том, что в некоторых, отдельно взятых элементарных уровнях материи кое-кем из ученых допускается обратимость времени. Разве это не может быть следствием неразличимости в столь малых масштабах субатомного мира, какое из происходящих в нем событий более раннее, а какое более позднее? Во всяком случае, на современном этапе исследований вовсе не исключена подобная неточность. Хотя такое объяснение, видимо, удовлетворяет Дионисия, он все еще не хочет сдаваться. Наверное, посетивший его физик вселил в него немалые сомнения по вопросу незыблемости принципа причинности. - Может быть, в данном случае вы и правы, - не очень уверенно говорит он. - Однако тут очень уж все туманно... В этом субатомном мире часть, оказывается, может быть больше целого. Это правда? - Да, правда, - утвердительно кивает Настя. - Каждая элементарная частица состоит там как бы сразу из всех элементарных частиц. Элементарность субатомного мира - это ведь не дробление мелкого на еще более мелкое... - Имею некоторое представление об этом. Более того, вполне согласен с Гегелем и Энгельсом о "дурной" бесконечности. Это в том смысле, что элементарные частицы не "состоят из...", а "превращаются в...". Не так ли? - Конечно. Неисчерпаемость тут понимается не в количественном отношении. Она включает в себя качественные скачки и переходы к совершенно новым типам отношений и даже, пожалуй, перевоплощений. - Ну, а если элементарная частица может быть и сама собой и состоять из других, даже больших, чем она сама, то ведь и идея триединого бога: бога-отца, бога-сына и бога - духа святого - не так уж нелепа, хотя атеисты считают представление об этом единстве ниже всякой критики. - Но ведь, кажется, еще Лев Толстой... - Вот именно! - живо перебивает ее Дионисий. - Именно он утверждал, что догмат о святой троице не может быть принят разумом, так как часть будто бы не может быть равна целому. Но ему это простительно - тогда не только он, но и вся мировая наука ничего не знала о каверзах микромира. - А не обидно для всемогущего бога сравнение его с микрочастицей? - улыбаясь, спрашивает Настя. - Ведь в "Православном катехизисе" сказано, что "бог-отец не рождается и не исходит от другого лица. Им из ничего созданы небо и земля, видимый мир и невидимый. Он есть дух вечный, неизменяемый"... - "Всеблагий, всеведущий, всеправедный, всемогущий, вседовольный и всеблаженный", - продолжает за нее Дионисий. - И, будучи столь всемогущим, ему ничего не стоит, наверно, перевоплотиться во что угодно, в том числе и в микрочастицу. Идея эта не мне, однако, пришла в голову. Ее подсказал нашим богословам тот самый физик, который исписал своими формулами всю эту бумагу. Он вообще убежден, что микромир - это та область, которая подвластна лишь всевышнему... - Он просто шарлатан, этот ваш физик! - возмущается Настя. - Он бесчестно спекулирует временными затруднениями субатомной физики. - У нас есть сведения, что он имеет ученую степень. К тому же ссылается на авторитет западных ученых. А по их данным в микромире нарушен даже такой священный закон материализма, как закон сохранения энергии. - Такая возможность лишь допускается, и только потому, как остроумно заметил один тоже западный физик, что природа охотно закрывает глаза на эти нарушения, если они происходят в достаточно короткое время. В течение секстильонной доли секунды, например. - Субатомный мир, значит, действительно полон загадок? - Да, тут мы еще не все знаем, так как не умеем пока достаточно точно решать уравнения современной теории элементарных частиц. - Ну, а если бы нашелся математик, который решил бы их точно? Мог бы он средствами одной только математики, без эксперимента, разгадать тайну субатомного мира? - Я лично не очень в этом уверена, - задумчиво покачивает головой Настя. - Но, с другой стороны, математическое моделирование явлений природы играет в теории значительную роль. Некоторые ученые даже утверждают, что современная теоретическая физика вообще развивается преимущественно методом математических гипотез. - Так полагают только математики? - Не только они. - Ну, а вы? - Я просто не могу не считаться с фактами. А факты подтверждают справедливость этих утверждений. Многие открытия действительно были сделаны "на кончике пера" математиков. - Вы не отрицаете, значит, что одним лишь математическим моделированием можно сделать фундаментальное открытие? - Видимо, можно. Но имейте в виду, что существует еще и "математический идеализм", отрывающий математические абстракции от отображаемых ими реальных предметов и процессов окружающего нас мира. - Вот вы и помогите нам в этом разобраться, - протягивает ей Дионисий собранные со стола листки с математическими формулами. - Покажите их кому-нибудь более вас сведущему в математике. Андрей, не участвуя в беседе, слушает деда и Настю с большим вниманием, дивясь не столько познаниям Дионисия в области естественных наук, сколько спокойствию Насти. Конечно, она могла бы не раз поставить его в тупик или с помощью своей философской науки опровергнуть какие-нибудь богословские догматы, но она даже не попыталась сделать это. А Дионисий Десницын, прощаясь с Настей, уже совсем по-мирски трясет ее руку и, посмеиваясь, спрашивает: - Так вы не отрицаете, значит, что еще многое вам, материалистам, неведомо? - Мы не были бы материалистами, если бы отрицали это. - И уж вы нас извините, Анастасия Ивановна, за то, что столько времени у вас отняли. Но кто знает, - задумчиво и на сей раз вполне серьезно добавляет он, - может быть, беседой этой оказали вы если не всей православной церкви, то нашей духовной семинарии большую услугу. А фамилия физика, формулы которого мы вам передали, Куравлев Ярослав Ефимович. 6 Оставшись одни, дед и внук некоторое время молча смотрят друг на друга. - Я бы на вашем месте последовал примеру бывшего профессора Ленинградской духовной академии Александра Осипова... - негромко говорит Андрей. - Помышлял уже об этом, - без обычной своей иронической улыбки признается Дионисий Десницын. - Но ведь он сделал это в сорок восемь лет, а мне уже восьмой десяток. Поздновато. Да и привык я к своей рясе. Ходишь в ней и дома, и по улице, как в домашнем халате. Ну кто еще, кроме нас, может позволить себе такое?.. Андрей молчит. Он знает, что спорить с дедом бесполезно. Видно, он и в самом деле окончательно разуверился во всевышнем, а не отрекается от него публично лишь потому, что не хочет ставить в затруднительное положение сына и внука. Никогда еще не хотелось так Андрею побыть одному, собраться с мыслями. И он уходит из дома, не предупредив об этом деда. Уж очень тревожно сегодня у него на сердце, а в мыслях такой разнобой... Вот уже более получаса бродит он по улицам, выбирая самые малолюдные. Сейчас бы ему не по родному городу бродить, а по пустыне, по дикому, безлюдному краю, и чтобы вокруг ни одного живого существа, а лишь один он да бог. Может же он вмешаться в его судьбу, подать какой-нибудь знак, зародить хотя бы чувство уверенности в самом себе. Почему вмешательство его может сказываться только в микромире? Ведь он великий, всесильный бог, ему все подвластно, все вокруг - его творение. Отчего же тогда общаться с людьми может он лишь в самых мизерных пределах им же созданной материи? Но даже если это и так, то проникнуть в микромир смогут ведь только ученые, а не те, кто служит ему, богу, кто жаждет общения с ним, кто хочет понять его полнее и глубже, чтобы затем рассказать об этом людям. Андрей упорно думает об этом и наконец решает, что, может быть, всевышний именно через людей науки, через этих безбожников собирается поведать о своем существовании. И если именно они оповестят об этом человечество, их словам, как это ни прискорбно сознавать, будет, конечно, больше веры, чем лицам духовного звания, и без того утверждающим существование творца всего сущего. Это успокаивает, но ненадолго. Другие мысли и сомнения с новой силой начинают одолевать его. Зачем богу вообще подавать какие-то признаки своего присутствия где бы то ни было? Если он не вмешивался в судьбы мира в страшнейшие периоды истории земного человечества, зачем ему это сейчас? Потому только, что раньше люди не могли проникнуть в его обитель в микромире, а теперь проникают и он вынужден отвечать на их вопросы? Нет, тут что-то не то, что-то лишенное всякой логики. Наверно, всевышнему просто нет никакого дела до человечества, в противном случае он не мог бы не вмешаться и не покарать тех, кто этого заслужил. Такими Андрей считает вовсе не безбожников, а жестоких священнослужителей, ибо не находит оправдания ни средневековой инквизиции, ни многочисленным крестовым походам, ни тем более порочности римских пап. И ему невольно приходят на память слова таких великих безбожников, как Вольтер и Дидро. Один из них сказал ведь, что со времени смерти сына пресвятой девы не было, вероятно, ни одного дня, в который кто-либо не оказался бы убитым во имя его. А не справедливо разве замечание Дидро? Конечно, он издевался над священнослужителями, но если действительно на одного спасенного приходится сто тысяч погибших, то, значит, дьявол в самом деле остался в выигрыше, даже не послав на смерть своего сына? А православная церковь, разве она была менее жестокой? Разве не были в свое время утоплены в Волхове псковитяне, обвиненные в ереси? Не требовал разве церковный собор по настоянию подавляющего большинства высшего духовенства сожжения русских еретиков? И их жгли. А жестокое подавление старообрядцев? Их казнили, отрезали им языки, ссылали чуть ли не на край света. И все во имя веры в бога. Зачем ему такая вера? Вот за что нужно было покарать служителей церкви, и это укрепило бы веру более, чем их жестокость. Достойна кары и любовь к низкопоклонству служителей господа. Разве не сплошное богохульство титулатура епископата? Все эти звания блаженнейших, святейших, преосвященнейших, высокопреосвященнейших и святых владык? А полный титул папы римского? Викарий Иисуса Христа, преемник князя апостолов, верховный священник вселенской церкви, восточный патриарх, примас Италии, архиепископ и митрополит Римской провинции, монарх Ватикана. Все это давно уже вызывало в Андрее досаду. Какое-то время его утешала "Исповедь" Льва Толстого и другие его сочинения на религиозные темы, но такого смятения, как сейчас, он не испытывал еще ни разу. Более же всего смущает его теперь предстоящий эксперимент. И не потому, что он может не удаться. Неудача, пожалуй, не очень бы его огорчила. Ее можно было бы истолковать нежеланием всевышнего вмешиваться в судьбы земного человечества. Ну, а если он все-таки вмешается и даст чем-нибудь знать о себе?.. Это-то и страшит более всего Андрея. Если он отзовется сейчас на вмешательство экспериментаторов, пусть даже гневно, почему же тогда молчал целую вечность, имея гораздо большие причины для вмешательства и гнева? 7 Ректор духовной семинарии слушает Травицкого с заметным удивлением. Его раздражает слишком громкий голос магистра, возбужденная жестикуляция, хотя говорит он такое, с чем нельзя не считаться. Он почти дословно приводит высказывания профессора Московской духовной академии Глаголева. Давно, более полувека назад, было сказано это, а и ныне справедливо. Он говорил, что научное исследование направляет людей не по пути к церкви, а уводит от нее, ибо между положениями науки и тезисами веры существуют противоречия. И хотя конфликт между религией и наукой по многим пунктам в ту пору удавалось устранить, он прекрасно понимал, что развитие научных знаний будет непрестанно выдвигать все новые пункты для столкновений. "На ком лежит забота об их устранении? - вопрошал профессор Глаголев и сам же отвечал на этот вопрос: - Конечно, на нас с вами, господа!" - Эта речь профессора Глаголева была произнесена в Московской духовной академии еще в тысяча восемьсот девяносто девятом году, а что сделано нами за это время? - спрашивает Травицкий с едва сдерживаемым раздражением. - Да, мы искали возможности примирения науки с религиозными представлениями. Даже находили, как нам казалось, достаточно убедительные аргументы их непротиворечивости. Но ведь это были лишь слова, чисто логические операции, которые материалисты относят к софистике. А у них имелись факты, неоспоримые данные экспериментов. И они правы, говоря, что всякий раз, когда наука делает шаг вперед, бог отступает на шаг назад. - А вы хотите, чтобы всевышний явил нам чудо? - спрашивает ректор, злясь на себя, что не находит должных слов, чтобы поставить на место этого слишком дерзкого магистра. - И думаете, что атеисты уверуют после этого в бога? - Ему бы следовало помочь нам доказать свое существование с помощью достаточно убедительных фактов, а еще лучше - экспериментов. Тогда уже никто не упрекнул бы нас в том, будто атеисты появляются потому, что наши доказательства существования бога ничего не стоят и хороши лишь для тех, кто и без того в него верует. - Именно это мы и собираемся сделать с помощью Куравлева. - А каким же образом? С помощью одних только никому не понятных математических формул? - Их поймут ученые... - А нам нужно, чтобы поняли это и простые люди, которые привыкли верить фактам. Потому-то и надо ставить физический эксперимент, не жалея средств. - Однако со слов Куравлева я понял, что он не намерен ставить физических экспериментов, полагая, что и одних только математических расчетов будет вполне достаточно. - Нет, этого будет явно недостаточно! - уже не сдерживая себя, восклицает Травицкий. - От него нужно требовать физического эксперимента! Раз он способен доказать что-то теоретически - должен, значит, подтвердить это и экспериментом. Ему нужно прямо сказать, что за средствами дело не станет. И если вы меня уполномочите, я сообщу ему об этом. - Нет, - твердо стоит на своем ректор, - мы ограничимся пока только математическими его расчетами. Такова воля главы епархии. А если бы была на то его личная воля, он бы вообще отказался от любого эксперимента. Но раз пожелал того епархиальный архиерей, он не вправе ему перечить. Да и риск в данном случае невелик. Пусть себе выводит свои формулы этот Куравлев. Если они и не укрепят веру, то и не пошатнут ее. А общение с ним надо бы поручить не Травицкому, а Десницыну. Он и уравновешенней, и в науке более его смыслит. 8 Пробыв у родителей около недели, Настя снова уезжает в Москву на консультацию. Дионисий Десницын снабжает ее к тому времени еще кое-какими расчетами Куравлева. Дверь ей открывает сам профессор Кречетов. У него на перевязи левая рука, но выглядит он вполне здоровым. - Что смотрите на меня такими удивленными глазами? - шутливо спрашивает он. - Ходят, наверно, слухи, что я отдаю концы? - Ну что вы, Леонид Александрович! - восклицает Настя. - Кто станет распускать такие слухи? Но то, что вы нездоровы, - ни для кого не секрет. - Ну, а что все-таки говорят о моей болезни? - продолжает допытываться Кречетов. - Не удивляются: такой здоровяк - и вдруг в постели? - Не знаю, как другие, а я удивилась, - чистосердечно признается Настя. - Но мало ли что может приключиться даже со здоровяком? Вот и пришла навестить... Толком ведь никто не знает, чем вы больны. Поговаривали, будто вы упали и сломали руку. Это правда? - Это наиболее вероятная версия, - смеется профессор. - Видите, рука действительно на перевязи. - Ну, а на самом деле? Вы же спортсмен, как же так неудачно упали? - Падают и спортсмены, тем более что я не такой уж молодой спортсмен, - посмеивается Кречетов. - Вы так меня заинтриговали, Леонид Александрович... Но если не находите нужным... - Да, лучше не будем больше касаться этой темы. Она мне не очень приятна. К тому же я почти здоров. Ну, а у вас как идут дела? Скоро ли можно будет познакомиться с вашей диссертацией? - Теперь скоро, только страшно уж очень, - вздыхает Настя. - А я, знаете, еще к вам зачем? Расспросить хотела о том физике, на защиту докторской диссертации которого вы меня приглашали... Кречетов заметно мрачнеет. - Лучше бы вы не спрашивали меня о нем, - устало говорит он после довольно продолжительного молчания. - Но уж раз спросили, я отвечу. Помните, как я расстроился в тот день? Но не потому, что он меня оскорбил. Просто досадовал на самого себя. Думал, что, может, слишком требователен был к этому докторанту. Решил даже познакомиться с другими его работами и готов был сам перед ним извиниться, если бы обнаружил в них какие-нибудь новые, интересные мысли. Но обнаружилась необычайная противоречивость его высказываний по многим фундаментальным вопросам субатомной физики. И даже просто ошибочные, антиматериалистические положения. Он допускает, например, что в микромире существуют явления, происходящие вне времени и пространства. - Допускает это не только он, но и кое-кто из довольно известных ученых на Западе, - осторожно замечает Настя. - Да, американский физик Чу, например, и некоторые другие сторонники феноменологического направления в физике элементарных частиц. Что дает повод для подобных утверждений? Главным образом современные затруднения, связанные с пространственно-временным описанием внутренней структуры этих частиц. - А как вам кажется, на этом не смогли бы спекулировать богословы? - За это давно уже ухватились фидеисты всех мастей. Это теперь их главное направление в борьбе с материалистами. Помните их утверждения о "свободе воли" электрона? Или спекуляцию "соотношением неопределенности" Гейзенберга? Ну, а теперь сторонники физического идеализма и откровенные фидеисты стали утверждать, будто принцип причинности, обусловленности явлений не распространяется на область внутриатомных процессов. - В нарушении принципа причинности в микромире богословы видят чуть ли не вмешательство всевышнего... - Не чуть ли, а самым серьезным образом! - восклицает Кречетов. - Они утверждают даже, что существуют абсолютные, непреодолимые границы познания и что область веры начинается будто бы там, где кончается область знаний. - И, усмехаясь каким-то своим мыслям, профессор, как бы между прочим, добавляет: - Убеждение в существовании такой границы познания вдохновило одного свихнувшегося физика попытаться поставить эксперимент общения со всевышним. - Уж не того ли, который столь неудачно претендовал на докторскую степень?! - невольно восклицает Настя. - А как это вы догадались? - удивляется Кречетов. - Такая уж я догадливая, - улыбается Настя. - А вам откуда это известно? Не консультировался же он с вами? - Представьте себе, консультировался. - После всего того, что между вами произошло? - А может быть, как раз именно поэтому. Наверное, я все-таки убедил его тогда, что немного разбираюсь в механике субатомных миров, и ему захотелось узнать мое мнение о возможности такого эксперимента. Но он, конечно, не пришел ко мне сам, а прислал довольно объемистый трактат, подписанный вымышленной фамилией. - А как же вы догадались, что это именно он? - Это следовало из всего того, что я прочел в других его работах. - Ну, и что же вы ему ответили? - Разобрал этот новый его трактат с такой же основательностью, как и диссертацию. - И он уже получил ваши замечания? - Получил, наверное. И кажется, именно по этой причине пострадала моя рука... Не понимаете? Настя отрицательно качает головой. - Пришел он ко мне среди бела дня и, как только я открыл ему дверь, выхватил что-то похожее на пистолет. Но пистолет его дал осечку, а может быть, я успел вовремя дверь захлопнуть, только выстрела не произошло. Но, торопясь захлопнуть дверь, я поскользнулся, упал и сломал руку. Вот, собственно, и все. Весьма возможно, впрочем, что это был совсем не он. - А вы разве не видели его лица? - Он был в надвинутой на глаза меховой шапке и с поднятым воротником. К тому же у нас на лестничной клетке темновато. Я, однако, почти не сомневаюсь, что это мог быть только он. По моим расчетам, это произошло как раз в тот день, когда он должен был получить мой ответ. По его просьбе мое письмо было послано ему до востребования. - Да, пожалуй, это действительно мог быть он, - подумав немного, произносит Настя. - А вы заявили об этом в милицию? - Нет, в милицию я не заявлял и вас очень прошу об этом происшествии никому ни слова. По-моему, психически он не вполне здоров, и мне не хотелось бы привлекать его к ответственности. - Но его же нужно в сумасшедший дом! - возмущается Настя. - Он ведь снова может прийти... - Не волнуйтесь, Настенька, - успокаивает ее Кречетов, - больше он стрелять в меня не будет. Да и потом, нет ведь полной уверенности, что это он. А если рассказать все милиции, они непременно арестуют именно его, ибо против него больше всего улик. А если потом окажется что это не он, представляете, как я буду выглядеть? Лишил его докторской степени да еще обвинил в покушении на убийство... Но Настю все эти доводы Кречетова ни в чем не убеждают, и она просто не находит слов от возмущения. Лишь успокоившись немного, она спрашивает: - Ну, а если это действительно был кто-то другой? - Кто-то другой покушаться на меня не мог. Так покушаться мог только явно сумасшедший. А единственный мой знакомый, производящий впечатление сумасшедшего, это он. И не будем больше об этом, если вы хоть немного меня уважаете. - Извините меня, пожалуйста, Леонид Александрович! Я не знала, что этот разговор так вас расстроит... Мне вообще давно пора дать вам возможность отдохнуть. Еще только один вопрос: как поживает ваша племянница Варя? Навещает она вас? - С тех пор как заболел, приходит почти ежедневно, хотя теперь она не только работает, но и учится в заводском техникуме. - А замуж все еще не собирается? - Претендентов на ее руку, по имеющимся у меня сведениям, достаточно, - улыбается Леонид Александрович, - но она одержима почти фанатической идеей - перевоспитать одного сбившегося с пути парня. "Сделаю, говорит, из него настоящего человека". И чует мое сердце, добьется своего и именно ему отдаст, наверное, свою руку и слишком уж доброе сердце. 9 В тот день Настя так и не решилась показать профессору расчеты Куравлева. Она приходит с ними спустя неделю. На ее расспросы о здоровье Леонид Александрович лишь шутит, и вообще по всему чувствуется, что он в хорошем настроении. Да она и не помнит такого случая, чтобы он хоть когда-нибудь был не в духе. Зная, что профессор не молод и обременен множеством дел (хватает, наверное, и неприятностей), она всегда восхищается его оптимизмом. - Что, холодновато? - спрашивает он Настю. - Ишь как раскраснелась с мороза! А я вас сейчас чайком погрею. Проходите, пожалуйста. Мы, холостяки, народ расторопный, мастера на все руки. Он поспешно уходит на кухню. Вернувшись, устраивается в своем любимом кресле. - Ну-с, а теперь к делу. Слушаю вас. Настя торопливо расстегивает свой портфель, извлекает несколько страниц, исписанных Куравлевым, и протягивает их профессору. - Вот, посмотрите эти формулы, пожалуйста. Кречетов с интересом всматривается в неровные строки, написанные торопливой рукой, негромко приговаривая: - Любопытно, любопытно... Да и почерк чем-то знаком... "Неужели он узнает руку Куравлева?.. - тревожится Настя. - Тогда придется все ему рассказать. А может быть, лучше и не таить ничего, не ждать, пока сам догадается, чьи это формулы?.." - Черт побери! - прерывая мысли Насти, восклицает Кречетов. - Да ведь это же почерк Куравлева! И некоторые формулы мне уже знакомы... Откуда это у вас? Настя молчит. - Конечно, тут все очень сумбурно, но я помню, каким был математический аппарат предлагаемого им вторжения в "область Икс", в это "пристанище всевышнего". Выкладывайте-ка, откуда это у вас? И Насте приходится рассказать все, что она знает о Куравлеве и богословах Десницыных. - А теперь объясните мне, пожалуйста, - внимательно выслушав Настю, спрашивает Кречетов, - почему вы сами не решились мне все это рассказать? Настя даже краснеет невольно. - Видите ли... - запинаясь, начинает она. - У вас ведь с Куравлевым такие отношения... - Боялись, что я буду необъективен в их оценке? - кивает профессор на листки с формулами. - Как вы могли подумать такое, Леонид Александрович! Я бы тогда вообще не стала вам этого показывать. Отнесла бы кому-нибудь еще... - Ну ладно, ладно! Будем считать, что я просто неудачно пошутил. Ну, а как к Куравлеву ваши богословы относятся? - Настороженно. Опасаются шарлатанства с его стороны. - Это они напрасно. Он человек, может быть, и свихнувшийся, но не шарлатан. К тому же талантлив как математик. Бредовость у него лишь в одном пункте - он убежден в возможности общения со всевышним. А под всевышним имеет он в виду вовсе не библейского боженьку, а высшую нематериальную силу, сотворившую мир, что, в общем-то, не противоречит гегелевской "абсолютной идее" и "мировому разуму". Вы, пожалуйста, объясните все это вашим батюшкам... - А им этого не требуется. Батюшки, с которыми я имею дело, сами это знают не хуже нас с вами. Они грамотные. Дионисий Десницын вообще, по-моему, больше материалист, чем теолог. Вы бы только на них, на Десницыных этих, посмотрели. Внешне они настоящие русские богатыри. Что дед, что внук. А дед вообще колоритнейшая фигура! За свою долгую жизнь он, наверное, прочел не только всю богословскую литературу, но и многие марксистские труды. - Да откуда вам все это известно? - удивляется Кречетов. - Что он сам, что ли, признался вам в этом? - Зачем же признаваться? Об этом и самой нетрудно было догадаться. Послушали бы вы только с каким удовольствием говорит он на научные темы! - Так посылал бы он тогда к черту духовную семинарию и последовал бы примеру профессора богословии Осипова! - невольно вырывается у Кречетова. - Он, пожалуй, и сделал бы это, - задумчиво произносит Настя, - но у него ведь сын богослов и внук - кандидат богословия. - Ну, а внук тверд ли в вере? - Похоже, что на распутье. Он еще молод - мой ровесник. Вместе когда-то в школу бегали. У него такой же живой ум, как и у деда, и вообще многое от него. Но дед, кажется, не хочет разрушать его веру, дает возможность самому до всего дойти. - Да и вы, наверное, поможете, - усмехается Кречетов. - Честно вам признаться - очень хотела бы. Думается мне, что и эксперимент Куравлева сыграет в этом существенную роль. Похоже, что Десницын-младший возлагает какие-то надежды на этот эксперимент. Результат его разрешит, наверное, многие сомнения Андрея... - Ну, а руководство духовной семинарии и ее ректор, они тоже возлагают какие-то надежды на эксперимент Куравлева? - любопытствует Кречетов. - Конечно! Представляете себе, что бы это им дало в случае успеха? - Но о каком же успехе может быть речь! Они же не фанатики? - Нет, не фанатики, а довольно трезвые люди. Особенно ректор. И не случайно, по-моему, поручил он Дионисию Десницыну "курировать", так сказать, проведение этого эксперимента. На тот случай, наверное, если Куравлев начнет мудрить. Известно ему, пожалуй, и то, что Десницын со мной консультируется. Но есть среди богословов и фанатик - это магистр Травицкий. Судя по всему, именно он особенно рьяный поборник экспериментов Куравлева. И скорее всего, потому, что ему каким-то образом стало известно, будто подобный эксперимент хотели поставить еще какие-то физики. Вы ничего не знаете об этом? - Впервые слышу, - удивленно пожимает плечами профессор Кречетов. - И откуда такое поветрие? За границей полно всяческих спиритов и мистиков, но у нас?.. Ну, а чем же закончились эксперименты конкурентов Куравлева? Не завершились разве полным провалом? - Дело гораздо хуже... Да, да, Леонид Александрович, я не шучу! Поставь они этот эксперимент, он бы с треском провалился и, уж во всяком случае, не дал бы никаких положительных результатов. Но, повторяю, дело обстоит гораздо хуже - им не дали осуществить этого эксперимента. - То есть как это, не дали? - Из-за отсутствия необходимых средств они вынуждены были передать все свои расчеты за границу. За что и были будто бы арестованы работниками госбезопасности. Обо всем этом разведал каким-то образом магистр Травицкий. - А не выдумка это Травицкого? - Дионисий Десницын уверяет, что не выдумка. Ими это как-то проверялось. Профессор Кречетов молча ходит некоторое время по комнате, потом вдруг обрадованно восклицает: - Знаете, я, кажется, смогу уточнить все это у более компетентного лица! 10 Настя хотя и сообщила своим родителям, когда приедет, но просила не встречать ее - от станции до дома ведь недалеко. А теперь, сидя в поезде, с тревогой думает, что прибудет в родной город поздно вечером. Раньше это ее никогда не пугало, но с тех пор как на нее напали пьяные хулиганы, она стала побаиваться ходить вечерами одна. Настя гонит от себя эти тревожные мысли, стараясь думать о чем-нибудь ином. Ей вспоминается, что Дионисий Дисницын почему-то с беспокойством рассказывал о недовольстве Травицкого тем, что Куравлев намеревается "моделировать" идею всевышнего с помощью одних лишь математических формул. Как он собирается это сделать, очень непонятно, но еще менее понятна тревога Дионисия, а она, видимо, не беспричинна. В принципе, конечно, такой подход Куравлева к решению проблемы вполне обоснован. Насте даже вспоминаются слова какого-то физика-теоретика, что поскольку речь идет о микромире, невоспринимаемом чувственно-наглядно, то необходимая для его понимания единая теория частиц и полей должна быть абстрактно-математической моделью. Видимо, такую математическую модель и собирается построить Куравлев, а это вряд ли может устроить богословов. Им нужны не формулы, доказывающие возможность общения с творцом, а сам факт такого общения. Их устроило бы вообще любое физическое явление, не объяснимое ни одной из существующих научных теорий. Тогда это можно было бы преподнести как чудо. А о чуде церковь мечтала на протяжении всей своей истории. Время летит незаметно. Вот и последняя остановка. За окнами вагона уже совсем темно. На сердце у Насти снова тревожно. Она спешит к выходу, стараясь идти вместе с остальными пассажирами. Но они постепенно разбредаются в разные стороны, а вечерняя тьма и поднявшаяся метель скрывают от Насти тех, кто идет в одном с нею направлении. Дрожь пробегает по ее телу, когда перед ней вырастает чья-то огромная фигура. Она даже шарахается в сторону, но слышит вдруг знакомый голос: - Не пугайся, это я, Андрей Десницын. Настя хочет спросить его, каким же образом он снова так чудесно оказался ее попутчиком, но Андрей опережает ее вопрос: - Я заходил к твоему отцу и узнал, что ты должна сегодня приехать. Так как Иван Арсеньевич очень тревожился и хотел идти на станцию, я пообещал ему встретить тебя. - Ну, раз уж сам напросился в провожатые, - весело говорит Настя, - то возьми меня под руку - видишь, какая пурга. - А к нам ты зачем заходил?- немного погодя спрашивает его Настя. - Дионисий Дорофеевич посылал спросить, когда ты приедешь. Не терпится ему узнать, что твой профессор сказал о формулах Куравлева. Не мистификация ли это? - Нет, не мистификация. Все формулы строго научные. Оказалось также, что профессор Кречетов, к которому я обращалась за консультацией, знает Куравлева. Он считает его способным математиком. "Стоит ли сообщать Андрею о предполагаемой болезни Куравлева или подождать, пока это станет известно точно? - думает Настя. - Нет, пожалуй, не стоит, нужно сначала с отцом посоветоваться..." А Андрей просит: - Не зашла бы ты к нам? Сама бы рассказала Дионисию Дорофеевичу, что профессор Кречетов о Куравлеве говорил. Настя, очень уставшая за эти дни, всю дорогу мечтала лишь об одном - поскорее бы добраться до дома, до своего любимого дивана, но ей не хочется огорчать Андрея, и она обещает: - Сначала забегу домой, а потом зайду. 11 В просторной комнате Десницына-старшего, кроме его внука, еще какой-то мужчина. Присмотревшись, Настя узнает в нем того самого человека, которого видела недавно возле дома Десницыных вместе с Куравлевым. - Вот, познакомьтесь, пожалуйста, Анастасия Ивановна, - обращается к ней Десницын, - это наш коллега, магистр Стефан Антонович Травицкий. Прежде чем стать богословом, учился на физико-математическом во Львовском университете. Вам, наверное, интересно будет с ним побеседовать. - Учился я там, правда, всего два года, но интереса к естественным наукам не потерял, - солидным баском произносит Травицкий, самодовольно поглаживая свою холеную бородку. - Продолжаю и теперь следить за их развитием по доступной мне литературе. А вы, значит, философ? - Да, готовлюсь к защите кандидатской диссертации, - отвечает Настя. - Внук сообщил мне, что ваш профессор одобрил вычисления Куравлева, - снова вступает в разговор Дионисий Десницын. - Правильно он вас понял? - Не совсем, пожалуй, - улыбается Настя, обернувшись в сторону Андрея. - Профессор ничего не одобрял, а засвидетельствовал только, что формулы достаточно грамотны и что в них есть некоторый смысл. - Было еще сказано, кажется, что он неплохой математик? - Да, это профессор Кречетов действительно сказал, - подтверждает Настя, - хотя Куравлев незаслуженно оскорбил его при защите своей докторской диссертации. - Ах, так это, значит, тот самый Кречетов! - восклицает Травицкий. - Что вы имеете в виду под "тем самым"? - невольно хмурится Настя. - Ну, а вы, конечно, разделяете точку зрения своего профессора о незыблемости принципов причинности? - спрашивает Травицкий, пропуская мимо ушей вопрос Насти. - Я читал недавно его статью в каком-то из научных журналов. Однако другие ученые не отрицают того, что причинность не только нарушается, но и вовсе отсутствует в субатомном мире. - Утверждают это главным образом западные ученые, - замечает Настя, - сторонники физического идеализма, отрицающие объективность познания. Во всяком случае, отсутствие причинности в микромире никем пока не доказано экспериментально. - Весьма вероятно, что скоро это будет доказано, - многозначительно произносит Травицкий, видимо имея в виду эксперименты Куравлева. - И тогда в таинственной области микромира обнаружатся совсем иные закономерности. - Какие же? - едва заметно улыбается Настя. - Подвластные только всевышнему, - с фанатической убежденностью произносит Травицкий. Продолговатое лицо его напоминает теперь Насте суровый облик средневекового иезуита. - И, кто знает, может быть, всевышнему не очень-то понравится это вторжение, - мрачно заключает Травицкий. Десницыны, прислушиваясь к этому спору, смотрят на Настю: один - с восхищением, другой - с любопытством. - Почему вы думаете, что всевышний может разгневаться? - спрашивает Настя Травицкого. - Разве его может шокировать то обстоятельство, что станет известно наконец, где именно находится его обитель? Дионисий с трудом скрывает улыбку, а Травицкий, делая вид, что не замечает иронии Насти, спокойно отвечает: - Для всевышнего нет различия между великим и ничтожным. Он может пребывать как в космосе, так и в антикосмосе, то есть в микромире. - Тогда уж лучше искать его в космосе, - простодушно предлагает Настя. - Тем более, что и там тоже обнаруживается нарушение некоторых фундаментальных законов природы. Академик Амбарцумян сообщает, например, что из ядер некоторых галактик наблюдается такое мощное истечение сгустков материи, которому нет пока удовлетворительных объяснений. Он допускает даже, что данные подобного рода могут привести к противоречию с законом сохранения энергии и вещества. Почему бы тогда не допустить пребывание всевышнего именно в этих таинственных ядрах галактик? Для всевышнего это ведь куда более достойная обитель. Травицкий смотрит на Настю с удивлением. Видно, эти данные ему неизвестны. Но он не теряет присутствия духа и довольно бодро заявляет: - Я не вижу в этом никаких противоречий. Напротив - это лучшее подтверждение того, что для всевышнего действительно нет разницы между великим и ничтожным. - Досадно только, - как бы между прочим замечает Дионисий Десницын, - что факты эти обнаружил не какой-нибудь верующий в бога астроном, вроде аббата Леметра, а явный безбожник, активный пропагандист атеизма Амбарцумян. Заметив хмурый взгляд Травицкого, он поясняет: - Я это потому промолвил, отец Стефан, что вспомнил трактат папы Пия Двенадцатого "Доказательство существования бога в свете современной науки", прочитанный им на заседании Ватиканской академии наук. В этом трактате он провозгласил истинными учеными лишь тех, которые не только проникают в тайны природы и тем указывают человечеству путь к целесообразному использованию естественных сил, но и демонстрируют языком чисел, формул и экспериментов бесконечную гармонию всемогущего бога. - А "язык чисел, формул и экспериментов" - это вольный ваш пересказ изречения папы или подлинные его слова? - с нескрываемой заинтересованностью спрашивает Десницына Травицкий. - Подлинные его слова, отец Стефан, - утвердительно кивает головой старый богослов. - Я процитировал их дословно. - Значит, все-таки не только цифры, но и эксперименты? - задумчиво, будто рассуждая вслух, произносит магистр. - Засиделась я у вас, - говорит Настя и, попрощавшись с Травицким и Десницыными, направляется к двери. Андрей выходит вместе с нею и, несмотря на ее протесты, провожает до дому. 12 Совещание у ректора духовной семинарии назначается на десять утра. В его кабинете Дионисий Десницын, Стефан Травицкий, Ярослав Куравлев и еще несколько преподавателей семинарии. Должен был приехать и глава епархии, но его задержали какие-то неотложные дела, и он поручил ректору провести совещание без него. Весьма возможно, впрочем, что не приехал он и по каким-то иным причинам. Ректор еще не дал слова Куравлеву, а тот уже ходит по кабинету, заложив руки за спину, будто он тут совсем один. Но даже после того, как ректор просит его изложить свою идею, он, словно по инерции, продолжает некоторое время молча шагать перед собравшимися богословами. Потом останавливается и, не убирая рук из-за спины, произносит глухим, простуженным голосом: - Мне известно, что все вы или почти все не одобряете моего намерения моделировать мою идею с помощью одной только математики, это не будет достаточно эффективно. Но что касается эффекта, то в этом вы убедитесь сразу же после того, как опубликуете результаты моих вычислений хотя бы в "Журнале Московской патриархии". Можете не сомневаться - их тотчас же перепечатает вся мировая пресса. Ученые с мировыми именами засвидетельствуют тогда доказанность существования всевышнего. Травицкому стоит большого труда сдержать себя от замечания, что укреплять в вере нужно сейчас простой народ, а не интеллигенцию. - Ну, а если вы сомневаетесь в могуществе ма