Томана и других столь же патриотичных и
столь же легкомысленных сочинителей. Что же все-таки двигало этими людьми?
Душевный порыв? Массовый психоз? Слепая вера?
Но любопытно и другое. Ведь в конце 30-х годов Сталин пытался
заигрывать с Гитлером, и хотя бы временно не должен был поощрять нанесение
"первых ударов" по предполагаемому союзничку... А-а, бесполезно искать
логику в действиях наших властей. И не только в конце 30-х годов.
Среди тьмы заказного или искреннего вранья, в предвоенной фантастике
можно найти и несколько книг, в которых не было столь откровенной
профанации. Правда, вряд ли хотя бы об одной из них можно утверждать, что
она выдержала испытание временем.
Лучшим романом популярного в свое время Григория Адамова была "Тайна
двух океанов" /1939 г./. Он написан в беляевском духе, отличаясь, может
быть, от книг самого Беляева большей стройностью сюжета, повторяющего,
впрочем, "12 тысяч лье под водой" Ж.Верна. После "Наутилуса" придумать
подводную лодку, пусть самую совершенную, не Бог весть какое достижение.
Правда, детали снаряжения и вооружения "Пионера" придуманы неплохо. Адамов,
например, предсказал появление прибора, похожего на будущий радар. К
сожалению, многое в романе характерно для предвоенной фантастики.
Стандартный коллектив энтузиастов-единомышленников с подчеркнуто
многонациональным кадровым составом - русские, грузин, украинец, кореец,
еврей... Автора несколько выручает то обстоятельство, что перед нами экипаж
подводной лодки, находящейся в автономном плаванье, где сплоченность
естественна и необходима, но за этим монолитом опять-таки просматривалась
монолитная, спокойная, уверенная в себе страна.
Через каждую страницу сюжетное повествование прерывается пространными
естественнонаучными разъяснениями. Читатель почерпнет из книги сведения о
термоэлектричестве, ультразвуке, Гольфстриме, биологии раков-отшельников,
процентном составе морской воды и еще о многом, столь же увлекательном.
Задействован также дежурный японский шпион - главный механик "Пионера",
имеющий, положим, такие подозрительные пятна в своей анкете и действующий с
такими промахами, что становится не совсем ясным, как он при тогдашней-то
подозрительности ухитрился попасть на сверхсекретный объект. Ведь для его
разоблачения оказалось достаточно сообразительности подростка.
В защиту Адамова можно сказать, что, во-первых, он адресовал книгу не
командирам Красной Армии, а ребятам школьного возраста, чем и объясняется
появление на борту боевой субмарины постороннего мальчика, спасенного после
морской катастрофы, для которого, разумеется, сразу же нашелся подходящий по
размерам скафандр. Представляете, какой объект для непрерывного
"вкладывания" знаний появился у моряков и ученых. А во-вторых, в отличие от
Павленко и Шпанова Адамов не стремится выдавать свои картинки за наступающую
реальность. Он откровенно делится мечтой о сверхоружии, которое сделало бы
границы СССР неуязвимыми. Ту же самую задачу ставил перед собой Долгушин в
"Генераторе чудес". В предгрозовой атмосфере о чем же еще было и мечтать?
Журнальный вариант "Генератора чудес" был напечатан в 1939-40 годах,
отдельным изданием роман Юрия Долгушина выйти до войны не успел. Как
свидетельствует автор, роман вызвал отклик: писатель получил массу писем,
организовывались читательские конференции. Готовя "ГЧ" к изданию через
полтора десятка лет, автор неизбежно должен был почувствовать на себе
проклятие фантастики о недалеком будущем. Жизнь проэкзаменовала автора. И
что же? Отгремела великая война, но не участвовали в ней чудесные
генераторы, способные усыпить целое войско, никто и по сей день не лечит
болезни сверхкороткими волнами, по крайней мере, так, как это описано в
романе. По "методологии", предложенной Дорфманом, произведение следовало бы
бросить в корзину. Но мы с бросанием повременим. Долгушин рассказал в
предисловии к отдельному изданию 1958 года, как ему рекомендовали перенести
действие в сегодняшний день или даже в будущее, изменить биографии героев,
словом, все написать по новому. И хотя "ГЧ" подвергся основательной
редактуре, принципиально он не изменился, благодаря чему и остался в памяти
как образец советской фантастики 30-х годов. Все, что надо было скрыть и о
чем надо было умолчать, автор скрыл и умолчал. Тем не менее, в романе
передана атмосфера, схвачены многие черточки тех лет. Например, всеобщее
увлечение радиолюбительством. Немало энтузиастов, подобных Николаю
Тунгусову, просиживало ночи над самодельными коротковолновыми установками,
ловя голоса далеких континентов и отчаянно завидуя таким известным радистам,
как папанинец Э.Т.Кренкель. Нарком представляет собой тот самый "тонкий
слой" старых партийцев, от которых к концу 30-х, пожалуй, что никого и не
осталось. Долгушин разделял догмы своего времени, но перо подсказывало ему,
что в нормальном мире должно быть по-другому. А как добиться "другого" он не
знал. Поэтому у Ридана и Тунгусова все получается благодаря волшебнику,
принявшему образ наркома. Но автор и не пытается поразмышлять о том, что
если его нарком так всемогущ, то почему терпит даже в ближайшем окружении
бюрократов и бездарей. Особенно неправдоподобно описано положение науки,
которая пользуется таким безграничным доверием и такой беспредельной
поддержкой со стороны партии и правительства, что бедным зарубежным ученым
остается только завидовать.
Однако отметим: наибольших успехов наука у Долгушина достигает в тех
областях, которые в жизни подвергались наибольшему идеологическому
уродованию - медицина, физиология, биология. Трудно сказать, сознательно или
бессознательно, но у автора получилось так, что успехи ученых объясняются
свободой и независимостью от всех "руководств". И вообще в книге слова
"партия", "марксизм", "материализм", "идеализм", "буржуазная идеология"
почти не встречаются. Мне хочется думать, что в этом был маленький, но
сознательный протест. В масштабной фигуре профессора Ридана автор, как он
сам пишет, пытался соединить черты нескольких известных ему ученых, но к его
списку можно было бы присоединить таких энциклопедистов, как Вернадский,
Н.Вавилов, Четвериков, Серебровский, Юдин... Судьба большинства этих людей
нам хорошо известна. К сожалению, нельзя не обратить внимания, что в
послевоенном издании автор произносит благодарственные слова по адресу
академика Лысенко и так называемой мичуринской биологии. Конечно, это всего
лишь маскировочный маневр, может быть, и инстинктивный, был уже 1958 год, и
до падения Лысенко оставалось немного времени. Но еще была велика инерция
страха. Книга оказалась смелее автора. В ней никакой лысенковщины нет.
Не противоречу ли я сам себе, оправдывая Долгушина за то, в чем немного
выше упрекал Симонова? То, что допустимо в фантастическом романе,
неприемлемо в претендующем на объективность повествовании, к тому же
построенном на исторических реалиях. В фантастике мы знакомимся с
представлениями, идеалами, мечтаниями данной эпохи, но есть произведения, в
которых хотелось бы видеть правду, а если автор ее скрывает или искажает, то
ясно понимать, во имя чего он это делает.
Круг идей, которые автор высказывает, главным образом, устами Ридана,
весьма широк и касается не только прикладных применений
ультракороковолнового генератора, затронуты общие проблемы развития
человеческого организма, новые методы лечения болезней, возможность победы
над старостью... Можно ли утверждать, что фантаст заблуждался, ведь в
действительности наука и впрямь не пошла /пока, по крайней мере/ по пути
Ридана. Нет, как раз автор стоял на правильном пути: фантаст, литератор не
обязан быть точным в частностях, в конкретных прогнозах, хотя мы всякий раз
с удовольствием отмечаем меткие попадания. Но куда важнее, чтобы его
гипотезы привлекали свежестью и смелостью, чтобы они учили молодежь ставить
без боязни цели, достижения которых кем-то признано невозможным. Да, такого
генератора нет и волн мозга, может быть, тоже нет /а может быть, и есть/, но
описаны эксперименты на ГЧ так убедительно, что хочется, чтобы это было
правдой. Да, нельзя оживить через несколько часов после смерти утопленную
девушку, но страницы воскрешения Анны выполнены прекрасно, автор имеет на
благородную мечту полное право. К сожалению, удачные страницы романа все
время перемежаются с шаблонными - тут и стандартные фигуры фашистов, и
героические действия немецких подпольщиков, и обязательный шпион...
"ГЧ", пожалуй, редкий случай и вправду научной фантастики в том смысле,
что действие книги вращается в среде ученых и большая часть разговоров идет
о науке. Но по-иному, видимо, и нельзя создавать художественные произведения
о науке, об ученых. Они неизбежно должны включать в себя больший или меньший
элемент выдумки. Предположим, автор задался целью написать сугубо
реалистический роман об ученых наших дней. Например, .Гранин - "Иду на
грозу"/. Невозможно совсем не говорить о предмете их занятий. Но ведь у
каждой научной теории, гипотезы, открытия всегда есть конкретные авторы. Не
может же писатель взять патентные заявки у реально существующих людей и
вложить их в головы своим героям, нельзя же, к примеру, приписать открытие
лазерного излучения не Басову и Прохорову, а посторонним гражданам. Но
нельзя и требовать от литератора скрупулезного следования жизненным фактам,
это уже будет документальная, а не художественная проза. Тут-то фантастика и
предлагает выход. И Гранину пришлось выдумать несуществующие
метеорологические исследования, чтобы занять своих героев, хотя, конечно,
роман его не ст╒ит относить к фантастике: центр тяжести перемещен совсем в
другую область - нравственность в науке, пределы морального компромисса в
человеке и в ученом. Все это можно попробовать разрешить и на чисто
фантастическом материале, нечто в таком роде мы можем найти у Стругацких. Но
параллель лишь подчеркивает отсутствие четких границ между литературными
разновидностями. Цель у них в конце концов общая...
Первоначальный замысел "Пылающего острова" был изложен в сценарии
"Аренида", представленном на конкурс в 1939 году. Тогда у Александра
Казанцева был соавтор - И.Шапиро. Роман начал путь к читателю с газеты
"Пионерская правда", но успел выйти до войны и отдельным изданием.
"Пылающий остров" на порядок отличается от всех последующих творений
автора, что невольно заставляет думать о роли его соавтора, хотя о
дальнейшей судьбе Шапиро мне ничего неизвестно. Странно лишь то, что сам
Казанцев никогда ни словом не обмолвился о Шапиро, не счел нужным отдать
долг его /а может быть, ее?/ памяти. Если этого нельзя было сделать в
сталинские времена, то кто ему мешал впоследствии? Прочие многочисленные
романы Казанцева отличает крайне неизящная, неповоротливая, как звероящер,
общая идея, вроде моста подо льдом из Советского Союза в Америку:
астрономически дорогостоящее, крайне опасное и практически бесполезное
сооружение /"Арктический мост", 1946 г./. Или попытка империалистов загасить
солнце, как будто оно не греет их самих /"Льды возвращаются", 1964 г./. /.
Или строительство международного научного города в толще антарктического
льда /"Купол надежды", 1980 г./. Чтобы стоило подороже. Ясно, конечно, что
автор вкладывал в свои сюжеты политические метафоры, но от этого они не
стали более "уклюжими". Благодаря тому, что Казанцеву удалось добиться
влиятельного положения в писательской иерархии, его романы постоянно
издавались и переиздавались, и таким образом создавалась видимость их
фундаментальности. Типичная "секретарская" литература.
"Пылающий остров" - дело другое. Хотя по жанру перед нами традиционный
"роман-катастрофа", но гипотеза придумана оригинально, а картины
задыхающейся Земли, воздух которой сгорает в топке гигантского пожара,
изображены с такой выразительностью, что и впрямь становится жутко.
Катастрофа эта - не стихийное бедствие. И хотя конкретной причиной пожара на
острове Аренида были действия прозревшего химика, который вдруг понял, что
его поиски универсального и дешевого топлива приведут к созданию еще одного
вида оружия, на самом деле причины катастрофы глубже, - виновником следует
считать милитаристские круги, или, говоря современным языком,
военно-промышленный комплекс. Конечно, в представлении автора поджигатели
войны обитали исключительно на Западе. Сейчас-то мы отдаем себе отчет, что в
раздувании мирового пожара "наши" старались ничуть не меньше. В этой книге
пожар можно расценить как зловещий символ грозных сил, которые современная
наука в состоянии, не желая того, выпустить из ящика Пандоры. В свое время
И.Ефремов был прав, так оценив роман Казанцева: "Несколько поколений
читателей знают и любят эту книгу". Помню, что и сам в детстве читал
"Пылающий остров" с увлечением.
Но для неоднократных переизданий романа автор выбрал методику
диаметрально противоположную долгушинской. Казанцев начал перерабатывать,
дополнять и осовременивать свой текст. Появились упоминания об прохлопанной
им в первом издании атомной энергии, о радиоактивности, минувшей войне,
реалиях сегодняшнего дня. При таком подходе автор должен был впасть в
неминуемые противоречия: роман лишился временнуй определенности. Если
действие происходит уже после строительства БАМа / есть такая ссылка в одном
из позднейших изданий/, то, значит, начало координат переместилось на сорок
лет вперед. Но ведь основной каркас не изменился, и то, что выглядело
естественным для конца 30-х годов, стало выглядеть неестественным, а еще
чаще - нелепым.
В романе была описана будущая война. В этом главный интерес книги - так
ее представляли в 30-ые годы. Конечно, "наши" побеждают сравнительно легко,
но оголтелой шпановщины все же нет. После Второй мировой войны, а тем более
сейчас так ее представлять, увы, невозможно. Чудовищный сухопутный
броненосец мог наводить страх в те годы, сегодня он смешон. Странное
впечатление производит отсутствие на мировой арене Соединенных Штатов
Америки в момент острейшего глобального кризиса, но это опять-таки понятно в
условиях 30-х годов, когда главную опасность справедливо усматривали в
Германии и Японии. И люди, герои романа остались в прошлом; они, как
говорится, типичные представители довоенных лет, точнее, довоенных книг.
Подобных несостыкованных узлов - масса, и если бы сам автор захотел
свести концы с концами, то ему пришлось бы полностью переписать книгу, но
это уже не был бы хорошо нам знакомый "Пылающий остров". Между прочим, с
некоторыми своими вещами автор попробовал произвести операцию омоложения.
Лучше бы он этого не делал...
Во время Великой Отечественной Войны фантастики не было. Нетрудно
догадаться - почему. Победа над фашистскими агрессорами была одержана
благодаря мужеству и самоотверженности нашего народа. Но в руках советских
солдат не было никакого сверхсекретного чудо-оружия, которое сделало бы
победу легкой и бескровной, хотя не составляет никакого труда придумать его
после победного окончания войны. Оказывается, есть исторические реалии,
применительно к которым фантастика оказывается не только бессильной, но и
бестактной.
Едва ли не единственным исключением в литературе военных лет оказался
роман все того же Шпанова "Тайна профессора Бураго", который выходил
отдельными выпусками, в то время неоконченными. В полном виде роман был
напечатан в 1958 году под названием "Война невидимок".
Главы романа, относящиеся к предвоенной жизни, были написаны еще до
войны, они близки по настроению к "ГЧ" - сделано крупное оборонное открытие,
вокруг которого увиваются немецкие агенты. В то время литературные шпионы
любили напяливать на себя обличье дворников, хотя много ли военных секретов
может пройти через руки представителей столь уважаемой профессии? А
заканчивая произведение после войны, автор столкнулся с уже упомянутыми
противоречиями. Война окончилась, но окрашивающие составы, делающие подлодку
невидимой, в ней не употреблялись. Большой досадой для Шпанова было
появление непредусмотренного им радара, повергшего фантаста в смятение: ему
пришлось устами героев объявить собственные разработки бесперспективными и
ненужными, и таким образом роман потерял фантастический характер и
превратился в обыкновенное военно-приключенческое повествование, поражающее
беспомощностью и несерьезностью. Автор остался верен себе.
Насколько я могу вспомнить детские впечатления, "Тайна профессора
Бураго" пользовалась среди школьников военного времени отчаянной
популярностью, скорее всего, потому, что подобной литературы почти, и даже
не почти - совсем не было. Между прочим, если бы автор обладал хоть каплей
воображения, он бы не капитулировал ни перед каким локатором, а заставил бы
героев перестроиться на ходу и придумать защиту от радарного луча, заглянув
таким образом далеко вперед. Такая технология - "стеллс" - применяется
сейчас, в том числе и на подводных лодках. (Самое же грустное заключается в
том, что на самом деле радар в нашей стране уже существовал, Хотя писатель
об этом не знал, и не только из-за засекреченности нового средства обороны.
В 1937 году создатель первых радиолокационных устройств П.Ощепков и
руководитель работ в этой области Н.Смирнов были арестованы, и наша армия
вступила в войну без локаторов, которые пришлось закупать в Англии.
Предлагаю читателям самостоятельно подумать над тем, кого и в этой ситуации
стоило бы называть врагом народа.)
Даже если мы переберем всю нашу фантастику, то найдем в ней лишь
считанные единицы произведений об Отечественной войне. А если они и
появлялись, то касались какого-нибудь боя местного значения. Таков,
например, рассказ Владимира Фирсова "Первый шаг к Берлину" /1978 г./. Ах,
как бы хотелось помочь всей фантастической мощью нашим солдатам и
партизанам! И как легко это сделать, имея в руках могущественную технику ХХV
века. Благородное стремление! Но первый шаг к Берлину наши бойцы сделали без
помощи хронолетчиков-добровольцев. Не люди из будущего спасли их, они спасли
будущее. Далекие потомки, командированные в ХХ век и угодившие на передовую,
оказываются в неловком положении. Вмешиваться - запрещено, не вмешиваться -
подло. Недоумевающий хронолетчик Росин ставит вопрос шире: "Почему бы не
дать предкам вакцину от рака, синтезаторы пищи, чертежи кварк-реактора?"
Действительно - почему? Ну, с кварк-реактором, может быть, и не стуит
спешить, его немедленно превратят в супербомбу, а вот вакцина от рака...
Гуманный был бы поступок, чего же вы ждете, господа потомки? Но если вы его
дадите предкам, то это будет означать, что рака на Земле вообще не было. И
миллионы людей, умерших от этой страшной болезни, не умрут преждевременно.
Зачем тогда создавать вакцину?
А собственно, почему только рак? Вы же можете сделать так, что на Земле
не будет никаких болезней. И никогда не было.
Но пойдем в наших размышлениях дальше. Зачем людям мучиться столько
веков от угнетения, фанатизма, инквизиторов и деспотов всех видов, голода,
неурожаев, если нашим потомкам ничего не стоит избавить человечество от
напастей. А война? И войн не будет. Вместо многострадальной кровавой
истории, на Земле воцарится безмятежная аркадская идиллия. Но вот незадача -
возникнет ли тогда это самое будущее? Для того чтобы оно возникло,
человечеству пришлось пережить и бои гладиаторов, и костры инквизиции, и
чуму, и Освенцим, и Хиросиму. Вот что встает за недоуменным вопросом
хронолетчика из будущего - почему бы не дать предкам вакцину от рака.
Положим, я догадываюсь, что возможные затруднения и последствия будущие
путешественники по времени обсудят и решат до того, как начнут загружаться в
хронолеты.
Мне тоже в свое время, скажем, в статье "Время, вперед! Время, назад!"
/1972 г./ приходили в голову мысли, которые высказал Фирсов в своем рассказе
и еще более остро Владимир Ильин в рассказе "Наблюдатель" /1996 г./.
Вмешиваться в прошлое невозможно, не вмешиваться - подло. На твоих глазах
гибнут отдельные люди или целые города, а ты, если даже не имеешь
возможности предотвратить катастрофу, но уж вывести заранее людей из зоны
бедствия мог бы. Однако тебе запрещено: вмешательство нарушило бы уже
свершившийся ход истории. Брэдбериевская бабочка, несмотря на то, что ее
раздавили, трепещет крылышками перед глазами у всех. Ильин, несмотря на то,
что специально посвятил рассказ этому конфликту с совестью, тоже не ответил
на него. Ответить невозможно. Если люди будущего будут поступать так же, как
туристы из рассказа Г.Каттнера "Лучшее время года", которые приехали
полюбоваться на роскошное землетрясение, то прав окажется оппонент,
раскрывший секрет Наблюдателя: "Да вы просто нелюди, преступники, вас судить
надо! Вот почему я объявил вас врагом и повел на вас, непрошеных гостей в
нашем доме, самую настоящую охоту!.." Смотреть, как ребенок сгорает в
пылающем доме и не броситься его спасать - аморально. И я плохо представляю
себе современного человека, который не толкнул бы под руку Дантеса или
Мартынова. А землетрясение... Война...
Таким образом, путешествия в прошлое оказываются невозможными не только
по физическим, но и по моральным причинам. Но если они когда-нибудь станут
реальностью, то можно заявить однозначно: безразличных Наблюдателей не
будет. Я могу предложить грандиозную утопическую идею, которая может быть
осуществлена в том случае, если человечество достигнет мощи, далеко
оставляющую ту, которой достигли герои "Туманности Андромеды" и забравшееся
в будущее гораздо дальше. Если, конечно, оно не погубит себя до этого, то
сможет осуществить план, в чем-то реализующий самую фантастическую из идей,
которые когда-нибудь были высказаны людьми - идею русского мечтателя Николая
Федорова о воскрешении всех живших на Земле. Только в отличие от Федорова я
включаю в "общее дело", конечно, и женщин, женщин даже в первую очередь.
Запечатлев навеки всю нашу многострадальную историю и постаравшись сохранить
памятники культуры, человечество займется ее полной переделкой. Не будет
никаких параллельных миров, просто на Земле и на других освоенных планетах
начнется новая счастливая история. Только тогда, дорогие мои далекие-далекие
потомки, вам придется начинать с самого начала, если вы, конечно, сумеете
определить, где оно, это начало. Вероятно, надо начинать намного раньше, чем
фараоны принялись строить свои пирамиды. И, может, не в Древнем Египте или
Месопотамии, а в Индии или Китае... Это будет человечество, в котором будет
жить и здравствовать Атлантида, и не умрет на дуэли Пушкин, а Аристотель
будет проводить время в научных беседах с Эйнштейном, как в поэзах Велимира
Хлебникова... Для этого надо всего-навсего отправить в прошлое хорошо
снаряженные хронолеты. Сможете? Сомневаюсь, честно говоря... Но если сможете
- попробуйте. Во Вселенной хватит места всем.
Очень близка к "Наблюдателю" и повесть того же Ильина "Бог из машины".
Повесть возвращает нас к войне, от которой мы незаметно отдалились. И в этой
повести мы будем иметь дело с посланцем из будущего, который под маской
офицера вермахта направлен в нацистский концлагерь, чтобы вывести оттуда и
таким образом спасти для будущих поколений громадные художественные
сокровища, реквизированные у заключенных. Он снабжен необходимыми
документами и никаких препятствий для выполнения задания перед ним не
возникает. Но внезапно он обманом и силой грузит в свой фургон не полотна и
золото, а полсотни детей-узников и солдата, приговоренного к расстрелу, и
ценой своего существования вывозит спасенных в будущее. Он совершил большой
человеческий подвиг. Изюминка рассказа заключается в том, что посланец этот
не был человеком, а специально запрограммированным роботом-андроидом.
Организаторы операций озадачены: уже не первый их посланец поступает
подобным же образом. Робот оказался более человечным, чем настоящие люди.
Спасенные дети все равно бы умерли бы триста лет назад, а ценности погибли
безвозвратно. С точки зрения рационализма альтернатива очень проста, и они
находят воистину соломоново решение: в следующий рейс они пошлют человека!
Человек, по их мнению, сможет пересилить себя... Что ж, в очередной раз
представьте себя на месте этого агента, хладнокровно пройдите мимо
смирившихся со смертью детишек, у которых эсэсовские врачи высасывают
донорскую кровь... Зато картины великих мастеров будут спасены. Вы с этим
согласны? Садитесь за руль...
Возможно, рассказы Ильина кому-то покажутся устаревшими, повторяющими
мотивы литературы шестидесятников. Что ж, не исключено, что именно поэтому я
обратил на них внимание. Но, что поделаешь, я всегда буду предпочитать иметь
дело с роботами, которые ведут себя, как люди, чем с новомодными вампирами,
прокусывающими спящим детям горло. Будут в нашей фантастике и такие ...
П О С Л Е Д Н И Й
К О М М У Н И С Т
Что там, за ветхой занавеской тьмы?
В гаданиях запутались умы...
Когда же с треском рухнет занавеска,
Увидят все, как ошибались мы.
Омар Хайям
В сущности Ивана Антоновича Ефремова тоже можно считать мучеником
догмата и еще одной жертвой века. Но речь не о моральном падении, как в
случае с Алексеем Толстым. В общественную жизнь Ефремов не рвался,
большинство его публичных заявлений касается самой фантастики. Придерживался
он в них традиционных взглядов. Фантастика может быть только научной. И в
силу этого она должна базироваться на единственно верном учении. Цель
фантастики - воспитывать строителей коммунизма, развивать в молодежи
любознательность, другими словами, он добросовестно тянул на всю фантастику
беляевское одеяло.
Предлагаемую концепцию, мне кажется, с афористической четкостью оспорил
шестиклассник Гоша из повести Н.Максименко "На планете исполнившихся
желаний": "Я люблю читать книжки по научной фантастике. Вообще многие любят.
Мой папа, например, тоже любит, хотя он и взрослый. Я знаю, что фантастика
будит научно-техническую мысль и учит мечтать. Не спорю. Может, это и так.
Может быть, она и учит и будит. За это, наверно, ее взрослые и любят. А я
люблю ее совсем не за это. Просто ее читать очень интересно, и вот
нисколечеко не скучно, а наоборот"... Но пропагандировать отсталые
литературные пристрастия одно дело, а прославлять палачей совсем иное...
Другой фантастики, в особенности - западной, Ефремов не принимал и не
понимал. Парадокс /мне часто приходится употреблять это слово - такая
страна, такая литература/ заключается в том, что в собственных произведениях
Иван Антонович не выглядит слишком уж правоверным марксистом-ленинцем, каким
он себя порой изображал и воображал. Тем не менее, автопортрет не был
камуфляжем, игрой в прятки с цензурой. Скорее мы имеем здесь вариант
сложных, платоновских отношений между декларациями и практикой, хотя так
далеко, как Платонов, Ефремов никогда не заходил. /О сравнении талантов
здесь разговору нет/.
Наиболее близко теоретические представления и творческая деятельность
Ефремова совпадают в его "Рассказах о необыкновенном", с которых он начинал
в 1944 году. Часть из них это просто природные или очерковые зарисовки
/"Бухта Радужных Струй", "Путями Старых Горняков", "Катти Сарк"/, в которых
фантастики почти что и нет, зато есть полузабытая романтика, как бы
распахнувшая заклеенные и запыленные окна. Однако у большинства рассказов в
пленяющий дальними тропами пейзаж вмонтирована научная гипотеза, которая
позволяет поставить над этими рассказами сакраментальную рубрику "НФ":
ртутное озеро, затерявшееся в горах /"Озеро Горных Духов"/, червеобразное
животное, обитающее в пустыне Гоби, которое может убивать на расстоянии
/"Олгой-Хорхой"/, предельно занимательная для рядового читателя "проблема
накопления тяжелой воды вне термического перемешивания на дне глубоководных
океанических впадин" /"Встреча над Тускаророй"/, голографическое
изображение, образовавшееся естественным путем /"Звездные корабли"/...
Обратите внимание на заглавные буквы в названиях, они, видимо, должны
придавать повествованию неординарность, приподнятость.
Лучшим из рассказов Ефремова мне представляется "Катти Сарк", в котором
воскрешен умолкнувший свист морского ветра в парусах быстроходных клиперов.
А к наиболее известным, наверно, надо отнести "Алмазную Трубу", где автор
предсказал открытие якутских алмазных залежей. Правда, с рассказом связана
одна история, которая не очень-то красит фантаста, но она позволяет еще раз
задуматься над двусмысленностью положения так называемой научной фантастики,
если она ставит перед собой сугубо инженерные задачи. "Алмазная Труба" по
критериям Дорфмана /помните?/ должна считаться идеалом НФ: через несколько
лет предположение Ефремова оправдалось - бывает же. Комментаторы /и я в их
числе/ подчеркивали выдающуюся прозорливость фантаста. Но вдруг известный
публицист-географ и автор фантастических произведений И.Забелин упрекнул
Ефремова в том, что на возможность существования алмазоносных кимберлитовых
трубок в Якутии первым указал геолог Н.М.Федоровский еще в 1934 году. Вскоре
Федоровский был репрессирован, а его книга изъята как дьявольские письмена
врага народа. /Еще одно преступление подлинных врагов народа: ведь
разработка якутских алмазов могла начаться на 10 -15 лет раньше/. Нет ничего
невероятного в предположении, что брошюра Федоровского-геолога попала к
Ефремову-палеонтологу. Допустим, что до реабилитации Федоровского у Ефремова
не было возможности упомянуть о нем, но после - он обязан был вспомнить о
предшественнике. Даже если Ефремов пришел к алмазной идее самостоятельно,
элементарная этика обязывала его отдать должное Федоровскому, хотя бы из
соболезнования к постигшей человека трагедии. Досадно, что на критику
Забелина Ефремов откликнулся неадекватно: он начал поносить оппонента и даже
жаловался на него в "инстанции", чем меня, например, не только беспредельно
удивил, но и убедил, что о Федоровском Ефремов знал. Стало быть, очень не
хотелось расставаться со славой первооткрывателя. Ах, если бы в рассказе
было бы еще хоть что-нибудь, кроме самой гипотезы, - привлекательные и
запоминающиеся образы поисковиков, скажем, - Ефремову защищаться было бы
куда сподручнее. Каждый бы занимался своим делом: Федоровский - искал
алмазы, Ефремов описывал героев этих поисков, честь, которую у него никто бы
отнять не смог. А если дело только в гипотезе, то тут уж литература по боку,
а ситуация напоминает гонки золотоискателей за право первым забить заявочный
кол. Но выиграл-то в бешеном состязании Джек Лондон, превосходно описавший
его в рассказе "Скачка". Давным-давно расхищены и забыты прииски на Юконе, а
два друга - Смок и Малыш - живут и помирать не собираются. Не ясно ли, что
для науки, для промышленности, для общества ценность мотивированной
профессиональной монографии несравненно выше необязательного рассказа.
Сильно сомневаюсь в том, что экспедиции посылались на основе заявки
Ефремова, да и найдены были алмазы совсем в другом месте. Но рассказ
Ефремова, несомненно, мог вдохновить молодых геологов, придать им силы. Вот
это - прерогатива художественной литературы.
А каждое крупное произведение Ефремова становилось событием, иногда и
сенсацией. Громом среди ясного дня прозвучала "Туманность Андромеды"; после
"Туманности Андромеды" никто не ожидал "Лезвия бритвы"; совершеннейшим
сюрпризом был "Час Быка". Нащупать внутреннюю логику этих неожиданностей не
так уж трудно, как бы ни расходились программные заявления писателя с
некоторыми откровениями в его романах. Повторю еще раз: утверждать, что
Ефремов маскировал верносоциалистическими заверениями тайную неприязнь к
советскому режиму было бы натяжкой. Вне споров: он был преданным сторонником
социализма. Но Ефремов был еще и крупным ученым, эрудированным и мыслящим
человеком, а потому вряд ли его могли удовлетворить пропагандистские штампы,
которые предлагались тогда напрокат в дрянной упаковке научного
мировоззрения. И когда он начинал создавать идеальные миры, его перо порой
выдавало совсем не то, чего ждали от автора нового коммунистического
манифеста.
Автор зарубежной монографии о советской фантастике Е.Геллер /"Вселенная
за пределом догмы", Лондон, 1985 г./ считает, что кардинальные разногласия
Ефремова с официальной доктриной проявили себя уже в дилогии о Древнем
Египте "На краю Ойкумены" /1949, 1953 г.г./ и даже находит в персонажах
"Путешествия Баурджеда" прямые параллели с советской действительностью. "По
желанию, в образе мудреца Джосера можно угадать Ленина, а в его помощниках,
жрецах Тота, бога науки, знания и искусства, - старых большевиков, ленинскую
гвардию, почти поголовно ликвидированную в годы великой чистки. Заметая
следы, писатель наделяет жрецов Тота отдельными отрицательными чертами, но
то и дело в повести проскальзывают нотки симпатии к ним. И очевидна
ненависть писателя к жрецам Ра, ...презирающим знания, злоупотребляющим
безграничной властью. Это - переодетые приспешники Сталина, извратившие
ленинские идеи".
Хм, "заметая следы..." Заметать следы необходимо конспиратору. Право
же, я смутился: не следовало ли мне поместить "Путешествие Баурджеда" в
главу "Сопротивление"; ведь если принять толкование Геллера, то это
означает, что перед нами не историческая повесть, а тонкий иносказательный
памфлет, где Египет такая же условность, как Марс в рассказах Брэдбери. В
этом случае более вызывающего произведения антисталинистской направленности
не сыскать в отечественной литературе тех лет /повесть писалась еще при
жизни Сталина/. Как же это мы все проглядели, ведь Ивана Антоновича стоило
бы объявить родоначальником диссидентского движения. /Что же касается
прозвучавшей в цитате Геллера оценки роли Ленина и так называемой ленинской
гвардии, то в столь запутанном клубке противоречий мог запутаться не только
Ефремов, но и антисоветски настроенный Геллер. Полное понимание пришло к нам
только сейчас. Да и полное ли?/.
Но если бы Ефремову сообщили об изложенном предположении, я полагаю, он
бы резко отмежевался. И впрямь какая-то заноза в душе мешает согласиться с
пересекающимися параллелями Геллера. Не был Ефремов диссидентом, и
антисталинских акций даже в более поздние времена не затевал. С большой
охотой рассуждая о грандиозности перспектив, которые откроются перед
коммунистическим человечеством, в сиюминутной жизни он занимал, как я уже
упомянул, умеренно-консервативные позиции, предпочитая предварять
предисловиями романы казанцевского типа или лишний раз лягнуть западных
фантастов, нежели поддержать своим немалым авторитетом молодую советскую
фантастику 60-х годов. Ни разу, например, он не выступил в защиту братьев
Стругацких, хотя поводов для этого было более чем достаточно. /Братья, между
прочим, относились к нему с большим пиететом/. Зато пустенькие романы А. и
С.Абрамовых взял под покровительство. Так что, может быть, не совсем
случайно именно Ефремова выбрала своим знаменем гремучая смесь графоманов,
"ультра" и "красных" мистиков, которая с 70-х годов сколотилась вокруг
издательства "Молодая гвардия", объявив себя "Школой Ефремова".
Тем не менее - такая уж это была противоречивая фигура - и
категорически возразить Геллеру не совсем легко, даже тому, кто захотел бы
это сделать, а я, например, и не хочу. Есть частица правды и в его, пусть
тенденциозной интерпретации. В дилогии Ефремова налицо искреннее
тираноборчество, искреннее возмущение мертвящей властью фараонов, и, конечно
же, возмущение относится не только непосредственно к правителям Египта,
давно усопшим и ограбленным в своих гробницах, а и ко всякой тирании. Секрет
в том, что подобные параллели можно произвести едва ли не к каждому роману,
где описывается борьба свободолюбивых сил с коварным деспотом, другими
словами, к большинству исторических романов. Хотел того автор, или не хотел,
неважно даже, в каком веке он сочинял свои истории, при желании мы в каждом
конкретном случае можем ассоциировать кровавого тирана со Сталиным, а
положение несчастных рабов, из-под кнута возводящих, допустим, пирамиды, с
положением узников ГУЛАГа на площадках "великих строек коммунизма". Конечно,
симпатии нормального читателя будут на стороне молодых и непокорных и,
разумеется, на стороне угнетенных и забитых. Почему бы за то же самое не
похвалить и Ефремова, тем более, что Геллер объективно прав: в столкновении
монстра-государства с маленьким человеком, отважно размахивающим мечом перед
бесчисленными мордами дракона, Ефремов, безусловно, на стороне храбреца.
Ах, многим бы хотелось разделить эти два явления! Однако антикультовая
речь Хрущева на ХХ съезде партии в 1956 году нанесла тяжелый удар не только
по сталинизму, но и по социалистической идее в целом: в умах миллионов людей
и то, и другое слилось воедино. К чему привел процесс эрозии, начавшийся с
того момента, /не исключено, что гораздо раньше/ мы видим; завершится он,
кажется, нескоро. Впрочем, до перестройки, падения КПСС и СССР еще далеко.
Тогда, во второй половине пятидесятых на социализм в нашей стране никто еще
всерьез не посягал. Но в головах его сторонников осознанно или неосознанно
забрезжила мысль: социализм надо спасать. А вот о том, как это делать,
существовали /и существуют до сих пор/ две противоположные точки зрения.
Одной из них - назовем ее грубо: кондовой - стало придерживаться мало
изменившееся руководство страны. Да, конечно, пришлось признать ошибки и
перехлесты, но партия с культом покончила, и вспоминать о нем желательно
пореже, генеральная же линия была правильной, и советский народ с повышенным
энтузиазмом будет продолжать развивать все тот же социализм на тех же
незыблемых основаниях. В конце концов застывшая позиция и привела КПСС к
окончательному поражению: она не сумела порвать с прошлым, не в состоянии
этого сделать и ее многочисленные преемницы. Разумеется, общественная
атмосфера прояснилась, людей уже не выводили ночами из квартир под белы
рученьки, стали во множестве возвращаться реабилитированные узники
концлагерей, которым посчастливилось остаться в живых. Вездесущий Илья
Эренбург поторопился поймать настроение в повести "Оттепель", название
которой стало символизировать те дни больших ожиданий.
Более проницательные понимали, что макияжем доктрину не спасти. Как
всякая вера в чудо, она могла зиждиться только на энтузиазме, на
неутраченной мечте в возможность создания совершенного строя, того самого
светлого будущего, за которое было пролито столько крови и которое было
подло предано. Но в их представлении рисовался несколько другой социализм,
очищенный от крови и грязи. Вскоре его станут называть "социализмом с
человеческим лицом", а чех Дубчек даже попробует воспроизвести кентавра на
практике. Но разорвать с догмами оказалось не под силу советским
руководителям, и они предпочли раздавить "Пражскую весну" танками, тем самым
потеряв собственный последний шанс.
Однако пока не то что до перестройки, но и до Праги дело еще не дошло.
Правда, уже восставал Будашешт, но на первую ласточку почему-то не обратили
должного внимания. Прогрессивно настроенная интеллигенция делает попытку
добиться хотя бы сносных условий существования. Рождается мощное течение
шестидесятников. Неожиданно для всех одним из составных и существенных
частей его стала фантастика, до тех пор уютно коротавшая время в комнате
развлечений для детворы.
Предтечей новой фантастики и стал роман Ефремова "Туманность Андромеды"