у фокейского корабля не толпились. Идите, почтенные, по своим домам. - Это мы - толпа? - закричал Карутан, брызгая слюной. - Да как ты смеешь!.. Он замахал руками перед лошадиной мордой. Лошадь запрядала ушами, фыркнула, попятилась. - Ты, почтенный, на стражу светозарного Павлидия руками не маши, - сказал стражник, тихонько наезжая на него. - Добром говорю - ступайте отсюда. Дундул потянул Карутана за рукав, сказал: - Не связывайся. Пойдем. И неторопливо пошел к носилкам. Карутан последовал за ним, но не выдержал - оглянулся, крикнул: - Совсем обнаглели, скоты! Старший стражник тронул коня, догнал Карутана, легонько ткнул в зад древком копья... Горгий вернулся на корабль. Хмуро посмотрел на матросов, столпившихся у борта. - Не нравится мне это, - заворчал Неокл. - Сколько хожу но морю - нигде не видел, чтобы людей от торговли копьями отгоняли. Уходить отсюда надо, Горгий. - Чего испугался? - кинул Горгий, проходя мимо. - Ты ведь и раньше в Тартессе бывал. - Бывал, а такого не видел. Прежде без помехи торговали. Уходить надо... Пыльно, жарко у крепостной стены. Кругом полно рабов - разгружают телеги с камнем. Кричат погонщики, мычат быки, скрипят осями колеса, вырезанные из цельного куска дерева. У самой стены звенят острыми теслами каменотесы, ровняют камни под наугольник. Стена - вся в лесах и подмостях: наверху каменщики наращивают по царскому повелению стену. Подносчики камня и извести бредут по лесам вверх-вниз. Там, где мешают известь с песком, рядами стоят корзины с яйцами. Рабам такая работа - праздник: в известь для царской кладки подмешивают только белок, а желток от рабов не уберечь, все равно выпьют. Стражники, приставленные стеречь рабов, уже по горло сыты яичным желтком. Скучают в тени, поглядывают на солнце - скоро ли гнать рабов к жилью, а самим на отдых. Толста крепостная стена - два воина в полном вооружении, идя по ней, свободно разойдутся. Высока стена, а станет вдвое выше. Купец Амбон старается для царя. Сам стоит на солнцепеке, сам смотрит, чтобы работа шла скорее. Два раба держат над ним богато расшитый заслон от солнца. - Ровнее кладите! - кричит Амбон. - Не сарай строите, а царскую стену! Эй ты, собачий сын, пошевеливайся с известью! Тебе говорю! Раб и ухом не ведет на крик. Амбон сердится, велит Надсмотрщику взбодрить ленивого раба палкой. - Скорее! - кричит, не жалея голоса. - Шевелитесь! Подошел домашний раб в короткой одежде, согнулся в поклоне: - Почтенный Амбон, там тебя купцы ожидают. Почтенный Дундул и еще один... - Пусть ждут, - отвечает охрипший Амбон. - Некогда мне. Скажи им: царское повеление выполняю. Ну, чего там застряли?! Жарко Амбону, борода взмокла от пота, завитые колечки распустились, обвисли. Под богатые одежды набилось пыли - дважды уже приказывал рабу чесать спину резной палочкой. Дивятся надсмотрщики - и чего торчит на лесах почтенный купец, все равно ведь ничего не понимает в кладке, только покрикивает: скорее, скорее... А скорее разве бывает? Раб ведь как? Только отвернешься, а он уж бездельничает. Известное дело: рабу лишь бы время тянуть - от похлебки до похлебки. Старается почтенный Амбон: пусть все видят, сколь ревностно исполняет он царский указ. С каждым уложенным камнем приближается к нему заветное звание. Потому и терпит он пыль и жару, потому и торопит... Купцы сидели под тенью шелковицы во дворе Амбонова дома. Второй час ждали хозяина, твердо решили дождаться. - Мух развелось этим летом - погибельно, - сказал, зевая, седобородый Дундул. - И откуда они только берутся? - Известно, откуда: от стражников, да поглотит их утроба Черного Быка, - откликнулся Карутан. - Их не меньше, чем мух, развелось. - Одни стражники у тебя на уме. Не задевал бы их - обошлось бы без обиды. - Обнаглели! - кипятился Карутан. - Помню, отец каждую луну дарил уличному стражнику две монеты, так тот с поклонами пятился, по ночам ходил вокруг двора, оберегал от воров. - Что поделаешь, другие времена настали. Мой дед при покойном царе в совете старейшин сидел, и царь слушал, что посоветуют. Тут Дундул подозрительно покосился на откормленного вольноотпущенника, который в углу двора усердно начищал серебряные кошачьи ошейники. Не понравился ему раздвоенный кончик носа вольноотпущенника, и он замолчал, не стал продолжать опасного разговора. Карутан проследил его взгляд, сказал с усмешечкой: - Уже и ошейники приготовил для кошек почтенный Амбон. В блистательные выбивается. Помолчали, пока не ушел вольноотпущенник. - Слышал я, - сказал Дундул, - будто почтенный Самбак начал выделывать кошачью сбрую. А ведь какой купец был! - Меня хоть серебром завали, а я постыдным товаром торговать не стану. - Не зарекайся, - вздохнул Дундул. Карутан с ожесточением плюнул в бассейн, и тут как раз во двор вошел долгожданный Амбон. - Хвала Нетону, почтенные, - бросил он, на ходу скидывая одежды, и полез в бассейн. - Да хранит тебя Черный Бык, - вызывающе ответил Карутан. Амбон, зажав ноздри и уши, с головой погрузился в воду. Фыркая, вылез на верхнюю ступень. Подскочил раб, обтер хозяина, подал сосуд с благовонием. Амбон понюхал и сказал, хлопая себя по жирной груди: - Зачем пожаловали, почтенные? Дундул с достоинством помолчал, прежде чем ответить. Уж очень зазнался Амбон с тех пор, как нашел дорожку в царский дворец. Ждать заставил, как будто должники пришли к нему просить отсрочки. Он, Дундул, ни в чем прежде не уступал Амбону - ни в кораблях, ни в богатстве. Но с тех нор, как посыпались на Амбона царские милости, разбогател он невиданно. Скупает корабли у купцов помельче, целые флотилии отправляет к Оловянным островам. Сам Павлидий благоволит к нему, ловчиле толстобрюхому... Спокойно рассказал Дундул про наглость стражников. - Зачем вы ходили к фокейскому кораблю? - сухо спросил Амбон. - То есть как - зачем? - Карутан выбросил вперед руки, но Дундул дернул горячего купца за рукав. - Мы ходили по торговому делу, почтенный Амбон, - сказал он. - Ты поставлен в нашем квартале старейшиной и должен защищать купцов. Если стражников не накажут, купцам житья не будет. - Стражники несли службу, - сказал Амбон, болтая ногами в воде. - Им велено смотреть, чтоб возле фокейского корабля поменьше болталось посторонних... - Это мы - посторонние на торговой пристани? - опять вскипел Карутан. И опять уравновешенный Дундул остановил его. - Послушай, сказал он, печально глядя на Амбона, - давай говорить как купец с купцом. Сам знаешь - заморской торговлей возвысился Тартесс. Нашими трудами, трудами наших отцов и дедов накоплены его богатства... - Удивляюсь я тебе, - прервал Дундула Амбон. - Как будто не слушаешь ты глашатаев, что выкликают царскую мудрость. Сущность не в торговле. Сущность - в накоплении голубого серебра. Как ребенку, приходится тебе втолковывать. У Дундула кадык заходил вверх вниз на тощей шее, лицо покрылось красными пятнами. Однако купец не дал волю гневу. - Амбон, - продолжал он терпеливо. - Нехорошо стало в Тартессе. Ты что же - не видишь, что склады забиты оловом и медью, а торговать не с кем? Вспомни: фокейские корабли один за другим приплывали в Тартесс. А теперь? Мы поссорились с Гадиром, мы допустили, что Карфаген хочет отнять у нас морскую торговлю. Так дальше нельзя. Или мириться надо с Карфагеном, или идти на него войной. - Ты, кажется, хочешь давать советы царю Аргантонию, Ослепительному? - высокомерно сказал Амбон. - А что худого в добром совете? Было время, царь прислушивался к совету купцов. Мой дед сидел в совете старейшин... - Ты, я вижу, недоволен, Дундул. - Да, недоволен. Торговли нет, а когда приходит фокейский корабль, стражники не подпускают к нему честных купцов. - И правильно. Нечего вам там делать. Я беру фокейский товар. У Дундула и без того глаза были навыкате, а тут и вовсе вылезли из орбит. - Это как же? - выкрикнул он. - Ты ведь фокейский товар не забрал, свой не дал, за руки при свидетелях с греком не брался - значит фокейский товар свободный! Кто больше платит, тот и забирает! Как же иначе? - Ты недоволен, Дундул, а это значит, ты сомневаешься. - Слушай, Амбон, я тебе не гончар какой-нибудь. Мы к тебе пришли требовать, чтоб стражники... - Идите, идите, почтенные, - сказал Амбон, поднимаясь и принимая от раба тонкий хитон. - И не забудьте принести дары Нетону за доброту стражников. - А может, Черному Быку? - закричал Карутан. - Смотрите-ка на этого сына Океана, так и лезет в блистательные! - Не кричи, - поморщился Амбон. - Тебе не дано судить о высоком. Кошка цапле не подруга. Но Карутана уже понесло. Замахал руками, затопал ногами. - О высоком не суди, старым богам не молись, а дары велят возить в дворцовый храм и на Нетона и на Быка! - Эй, за такие речи и на рудники можно... - На рудники? - Дундул медленно надвинулся на Амбона. - Кого на рудники? Купца на рудники? Да ты... - Он задохнулся от злости. - Я во дворец тоже дорогу знаю, вот донесу, на чем ты разбогател! Самого царя обвешивал, двадцать повозок бараньего сала не додал для царского войска, жирный кот! Амбон с яростным визгом вцепился в длинную дундулову бороду. Тут подскочил Карутан, ударил его по уху. Амбон взвыл, заорал: - Эй, рабы!.. Бейте их, разбойников! Из всех дверей повысовывались головы. Рабы, услыхав про разбойников, смотрели с опаской. А купцы между тем неуклюже лягались, сопели, размахивали кулаками. Карутан изловчился, попал ногой в толстое брюхо Амбона, тот плюхнулся в бассейн, взметнув фонтан брызг. Рабы кинулись вытаскивать хозяина, купцы, подобрав полы, побежали к выходу. На пустынной, раскаленной солнцем улице Карутан остановился, спросил: - Что делать будем? - К Миликону, - прохрипел сквозь одышку Дундул. - У вас купцы жалуются прямо по Гоголю: дескать, и на Антона берут, и на Онуфрия. - Действительно. Но что поделаешь, с купцов всегда брали. - И потом - драка, хватание за бороду, Амбон, как в старых фильмах, падает в бассейн. Не нравится мне это. - И нам не нравится, когда дерутся. Но ведь мы пишем про торговцев салом и оловом, а не про Сафо фиалкокудрую... - При чем тут Сафо? Вы и в предыдущей главе на пиру у Сапрония драку устроили. Не слишком ли много драк? - Пожалуй, вы правы. Но учтите, что иберы, в том числе и тартесситы, были очень вспыльчивы. - В общем, ваши недовольные купцы не вызывают у меня симпатии, хотя, быть может, с исторической точки зрения их требования справедливы. По-моему, они просто завидуют преуспевающему Амбону. - Ну конечно, они не бунтари, а торговцы. - Вот именно. Предложи им титул блистательного - они бы сразу перестали брюзжать на новые порядки в Тартессе. 9. ЗАБОТЫ ВЕРХОВНОГО КАЗНАЧЕЯ Подле моста через протоку, что отделяла квартал моряков от квартала оружейников, Миликон велел рабам остановиться. Он откинул полог, внимательно осмотрелся. По кривой улочке в облаке пыли медленно ехали несколько всадников в желтом. Один из них, выпучив глаза, дул в глиняную трубу. На рев трубы сбегался народ. Останавливались рабы, опуская на землю поклажу. Из продымленных мастерских выходили мокрые полуголые ремесленники - после адского полыхания горнов знойное тартесское солнце казалось им не жарче лучины. Женщины в темных одеждах сбивались в кучки, бойко тараторили. Труба смолкла. Бритый глашатай, потрясая палкой, начал выкрикивать: - Слушайте, тартесситы! Слушайте и запоминайте мудрое изречение нашего царя Аргантония, Ослепительного! И он произнес нараспев: - Сущность не в рыбе иль мясе к обеду. Славить молитвою царское имя, Царскую волю исполнить - вот сущность! Глашатай выкрикнул изречение еще и еще, потом, желая убедиться, хорошо ли оно уложилось в этих нечесаных головах, ткнул палкой в пожилого сутулого ремесленника: Эй, кривоногий, ну-ка повтори то, что я сказал! Тот выплюнул жвачку, хрипло ответил: - Это... рыбы, значит, поменьше жрать. А мяса... это... мы его и не видим... - Правильно, - кивнул глашатай. - Не в рыбе сущность, а в величии Ослепительного. Разойдись! И он поехал дальше во главе отряда. Миликон плотно задернул полог, откинулся на подушки. Он слышал, как неспешно протопали мимо всадники, как они переговаривались: - Одно только и запомнил - рыбы поменьше жрать. - Разве такому втемяшишь сущность? - Это чьи же здесь носилки? - Из блистательных кто, должно быть. - За девкой, наверно, приехал. У оружейников жены знаешь какие? - Зна-аю. Тронешь ее - обожжешься! Действительно, обнаглели павлидиевы стражники, подумал Миликон. От безнаказанности обнаглели, от сытной пищи. Он вспомнил купцов, которые вчера приходили жаловаться. Он их утешил, пообещал, что скоро они получат возможность широко торговать, как в прежние времена. А пока что посоветовал сидеть дома и ждать. Да, пусть ожидают. Теперь будет действовать он, Миликон. Грубый хохот стражников удалился, стих. Миликон выглянул: улочка была пуста. Он слез с носилок, велел рабам ждать, а сам быстро перешел протоку по шатким мосткам и направился к зарослям камыша. Здесь, на низком берегу Бетиса, стояла канатная мастерская купца Эзула. Эзул встретил высокого гостя на пороге. Засуетился, заблестел влажным голым черепом, собрался было пасть ниц, но Миликон остановил его. Морщась от болотной вони, прошел в убогую каморку за мастерской. Эзул мелко семенил следом. Миликон опустился на скамью, брезгливо отстранил поданную купцом чашу с вином. - Никто тут не крутился из этих, павлидиевых? - Нет, светозарный, - ответил Эзул. - Я сам трижды обошел мастерскую - никого нет. - Ну, слушай. Я отдал повеление. Завтра главный оружейный склад будет открыт. Найми тридцать повозок и за час до восхода солнца гони к складу, мои люди их нагрузят. Слушай дальше. Сегодня же передай греку мое повеление: пусть к вечеру переведет корабль к крайнему восточному причалу. Там потише, чем в порту, меньше чужих глаз. А с утра вытряхнешь из греческого корыта наждак - да смотри не растряси с повозок, чтоб весь до последней пылинки был доставлен на склад, - и набивай трюм оружием. Сам присмотри, чтоб грузили с усердием - меч к мечу, секира к секире. Поплотнее. Ты понял, камышовая труха? - Все понял, светозарный, - закивал Эзул, остренько поглядывая хитрыми глазками. - Сделай милость, отведан сладкой лепешки с фазаньими мозгами, я их сам пеку... - Сам печешь, сам и жуй. - Миликон покрутил крупным белым носом. - Вели своим рабам, чтоб ходили мочиться подальше. Так и бьет в ноздри. - Исполню, светозарный. - Эзул вдруг захихикал. - Дозволь надеяться, что старый Эзул будет скоро вознагражден за верность и усердие... - Надейся, - великодушно разрешил Миликон. - Одну только утеху себе и позволяю - сладкую еду, - жалостливым голосом сказал Эзул. - Жилище совсем обветшало, на одежду и то не хватает... - Ну-ну, не прибедняйся, старый плут. Будто я не знаю, сколько у тебя серебра накоплено. Где павлидиев сынок? Почему я должен ждать? Было тебе ведено... - Я исполнил, светозарный! Все сделал, как ты велел. Не моя вина, что он опаздывает. - Собачий род, - пробормотал Миликон и пнул ногой груду плетеных корзин. - Сиди тут и нюхай. - Светозарный, - сказал Эзул после недолгого молчания, - никто из верных тебе людей не знает так хорошо торговлю и ремесла, как я. И когда ты по праву займешь трон Тартесса... - Я сделаю Амбона верховным казначеем, - усмехнулся Миликон. Эзул так и подпрыгнул, затряс неопрятной бородой. - Амбона! - возопил он. - Этого толстобрюхого навозного червя, чья ослиная голова глупее зада последнего из моих рабов! - Может, и так, - развлекался Миликон, - но со своей ослиной головой он оказался умнее тебя. Амбон достиг богатства, а ты... - Да он всю жизнь душил меня! - Эзул брызгал слюной, бил себя кулачками в грудь. - Он потопил в море мой корабль, он не подпускает меня к Касситеридам! Он меня разорил, да заворотит ему Черный Бык кишки навыворот, да заклюют его голодные цапли! - Отодвинься, - прервал Миликон яростный ноток брани. - Я пошутил. Если ты завтра сделаешь все так, как я велел, - будешь казначеем. - Можно ли так шутить, светозарный Миликон, - захныкал Эзул. - Позволь сесть... меня ноги не держат от твоих шуток... Конечно, я все сделаю, как велишь. Разве я когда-нибудь... - Ты сам будешь ведать погрузкой, потому что грека я вечером увезу на охоту. Ни мне, ни ему не нужно завтра быть в городе. - Ты не будешь? - Эзул заметно обеспокоился, глазки у него забегали. - Но если... - Не бойся, - небрежно бросил Миликон. - Ты сделаешь дело без помехи. Завтра людям Павлидия будет не до нас. - Он пропустил меж холеных пальцев завитую бороду. Повысил голос: - Долго еще я буду ждать этого собачьего сына? Тут из мастерской донеслись крики. Дверь распахнулась, в каморку шагнул молодой человек в короткой, до колен, темно-серой одежде, перетянутой широким кожаным поясом, какие носили тартесские моряки. На его загорелых щеках курчавился юношеский пушок, твердые губы кривились в усмешке. Он мяукнул вместо приветствия, повалился на корзины, непочтительно спросил: - Что нового, Миликон? Верховный казначей прикрыл веками глаза. Его коробило от такой развязности, однако он не одернул юного наглеца. - Я привык, чтобы ожидали меня, - сухо сказал он, подчеркнув последнее слово. Юнец заворочался, устраиваясь поудобнее, корзины трещали и скрипели под ним. - Я очень торопился, - ухмыльнулся он, - но сегодня всюду разъезжают глашатаи, и меня дважды задержала толпа. Я даже выучил великое изречение наизусть. "Сущность не в рыбе иль мясе", - гнусаво затянул он. - Перестань, - Миликон поморщился. - А потом, - продолжал юнец, пристраивая одну из корзин себе на кудлатую голову, - потом мне пришлось малость проучить палкой нахальных рабов, загородивших мост носилками. А потом, когда я вошел в мастерскую этого прыткого старичка, - тут он запустил в Эзула корзиной, - я споткнулся о канаты. Твои рабы растянули там канаты, и мне пришлось вздуть одного или двух... Кстати. Миликон, не твои ли носилки были там, подле моста? - Я терпеливо сношу твои дерзости, Тордул, потому что... - Потому что побаиваешься моего грозного родителя. Миликон выпрямил спину. - Я никого не боюсь, - сказал он высокомерно. - Я столь же светозарен, сколь и твой отец. А ты хоть и предпочел удел простого моряка, не должен забывать, что в твоих жилах течет кровь высокорожденного... - Пополам с кровью рабыни, - вставил Тордул. - А ваши титулы для меня все равно что плевок. - Я сношу твои дерзости только потому, что у нас с тобой одна цель. - Да, - сказал Тордул, - с тех пор, как ты рассказал мне о несчастном Эхиаре, у меня одна только цель: восстановить справедливость, вернуть Тартессу законного царя. - Этого хочу и я. - Давно уже слышу. Но дальше разговоров дело не идет. Чего ты ждешь, Миликон? Я перестал тебе верить. - Я ждал удобного часа. Теперь он настал. Скрипнули корзины. Тордул вскочил, стал, широко расставив голенастые ноги, перед Миликоном, впился в него напряженным взглядом. - Настал? Ты говоришь - настал наш час? - Да. Не знаю только, готов ли ты со своими... - Мы готовы! - крикнул Тордул. Он подскочил к двери, выглянул, потом заговорил свистящим шепотом: - Тартесс пропах мертвечиной, вот что я тебе скажу! Великая Неизменяемость - ха! Да она только на кладбище и бывает, неизменяемость! Сидят в своих дворцах, провонявших кошками, жрут с серебряных блюд... - Я сам ем с серебряного блюда, но это нисколько не вредит моему пищеварению, блистательный Тордул, - с тонкой усмешкой сказал Миликон. - Хватит! - рявкнул Тордул. - Да, я блистательный по рождению, но не желаю носить титула, который теперь продается за деньги любому богатею. - Деньги нужны казне, - спокойно возразил Миликон. - Это я тебе говорю, как верховный казначей. - А куда идут эти деньги? На новые дворцы, на кошек, на наложниц? Олово - вот богатство Тартесса. Возим мы его, возим с Касситерид, а кто его нынче у нас покупает? Все склады забиты слитками. Где фокейские корабли? Как можно было допустить, чтобы Карфаген стал на их пути? - Оставим Карфаген, поговорим лучше о завтрашнем дне... Но Тордул не унимался. Крупно шагал по каморке, выкрикивал: - Нашли забаву - голубое серебро! Зачем оно нужно? - Не кощунствуй, - Миликон сдвинул густые брови. - Ты прекрасно знаешь заветы предков. - Заветы предков? Да я ставлю корабль олова против самой облезлой из твоих кошек, что наши почтенные предки и сами не знали... - Довольно, Тордул! Голубое серебро - святыня Тартесса, а народу нужна святыня. Сядь и слушай. Завтра за час до восхода твои люди должны накопиться у западных ворот крепости. Пробирайтесь не по дороге, а левее, где густой кустарник, только без шума, чтобы на сторожевых башнях не услышали. Завтра большая кошачья охота, и многие блистательные отправятся туда со стражниками; именно такого дня я и дожидался. Ты со своими людьми ворвешься во дворец и схватишь Аргантония... - Я своими руками убью его! - закричал Тордул. - Пошлешь по городу верных людей кричать на царство Эхиара, а про Аргантония пусть кричат... сам знаешь что. Тордул нетерпеливо дернул ногой. - А Эхиар? - Мои люди доставят его в город. Ты встретишь его с надлежащим почетом. - За это не беспокойся! - восторженно вскричал Тордул. - Я еще не кончил. Когда вы ворветесь в крепость, направь часть людей к дворцу своего родителя. Пусть они сомнут его стражу, а его самого возьмут под надежную охрану. - Это я сделаю, - ответил Тордул, помолчав. - Но... что с ним будет дальше? - Посмотрим. Думаю, что его государственная мудрость пригодится Тартессу и в дальнейшем. Они поговорили еще немного, обсудив подробности предстоящего переворота, а затем юный мятежник покинул канатную мастерскую купца Эзула: он торопился к своим людям. Эзул проводил его за ворота, посмотрел вслед и вернулся в каморку. Отломил кусок лепешки, сунул в редкозубую щель под вислыми усами, пожевал, исподлобья взглянул на верховного казначея. - А что, светозарный Миликон, если этот сумасшедший и впрямь захватит власть и провозгласит царем этого... Эхиара? - В Тартессе будет править наместник Карфагена, - сказал Миликон, поднимаясь. - Только Карфаген может покончить с царствованием Аргантония. А мы, - он дернул Эзула за бородку, - мы дадим для этого Карфагену оружие из черной бронзы. Надрубал терпеливо поджидает в Столбах нашего греческого гостя. Эзул довольно засмеялся, с бороды его посыпались крошки. - То-то обрадуется греческий простофиля, - сказал он, - и оружие увезет и старого дружка Падрубала повидает. Хи-хи-хи, придется бедным фокейцам с персами палками воевать... - Так вот кто бунтарь - Тордул. На чего он, собственно, хочет? Возвращения порядков, которые были в старину? - Ну, допустим. А что? - Да знаете ли, идеализация прошлого более подходит старикам. Наверное, это чисто возрастное. Представляю себе старика неандертальца - он обкалывает новый каменный топор и ворчит: "Разве это кремень, вот раньше кремни были..." А какой-нибудь наш потомок, дожив до преклонных лет, будет брюзжать, сидя перед объемным, цветным, стереофоническим, воспроизводящим запахи телевизором: "Вот раньше, говорят, передачи были..." Я что хочу сказать: ваш Тордул молод, ему пристало вперед смотреть, а не назад. - Но ведь он не мог ничего знать о неотвратимости исторического прогресса. Тордул мог почерпнуть представления о справедливости только из прошлого. - Позвольте, а восстания рабов? Спартак, по-вашему, тоже оглядывался на прошлое? - Но Тордул не вожак рабов. Он хочет, в сущности, дворцового переворота. - Зря, зря. Парня с таким горячим бунтарским характером следовало бы поставить во главе восстания, которое... - Дорогой читатель, очень просим: не торопитесь. 10. НА КОШАЧЬЮ ОХОТУ - Не нравится мне это, Горгий, - сказал кормчий и сплюнул в грязную воду между судном и причалом. - Томили нас, томили, а теперь - кха! Давай в восточную гавань, выгружай наждак, бери черную бронзу и убирайся в море... - Что тебе не нравится, Неокл? - рассеянно отозвался Горгий. - Чего хотели, то и получаем. Они сидели на корме под жарким солнцем Тартесса, полуголые, распаренные. Из-за мешков, сваленных возле мачты, доносились стук костей о палубу, ленивая матросская перебранка. - Эй, Лепрей, довольно трясти! - Все равно больше двух шестерок не выкинешь. - Мое дело. Сколько хочу, столько и трясу. Покатились кости, раздался взрыв хохота. - Опять один и один! Подставляй лоб, Лепрей! - Жаль, Диомеда нет, он мастер щелкать... - Что ж мы, братья, так и прощелкаем всю стоянку? Ни в винный погреб, никуда не пускают. Чего хозяин нас держит, как собак на цепи? - Правильно делает, - отозвался рассудительный голос. - Диомед вот сходил на берег, да и пропал. - А скучно, братья, без Диомеда... Ну, чья очередь выкидывать? "Да, пропал Диомед, - тоскливо подумал Горгий. - Обещал разузнать Миликон, куда он задевался, и молчит. Смутно все, тревожно... Велит корабль ставить под погрузку, а самого меня на кошачью охоту тащит. Мне ихние кошки поперек горла, тьфу!.. И как же завтра без меня грузить станут? На первой волне груз разболтается, еще трюм разнесет... Неокл, он, конечно, дело знает, да все не свой глаз..." - Не нравится мне, - продолжал зудить кормчий, потирая слезящиеся глаза. - Груз дорогой, а как его через Столбы провезешь? Карфагеняне там. - Что делается в Столбах, о том здешние правители знают лучше нас. Не пошлют же они такое оружие прямо в лапы врагам. А сам думал с нехорошим холодком в животе: Миликон сухой путь запретил, непременно в море выталкивает. А от Миликона кто приходил с повелением? Канатный купец... Эзул этот самый... Сидит в Тартессе, а о нем в Столбах Падрубал-карфагенянин заботится, ремешок с письменами шлет. Темное это дело... Может, рассказать Миликону про ремешок? Новый взрыв смеха прервал его смятенные мысли. - Опять у Лепрея один и один! - Да у него просто лоб чешется, оттого и старается. - Вот бы у тебя так зачесался. Не везет, а вы, дураки, ржете. - Слышь, братья, знал я одного игрока - в точь наш Лепрей, как бросит, так один и один. Вот он однажды до того разозлился, что хвать кости - и проглотил, чтоб соблазну играть не было. А потом, слышь, подошло время, присел он за кустом, а они, кости, значит, возьми да выйди наружу. Посмотрел он под себя - опять один и один! От матросского хохота вздрогнуло судно. - Эй, вы, потише! - крикнул Горгий. Потянулся к ведру, плеснул на себя воды: хоть и теплая, а все-таки полегче, когда мокрый. Рассказать Миликону про ремешок, конечно, можно, но вот вопрос: в новинку ли ему это будет? Уж если Эзул у него ходит в доверенных людях, то, может, и сам Миликон стакнулся с Падрубалом? Неужели такой знатный в Тартессе человек держит руку злейшего врага своего города?.. Горгий тихонько поцокал языком. - Ты ему скажи, что корабль неисправен - кха! Испроси дозволения отправиться сухим путем, - будто сквозь туман слышал он нудную речь кормчего. Не ответил. Снова и снова перебирал в памяти слова Эзуэта, с час назад приходившего на судно. Хорошо начал купец, обрадовал: завтра, мол, с утра выгружай наждак, получишь чернобронзовое оружие. Была понятна и просьба перевести корабль к восточному причалу - для удобства погрузки. А дальше началось непонятное: желает-де светозарный Миликон показать тебе кошачью охоту... высокая это честь для приезжего купца, еще никто из греков не удостаивался... Вдруг пришла догадка: не опасается ли Миликон, что он, Горгий, заполучив оружие, перегрузит его на повозки и, нарушив запрет, уйдет из Тартесса не морем, а сушей? Не потому ли желает держать его, Горгия, при себе вплоть до того часа, когда закончится погрузка и можно будет выпроводить корабль в море? В море, прямиком в загребущие падрубаловы лапы... Ну нет, любезнейший, не на такого ты наскочил! Горгий поднялся, взглянул на клепсидру: сколько вытекло воды с полудня. О, уже четыре часа... Пока не поздно, надо идти к купцу Амбону. Лучше бы, конечно, к том купцам, которые талант с восьмой предлагали, но где их разыщешь? Ладно, пусть Амбон забирает наждак, а заодно и корабль. Сколько б запросить, все-таки двести талантов свинца ушло на обшивку днища, такой корабль на дороге не валяется... Ну, подсчитаем. И пусть Амбон грузит олово в слитках прямо на повозки и пусть лошадей дает, а не быков, так-то поскорее до Майнаки доберемся. Сегодня же вечером и пустимся в дорогу. Уж лучше олово в Фокее, чем рабство в Карфагене... Да, и еще не забыть попросить у Амбона провожатых и охрану до перевала, а то нарвемся еще на гадирский отряд. Этот Амбон, по всему видно, в чести у Павлидия, уж десяточек стражников выпросит у него... А Миликон - что ж, пусть везет на охоту свою кошачью стаю; он, Горгий, ему не попутчик... Повеселев от принятого решения, Горгий велел кормчему приготовить все для выгрузки наждака, а сам прошел к себе в каюту. Вытащил из-под койки сундучок, облачился в серый, обшитый по подолу красным меандром гиматий. Только ступил на сходню - глядь, бегут по причалу коричневотелые рабы с носилками, позади носилок грохочет по доскам на привязи пустая тележка. Прямо к судну... Это кого ж еще шлют всемогущие боги на его. Горгия, разнесчастную голову?.. Остановились рабы, откинулся в носилках пестрый полог. Горгий так и остолбенел и рот позабыл закрыть: Астурда! Голову набок наклонила, улыбается... - Ты ко мне, Астурда? Танцовщица легко спрыгнула с носилок, защебетала, мешая греческие слова с тартесскими. Ткнула тонким пальцем в тележку. Волосы ее из-под высокой шапки лились чуть ли не до пят, и были они не черные, как показалось Горгию тогда вечером, а цвета спелого каштана. И глаза были того же цвета, только яркие и прозрачные. Понял Горгий из ее объяснений, что утром умащивала она своего хозяина, Сапрония, благовонным египетским жиром, и до того понравился толстяку этот жир, что возжелал он получить в дар еще полдюжины амфор, а то ведь неведомо, когда снова приплывут в Тартесс фокейские купцы. Вот и повелел он ей, Астурде, ехать в гавань. И еще понял Горгий, что поручение это было ей приятно. Конечно, пришли Сапроний за жиром кого другого, вряд ли добавились бы новые амфоры к его запасам благовоний. Но кому, как не поэтам, знать жизнь, а также место, которое в ней занимает женщина! Астурда не уклонилась от приглашения отведать греческого вина. Непонятно чему улыбаясь, высоко подняв голову, прошла она за Горгием в дощатую каюту. Матросы, побросав кости, проводили ее такими взглядами, что удивительно было - как не воспламенилось на ней легкое цветное одеяние. - Ну, чего уставились? - проворчал кормчий. - Баб, что ли, не видели? Живо в трюм! Ведено расчистить все, что поверх наждака навалено! Когда же Астурда вышла из каюты, на тонких ее запястьях блестели украшения из янтаря, а из верхнего сосуда корабельной клепсидры перетекло в нижний немало воды - на три часа времени... Астурда сошла на причал, растолкала спящих рабов. Горгий хлопнул по плечу кормчего и весело сказал: - Такие-то дела, друг Неокл! Вели погрузить на ту тележку шесть амфор египетского жира. - Кха! - только и сказал кормчий, неодобрительно покачав головой. Горгий смотрел вслед удалявшимся носилкам, и мысли его были далеки от купца Амбона. Когда же он наконец вспомнил о своем намерении, было уже поздно: из тучи ныли, вечно висевшей над портовыми закоулками, выскочили два всадника. Гулко простучав копытами по доскам причала, осадили у сходни коней, заорали сытыми голосами: - Эй, фокейский купец, собирайся! Светозарный Миликон ожидает тебя в носилках! И Горгий понял, что нельзя противиться судьбе. Когда завязывал в каюте сандалии, бросился ему в глаза воткнутый в стенку кинжал из черной бронзы - подарок Павлидия. Хоть и кошачья, а все-таки охота, подумал он, мало ли что может случиться. И сунул кинжал за пазуху. Неслыханную честь оказал иноземному купцу светозарный Миликон: пригласил в свои носилки. Велел греку сесть на ковер, сам же покойно расположился на вышитых серебром подушках. Дорога, что шла вдоль крепостной стены на север, была хорошая, лошади - одна впереди, другая сзади - бежали ровно, носилки чуть покачивались. За носилками ехал особый возок, разгороженный внутри так, чтобы охотничьи кошки не задирали друг друга. Было их там десятка два, злых, длинноногих, двое суток не кормленных. Орали они дурными голосами, не переставая. За возком пылил конный отряд - личная стража верховного казначея. Заговаривать первым с высокорожденным не полагалось, и Горгий томился за опущенными занавесками. Миликон жевал сушеные плоды смоковницы, щурился на Горгия, поигрывая серебряным нагрудным украшением. "И чего он едет занавесившись, - подумал Горгий. - Экая духотища..." Он украдкой зевнул, прикрыл рот рукой. Глаза его слипались. Лошадиные копыта загрохотали но мосту. Горгий очнулся от дремоты. - Откинь занавески, - сказал Миликон. Дышать стало легче. Далеко позади остался Тартесс - крепостные стены, дымные кварталы ремесленников, сторожевые башни. Бетис медленно катил под длинным мостом желтые воды. А там, впереди, расстилались зеленые поля, в предвечерней дымке чуть лиловели горы. Теперь дорога была хуже. На ухабах носилки встряхивало. Горгий больно ушибся задом, невольно выругался. Миликон презрительно ухмыльнулся, посоветовал: - Скрести под собой ноги. - Далеко ли еще ехать, светозарный? - осведомился Горгий. - Туда, - вяло махнул рукой Миликон. - Видишь ли, очень много кроликов развелось на полях Тартессиды, рабы не поспевают сберегать от них посевы. Тут-то и пригодились паши охотничьи коты. И он принялся рассказывать Горгию, как кот поднимает кролика с кормовища, как настигает его и перекусывает шею. "Мне бы твои заботы", - думал Горгий, а сам кивал головой в знак почтительного внимания. Но и собственные заботы, от которых последние дни голова трещала, теперь, как ни странно, отодвинулись от Горгия. Он сам дивился охватившему его безразличию ко всему на свете. В голове было легко и пусто... Нет, не пусто: Астурда занимала все его мысли. Он вспомнил ее смех, ласки, глупости, которые она ему нашептывала. Она предлагала вместе бежать. Не в Фокею, нет. Где-то за пределами Тартессиды кочевало по горным долинам ее племя. Цильбепы... или цильцепы... мудреное название... Они перегоняют с пастбища на пастбище овечьи стада. Скрип повозок, полынный дух, звезды над головой. Вольная жизнь у костров... А может, и вправду... забыть навсегда пыльные города, шаткие корабельные палубы, торговые заботы... развеять по ветру старую мечту о собственном деле... - Почему ты улыбаешься? - услышал он вдруг голос Миликона. - Что смешного в моих словах? - Нет, светозарный, ничего... Извини... - Я тебе толкую, что вся сила у них не в лапах, а в зубах. Но если круглый год кормить их сырым мясом... Пусть они подавятся, все как есть, подумал Горгий, а вслух сказал: - Такими котами надо дорожить. Смеркалось. Слева проплыли глинобитные домики, рощица смоковниц. Донесся надсадный скрип гончарного круга. Крик осла. Дорога запетляла меж бурых холмов и побежала вниз, к мелькнувшей среди трав реки. Быстро падала, сгущаясь, темнота, впереди засветилась группка неярких огней. Копыта притомившихся лошадей зацокали по каменистой улочке, и носилки остановились подле невзрачного двора для проезжих. Из ворот вышли двое с чадящими факелами; увидев Миликона, согнулись и замерли в поклоне. - Приехали, - сказал Миликон и неспешно слез с носилок. - Здесь переночуем, а перед восходом выедем на охоту. Напоишь котов водой, - бросил он хозяину двора, плешивому вольноотпущеннику, - а кормить не вздумай. Нам же приготовь еду. Пожирнее. - Светозарный! - вскричал хозяин. Мне ли не знать твоих вкусов! А кроликов нынче развелось... Будет забава твоим кошечкам, да пошлют им боги хорошего здоровья... Миликон не дослушал, пригнувшись, шагнул в низкую дверь. Горгий последовал за ним. Телохранители спешились, лениво потянулись с кожаными ведрами к колодцу. В комнате тускло горел масляный светильник. За нечистым столом, склонив косматую голову над объедками, над недопитой чашей, дремал человек. Он поднял осовелые глаза на вошедших, уставился на Горгия. И Горгий узнал в нем того купца из Массалии, с которым по пути в Тартесс повстречался в Майнаке. - Здравствуй, массалиот, - приветливо сказал Горгий. - Сухим путем, значит, дошел сюда от Майнаки? Массалиот помотал головой, пытаясь стряхнуть тяжкое опьянение. - Ага, это ты, горбоносый фокеец, - просипел он. - Не утопили тебя кар-рфагеняне в Столбах? - Как видишь, я цел. И товар мой тоже. Горгию хотелось толком расспросить массалиота о сухом пути - не перегорожен ли он гадирцами, хватает ли в дороге корму для лошадей и очень ли круты перевалы, - но при Миликоне, само собой, надо было помалкивать. Да и пьян купец не по-хорошему. "Авось до утра протрезвится, - подумал Горгий, - тогда и расспрошу". - Вижу, ви...жу... Я все вижу! - сказал массалиот. - И кар...фагенский нос твой вижу... С таким носом можно через Столбы... - Пьяный дурак, - устало сказал Горгий, отворачиваясь. Миликон, вздернув бровь, пристально смотрел на массалиота, потом перевел взгляд на Горгия. - Четвертый день сидит тут, - объяснил хозяин, почесывая плешь. - Привез товар, но все выжидает чего то. Проезжих расспрашивает - какие цены в Тартессе да нет ли там беспорядков. Я ему толкую, в Тартессе беспорядков отродясь не бывало, не то что в других землях, - так ведь не верит. Сомневается... С утра до ночи вино хлещет. Упрямее не видывал постояльца... - Не верю! - рявкнул массалиот, уронил голову в объедки и сразу захрапел. - Скажи моим людям, чтоб унесли его во двор, - велел Миликон. - Да прибери здесь и свету прибавь. Ужинали вдвоем. Миликон молча обгладывал баранью ляжку, косил на Горгия черным проницательным глазом. Со двора доносились фырканье лошадей, мычание быков, истошные кошачьи вопли. От всего этого, от пьяных слов массалиота опять стало Горгию тревожно. Кусок в горло не лез. Хотелось спать. - Какой товар привез твой знакомый купец? - спросил Миликон. - Не знаю, светозарный. Я и его-то не знаю. Всего раз и видел в Майнаке. Тоже вот так сидел и вином наливался. - Скучно с тобой, грек, - сказал Миликон, помолчав. - Или о корабле своем думаешь? Не бойся, погрузят все как надо. Эзул смышлен в таких делах. - Он остро взглянул на Горгия. - Или не доверяешь ты ему? - Как не доверять достойному человеку, - уклончиво ответил Горгий. - Мерзавец он первейшей руки. - Да я и то заметил... - Что ты заметил? - Так ведь... - У Горгия чуть с языка не сорвалось про ремешок, про Надрубала, но тут же он осекся. - Хитер уж очень... - Без хитрости не проживешь, - наставительно сказал Миликон. - Тем более у нас в Тартессе. Уж не думаешь ли ты, что хлеб властителей сладок? - Где уж там, светозарный, - ответил Горгий, покосившись на гору обглодков