врач клиники, куда попали два шпика после схватки с Олуни и Кальтутом. Бамбус, как это часто бывает в жизни, вполне оправдывал свое имя -- это был единственный не только не высокий политор, но и толстенький; лицо у него было очень приятным. Эл-ти сказал: -- На этом участке энергосектора с двенадцати ночи будет главным Ли-гар, второй -- уйдет вместе с Ли-гаром ровно в два ночи, и они "улетят" к а,Тулу. Это риск, но вариантов нет. -- Почему именно в два часа ночи? -- спросил Бамбус. -- Видите ли, -- сказал Трэг. -- По просьбе уля Орика мы два дня следили за небом над Тарнфилом. Летают круглые сутки, и ночью тоже, но с часу до трех -- машин меньше всего. -- Над квисторией они есть всегда, -- сказал Палиф. -- Она, точнее. -- Да, -- сказал Эл-ти, -- летает по большому кругу, наверняка снабженная сильной оптикой. Летит она не быстро, и если ровно в два будет ясно, что нужное окно в пределах ее видимости, -- придется подождать несколько десятков секунд. Вздохнув, Орик сказал: -- Словом, одна машина в воздухе будет точно, плюс пролетающие. И конечно, есть своя вероятная несинхронность в комбинации: положение дежурной машины в воздухе и точки нахождения охраны в саду; их, как выяснил Трэг, по кругу ходит трое, причем один и двое ходят навстречу друг другу. Так что идеал, это когда и дежурная машина, и встреча трех охранников внизу в своем положении относительно окна квистора (то есть с другой стороны от него) совпадут. Но чудес, как и ничего идеального, не бывает. И огромная помеха -- внешняя охрана квистории. Они ходят и перед оградой. -- Главная проблема, -- сказала Пилли. -- Все сделать сегодня. Иначе, как мы организуем повторное "затемнение" квистории и всего сектора? Вдруг молчавший папа сказал: -- По-моему, здесь не обойтись без моро. Ночью моро бесшумно занимают позицию вокруг дворца. Гаснет свет, и, считайте, внешней охраны нет, им крышка. Нет через минуту и внутренней охраны: решетка высока, а потому без сигнализации и уже не под током. Остается машина-дежурный с мощной фарой и вооруженными политорами. Но только она одна! -- Спасибо, уль Владимир! -- Орик вскочил и с коммуникатором исчез на балконе. -- У нас еще минимум шесть часов! В наступившем молчании Оли вдруг сказала такое, от чего я побледнел, покраснел, потом захохотал, а за мною и все остальные. Полуехидно она улыбнулась и "выстрелила": -- Уль Митя, я ни разу не слышала, чтобы вслух вы или ваш папа произнесли нам т о главное, без чего невозможно что-либо сделать, -- выполнено: приоткрыть незаметно ма-аленькую щелочку в окне квистора. -- Да, действительно! -- сказал я. -- Вот умница я -- ничего вам не сообщил! Вот это номер! Со щелочкой все в порядке! -- Странно, -- сказала Пилли. -- Сколь многообразна логика у женщин, о которой политоры-мужчины говорят, что ее вообще нет. Я, в отличие от Оли, именно потому, что разговор начался, решила, что с этим все в порядке. Говорить Мите следовало только о неудаче со щелью, и это бы он не забыл. -- Мне несколько стыдно перед Малигатом, -- сказал вернувшийся Орик, -- это же не игрушки с теми классными кулачными бойцами, здесь, возможно, сработает огнестрельное оружие... нет, это слишком серьезная просьба, хотя Малигат и не отказал бы мне. Я позвонил моему тренеру Киолу, с его слов среди наших кулачных бойцов больше цирковых артистов, чем я думал. Сочетание их качеств кулачных бойцов и циркачей скомпенсирует нам отсутствие моро. Квистория окружена чуть отдаленными кустами, и я думаю, когда вырубят свет... -- Придется решить и вопрос о прицельной стрельбе издалека, если подоспеет сверху дежурная машина, -- сказал Палиф. -- Как это подоспеет? В темноте? -- спросил доктор Бамбус. -- В какой темноте? -- спросил Орик. -- Я понял, что охрана, даже если успеет моментально включить фонари, будет быстро ликвидирована. -- Но дежурная машина "спрыгнет" вниз с прожектором. -- Простите, -- сказал доктор Бамбус. На этом все кончилось. Алург не произнес ни слова. Гости покинули наш дом вскоре, Алург и Орик -- в полвторого ночи. ... Квистория была освещена нормально, достаточно ярко, как всегда ночью. Вот прошли солдаты наружной охраны перед решеткой. Минутная пауза -- затем за решеткой появились охранники, совершающие обход вдоль самих стен квистории. Ситуация эта повторилась несколько раз: то одни прошагают, то другие. Машина-охранник была достаточно высоко. Тоже круговые движения, то по часовой стрелке, то против. Горят бортовые огни, рыскает луч поискового прожектора. Кольцом кусты вокруг квистории, снаружи от решетки не далеко -- не близко; прямо в кустах через равные интервалы -- столбы с фонарями. Внезапно (ровно в два ночи) все изменилось. Полная темень. Все освещение вырубилось. Только слабые бортовые огни высоко в воздухе и тонкий яркий луч поискового прожектора. Вдруг, после паузы, луч заметался. Тут же загорелись фонари охранников. Охранники еле видны в темноте и еле видны неясные фигуры политоров, метнувшиеся от кустов к охранникам. Зигзагами мелькают, падают на землю их фонари. Такое ощущение, что в схватке слышны короткие вскрики, хрипы. Полминуты, не больше -- и уже видны тени политоров, быстро взлетающих по стенкам решетки вверх. Вот они на самом верху решетки, вот уже по ту сторону ее, -- и только тогда появляются тени и фонари охранников за решеткой. Вновь едва видимая короткая схватка, фонари -- на земле... исчезают во мраке тени напавших на охрану политоров. И тут же, черт, ничего почти не видно, только мечется луч быстро снижающейся машины-охранника; едва уловимая глазом тень большой птицы, взлетевшей из кустов, -- над решеткой, к окну квистории. И не видно, скорее ощущается, что окно приоткрылось, а тень растворилась за стеклами окна. Машина-охранник "прыгнула" на землю, включив дополнительные бортовые огни, стало светлее, и видно, как выпрыгивают из машины солдаты квистора, начинают палить, не разбирая, в какую сторону, потом все-таки палят в одну: вероятно, туда, откуда издалека ведут огонь повстанцы. Некоторые солдаты квистора, выбросив руки вверх, рот открыт в крике, падают на землю. Какая вспышка за окнами квистории! Неслышимый мощный взрыв! Из пустого, без стекол, окна выпархивает гелл -- и сразу неуклюже вверх, вверх, в темное небо, а солдаты палят теперь тоже только вверх, вверх... Та-та-та! Та-та-та! Где гелл?! Упал, что-то мелькнуло: сверху-вниз! Или это не он? Или он?!. Или вовсе не он, просто показалось! ... Так все это выглядело на кинопленке уже на другой день, пленку отснял с той точки, откуда вели по квистории огонь повстанцы, кто-то из них же; как оказалось потом -- прямое задание Орика. А после того, когда события происходили на самом деле раньше, ночью, нам -- Пилли, Оли, папе и мне -- оставалось только мучительно ждать. Сколько -- неизвестно. Орик появился в четыре ночи, один. Волнуясь (не то слово), все мы ждали и Алурга, но Орик был один и все же почти светился. Кому-то показалось, что они видели падающего Алурга, кто-то не видел... Будем ждать. А слышали ли мы взрыв? Да, но очень-очень отдаленный. Это не главное. Главное, что сейчас делается со всеми геллами Политории. Они -- свободны! Еще надеясь, но уже подавленные, мы не спали и ждали прилета Алурга до утра. Утром Орик включил стереотелек. Диктор сообщил следующее: ночью совершено варварское нападение повстанцев на квисторию, и так далее, и тому подобное. Раздался взрыв в самой квистории, неизвестный хотел взорвать кабинет квистора уля Горгонерра... Повстанцы издалека открыли стрельбу по выскочившим из машины-охранника военным... Взрывавший вылетел из окна, так как был геллом, и был убит; как врага Политории его изрешетили пулями, частично он был задет своим же взрывом; имя его не удалось установить. Остается загадкой, как это именно гелл оказался способным на столь варварский поступок. Часть 4 1 Я стоял на дикой жаре в одних трусиках высоко на скале, над морем, где когда-то (мне казалось почему-то, что очень давно) стоял незнакомый мне еще, замкнутый и гордый вождь Малигат с Сириусом на руках. Ветра не было, ни рябиночки на воде, тем более -- в лагуне, в бухте, где мы однажды охотились; вода была чистейшей, и сверху я видел тени проплывавших в глубине рыб. Пилли, папа и Оли -- я знал -- лежат подо мной на пляже, но я не глядел на них. Думал я об этом каждую минуту или не думал, но будто какая-то невидимая пластина с отрицательным зарядом была накрепко вмонтирована в мою, ставшую чуть-чуть политорской душу: погиб Алург. Я вспоминал его маленькое крепкое тело, мягкие крылья, доброе и одновременно очень жесткое лицо, и мне было худо, не по себе, плохо. Неизвестно, зачем в сознании возникала необязательная параллель: оставленная мною в окне планетария щель, гелл Латор, его полет на Тиллу, моя модель в космосе по дороге к Земле, к маме -- жизнь, и мною же оставленная щель в окне кабинета квистора, гелл Алург, лазер, "окно" в сейфе, брошенная бомба -- смерть. Я понимал, головой-то я понимал, да и душой чувствовал, что и эта бомба, и гибель адской машины, и смерть Алурга -- все это тоже жизнь, жизнь геллов, их свобода, жизнь Политории, даже ее счастливая жизнь, завоеванная и с помощью Алурга, но мне некуда было деться от постоянного ощущения, что его нет среди нас, нет и не будет, хоть плачь, хоть улетай на Землю и возвращайся снова на свободную Политорию -- Алурга уже не будет. Когда утром той ночи взрыва в квистории и гибели Алурга мы узнали об этом по телеку, нас всех прямо как камнем придавило, огромным камнем, плюс еще маленьким камешком сверху, чтобы уж точно не выбраться, не уйти от этой боли, хотя все мы знали, на какой риск шел Алург. Была потом большая какая-то "пауза" -- полчаса, час, -- не знаю, и уже черт те что творилось в воздухе: геллы бросили свои дома, они носились, как сумасшедшие, над Тарнфилом, хохотали, смеялись, рыдали. Они ничего пока не знали о себе, уж в момент такого риска их никак нельзя было из соображений конспирации предупредить заранее -- геллы без всякой сдержанности, в полной мере переживали ту бурю внутри себя -- шквал, смерч, -- который захватил, завертел их добрые души, и вовсе не сразу они хоть как-то успокоились и узнали, в чем тут дело. И уже весь Тарнфил знал, что именно произошло, а вскоре и вся Политория. Представляю, что творилось в душе Горгонерра, но по геллам не стреляли, хотя те, кто мог бы стрелять, да и сам Горгонерр в своей норе (не сидел же он в полураскуроченном кабинете) знали, догадывались, какая сила высвободилась из-под их контроля, и к а к эта сила, перестав метаться, хохотать и рыдать, придя в норму, может на них обрушиться, да скорее всего и обрушится. Но никто не стрелял: видно, эти стрелки понимали или им дали понять, что пусть уж лучше война, чем этот страшный неукротимый взрыв, который может последовать, коснись сейчас хоть одна пуля хотя бы одного из геллов. Чтобы даже намеком пока не выдавать себя, Орик обязан был позвонить Горгонерру, что он и сделал через час после объявления по телеку, то есть позвонил, уже зная по официальным каналам, что произошло. -- Уль Горгонерр, -- сказал Орик. -- Я звоню вам, чтобы сообщить, что полностью в курсе того, что произошло на самом деле. Этот налет был связан с попыткой уничтожить машину с биополем влияния на геллов (я не знал, что она в квистории), и эта попытка удалась. Так говорят в Тарнфиле. -- Вероятно, уль Орик, -- сухо сказал Горгонерр, -- вы довольны подобным обстоятельством? -- Почему, квистор? Этот вопрос многосложен, по крайней мере, мои ощущения не однозначны. -- Я не понимаю подобных логических игр, -- строго сказал Горгонерр. -- Мне известно, вы, как член оппозиции, всегда выступали в гуманных, так сказать, целях против этой машины. -- Вы помогаете моему ответу, квистор. Да, я выступал в правительстве против этой машины, и правительстве, а не на площади перед повстанцами с призывами ее уничтожить. -- Какая разница? -- почти резко сказал Горгонерр. -- Разница есть, и я вам ее объяснил. Только что. -- Простите, уль Орик, сейчас я занят не столько размышлениями о ваших принципах и реакциях, сколько о ситуации предательства. Оба ученых, следивших за машинами, и их семьи, жены -- исчезли. Как они могли выдать местонахождение машины? Они же не... -- Не знаю, как, -- перебил его Орик. -- Не вы же и не те двое членов правительства, знавших тайну, выдали ее. -- В себе-то я уверен, -- едко рассмеялся Горгонерр, -- но теперь не очень-то доверяю своим коллегам. Оба ученых не только не знали, что это за машина, но знали даже абсолютно иное ее назначение: охрана всеполитор-ского воздушного и космического пространства над планетой. -- Они что, -- спросил Орик, -- не могли догадаться, эти ученые, что вы их, скажем изящно, -- дезинформировали? -- Нет, догадаться они не могли. -- Если так, квистор, -- сказал Орик, -- тогда, простите, ищите разгадку в среде посвященной элиты. Увы! -- Конечно, мы построим новую машину, построим, но не сейчас, а когда выиграем войну, да поможет нам Чистый Разум! -- Вы полагаете, война будет? -- спросил Орик. -- Да ну вас, право! -- резко сказал Горгонерр. -- Если взорвали машину, вы что думаете, повстанцы на этом успокоятся? -- Простите, квистор, -- сказал Орик, -- мне неприятен ваш тон и ваше небрежное отношение к собеседнику. -- Извиняюсь, -- сухо и нехотя сказал Горгонерр. -- Теперь, когда геллы свободны и, допустимо, озлоблены, стоит подумать и об уступках. Кстати, как это именно гелл мог швырнуть бомбу, это с их-то добродушием? -- А разве вы не помните историю с геллом, повредившим голову, -- биополе перестало на него влиять. -- Но как он проник в мой кабинет? -- Раздавил стекло. -- Не смешите меня! Оно непробиваемо. -- Значит, лазером. Кое-где они... -- Они давно запрещены. Законом. -- К употреблению. Но где-то же они сохранились? -- Но стекло не было оплавлено. -- Даже я больше знаю, -- сказал Орик. -- Этих следов и не могло быть, частично стекло было разрушено взрывом. -- Сообщаю вам, что через час я назначил экстренное заседание моего кабинета в полном составе. Не в моем кабинете буквально, конечно, -- добавил он с ухмылкой. -- Прошу вас присутствовать. Орик попросил нас не покидать дом, ждать его, и улетел. ... Средний "этаж" в воздухе занимали еще не пришедшие в себя геллы, верхний был, по ощущению, переполнен мчащимися военными машинами, машины гражданские опасливо держались на маленькой высоте, а по некоторым дорогам пошире шли иногда колонны серых танков. При этом не слышно было ни единого выстрела. Мы включили телек и сразу же наткнулись на правительственное сообщение "всем политорам" государства. Оно было кратким: через полчаса в правительственных кругах начнется дебатирование вопроса об улучшении условий труда и повышении заработной платы. Сами дебаты транслироваться не будут, но часа через два результаты их будут обнародованы. -- Как страшен мне этот квистор, -- задумчиво сказала Пилли. -- Типичный политик и обязан на всякий случай сделать этот ход, показав, что признает силу противника, -- сказал папа. -- Еще бы, -- сказала Пилли. -- Геллы-то -- свободны! ... Я слушал их тогда, и мне казалось, что, хотя они говорят и на важные темы, может, сам их разговор -- это прежде всего не молчать, не молчать и не думать, замкнувшись, об Алурге. А сейчас, стоя на скале над ними и не слыша никаких разговоров, я думал, что говорят они теперь вовсе о другом, потому что война уже началась. А тогда, когда мы все ждали Орика и (зачем-то) решения квистории, я думал о словах папы, что война может оказаться затяжной. Опять показались вдалеке и внизу танки квистора, и Пилли сказала: -- Экипаж танка, если надо, включает некую аппаратуру, ну, как бы максимально уплотняющую воздух впереди себя метров на четыреста -- пятьсот. Нет, это не ветер. Это как бы плотное тело, которое отталкивает буквально все впереди себя: и врагов, и их технику, и гранаты. Страшное оружие. -- Я все думаю и думаю: как нам-то вам помочь! -- Вы и так помогли сверх меры! -- сказала Пилли. -- Алург, -- сказал папа. -- Помог Алург, а не мы. Я смотрел в этот момент в небо на летающих в беспорядке геллов, и вдруг увидел через широко открытые двери на балкон, как трое геллов, взявшись за руки (а в середине -- маленький гелльчик), стремительно летят в сторону нашего дома. -- Латор! -- заорал я. -- Это Латор, Лата и Мики! Через минуту Латор, Лата и Мики, громко смеясь, оказались на нашем балконе, а потом и в комнате. Какое там -- чай или завтрак! Геллы места себе не находили. Они хохотали, вскидывали руки и крылья вверх, маленькая Мики несколько раз в восторге выбегала на балкон, выпархивала вверх и, сложив крылья, бросалась с огромной высоты вниз, и только пролетев метров пятьдесят, распрямляла крылья и мигом возвращалась обратно, -- страшно было смотреть на ее веселые игры. -- Ты еще не улетел! Не улетел! -- повторяла она, каждый раз подлетая ко мне, обнимая меня маленькими ручками за шею и повисая на мне. Мило улыбаясь, даже краснея, Лата сказала: -- Я не понимаю, что со мной, Пилли! Я совершенно ничего-ничего не понимаю. В этот момент мы увидели по телеку лицо ведущего диктора, и Оли сразу врубила звук. Диктор сказал: "Только что закончилось важное совещание в квистории, которое провел главный квистор, уль Горгонерр. Совещание носило характер дебатов, и квистория приняла важное решение: в течение недели будут устранены самые существенные недостатки в условиях труда политоров и будут введены новые расценки всех трудовых операций... " -- Да отключите вы его! -- со злостью сказала Пилли. Вскоре появился Орик. Он не стал рассказывать о подробностях дискуссии, добавив лишь, что, конечно же, он выступил за нормализацию условий труда и оплаты. -- Но этого не будет, -- сказал он. -- Только схватка! -- Да! -- сказал Латор. -- Только схватка! И свобода! Извинившись перед гостями, Орик добавил, что все мы должны быстро собрать свои вещи: мы срочно летим к Малигату, и это не для разглашения. -- События обогнали нас, уль Владимир, -- сказал он. -- Мы так и не сумели точно определить, что и как будете делать лично вы и где будет уль Митя. Но принято твердое решение -- максимально оградить вас от риска. Все остальное произошло достаточно быстро: и завтрак, и сборы, и прощание с геллами. Мы обняли их, они скользнули в небо, мы закрыли все окна и двери, забрали с третьего этажа шкуру кольво, прихватили Сириуса и спустились к машинам, заперев дом. Орик сразу же лег на дно машины, укрывшись клеенкой (Пилли села за руль), Оли проделала маневр отца в машине папы, я сел в машину один. По распоряжению Орика мы полетели медленно и не очень высоко, как все, немногочисленные сегодня, гражданские машины. Покинув Тарнфил, мы увеличили скорость и взяли курс к морю, -- не самый короткий путь, но так велел Орик. Не успели мы покинуть Тарнфил, как уже через десять минут услышали выстрелы со стороны города. -- Началось! -- громко сказал Орик, выбираясь из-под клеенки, но Пилли строго велела ему снова лечь. Мы поднялись выше, над деревьями, и пошли на максимальной скорости к морю. Все (вероятно, военные) машины шли к городу много выше нас. Достигнув моря и не снижая скорости, мы полетели над самым берегом на запад, время текло или мчалось незаметно, и скоро мы, перевалив хребты скал, немного недолетая грота, оказались в селении моро. Нас приняли с радостью, но сдержанно -- моро понимали, что обстановка исключает веселье, ситуация им была известна. Я был рад снова увидеть Ир-фа, но он тоже был как-то суров и сдержан, даже обнимая меня. Сразу же после обеда Орик и Ир-фа сели в машину моро: один молодой моро должен был забросить их к а,Тулу. Перед тем как сесть в машину, Орик сказал папе, чтобы мы держали связь с ним, Ир-фа и а,Тулом, потом вручил мне пистолет с самонаводкой, тот, который пристегивался к кисти, потом отошел в сторону с Пилли. Не далеко и не близко -- в сторону, под деревья, где начинался лес. После (я увидел случайно) он быстро привлек Пилли к себе и поцеловал ее в голову, а она его в лоб и щеку. Они вернулись к нам, и Орик сел в машину. Они с Ир-фа подняли, прощаясь, руки, машина взлетела и вскоре исчезла за деревьями. 2 Мы остались одни среди моро. Я и папа вернулись в свой домик, Пилли и Оли -- в домик Орика. Вновь было жарко и очень тихо в селении. Не знаю, как остальные, но я места себе не находил: сидеть у выхода из домика, лежать на горячем песке пляжа, охотиться под водой или ловить рыбу -- все было едино, все -- не то, все -- сплошное ожидание и мучительное безделье. Даже когда мы вечером заплыли с папой поохотиться в бухте -- это был сугубо деловой заплыв, для еды, чтобы не быть иждивенцами моро, -- ни тени азарта или удовольствия. Телек под наблюдением Пилли и Оли работал весь день, его брали даже к морю, но ничего существенного мы не узнали. О реальном положении дел не было ни слова, разве что иногда сменялся диктор и коротко сообщал даже не о потерях одной или обеих сторон, но исключительно о том, как постепенно затихает вспышка и как вытесняются повстанцы из города. Нам в это верить не хотелось. Потом телек как отрубило на несколько часов, хотя сам световой сигнал был. Поздним вечером экран вдруг ожил, и мы увидели нового "диктора", незнакомого, и незнакомого же гелла рядом с ним. Оба были в разодранной одежде, с ружьями, голова гелла была забинтована. Гелл был явно смущен, что его видят миллионы глаз, и заговорил другой политор: "Граждане Политории! Стоит ли объяснять, кто мы? Как вы сами видите, телецентр -- в наших руках, также -- целый ряд газет в Тарнфиле! Сообщаем вам, что в главных городах страны происходит то же самое. Здесь в Тарнфиле идет жесткая борьба на улицах города. Видеоцентр окружен нашими войсками, и пока мы ведем передачу, нас буквально защищают внизу, так как враг, естественно, хочет вернуть видеоцентр себе. Пока сообщаем вам, что положение в Тарнфиле очень напряженное, уличные бои в разгаре, подкрепление сил поступает с обеих сторон, схватки и бои идут и за пределами города. Охрана центрального и других космодромов -- ликвидирована. Космические корабли охраняем теперь мы! Сообщаем еще, что наши гости с Земли тоже охраняются нами в надежном месте. Взяты заложниками член правительства уль Орик и его дочь. Квистор и его люди -- в казармах своих войск, где защита пока надежна. Будем верить в успех! Мы постараемся защитить видеоцентр и будем выходить в эфир раз в час. Долгой жизни и победы, политоры!" Оба они исчезли из кадра, студия уплыла из эфира, остался только светящийся экран. Мы четверо встали и обнялись. Пилли, которая немного знала язык моро, попросила свидания у Малигата и все рассказала ему. Вечером состоялся вроде бы торжественный, но молчаливый общий ужин, только глаза моро были теплее, чем обычно. В полной тишине Малигат сказал всего несколько слов. -- Пусть победит тот, кто веками не имел ничего, кроме страданий, а его маленькие радости станут большими и вечными. Прикоснемся нашими душами к душам тех, кто взял в руки оружие, чтобы вернуть себе свободу! До начала ночи телек заработал еще трижды. В первый раз это было короткое сообщение, что все воюющие геллы получили в руки оружие. Во второй раз (мы обмерли!) диктор оказался прежним, "официальным", он заявил, что войска квистора отбили видеоцентр и "вы вновь узнаете правду о событиях в Тарнфиле и стране". Пока он говорил, а мы, пораженные, тупо глядели на него и не слушали, в студию вновь ворвались повстанцы, диктор был уведен "под белы рученьки", а один из ворвавшихся повстанцев заявил, что события постоянно меняются, они, повстанцы, были выбиты из видеоцентра, но теперь вновь завладели им. Третий "эфир" был снова повстанческим; в коротком сообщении было заявлено, что взят в плен главный военачальник квистории -- уль Патр. К сожалению, потери повстанцев значительны, как, впрочем, и войск квистора, но новые повстанцы прибывают. ... Я стоял на краю скалы, обрывающейся к морю, и глядел в воду. Странное это было ощущение: скала, море внизу, нечто подобное было со мною и на Земле, когда папа, мама и я ездили в Коктебель и со стороны Золотых ворот нам позволили подняться на Карадаг. Эти непохожие картины (тогда и сейчас) все-таки так совпадали по облику, что я, на какие-то мгновения перед этим, невольно как бы уносясь на Землю, очень резко ощущал потом, где я. Нелегко мне давалось и "соседство" с папой: он, зрелый мужчина (здоровый мужик, как иногда говорили у нас на Земле), войну и в глаза не видевший, явно переживал, что друзья его воюют, невольно -- и за меня, и за него, и за Землю, против возможной войны с Землей, а он, видите ли, полеживает на пляже, загорает. Я был почти убежден, что, когда я спущусь вниз, мой папаня будет обсуждать эту тему с Пилли и Оли. Спустившись к ним, я понял, что не ошибся, правда, говорила Пилли, а не папа. -- Как мы поглядим в глаза землянам, прилетев к вам, когда они узнают, что мы не уберегли хотя бы одного из вас. Мы привезем на Землю возвышенные слова о вашем героизме и мертвое тело? Хорошенькая встреча для первого раза! Нет, вы обязаны подчиниться решению Центра. Может, это вас успокоит? К тому же, простите, мне неловко за вас, когда я вижу ваши переживания, а свои-то считаю посерьезнее ваших: Орик ушел сражаться... а... у меня нет больше никого на свете, и у Оли -- кроме него. Это был какой-то тягостный монолог, и я обрадовался, когда вдруг заработал телек и мы увидели возбужденное лицо повстанца, другого, нежели вчера. Этот "диктор", с рукой на перевязи и с пистолетом, пристегнутым к руке, сказал, что второй день восстания отличается жесткостью, постоянным огнем и огромным напряжением сил. Трудно сказать, каковы реальные потери с обеих сторон, они велики, но в ряды повстанцев вступают все новые и новые политоры, в том числе и политоры, бросающие армию квистора. Неплохо с боеприпасами и огнестрельным оружием. Гораздо сложнее -- с танками и летательными боевыми аппаратами, кое-какие экипажи еще ранее перешли на сторону повстанцев, но машин (и наземных, и воздушных) у квистории куда больше. Трудно с медикаментами, с врачами, с медицинскими сестрами. Геллы подорвали одну из казарм, и были взяты в плен еще три военачальника квистории. Определить точно, где именно находится сам квистор, -- не удалось. По-прежнему очень бдительно охраняются космодромы и сами звездолеты. Повстанцы все время начеку, космодромы никто не бомбит с воздуха, так как, похоже, квистория очень дорожит звездолетами, может быть, готовясь к бегству. Борьба -- продолжается. Теперь по капельке, по малой малости, день за днем, острота переживаний гибели Алурга будет уменьшаться, и увеличится тревога за живых: за Латора, Рольта, Ир-фа и, конечно, Орика. Странно, подумал я вдруг, чего это Сириус натянул до предела длинный поводок в папиных руках и стоит у самой воды, ощетинясь. Моллюск, что ли, подполз к самому берегу? Сириус вякнул несколько раз и поднял лапу. Внезапно вода у самого берега выгнулась, Сириус отскочил, и секундой позже мы увидели аквалангиста в голубоватом, под цвет воды, костюме. Не вставая из воды и выбросив руки (одна с пристегнутым пистолетом) на песок, он "выплюнул" изо рта трубку и несколько секунд спокойно фыркал и отдувался. На его спине были голубые баллоны и винты -- маленькая подводная лодочка. Не вынимая лица из воды, он помахал нам рукой, но мы сидели неподвижно, пока он не снял с лица маску, и только тогда вскочили: это был Фи-лол. -- Ну как вы тут? -- спросил он, подымаясь из воды. -- Мы-то унизительно отдыхаем, -- сказал папа. -- А вот как вы? -- Я в порядке. Я пилот винтокрыла, и, как видите, у меня за спиной винт, а где шпарить -- в воздухе или воде, это уже детали. Рольт и Ки-лан -- отлично, ученые -- тоже. Олиф, конечно... не очень. Рольт в море. Он вас издалека высмотрел и послал меня узнать, как дела. Орик волнуется. Он поговорил с Рольтом, может, вам лучше перебраться на подлодку. Или податься к Тульпагану, к моро -- все подальше от военных действий. -- Здесь ближе Тарнфил, -- сказала Пилли. -- Там мало медсестер. -- Но на этом берегу уже нет перемещений наших войск к Тарнфилу, а на северном есть. Как вы доберетесь? Северный берег вам выгоднее. -- Своей машиной, -- сказала Пилли. -- Как же еще? -- Привет! -- Фи-лол прыгнул, надев маску, спиной в воду. -- Вы это серьезно про Тарнфил, Пилли? -- спросил папа. -- Вполне. Папа как-то растерянно затрепыхал руками. Вдруг мы услышали над головой тихую и протяжную песню моро; мы обернулись -- по ущелью к нам спускался Олуни. Его длинный нож и тело были в крови, и он, улыбнувшись нам, быстро прыгнул в воду и омылся. Потом сел рядом с нами на песок, сказав, как бы между прочим, что две криспы-тутты мешали ему пройти в тоннеле скалы. Потом он рассказал нам о важном для всех моро событии. Еще неделю назад Малигат принял решение: мы живем на этой планете особняком, сказал он, но мы, моро, ходим по ее земле, ловим ее рыбу и едим ее мясо и плоды с деревьев, пьем ее воду; в воздухе городов, леса и моря пахнет войной, и войной справедливой, мы, моро, должны помочь политорам в их борьбе. Всем молодым моро уходить на войну нельзя: кто тогда будет кормить и защищать остальных? Пойдут триста человек. По берегам моря живет много племен моро -- пусть вождь каждого племени знает о решении Малигата. Вожди согласились с Малигатом, что моро трудно будет воевать в городах. Малигат решил, что войска квистора, терпя поражение, будут вынуждены отступать в леса, где их и встретят моро. -- Завтра мы. уходим, -- закончил Олуни, -- надо сообщить об этом Орику. Папа кивнул и долго пытался "изловить" в эфире Рольта. -- Капитан? -- спросил папа. -- Это сварщик с берега. Недавно мы видели винтокрыльщика с вашего летательного корабля, но не знали тогда одной новости... -- Внимательно слушаю вас, -- сказал Рольт. Папа замялся, стараясь придумать, как в разговоре обозначить моро; похоже, Рольт почувствовал именно это, так как спросил у папы: -- Это касается ребят, которые посильнее кулачных бойцов, да? -- Да-да, -- обрадовался папа. -- Они завтра веселыми компаниями отправятся по всем городам, но в них входить не будут, будут в лесах рядом. Передайте кому следует. -- Ясно, -- сказал Рольт. -- Завтра. Спасибо. Все? -- Все!.. О вашем выходе завтра, -- сказал папа Олуни, -- я передал. -- Папа улыбался, почувствовав себя "при деле". Олуни кивнул, положив папе руку на плечо. После обеда возникла мысль, чем бы заняться, хотя все "занятия" воспринимались мною в одну сотую их силы. Пилли и папа решили, что ничем не займутся, останутся в селении; несколько неохотно папа согласился на то, чтобы я и Оли побросали блесну на ближайшей речке. Пилли попросила нас набрать побольше красной травы, она очень бы пригодилась к ужину. Я положил свой пистолет и коммуникатор в маленький рюкзак, мы с Оли взяли снасти и улетели на одной из наших машин. Пилли спросила еще у Оли, взяла ли та свой "кистевой" пистолет, и Оли кивнула. Прилетев на речку, мы сделали плавный поворот и "спустились" вниз по течению, выискивая красную траву и щели в скалах: стало уже привычным находить глубокую и не узкую щель, куда бы можно было спрятать машину. Так мы и поступили. Нет, решительно, даже рыбалка не могла перешибить моего настроения, не говоря уже о сборе этой красной травы, которой мы набили с Оли весь мой рюкзак так, что (довольно небрежно с моей стороны) мой пистолет и коммуникатор остались на дне рюкзака, под травой. Рюкзак по привычке, приобретенной мною на Земле, я оставил за спиной, тем более он был очень легким. Оли шлепала блесной по воде как попало: бросала дальше, ближе, выше или ниже по течению, подмотку делала как-то нервно, но именно она вытащила-таки пару средних рыбок, и лицо ее так и сияло. Я улыбался ей в ответ. Обе рыбинки она вытащила прямо против щели, в глубине которой, за поворотами, стояла наша машина, и Оли отнесла рыбу в машину, в холодильник. Потом она вернулась, и мы продолжали блеснить, спускаясь дальше вниз по течению. Каким-то образом мне тоже попалась рыбина, посолиднее, неохота было возвращаться к машине, и я положил ее в рюкзак, приподняв сначала слой красной травы, -- не очень умно, конечно, если траве вовсе не полагалось пахнуть рыбой. Вдруг Оли подошла ко мне, как-то очень легко и свободно поцеловала меня в щеку и, сказав, что ей все поднадоело, отправилась обратно к щели, бросив на ходу, что подремлет в машине. Минут через пять -- семь выше по течению речки появился низко летящий винтокрыл, он пролетел надо мной и скрылся за поворотом, и звук его быстро стих. Сменив блесну, я сначала поднялся чуть вверх по реке, и когда тронулся вниз и до поворота оставалось метров десять, из-за него появились двое винтокрыльщиков в очках и шлемах и, весело маша мне руками и смеясь, быстро оказались рядом со мной; один из них, улыбаясь, положил мне руку на плечо, и тут же я получил вполне оглушающий удар по голове, в полусознании я "поплыл" вниз, к земле, они подхватили меня, и я, чувствуя, что бессилен что-либо сделать, успел-таки сообразить и не закричал: Оли могла связать мои крик не с винтокрыльщиками, выскочить... нет, ею я рисковать не мог. Эти, легко приподняв меня, бросились бежать к повороту реки, я впился в руку того, что был справа от меня, тут же прогремел выстрел, этот правый упал, упал и я, успев заметить, как спряталась в щель Оли с револьвером, второй снова оглушил меня легким ударом, и я в каком-то полутумане, не имея сил бежать, видел только, как он склонился над своим напарником, непрерывно стреляя в сторону щели, потом махнул рукой, закинул меня себе на плечи и потащил дальше, отстреливаясь, так что снова Оли стрелять никак не могла; он, гад, стрелял не переставая. Уже за поворотом, ближе к винтокрылу, я получил еще один легонький ударчик, который лишил меня сознания... не знаю, насколько. Я очнулся уже в воздухе. Я был привязан какой-то веревкой к креслу, соседнему с пилотским, а сам пилот, ведя винтокрыл одной рукой, другой развязал мой рюкзак, поднял пук травы, увидел рыбу, лежащую тоже на траве, и снова бросил верхний пук травы на рыбу и пришлепнул мой рюкзак сверху рукой, не обращая больше на него внимания. Увидев, что я немного пришел в себя, он сказал мне: -- Интересно, как хорошо ты видишь и хороша ли твоя память? Понимая, что терять мне нечего, я сказал: -- Не исключено, что твой напарник не умер, а сильно ранен. Ты должен был бросить меня, а не его. Стало быть, ты не из повстанцев. Ну что, прав я? -- сказал я как-то даже грубовато. -- Более того, -- сказал он и снял очки. Это был... а,Урк. Тот самый кулачный боец, шпик квистории, которого вместе с а,Грипом чисто "вырубили" на вечере технициума Олуни и Кальтут. Я -- молчал. 3 Близилась ночь. Еще не совсем стемнело, винтокрыл стоял на маленькой поляне среди высоких деревьев леса, а,Урк ужинал, насильно запихивая куски еды и в мой рот, из чего напрашивался умный вывод, что я ему нужен живым. Поесть он мог и в воздухе, но мы уже давно сели, а несколько раньше он пробурчал: "Нет смысла лететь в Тарнфил днем, в самое пекло боя". Что я оценил довольно быстро, когда прошло головокружение от трех легких "педагогических" ударов а,Урка, так это свое незавидное положение. -- Ну, узнал ты меня? -- спросил а,Урк, когда мы еще летели, а я немного отошел и думал: хвала небу, папа и остальные хоть будут знать от Оли, где я приблизительно, а не то чтобы просто как в воду канул. -- Узнал или нет? -- повторил а,Урк. А я подумал: коммуникатор-то мой и пистолет в рюкзаке под травой он не видел. -- Нет, -- соврал я. -- Не узнал. -- Плохое зрение, что ли? -- спросил он. -- Ты сидел в зальчике этого идиотского технициума, а я и мой напарник показывали, что такое кулачный бой, настоящий кулачный бой... Все это было подстроено. (Я молчал.) Небось эти двое моро первую нашу пару не тронули, потому что, я думаю, были с ними в сговоре, заодно. -- Что значит "не тронули?" -- сказал я. -- Моро выиграли. -- Вот именно. А нас они искалечили. -- Как это?.. -- удивился я. -- Вы же опытные бойцы. Просто они у вас тоже чисто выиграли, так как вообще сильнее всех вас. -- Сильнее?! -- прохрипел а,Урк. -- Заткни глотку. Они нас искалечили. Мы лежали в больнице. В обмороке, с переломами. -- Ничего я не знаю, -- сказал я. -- И ничего я не заметил. Они вас уложили, и занавес опустился. Никто ничего не видел. -- Вот именно, -- зло сказал а,Урк. -- Чистая работа. Было у нас с а,Грипом одно дельце, не скрою, хотя и не скажу, какое. Острое дельце и денежное. За это нам и отомстили, но -- бей меня по башке самым большим шаром здания квистории -- ума не приложу, откуда они узнали об этом деле. Знали двое: я и а,Грип. -- Кто они-то? -- глупо спросил я. -- Не твое дело. Не моро, конечно. В больнице мы кое-как пришли в себя, ну, все, думаю, пригрозили нам -- и ладно. После разберемся. Бамбус, врач, кабан этот, жмет нам руки, мол, пока. Мы идем менять больничную одежду на нашу, в этой комнатке нас и связали. Кляп в рот, руки в наручники, ноги -- веревкой, их там человек шесть из шкафа выскочило. В машину -- и под Калихар, к повстанцам. Конечно, они нас там собирались кокнуть, но сначала само собой кое-что из нас вытянуть. Мы перестали врать, одну правду говорили -- жизнь дороже. Не в том смысле, что они нас благородно отпустят, а что контроль будет послабее. В наручниках, но гуляй где хочешь -- понимали, что мы с наручниками и без оружия в лес не уйдем. Но в одном они просчитались. "Душу раскрывает, гад, -- подумал я. -- Или хвастается". -- Мы и в наручниках -- кулачные бойцы. Тем более я когда-то летал. Оказались мы у винтокрыла, стоявшего с краю, а там двое всего повстанцев было. Два сильных удара ногами -- те вповалку до утра. А мы -- в машину и в небо. Это я мог сделать и в наручниках. Пока летели, а,Грип распилил наручники... -- Зачем ты мне все это рассказываешь?! -- нарочито грубо спросил я. Он поглядел на меня, расхохотался и сказал: -- Чтобы ты знал, с кем имеешь дело! -- Я это давно знаю. По трем ударчикам по голове. -- Кто стрелял?! -- рявкнул он. Заревел как хурпу. -- А я откуда знаю? Мы жили в глуши, в палатке, я и отец. Недалеко был поселок моро, километрах в трех. Моро говорили, что рядом скрывается отряд повстанцев. Наверное, они и стреляли. -- Это почему это?! Из-за тебя, что ли?! -- А хоть бы и из-за меня! -- Это я даже прохрипел зло. -- Когда-то меня уже украли, кое-кто из квистории, делая вид, будто это повстанцы. Потом меня действительно выкрали повстанцы, разницу-то в обращении я заметил. И знаю... -- Это как же ты заметил? И что ты такое знаешь?! -- Я думал, ты умнее, -- сказал я, наглея на глазах. -- Ты же сам мне все рассказал. Вас ищут -- это факт. Стрелять по вам могли и повстанцы-соседи: узнали о вас по коммуникатору... Он глухо зарычал, но мне показалось, что в глазах его мелькнуло нечто вроде уважения ко мне. -- Да. телек я у повстанцев смотрел и слушал, -- сказал он. -- Слышал, когда они хвастались, что взяли вас под свою защиту, а Орика и дочь превратили в заложников. Взяли вас под защиту, а бросили в глухом лесу. -- Кулачный боец ты классный, -- я рассмеялся, -- но думаешь с трудом. Твоего дружка кокнули, а мы, видите ли, были без защиты в глухом лесу. Учти, по а,Грипу, мертвому или живому, "выч