те; стукаясь то головой, то коленями, чертыхаясь, он шарил по темной каюте. - Что ты ищешь? - Подожди... Сейчас. Удары кремня об огниво. Посыпались искры - и вот вспыхнула красная точка. Федор раздул трут, зажег сухую кору, припасенную заранее, и с немалым трудом засветил фитиль - растрепанную веревку, торчащую из носика сосуда с растительным маслом. Слабым светом осветилась каюта. - Подержи. - Федор передал девушке светильник и быстро приготовил веревочную подвеску. Теперь светильник висел посреди каюты. Федор осмотрелся. Сверху, через палубу, вода почти не проходила. Он приподнял стлань, опустил руку: воды на дне немного. Взглянул на бледное лицо Бхарати. - Плохо тебе, любушка? Не тошнит? - Нет, - прошептала она упрямо. "Истинная жена для моряка", - подумал Федор и обнял девушку. Закатное солнце светит в спину. Северный ветер гонит ленивую волну. Отбушевал шторм. Да не все ли равно теперь?.. Федор сидит в корме, упрямо правит на восток. Но берега все не видно. Сколько же дней и ночей мотало их по Аравийскому морю?.. Бхарати лежит у его колен. Утром он влил ей сквозь сжатые запекшиеся губы последние капли воды из кувшина. Эх, Федор Матвеев! Не судьба тебе, видно, добраться до родины. Для того ты избежал смерти от молнии там, в храме, чтобы принять страшную смерть от безводья... Бхарати лежит, закрыв глаза. Федор тревожно наклоняется к ней, трогает за голову, прислушивается: дышит ли? Сберечь ее, сберечь... Ночь наступает сразу, без сумерек. Яркие, далекие, высыпали на черном небе звезды. Покачивает. Туманится голова, в сон клонит. Заснуть - уж не проснуться больше... Страшным усилием заставляет себя Федор стряхнуть сонную одурь. Звезды и ветер... Левее курса, совсем низко над черной водой, стоит большая красноватая звезда. Почему так низко? И почему покачивается звезда?! Федор вскакивает, вглядывается... Это корабль! - Слышишь, Бхарати? Корабль! И, словно в подтверждение, ветер доносит гитарный перебор и обрывки песни. Низкий мужской голос поет на незнакомом языке. Но он, Федор, знает эту песню! Скажи, моряк, Живущий на кораблях, Разве может сравниться звезда... Да, он ее знает! Он слышал в Марселе, как распевают ее испанские и португальские моряки. Значит, португальский корабль!.. Одним прыжком - в каюту. Расшвыривая все, что попадается под руку, ищет пороховую индийскую ракету. Вот она! Привязывает ее к палке на носу бота. Сбивая в кровь пальцы, высекает огонь, подносит раздутый трут... Зашипев, взлетает в ночное небо красная дуга. 14. ВОЗВРАЩЕНИЕ. "ОТПРАВИТЬ ЕВО К ТОМУ ЖЕ КНЯЗЮ ЧЕРКАСКОМУ..." НОВЫЙ ГОРОД ЕКАТЕРИНБУРХ. ВСТРЕЧА В "ЦАРСКОЙ АВСТЕРИИ". "КОЛИ, ТОГДА ПОВЕРЮ!" ЕЛЕКТРИЧЕСКАЯ СИЛА. У ЛОМОНОСОВА. НЕРАЗГАДАННАЯ ТАЙНА Електрическая сила есть действие, вызванное легким трением в доступных чувствам телах, которое состоит в силах отталкивателъных и притягательных, а также в произведении света и огня. М.В.Ломоносов, "Теория електрическая, математическим способом разработанная" На дворе январский мороз. На стеклах низеньких окон намерзло изрядно льда. Потрескивают сосновые бревенчатые стены. А в горницах тепло. Огромный, во всю стену, стол завален образцами руды, металла и угля, чертежными инструментами, рукописями. Стоят здесь посудины с порошками и жидкостями, в углу - невиданная в здешних местах машина: между двух стоек - лакированный диск с блестящими металлическими пластинками, с ременным приводом и ручкой. На стойках - блестящие медные шары. В комнате полумрак. Только середина стола освещена двумя свечами в высоких подсвечниках. Свечи льют желтый свет на седую голову. Скрипит гусиное перо по шероховатой бумаге. Зимние вечеря длинны, а Федору Матвееву их не хватает. Не разгадана старая загадка... Федор подходит к машине, крутит ручку. Тоненькая фиолетовая ниточка разряда с сухим треском вспыхивает между шарами. Федор опускается в кресло. Сухие, со вздувшимися венами, но еще крепкие руки лежат на подлокотниках Задумался Федор. Плывут перед мысленным взглядом видения прошлого... Нелегким было возвращение на родину. После долгого плавания вокруг Африки доставил их португальский фрегат в Лиссабон. Оттуда то морем, то сушей, через многие страны, кое-как, без гроша в кармане, добрались до Петербурга - и не сразу смогли сойти с корабля: Нева, выйдя из берегов, залила город. Говорили, что сам царь разъезжал на шлюпке по затопленным улицам, спасал людей. Как напугал Бхарати холодный, туманный город, залитый бурлящей водой! Вскорости - как обухом по голове - известие о смерти государя... Докладывал Федор куда следует о своем возвращении из плена, но в те дни вельможным людям было не до безвестного поручика: решался вопрос, кому быть на троне. Каким-то чудом донесение Федора попало к самому Меншикову, и всесильный князь, пробежав две-три строчки, нацарапал, набрызгав пером, резолюцию: "Понеже порутчик Матвеев и ранше служил у князя Черкаскова, отправить ево в Сибир для службы далше к томуже князю Черкаскому, а денех ему Матвееву за прошлое время расчесть и выдать". Насилу Федор сообразил, в чем дело: в то время губернатором Сибири был однофамилец, а может, и дальний родич князя Александра Бековича-Черкасского - князь Алексей Черкасский, назначенный после казни Гагарина. Так как Меншиков не указал, кто должен ему "расчесть и выдать", Федор, видя, что в петербургской суматохе толку не добьешься, решил заехать к родителям, в Захарьино, повидаться, а там - отправиться в Сибирь. Родители Федора не слишком обрадовались, увидав привезенную из-за дальних морей невестку. Между собой осуждали: и длиннолица, и малоутробиста, и темна, аки цыганка, и больно смело себя держит, страху не оказывает. Однако, решив, что служивый сын - отрезанный ломоть, не перечили. В родовой вотчине, в своей же церкви, Бхарати окрестили, нарекли Анной, а отчество дали по крестному отцу, дальнему родичу Матвеевых, - Васильевна. Денег на дорогу хоть и не густо, а все ж таки дали. Дорогой Федор узнал, что Черкасский уже не губернатор Сибири: по указу Екатерины Первой он был назначен в астраханские земли на должность "калмыцкого начальника". Федору посоветовали ехать прямо в новый город Екатеринбурх [ныне Свердловск], недавно построенный на реке Исети, к начальнику сибирских и уральских заводов Георгу Вильгельму де Геннину: он-де всех сведущих в горном да плотинном деле людей принимает. Дождавшись оказии, отправились. Плыли вниз по Волге, потом свернули в Каму. Когда после волжских просторов струг пошел то бечевой, то веслами, а когда и под парусом меж тесных, густо поросших лесом берегов, Бхарати была поражена видом лесного приволья и смолистой прохладой. У деревни Ягошихи [в 1781 году поселок Ягошиха был переименован в город Пермь], где недавно был построен новый медеплавильный завод и где в Каму впадает горная река Чусовая, пришлось остановиться: весенние воды еще не сошли и подняться по Чусовой против течения было невозможно. Оставив речной караван, поехали сухим путем: берегом Сылвы до Кунгура и дальше - через перевал, к новому городу Екатеринбурху. Во все глаза глядела изумленная Бхарати на горы, покрытые густым хвойным лесом, на бурные реки и тихие голубые озера, на зеленый, в цветочном узоре ковер травы, на каменные осыпи, поросшие по краям смородиной, жимолостью и колючим шиповником. Город Екатеринбурх был невелик. Постройка его обошлась всего в 53679 рублей и две копейки. Были здесь две доменные печи, выплавлявшие по три-четыре тонны чугуна в сутки, мастерские, где чугун кричным способом перерабатывался в сталь, кузнечные, якорные и проволочные фабрики. Плотина на реке Исети позволяла копить весенние воды. Водяные колеса приводили в действие мехи для дутья в доменные и кузнечные печи. Завод и поселок были окружены крепостной стеной. В обербергамте [обербергамт (нем.) - главное управление горнорудной промышленности] Федор был хорошо принят и назначен в должность механикуса. Обязанности его по регламенту определялись так: "Надлежит ему знать всякие машины, которые потребны к горным делам, а именно: для выливания воды, для подъема руды и протчего строить и в действо приводить, быть при строении всяких фабрик, ему же и пожарные машины и трубы ведать". Отвели Федору казенную квартиру в крепости, и началась новая жизнь на новом месте... Служил Федор исправно, ведал колесное и плотинное дело, ездил по заводам, следил за работами. Понемногу привязался он к суровому, но знающему и любящему свое дело де Геннину. Помогал ему завершать затеянный им труд под названием: "Генералом-лейтенантом от артиллерии и кавалером ордена Святого Александра Георгием Вильгельмом де Генниным собранная натуралии и минералии камер в сибирских горных и завоцких дистриктах также через ево о вновь строенных и старых исправленных горных и завоцких строениях и протчих куриозных вещах абрисы". Бхарати на русских хлебах и прохладе раздобрела и побелела. Растила детей, хлопотала по хозяйству, ставила квасы и наливки, запасала на зиму меды и варенья. По-русски уже говорила изрядно. Когда через несколько лет они с Федором наведались к его родителям, старики приняли ее более благосклонно. В 1730 году де Геннин был вызван сенатом для составления вместе с берг-коллегией ведомости о состоянии заводов, количестве металла и числе работных заводских людей. Вместе с ним выехал и Федор Матвеев. Пришлось прожить в Петербурге с год. Столица застраивалась дворцами вельмож - один другого краше. Вельможи были больше новые, из немцев. И при Петре немцев наезжало в Россию изрядно, но все это были люди, сведущие в военном деле или ремеслах. А теперь Петербург был наводнен шаркунами, проходимцами - им покровительствовал всесильный Бирон, фаворит новой царицы Анны. В надежде встретить старых сослуживцев частенько заходил Федор в бывшую "царскую" австерию. Когда-то здесь за кружками пива, с глиняными трубками, набитыми табаком-кнастером, сиживали за некрашеными столами бывалые, умелые люди. Рассказывали о далеких морях, редких товарах, диковинных обычаях. Спорили, где лучше строят корабли, как правильнее подбирать медь и олово для пушечного литья, о скампавеях и галиотах, приливах и течениях. Сам Петр Алексеевич захаживал сюда, подолгу говорил с моряками... Теперь здесь было полно хвастливых щеголей в пудреных париках и с кружевными манжетами, чванливых немцев и старательно подражавших им русских придворных. Забегали сюда нужнейшие по нынешним временам иноземные специалисты - учителя танцев и светского обхождения, с обязательной крошечной скрипочкой - пошеттой - в кармане модного кафтана. Вместо того чтобы степенно, вперемежку с беседой, прихлебывать пиво, пили без меры заморские вина, громко хвастались амурными победами. И еще - обсуждали новые моды: мужчины начали тогда налеплять на лицо черные тафтяные кружочки - мушки. Появился "язык мушек", и щеголи, восхищаясь, затверживали: что означает мушка на подбородке, что - на левой щеке, что - под глазом. С божбой и криками играли в карты; шахматы, издавна привившиеся на Руси, теперь были не в почете: "зело не достает в сей забаве газарду". Однажды, зайдя в "царскую" австерию, Федор скучал над кружкой пива, потягивая трубку, и вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Оглянулся и увидел за соседним столиком высокого загорелого моряка средних лет. Моряк широко улыбнулся, взял свою кружку и решительно подошел к Федору. - Точно, поручик Матвеев! Неужто жив, тезка? - Федор Иваныч! Вот не чаял увидеть! Это был Федор Иванович Соймонов, гидрограф и картограф, знаменитый (не в свое, а в наше время) исследователь Каспийского моря. - Да тебя ж хивинцы зарубили! Не верю, чаю - призрак твой, фантом, пиво пьет и табак курит! Как, откуда? Изволь, немедля рассказывай. - Долго рассказывать, Федор Иваныч... Здесь не по духу мне. Может, пойдем ко мне? Я поблизости, на Острову, квартирую. Они вышли на улицу, светлую, несмотря на позднее время: стояли белые ночи. В ялике переправились через Неву. Едучи в столицу надолго, Федор захватил с собой семью. Ему удалось снять хороший домик со всеми угодьями у самой реки. Бхарати давно уж не видела мужа таким оживленным... То и дело Федор прерывал свой рассказ, засыпал Соймонова вопросами, но тот не давался: - Изволь, сударь, как я годами и чином старше, в подчинении быть. Сказывай, что дальше было. Да не опасаешься ли про ту индийскую девицу при супруге своей излагать и не потому ли в рассказе перебиваешься? Бхарати засмеялась. Федор ласково глянул на нее: - Видно, ты в российских Климах изрядно лицом переменилась, - или гость наш на тебя не довольно пристально глядит? Соймонов изумленно воззрился на Бхарати: - Ужели она?.. - Она самая, - подтвердил Федор. - Во святом крещении Анна Васильевна, а по сути - Бхарати Джогиндаровна. Да я, признаться, старым именем ее чаще величаю - привычнее. Верно, Бхарати? - Диву даюсь! - сказал Соймонов. - Истинно Улиссовы препоны претерпел ты, возвращаясь на родину, однако ж с разностию, что Пенелопу свою с собою привез. - Так-то так, - отозвался Федор, - да все ж таки, подобно Улиссу, горе дома застал. - Какое? Из свойственников кто? - Нет, свойственники живы. Но, представь, приехали мы днями перед кончиною государя Петра Алексеевича. А с его кончиною горе настало нам, кто хотел расцвета отечества, и великая радость им, несытым псам, откуда только они на погибель нашу набрались... - Ох, не говори, Федор Арсеньевич! - вздохнул Соймонов. - Вот приехал я, издать затеял полнейший атлас карт Каспийского моря, и здесь, в столице, натерпелся от них. Ныне их сила, что поделаешь... Выпьем за упокой души Петра Алексеевича! Выслушав длинный рассказ Федора, Соймонов задумался. - Гисторию свою ты преизрядно изложил, - сказал он. - И, признаюсь, коли б не супруга твоя, оной гистории участница, - я бы тебе не во всем поверил. Федор улыбнулся. - Бхарати! - негромко окликнул он жену и сказал ей что-то на языке хинди. Она вышла ненадолго в другую комнату и вернулась, неся небольшой сверток. Федор развернул его и взял за костяную рукоятку клинок с дымчатыми узорами. Соймонов потянулся к ножу: - Хорош! Истинный булат. Но Федор отвел его руку: - Гляди! Тебе первому в России показываю. И он быстро нанес себе несколько ударов ножом в грудь... Крик изумления замер у Соймонова на губах. Он вскочил, положил руку на стол ладонью кверху. - Коли! - сказал он, не сводя глаз с клинка. - Коли сюда, только тогда поверю, что не сплю! Шли годы. Де Геннин закончил свои "Абрисы" и преподнес в дар императрице. Анна приняла сей труд благосклонно - и тотчас о нем забыла. Не знал старый инженер, что труд его жизни будет впервые напечатан и увидит свет ни много ни мало, как через двести лет - в 1934 году, в Москве, - и уж, конечно, не техническую, а чисто историческую ценность представит собою... Все больше затягивали Федора заводские дела. Густо пошла седина в его русых волосах. Росли дети. Вот уж старший, четырнадцатилетний Александр, названный в честь старого друга Кожина, готовился к отъезду в Петербург, в Шляхетский корпус. А загадка все не разгадана... В чужие руки передавать свои опыты не хотелось. Да и кому? Кто поверит? Вот Соймонов: умен мужик, а так и не поверил, счел тот нож за хитрый восточный фокус, даром что в руках сам держал. Верно, про тайную силу, мечущую молнии, Федор дознался. Прочтя книги, какие мог достать, узнал, что еще без малого сто лет назад, в 1650 году, бургомистр города Магдебурга Отто фон Герике насаживал на вращающуюся ось гладкий шар из серы и натирал его ладонями, отчего шар начинал светиться и потрескивать. А в 1709 году англичанин Хаукоби заменил шар из серы стеклянным и тоже получил искры с треском. Про эту машину писал Ломоносов в своем "Слове о пользе стекла": Вертясь, стеклянный шар дает удары с блеском, С громовым сходственным сверканием и треском. Позже стали вместо натирания ладонями применять кожаные подушки, прижатые к шару пружинами. Узнал Федор, что еще древние эллины получали искры, натирая суконкой янтарь, и от этого слова "янтарь" - по-гречески "электрон" - пошло мудреное название тайной силы - "электрическая". Ясное дело: тайная сила в машине молний Лал Чандра была электрической, но разве сравнить ее с безвредными искрами Хаукоби? Дисковая машина Федора давала искры много сильнее, чем шар Хаукоби, но куда ей было до машин Лал Чандра? Как же получал индус ту страшную силу, которая убивала людей, а мертвецов заставляла содрогаться? Видно, все дело было в искусстве копить электрическую силу в сосудах с жидкостью. Припоминая все, что видел в Индии, Федор без конца проделывал опыты, соединяя с машиной металлические сосуды, подбирая разные жидкости, но толку не было. И вдруг Федор вычитал ошеломительное известие... В конце 1745 года один из учеников лейденского ученого Питера Ван-Мушенброка [Мушенброк стал знаменит этим случайным открытием; прибор получил название "лейденской банки"; одновременно с Мушенброком это же открытие сделал Клейст в Померании] пытался наэлектризовать воду в стеклянной банке... "Хочу сообщить вам новый и страшный опыт, который советую самим никак не повторять", - писал Ван-Мушенброк парижскому физику Реомюру и сообщал далее, что, когда он взял в левую руку стеклянную банку с наэлектризованной водой, а правой рукой коснулся медного прута, опущенного в воду и соединенного с железным, висящим на двух нитях из голубого шелка, "вдруг моя правая рука была поражена с такой силой, что все тело содрогнулось, как от удара молнии... одним словом, я думал, что мне пришел конец..." А чуть позже, в 1746 году, аббат Нолле в Версале разрядил лейденскую банку через цепь из ста восьмидесяти гвардейцев, державшихся за руки. "Было курьезно видеть разнообразие жестов и слышать мгновенный крик, исторгаемый неожиданностью у большей части получающих удар..." - писал Нолле о том, что произошло, когда цепь была замкнута. Затем Нолле в присутствии королевской фамилии удалось ударом электрической искры при разряде лейденской банки умертвить воробья... Лейденская банка была первым статическим конденсатором. Федор пошел в своих поисках дальше: его машина давала более сильные разряды. Но опыты с металлическими сосудами ни к чему не приводили. А ведь у Лал Чандра были именно металлические сосуды, а не стеклянные. Что же за жидкости применял брахман?.. Как-то, будучи в Петербурге, отправился Федор в де-сиянс-Академию [Академия наук], к Михаиле Васильевичу Ломоносову, недавно назначенному профессором химии. О молодом ученом, смело пробившем себе путь в науку сквозь немецкое засилье, был Федор наслышан немало. - Науки об електричестве, сударь, пока нет, - сказал ему Ломоносов, - но, уповаю, будет. Что ж вам при советовать? Електрическими опытами у нас ведает господин Рихман, хоть и иноземец, но человек не чванный Однако и Рихман и я полагаем, что силы електрические, получаемые трением, есть те же, что и громовые молнии. И сейчас преинтересные, скажу вам, возможности на пороге обретения находятся. При помощи Ломоносова Федору удалось побывать в "покоях для електрических опытов" - первой в мире электролаборатории. Рихман выслушал его с интересом, многое записал. Но вообще-то Ломоносова и Рихмана интересовало систематическое изучение электричества, особливо атмосферного. Ломоносов искал "подлинную електрической силы причину и как ту силу взвесить", - понимал, что без точных количественных показателей наука об электричестве существовать не может. В 1752 году Федор прочел в "Санкт-Петербургских ведомостях" описание новых опытов Ломоносова и Рихмана с выводами: "Итак, совершенно доказано, что електрическая материя одинакова с громовою материею, и те раскаиваться будут, которые доказать хотят, что обе материи различны", и "не гром и молния причина електрической силы в воздухе, но сама електрическая сила грому и молнии причина". А в следующем году Рихмана убило молнией при попытке измерить электрическую силу грозовых разрядов. На Ломоносова посыпались упреки и угрозы. "Хотели надумать, как божий гнев - грозу - от людей отвести, ан бог и наказал, чтоб неповадно было!" - кричали ненавистники. До Урала известия о петербургских событиях доходили не скоро, но Федор внимательно следил за ними. - И смех и грех, - говорил он жене. - Помнишь, как индийские брахманы вызывали молнии, чтобы людей дурачить? А здесь наши брахманы теперь ругаются, что люди хотят узнать природу молнии. А дай им в руки ту силу, они себя покажут! Нет, я за благо почитаю, что не открылся никому... - Бросил бы ты, Федя, свои инвенции, - сказала Бхарати, тревожно глядя на мужа темными удлиненными глазами. - Как господина Рихмана убило, так я совсем покоя лишилась... - Нет, не брошу, - упрямо сказал Федор. - Если жизни моей не хватит, дети займутся, хоть бы и Александр. Не мы, так они или потомки их до лучшего времени доживут. Совсем оплыли свечи. Федор берет щипцы, снимает нагар. Потрескивают от мороза бревенчатые стены. В соседнем покое Анна Васильевна тихонько напевает грустную песню - ту самую, что певала когда-то возле храма грозной богини Кали... Федор закрывает глаза. Плывут воспоминания. Старик, прикованный в башне... Так и унес, видно, в могилу свою великую тайну - как делать тело бесплотным... Масло, длинным жгутом рванувшееся сквозь воду бассейна... Бестелесный... Не приснилось ли ему все это?.. Свечи льют желтый свет на седую голову. Поскрипывает гусиное перо. "Лета 1762, януария двенадцатого дня заканчиваю я сие писание. Полагаю, что надежнее будет тебе по надобности, аще возникнет, в де-сиянс Академию, к господину Ломоносову Михаиле Васильевичу обратиться, понеже он к науке российской весьма усерден. Но завещаю волю свою: берегись, сын мой, чтобы сила сия електрическая не стала достоянием тех несытых псов, кои не о государственной, но лишь о собственной своей пользе помышляют..." ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СУКРУТИНА В ДВЕ ЧЕТВЕРТИ Прости меня, Ньютон! Понятия, созданные тобой, и сейчас еще ведут наше физическое мышление, но сегодня мы уже знаем, что для более глубокого постижения мировых связей мы должны заменить твои понятия другими. Альберт Эйнштейн 1. НАШИ ГЕРОИ ВЫСКАЗЫВАЮТ ПРОТИВОРЕЧИВЫЕ СУЖДЕНИЯ О РУКОПИСИ МАТВЕЕВА, А РЕКС, НЕ ИМЕЮЩИЙ СОБСТВЕННОГО МНЕНИЯ, ПОДВЫВАЕТ СВОИМ ХОЗЯЕВАМ Рассказали вам по порядку и по правде всю эту повесть. Оставим теперь это и расскажем о другом... Из "Книги Марко Поло" - Ну вот, - сказала Валя, - я разобралась в рукописи и перевела ее, если можно так выразиться, на современный русский язык. Я как раз специализируюсь по восемнадцатому веку, и мне было очень интересно... Так я начну? - Она посмотрела на Привалова. Борис Иванович кивнул. Они сидели на веранде маленького домика с неровными белеными стенами и плоской крышей. Зной угасающего летнего дня сочился сквозь узорную листву инжировых деревьев, подступивших к веранде. Ольга Михайловна, жена Привалова, каждый год снимала эту дачу в приморском селении, неподалеку от города, и здесь проводила отпуск, предпочитая золотой песок здешнего пляжа модным курортам. Борис Иванович каждую субботу приезжал к жене на дачу. Вот и сегодня приехал в переполненной электричке, да еще привез без предупреждения целый взвод гостей: Юру, Николая, Колтухова и незнакомую Ольге Михайловне черноволосую девушку, по имени Валя. Мало того: привезли с собой огромного пса со свирепой внешностью Пес вел себя мирно, на хозяйских кур не обратил никакого внимания; вывалил красный язык и улегся в тени под верандой. Но каждый раз, проходя мимо, Ольга Михайловна поглядывала на него с опаской. Гости умылись у колодца, поливая друг другу и перешучиваясь. Потом, освеженные, расселись на веранде, и Ольга Михайловна поставила на стол тарелки с виноградом и инжиром. - Оля, брось хлопотать, потом мы тебе поможем соорудить ужин, - сказал Привалов. - Сядь и послушай одну любопытную историю. Юра Костюков, сидевший на перилах веранды, сказал нараспев: - Не лепо ли ны бяшет, братие, начати старыми словесы трудных повестий... Борис Иванович жестом остановил его. - Еще я хотела вот что сказать, - продолжала Вяля. - Рукопись очень пестрая, типичная для петровской эпохи. Этот Матвеев учился, наверное, до введения Петром гражданского алфавита, поэтому у него часто встречаются буквы, изъятые петровской реформой: иже, омега, пси, кси и другие. Я уж не говорю о множестве тяжелых церковнославянских слов и оборотов. Очевидно, до Матвеева не дошла ломоносовская "Грамматика" 1757 года. И потом: он писал гусиным пером, от этого почерк специфичный. Некоторые места рукописи смутны. Многих технических терминов я просто не поняла. В общем, окончательно, начисто прочесть рукопись - это, конечно, большая и долгая работа... Инженеры выслушали девушку с уважительным интересом. Валю несколько смущало внимание к ее скромной особе. Особенно стеснял ее Колтухов, его немигающий острый взгляд из-под седых бровей. Она раскрыла красную папку, осторожно достала рукопись Федора Матвеева, а вслед за ней стопку исписанных на машинке листков. И вздохнула. И начала читать. Когда Валя закончила, уже стемнело. Легкий вечерний ветерок чуть тронул листья инжировых деревьев. Где-то залаяла собака, и Рекс под верандой отозвался глухим ворчанием. Минуты две Привалов и его гости сидели молча. Они думали о необыкновенной жизни флота поручика Федора Матвеева, его живой голос так явственно донесся до них из двухвековой глубины... Их взволновала настойчивая попытка этого сильного, мужественного человека разгадать страшную тайну, и они прониклись уважением и сочувствием к нему, не нашедшему поддержки и, очевидно, не ожидавшему ее. - Что ж, Валя, большое вам спасибо, - негромко сказал Привалов. Он встал и щелкнул выключателем. Под навесом веранды вспыхнула лампочка без абажура. - Изумительно интересно! - проговорила Ольга Михайловна. - Я прямо вижу его перед собой. Неужели все это было? Колтухов хмыкнул, закурил папиросу и с силой выпустил струйку дыма. - Вся эта писанина, - медленно сказал он, - чистейшая ерунда. - А по-моему, не ерунда, - возразила Валя, враждебно глядя на пожилого инженера. - Это неподдельный документ восемнадцатого века. Бумага, чернила, лексика... - Да в этом я не сомневаюсь, - прервал ее Колтухов. - Я допускаю, что ваш Матвеев был в Индии и познакомился там с этим нехорошим человеком Лал Чандром. А вот насчет Бестелесного - брешет. - Колтухов окутался дымом. Помолчав, он продолжал: - Все древние путешественники привирали. Помните, Лесков о них писал. - Да, есть у Лескова такой очерк - "Удалецкие скаски", - подтвердила Ольга Михайловна. - Вот-вот. И Афанасий Никитин наряду с ценным фактическим материалом всякой небывальщины понаписал. И Марко Поло. Они не только то описывали, что сами видели, но и то, что им рассказывали, тоже за виденное выдавали. - Может быть, ты и прав, Павел Степанович, - задумчиво сказал Привалов. - Но чудится мне, что за этой рукописью - не хитрая усмешка мистификатора, а человеческий вопль. - А еще что тебе чудится? - язвительно спросил Колтухов. Привалов не ответил. Он попросил Валю прочесть по оригиналу то место, когда Матвеев в первый раз бросился с ножом на Бестелесного. Валя раздельно прочла: - "А бил я его ножом противу сердца, и не токмо нож, но рука же прошла плоть его, яко воздух, ни мало того знато не было, а он скоро ушел чрез дощаную дверь, оной не открывши, а та дверь не мене двух дюймов, да железом знатно окована..." - "Удалецкие скаски"! - проворчал Колтухов. Он взял у Вали рукопись, полистал ее. Затем вынул авторучку и записную книжку и аккуратно переписал из рукописи с десяток строк. - Мне все ясно! - заявил Юра, спрыгивая с перил. - Факиры загипнотизировали Матвеева. Всю эту историю с Бестелесным и праздником богини Кали ему внушили. - Зачем? - спросила Валя. - А черт их знает. Служители культа всегда охмуряли трудящихся, как говорил Остап Бендер. Колтухов засмеялся дребезжащим смешком и одобрительно посмотрел на Юру. Привалов проснулся на рассвете. Ему было холодно: Колтухов, который спал рядом с ним, на одном матраце, ночью стянул с него одеяло. Борис Иванович попытался было осторожно подтянуть одеяло на себя, но Колтухов сердито засопел, повернулся на другой бок и подоткнул одеяло себе под спину. - Эгоист! - пробормотал Привалов. Он посмотрел в ту сторону веранды, где спали, тоже на одном матраце, Юра и Николай. Ему показалось, что на подушке лишь одна голова - белобрысая, растрепанная. Пошарив на стуле, Привалов нашел очки, надел их, снова посмотрел. Да, спал один Юра. Николая не было. Привалов на цыпочках прошел по скрипучему полу и спустился во двор. Песок был холодный, длинные тени деревьев лежали на нем. Неяркое раннее солнце освещало угол двора. Там на каменном ограждении колодца сидел Николай, на коленях у него лежала раскрытая красная папка с рукописью. - Что-то не спится, - сказал он, пожелав Привалову доброго утра. - Юра брыкается во сне, как лошадь. - Знаю я, почему вам не спится. - Привалов зевнул и сел рядом с Николаем. - Ну, что скажете? Вчера вы помалкивали весь вечер... - Я думаю о матвеевском ноже. - Николай взглянул на Привалова. - Почему бы нет, Борис Иванович? Почему бы им не набрести случайно на схему установки, которая придавала веществу свойство проницаемости! - Проницаемость... Это, Коля, вы оставьте. На тогдашнем уровне знаний... - Но случайно, Борис Иванович!.. Ведь Матвеев явно описывает такую установку - помните, в башне, у прикованного старика? Правда, видел он ее считанные минуты, а описывает очень туманно... Вот послушайте, я нашел это место. - И Николай медленно прочел: - "Тенета дротяные, аки бы Архимедова курвия, суптельно из сребра прорезанная, двух четвертей со сукрутиною..." Валя переводит это так: "Паутина проволочная, как бы Архимедова кривая, тонко вырезанная из серебра спиралью в две четверти". Что за "сукрутина в две четверти"? Ведь в эту "сукрутину" старик совал матвеевский нож... Борис Иванович, вот как хотите, а "сукрутина" - это какой-то выходной индуктор высокой частоты! Привалов улыбнулся, положил руку на колено Николая: - Туман, Коля, туман... Меня в рукописи интересует Другое место: струя масла, бегущая сквозь воду. Помните опыт в бассейне? В этом случае установка описана довольно ясно: крупные электростатические генераторы, включенные параллельно с электролитными конденсаторами огромной емкости, или, как выражается Матвеев, "медными сосудами для копления тайной силы". Если у них в самом деле масло струей шло сквозь воду, то... ну что ж, иначе не скажешь: значит, они решили вопрос энергетического луча и усиления поверхностного натяжения. Вот только форма отражателей, погруженных в бассейн... - Форма... - сказал Николай, думая о своем. - Форма индуктора, черт побери... - Вот что, Коля, - решительно сказал Привалов. - Индусы шли вслепую. А мы вслепую не пойдем. Не восемнадцатый, слава богу, век на дворе. Нам нужна теоретическая база. Я вам говорил о своем разговоре с Багбанлы? Ну вот. Кончайте мудрить со спиралями и вообще кустарничать. Надо собрать одну установку. Понадобится ваша помощь. Николай кивнул. - А рукопись? - спросил он. - Отправим ее в Академию наук. Николай захлопнул папку и встал. - Значит, с плеч долой? - угрюмо спросил он и пошел к веранде, длинный, худой, загорелый. Привалов поглядел ему вслед, пожал плечами. Между тем проснулся Колтухов - ближайшие окрестности были оповещены об этом событии долгим, надсадным кашлем. Вышли из комнаты Ольга Михайловна и Валя. Долго будили Юру, спавшего крепким младенческим сном. После завтрака все отправились на пляж. Шли кривыми улочками, меж заборов, сложенных из камня. Через заборы свешивались ветви тутовых и инжировых деревьев. С ними поравнялся пионерский отряд - загорелые мальчики и девочки в белых панамах шагали под резкие звуки горна, под сухой стук барабана. Юра расчувствовался. - Колька, - сказал он, - помнишь, как мы с тобой маршировали по этим самым улочкам? - Угу, - рассеянно отозвался Николай. - Ребята, вы не из лагеря нефтяников, случайно? - крикнул Юра, подходя ближе к отряду. - Нет, - ответил толстый серьезный мальчик. - Мы из лагеря Аптекоуправления. - Ну, все равно. - Юру понесло. - Сегодня вы управляете аптеками, а завтра будете управлять звездолетами. Пусть бросит в меня камень тот, кто не желает первым высадиться на Марсе. Салют будущим космонавтам! Пионеры удивленно смотрели на Юру. Подбежала вожатая - невысокая девушка в белой майке и финках. - Товарищ, в чем дело? - спросила она, строго глядя на Юру снизу вверх. - Товарищ Вера, он звал нас лететь на Марс, - пожаловался толстый мальчик. Отряд остановился, барабан и горн умолкли. Пионеры окружили Юру и с любопытством слушали. - Да, я их звал, товарищ Вера, - сказал Юра. - Конечно, не сию минуту. Но кто будет хорошо знать физику и математику, кто будет делать физзарядку, чтобы получить такие мускулы, как у меня, - тот полетит! - Юра подтянул сжатые кулаки к плечам и поиграл мышцами. - Потому что люди со слабой мускулатурой не смогут носить космический скафандр, - вдохновенно продолжал он, - а люди со слабыми знаниями не смогут управлять звездолетом. Развивайтесь гармонично, как древние греки, которые говорили про некультурного человека: "Он не умеет ни читать, ни плавать". Ведите их на пляж, товарищ Вера! Пусть они плавают и решают задачи, чертя пальцами на песке геометрические фигуры! - Дядя, запишите меня лететь на Марс, - неожиданно попросила девочка с торчащими косичками. Юра немного смутился: он не ожидал такого оборота дела. - И меня запишите! - наперебой закричали пионеры. - И меня тоже! Вожатая с трудом утихомирила отряд и велела двигаться дальше. На Юру она кинула уничтожающий взгляд и сказала: - А еще взрослый человек! Николай усмехнулся: - Что, Юрка, получил? Валя была рассержена. - Ты просто невозможен! - сказала она негромко. - Ведешь себя, как мальчишка. - А что такого? - оправдывался Юра. - Я сам старый пионер и люблю поговорить с молодежью. - Устраивать скандалы - вот что ты любишь! С тобой неудобно выйти на улицу! - Обойдись, пожалуйста, без нотаций. - Юра нахмурился и быстро зашагал вперед. На пляже было по-воскресному многолюдно. Электропоезда сотнями и тысячами выплескивали из душных вагонов горожан. Под навесами и зонтами уже не было мест, белый песок пляжа устилали коричневые тела. На суше играли в волейбол, на море - в водное поло. Смех, звонкие удары по мячу, удалые мексиканские песенки, срывающиеся из-под игл патефонов, - все это смешивалось с визгом и радостными криками детей, которые плескались возле берега в обнимку с надувными крокодилами и акулами. Модники и модницы демонстрировали последние модели противосолнечных очков - единственное, чем могли они щегольнуть в этом царстве голых. Был здесь и замеченный еще в тридцатых годах Ильфом и Петровым дежурный член тайной лиги дураков - человек в полном городском костюме, в шляпе и ботинках, самоотверженно сидевший на раскаленном песке. Людям было хорошо. Толстое голубое одеяло атмосферы заботливо укрывало их от черного холодного космоса с его вредными излучениями. Привалов и его друзья расположились у самой воды - здесь песок был не так горяч и ленивые языки волн иногда докатывались до ног. - Давайте пойдем на эту скалу, - предложила Валя. Юра не ответил: он дулся. А Николай буркнул: - Чего там делать, на скале? Валя сделала гримаску: - Какие-то вы оба сегодня... тошнотворные... Она надела синюю резиновую шапочку и пошла к черной, как антрацит, скале, которая торчала из воды возле берега. Осторожно переступая босыми ногами, Валя спустилась на ту часть скалы, которая полого уходила под воду, легла и затеяла игру с водой. Это была хорошая скала. Волны плавно перекатывались через нее. Они подбирались снизу и приподнимали Валю над камнем. Валю забавляло это. Юра и Николай кинулись в воду и поплыли наперегонки - их загорелые руки, согнутые в локтях, так и мелькали, так и мелькали. Рекс, не любивший купаться, гавкнул несколько раз им вслед, предлагая вернуться, а потом улегся и вывалил язык на добрых полметра. Ольга Михайловна воткнула в песок зонтик, под ним аккуратно расстелила подстилку и углубилась в книгу. Колтухов смастерил из газеты треуголку и, водрузив ей на голову, лег рядом с Приваловым. - Хочу у тебя, Борис, забрать на пару дней кого-ни будь из инженерства, - сказал он. - Зачем? Смолы варить? - Хотя бы этого, Костюкова. Вроде бы толковый парень. Разрешишь? - Бери... Только не в ущерб основной работе. - Само собой. - Ты что из рукописи вчера выписывал? - спросил Привалов немного погодя. - Ищите - и дастся вам, - неопределенно ответил Колтухов. И принялся убеждать Привалова в необходимости срочного составления сметно-финансового расчета стоимости исследовательских работ по Транскаспийскому трубопроводу. Под его журчащую речь Борис Иванович задремал. Брызгаясь, выбежали из воды Николай и Юра. - Борис Иванович, - сказал Юра, с ходу бросаясь на песок, - уймите этого психа! Он меня уверяет, что Матвеев не соврал про Бестелесного. - Брось! - сердито сказал Николай. - Но я его сразил на месте, - продолжал Юра. - Я спросил: если этот предшественник Кио в самом деле был проницаем, то почему он не провалился сквозь землю... Привалов лежал на спине, блаженно зажмурив глаза. - Ребята, у меня к вам просьба, - сказал он слабым голосом, - не морочьте мне голову. Солнце щедро поливало пляж горячим золотом. В небе, поблекшем от зноя, недвижно стояли два-три облачка. Донесся гудок электрички. Со станции разливалась по пляжу новая пестрая волна горожан. Они шли вереницей по кромке берега, потные и веселые, и Колтухов ворчал, когда иные из них перешагивали через его сухопарые ноги. Вдруг один из прохожих остановился, приглядываясь к Колтухову. Рекс вскинул голову и тихонько зарычал. - Павел Степанович? - сказал прохожий. - Вы или не вы? Колтухов оглянулся. Над ним стоял Опрятин. - А, сосед! - Колтухов вяло помахал рукой. - Тоже решили приобщиться к пляжной благодати? - Невыносимая жара, Павел Степанович. В городе просто нечем дышать. Николай велел Рексу замолчать. Опрятин, вежливо приподняв соломенную шляпу, поздоровался со всеми. Юра отвесил ему церемонный поклон, отставив ногу назад, и сказал: - С вашего разрешения - Костюков. - Очень рад. - Опрятин разделся и лег рядом с Колтуховым. - Что хорошего, Павел Степанович? - спросил он. - А ничего хорошего. Вчера вот одну индийскую сказочку читали... И Колтухов со смешком принялся рассказывать о матвеевской рукописи, выставляя приключения флота поручика в юмористическом свете. "Старый болтун! - подумал Привалов. - Впрочем, что ж секрет из этого делать..." Он снял очки и пошел купаться. - Борис, далеко не заплывай, - напутствовала его беспокойная Ольга Михайловна. - Разошелся наш Пал Степанов! - недовольно шепнул Николай Юре. Юра не ответил. Приподнявшись на локтях, он смотрел на Валю, которая плескалась возле черной скалы. Опрятин с улыбочкой слушал Колтухова. Но, ко