяснить, истинен ли донос. -- Выяснил? -- Ну, так донос был ложный, это было ясно с самого начала: разве о таких вещах становится известно до их совершения? Отец и доносчика уже казнил... Клеарх помолчал. -- А почему же он тебя не выпустил? -- Ну, -- сказал Митрадат, -- это вполне понятно. Если он меня в такое место посадил, теперь-то я должен его ненавидеть? С этими словами он лег спать, и Клеарх не знал, что и думать. Ночью, однако, задрожали запоры. Клеарх проснулся; рядом стоял Ариобарзан с факелами и слугами и говорил соседу: -- Ты! Трус и лакомка! Я знаю, что ты отправил царю письмо с жалобой на плохое обращение. Охранник по имени Фарх, сообщник воров, вынес его под мышкой в восковом шарике! Берегись, если оно дойдет до царя! Лучше скажи, с кем из купцов ты его послал, и напиши этому купцу, чтоб отдал письмо! -- Отец мой! -- отвечал рассудительно юноша. -- Трудно мне отсюда жаловаться, и я не знаю, о чем ты говоришь. Тут он показал на Клеарха и стал рассказывать о том, что с ним случилось. -- Теперь ты видишь сам, -- сказал он, закончив, -- что этот человек держался молодцом, а его товарищи сыграли с ним скверную шутку, и я прошу тебя, отпусти его. Лицо Ариобарзана пошло красными пятнами, он велел принести котел с маслом, вскипятить, окунать в него веники и этими вениками хлестать грека, пока тот не запузырится. -- Как ты смеешь, -- сказал он сыну, -- будучи сам в немилости, просить о милости для другого? Клеарха привязали к крюку в стене. Митрадат помолчал и ответил: -- Ахура-Мазда велел говорить правильные слова и делать правильные дела. Мог ли я, зная твою справедливость, умолчать об этом человеке? Тут Ариобарзан велел привести того стражника, который чинил 6ашмаки. Тот, увидев кипящее масло, испугался и сознался, что никаких разбойников не знает. -- Негодяй! -- закричал сатрап. -- Ахура-Мазда запрещает лгать, а ты своей ложью невинных людей обрек на смерть! Еще немного, и грех был бы на моей душе! Тут он повернулся к Клеарху и спросил: -- Ты, Онесикрит, умеешь ли читать и писать? Клеарха отвязали от крюка, и он сказал: -- Умею. -- Ну так я беру тебя к своим писцам и даю одежду и еду, потому что человек, у которого нет занятия, все равно принужден будет воровать. Неделю Клеарх провел среди писцов. А через неделю начальник, Филолай, велел ему ходить самостоятельно и иметь дело с греческими купцами, и Клеарх понял, что рано или поздно кто-то из купцов его узнает. На восьмой день он купил в городе сладостей, фисташек и пальмового вина, вынул из сандалии сонный порошок, который употребляли в шайке, смешал его с вином и сладостями, взял с собой подпилок и веревку и пошел к темнице. -- Куда идешь? -- спросил стражник у ворот. -- Молодой господин спас мне жизнь, -- сказал Клеарх, -- вот хочу проведать и принести угощение. Стражник поглядел, забрал кувшин вина и сказал: -- С молодого господина хватит и остального. То же повторилось и у дверей каменной клетки. Юноши выждали, пока стражники заснут, распилили цепь, переоделись в платье охранников и бежали. В предместье финикийский меняла дал им лошадей, оружия и денег. -- -- Не выдаст ли он нас? -- забеспокоился Клеарх. -- Нет, -- ответил Митрадат, -- я слишком задолжал ему. Если я пропаду, его деньги тоже пропадут, а если я доберусь до Суз и добьюсь от царя места моего отца, то я его не забуду... А вот морем я не могу плыть. Слишком много подарков стребовал я со здешних купцов. Они скакали как бешеные, и Митрадат позволил себе выспаться лишь тогда, когда они оказались в Лидии. -- А в Лидии ты отца уже не боишься? -- спросил Клеарх. -- Кшатрапаваны Лидии и Фригии -- всегда враги, -- ответил Митрадат, -- и вот, к примеру, десять лет назад дядя мой, Фарнабаз, и Тиссаферн воевали друг с другом. Кстати, эта война касалась и вас, потому что Фарнабазу сначала помогала Спарта, а Тиссаферну -- Афины, а потом наоборот. -- Да, -- ответил Клеарх, -- это была страшная война, только в Греции о ней говорили по-другому. Говорили, что Афины и Спарта сражаются за первенство в Элладе, а Фарнабаз, мол, сначала помогал спартанцам, а потом афинянам. Оба посмеялись, и потом Митрадат сказал: -- Не станешь же ты отрицать, что афиняне были разбиты при Эгоспотамах потому, что от них сбежали все гребцы; а гребцы сбежали потому, что персы платили спартанским гребцам по четыре обола в день, а афиняне своим -- по три, и то только в обещаниях; и что афиняне после этого никогда бы не оправились, если бы дядя не отстроил на свои деньги их стены и не снарядил афинянину Конону новый флот, который разбил спартанцев при Книде, и что со времен Кимонова мира войну в Греции выигрывает тот, кому помогают персы? Некоторое время они ехали молча, а потом Клеарх сказал: -- Однако это безумие! Кто может быть слабее царя, у которого один сатрап воюет с другим сатрапом? -- Напротив, -- засмеялся Митрадат, -- в этом сила царя. Кшатрапаваны воюют и шпионят друг за другом, и где же источник власти и осведомленности, как не в раздорах подчиненных? Однако, -- прибавил Митрадат, -- если наместник вздумает воевать не против соседа, а против царя, все другие наместники объединятся против него. И мой тебе совет: никогда не становись на сторону тех, если кто по безрассудству или от отчаяния взбунтовался против царя, если, конечно, не уверен, что сможешь выгодно им изменить. Этой ночью они заночевали в маленькой деревушке. Хозяин пошел вместе с другими на озеро ловить рыбу, а Митрадат лежал с Клеархом на плоской кровле и глядел на удивительное небо и частые звезды и думал, что от Даскилея до Суз девяносто дней пути, а до звезд во много раз больше. Еще Митрадат глядел на звезду Анахиту, которой царь недавно построил храм в Экбатанах, и ему это не совсем нравилось, так как Митрадат был посвящен во все тайны магов, а учение магов ни храмов, ни статуй не терпит. Митрадат продолжал дневной разговор. -- Вот так-то, -- сказал он, -- сила большой страны вытекает из раздоров между равными, которые хотят отличиться в глазах царя, а хозяйственным людям до этого дела нет. А в ваших городках из раздоров между бедняками и богачами вытекает вечная слабость и нищета, и изгнания; и, клянусь Ахура-Маздой, вы делите земли и конфискуете имущества, а потом ломаете голову, почему данники персов богаче свободных эллинов. И начинаете доказывать, что свобода и бедность лучше, чем богатство и рабство! Но я скажу тебе: пока свобода не станет выгодной -- какое это ваше греческое слово, -- экономически выгодной, она ничего не стоит. А видал ли ты, чтоб свободные были богатыми? Потом помолчал и, глядя на звезды, добавил: -- Кстати, понял ли ты, что истинной причиной гнева отца была проигранная битва? И мой план все-таки был хорош, и я бы разбил тебя, если бы не оказался трусом. У Клеарха похолодели кончики пальцев, и он спросил: -- Как ты меня узнал? А надо сказать, что у персов есть такое божество, Фарна, в виде сияния над головой знатных и удачливых. Греки его не видят, видят только персы; и Митрадат в ту ночь увидел Фарну у головы Клеарха и все понял. -- Что же ты, однако, не признался моему отцу? -- Чтобы он не сварил меня в свинце или масле... Митрадат рассмеялся: -- Он бы усадил тебя за свой стол и пожаловал бы тебе больше земли, чем во всей твоей Гераклее! Разве персы убивают врагов, просящих о защите? Разве царь не осыпал милостями и Фемистокла, и Алкивиада, когда народ прогнал их за то, что их победы вызывали слишком большую зависть? Уже светало, когда Клеарх проснулся, взял кувшин с водой и пошел по малой нужде к краю крыши. И вдруг слышит, кто-то точит нож. А голос спрашивает: -- А за людьми управляющего уже посылали? -- Может, сами управимся, их же всего двое? Собеседник возразил: -- Нет, надо связать их и послать за людьми Фарнака. Потому что он предупреждал, чтобы мы таких вещей без его ведома не делали... Клеарх разбудил Митрадата и рассказал о разговоре. -- Вот, -- сказал с тоской Митрадат, -- отец хочет убить меня за то, что я недостоин рода Артабаза, а лидиец хочет убить меня за то, что я -- из рода Артабаза... Бежим! -- Нет, -- возразил Клеарх, -- если мы убежим, они нас догонят и убьют. Надо уезжать со спокойным сердцем. Юноши спустились с крыши, подошли к окну и увидели, как хозяйкин сын осматривает большой нож. Тут они вскочили в окно и прирезали его и двух рабов, а женщину пожалели и привязали к столбу. А потом Митрадат отворил соседнюю дверь и сказал: -- Какая досада! Я забыл тебе сказать: это ведь царская деревня, и здесь ведь ни смокву сорвать, ни свинью зарезать нельзя без ведома управляющего. И точно: за дверью, над желобом для стока крови, лежали два связанных борова. Юноши заторопились, и надо же: на выезде из деревни им попался хозяин с рыбой в корзинке. Клеарх сказал: -- Мы решили ехать пораньше, и хозяйка сказала: если встретите моего мужа по дороге, попросите его проводить вас. У них была лишняя лошадь, и хозяин действительно ехал с ними несколько часов. Клеарх, прощаясь, дал ему две мины: -- Ты уж извини, так получилось, что нам пришлось рано уехать... -- Это было не самое приятное общество, -- сказал Митрадат, глядя вслед провожатому. Клеарх ответил: -- Этот человек вернулся бы, увидел, мертвецов, и за нами вдогонку пустилась бы вся деревня. Тут Митрадат подскакал к нему и хотел обнять, но место было неудобное, он перевесился с лошади и чуть не упал. -- Не время обниматься, -- сказал Клеарх. -- Ладно, -- рассмеялся Митрадат, -- обниму, когда будет время. Однако в Сарды мне теперь действительно нельзя; надо в Ионию: Тирибаз человек страшный, но друг отца. x x x Кшатрапаван Ионии Тирибаз принял Митрадата, как сына, дал ему два городка на пропитание и одежду и сказал: -- Только посмей у меня уехать в Сузы! Эта вражда пройдет быстро, если не идти с ней к царю. А то будет с тобой, как с Сохрабом. Митрадат рассказал Клеарху об этом ответе, и грек спросил: -- А кто такой Сохраб? -- Сын Ростама. Герой Ростам возвел на бирюзовый трон Кай Хосрова, а Сохраба убил как царского врага. Это не совсем так было, но царь сказал: "Мощь Ростама необозрима, если сын будет с ним плечо к плечу, что останется от моего трона?" -- А ты что думаешь? -- помолчав, спросил Клеарх. Кровь Митрадата все еще кипела при мысли о перенесенных пытках, он прокусил губу чуть не до крови и сказал по-гречески: -- А я думаю, что лучше быть Эдипом, чем Сохрабом. Вскоре Митрадат попросил, чтобы Тирибаз внес Клеарха в список своих друзей. -- Он -- анарья, -- отказался кшатрапаван. "Анарья" по-персидски значит то же, что "варвар" по-гречески. Тогда Митрадат велел Клеарху явиться на следующий день на пир и непременно опоздать. Клеарх так и сделал и, войдя, увидел, что пир уже в полном разгаре: золотые блюда, серебряные павлины, гости в тончайшем виссоне, благовония, венки, розовая вода. Знатный перс поднялся навстречу опоздавшему греку, поцеловал и обнял. Гости дивились, и многие негодовали. -- Знайте же, -- сказал Митрадат, -- этот человек мне дороже отца, ибо отец, когда даровал мне жизнь, думал лишь о своем удовольствии, а Клеарх, спасая мою жизнь, мог утерять свою... Митрадат посадил Клеарха подле себя и, когда уже все поели, вымыли руки и начади пировать с вином и музыкантами, сказал ему: -- Я обещал обнять тебя тогда, когда от этого будет прок, и, как видишь, исполнил обещание. Теперь многие будут приходить к тебе с просьбами, чтобы ты походатайствовал за них. Однако говори мне, сколько тебе дали, потому что эти люди будут норовить обмануть тебя и дать мало за то, что стоит гораздо дороже. Так прошел месяц, и однажды Митрадат сказал Клеарху: -- Я слышал, что ты вчера не принял просьбы от одного финикийца и вообще ты скопил меньше денег, чем мог бы. Клеарх промолчал. -- Ладно! -- сказал Митрадат. -- Этот финикиец действительно бесчестный человек. Возьми его к себе и делай с ним, что хочешь, пока он не признает, что должен тебе двадцать талантов. Или у вас так не делают? -- Нет, -- сказал Клеарх, -- у нас так не делают. В Греции, когда разоряют богатого человека, добро отдают не другому человеку, а всему народу. Клеарх взял к себе финикийца, однако пытать не стал, а обращался с ним хорошо. Финикиец в благодарность отдал ему двадцать талантов золота и сказал: -- Я буду молить за тебя того, чье имя благословенно в вечности, чтобы, когда с тобой случится то же самое, ты попал бы в руки человеку столь же милостивому. Эти слова запали Клеарху в сердце. И вот однажды, когда Клеарх отдыхал, в саду раздался крик: -- Клянусь Зевсом, я проучу этого взяточника и негодяя! И тут же какой-то огромный человек, пьяный и с обнаженным мечом, перемахнул через глиняную стену и бросился на Клеарха. Двое рабов пытались было схватить его, человек подхватил их и шваркнул о стенку, подскочил к Клеарху, вонзил меч в низенький столик и закричал: -- Клянусь Зевсом! Ты ответишь за все! Тирибаз послал меня и солдат в поместье Митрадата, а наглец управляющий стал жаловаться, что мы портим его рабынь! У меня под началом тысяча здоровых мужчин, как они могут обойтись без баб? А когда я окунул его в озеро, чтоб он успокоился, эта дрянь явилась со взяткой к тебе! Тут Клеарх расхохотался, потому что узнал греческого наемника Биона, того, которому помог бежать. А Бион, хоть и был пьян, тоже пригляделся и вскричал, пораженный: -- Клянусь Зевсом, ты ли это! Да я всем говорил: вот человек, который может разорить всю Фригию, а то и Лидию! А ты вот славную выгоду променял на позорную! Через месяц поехали на несколько дней на охоту: Митрадат и Tax, внук Тирибаза. Клеарх был с ними. Митрадат сказал Клеарху. -- Царь велит мне ехать в Сузы, и я не знаю, зачем. Поедешь ли ты со мной или останешься здесь? Потому что, сказать по правде, если ты поедешь со мной, я не знаю, чем эта поездка кончится, а если останешься здесь, я боюсь, что у тебя не будет поддержки. Клеарх оборотился к Таху и сказал: -- Тирибаз опять собирается воевать с ионянами. Позволь мне быть у него на службе, а те деньги, что у меня есть, пойдут на наемников. Я думаю, -- повернулся он к Митрадату, -- это самый верный способ не лишиться того добра, что ты мне дал. И еще ты можешь всегда помнить, что мой отряд в твоем распоряжении. На том и порешили. x x x Два года как был заключен между греками царский мир. По этому миру Спарта владычествовала над всеми греческими городами Европы, а Персия над всеми греческими городами Азии. Греки говорили, что этот мир заключил Анталкид, в Сузах говорили, что этот мир заключил царь, а в Ионии говорили, что этот мир заключил сатрап Ионии Тирибаз. Пока, однако, Тирибаз ездил к царю с Анталкидом, управлял Ионией его злейший враг Струф. Струф взял в союзники афинян и вместе с ними помог критскому тирану Эвагору подчинить себе весь остров. Спартанцы, впрочем, нанесли флоту афинян поражение, а на суше захватили в плен Тиграна, зятя Струфа. Иначе говоря, афиняне, уже подписавшие мир с царем, помогали по просьбе сатрапа Ионии царскому врагу Эвагору, спартанцы же, будучи в войне с царем, били его врага. От этого или от других причин, но азийские города не согласились с условиями мира и сказали, что бедность и свобода лучше рабства и процветания. Эфес, Родос, Самос, Книд и критский тиран, почетный гражданин Афин Эвагор вступили в союз; им помогали карийский династ Гекатомн и Афины. Тирибаз набирал наемников из собственных средств; средств не хватало. Ведь налоги, что получает наместник, подобны льду, что кладут перед ним на пиру: чем больше почета, тем больше рук, передающих лед. И глядишь, лед был большой, а стал маленький, а руки у всех стали влажные. Тирибаз это знал и не очень-то любил людей с влажными руками. Tax рассказал деду о просьбе Клеарха. Тот выпрямился, глаза его потемнели от гнева. -- Так! Ты опять якшался с этими анарьями? -- Только с Клеархом и другом его Митрадатом. -- Другом или подружкой? -- закричал в бешенстве наместник. -- Я запрещаю упоминать имена этих двоих в моем присутствии. На следующий день Тирибаз заснул и увидел сон: перед ним был златорогий баран, и какой-то обнаженный человек подбежал к этому барану, схватил барана за заднюю ногу и за рог, перевернул и сломал ему шею. После этот человек убежал. x x x Тирибаз, кшатрапаван Ионии, не любил эллинов. Надо сказать, что царь Дарий, обустраивая царство, не имел понятия о наилучших методах правления; он упорядочил подати и меры веса, что же касается языков и законов, это он оставил на усмотрение каждой области, полагая, что закон, наилучший во всех отношениях, может оказаться наихудшим в отношении Лидии, Арахосии, Дрангианы или Бактрии. Поэтому Тирибазу, бывшему наместнику Армении, не нравились порядки Ионии и то, что персидская знать вместо поместий живет в греческих городах; он, однако, ничего не менял и только велел прогнать рыночных торговцев с площади перед дворцом, предназначенной для военных упражнений и игры в мяч. Почему-то греческие наемники шли к нему толпой, а за высокомерие почитали, как бога. Ходили, правда, нехорошие слухи, что Тирибаз не разрешил грабить. Никто, однако, не сомневался, что еще до осени покончат и с Эфесом, и с восстанием. Тирибаз долго не хотел даже слышать о Клеархе, но Tax, а потом и греческие командиры, особенно добряк Бион, извели его своими просьбами. Он согласился и сказал: "Я знаю, это принесет мне несчастье, но от судьбы не уйдешь". В начале месяца гиакинфия вдруг пришло царское распоряжение: плыть на Кипр и воевать с Эвагором. Тирибаз созвал во дворец командиров, греков и персов отдельно. Бион вошел и увидел, что перед домом играют в чоуган: это такая игра, в которой конники гоняют мяч. Очень похоже на немейские игры, только там, скажем, полноправные граждане бегают в полном вооружении на глазах других полноправных граждан, а в чоуган играют только знатные, и смотрят на них жены, сестры и старики. Один из конников подскакал к Биону и соскочил с коня. Это был Клеарх. -- Ну что, -- сказал Клеарх, -- я тебе говорил, что персы воюют не для выгоды, а для славы. Так это и есть! Ведь если мы возьмем Эфес, это принесет выгоду Тирибазу; а если отправимся на Кипр, то некоторая выгода будет царю, а Тирибазу ничего, кроме славы. Бион изумился и спросил: -- Не стоит ли объяснить это Тирибазу? Тут они обернулись и увидели, что рядом с ними стоят Тирибаз и Tax, и Tax, верно, перевел деду разговор. Наместник наклонил голову и сказал: -- Друг мой Клеарх! Я созвал греческих командиров узнать, как у вас с припасами на дорогу, а со своей славой я сам разберусь. На следующий день наместник Ионии Тирибаз проснулся во вторую половину ночи, называемую уша, и долго молился, подкладывая в огонь благовония. У него шумело в ушах, и он думал, что это силы тьмы, которые в час рассвета сильнее всего смущают душу; когда он кончил молиться, ему доложили, что на площади, с которой он велел прогнать торговцев, собрались греческие наемники; он вышел на второй этаж, отогнул занавесь и стал смотреть. Отец, дед и прадед Тирибаза, наместники Армении, были всегда верны царю, а во дворцовых склоках не участвовали. Восемнадцать лет назад Кир, младший брат Артаксеркса, владыка всей Малой Азии, взбунтовался и пошел на брата войной. Царица Парисатида была всемогуща и считала младшего сына более достойным царства. Все, однако, изменилось, когда узнали, что войско Кира почти наполовину состоит из анарьев: греков, пафлагонцев, киликийцев; и мало кто встал на сторону человека, растоптавшего честь своего народа. Тирибаз оказал царю Артаксерксу немалые услуги в битве при Кунаксе, а быть благодетелем царя так же опасно, как быть его заимодавцем. Притом же царь обещал Тирибазу в жены свою дочь, а потом раздумал и женился на ней сам. С той поры царь очень обиделся на Тирибаза, так как считал, что Тирибаз должен обидеться на него. Царь обласкал Тирибаза и послал его в Ионию, которая была много богаче горной Армении и где у Тирибаза не было ни корней, ни вассалов. В Ионии Тирибаз увидел, что та же причина, мятеж Кира, которая в Азии по ту сторону Галиса усилила могущество подавившей мятеж знати, Азию по эту сторону Галиса наполнила завистливыми варварами. Эти люди не стеснялись ходить обнаженными, испражняться и извергать пищу в присутствии других; они занесли к персам вещь омерзительнейшую -- любовь к юношам; а над лучшим из браков, между сестрой и братом, потешались. Врожденная рабу привычка к подчинению делала их, однако, отличными солдатами: так же, как в своих крошечных городах они приучались считать себя не целым, но частью целого, так и в отрядах привыкли слушаться командиров. Тирибаз всегда глядел на мир как воин. Он считал, что царство -- это когда правят, опираясь на знать, на вооруженных конников. Полис -- это когда правят, опираясь на гражданское пешее ополчение. А тирания -- это когда правят, опираясь на наемников. Тирибаз видел, что персидские наместники в Малой Азии ведут себя, как греческие тираны. Митрадат внушал ему омерзение; Тирибаз боялся за душу внука. Итак, Тирибаз глядел на площадь. Толпа кричала, вокруг нее неподвижно стояли армянские конники Тирибаза, греки глядели на них, видимо, пугаясь, и кричали еще громче. Конников было около сотни. Командир их, Tax, внук Тирибаза, и еще один армянин, Вараздат, поднялись во дворец и отыскали наместника. -- Они не хотят на Кипр, они хотят в Эфес. Кричат: нам платит не царь, а Тирибаз, и делать мы будем то, что прикажет Тирибаз. Tax и молодой командир явно считали, что наемники правы. Тирибаз молча обмахивался ддинным концом белого пояса. -- А на Кипр, -- продолжал Tax, -- они не пойдут иначе, как за прибавку к жалованью. Вниманием толпы завладел новый оратор. Tax покраснел от удовольствия. -- Он говорит: надо соединиться с эфесянами! Говорит: человек не обязан слушаться царя, если тот желает ему зла! Тирибаз смотрел вниз, на две тысячи грязных греков и две сотни конников с золотыми бляхами и гранатовыми яблоками на концах копий. -- Ты все-таки хорошо выучился по-гречески, -- усмехнулся он. -- Или этих смутьянов слишком много? Tax вспыхнул от стыда, схватился за меч и сказал: -- Густую траву легче косить. -- Так иди и скоси. -- Но распоряжение царя... -- Думай о собственных грехах, а не о поступках царя. Tax повернулся и побежал. В это время сквозь толпу проехали два всадника: Клеарх и Митрадат. Клеарх наклонил голову, сказал: -- Друг мой! Мне кажется, тебе все же не стоит ехать к царю, и еще тебе стоит переменить свое мнение о том, что восстание не может быть удачным. С персидским войском -- несомненно. Но не с греческими наемниками, ведь уже со времени восстания Кира Египет независим, а причина тому то, что войска Ахориса почти сплошь из греков. И на помощь Тирибазу придут и ионяне, и карийцы, и тот же Эвагор. -- Дело, Клеарх, не в войсках, а в Тирибазе, -- ответил Митрадат. -- Тирибаз очень любит пирог с глухарями. Такой пирог с глухарями Дарий как-то послал деду его, Виване. Вивана отломил кусок и бросил любимой собаке, та поела и сдохла. Вивана задумался и сказал: "Если я съем пирог, то умру, а если не съем, то ослушаюсь царя и утрачу честь. Разве смерть не лучше позора?" И съел. Митрадат помолчал и прибавил: -- Оронт, царский зять, и Тиссаферн, оба враги Тирибаза, пропустили через свои земли шесть тысяч греческих наемников в надежде: либо они разорят Армению, либо Тирибаз возмутится. И в Армении царь ничего не смог бы с ним поделать. Эти старые персы -- они всегда, унижаются перед царем, и сквозь унижение их проглядывает больше тщеславия, чем сквозь дыры плаща Антисфена. Тирибаз не слышал этого разговора, а только увидел -- Tax выскочил из дворца с безумными глазами, Клеарх и Митрадат перехватили его. Юноши заспорили; Tax побежал к конникам, Митрадат -- во дворец, а Клеарх вышел на площадь, влез на возвышение и стал говорить. Тирибаз смотрел сверху. Клеарх говорил долго, выпростал руки из-под плаща и взмахивал ими, словно бросал зерно. Наемники кричали сначала, как голодные гуси, потом как гуси сытые. Тирибаз обернулся -- рядом с ним стоял Митрадат. -- Что он говорит? -- спросил перс. Но в переводе на персидский за посеребренной решеткой дворца речь звучала совсем не так, как на площади. -- Говорит, что подобает сначала разбивать главного противника, и если разбить Эвагора, то Эфес сдастся сам. Говорит, что царское недоверие Тирибазу -- вздор, ведь сражаться царь велит с тем самым Эвагором, которому помогал враг Тирибаза Струф. И, стало быть, это Тирибазу величайший знак, а Струф теперь прах и пыль в царских глазах. Еще говорит о святилище Афродиты на Кипре, где жрицы бесплатные... О тирании Эвагора. Эфес не дадут грабить, а Кипр дадут... Просит для удобства счета: кто хочет воевать против тирана, пусть стоит, как стоял, а кто хочет воевать, против свободного народа, пусть станет на одно колено. Тирибаз посмотрел вниз, на толпу: охотников становиться на колени не нашлось. -- Хуже, чем скотина! -- сказал он. -- Даже скотину не убедишь, что камни -- это сено. Удивительные, однако, у греков обычаи. Колдун он, что ли, твой приятель? -- Отчасти, -- отвечал Митрадат. -- Но колдовству этому обучают за деньги люди, называемые риторами. И уметь говорить с народом у греков считается обязательным, как у нас -- молиться. Спартанец Лисандр, когда замыслил переворот с целью овладеть всей Грецией, первым делом обратился к ритору, Клеону Галикарнасскому, и тот сочинил для него речь, которую потом нашли в пожитках покойника. -- Это, верно, клевета?! -- поразился перс. -- Тем показательней, -- возразил Митрадат. -- Ведь если бы тебя хотели выставить мятежником, то, согласись, никто не представил бы царю речи, обращенной к народу, а представил бы тайное письмо, вроде этого, -- и тут Митрадат вынул из складок одежды пергамент. Это было письмо, от царского зятя, Оронта, давнего врага Тирибаза, к одному из командиров, Дадухии, в нем Оронт спрашивал в числе прочего, нельзя ли надоумить на скандал греческих наемников. Митрадат ушел, а наместник долго стоял, закрыв глаза. "Как будто Оронт или Митрадат, или царь может причинить мне зло, -- думал он. -- Как будто кто-нибудь, кроме меня самого, может причинить моей душе зло!" Наконец он открыл глаза и увидел, что в забытьи разорвал длинный белый пояс, который поклонники Ахура-Мазды носят с совершеннолетия и концами которого машут каждый раз, когда хотят прогнать злых духов. На площади воины успокоились, выдали зачинщиков мятежа и уже несли откуда-то свежие розги; конники Таха все так же глядели на греков. Тем же вечером Клеарх и Tax отправились поговорить с Дадухией. По возвращении Клеарх сказал командирам, что Дадухия в походе участвовать не будет, так как помер от какой-то порчи, a Tax уткнул глаза в пол и покраснел, как девушка, так как Ахура-Мазда запрещал персам лгать. x x x Клеарх и внук Тирибаза Tax высадились на острове в середине лета, в месяце гармападе; и на третий же день было сражение. С обеих сторон дрались греческие наемники: одни дрались за свободу Ионии, другие -- против тирана Эвагора. Что же до армянских конников, товарищей Таха, в войлочных шапках и с тростниковыми луками, -- эти дрались с вишапами. Все, однако, кончилось ничем: войска развернуло, как гигантский жернов, правое крыло персов опрокинуло левое крыло Эвагора, а правое крыло Эвагора стало на место левого крыла персов. Tax, по общему мнению, дрался лучше всех; его стащили с коня веревкой с петлею, он отбился, но коня увели. Вечером Клеарх явился к Таху в багряный шатер с серебряными колышками. Возле шатра копошились двое рабов, копая канавку для отвода воды. Клеарх вошел; Tax лежал на ложе, завернувшись с головой в покрывало с золотыми кистями и плакал. Клеарх стал его утешать по-персидски и говорить, что Диотим (командир Эвагора) не получил преимущества. -- Конь мой, -- ответил Tax, перевертываясь, -- у Диотима. Золотистый, и белые кольца на ногах. "Да, -- подумал Клеарх, -- все-то я не выучусь по-персидски". Он, собственно, вот зачем пришел: перебежчик донес, что Эвагор посылает в город Амафунт отряд и ящики с казной. Если взять сотню всадников, можно догнать и перебить ночью. -- Кто же станет драться ночью, когда не видно ни доблести, ни трусости? -- возразил Tax. x x x А на следующий день Бион переоделся в крестьянскую одежду и пошел посмотреть на вражеский лагерь. Вот он вышел за ворота, идет и видит: впереди какой-то плешивый старик погоняет ослика, на ослике бурдюки с вином, едет торговать во вражеский лагерь. Тут Бион подумал: "Клянусь Зевсом! Ведь это будет подозрительно, если я явлюсь с пустыми руками!" Бион связал плешака и кинул в канавку, а ослика погнал дальше сам. По дороге пришло ему в голову, что неплохо бы убедиться, что за товар продаешь, да и солнышко припекло. Ручья, однако, поблизости не нашлось. Бион подумал и выпил неразбавленного вина, и оно ему так понравилось, что он пробовал товар еще три раза. Вот к полудню пришел он во вражеский лагерь, а вино в нем уже играло. Он стал осматривать лагерь и продавать вино и, когда все распродал, сел у костра и заслушался оратора. А оратор говорил, что персы, не сумев покорить эллинов оружием, решили добиться своего деньгами, и не кто иные, как они, единственная причина раздоров в Элладе. "И вот пример, -- говорил оратор, -- недавно Агесилай завоевал половину Азии, разграбил и Сарды, и Даскилий! И Тиссаферна провел, заставил сатрапа ждать его со своим войском в Карий. А спартанец отправился во Фригию. И тогда-то, почуяв гибель, персы послали в Элладу сражаться тридцать тысяч золотых царей, нарисованных на золотых дариках, и по всей Элладе города возмутились против Спарты, и эфоры велели Агесилаю возвращаться. Не лучше ли было бы, однако, всем грекам объединиться и искать общих выгод в войне против персов? Разве справедливо, чтобы эти люди, изнеженные и малодушные, рабы по природе, ходили в волочащихся одеяниях и золотых браслетах, а свободные эллины получали от них жалкую наемную плату? И, клянусь, их раззолоченное оружие не прибавляет им силы, зато прибавляет зависти у их врагов". Бион, человек прямой и открытый, заслушался оратора, ведь сам он хотя и аркадянин, служил наемником в войсках у Агесилая и очень жалел, что .вместо того чтобы идти за сокровищами Вавилона, пришлось возвращаться в Элладу. И он сжал кулаки и громко закричал: -- Клянусь Зевсом, ты прав, афинянин! Тут на него стали оборачиваться, и один сказал: "Что тебе за дело, киприот, до эллинов". А другой: "Да ты по выговору аркадянин". А третий: "Да уж не лазутчик ли ты?" Тут Бион хотел было убраться восвояси, но оратор закричал: "Отведем к командиру, пусть разбирается!" Схватили под локти и повели. Тут холодный пот прошиб Биона, так что весь хмель с него слетел, и он стал говорить, что живет за соседним леском и участок у него три плефра, чеснок да лук-порей. И тут -- надо же такому случиться -- вдруг из толпы выскочил тот самый плешивый старикашка, у которого Бион забрал по пути вино, вцепился, как репей, и закричал: -- Это вражеский лазутчик, и вино, и осла он отнял у меня! -- весь трясся от жадности и колотил грека руками и ногами, так что многие наемники стали даже возмущаться, что плешак готов человека из-за осла съесть. А плешак заплакал и сказал: -- Люди добрые, отведем его не к Евкрату, а к Диотиму, потому что повесят его все равно, но Евкрат заберет моего осла себе, а Диотим подарит его мне... Посмеялись и пошли к Диотиму. Того, однако, в палатке не оказалось. Напротив был дровяной сарай, Биона отвели туда, и крестьянин стал опять его бить и привязывать к столбу посредине так старательно, что Бион сказал ему: -- Эй, приятель, я не виноградная лоза! Наемники, соскучившись, ушли; плешака оставили в сторожах. Тот, наконец, выдохся, вынул из-за пазухи лепешку и стал ее есть. Биону было досадно, как никогда в жизни, и при виде лепешки так и заурчало в животе. Он вздохнул и сказал: -- А все-таки это была замечательная речь. -- Друг мой, -- откликнулся плешак, -- это была очень глупая речь, потому что Агесилая победили не персидские деньги, а спартанская ограниченность. Не сам ли он выбирал: защищать родину или повторить подвиг Кира? Тому, кто задумал покорить Азию, надо думать не о единстве греков, а о единении наемников, а про Грецию забыть, что она существует. Тут плешак снял бычий пузырь с головы и бельмо с глаза -- и Бион увидел, что пред ним не кто иной, как Клеарх. -- Надеюсь, я не сильно тебя бил, -- сказал Клеарх, распутывая узлы, -- но иначе мне не поверили бы и не оставили с тобой вдвоем. И потом, это тебе наука за прост