в него ты привнести должен, не злобу и ненависть, вражду и раздоры, а одну любовь только. Добро на острие меча не преподносят. Ты же, сын мой, собираешься в чужой мир идти с мечом. Подумай обо всем хорошенько. Благословляю тебя на свершение праведных дел! Священнослужитель снова осенил Ивана большим крестным знамением. Потом положил ему руку на плечо, привлек к себе и трижды поцеловал. - Иди! Он отстранил Ивана резким движением. - И знай, что Святая Церковь Православная с тобой и в тебе! Но помни, о чем я говорил, о чем говорила тебе твоя совесть, ибо если вступишь на дорогу Зла и отринешь Добро, будешь проклят на веки вечные. Иди! И да будь благословен! Иван поклонился священнослужителю. Перекрестился, еще раз воздев голову и образам. Повернулся. Пошел к выходу. У самых дверей храма его нагнала пожилая женщина, та самая, что предлагала Ивану свою помощь. Она молча заглянула в лицо ему, потом быстро и мелко, трижды перекрестила. - Вы не знаете, кто это был? Вы, наверное, видели, в таком белом головном уборе, седой? - спросил Иван. Женщина укоризненно покачала головой. Произнесла с нежимом, словно отчитывая нерадивого ученика: - Это был Патриарх Всея Руси! Ну да Бог простит ваше незнание! - женщина замялась, но все-таки спросила неуверенно: - Что он вам сказал? Я все видела - он вас благословил. Он вам сказал доброе слово, да? Иван вдруг растерялся, он не знал, что ответить. И он отвернулся, поспешно вышел из Храма. В глаза ударило ослепительное майское солнце. И именно в эту минуту он отчетливо, до боли в груди, понял, что пути назад нет, что он должен лететь туда, что не будет ему места на Земле, пока не исполнит он своего долга, что не будет покоя даже в самой покойной и уютной норе, что избегнуть того часа, когда сойдутся в смертельной схватке Добро и Зло, ему не удастся, что он должен сделать свой выбор. Иван обернулся. Поднял голову. Ярче миллионов солнц горели в небесной выси золотые купола Несокрушимого Храма Христа Спасителя. Земля - Эрта-387 - Дубль-Биг-4 - Осевое измерение. 2478-ой год, июнь. - И все-таки ты дурак, Ваня! - сказал Толик Ребров, и его густые брови нависли над самыми глазами, почти скрывая их. - Ты все себе поломаешь, о карьере я вообще не говорю, пиши, пропало! Через пять-шесть лет ты бы сел в удобное и мягкое кресло, а там бы и в Управление попал... Не-е, расстанься с мечтами об этом, Ваня! - А я вообще-то ни о чем таком и не мечтал, - сказал Иван, - ты мне свои грезы не приписывай. Толик надул щеки, побагровел. - Ладно, держи бумагу, - сказал он и сунул Ивану в руку белый листок с какой-то печатью, - на Эрте получишь баки. Но учти, я тебе их даю для прогулочных целей. Вот, гляди, - он вытащил из стены-сейфа другой листок, - это продление отпуска, как обещал, на полгодика. Но не больше, Ваня! Отдохнешь, развеешься... А где, меня не касается, понял! Все, Ваня, вали, куда тебе надо! Но на меня не пеняй! Шипастая рыбина подплыла к самому стеклу, и уставилась на Ивана выпученными красными глазищами, тяжело задышала. Потом она разинула клыкастую черную пасть и долго облизывалась огромным желтым языком с водянистыми присосками. Ивану всегда становилось не по себе при виде этих облизывающихся гиргейских рыбин. И он отвернулся. Толик подошел к аквариуму, залез по боковой лесенке на самый верх, к маленькому задвижному лючку, и бросил рыбине какую-то гадость в кормушку. Он всегда сам заботился об обитателях аквариума. Рыбина набросилась на кусок падали, словно ее целый год не кормили. Про Ивана она тут же забыла. - Ну чего ты сидишь? - крикнул сверху Толик. - У меня ты больше ничего не выклянчишь! Нету ничего, Ваня, понимаешь, нету! Иван встал. Ему захотелось вдруг прижать к шее Гугово яйцо и превратиться в клыкастую рыбину, чтобы сожрать друга - Толика. Но проситель должен быть смиренным, он это уже давно понял. - Ты хочешь, чтоб я остался там? - спросил он не своим жалобным голоском. - Я вообще ничего не хочу! Поезжай в деревню и отдыхай! А хочешь, смотайся на Тилону, там сейчас классные развлекатели поставили! С гипнолокаторами, Ваня, и шикарными психотренажерами! А какие там девочки собираются, Ваня! - Толик чуть не свалился от чувств с лесенки. Но успел ухватиться за поручень - выучка космолетчика пригодилась. - Я бы махнул туда, не раздумывая! - Мне нужен возвратник! - Чего нет, того нет. - Гад, ты, Толик, и все! - сорвался Иван. - Пока! - Стой, простофиля! Толик в мгновенье спустился вниз, схватил Ивана за плечи. - Ну правда, нет! Старье списали, а новые, сам знаешь, на лоханках стоят. Где я тебе возьму?! - Лоб у Толика покрылся испариной. Иван неожиданно для себя отметил, что Толик стареет, что его скоро уже и не назовешь Толиком, и стареет, и матереет, вон какой солидный стал, прямо туз! А ведь совсем недавно мальчиком прыгал по лугам Сельмы, гонялся с камерой за фантомами-упырями. Иван тяжело вздохнул. И ткнул кулаком в большой и мягкий живот Толика. - Ладно, старик, - пробурчал он, - нет, так нет. Давай лапу, может, не вернусь, может, последний раз видимся! Его рука утонула в широченной ладони. По щеке у Толика побежала слезинка, и он не стал ее смахивать. Лишь у самых дверей он окликнул Ивана. - Эй, постой! Есть выход! Иван встрепенулся. Но оборачиваться не стал. - Ты по дороге на Дубль загляни, тамошние парни тебе помогут! Ну, да ты их знаешь... не откажут! Я свяжусь с Дилом. Ежели он тебе не даст возвратника, пусть на Землю не возвращается, я его и за океаном разыщу да рожу надраю. Ну ладно, Ваня, давай уже - отваливай, не жми из меня слезу, я и так уже рыдаю! - До встречи! - сказал Иван. И вышел. Проводов ему не устраивали. Удерживать не пытались. Слежки судя по всему не было. Позабыт, позаброшен! Но оно и к лучшему. До Эрты Иван тащился на антигравитаторах, приходилось экономить каждую каплю топлива. Он лежал на полу капсулы лицом вниз и, не отрываясь, смотрел на удаляющуюся Землю сквозь пластиконовую прозрачную обшивку. Он ограничил радиус прозрачности двумя метрами. Но все равно - казалось, что это не капсула, а он сам, раскинув руки и ноги, парит над огромным затянутым белыми облаками шаром. Шар уменьшался в размерах постепенно, скорость была невелика. Но Иван лежал и глядел. Он сам не знал, что именно хотел увидать напоследок. А может, просто не мог налюбоваться родной планетой. Каждое расставание с ней отдавалось в груди щемящей болью. Правда, раньше, в предыдущие отлеты, Иван был полностью, непоколебимо уверен - он обязательно вернется, обязательно увидит этот голубовато-белый шар, а потом и ступит на его поверхность... В этот раз такой уверенности почему-то не было. И все-таки он не напрасно лежал на прозрачном полу и ждал чего-то. Когда Земля уменьшилась до размеров обычного яблока, подернутого легкой просвечивающей местами пеленой, когда все на ней уже должно было слиться и пропасть в зыбком удаленном мареве, вдруг пробился сквозь заслоны пелены тоненький золотой лучик, сверкнул - чисто, ясно, путеводно - и пропал. Только тогда Иван понял, чего он ждал, и сразу же почувствовал облегчение. Нет, рано еще его отпевать, рано хоронить! Еще поглядим, чья возьмет, кому суждено вернуться, а кому и нет. Он с силой сжал виски ладонями, зажмурил глаза. Полежал так с минуту. Потом оттянул край ворота, вытащил маленький железный крестик, приник к нему губами. И почти сразу спрятал его обратно, словно застеснявшись. Встал... Отключил прозрачность. Впереди его ждал системный перевалочный спутник-заправочная, уже лет триста болтавшийся между орбитами Юпитера и Сатурна, злополучная развалюха, последнее пристанище спивающихся космолетчиков и администраторов Флота, допотопная прабабушка нынешних заправочных станций - Эрта-387. Иван не собирался задерживаться на Эрте - была охота! Он думал прицепить баки и гнать прямиком до Дубля, за возвратником. Но давнишний знакомец по гадрианским болотам Хук Образина, затащил его в одну-единственную на Эрте гостиную. Он волок упирающегося Ивана по коридору и приговаривал: - Все-е, попался, Ванюша! От меня быстрехонько не уйдешь, мимо меня скорехонько не проскочишь! Экий ты мерзавец, Ваня! В кои-то годы повстречались, а ты норовишь улизнуть! Не-е, нехорошо это. От Хука разило за версту. Но держался он молодцом - не качался, не падал, только трясся беспрестанно. В последнюю их встречу Хук выглядел значительно хуже, Иван думал, он загнется, не переможет себя. Не загнулся Хук Образина. Но и не скажешь, что выправился. Он был изможден до последней стадии измождения, казалось, ребра сквозь комбинезон проглядывают, а на лицо было страшно смотреть - это было не лицо, это была высохшая маска, натянутая на череп мертвеца, пролежавшего в гробу не меньше года. - Сейчас мы с тобой, Ванюша, раздавим пузыречек, побеседуем по душам, вспомним житье-бытье. Нам ведь есть чего вспомнить, а? Им было, что вспомнить. Три года вместе на Гадре, да не сейчас, когда там все улеглось и утихомирилось, а когда только начиналась геизация. Ивану и самому было страшно думать о тех временах, второй раз его бы в такое дело не втравили! - Вот и притопали, Ванюша, а ты упирался, голубь! Посреди гостиной, называвшейся когда-то, в романтические годы освоения Пространства, кают-компанией, прямо на полу валялся мертвецки пьяный Арман-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовский - золотой медалист Школы и гроза звероноидов. Арману предрекали невиданные свершения на ниве Дальнего Поиска, а в итоге - кресло Главного Управляющего Космофлотом. Отличник с блеском прошел Гадру, Гиргею, но сломался на Сельме, паршивой планетенке, где без труда делали себе карьеру бывшие второгодники и неудачники. Иван никогда не дружил с Арманом, они издавна испытывали неприязнь друг к другу, а потому он и не переживал особо падение баловня судьбы. - Ты его тока не буди, Ваня, ладно? - предупредил Хук и побежал к столу, откупорил новую бутылку. На бутылку была пришлепнута коньячная этикетка, но Иван знал, что это мишура, внутри наверняка разведенный спирт - вонючий, технический, ведь держать на станциях-заправочных спиртное не полагалось. - Ну, вздрогнули, Ваня! Хук, не дожидаясь совместного "вздрога", опрокинул стакан в горло, побелел до невозможности. И тут же налил себе еще. - А ты чего? - поинтересовался он заплетающимся языком. Иван замешкался, стал обдумывать, как бы потолковее все разъяснить Хуку, а потом вдруг решил, что ничего разъяснять не надо, и выпалил: - Я, Образина, на дело иду, понимаешь? На дело надо идти сухим! - Да ладно уж, загнул! Ты и раньше, Ваня, был никудышным борцом с зеленым змием, видать жизнь-то не исправила тебя. Ну да не беда! Я за тебя стакашек хлопну, лады?! - Ты бы сначала баки прицепил. - Обижаешь, Ваня! У нас третий год как все на авторежиме. Ты не гляди, что Эрта старушка, тута недавно реконструкция была, понимаешь? Понаехало народищу - пропасть! Человек шесть. И давай все переколпачивать. Мы с Крузей месяц по подсобкам жались, втихаря стаканили. Ой, тяжко, Ваня, было! Ну да миновали лихие денечки! Иван видел совершенно ясно, что Хуку не протянуть больше года, от силы-двух. Но ведь не скажешь, - не полезешь в душу! Не такие уж и долгие были их года, а однокашники один за другим сходили с орбиты, гнулись, а то и вовсе погибали. И как ни ломал себе голову Иван, он не мог понять, почему так происходит. Ведь вроде бы самые сильные, ловкие, натренированные, отважные, все как на подбор умницы и даже по-своему таланты. И на тебе! Странное дело, странное и непонятное. Серые лошадушки тянули себе понемногу, волокли свой воз полегоньку - и не видно им было износу, а тут... вот и иди после этого в герои-комолетчики. Нет, хватит ныть! Поздно горевать! - Включи экраны! - настоял Иван. - Ух ты какой, недоверчивый! - Хук щелкнул клавишей. Она скрипнула словно старинная несмазанная дверь. - Гляди, Ваня! На экране два бочкообразных безголовых кибера крепили к Ивановой капсуле разгонные баки. Работали они вяло, без энтузиазма. Но Иван уже понял, здесь никого и ни за что не подгонишь, только нервы тратить! Он присел к столу. Но стул-кресло чуть не развалился под его тяжестью, видно было все тут запущено до предела, заброшено, некому было заняться обустройством. Иван пересел на широченный обитый желтым кожзаменителем диван, раскинул руки. - Воще-то, Ваня-я, - с укоризной протянул Хук, - мог бы и привезть кой-чего старым друзьям-собутыльникам! Не уважаешь?! Да ладно уж, я шучу. Эй! Он легонько пнул ногой в бок Армана. Но тот даже не пошевельнулся, только застонал спросонья. - Дрыхнет, - сделал вывод Хук. - Хорошо ему! Я бы тоже отключился на часик-другой... не не могу, Ваня, у меня бессонница - вторую неделю не смыкаю глаз. Вот только этим и держусь! Он налил себе еще. - Ты бы погодил немного, - проворчал Иван, зная, что его все равно не послушают. Разговора не получалось. Да и какой там разговор! Хук глядел на Ивана мутными желтушечными глазами, тряс головой. И невозможно было поверить, что несколько лет назад он один в течение трех суток с половиною сдерживал круговую атаку гиргейских псевдоразумных оборотней. Вот тогда он на самом деле не спал, попробуй усни! За эти сутки Иван с Гугом Хлодриком восстановили последний не изуродованный аборигенами возвратник - да только нужда в нем отпала. Хук Образина отбил-таки атаку оборотней, и из Центра сразу же пришел приказ оставаться до зимы на своих позициях. Легко им там в Центре было распоряжаться! Помнил ли Хук о тогдашнем? Иван и спрашивать не решался, никак в его мозгу не мог совместиться тот румянощекий чистоглазый здоровяк с этим трясущимся стариком. - В отпуск? - поинтересовался Хук. И громко икнул. - Ага, - ответил Иван. - Не ври! Я ведь все знаю, Ваня, меня не проведешь! А ну-ка, выкладывай - на черта старое ворошить удумал?! Иван закинул ногу за ногу, поморщился. Все-то они знают! Прямо, всезнальцы какие-то! К кому ни сунься - все ведомо, все наперед известно, не говоря уж про прошлое! Один он ничего толком не знает, ничего понять не может - чехарда какая-то бестолковая! Уж скорее бы баки цепляли, скорее бы отсюда удочки сматывать! - Ну, не хочешь говорить - не говори, я не настаиваю, - Хук чуть не выпал из кресла, он был предельно пьян. - Но я тебе окажу, Ваня, дружескую услугу, цени! - он снова громко и противно икнул, выпучил бессмысленные глаза. - Ванюша, - у этого хмыря, - Хук качнул носком башмака в сторону лежащего Крузербильда-Дзухмантовского, - еще с Гиргеи плазменный резачок припасен, поня-ял?! Хук вывалился все же из кресла. Но не расстроился и не попытался взобраться обратно. А так и остался на полу в полускрюченном положении. Голова его выбивала чечетку по засаленному подлокотнику кресла. Голос же был тверд и сипат. - Не дергайся, Ваня! Я киберам сказал, чего надо, они сами все путем упакуют, значитца, и укладут, куда положено, а ты у нас гость, вот и сиди себе гостем! Я на тебя, Ваня, гляжу - и душою отдыхаю, такой ты простой, свойский парень. Но одно я тебе скажу прямо, в глаза, как другу! - Чего? - Дурак ты, Ваня, набитый! Вот тебе и весь мой сказ! Оставайся с нами, пропадешь ведь! Иван усмехнулся. Но было ему невесело. - Может, с вами-то я еще быстрей пропаду. - И так может статься, - согласился Хук. Он снова нажал на клавишу, предварительно совершив титаническое усилие и на четвереньках добравшись до пульта. Там и обмяк. Киберы монтировали переходник для восьмого бака. Иван вздохнул облегченно - худо-бедно, а дела делались. И только теперь он заметил висевшее на противоположной стене прямоугольное зеркало, каких и у антикваров не сыщешь. Вгляделся в отражение - то ли свет был неважный, то ли он сам неважно выглядел, но из зеркала на него смотрел усталый и совсем не молодой человек с кругами под глазами, почти безгубым напряженным ртом. Иван посмотрел прямо в глаза человеку - и ему стало не по себе: глаза были отрешенными, неживыми, будто что-то потухло у этого человека внутри. Но наваждение длилось недолго. Иван встряхнулся, пришел в себя. Уставился на лежащего между ним и зеркалом Армана-Жофруа. От пульта гостиной доносился хлюпающий, с присвистом храп Хука Образины. Иван вытащил из кармана яйцо, подержал его на ладони. И неожиданно, словно решившись, вдруг, прижал его острым концом к шее - над самым кадыком. Сдавил. Яйцо стало мягким. Но лишь до определенной степени. Чем сильнее он сжимал его, тем тверже оно становилось. И не сразу сообразил, что смотреть-то надо в зеркало, а не на эту хитрую штуковину. Когда он поднял глаза, отражавшийся в мутноватой поверхности человек был уже мало похож на него - лишь лоб с шрамом оставался прежним да прямой нос... Но нос на глазах вырастал, обретал горбинку. Подбородок тяжелел, выдвигался вперед. На щеках появлялся синюшный оттенок. Волосы редели и темнели, начинали курчавиться, местами седеть. Тело наливалось тяжестью - неприятной, излишней. Он превращался в Крузербильда-Дзухмантовского - но не в того отчаянного малого, при виде которого звероноидов бросало в дрожь, а в нынешнего - оплывшего, размякшего, опустившегося. При этом Иван оставался Иваном, он не чувствовал ни каких изменений в психике, сознание его оставалось прежним... Превращение произошло в считанные секунды. Иван оторвал яйцо от шеи, сунул в карман. Заглянул краем глаза на экран - безголовые киберы заканчивали свое дело: капсула была почти подготовлена, даже менее опытный человек понял бы - этих баков, если они, разумеется, не пусты, вполне хватит для начального разгона и входа в Осевое измерение. Иван собирался уже встать. Но услышал вдруг странное гудение. Он повернул голову. Хук Образина стоял на коленях и отчаянно тер глаза, переносицу, надбровные дуги. Одновременно он на одной ноте, протяжно и совершенно не по-людски выл. - Ууууу-ааа-у... - вырывалось у него то ли из горла, то ли из ноздрей, - уууууу-ааааа-уу! Оставив глаза в покое, Хук принялся тыкать в Ивана корявым красным пальцем. И Хука и его палец вместе с рукой трясло будто на вибростенде. - Ты чего, Образина? - спросил Иван, прикрывая лицо руками. - Обо-о-ууууууууу-оооооротень!!! - провыл Хук. И для наглядности ткнул несколько раз поочередно то в Ивана, то в мирно посапывающего Армана-Жофруа. - Нет, Образина, старина, нет, - проговорил мягко Иван, - тут тебе не Гиргея, тут нет никаких оборотней. Просто ты допился, вот тебе и мерещится всякое, понял? Хук, не переставая выть, пополз на карачках к лежащему в семи метрах от него Арману. Полз он медленно, с опаской поглядывая на Ивана-Жофруа дер и так далее. Хука явно не устраивала версия о начавшейся у него белой горячке. И он тянулся к последней соломинке. - Ладно, я пошел! - сказал Иван вставая. - Ты оборотень! - процедил Хук. Глаза у него были безумными. - Ты сначала прикинулся Иваном. А сейчас под Крузю работаешь! Я все понял. Сгинь! - Щас сгину! Иван подошел к столу, собрал с него бутылки, стаканы и бросил их в утилизатор. - Так-то лучше будет! По щекам Хука побежали слезы. Но он не стал отвлекаться. Он перевернул Армана-Жофруа на спину и почти с восторгом победителя ткнул тому пальцем в лоб. - Вот он Крузя! Настоящий! А ты - оборотень. Сгинь! От прикосновения к лицу Арман пробудился, отпихнул от себя Хука. Потом две минуты кряду пялился на Ивана осоловелыми и дикими глазами-буркалами, челюсть его отвисала все ниже, крылья носа начинали мелко и порывисто дрожать, по лбу потек пот, наконец он вскочил, заревел как дикий раненый вепрь и, ничего не видя, не разбирая дороги, наступив на Хука и опрокинув три стула, выбежал из гостиной. Но еще долго, из распахнутой двери доносился его жуткий нечеловеческий рев, усиленный эхом пустых коридоров. Иван с помощью яйца вернул себе прежний облик. Подошел к трясущемуся Хуку. Взял его за плечо. - Прощай, старина, - сказал он. - Спасибо тебе за резак. Думаю, он пригодится. Ну что ты? Опомнись! Образина! Хук настороженно взглянул на него снизу. Но тут же зажмурился. - Сгинь, нечистая сила! Сгинь! - выкрикнул он. Иван распрямился, улыбнулся, хотя ему было совсем не весело. - Ну что же, - проговорил он, - придется исполнить твое пожелание. Прощай, Хук, навряд ли когда увидимся! Он немного побродил по станции, по ее коридорам и отсекам. Но Армана так и не нашел. Да и что бы он ему сказал, если бы и нашел? Прощаться со сверстниками, однокашниками, старыми приятелями по Школе и другим, менее спокойным, местам было всегда нелегко. Особенно с живыми. Надо было рвануть на ускорителях. Но куда рванешь без возвратника. Иван, закусив губу, повернул к Дублю - будет, так будет, нет, так нет - в любом случае назад он возвращаться не станет. Старую капсулу потряхивало. Ее обшивка иногда начинала вибрировать ни с того, ни с сего. Иван не тужил, он знал, что за колымага ему досталась. Ну да ничего! Это на антигравитаторах трясет, потом, в Осевом и до него, перестанет. Если, конечно, раньше времени не развалится! Сама обсерватория еще не появилась на экранах, как внутри капсулы пророкотал восторженный и бодрый голос: - Ваня, дорогой! Рад тебя видеть в наших краях. Заходи, Дубль-Биг-Четвертый ждет тебя! Как бы ни корежили приемники сигнал, а мембраны голос, Иван сразу узнал Дила Бронкса. Его глуховатый бас нельзя было не узнать. - Привет, Дил! - отозвался он. - Встречай, коли не шутишь! Бронкс был непосредственным человеком и, наверное, потому принял слова Ивана всерьез. Через три минуты после приглашения он самым беззастенчивым образом вперся в капсулу, неведомо как обхитрив сторожевую автоматику в шлюзовой камере. Если кто не изменился за все эти годы хотя бы на каплю, так именно Бронкс. Он лишь почернел еще больше, несмотря на то, что чернеть было уже некуда. - Ну, ты даешь, Дил! - удивился Иван. - Такой скачок станет тебе в триста монет, не меньше! - Плевать, для хорошего человека не жалко! Кроме того, я частник, Ваня, мне за мои монеты отчитываться нет нужды. Они обнялись. Уселись в кресла. Попутно Бронкс набрал на клавиатуре пульта код пристыковки к обсерватории. Он был весел и беспечен. Белозубая широченная улыбка не сходила с его антрацитового лица. Иван помнил, что даже звероноиды в присутствии Дила становились добродушнее, а главное, доброжелательнее. Хотя как-то раз он пошутил совсем некстати. Это было на Сельме. Бронкс прилетел к ним всего-то на недельку, с проверкой. Но через два дня заскучал, а на третий, вырядившись под фантома-упыря, увешав себя водорослями и прочей дрянью, с гиком и посвистом ворвался в базовый блиндаж - пошутил. Его шутки не поняли, а самого с перепугу изрешетили с четырех сторон из десантных спаренных пулеметов. Семьдесят восемь пуль выковыряли из бронепластиковой кольчуги, четырнадцать из самого Дила. Но и когда из него шипцами, без наркоза, тащили свинец, Дил хохотал во все горло, скалил лошадиные зубы и тыкал во всех пальцами. "Чтобы увидать ваши идиотские рожи в тот момент, рожи до смерти перепуганных дебилов, - приговаривал он, захлебываясь смехом, - не такое можно было отмочить!" Дила Бронкса все любили. И очень жалели, когда он послал Космофлот и Землеуправление внепланетных сношений куда подальше и стал частником, завел собственную обсерваторию. Ему предрекали неминуемое разорение. Но не таким уж и бесхитростным был Бронкс на самом деле. Он умудрился сколотить солидный капитал на частных исследованиях, не забираясь далеко от Солнечной системы. Он оказался на поверку много умнее советчиков и пророков. - Только условимся сразу, - выпалил Дил, едва его спина коснулась спинки кресла, - все начистоту и без обиняков! Иван усмехнулся. Он ожидал совсем другого, он думал, что Дил сейчас ему заявит менторским тоном: "Ваня, можешь ничего не говорить, я сам все знаю... и не советую". А потому он потянулся к стойке-столу, набрал шифр, щелкнул задвижкой и вытащил стопку мнемограмм. Дилу Бронксу не надо было ничего объяснять. Он сам мог объяснить, что к чему, когда дело доходило до космографии. И потому он, лишь бегло взглянув сначала на мнемограммы, потом на Ивана, присвистнул и впервые за время их встречи сомкнул свои толстенные синюшного цвета губы. - Ваня, ты сокрушался, только что - о моих монетах, об этой жалкой кучке, - сказал он с расстановкой, будто говорил с недоумком, - а ты знаешь, сколько тебе надо будет, чтоб сигануть в эту дыру?! Иван не ответил. - Толик со мной связывался, жаловался на тебя, дескать, всю кровь из жил высосал! - продолжал Бронкс. - И ведь это правда, Ваня! Я видал твои баки, я все понимаю - из-за тебя Толик всех посадил лет на пять на сухой паек, до тебя это доходит? - Брось, Дил! Я не на прогулку собираюсь. Мне нужен возвратник! - Иван решил брать быка за рога. Но Бронкс не отозвался. Он все больше выкатывал свои и без того выкаченные глаза, казалось, что они вот-вот вывалятся или лопнут. - Это же больше, чем полмиллиарда монет, Ваня! Нет, как лицо частнособственническое, я тебя не понимаю. По-моему, ты просто дурак, Ваня! Ну вот, начинается снова, подумалось Ивану. Он включил обзор. Капсула подходила к обсерватории. Ах, что это была за обсерватория, что за игрушечка! Иван много чего повидал, но таких ухоженных и до предела нашпигованных даже снаружи всякой всячиной станций он не видывал. И впрямь Дил Бронкс был прирожденным хозяином. Обычные и радиотелескопы торчали во все стороны будто стволы орудий крейсера, локатор выпирал, казалось, из локатора, немыслимые хитросплетения солнечных батарей раскинулись на десятки километров чуть ли не во все стороны от станции, но они ничего не заслоняли. - все было фантастически гармонично, даже не верилось! Теперь пришла очередь присвистнуть Ивану. - Дам я тебе возвратник, дам, - вдруг обиженно проворчал Бронкс. Но сквозь обиду проступало иное - он явно видел, какой сногсшибательный эффект произвела на гостя его обсерватория, а потому и прятал настоящие чувства за показными. Иван сразу же оторвался от экранов. - На вот, держи! - Бронкс протянул ему плоский диск на ремешке. - Я не зря прихватил - думал, чего будет у парня душа болеть, надо сразу дать, чтоб не мучился. Держи! Иван взял диск в руку, пригляделся - фирменных знаков что-то не было видно: и не разберешь, где сработан - за океаном, в Европе, России. - Какая модель? - спросил он вместо благодарности. - Последняя, - махнул рукой Бронкс, - если не нравится, давай назад. - Нет, что ты, Дил! Я тебе очень благодарен. Ты сам не представляешь, как меня выручил! - опомнился Иван. - Да чего там! - Бронкс снова улыбался от уха до уха. - Я же тебе не просто так даю. - А как же? - Ну-у, привезешь чего-нибудь оттуда, - после некоторых раздумий ответил Бронкс. - Например? - Да не морочь ты мне голову, Ваня! Чего попадется под руку, то и привезешь! Так что ты того, не думай, что я благотворительностью промышлять начал, нет, Ваня, у частнособственнических акул навроде меня на уме одно - нажива! Иван расхохотался, хлопнул Бронкса по массивному обтянутому титанопластиковой тканью плечу. - Годится, Дил! - сказал он. - Ну, а коли не вернусь, считай, что ты прогорел! - Еще бы! Капсулу чуть качнуло. Они пристыковывались к приемному узлу обсерватории. Дверь сразу же распахнулась, в капсулу влетело шесть, а и то восемь, многоногих и многоруких биокиберов. Они засуетились, замельтешили, подхватили на руки и Ивана, и Дила Бронкса, и понесли их в обсерваторию с таким видом, будто несли героев-триумфаторов, вернувшихся на родину. На ходу Иван сунул диск с ремешком за пазуху. И подумал - не окажется ли гостеприимство Дила чересчур навязчивым. Биокиберы несли их не спеша, торжественно. Ивану хотелось поднять руку и поприветствовать незримые толпы встречающих, в такой роли он еще не выступал, не доводилось, но был в ней особый вкус, изыск. Внутри станция была ухожена не менее, чем снаружи. А встречать их вышла одна только Таека, жена и помощница Бронкса. Была она крошечного роста, неулыбчива и замкнута. Ей как никому другому шла роль затворницы на этой обсерватории. Таека поздоровалась и тут же выскользнула из огромного сферического приемного зала, такого лишнего на научно-исследовательской станции, но вполне уместного в частном космодворце. - Вот так и живем, Ваня, учись! - сказал Дил без назидательства, добродушно, но все же с подтекстом. - А ты, небось так ничего и не скопил, ничем не обзавелся, да? - Что правда, то правда, - вынужден был признаться Иван. - Даже наоборот, многое утратил. Они помолчали минуту - в память о Свете. Дил знал ее, ценил - а он разбирался в женщинах. Но долго грустить не полагалось. - Ладно, сейчас с дорожки обмоемся, и за стол! - заявил Бронкс тоном, не терпящим возражений. Часа полтора они парились в прекрасной и самой натуральной русской бане, выскакивая наружу, плюхаясь в псевдоснег, почти не отличающийся от настоящего земного снега, ныряя в прорубь, выскакивая будто осатанелые обратно. - А вот глубина не та! - выкрикнул Иван в запале. - Надо, чтоб до дна - метров шесть было, тогда самый смак! - Да ладно, - Дил не обиделся. Он видел, что гостю все нравится. Еще бы, у кого на станции найдешь такое: зальчик - сто на сто метров, в нем травяной покров, тут же снег, полынья, а посредине чудо-чудесное: срубленная из настоящих земных бревен русская банька с печкой, со всем, что полагается... Нет, умел Дил Бронкс жить! - А это у тебя чего? - Ваня, никак уверовал? Иван прикрыл рукой крестик. Не стал отвечать на шутку. Он знал, что Дил охальник, безбожник и насмешник. Только в этот раз тот не стал зубоскалить, наоборот надул свои пухлые губы и изрек: - Понимаю, Ваня. Ежели бы я шел на такое дело, я б в чего угодно уверовал... Но вот поможет ли?! Ну ладно, ладно, не серчай! Когда они уселись за богатый и необъятный стол в следующем зале, зале - столовой, к ним присоединился еще один старый знакомый - Серж Синицки, который, как выяснилось, работал на станции без малого два года. Ивана он встретил без восторга, спокойно. Сначала даже не узнал. Лишь потом раскинул руки, широко - широко раскинул... но не обнял однокашника, а тут же опустил их. Точно так же сошла с узких губ улыбка. - О-о! - воскликнул Серж. - Это есть ти, Ванья? Майн готт?! Якой шорт приносиль тэба сьюда?! Иван видел, что Серега Синицкий, уроженец Новорыбинска, обасурманился окончательно, до беспамятства и полуутраты языка. Но корить за это не счел нужным. К тому же, Серега мог просто придуриваться, он частенько чудачил - хорошая была пара астрофизиков на Дубль-Биге-Четвертом! Негр Бронкс говорил на чистейшем русском - недаром в Школе заколачивали в головы слушателей все существующие языки, заколачивали на уровне перехода к подсознанию, так что не вытравишь. Но русскому Сереге Синицкому его родного языка не внедряли в мозг искуственными методами, и потому, что осталось с детства и юности, то осталось, а чего не осталось - увы! - Какой погод есть родина? - поинтересовался Серж. Иван сжал ему предплечье, заглянул в глаза. - На родине, Серый, всегда хорошая погода. Жаль ты этого так и не понял! Серж и сейчас ничего не понял. Но когда Бронкс в двух словах, рассказал об Иване, Серж сбегал к себе в каюту и приволок целый мешок всякой всячины. - Их тэбе есть брать, Ванья, - проговорил он и прослезился. Иван хотел было заглянуть в мешок. Но Серж его оторвал. - Ин тэ дорога есть разбираль, Ванья! Сэт момэнт нэ шукай! - проговорил он. - Пэрэд расставанья - наша есть гудят будымо! Серж был невысок и плотен. Ранние залысины тянулись аж к самому затылку - они были еще со школярской поры, когда он говорил вполне нормально. Потом, после двенадцати лет пребывания в Отряде, Сержа оставила жена, двое детей почти не узнавали его или же не желали узнавать. И он решил начать жизнь по-новой, устроился к Бронксу, стал копить на свою станцию. Рисковые дела Сержа не манили. Но и он после "гульбы", которая вылилась в двухчасовой плотный обед, сказал, с сожалением глядя на Ивана, кривя губы и делая лицо скорбным: - Не сэт па, Ванья! Ихес тьотрэзан ломоть! Их есть отвыкать от ваша мова! Ту компранэ? Наин? Их предлогаль. Ванья, гуторить по-аглицки, уи? Кочешь? - Не хочу, - ответил Иван. Ему надо было чего-нибудь подарить Сереге в ответ. Но никаких подарков он с собой не прихватил, только самое необходимое. И от этого он чувствовал себя неловко. Серж покачал пальцем у самого носа Ивана. Он был абсолютно трезв. Но его движения были порывисты, неуравновешенны. - Найн, Ванья! Экутэ муа! Слышишь?! - Слышу, слышу! - отозвался Иван. - Чай не через реку перекликаемся. Серж успокоился, снова скривил губы. - Окей, Ванья! Экутэ! Ты есть отшень большой и отшень глюпый дурак, Ванья! Ты не есть туда! - он помахал рукой в неопределенном направлении. - Ты есть идти нах хауз, Ванья! - Вот тут я согласен, - пробурчал Дил Бронкс. - Или, хочешь, оставайся у меня? Я тебе такой оклад положу, что в вашем Космофлоте и начальникам управлений, не снилось! - Не хочу. Серж надулся до предела. - Иль ньячэго нэ кочэт! Иль есть крэзи! - Ну ладно, спасибо за добрые слова, - проговорил Иван, - только мне пора. И не думай ничего такого, Дил, я обязательно вернусь и обязательно привезу тебе какую-нибудь хреновину оттуда, самую необычайную, - все от зависти передохнут! - Ну и договорились! И Дил и Серж Синицки глядели на Ивана как на живого покойника, будто стояли у изголовья гроба. Затягивать эту скорбную сцену Ивану как-то не хотелось. В коридоре его остановила Таека. - Вот! - сказала она и протянула черный шарик с присоской. - Забирай, Ваня. Ты ведь такой беспечный и легкомысленный, что наверняка позабыл выписать в управлении переговорник! Ведь верно? - Верно, - согласился Иван. Он только сейчас вспомнил про столь немаловажную вещицу. - Нельзя быть таким безалаберным и ленивым! - Таека сузила и без того узкие глазки и, казалось, еще сильнее пожелтела, но теперь не от природы, а от негодования. - А вернешься, прямиком к нам, ясно?! - Так точно! - Иван обнял затворницу, поцеловал в щеку. Дил Бронкс легонько прихлопнул его по спине. Засверкал своей знаменитой на все Пространство улыбкой. - А тебе не пора отчаливать, соблазнитель коварный?! - прошептал он почти в ухо, сжав в своих ручищах обоих. - Пора! - Ну, заодно и возвратник испробуешь, - присоветовал Дил. Иван вытащил из-за пазухи возвратник, прикрепил ремешком выше локтя, сдвинул диск под мышку. - Прощай, Иван! - пропищала Таека. - Гуд бай, геноссэ Ванья! - сквозь слезы просопел Серж. - До встречи! И не забывай про обещанное! - сказал Дил. На лице его не было улыбки. - Мы еще увидимся. Иван прижал руку плотнее к телу. Возвратник сработал. Он стоял посреди своей развалюхи-капсулы, и никого рядом не было. В полупрозрачную боковую стену было видно, как удаляется от него сказочная, почти игрушечная обсерватория Дила Бронкса, фантастически прекрасная станция Дубль-Биг-4. Но это был обман зрения. На самом деле обсерватория оставалась на месте. А удалялся от нее Иван вместе со своей капсулой, разгонными баками и всем прочим хозяйством. Толик не подвел. И топливо оказалось неплохим. Иван сразу все это почувствовал, стоило лишь ему выверить направление и врубить разгонку. Капсула начала набирать скорость. Да еще как набирать! Ивану, человеку привычному, космолетчику экстра-класса, пришлось залезать в гидрокамеру. Но это и ничего, до выхода в Осевое измерение он как раз собирался хорошенечко выспаться. А в Осевое не войдешь, пока к световухе не приблизишься. То есть, время было. Ни одна попытка выхода в Осевое измерение на досветовых скоростях не приносила успеха. Это было выверено досконально. Все те бредни, о коих писали столетия назад романисты, не нашли в жизни даже отблеска воплощения, несмотря на то, что существовали и подпространства, и надпространства, и нульпространства, и сверхпространства... Переместиться можно было в любом из этих пространств, техника даже XXIII-го столетия позволяла сделать это. Но вот куда? Ориентиров во всех этих пространствах не было, испытателей-смельчаков выбрасывало невесть где, а чаще всего, и вообще не выбрасывало - участь их была неизвестна. Сквозь все эти под- и надпространства можно было лишь вернуться в исходную точку, туда, где ты был когда-то. Но попасть в место новое, как попасть на лайнере в определенный космопорт - нет уж! Дудки! Пространство не подчинялось воле сочинителей, оно жило по своим законам! И во всем этом неизмеримо огромном, бесконечно-конечном Пространстве существовал один единственный, известный землянам, путь - Осевое измерение. Оно было столбовой дорогой многопространственного Пространства. Только идя по этой дороге, можно было выйти к намеченному пункту. Человечество заплатило страшную цену на подступах к этой столбовой дороге и на ней самой - неизмеримые материальные, энергетические ресурсы были затрачены на прокладывание дорожек к этой Дороге, каждый шаг - и шажок окроплены человеческой кровью: давно не было на Земле войн, но шла все одна, беспрестанная Война - война с Пространством. И всегда побеждало Пространство, не принимая ни правил ведения войны, ни ультиматумов. Всегда человечеству приходилось подлаживаться, подстраиваться, приспосабливаться под нечто Высшее. А потому и войною это в полном смысле слова нельзя было назвать, ибо не может слон воевать с муравьем, а амеба с океаном. Гордыня человеческая бросала на убой десятки тысяч самых смелых, умных, способных, и если нескольким удавалось выжить на путях своих, они вели следом все новых и новых - не покоряя Пространства, а учась жить в Нем! Первые странники по Осевому возвращались больными, сумасшедшими ли полусумасшедшими. Они рассказывали ужасающие вещи. Они не жили долго - редко кто протягивал больше двух-трех лет после "прогулки" по столбовой дороге Пространства. Их уважали, пытались любить, лелеять, но им не верили, их боялись, от них шарахались. Матери заказывали своим детям стезю космолетчиков. Профессия эта становилась не только не престижной, но и малопривлекательной, пугающей, грузной. Лишь самые отчаянные, презрев общественное мнение, отвергнув насмешки, укоры, обвинения в неприспособленности и неспособности к чему-то иному, шли в испытатели. А через какое-то время часть их возвращалась - трясущимися, облезшими, поседевшими, в гнойных, струпьях и язвах, с безумными стариковскими глазами и парализованными конечностями. Но их места занимали другие - среди шестнадцати миллиардов жителей Земли всегда находилась тысяча-две одержимых и неистовых. Невидимую стену пробивали вполне осязаемыми, реальными людскими головами - на войне как на войне! Дорогу давно освоили, попривыкли к ее страстям. Матери больше не пугали детей испытателями. Все налаживалось. Но желающих пройтись этой дорогой по собственной воле находилось совсем немного. Кому хотелось копошиться в своей памяти?! Кому хотелось участвовать в жутком мороке?! Нет, мало таких было, если уж и шли, так по работе или ради очень важного, неотложного дела. Не было лучшего испытания для космолетчика, для профессионала, чем пройтись по Осевому. Если человек ломался, не выдерживал - не могли его спасти ни восемь лет Предполетной Школы, ни стаж работы в обыч