ось найти методику их считывания и фиксации. Таким образом мы приходим к, условно говоря, рабочим чертежам, и это будет именно ваш чертеж - не мой, не Петрова и не Сидорова, причем вы на этом чертеже окажетесь именно такой, каковы вы сегодня - или были в момент, к которому записывать нет надобности, потому что она и не гибнет, это каждому ясно... - Вы не обижайтесь, - сказала Сеня и дотронулась до его руки. - Я ведь сказала, что я глупая... Но ведь все-таки надо, чтобы душа это созданное вами тело как-то... ну, одушевила? - Ну естественно, - сказал Землянин так, если бы ему предложили доказать, что один на один равно двум. - Она и одушевляет. - Как? - Знаете, Сеня, - сказал Землянин после небольшой паузы, - тут есть всякие технологические и другие тонкости, и без специальной подготовки их трудно... Я ведь ни одного из своих открытий и изобретений пока не патентовал и не собираюсь, откровенно говоря, так что не могу даже дать вам что-нибудь почитать по этому поводу... А знаете что? Если это дело вас интересует не только из-за мамы, но и, так сказать, более широко - идите ко мне работать ассистентом, что ли... Все поймете, всему научитесь и станете сами оживлять людей... Разве это не благородное дело, которому стоит посвятить себя? - Ой, Вадим Робертович, вы серьезно? - Неужели, Сеня, я стал бы с вами шутить об этом! - Ну, я не знаю... Я ведь вас совсем не... Да и вы меня... - Ну, хорошо, Сеня, - сказал Вадим Робертович как только мог решительно. - Давайте сделаем так: над моими словами вы подумаете, немедленно отвечать не надо. Поймите только, что люди нам все равно понадобятся: за нашим делом - громадное будущее! Это сегодня наш кооператив еще беден и не может позволить себе... Но именно потому всякий, кто сейчас придет нам на помощь... - А как вам представляется будущее? - Ну, это настолько ясно... Мы будем в специальных помещениях записывать людей еще при их жизни, желательно в годы расцвета человека, или, как говорили древние, акмэ. И впоследствии, если будут заявки на реставрацию этой личности, ее без всяких сложностей можно будет восстановить в наилучшем варианте... - А кто же будет подавать такие заявки? Землянин моргнул. - Ну, собственно, о таких деталях мы еще не думали, да и это, мне кажется, вопрос непринципиальный. Может быть, какие-то собрания граждан, комитеты, не знаю... Главное, что люди, чтобы удостоиться впоследствии такой заявки, волей-неволей начнут жить как-то лучше, станут честнее, добрее, отзывчивее, стремясь завоевать авторитет, уважение, любовь окружающих, наконец... - И настанет царство Божие на Земле, - сказала Сеня. - А вы не верите? Но в бессмертную душу - верите? - Вадим Робертович... вы воскресите мою маму? - Я ведь обещал уже! Неужели вы думаете, что я способен обмануть вас? Вас! Что-то такое прозвучало в его голосе, что Сеня внимательно взглянула на него и потупилась. - Хотите, - сказала она, - я вам почитаю стихи? - Конечно, хочу! - не задумываясь, ответил Землянин... Но тут мы с вами их покинем. Нескромно было бы и дальше подслушивать, а кроме того, как раз наступило самое время нам немного перевести дыхание. ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 Грузовик ревел, как разъяренный буйвол, тупым носом едва ли не расталкивая толпу; люди расступались неохотно - казалось, опасность попасть под колеса мало кого пугала, словно бы все перестали бояться смерти. А может быть, так оно и было? Грузовик вновь и вновь взрыкивал, выпускал, подобно каракатице, синий непрозрачный шлейф, удушливый к тому же, шофер, до пупа высунувшись из окошка, извергал разные обороты речи, столь же плотные, как и выхлопные газы - ничто не помогало, и уже представлялось, что машина так никогда и не прорвется сквозь сплоченные ряды, не достигнет двора, забитого людьми еще плотнее даже, чем переулок. Двор был обильно расцвечен лозунгами и плакатами, вроде: "Ветераны имеют право!", "Заказам коренных москвичей - зеленую улицу!", "Партия коммунистов-монархистов призывает к восстановлению исторической справедливости", "Верните нам бабушек!" - да всего и не перечислишь, и не надо. Малочисленная группа милиционеров с трудом защищала рейчатую дверь кооператива от вторжения массового заказчика; капитан Тригорьев, надсаживаясь, что-то кричал толпе, но за ее слитным гулом ни слова не разобрать было, никакое усиление не помогало. Просто с ума сойти, что творилось нынче во Втором Тарутинском переулке, да и вчера, и позавчера ничуть не легче было. Грузовик наконец остановился, всего лишь на десяток-другой метров не довезя груз: большие аккуратные ящики из гладко обструганных досок с черными маркировочными надписями не по-русски. Шофер бесприцельно плюнул и закурил сигарету. Людей скапливалось все более. Кто-то истошно взывал: "Какой список идет? От какого числа?", в ответ ему другой не менее зычно добивался ясности: "Где запись? Заново кто записывает?". Совсем рядом с кабиной грузовика двое обменивались информацией: "Говорят, запись уже на следующий год идет, на апрель месяц". - "Нет, - отвечал собеседник, - вроде бы на июль уже". Тут в разговор негромко, ненавязчиво вступил третий: "Хотите быстрее? Здесь кооперативчик такой образовался, гарантируют исполнение за месяц". "Сколько берут?" - полюбопытствовал первый. "Шестьсот за голову", - кратко ответствовал предлагавший. "Ничего, - буркнул второй, - обойдемся". Борец за быстрое обслуживание не стал уговаривать - видимо, не очень-то гонялся за клиентурой пиратский кооператив, шестьсот рублей для многих теперь были деньгами несерьезными, большинство платило, не торгуясь. Вдруг шум усилился, но не повсеместно, а избирательно - в одном только направлении, и там началось некоторое дополнительное движение: люди сжимались, освобождая проход. Это появились среди людей двое, направлявшиеся к кооперативу, сразу узнанные многими: А.М.Бык шел, а с ним - Федор Петрович, оставивший казенную "волгу" на площади: ее здесь вряд ли встретили бы доброжелательно. Перед ними двумя и теснились люди, выделяя пространство для пути. Федор Петрович лишь солидно-укоризненно приговаривал: "Товарищи, товарищи...". Бык ступал молча, с видом крайне озабоченным. Завидев несколько в стороне застрявший грузовик, он сразу же повернул туда - люди и здесь очищали дорогу, хотя нельзя сказать, что кооперативные дельцы шли беспрепятственно: то один из толпы, то другой хватал за плечо, за рукав, заговаривал, пытался всучить какое-то письмо или кто знает, что там было; А.М.Бык никак не реагировал, Федор же Петрович никак не мог отказаться от привычного словечка: "Товарищи, товарищи...". К грузовику их все же пропустили. А.М. задрал голову. "Ты что загораешь?" - поинтересовался он сердито. "А тут проедешь? - обоснованно возразил водитель. - Сунется какая-нибудь глядь под колеса - ты сидеть будешь?". Не вступая в дискуссию по существу. Бык влез на высокую подножку и обратился к окружающим - негромко вроде бы, но все оказалось слышно: "Прошу пропустить машину с оборудованием, учтите: чем скорее смонтируем, тем больше примем заказов". Тут же отыскались в толпе энтузиасты порядка, заговорили, обращаясь к совести и разуму, стали теснить других, расчищая на этот раз уже широкую дорогу, шофер немедля завел мотор и тронулся. А.М.Бык так и не слез с подножки и ехал теперь, гордо возвышаясь над толпой, на лице его было выражение, как у гумилевского капитана - брабантские манжеты, правда, отсутствовали. Федор Петрович - ничего не поделаешь - шел вплотную за грузовиком, стараясь не отстать, но выражение лица имея такое, словно грузовик специально и ехал только для того, чтобы расчистить ему, Федору Петровичу, дорогу. Дышать, правда, трудно было, черт знает что испускал грузовик из выхлопной трубы, однако на что не пойдешь ради успеха любимого дела, а Федор Петрович успел уже кооперативное дело полюбить куда больше партийной работы - хотя связей с последней еще не порывал, потому что политическая погода была двусмысленной какой-то, звезды то затуманивались, то снова начинали сверкать ярко-ярко - звезды на генеральских погонах, конечно, другие Федора Петровича не интересовали. Доехали. А.М.Бык тут же стал скликать доброхотных грузчиков. Федор Петрович не забывал добавить: "И список, товарищи, составьте всех, кто будет участвовать, список учтем!". Уговаривать не пришлось, ящики сняли и понесли на руках бережно, как сырые яйца - хотя от последних уже как-то отвыкли, но навыки сохранились. Милиционеры у дверей вежливо пропустили начальство и снова неумолимо сомкнули строй; правда, никто и не пытался прорваться: все понимали, что там, за дверью, идет тонкая работа и помехи только повредят. А.М.Бык и Федор Петрович вступили в лестничную прохладу и полумрак. "Уф", - сказал Федор Петрович, утираясь платком. "А ты как думал?" - ответил на это А.М.Бык. Но и тут, внизу, покоя не было. Та часть подвала, что не столь давно еще дремала в пустоте и паутине, явно преображалась: ремонт уже завершился, на забетонированном и покрытом пластиком полу монтировали оборудование, шесть ванн стояли в ряд, не такие, как та, первая - старая бытовая, с отколовшейся местами эмалью, но шведские, фаянсовые, белоснежные, со специальными креплениями для колпаков, накрывавших их во время процесса. Дальше, позади операционного зала - так называлось теперь это помещение, - в другой комнате, тоже просторной, где капитан Тригорьев едва не сломал ногу при своем незаконном вторжении в кооператив - стояли компьютеры, другая дверь вела в щитовую, еще одна - в растворную (конечно, не раствор для каменщиков приготовлялся там, но те тонкие субстанции, из которых все мы состоим - и вы, и вы тоже). Складское помещение оказалось слишком тесным, настоящий склад еще предстояло создать. "Дозаторы привезли, - сказал А.М.Бык бригадиру монтажников (кооперативных, разумеется, высокооплачиваемых, но зато и работяги были сплошь кандидаты и доктора технических, один только затесался физико-математических, и еще один, что было вовсе уж непонятно - филологических наук), - и центрифугу тоже. Сейчас начнут спускать. Готовы?". Бригадир только кивнул, не теряя времени на разговоры. Отсюда А.М.Бык и Федор Петрович направились на старую территорию - в ту, левую половину подвала, где еще недавно А.М. тратил свое драгоценное время на то, чтобы лично объясняться с заказчиками. Теперь на его месте (но стол был уже другой, куда более достойный) сидел молодой человек, так одетый и причесанный, что его и в Министерство Иностранных дел не стыдно было бы посадить; у Федора Петровича таких молодых людей было множество на примете, с улицы сюда никого не брали. До сих пор мы с вами попадали в этот подвал в идиллические времена, когда тихо здесь было, тепло и спокойно. Не то теперь. В комнатке толпились стар и млад, обоего пола. Тихий старичок, неиссякаемо печальный, сидел на стуле в дальнем от двери углу, и непохоже было, чтобы ему удалось когда-либо обратить на себя внимание; то же хотелось сказать и о двух старушках, оттесненных к самой стене - но терпение старости бывает беспредельным (терпеть - единственное, чему учит нас долгая жизнь), и старушки такие в конце концов своего все же добиваются. В большинстве же тут был народ тертый в очередях, ничего и никого не пугающийся и не смущающийся, привыкший ходить по чужим головам, переть грудью, разгребать локтями, а то и кулаками окружающую субстанцию, и если потребуется, хоть по потолку, но добираться до нужного места. Вот куда уходит энергия, сэкономленная в производственном процессе, которому беззаветно предаваться мы давно уже разучились. Как можно в такой обстановке работать, нам лично совершенно непонятно; молодого человека, однако, она нимало не беспокоила, и он вдумчиво, не тратя лишнего времени, разговаривал с очередным клиентом, кому повезло только что опуститься на тот самый стул, на котором сиживал при нас капитан Тригорьев, участковый инспектор. - Итак, - сосредоточенно спрашивал молодой человек, - сколько лет, вы говорите, было утраченному? - Тринадцать, - отвечал собеседник, непроизвольно всхлипывая. - Значит, год рождения семьдесят седьмой... Имя, отчество, фамилия? Не спеша и отчетливо, пожалуйста. - Влажной. Блажной Иван Федорович... - Какова же причина столь печального события? - Это какого события? - звучало настороженное. - Да смерти, понятно. Умер, умер отчего? - Да от старости, от чего же другого. Пора пришла, и умер. И убедительная просьба - вернуть безутешным... - Так-с. Блажной Иван Федорович, умер от старости... Э-э, постойте-ка! - Нет, это вы погодите! Как это - умер? Кто? - Блажной Иван Федорович. Только как это - от старости в тринадцать лет от роду? - Да вы что говорите-то! Вот он - я, перед вами сижу. Блажной Иван Федорович. Что же вы меня прежде времени хороните? Я жаловаться буду! - Это вы - Блажной? - Кто же еще? - И верно. В таком случае, кто покойник? - Ну Чарлик же! - Полностью - фамилия, имя, отчество... - Да какое отчество, если он кот? - Кот? - Как ни странно, молодой человек ни в малой мере не утратил самообладания. - Не по адресу "обратились. Животных не восстанавливаем. Только людей. - Ну, - звучало уже не агрессивно, а почти ласково. - Раз людей можете, то уж одного котика для вас - раз плюнуть. Вы уж окажите содействие, я вам очень благодарен буду... И рука просителя сделала как бы непроизвольное, легкое, но для внимательного взгляда ясное движение к внутреннему карману. - Котов не восстанавливаем, - повторил молодой человек в той же тональности. - А вот и нет! - заговорил заказчик уже целой октавой выше. - Восстанавливаете котов. Доказать могу! Значит, только своим, да? Так получается? - Было два таких случая, - с неиссякаемым терпением объяснил молодой человек. - Кот и канарейка. Их запись не удалось отфильтровать от записей основного объекта, и они восстановились. Как своего рода побочные явления. Если бы вы заказали восстановление кого-либо из близких, то случайно могло бы и там... Но вы же видите - мы и людей всех не можем удовлетворить, а вы хотите, чтобы мы на кошек время и место расходовали. Негуманно, гражданин. - Кого-нибудь из близких, - сказал Блажной Иван Федорович, - мне в наши времена не прокормить. Сами знаете. А на кота еще хватило бы... Но на лице молодого человека уже возникло такое фундаментально-непреклонное выражение, что неудачливый заказчик невольно приподнялся, а клиент, дышавший ему в затылок, сделал движение, чтобы занять стул - и с изумлением убедился, что на стуле уже сидела одна из тех старушек, которых только что едва не по стене размазали - и уже объясняла свою потребность невозмутимому молодому человеку... А.М.Бык и Федор Петрович увиденным остались довольны и вышли, чтобы теперь подняться по лестнице наверх. Не так давно тут еще жили люди, однако, благодаря усилиям Федора Петровича и вложенным средствам, весь этаж теперь был освобожден, и в нем разместилась контора с бухгалтерией и прочими нужными подразделениями. У А.М.Быка был тут свой кабинет, а для Федора Петровича помещение только еще ремонтировалось, поскольку он пока еще не переизбрался и ждал конференции. Перед кабинетами, как и полагается, находилась приемная, небольшая, но комфортабельная. В ней за изящным столиком сидела секретарша, дама неполного среднего возраста, эффектная и строгая; на вошедших она, однако же, взглянула ласково. Звали даму Сирена Константиновна. - Что нового, Рена? - поинтересовался А.М.Бык прежде, чем проследовать в кабинет. - Все в порядке, - ответила она голосом низким и приятным. - Принято шестнадцать заказов, два выданы, два в процессе. - Данные эти она считала с дисплея, поскольку ее рабочее место было оборудовано компьютером (ай-би-эмовским: отечественный - слишком большая редкость). - Каменный век, - сказал А.М.Бык, обращаясь к обоим присутствующим. - Если мы вскоре не начнем выпускать продукцию сотнями, народ нас просто растерзает. - Почему у вас окно закрыто? - недовольно спросил Федор Петрович. - Задохнуться можно. Задохнуться, правда, помешал бы кондиционер, но с открытым окном было бы, конечно, еще лучше. - Галдеж, - ответила Сирена Константиновна. - Невозможно работать, Федор Петрович. И, словно подтверждая слова секретарши, гул за окном еще усилился. А.М.Бык подошел к окну и решительно распахнул его. Сирена Константиновна зажала уши. Бык высунулся. Дополнительный шум возник оттого, что какая-то не очень многочисленная группа людей, при галстуках и кейсах, ухитрившись как-то пробиться к милицейскому посту, теперь весьма желала быть пропущенной, в ответ на что капитан Тригорьев просил не создавать беспорядка и встать в общую очередь на запись. Главарь же группы, потрясая каким-то удостоверением, настаивал на своем. - Павел Никодимович! - крикнул сверху А.М.Бык. - Кто это там качает права? Участковый инспектор пожал плечами. - Да какая-то ревизия вроде... - Что за ревизия? - насторожился А.М.Бык. - Что за ревизия? - транслировал капитан Тригорьев. - Районного финансового отдела, - холодно ответил предводитель группы. - И налоговой инспекций. Согласно решению райисполкома. - Пропустите, - распорядился А.М.Бык, выпрямился, затворил окно и сказал соратникам: - Новые новости. - Что там? - поинтересовался Федор Петрович. - Ревизия районного масштаба. - Ага, - сказал Федор Петрович и ухмыльнулся. - Не выдержал все-таки коллега. Решил подставить ножку. - Кто? - Да здешний хозяин. Считает, что я ему дорогу перебежал. А кто виноват, если он вовремя не подумал, куда податься... Сирена Константиновна! Соедините меня с - ну, вы знаете: с Седовым. - Сию минуту, - откликнулась секретарша с готовностью. - Из кабинета? - Да, - согласился Федор Петрович. - Так, чтобы я с ним говорил, когда они войдут. - Думаешь? - спросил А.М.Бык. - Так лучше, - ответил Федор Петрович. - Тебе виднее, - согласился А.М.Бык. - А не покатят потом? - Кому? - спросил Федор Петрович с обильной иронией в голосе. Бык только кивнул, считая, видимо, тему исчерпанной. Федор Петрович скрылся в кабинете, а в приемную уже входили ревизоры. Было их, ни много, ни мало, семь человек, все - в государственных, в узенькую полосочку, костюмах, аккуратненько причесанные и крайне серьезные. Возглавлял их небольшого росточка рыжеватый мужчина с гордо запрокинутой головкой. - Безмыльцев! - представился он громко и отчетливо. - Попрошу указать нам удобное для работы место и выдать всю документацию. - Прошу в кабинет, - сухо пригласил А.М.Бык. - Одну минуту, - остановил его Безмыльцев. - Хочу заранее предупредить вас: в случае, если помещение нас не удовлетворит, будем разговаривать в моей машине, где все сказанное запишется на магнитофон. И уж будьте уверены, вы скажете все, что я от вас потребую! - Прошу, - еще суше повторил А.М. В кабинет все они вошли как раз в тот миг, когда Федор Петрович говорил в телефон: - Николай Варфоломеевич, опять работать не дают, снова какая-то ревизия, уж не знаю, чего они хотят, просто делами некогда заниматься. Никак не могут отрешиться от навыков, понимаешь ли, командно-бюрократической системы... - Он помолчал и послушал. - Кто возглавляет? Сейчас... - Безмыльцев, - подсказал А.М.Бык. - Безмыльцев, - сказал Федор Петрович в трубку. - В кино? Не знаю, может и тот самый... Ах, вы знаете? Стукач? Ну, может быть, нам-то от этого что? Да пусть он хоть десять раз бабник, это еще не основание, чтобы он являлся сюда с какой-то шайкой... - Я попрошу! - грозно сказал Безмыльцев. - Пожалуйста, - сказал Федор Петрович, протягивая ему трубку, из которой и сейчас доносился чей-то командный голос. Товарищ Безмыльцев сделал отвергающий жест. - Не хочет разговаривать, - перевел Федор Петрович это движение на язык слов. - Примете меры? Хорошо, Николай Варфоломеевич, мы рассчитываем. Да? Не сомневайтесь. Все будет в порядке. Он положил трубку. - Я человек твердый и решительный, - отрекомендовался Безмыльцев. - Так что будьте любезны выполнить мою просьбу. Учтите: у меня и здесь в кейсе имеется включенный диктофон. - А пожалуйста, - сказал А.М.Бык. - Работать можете здесь. Это, конечно, чужой кабинет, но другого пока предоставить вам не можем. Документацию? Сию минуту. - Он подошел к столу, нажал кнопку. - Сирена Константиновна? Документацию, пожалуйста, ревизорский комплект. Уже в следующую секунду в кабинете возникла Сирена Константиновна, державшая в руках стопку футляров с дискетами. - Вот здесь все, пожалуйста, - сказала она и положила дискеты на стол. - Тут все, с самого начала деятельности, - сказал и А.М. - Ну, не будем больше отвлекать вас. Работайте. Наступила пауза. - А, собственно, где же документация? - не совсем уверенно спросил один из узкополосатых. - Вот это она и есть, - сказал А.М.Бык. - Где же накладные, платежные требования, соглашения, ведомости, договоры? - Да здесь все! - повторил А.М.Бык с некоторым уже нетерпением. - Вам что, бумажки нужны? Это, извините, уровень застойного периода. Вот компьютер - приступайте... - Попрошу не саботировать! - грозно произнес Безмыльцев. - Немедленно предоставьте все необходимое! - Им, наверное, распечатки нужны, - предположила Сирена Константиновна. - Ну, это вам придется неделю ждать, - сказал А.М.Бык с некоторым пренебрежением в голосе. - У нас и бумаги столько нет в конторе, шутка ли. Что же, приходите завтра, что-нибудь попробуем... Полосатая шестерка нерешительно глядела на Безмыльцева. - Хорошо, - сказал он твердо и решительно. - В таком случае, сегодня мы ознакомимся с вашим производством. Все равно нам предстоит все проверить на вредность, на экологичность, уровень охраны труда... - И пожарную опасность, - подсказал один полосатик. - И пожарную опасность, вот именно. - А пожалуйста, проверяйте, - сказал А.М.Бык, делая широкий жест. - Здесь, в приемной, в прихожей - где угодно. - Нам угодно прежде всего в цех, - сказал Безмыльцев. - А в цех посторонним доступ запрещен, - сообщил А.М.Бык. - Значит, мы, по-вашему, посторонние? - Федор Петрович, - сказал А.М. - Разве они только по-моему посторонние? - Я стою на той же точке зрения, - ответил Федор Петрович. - А вы. Сирена Константиновна, как полагаете? - О, точно так же, - сказала Сирена Константиновна, обаятельно улыбаясь. - Ах, вот как! - сказал Безмыльцев грозно. Неизвестно, что услышал бы он в ответ. Но как раз в этот миг за окном снова усилился шум, производимый прежде всего чьим-то пронзительным голосом - и голос этот, видимо, был знаком Безмыльцеву. Он заторопился к окну. - Отворите, пожалуйста! - выразил он настойчивое пожелание. А.М.Бык с готовностью отворил, и Безмыльцев высунулся. - Эсхил Вильямович! - завидев рыжую головку, возопил обладатель оперного фальцета. - Там на углу вашу "вольву" шпана курочит, стекла уже повыбивали, сейчас крышу топчут! - Милиция! Куда смотрит милиция! - твердо и решительно воззвал Безмыльцев. Милиция, стоявшая внизу, именно в это время с интересом смотрела на него, не покидая, однако, доверенного ее вниманию поста. Товарищ Безмыльцев сделал движение, едва не перенесшее его по другую сторону окна, но вовремя удержался и повернулся к присутствовавшим в кабинете. - Вот видите, - с грустью сказал Федор Петрович. - А поговорили бы с Николай Варфоломеичем, может быть, и обошлось бы добром... Безмыльцев дико глянул на него и вылетел в дверь, с места развив вторую космическую скорость. Его команда последовала за ним - без такой, впрочем, прыти и с выражением сдержанного сочувствия на лицах. - Есть мнение, - сказал Федор Петрович, - считать инцидент исчерпанным. - Целиком поддерживаю, - ответил А.М.Бык. - Давайте-ка работать, дела невпроворот... Как, заказ Тригорьева у нас пошел в производство? - Сейчас в процессе, - немедля ответила Сирена Константиновна. - Надо, надо, - одобрительно сказал Федор Петрович. - Они по совести служат. - Только ли они, - сказал А.М.Бык. Федор Петрович лишь усмехнулся. 2 Многое изменилось, не правда ли, с тех пор, как мы впервые оказались под кровлей кооператива? А ведь скоро сказка сказывалась, да не скоро дело делалось. Ускорилось же оно тогда, когда А.М.Бык совместно с Федором Петровичем решили, что есть уже все основания выводить кооператив на глубокую воду. Механизм такого вывода прост, хорошо отработан и обоим нашим деятелям (впрочем, Федору Петровичу в большей степени) был досконально известен. Поэтому начали они с того, что пригласили журналиста из большой популярной газеты "Дни нашей жизни". Газетчик направлялся на свидание с кооператорами без особого воодушевления. Захваченный, как и все мы, магистральными событиями преобразования нашей жизни, он занимался в эти дни преимущественно тем, что пытался проанализировать сходства и различия великого множества рецептов радикального и коренного улучшения экономики, политики, экологии, морали и нравственности - того великого множества, какое к описываемому нами времени успело не только возникнуть, но стало уже как-то и надоедать всем, начиная с первых людей руководства и кончая контингентом домов для престарелых. Однако, увидев и услышав, корреспондент, что называется, загорелся и набрал материала на три больших стояка в газете, из которых после всех сокращений, неизбежных в любом периодическом издании, два четырехколонных стояка все же получились и были опубликованы почти без промедления как раз в дни переговоров между Президентом СССР и Председателем Верховного Совета РСФСР по поводу пятисот дней. Разговор с журналистом происходил в той самой лаборатории, где в те дни стояла, как мы помним, всего лишь одна старая ванна, в которой тем временем возникал очередной клиент. Присутствовали, кроме обоих директоров. Землянин и девушка Сеня, к тому времени начавшая уже постигать тайны необычного ремесла, которое, подобно шахматам, относилось частью к науке, частью же к искусству, и только от игры в нем ничего не было, и от политики, возможно, тоже. Сеня, впрочем, в разговоре не участвовала, хотя корреспондент и пытался было ее вовлечь; вообще, у мужчин при виде ее почему-то сразу возникало желание вовлечь ее во что-нибудь. Сеня не поддалась и лишь тихо сидела в теплом уголке на табуретке; было у нее такое свойство - присутствуя, как бы исчезать для всех, как если бы она умела становиться невидимой. Потом, по ходу разговора, появлялись в лаборатории и другие люди. Но не станем забегать вперед. Журналист, увидев обстановку лаборатории, сперва покрутил носом: впечатления вся эта свалочная арматура не производила. Нехотя стал он слушать, потом потребовал доказательств, еще потом - свидетелей. Предусмотрительный А.М.Бык их, как вы уже поняли, подготовил, и когда пятым по счету дал свои показания капитан милиции Тригорьев, журналист уже почти поверил, когда же - шестым - перед ним предстал Амелехин А.С. и мягко и проникновенно сказал: "Писатель, глядь ты, глядь, слушай внимательно, банные ворота, пусть мне спать у параши - здесь не лапшу варят, тебе на уши вешать, глядь буду, верь профессору, он меня лично вытащил, я там полный срок отлежал - десятку в строгой изоляции, и это, хочешь, вся кодла тебе подтвердит - хочешь, глядь?", - когда он это сказал, журналист поверил окончательно и стопроцентно и зарядил в аппарат новую кассету. Потом свидетели вышли, причем с порога Амелехин еще раз намекнул: "Смотри, глядь, если что не так будет - как бы не пришлось профессору и тебя вытаскивать, а очередь сейчас длинная, успеешь отвыкнуть жить!" - но это уже лишнее было, газетчик уже уверовал и стал сторонником и даже поклонником. Вот и все, чем мы хотели предварить официально опубликованный текст. Копирайт, напоминаю, принадлежит газете "Дни нашей жизни", при перепечатке ссылки на нее обязательны. Привыкайте вести себя по-людски. "Журналист: Знаете, Вадим Робертович, даже в наше время коренных перемен как-то трудно всерьез произносить и принимать такие сочетания слов, как "воскрешение людей", к которым мы всю жизнь относились, как бы сказать, несерьезно, что ли. С вами так не было? Вы сразу привыкли? Землянин: А мы этих слов как раз и не употребляем. Они, я бы сказал, слишком эмоциональны, а у нас тут на протяжении почти всего процесса - точная наука и техника. Восстановление - вот термин, которым мы чаще всего пользуемся. Восстановление народного хозяйства, восстановление ленинских норм партийной жизни - это ведь все было? Ну, а у нас - в буквальном смысле слова восстановление человеческой личности. Всего лишь, и никаких эмоций. Ж.: И вот вся эта техника, все то, что я вижу вокруг... А.М.Бык: Производит убогое впечатление, не так ли? Да, это все буквально подобрано по домам, по свалкам, начинали ведь с нуля, денег не было, спонсоров так и не нашли... Но ведь не это главное. Вот вы - человек пишущий и знаете: разве для того, чтобы написать хорошую книгу, обязательно нужен мраморный стол? Нет, на мраморном хорошо играть в биллиард, а книгу можно и на кухонном написать, и на табуретке можно. Вот мы и начинали с табуретки. Ж.: И добились, судя по тому, что я увидел и слышал, блестящих результатов. З.: Я бы так не сказал. Во всяком случае, если в слово "результаты" вкладывать практический смысл. Вот смотрите: процесс восстановления человека, или, как мы тут на своем жаргоне говорим, "ванна" занимает неполных четверо суток. Значит, если мы хотим восстанавливать ежедневно по одному человеку, нужны как минимум четыре ванны, а у нас - одна. А что касается самой теории и конструкторских разработок, то они возникли, когда кооператива еще не было, это продукт индивидуальной трудовой деятельности. Ж.: Вашей деятельности. З.: Ну, было бы глупо отрицать это. Но, как вы понимаете, моей заслуги в этом нет. Ж.: Простите, но этого я как раз не понимаю. З.: В самом деле? Ну, подумайте: Пушкин, скажем, создал великую поэзию. Или Гете. Их ли это заслуга? Нет, я считаю - это заслуга природы, создавшей их такими. Ведь создание этой поэзии было для каждого из них делом естественным и необходимым, их способом жизни. Пушкин не заставлял себя работать, напротив - тяжело переживал, когда работать не мог. Понимаете теперь? Для каждого из нас сунуть, скажем, руку в огонь - противоестественно, болезненно, опасно, для того, чтобы сделать это, нужно заставить себя; вот за такой поступок человека надо хвалить, это его заслуга. А если некто, скажем, в жаркий день полез в воду купаться - это что, заслуга? Нет, это естественный и приятный поступок, природа создала человека так, что в жаркий день ему и приятно, и полезно охладить свои кожные покровы при помощи относительно прохладной воды, а потом за счет ее испарения с поверхности тела... Вот так и со мной. Природа создала меня способным на это, мне очень нравилось заниматься теорией, а теперь и практикой, в чем же моя заслуга? Нет, если хвалить, то скорее уж тех, кто дал мне возможность осуществлять мои замыслы - вот как присутствующие здесь, например... Ж.: О них мы еще будем говорить. А сейчас хотелось бы услышать более конкретно: как вы начали думать об этом, как все стало получаться... З.: Знаете, я не уверен, что удастся все вспомнить... мне кажется, вы не прочь настроиться на то, что я - какая-то необычная личность, этакий вундерменш или юберменш... А я человек совершенно обычный, я бы сказал даже - обыденный, и родился общепринятым способом, и рос, и учился, не перескакивая через классы, в самой обычной школе, без уклона, и в детстве мечтал стать моряком, а не физиком и не кибернетиком; и, когда приходило время, вступал, куда полагалось, а куда мне не полагалось по разным причинам - не вступал, и где не надо было быть - не бывал, и в чем не надо было участвовать, - не участвовал, рос тихо, а потому и не привлекался, не подвергался и не имел. Зато поступил, хотя и с некоторым запозданием и не могу сказать что беспрепятственно, туда, куда хотел, а хотел я туда, где были теорфизика и кибернетика - тогда она только-только перестала быть буржуазной лженаукой. Учился неплохо, и неплохо же проходил практику на одном московском предприятии, так что хотя закончил и без красного диплома, но на меня уже была заявка, и я остался тут. Узкой специальностью моей были некие измерительные приборы... Ж.: Вы не могли бы поточнее? Видимо, здесь вы приближаетесь уже к сути... З.: К сожалению, поточнее не имею права. Ж.: То есть я понимаю так, что за границу вы не ездите? З.: Да, невыездной из соображений безопасности - но последний год уже... Зато по стране я поездил много. Вместе с моими приборами, разумеется, то есть теми, в разработке которых принимал участие, меньшее или большее, и которые я обслуживал, и уже считался заметным специалистом в этой узкой области... Кстати, именно в одной из командировок, когда проводилась очередная серия измерений - ну, после испытания изделия - мне удалось подметить один побочный, возникавший в процессе измерений эффект. Он был непредвиденным и, кроме того, совершенно ненужным, никому не мешавшим и не помогавшим - однако же, неизбежным. Ну вот, чтобы вам было яснее, приведу такой пример: ночью в темноте вы, чтобы увидеть нечто, вам нужное, направляете на него луч света. И видите. При этом вам все равно, начало ли это "нечто" при освещении отбрасывать тень, или нет: она вам не помощь и не помеха, ее вполне могло бы не быть - однако же она есть, и без специальных ухищрений вам от нее не избавиться. Вот мне и удалось увидеть нечто, в принципе подобное этой неизбежно возникающей тени. Самое удивительное - что я почти сразу догадался о сущности явления, но понимание перспектив пришло позже, куда позже! Ж.: То есть, именно тогда и совершилось открытие? Что же - вы выскочили из ванны с криком "Эврика"? З.: Не совсем так. И по многим причинам. Во-первых, я был одет, а ванны в радиусе многих километров просто не было, да и выскакивать из укрытия в тот миг было бы крайне опасно для здоровья. А во-вторых, я люблю семь раз измерить, а потом еще семь, и только тогда хвататься за ножницы. Так что тогда я просто-напросто промолчал. Зато очень много думал. Потом; через несколько месяцев, было еще одно испытание - и эффект подтвердился и на сей раз. Еще через полгода - то же самое. А в промежутках сперва были одни только мысли, потом уже кое-какие прикидки на бумаге, - перейти на компьютер я еще не решался, мне казалось, что это нарушило бы интимность процесса, все-таки компьютер - это не я, это уже кто-то другой... Попытки найти нужную математику, потом стали появляться какие-то схемы, крайне примитивные, наивные, как я сейчас вижу... Но если неотступную мысль можно без особых натяжек сравнить с обуявшим бесом, то могу сказать, что лукавый уже вселился в меня и чем дальше, тем больше одолевал и толкал на всякие, не очень разумные, быть может, поступки. Во всяком случае, тогда так казалось. Ж.: Например? З.: Ну, например, я добился перевода из моего учреждения в другое, хотя при этом потерял очень ощутимо в зарплате. Ж.: Перестали платить за степень? З.: Нет, остепениться я и до сегодня не собрался, как-то не было нужды... Просто там должность была пониже, да и уровень всего хозяйства другой. Зато я получил доступ к вычислительной технике такого уровня, какой... какой я даже и не знаю, откуда у нас возник. То есть откуда географически - ясно, но каким образом... Ж.: Ну, в конце концов это не имеет решающего значения. Важно то, что вы туда попали. З.: К тому времени я уже достаточно четко представлял те возможности, какие раскрывал мой побочный эффект, и угадывал даже тот путь, каким следовало двигаться, чтобы осуществить эти возможности на практике. Пришла пора создавать принципиальную конструкцию аппаратуры, а затем и перевести замысел с бумаги в материал. Ж.: И тогда... З.: Нет, совсем еще не тогда. Я понял лишь, что мне надо уйти и из этого учреждения, чтобы пополнить мое образование, а именно - заняться химией. Это, как вы понимаете, еще более разрушительно сказалось на моем бюджете... Ж.: Интересно, как отнеслась к этому ваша семья? Жена? З.: Ну что вы, я не женат и никогда не был. Конечно, такой жизни ни одна женщина, я думаю, не выдержала бы. Ну, может быть одна из десяти тысяч, но ведь ее еще найти надо. Инфляция уже и тогда ощущалась, хотя не так, конечно, как сейчас. Ж.: Ну, это уже другая тема. Итак, пришла пора химии... З.: Она завершилась почти одновременно с созданием первой действовавшей установки. Ж.: Кто помогал вам в ее создании? З.: Никто, я ее сделал сам, руки у меня растут нужным концом, недаром, наверное, предки мои были ремесленниками... Ж.: Да, слава русских ремесленников известна. З.: Совершенно верно. Май предки, правда, были немецкими ремесленниками, но это дела не меняет. Если бы я сам не научился - не представляю, как смог бы я платить и слесарям, и стеклодуву, и электронщикам, да еще и несунам - тем, у кого приходилось доставать нужные детали... Одним словом, действующая модель возникла, и я стал думать об ее практическом применении. Ж.: Вот тут мы подошли к вопросу, который меня очень интересует. Скажите, Вадим Робертович: вынашивая свой замысел и воплощая его в материале - думали ли вы о последствиях, какие неизбежно возникнут, если ваше устройство начнет применяться? Или для вас, как для многих представителей научного и технического мира главным было - создать, а там хоть трава не расти? Вы не думали о том, что ведь и впрямь бывает - трава перестает расти после реализации... З.: Я понимаю вас. Но скажите, можно ли в этом винить творцов? Виноват ли Резерфорд в Хиросиме или Маркс в... много в чем? Ученый - не пророк, и если пытается пророчить, то, как правило, ошибается: познание сегодняшнего и предвидение будущего - вещи принципиально различные, да и некогда ученому всерьез предсказывать, это ведь страшно трудоемкое занятие, а он занят своими делами... Вообще я думаю, что это задача, решения не имеющая из-за внутренней противоречивости самой проблемы, в свою очередь проистекающей из внутренней противоречивости самого человека. Так что сколько бы мы об этом ни говорили... Ж.: Следует ли это понимать так, что соображения чисто морального свойства вас не занимали? В морально-этическом аспекте вы все это не пытались увидеть, дать оценку? З.: Таких аспектов может быть множество. Что конкретно вы имеете в виду сейчас? Ж.: Вы ведь понимали, что сделали дело не рядовое, а принципиальное, последствия которого предусмотреть трудно, но сразу ясно, что они могут быть грандиозными. Так вот, не является ли отступлением от гражданской этики то, что вы не только не предоставили своего открытия государству, но даже словом не обмолвились, хранили втайне до поры, пока не возникла возможность использовать его в своих корыстных интересах. Вы уж не обижайтесь, Вадим Робертович, но ведь такая мысль неизбежно возникает. З.: Нет, я не обижаюсь, вопрос совершенно уместен и, я бы сказал, закономерен. Да, среди многих путей реализации моих замыслов я анализировал и этот. Скажу больше: одно время даже к нему склонялся. Однако по зрелом размышлении такую возможность отбросил. Ж.: Почему же? З.: Мне кажется, это легко понять, тут все лежит на поверхности. Во-первых, предоставить государству по сути значило - подарить, а я не столь богат, чтобы делать подобные подарки. Ж.: Ну, почему же так? Неужели государство не вознаградило бы вас? З.: Далеко не уверен.