ить блестящие молнии. Забыл уже и про кузнеца, и про невесту. Сказывают, Перун его не погнал, и Волос до вечера забавлялся, летал взапуски с его колесницей, купался в струях дождя. Золотую секиру, впрочем, сын Неба ему так и не подарил, сколько Змей ни выпрашивал. Как прежде Даждьбог, Перун повел непонятные речи, мол, ни твое, ни мое... одним словом, пожадничал. А поздно ночью, когда голодный и уморившийся Змей отправился вечерять и спать в родные пещеры, на него с неприступной горной вершины не своим голосом закричала злая Морана, которую он еще до рассвета занес туда, да и позабыл. Говорят, мало не погибла колдунья от золотых солнечных лучей, от дальних отблесков молний. ПОХОРОНЫ ОТЦА Устал отец Кия ходить по Земле, прилег умирать. Еще попросил сыновей вывести его в чистое поле, с трудом поклонился на все четыре стороны: - Мать сырая Земля, прости и прими! И ты, батюшка белый свет, широкое Небо, прости, коли обидел... И лежал на лавке у очага спокойный, легкий и светлый, как многие старики, прожившие по Правде. Не обижал ведь ни человека, ни зверя, не оскорблял великих и малых Богов. Сыновья - двое старших, женатых, и молодой Кий - позаботились о родителе: умыли родниковой водой, разобрали над смертным ложем дерновую крышу избы, чтобы свободно вылетела душа, не мучила тело. А потом сквозь дыру протащили наружу мохнатого черного пса. Ибо черный друг-пес незримо встречает праведные души, сопровождает и охраняет по дороге в ирий. Людям, привычным к охоте и лесу, мыслимо ли в подобный путь без собаки! И вот изронил душу отец, и задумался старший из братьев, как лучше уважить его, как погрести. Думал, думал, наконец решил доверить его тело Земле, всеобщей Праматери: - Она родила, ей и честь. Но пришла туманная ночь, и отец явился сыну во сне: - Не клади меня, дитятко, в сырую могилу, не присыпай желтым песком: защекочут меня там черви, изъедят ползучие гады... Закручинился старший, пошел к среднему: - Не хочет отец наш лежать под спудом земным. Думай ты, брат, как нам поступить. Крепко взялся за ум второй сын и к вечеру молвил: - Схороним батюшку в лесу, в дупле великого дерева! Мы все от деревьев - пусть к пращурам припадет. Но слетела темная ночь, и все повторилось. Явился сыну отец печальнее прежнего: - Не клади меня, дитятко, в лесное дупло. Не смогу я там спать, закусают пчелы и комары, зверь косточки потревожит... Пришлось думать младшему брату, кузнецу Кию. А у кузнеца известно, что на уме: молот, да наковальня, да жарко пышащий горн. - Сложим батюшке, - приговорил Кий, - честный погребальный костер. Пусть возносится с дымом прямо в ирий, на остров Буян! Пала ночь, и отец пришел к Кию светлым и радостным: - Спасибо, сынок, вот уважил, так уж уважил! Стану спать крепко и безмятежно, точно дитя в колыбели! Рассказал Кий братьям свой сон, и братья вздохнули легко, наконец-то проведав волю отца. Взялись втроем за работу и скоро сладили умершему последний земной дом-домовину: дощатую легонькую избушку, приподнятую на столбиках, чтобы лучше горела. Уложили тело отца, оставили милодары - горшочки со сладкой кашей на ягодах и меду, вышитые одежды, крепкие башмаки. Положили лук, колчан и копье: пусть вволю бродит-гуляет батюшка в небесных лесах, пусть увидят Дочь с Матерью, славные Рожаницы - охотник пожаловал. Пусть приветят его, позволят выстроить избу рядом с прадедовскими, под кроной вечного Древа... А чтобы не задержалась Смерть в доме, ударили топором по лавке, на которой умер отец. Топор свят, он подобен секире Перуна, возжигающей новую жизнь. Не зря лезвия топоров украшают символами Грома и Солнца, не зря носят крохотные топорики-обереги. Смерть и всякая скверна пугается топора, если достойная рука поднимает его и чертит Солнечный Крест. Осенить этим знаком больного, и выздоровеет... ...Вот обложили домовину горючим сухим хворостом и еще устроили краду - увитую соломой изгородь кругом костра. Жарко вспыхнет солома и не позволит увидеть смертным глазам, как раскроются двери в иной мир, как шагнет в него покинувшая тело душа... Старая мать и жены-красавицы между тем приготовили поминальную кашу, напекли румяных блинов, созвали родню. И вот Огонь, рыжекудрый Сварожич, легко охватил сухие поленья. Когда же все прогорело, Люди залили угли брагой и квасом, стали носить землю и камни, пока не получился курган. Потом затеяли тризну - игры и состязания. И наконец начали пир, веселый и шумный, с задорными прибаутками и смешными рассказами о молодости умершего. Ибо мертвых тяготят горе и слезы живых, мертвые любят, чтобы над могилами веселились, пили и ели. На поминальных пирах всегда кладут ложки вверх чашечками, чтобы души прапрадедов, незримо собравшиеся за стол, отведали вкусную снедь. Вот откуда поныне обычай ставить возле могил еду, хмельное питье. А прибаутки и смех - это ли не победа над болью и страхом, это ли не жизнь, не продолжение жизни? А не затем ли жили пращуры и что-то доброе делали на зеленой Земле, чтобы продолжиться, как зернышко в пашне, стеблями и колосьями, ветвями и могучими стволами нового поколения? Умершим скучно без живых, живым пусто и сиротливо без мертвых. Не помнящему дедов-прадедов некого кликнуть в тяжкий миг на подмогу, он одинок. Зато к памятливому тотчас слетят, ободрят, утешат, посоветуют, предрекут судьбу. Ушедших прародителей рекут еще Чурами или Щурами, и вот почему дети до сего дня восклицают в игре: - Чур меня! И сами не ведают часто, что это значит: - Оборони меня, предок! От нечисти, крадущейся в безлунной ночи, от злого врага, от худых помыслов и проклятий, от сглаза и порчи, от лихой лихорадки, трясовицы и огневицы - оборони! И, говорят, не бывало, чтобы прадед не поспешил на помощь потомку, свято сохранившему память. ...Но есть между мертвыми и позабытые, чью могилу забросили, заровняли по злой воле, да просто по глупости. Есть и такие, кому жестокие Люди совсем не дали погребения: бросили тело и безразлично ушли. А скольких погубили, замучили, скольких довели до того, что те сами оборвали свою жизнь! И если поруганный был при жизни не из кротких, склонных прощать - он может вернуться для укоризны, а то и для отмщения. Вот почему опасаются Люди выходцев из могил, вот почему не всякий отважится пойти ночью на кладбище. А ну как скользнет между холмиками бесплотная тень, дохнет ледяным холодом, незряче вглядываясь в лицо: - Не ты ли злодей?.. ГРОЗА И ВЕСНА Стал уже порастать травою-быльем отцовский курган, когда над Перуновым дубом прошумели могучие орлиные крылья, раздался клекот: - Собирайся, кузнец, в гости на небесную свадьбу! Ибо прислал Перун к Матери Ладе доброго свата, славного Даждьбога-Солнце. Ударил его по плечу кикой - замужним женским убором, - чтобы верней сладилось дело: - Езжай, брат! Даждьбог не заставил себя дважды просить. Приоделся в расшитые бисером золотые одежды и выехал на солнечной колеснице, молясь Небу: - Подари удачу, отец! Привязал коней у ворот и пошел пешком через двор, как достоит вежливому гостю. Ступил правой ногой на порог и тихонько приговорил: - Ты стань, моя нога, твердо и крепко, ты будь, мое слово, твердо и метко! Будь острее ножа булатного, липче клею и серы, тверже земных камней: что задумал, да сбудется! Мать с Дочерью и Отец Род обрадовались гостю, повели за стол угощать, но он не пошел. Встал под матицей - старшей балкой в избе, связующей не только стены, самые судьбы живущих. Глянул на нее и мысленно обратился, призывая в союзники. В матице великая сила: незваный, непрошенный гость не смеет ее миновать, стоит смирно у двери и ждет хозяйского слова. Лишь свой, родной, идет в красный угол без приглашения. Где же, как не прямо под матицей, встать свату, который надеется чужих сделать родными? Поклонился Даждьбог хозяевам и протянул руки к Огню, и рыжекудрый младшенький братец приветливо выглянул из каменной печи: - С чем пожаловал, князь Огненный Щит? Молодой сват огляделся и сел на лавку, шедшую вдоль половиц. Тут уже хозяева окончательно поняли, в чем дело, но не подали виду, завели разговоры. И наконец он сказал: - Я к вам не пиры пировать и не столы столовать, я к вам с добрым делом со сватаньем! Есть у вас, как я слышал, славное серебряное колечко, так вот у меня для него золотая сваечка припасена... Ахнула Леля, прижала ладони к процветшим, как маки, нежным щекам, кинулась вон. И ведь ждала, что зашлет свата Перун, а все равно сердце девичье часто забилось, сладко и жутко. Не чуя ног пробежала по зеленым лугам, к самому Мировому Древу. И вдруг подхватили ее знакомые, надежные руки, и любимый голос промолвил: - Куда бежишь, желань моя? Ко мне или от меня? ...Сказывают, Богиня Весны прижалась к Богу Грозы и ничего разумного не ответила. А что тут отвечать? Через луг к ним уже шли Мать Лада и Отец Род, Отец Небо и Мать Земля, Макошь. Молодой сват подвел двоих отцов друг к другу и велел взяться за руки, благословляя будущее родство. Мать Лада сама передала дочь Перуну: - Вот твоя суженая... Люби ее и жалуй, как мы любили и жаловали! А Отец Род добавил: - Выбрала молодца, так уж не пеняй на мать и отца. Бог Грозы вытащил из-за пазухи большой красный платок-фату, передал Роду, пора, мол, невесту завешивать-закрывать. Тут Леля снова кинулась убегать, на сей раз больше для вида... куда там! Шумной стайкой слетелись подружки, крылатые чудесницы-Вилы, хозяйки колодезей и светлых озер. Затопотали проворными козьими копытцами, растущими на ногах у всех Вил, изловили невесту, повели назад, обступив плотным кольцом. Богиня Весны тщетно силилась разомкнуть их кружок, скидывала фату, которую бросали ей на плечи. Дочь-девушку причисляют к роду отца, замужняя входит в род мужа. Так пусть не прогневаются достославные деды, пусть видят горе невесты, пусть ведают - не сама с радостью отрекается, силой уводят! Вот почему до сего дня считают достойным, чтобы невеста печалилась, даже когда идет по любви. А свекор со свекровушкой непременно желают, чтобы молодая невестка звала их матерью и отцом... ...Но вот и привели Лелю назад, и Род сам связал два конца фаты у нее под подбородком, а два других перекинул через голову вперед, пряча лицо. Завесил-закрыл любимую доченьку в добрый час перед полуднем, когда Солнышку время вплывать в самую высь - на долгий и счастливый век, на совет да любовь! НАРУШЕННЫЙ ЗАПРЕТ Пока собирали гостей и готовили свадебный пир, Леля почти не выходила из дому: молча сидела с подружками, слушала жалобные, протяжные песни - слезы капали, напитывали печальный красный платок. Белый и красный цвета - цвета скорби. Сорок дней висит белая тряпица на стене дома, в котором кто-нибудь умер, а в свадебном поезде издалека видно белое или красное платье невесты: для прежнего рода она все равно что умерла, для нового - еще не успела родиться. Оттого нельзя видеть просватанную, нельзя слышать, нельзя есть вместе с ней, даже за руку брать - особенно жениху. Иначе тут как тут накличешь беду и ей, и себе. Это хорошо знали гости, съехавшиеся в ирий. И Хозяин Морской, прибывший верхом на рыбе-ките, и Лешие на медведях, и Водяные на усатых сомах, и кузнец Кий, встретивший здесь отца. И Чернобог со злобной Мораной, жители Кромешного Мира... Один Змей, сколько ни объясняли ему, все не мог взять в толк, чего ради прячут невесту. Знай твердил: - Вот бы глянуть! Красивая, говорят!.. Чернобог ему и присоветовал: - А ты глянь. Платочек-то сдерни с нее - и гляди, сколько душе угодно. Скотьему Богу повторять не потребовалось. Обернулся удалым добрым молодцем, подстерег, чтобы Вилы-подружки вывели Лелю в сад ножки размять... Вмиг подскочил, растолкал завизжавших девушек - да и сорвал с головы невесты платок! Опешив от ужаса и неожиданности, смотрела Богиня Весны в его глупые радужные глаза... Опомнившись, отвернулась, закрыла лицо вышитым рукавом. Поздно! Волос ни о чем больше не помнил, кроме ее желанной красы: - Моей назовись! На что тебе Перун? Давай со мной убежим... Откуда мог знать небогатый разумом Волос, как жертвуют жизнью ради верной любви, как от счастья отказываются ради любимого? Он к другому привык: вся любовь, если кто большой, красивый да ярый. От рождения видел рядом Морану распутную да беззаконного Чернобога... А своего ума не было. Он давно позабыл, как опрометью бежала от него, раскрасавца, подружка чумазого кузнеца. Ждал - Богиня Весны засмеется в ответ, а то и поцелует в уста. Уже вытянул Змей мокрые губы, но ласки не дождался - повернулась Леля, со всех ног бросилась наутек, а когда прыткий Змей схватил за руку, закричала что было моченьки: - Мама!.. На этот зов, говорят, весь народ оборачивается, а родная мать и подавно. Хлестнуло Волосу гневным светом в глаза, и великая Лада заслонила дочь от насильника. Тут Скотий Бог впервые увидел, что Богиня Лета может быть не только ласкова, но и очень грозна: - Оставь невесту, бесстыдный! И смутно забрезжило Волосу: есть Силы, перед которыми его бессмысленная могута - ничто, ветерок, шуршащий в траве. А вершина Мирового Древа уже застонала под яростными порывами бури: это Перун примчался на помощь. Лишь чуть отстал он от Лады, известно же, если дитя позовет, никому прежде матери не подоспеть. Понял Змей, что сейчас будет наказан, хотел бежать... Бог Грозы ухватил его за шиворот и сплеча метнул вон из ирия, сквозь все небеса и камень Земли, до самой Исподней Страны! Полетел Скотий Бог кувырком, с перепугу забыв возвратить себе облик крылатого Змея... так и канул в морские темные воды, скрылся из глаз, только брызги рассеялись. - И пускай, - сотворила заклятие гневная Лада, - провалится с тобою и тот, кто тебя, глупый Змеище, надоумил! И тотчас твердь ирия, небесного Буян-острова, разверзлась под ногами у злой Мораны и Чернобога, полетели они следом за Волосом. И, честно молвить, легче вздохнули все светлые Боги и праведные Люди, приглашенные на пир. Не очень-то гоже гнать со свадьбы гостей - но тот, кто сплетает кругом себя грязные паутины, кто способен протянуть жадную лапу к невесте, разве гость? Больше ничего не омрачило свадьбу Бога Грозы со светлой Богиней Весны. Ни одна тень не легла ни на свадебный поезд, ни на священный пир, где в заздравных чашах гостей пенился красный мед, сдобренный чесноком, и лишь новобрачные не притрагивались ни к еде, ни тем более к хмельному питью. И вот расчесали невесте волосы надвое и заплели по-замужнему: в две косы, да притом укладывая золотые пряди из-под низу, не сверху. Покрыли узорчатой кикой... А потом отвели молодых держать опочив в нарочно выстроенной клети, постелили собольи одеяла на тридевяти житных снопах, оставили горшочек каши и печеную курицу, пододвинули к изголовью кадки с зерном, воткнули по всем углам каленые стрелы, повесили на те стрелы румяные калачи... так и до сих пор, подражая Богам, делают разумные Люди, когда женят детей. Говорят, шелковистый мех одеял, крупитчатая каша, курица, стрелы и святой хлеб - это новой семье на многочадие и достаток... Но все же у Матери Лады никак не выходила из памяти сдернутая с невесты фата. Мать Лада сама воткнула в притолоку железные иголки, сама опоясала дочь первой нитью, что та когда-то спряла еще непослушной рукою. И по просьбе Богини кузнец Кий ночь напролет ходил вокруг свадебного чертога, держа добрый стальной меч - крепкий оберег против нечисти, подкрадывающейся в ночи. Ибо легче легкого испортить, сглазить семью, не успевшую еще толком сложиться. Кий держал стражу честно, а у коновязи ржали могучие, белые жеребцы жениха, и им лукаво отвечали кобылицы, выпряженные из колесницы невесты. Кроме меча, Кий носил свой добрый молот, с которым не пожелал расставаться даже в гостях, и если по совести, на этот молот у него было больше надежды. Утром, когда новобрачные Боги рука в руке вышли из клети, им под ноги метнули и вдребезги расколотили горшок, пожелав: - Сколько кусочков, столько бы и сыночков! А смирные донные ракушки-чашули, жители чистых северных рек, поднесли Перуну целые россыпи скатных жемчужин, родившихся от его молний и выросших между корявыми створками. Искусницы Вилы расшили тем жемчугом двурогую кику юной жены, унизали гривы и хвосты колесничных коней. Говорят, немножко даже осталось... ЗМЕИНЫЙ ЗУБ Поистине, Земля еще не знавала таких отчаянных гроз, такого роскошного цветения, еще не сулила своим детям таких обильных плодов. Радовались светлые Боги, веселились добрые Люди, и лишь в бездонных пещерах тлели удушливой злобой, предвкушали недоброе торжество Морана и Чернобог: - Смейтесь, смейтесь! Скоро заплачете! Они наконец-то сковали свой ледяной гвоздь, мертвящее острие. Кривохожими путями пробирается кривда - мудрено ли, что гвоздь вышел загнутым, словно черемуховая дуга? Да еще и прозрачным, почти невидимым вышло оружие, созданное из ложных клятв и обманов, - не вдруг и заметишь, с какой стороны его занесли, не вдруг увернешься. И разило оно подобно отточенной клевете: пронижет тело и душу, и не сразу почувствуешь... Чернобог и Морана вживили мертвый зуб Змею в челюсть. Сказывают, он с готовностью подставил им пасть: даже самые беспамятные надежно помнят несбывшиеся прихоти и обиды. Крепко врезалось Волосу, как отвергла его невеста Перуна, как сам Перун вышвырнул его из ирия, - до сих пор чесался намятый загривок! Надумал Скотий Бог жестоко отмстить, пустить новый клык в дело. Как подменили его, неразумного, но незлого, - вот что причиняет сила, доставшаяся не по уму! Перелетел он Железные Горы и не укусил - всего лишь дохнул на стройную молодую березу. И сам изумился: ветер дыхания, коснувшийся ледяного зуба, превратился в жгучее морозное пламя. Вмиг пожелтели и скорчились густые листья березы, дохнул еще раз - и облетели. Осталось деревце нагое и мертвое, как от века и не зеленело. Захохотал Змей: - Вот теперь пусть хоть слово скажут мне поперек! И помчался дальше по свету, и всюду, где пролетал, оставалась мертвая полоса. А Леля, радостная Богиня Весны, уже пообещала Перуну желанного сына. Ее часто теперь называли по имени мужа - Перыней. Гуляла она по теплой Земле, по людским садам-огородам. Встретит пахаря - и пахарь спокоен за урожай. Коснется молодой яблони, впервые завязавшей плоды, - и та век будет родить яблок без счета. Вот почему и по сей день зазывают в сады юных женщин, носящих во чреве дитя. Поднесешь беременной яблочко - отдастся сторицей! Не знала тревоги Леля-Перыня, не предвидела лютого горя, как вдруг камнем обвалился из-под облака Змей. На сей раз он разговоров долгих разговаривать не стал. Когтистой лапой зажал рот, чтобы голоса подать не успела - и уволок! Пернатой стрелой пролетел к Железным Горам, перемахнул заснеженные перевалы, юркнул в лаз. Выпустил наконец из когтей Богиню Весны, и та поникла на пол пещеры, на обледенелые камни. Скотий Бог принял человеческий облик, склонился над пленницей: - Теперь полюбишь меня! Здесь тебе никто не поможет. Но Леля тихо ответила: - Не берут любви силой, не вымучивают угрозами. Жалко мне тебя, неразумного: никогда ты не поймешь, что это такое. Да ведь и сам расправы не минуешь... - Вот испугала! - засмеялся Змей и принялся хвастаться: - Да кто со мной может сравниться? У меня мертвый клык в челюсти, кого укушу, того заморожу! Гляди лучше, какой я богатый! За руку потащил чуть живую Богиню Весны из двери в дверь, из пещеры в пещеру. Стал показывать ей зеленые смарагды, огненные рубины: - Все тебе подарю! У твоего Перуна в помине нету такого богатства, одна золотая секира, и ту скоро отниму. Да на самого меня посмотри - ну чем не хорош? Но Леля отворачивалась и от Волоса-раскрасавца, и от бесценных камней: - Травы зеленее смарагдов, земляника милее рубинов. А сам ты мне и вовсе не нужен... Что делать? Замкнул ее Змей в самой дальней пещере, запер на семьдесят семь крюков, побежал к Моране за советом. Недолго думала ведьма, научила его заговору - привороту-присушке неодолимой, потребовала: - А ну, повтори! Чего в охотку не сделаешь! С одного раза вошли в память Волоса трудные колдовские слова. Бегом прибежал назад к пленнице, выпалил: - Выпускаю я силу могучую на Лелю-красавицу! Сажаю силу могучую во все суставы и полусуставы, в жилы и жилочки, в ее ясные очи, в белую грудь, в ретивое сердце, в руки и ноги! Будь ты, сила могучая, в Леле-красавице неисходно; жги ты, сила могучая, ее кровь горючую, ее сердце кипучее на любовь ко мне, Змею Волосу, молодцу полюбовному! А была бы она, Леля-красавица, во всем мне, полюбовному молодцу, всю жизнь покорна-послушна! А не могла бы она ни заговором, ни приговором отговориться, не мог бы отговорить ее своим словом ни стар, ни млад человек! А кто из моря всю воду выпьет, из поля всю траву выщиплет, и тому бы мой крепкий заговор не превозмочь, силушку могучую не увлечь. Ну что, любишь меня? И ведь ждал Скотий Бог - вот сейчас упадет ему Леля прямо на грудь, припадет устами к устам. Ан ошибся. Не шелохнулась Богиня Весны, даже не подняла глаз. Словно и не коснулся ее крепкий заговор, неодолимое волшебство. Не умели смекнуть Морана и Волос: могуч заговор против ветреной девки, что гуляет об руку нынче с одним, завтра с другим, никак не выберет молодца... Не ведавшему любви откуда же знать - никаким колдовством не смутить верного сердца и чести не преклонить! Поспешил Волос снова к наставнице, и та дала новый совет: - А ты прими облик мужа ее. Обмани. Попробовал Змей - и до того вышел похож, что попятились, испугавшись, сами Чернобог и Морана: Перуновы черные кудри, Перунова огненная, клубящаяся борода! Даже Леля мало не обманулась, вскочила с радостным криком... но вовремя приметила глупые радужные глаза и отворотилась: - Поди прочь, не нужен ты мне... Тогда Змей затопал лапами так, что со свода пещеры посыпались разноцветные камни: - Сейчас мертвым зубом кольну! Сделаю ледышкой навеки! Еле-еле Морана его за хвост оттащила: - Погоди, пускай сына родит, мы его к рукам приберем. Так и сделали. Минул срок, разродилась Богиня Весны в неволе, в темных пещерах. Не было рядом ласковой Матери Лады, не было любимого мужа. Никто не помог, не утешил, не приободрил. Слезами умыла юная мать малыша, собственным золотым волоском повила пуповину. Не досталось обрезать ее на топорище отцовской секиры, чтобы во всем стал подобен Богу Грозы... Едва успела Леля приложить сына к груди и неверной рукой сотворить над ним оберег - громовое колесо, - как ворвалась Морана, расслышавшая сквозь толщу двери ненавистный клич жизни - первый младенческий крик: - Змей, бездельник, беги скорее, где ты пропал! Мигом появился Змей. И Леля отчаянно обхватила сына, закрыла собой: - Не отдам!.. Но глубоко уколол ее змеиный зуб, ледяной гвоздь, и Морана выхватила мальчишку из материнских замерших рук. Дитя надрывалось криком, колотило ее крохотными кулачками и тянулось к прозрачной холодной глыбе, где в глубине, как живая, видна была Богиня Весны. - Ничего! - прошипела Морана. - Скоро забудешь! А далеко-далеко от Железных Гор, в широком солнечном мире, стали никнуть и закрываться цветы, начала увядать шелковая молодая трава. ЗАХОД СОЛНЦА Не дозвавшись любимой, встревоженный Бог Грозы разослал по белому свету быстрые ветры, снарядил в дорогу стаи зорких разведчиков-птиц. Сам же поспешил к Солнцу: - Выручи, брат! Не пришла домой Леля, попала, верно, в беду. Твое око всевидящее, помоги отыскать! - Погоди, - сдвинул брови Даждьбог. - Неужели нету ее ни в ирии, ни на Земле? - Нету! - горестно ответил Перун. - Мать Земля говорит, подняло мою Лелю словно бы вихрем... а в Небе я и сам вижу, что нет! Сговорились братья: Даждьбог поглядит в Исподней Стране, а Перун полетит к Морскому Хозяину - вдруг в гости зазвал. И вот вечером, направляясь к закатному Океану, Даждьбог посмотрел на вершины Железных Гор и вдруг вспомнил виденное недавно: Змея Волоса, мчавшегося стремительно, как от погони. Бог Солнца тогда проводил его издали взглядом - летит себе, и пускай, - теперь же забеспокоился: а спроста ли летел?.. И повернул коней к бездонной пещере, к логову чужих темных Богов, туда, откуда выносили когда-то Месяц, раскроенный пополам. Чернобог и Морана встретили гостя ласковей не придумать: - Редко жалуешь нас, Податель Благ, Даждьбог свет Сварожич! Совсем дорожку забыл! - А что Волоса давно не видать? - спросил их сын Неба. - Здоров ли? - Ох, не здоров, - пригорюнилась коварная ведьма. - В лежку лежит, вот-вот совсем душу изронит... Может быть, навестишь его, князь Огненный Щит? Ты ведь куда ни оборотишься, все оживает... ...если бы Добро не было бесхитростным и доверчивым, если бы оно всюду подозрительно высматривало обман - оно уже не было бы Добром. Вошел светлый Сварожич в сумрачные пещеры, под низкие своды, не помня прежних обид, поспешил за Мораной к ложу больного Волоса... А хитро подученный Волос прокрался темными переходами - и сзади прыгнул на лучезарного гостя, как лютый зверь из засады! Ударил в спину мертвым клыком!.. Вздрогнул, зашатался Бог Солнца... но все-таки обернулся к вероломному Змею и успел посмотреть ему прямо в глаза: - Будет проклят твой род... Но ударил Волос еще раз и еще, и оставили Сварожича силы, рухнул он на каменный пол, и долго метался меж стенами, затихая, звон золотого щита. Чернобог и Морана снесли сына Неба в тот же дальний покой, где лежала в прозрачной глыбе замученная Богиня Весны. И оставили подле нее, в таком же хрустальном гробу. Только у Лели на нежном лице застыло страдание, а Даждьбог смотрел изо льда сурово и гневно, и уста как будто еще силились досказать проклятие до конца... Вот когда исполнилась давнишняя Змеева прихоть. Больше никто не мешал ему взять блестящий солнечный щит и играть, пока не прискучит. Но без хозяйской руки золотая святыня начала быстро тускнеть, покрываться темными пятнами. И скоро прокудливый Волос забросил ее в тот угол пещер, где стояла колесница Даждьбога и жалобно ржали золотогривые кони. Змей ощерил на них ледяной зуб и дохнул - остались они стоять покрытые инеем вместо попон, неподвижные, неживые. Не восходить больше Солнцу, не радовать Землю и Небо горячим светлым лучом... ПОСЛЕДНЯЯ ГРОЗА Скоро понял Перун, что лишился не только жены, но и любимого брата. Не появилось ясное Солнце ни на другой день, ни на третий. Стоял над Землей мрак чернее и гуще, чем прежде бывало в самую непогожую ночь. В обычной ночи отблески света все-таки долетают из Кромешного Мира, отражаются от небесных высот. А теперь не было не то что отблесков - сам светоч угас. Только звезды смотрели с осиротевших небес, да гремучие молнии вспарывали темноту от небоската до небоската - и гасли, ибо у молний жизнь коротка. Как же пригодился тогда Перуну молодой Месяц, несчастливый жених сестрицы-звезды! И то сказать, когда запрягал он белых быков и выплывал в вышину - казалось, наступил день. - Я видел! - крикнул Месяц Богу Грозы. - Я видел, как Солнце ушло за Железные Горы и больше не восходило! ...Говорят, Перун тогда поднял свою золотую секиру и молвил ей так: - Не для сражений ты была выкована... Думал я, будешь ты век возжигать веселую жизнь. Не подведешь меня, коли придется сразиться? И, говорят, секира тихо зазвенела в ответ. - Я с тобой, - тотчас запросился Огонь, самый младший Сварожич. Но старший брат воспретил: - Останешься у Людей. Будешь греть и светить, пока не возвратится Даждьбог. Ты же, Месяц, замкни свое небо... да не погубят ирия, если вдруг что! Нехотя послушался его Огонь, послушался Месяц. А Перун, разгоняя коней, полетел к Железным Горам. Вот первые молнии ударили в ржаво-серые скалы, и скалы начали рушиться. Верно, совсем разметал бы их могучий Перун, добрался бы до потаенной норы и вызволил упокоенных, вмурованных в лед - но из глубоких расселин рванулся навстречу такой страшный ледяной вихрь, что грозовая туча съежилась и рассыпалась белым снегом вместо дождя. Мелкой блестящей пылью развеяло чудесную колесницу - не соберешь, не починишь... Это Чернобог и Морана раскачали меха метели, оборонились морозом. А следом, ощерив предательский клык, на битву вылетел Змей. Первыми кинулись на него верные Перуновы кони, но Волос только дохнул - и три скакуна превратились в крутящиеся стайки снежинок, а четвертый закувыркался с перебитым крылом, пропал неведомо где. Хотел Бог Грозы метнуть молнию в Змея, ан не сумел: омертвела от холода золотая секира, остыли жаркие искры... И вот грудь на грудь сошлись в поединке Змей и Перун. Впился Волос кривыми когтями в соперника, начал язвить его ледяным зубом, думая вмиг заморозить. Но не тут-то было. Тысячу ран принял славный Сварожич, а не разомкнул стиснувших рук, не выронил топора. Совсем худо пришлось бы Змею, если бы не новая чешуя, о которую смялось, иззубрилось золотое лезвие, расшаталось на рукояти. Так вместе они и рухнули вниз, на острые камни. Еще чуть-чуть, и победил бы Перун. Сломал бы Змею хребет. Но уже подоспели Морана и Чернобог, ударили ледяными рогатинами, опутали сына Неба семьюдесятью семью цепями, выломали из руки золотую секиру... Только она не далась: собрала последние крохи огня, вспыхнула, улетела. - И змеиный зуб его едва берет, - наклонилась над непокоренным Богом Грозы проклятая ведьма. - Как же поступить с ним, чтобы не вырвался? - Отнимем у него глаза и сердце, - посоветовал Чернобог. - Уж тогда-то он ничего не сможет поделать. А скорее всего что и не захочет. - И огненный палец, чтобы не оправился, - простонал Змей, едва живой после битвы. - И палец, - согласилась Морана. - Бока твои залечить. Так они и сделали. Положили в ларец зоркие, синие глаза сына Земли, его бесстрашное сердце. Забрали огненный палец, подаренный кузнецом. А самого отвели в глубокие пропасти, приковали в темной пещере и все выходы намертво завалили. Хорошо хоть, было это за Железными Горами, не видела Мать Земля, как мучили сына. Не то бы, наверное, тут же от горя и умерла. КРОМЕШНЯЯ ОСЕНЬ Тогда окончательно утвердилась во всем мире тьма, а после и холод. Вместо Солнца теперь светил негреющий Месяц, и голодные волки приветствовали его воем, сбиваясь в хищные стаи. Вместо прежних теплых ветров засновали в полях и лугах холодные вихри... Счастье, что у Людей остался Огонь! Пропали бы без него. Лесное зверье обрастало пышными шубами, пряталось по берлогам, норам и дуплам. Лешие бесновались в отчаянии, не понимая, что происходит. Крушили сухие деревья, плакали на разные голоса. Потом и их начал одолевать сон. Собрали своих лисунок, созвали маленьких лешачат - и залегли то ли спать, то ли умирать. Никто более не морочил забредшего в лес, не уводил в сторону от тропы - и будто не хватало чего-то... Стали собираться гуси и журавли, пестрые утки и еще множество других птиц. Вожаки выстраивали их длинными клиньями и уводили в небесную высь, - видели Люди, как печальный Ярила замыкал за ними серебряными ключами золотые врата. Смолкли соловьиные трели, пропали куда-то звонкие жаворонки. Лишь белые совы неслышно носились над пустошами, ловили зайцев и неосторожных мышей. Не играла рыба на плесах, не мчалась упрямо на нерест, одолевая пороги. Ушла в глубокие ямы, в морские темные бездны и затаилась там. А с нею и Водяные. И начал затягивать, пеленать озера и реки сначала тонкий, хрупкий ледок, потом все толще и толще... А тучи, бродившие без призора хозяйского, проливались бесконечным недоуменным дождем, и он шел и шел, пока холод не превратил его в снег. Снег кутал Землю скорбными белыми покрывалами, заносил широкие речные русла и узенькие лесные тропинки. Порою из вихрей метели слышался хохот: - Забудете скоро Ладу, не придет она больше! Меня, Морану, зимы и Смерти владычицу, начнете Метерью звать! Кузнец Кий однажды плюнул в сердцах: - Какая ты Мать! Ты - недобрая мачеха! Хотела Морана без промедления наказать его за дерзкие речи, за то, что когда-то давно не выковал ей ледяного гвоздя. Обрушилась так, что растрескались от мороза добротные бревна стены... Но изнутри в ободверину был крепко всажен топор, да со знаками Грома и Солнца, выбитыми у острия. И померещилось злобной колдунье, будто скользнули по лезвию знакомые золотые искры. Откуда знать, может, это Огонь очага отразился в блестящем железе, - но Моране хватило, чтобы убежать без оглядки. Попробовала она подучить Змея, натравить его на кузнеца, но Волос упрямо замотал головой: - Ну его! Он из камня воду выдавливает, выше облака ходячего железо кидает. Не полечу! Так и не полетел, и Морана сорвала злобу на пленнике. Схватила его маленького сынишку, подтащила к заваленной двери и ущипнула, чтобы погромче заплакал: - Твоя женка сама к Змею ушла, тебя позабыла! Думаешь, зря твои кони на всем скаку распряглись? Леля со Змеем давно сговорилась, еще до свадьбы твоей! И этот сын - от него! Перун ей ничего не ответил, лишь вздрогнул, заслышав младенческий плач - цепи звякнули, облетел иней со стен. Он не мог видеть, как вырывалось дитя и хваталось за каменные валуны, сокрывшие дверь. Знать, Богиня Весны все-таки успела шепнуть сыну, кто его настоящий отец. Смекнула коварная ведьма - мальчонка непременно раскроет обман, как только научится говорить. Больше она его с собой не брала. Одна приходила рассказывать погребенному в стылой норе, как веселится со Змеем забывчивая изменница, как тешит Скотьего Бога. И потирала ладони, чувствуя бессилие узника, его молчаливую муку. ДАНЬ Змей в самом деле нередко ходил посмотреть на упокоенную во льду Богиню Весны. А потом являлся в пещеру, где колдовала Морана, и принимался канючить: - Ну сделай, чтобы она ожила! И чтобы меня полюбила! Ну что тебе стоит? Но Владычица Смерти совсем не хотела снова тепла и цветущей зелени на Земле. И не могла сказать Волосу - мол, уже пробовала преклонить верное сердце, да не сумела. И не было ей дано оживлять мертвое, умела лишь убивать. Долго отмахивалась Морана: - Вот ведь приворожило тебя! Сколько девок на свете, хоть каждую обнимай! Но Волос не унимался, и, верно, туго пришлось бы ей с упрямцем, но посоветовал Чернобог: - А ты сотвори ему в образ точно такую, да и оженим. Небось, сразу повеселеет. Обрадовалась Морана и приступила к делу не медля. Вынула у Змея шерстинку, выдернула чешуйку, - Волос все вытерпел, даже не взвизгнул. - А теперь раздобудь живое яйцо! Сломя голову кинулся Скотий Бог промышлять и принес крапчатое, кукушачье, чуть не на снег брошенное беззаботной кукушкой в чье-то пустое гнездо. И скоро в колдовском подземелье запищала новорожденная Змеиха. Волос все прибегал на нее посмотреть, хорошо ли растет, скоро ли заневестится. Что ж, Змеиха Волосыня удалась как раз под стать жениху. Злая Морана выучила ее превращаться в озеро и колодезь, даже в шатер с пуховой постелью внутри. Потом показала ей запертую в ледяном гробу Богиню Весны: - Хочешь угодить суженому - сделайся, как она. Но юная Змеиха уже увидала Даждьбога: - Какой красивый! Весь золотой, прямо светится... Морана оттащила ее прочь с подзатыльником: - Ишь, загляделась! Ладно, будешь знать, что случается с теми, кто мне не покорствует! Присмиревшая Волосыня послушно отвернулась от прозрачной могилы и прекрасного ликом Сварожича, принялась твердить заклинание. Скотий Бог через голову перевернулся от радости, когда Морана вывела к нему невесту, точь-в-точь похожую на Богиню Весны. Лишь глаза были, как у самого Змея, радужные и пустые. Приглядевшись, Волос смутно почувствовал разницу, но в чем дело, так и не понял. А вскоре вовсе забыл. Стали они вместе вылетать на добычу, кружить над заваленными снегом лесами. А минуло время, родились у них дети, маленькие Змееныши. Впрочем, Волосыня о них не очень заботилась. Наверное, оттого, что родилась из кукушачьего яйца. - Повелеть надо Людям, чтобы приводили да оставляли в твоих святилищах девок, - рассудил Чернобог. - Будет кому сопли твоим сынкам утирать! И повели Люди одну за другой плачущих девок в дань лютому Змею... Иначе грозился немилостивый разметать очаги, выкорчевать леса. Сказывают, иные девки тотчас умирали от ужаса, едва попав ему в когти. Иных он, ярый, сам до дому не доволок. Но и тех, которых донес, собрался целый полон. Хватило мамок-нянек малым Змеенышам, хватило чернавок Волосыне в прислужницы. Было, было отчего потом жаловаться Людям - стал народ, мол, не так как прежде пригож. То ли злая Морана своим колдовством подталкивала жребий, то ли само получалось, а только попадали к Змею в пещеру все самые милые, да притом работницы, рукодельницы, тонкопряхи, стряпухи... И вот прибежала в кузницу Кия горемычная женщина, та самая, чью дочку он когда-то вывел из лесу: ее девчоночка выросла умницей и красавицей, уже сваты заглядывали во двор. - Ой, головушка моя многобедная!.. - упала Кию в ноги сокрушенная мать. - С дитятком единственным попрощаться велят... - Погоди, не реви, - отмолвил молодой кузнец. - Попробую твоему горю помочь. А не сумею, тогда будешь дочку оплакивать. Да и меня заодно. Кий не искал одолеть хищного Змея силой: какое там, если уж двое старших Сварожичей за Железными Горами пропали. Нет, если и оставалась надежда, так разве что на смекалку. Было дело, однажды она его выручила. Поможет ли вдругорядь? На всякий случай кузнец отправился в дом невесты и поклонился ее отцу с матерью низким земным поклоном: - Иду сироту от Змея оборонять... не поминайте лихом, если вдруг что. А жив возвращусь - поведу вашу доченьку кругом печного Огня... коли отдадите. Вон как оно вышло! С младенческих лет называли их женихом и невестой, еще с Киевым батюшкой уговаривались сродниться, - а в самом деле помолвить детей пришлось только теперь, на краю жестокой погибели, под накрепко замкнувшимся Небом... Сказывают, красавица-дочка расцеловала пропахшего копотью кузнеца, потом вынесла печальную, белую с красным фату - подарок к будущей свадьбе от самой Богини Весны, - и низко склонилась перед отцом: - Покрой, батюшка! Я ведь за другого своей волей не выйду... И закрыли невесту. Если не Кию - никому больше не зреть ее девичьей красоты. Еле ушел оттуда кузнец... Но все же ушел и отправился на лыжах прямо в низину, к Волосову святилищу. Таких святилищ теперь много было повсюду. Давно уже не стало любимых прежних Богов, но ведь жертвовать и молиться можно и без любви, - достанет боязни. Быстро бежал Кий, а сам думал дорогой, как бы чудище вернее отвадить. Разнаряженная, точно на выданье, девчонка уже опухла от слез - глаз не видно. Первым долгом Кий отогнал от нее мать: - Да погоди ж ты реветь! Уморишь дочку до времени! Иди-ка лучше домой да затевай пироги, вернемся голодные, есть станем просить! Хотя вполне могли те пироги пригодиться и для поминок. Ушла бедная женщина, так и не сведавшая, что из ее волоска зародился когда-то Змей-погубитель. А кузнец заставил девушку вытереть слезы, умыть лицо снегом. Дал в руки ножик и чурочку, велел строгать помаленьку. Да вразумил: - Как налетит Змей, держись погрознее. Гляди на него, как будто примериваешься. И поддакивай знай, о чем ни спрошу! ...Вот испуганно схоронился серебряный Месяц, не желая зреть непотребства, и издале