ч истаял, не дойдя до нас. Очень жаль. Наверное, тех, кто наблюдал за морем, не интересовал заброшенный, полусгнивший пирс бывшего яхт-клуба. Да, жаль. Уж я показал бы катерникам, какую хурму мы везем. Я оглянулся. До черной черты брекватера, сиречь волнолома, было еще довольно далеко. Я начал уставать и ослабил темп гребли. В конце концов, мы не на шлюпочных гонках (в школьные годы я, знаете ли, участвовал в них). - Послушай, Настя, - сказал я, переведя дыхание. - Мы хоть и не брат и сестра, но и не чужие друг другу люди, верно? - Ну, верно. - Так скажи мне как другу: зачем ты ввязалась в эту гнусь? Ты действительно хочешь полной реставрации советского режима? Настя надела измазанную раздавленной хурмой курточку и зябко повела плечами. - Почему не отвечаешь? Мы же все в "Большой газете" придерживаемся либеральных взглядов. Да и ты в своих телеобозрениях проезжалась по правоверным коммунистам. - Дима, хватит трепаться, - резко оборвала она. - Греби быстрее. Мне холодно. - Настя, пойми: Россия не выдержит новой октябрьской революции. Неужели ты хочешь гибели... - Никакой гибели не будет! И не правоверные коммунисты придут к власти - они тоже трепачи, - а решительные люди, настоящие мужчины, способные навести в стране порядок. - Порядок страха? Нового Гулага? - Ой, только не тычь мне под нос старое пугало! Новая власть заставит работать людей, отвыкших от работы. Прижмет воров и спекулянтов, отнимет у них наворованное богатство... - И будет новая гражданская война... - Не будет! - Будет! И ты со своим Братеевым дашь сигнал к ее началу. - Заткнись, идиот! И давай греби быстрее! - А куда нам, собственно, торопиться? Некоторое время мы молчали. Я греб все медленнее, потом бросил весла: - Я устал. Месяц плыл над нами, словно небесный соглядатай. А в моем мозгу, во всех его извилинах шла напряженная работа: что мне делать? Ясно было только одно: нельзя доставлять на крейсер груз, который там ожидали. - Дима, - сказала Настя медовым голосом, прорезавшимся у нее в лучшие минуты наших отношений. - Милый, я вовсе не хочу с тобой ссориться. Ты доказал, что способен на решительные поступки - это мне по душе. Но я прошу, очень прошу: не мешай мне этой ночью. - Ладно, - кивнул я. - Вот, умница. У нас с тобой будет еще много ночей. А сейчас - греби. Пожалуйста! - Знаешь что? Может, поменяемся местами? Ты ведь умеешь грести. А я отдохну минут пятнадцать - двадцать. Настя смотрела на меня так, словно у нее были рентгеновские лучи вместо глаз. - Ну хорошо. - Она поднялась. - Давай поменяемся. Но только на четверть часа. Мы, сохраняя равновесие в качающейся шлюпке, шагнули друг к другу, и, прежде чем разойтись, я обнял Настю, а она быстро меня поцеловала. Прямо как в "Тамани", мелькнула мысль. Весла в руках Насти зачастили. Минута за минутой истекали в тревожном молчании. Ну, все! Надо действовать. Я привстал, обернувшись к груженой корме, схватил одну из корзин с хурмой и выбросил за борт. - Что ты делаешь? - крикнула Настя. - Сейчас же прекрати! За первой корзиной последовала вторая. Настя обложила меня матом - такое я слышал от нее впервые. Я работал быстро - третья и четвертая корзины с хурмой плюхнулись в воду. И я увидел... Вот они - два снаряда. Два братика для Братеева. Аккуратненькие, не очень большие, не для главного, в общем, калибра, а для пушки-сотки. Хрен ты выпалишь из нее, Братеев! Я схватил один из снарядов (он был довольно тяжелый) и отправил его в воду, где, как кувшинки, качались желтые плоды хурмы. Нагнулся ко второму снаряду, как вдруг резкий удар в спину заставил меня упасть на колени. - Сволочь! - раздался Настин крик. - Я не позволю тебе... Я попытался подняться, но она навалилась на меня, не давая встать. Несколько секунд мы боролись, шлюпка кренилась вправо-влево, зачерпывая бортом воду. Все же я был сильнее Насти, мне удалось отбросить ее, но она, разъяренная, как волчица, снова кинулась в бой. Шлюпка опасно накренилась... Я проснулся в поту. Ну и сны показывают в этом чертовом Приморске! Сердце стучало, как дизель на больших оборотах. Взглянул на часы: без четверти час. Скоро приедет Сорочкин. Я пошел в ванную, обмылся до пояса холодной водой. Вот так. Немного полегчало. Все же интересно было бы досмотреть сон до конца - перевернулась бы шлюпка? А-а, к чертям собачьим! Я подошел к окну. На площади ветер выгнул, как парус, огромное полотнище "100-летию Октября - достойную встречу!". У киосков по-прежнему толпились люди, к одному тянулась длиннейшая очередь. Голубей на площади было, кажется, не меньше, чем людей, и они тоже были озабочены кормом. Один голубь, распустив веером правое крыло, ходил вокруг сизой голубки, делая круг за кругом. Настя! - подумал я. Надо же присниться такой чуши, будто Настя участница заговора... опаснейшего путча... Вернусь в Москву - расскажу ей... Хотя - зачем? Она, чего доброго, обидится, рассердится... Не буду рассказывать. А все же надо при случае спросить, не Братеев ли был ее мужем. Ох, так и вижу его высоко выбритый затылок... они поднимались по лестнице, и Братеев, впустив Настю в свою квартиру, кинул на меня насмешливый взгляд... Впрочем, это был только сон. Бывают же такие сны - хоть роман с них пиши. Стук в дверь - ну вот и Сорочкин, в джинсовом костюме-варенке. Лицо у него улыбчивое, желтые брови домиком. - Вы готовы, Дмитрий Сергеич? - Сейчас. - Я натянул водолазку, надел кожаную куртку. - А где, Валя, ваш бронежилет? - спросил я как бы между прочим. - Бронежилет? - Сорочкин посмотрел удивленно. - У меня нет бронежилета, да и зачем он мне? - Это я так... в шутку... Вдруг в вашем Приморске случится что-нибудь этакое. - Вы интересно шутите, Лопе де Вега, - сказал Сорочкин. Теперь удивился я: - Откуда вы знаете, что я хотел носить это имя? Разве я вам рассказывал? - Н-не помню. - Сорочкин замялся, смущенно улыбнулся. - Может, и рассказали... Между прочим, не думайте, что раз мы провинциалы, значит, не в курсе столичных дел. - А-а, понимаю, - сказал я, пристально глядя на его юное лицо. - Три парки. Они сидят у палисадника и беспрерывно вяжут. - Что еще за парки? - Ну, по-гречески мойры. Они прядут судьбы людей и все обо всех знают. Вы узнали от них. Сорочкин ухмыльнулся: - Вы имеете в виду трех старух, которые вечно сидят и вяжут на улице Гоголя? Да они только и знают, что вспоминать старые латиноамериканские сериалы. Над ними посмеивается весь город. - И напрасно посмеивается. Ладно, поехали. Я потянул за ремень свою сумку, висевшую на спинке стула. И вдруг остолбенел: поперек сумки зияли три дыры. Она была словно прошита автоматной очередью. Отяжелевшей рукой я медленно поднял сумку и показал ее Валентину Сорочкину. Он удивленно заморгал... Мы уставились друг на друга, и между нами, как прозрачный занавес, опустилось молчание.