лезы и сказал:
- Мы тут решили до твоего прихода, что если ошибка будет найдена, то на
время окончания работ по "эль-три" ты станешь руководителем группы из
шестнадцати человек. Шестнадцать взрослых мужчин в твоем подчинении! Только
не зазнавайся, хотя случай этот в практике редчайший. А со школой мы
договоримся. Рафа, вы с Землей связались, как они там?
- Они прибудут сорок восьмым рейсом через две минуты.
- А специалиста по пластмассам заполучили?
- Да, двоих.
- Правильно, что двоих. А то возни с перестройкой этой двухъярусной
будет выше головы. Кстати, они должны быть полноправными членами группы
Рыжкина, закажите им перед возвращением на землю постоянные пропуска.
- Будет сделано.
- Ну молодец.
Вскоре послышались голоса за дверью, в дверь постучали. "Да-да", -
сказал Зинченко, и вошли четверо мужчин.
- Это наш герой, ребята, - сказал Зинченко. - А почему герой, вы сейчас
узнаете, - сюрприз, мы вам специально ничего не передали на Землю.
Я молча каждому пожал руку, еще не понимая по-настоящему, в какую
сумасшедшую жизнь я внезапно попал.
- А пластмассовики где? - спросил Зинченко.
- Идут за нами.
Дверь снова открылась, вошел какой-то сутулый дядька, а за ним... а за
ним - мой папа.
x x x
Мы возвращались на Землю поздно вечером.
Странно, но я ни о чем не думал, только о хомяке, - что он, видно,
сидит голодный у чужих людей; ни о Натке не думал (хотя вполне мог подумать
- хомяк-то остался у нее, где же еще?), ни, даже, о папе - только о своем
голодном хомяке.
Иногда я почему-то с внезапной дрожью вспоминал, что все сидящие в
корабле люди, все, кроме Зинченко, - мои подчиненные (мои подчиненные!!!),
но тут же забывал об этом.
Все сидели тихо, замотались, разговор внутри группы "эль-три" был жутко
длинный, в основном он крутился вокруг пластмассы Дейча-Лядова, как ее,
заразу, перестраивать, потому что, сказал Рафа (а Зинченко, соглашаясь,
кивнул), полдела сделано: сам-то вид "эль-три" изображен, а размеры и кривые
сосчитаны нашим миленьким, маленьким, симпатичненьким, скромненьким, в
бесконечной степени архидубльнаигениальнейшим, родным, любимым и уважаемым
всеми - школой, городком, Высшей Лигой, страной, планетой и - особенно! -
семьей, чудненьким нашим. .. младшим Рыжкиным - гениально верно. (Кто его,
между прочим, просил вспоминать про семью - не знаю, мог бы и сам вполне
сообразить что к чему.)
Когда папа вошел в комнату, где стояли "Аргусы", и его брови сделались
уголками вверх, как крыши на старинных домиках (так он удивился, увидев меня
на Аяксе "Ц", а я сразу все понял и тут же догадался, что он-то пока ничего
еще не понимает, и прямо одеревенел, превратился в чурбашку), все стали
называть свои фамилии и знакомиться с вновь прибывшими специалистами по
пластмассе. И тут оказалось, что инженер Высшей Лиги, прибывший на Аякс "Ц"
под паролем "Я - голубь" - Рыжкин, тоже Рыжкин, второй, кроме меня.
- Рыжкин?! - сказал Зинченко, называя свою фамилию и пожимая папину
руку. - Забавно. И вот Рыжкин. - И он кивнул в мою сторону.
- Это мой сын, - сказал папа.
Я быстро поглядел на Зинченко, Юру и Рафу - секунду или больше, не
знаю, их лица были не похожими на самих себя, как-то сплющились, что ли, я
отвернулся, а Зинченко сказал тихо:
- Я уполномочен заявить присутствующим решение Высшей Лиги: за
найденное правильное решение формы детали "эль-три" и предварительно верную
идею состава материала "эль-три" - перестройка третьей, девятой и
семнадцатой молекулы структуры Дейча-Лядова - до окончания работ над деталью
"эль-три" руководителем группы "эль-три" назначается ученик шестого "б"
класса Особой высшей технической детской школы номер два Митя Рыжкин.
Давайте работать, товарищи.
Но еще целую вечность все стояли молча, и была такая тишина в комнатке,
что мне казалось, будто я слышу шорох вращения вокруг земли этого Аякса "Ц"
- будь он неладен.
За иллюминаторами стемнело, боковым зрением я видел иногда, как папа
сидит, глубоко откинувшись в кресле, и курит, закрыв глаза, а я думал о
голодающем хомяке.
Вдруг папа сказал (я вздрогнул, повернулся к нему, но он так и сидел,
закрыв глаза):
- Сегодня я обедал дома, приезжал с работы на роллере. Мама сделала
свекольник.
- Ка-ак свекольник?!
Я даже немного привстал от полной неожиданности. Уже лет десять свекла
на Земле не росла, что-то такое случилось с почвой, свекле неугодное, ну, не
уследили, и теперь ее выращивали либо в парниках на промежуточных станциях,
куда почва была завезена давным-давно, либо на других планетах, конечно,
ближних, - в общем, ее мало получалось, и привозили ее очень редко.
Пронесся, правда, слух, что где-то в Дании и на Коморских островах
наловчились снова ее выращивать, но и там ее было немного, люди сами были
рады-радешеньки, что не надо сложным путем договариваться с другими странами
о доставке свеклы из космоса, и если уж и продавали свою, то только на
золото: покупать у них - для свеклы получалось дороговато.
- Да, - сказал папа. - Привезли партию. Говорят, с Селены, парниковая.
Сегодня весь городок ест свекольник, хотя уже осень, не очень-то и жарко.
Многие собираются мариновать.
- Входим в зону приземления! - крикнул пилот. - Пристегните привязные
ремни!
Но никто даже не улыбнулся - шутка была заезженная, как в старину
говорили - "с бородой": давно уже малые космолеты садились надежно, без
аварий.
Мы приземлились мягко, почти незаметно; было темно, накрапывал дождь,
где-то на другом конце космодрома плавно оторвался от земли и ушел в космос
красавец ТэЭрЭсЭф-Супер-восьмой (я узнал его по сигнальным огням), все
распрощались, папа завел "роллер", и мы покатили по мокрому шоссе, в
темноте, домой: это был основной космодром нашего городка, километрах в
двенадцати от центра.
Наверное, потому, что папа вел "роллер" очень быстро, мы после
слабоосвещенного шоссе ворвались в городок, как в другой мир: играла музыка,
крутились, мелькали в темном небе огни цветных реклам, возле кинотеатра
стояла толпа мальчишек и девчонок - все ели мороженое и были в шикарных,
блестящих от дождя плащах. Под козырьком кинотеатра какой-то парнишка скинул
плащ и делал стойку на одной руке, а все - я расслышал - громко считали. Над
нами, рассекая дождь, то и дело проскакивали такси-амфибии, из их окон несся
смех, и на меня вдруг напала такая тоска, такая тоска, что я прижался грудью
к спине папы, положил подбородок ему на плечо, ближе к уху, и, чтобы он
расслышал, почти крикнул:
- Останови возле "Шоколадницы"!
- Что?! - спросил он. - Не слышу! Ты громче!
- Возле кафе останови! У "Шоколадницы"! Он остановился. Я слез с
"роллера".
- Ты куда? - спросил он. - Разве не домой?
- Пап! - сказал я. - Я попозже приеду, можно? Мы...
Ну, в общем, я и один паренек из старой школы давно на этот вечер
договаривались задачки порешать, ну, чтобы я ему помог...
- А обедать? Тебя ждет свекольник.
- Я пообедал на Аяксе сразу после занятий, - соврал я.
По-моему, он видел, что я все вру.
- Все-таки свекольник, Митя, - сказал он.
- Ладно, никуда он не денется. Приду - поем.
- Поздно не приходи, мама будет волноваться! - крикнул он, уже
укатывая.
Я свернул направо и мимо шикарного магазина "Дары Земли", где стояла
большая очередь за свеклой, по переулку Дружбы быстро дошел до Наткиной
улицы; смешно, но я не знал ее названия, хотя она была, пожалуй, самой
красивой в городке, очень тихая, хотя и рядом с центром, вся в зелени и с
очень симпатичными коттеджами, где жили светила науки. Наткин папа тоже был
светилом, но по ней это было совершенно незаметно.
Меня вдруг начало колотить оттого, что я сейчас ее увижу, и еще оттого,
что ее вполне может и не быть дома. Я отыскал их коттедж, через зелень мне
все же удалось рассмотреть, что свет горит, я нашел кнопку, и тут же
засветился маленький телеэкран возле калитки. Волновался я ужасно. После из
глубины экрана на меня выплыло лицо этого светила - один раз я его видел,
посчастливилось.
- Тебя плохо видно, - сказал он. - Не резко.
- Вас тоже, - сказал я. - Может, у вас там винтик отошел на ручке
резкости?
- Да нет, - сказал он. - Это новая система, с постоянной резкостью.
Наверное, что-то с контактами. Стукни посильнее по калитке. Сильнее, не
бойся.
Я влепил по калитке изо всех сил, так что рука заныла, и резкость
восстановилась.
- Спасибо, - сказал он. - Ну?
- Извините, Натка... Наташа Холодкова дома? - спросил я. - Я - Рыжкин
из ее школы. Помните, один раз я заходил к вам, когда она болела, и приносил
ей звуковые кинозаписи пропущенных лекций?
- Да, дома, - сказал он. - Проходи, она в своей комнате, занимается.
В калитке что-то щелкнуло, она отворилась, я пошел, калитка закрылась,
и по тропинке, сначала прямо, прямо, среди высоких кустов, а потом налево и
направо я дошел до коттеджа.
Я открыл дверь, в прихожей было темно, но в гостиной горела одна секция
освещения; смутно, но я вспомнил дверь ее комнаты и, почему-то даже не
постучавшись, вошел.
Она сидела ко мне спиной, перед зеркалом, и делала какую-то
фантастическую, немыслимую прическу.
- Привет, - сказала она. - Что, сильный дождь?
- Средний, - сказал я. - Знаешь ли, я хотел спросить, ты кормила
хомяка? Он где?
- Тихо, тише, - сказала она. - Он спит.
- Голодный?!!
- Да нет же.
- Свекольником кормила?
- Что ты? Он умял огромную сосисищу, вот такую.
- В полиэтилене была сосиска?
- Да.
- А ты ее почистила? Почистила? А то он подохнет, нажравшись
полиэтилена.
- Дурачок, - сказал Натка. - Станет он есть твой полиэтилен. Почистила,
почистила, успокойся.
- А то он...
- Да брось ты, - сказала Натка.
Она так и сидела спиной ко мне - не оборачиваясь. Жутко было смотреть
на ее идиотскую прическу.
- Нравится? - спросила она. - Да ты садись.
- Не очень. Тебе лучше, как обычно.
- Много ты понимаешь! Прическа, как у Дины Скарлатти. Немного
напоминает ту сумасшедшую формулу Маллигана из системы Рубинчика, правда? То
же сложное переплетение простейших групп.
- Плевал я на формулы, - сказал я.
Натка засмеялась, растрепала прическу, быстро причесалась
по-человечески, вскочила, щелкнула меня по носу, схватила за руку и потащила
в сад. Дождь кончился, было тихо, и только вдалеке, в центре, играла музыка.
- Пойдем, - сказала она. - Я покажу тебе свой уголок.
За руку она обвела меня в темноте вокруг коттеджа, скоро глаза мои
немного привыкли, я рассмотрел деревья, кусты, клумбы, узкую дорожку; она
повела меня по этой дорожке куда-то в глубь сада, было холодно и мокро,
дорожка стала еще уже, вдруг кончилась, кусты - тоже, впереди была большая
поляна с короткой мокрой травой, фа поляной темнело что-то похожее на лесок
- Натка повела меня туда.
- Они сделали меня руководителем группы, - вдруг выпалил я.
- Какой группы? - спросила Натка.
- Группы "эль-три", ну, этой детали. Помнишь?
- Не-а.
- Ну, то, что сегодня было на Аяксе "Ц".
- А-a-a.
- Моя идея оказалась правильной - все сошлось.
- Так это здорово! - сказала она. - Я не прыгаю от восторга, потому что
мне на это наплевать, но вообще это феноменально. Значит, ты у нас
талантище. Во всяком случае, я бы стала теперь заниматься спустя рукава: они
тебе такой высокий балл вкатают, что коэффициент полезности будет гораздо
выше, чем у любого из нас.
- Мне это неважно, - сказал я.
Мы подходили по мокрой траве к густым зарослям, и тут что-то сжалось во
мне и задергалось, затрепетало, как птичка, замахало крылышками, потому что
я вдруг почувствовал, какая у нее теплая рука, и мысль - сказать ей и самое
главное, про папу - мигом вылетела у меня из головы.
Кое-как мы продрались через кусты (она так и держала мою руку в своей),
и здесь уже было совсем темно: наверное, кусты сходились над головой.
Я ничего не видел, но догадался, что мы находимся как бы в комнатке без
окон: стены и потолок - листья, а земля - пол.
Вдруг мне в глаза резко ударил свет.
- Не бойся, это фонарик, - сказала она.
- С собой был? Что же ты его не зажгла? - спросил я.
- Нет, он у меня здесь лежит. Садись.
- Куда? - В глазах у меня плавали от яркого света белые круги, и я все
еще ничего не видел. Потом рассмотрел два деревянных чурбанчика, сел на
один, Натка - на второй (только теперь она отпустила мою руку, и мне стало
как-то пусто), и я увидел, наконец, что это, точно, небольшая, без окон,
комнатка из листьев, а в середине ее - деревянный ящик с крышкой.
- Что за ящик? - спросил я.
Она молча встала, снова взяла меня за руку, подняла с чурбанчика,
выключила фонарь, и я услышал в темноте, как она откинула со скрипом крышку
этого ящика.
- Наклонись, - сказала она шепотом.
Я наклонился и чуть не вздрогнул: она включила фонарик, и два темных
лица, ее и мое (я не сразу догадался, что это мы), и желтый ровный свет
фонарика над нашими головами отразились не то в близком, не то в далеком
зеркале в черной раме.
- Что это? - прошептал я.
Она снова выключила фонарь, захлопнулась крышка ящика, мы сели, она
отпустила мою руку, зажгла фонарь...
- Это колодец, - сказала она. - А глубоко, почти на дне - вода. Знаешь,
что такое колодец?
- Читал, - сказал я. - Из него в старину брали воду.
- Да, - сказала она. - В нем очень вкусная вода, потом как-нибудь я дам
тебе попробовать, - с водопроводной не сравнить. До нас, я даже помню, здесь
были не то оранжереи, не то какое-то опытное хозяйство, наверное, здесь
довольно симпатичные люди работали, может быть, какие-нибудь седые старички
и старушки - постоянно брали из колодца воду, ухаживали за ним - иначе вода
никогда не была бы такой свежей - я знаю, читала... А потом, когда оранжереи
снесли, а территорию отдали Высшей Лиге и стали строить эти коттеджи,
строители сюда и не сунулись - кусты и кусты. И папа с мамой ничего не
знают, я им не говорю.
- Потому что тайна? - догадался я.
- Да, но не только. Я боюсь, что они велят его засыпать.
- Почему? - спросил я. - Что им - жалко что ли?
- Нет, просто нефункционально: дыра в земле - для чего она нужна?
- Засыпать тоже нефункционально, - сказал я. - Лишняя трата времени и
сил. И землю доставать надо.
- Не знаю, не знаю, - сказала она. - Я не уверена, что они велят
засыпать, но на всякий случай боюсь. Иногда, когда жарко, или просто так, я
беру кружку, привязываю ее на веревочку и достаю и пью воду - знаешь, как
приятно тащить ее наверх: кружка раскачивается, вода из нее проливается и
плюх-плюх-плюх обратно в колодец. И вообще здесь хорошо посидеть ничего не
делая. А когда папа ездит в Штаты, или во Францию, или в космос летит и
берет маму с собой, я достаю воды побольше и мою пол в коттедже, не ПМ-3, -
жуткая все-таки машина, вечно плюется пастой Жази во все стороны, - а просто
тряпкой. Ползаю, ползаю, мою... У нас пол не из пластика, а дубовый паркет -
папа так хотел, а на мою комнату даже не хватило, просто доски - ты заметил?
Ужасно приятно - пол влажный, чистый и пахнет, уж как он пахнет, ну,
просто...
Неожиданно она замолчала, и мы долго сидели молча, и мне хотелось взять
ее за руку или рассказать про папу, вернее, и то, и другое, но я никак не
мог на это решиться, никак, все во мне ныло, и тут она сказала незнакомым
голосом:
- Пошли, я провожу тебя до калитки.
Мы вылезли из зарослей и по мокрой поляне, по тропинке среди кустов и
клумб (я подумал, что это, видно, она, Натка, возится с цветами), а после -
по дорожке дошли в темноте до калитки, и она ее открыла. Я вышел на улицу,
полминуты мы еще постояли молча, потом она сказала:
- Пи логическое в четвертой фазе неминуемо стремится к нулю. Неминуемо!
И тут же мне захотелось зареветь оттого, что она сейчас уйдет, а мне
надо будет вернуться домой, вообще оттого, что все было, было и вдруг -
кончилось.
- Натка! - неожиданно для себя крикнул я шепотом. - Я люблю тебя,
влюбился!
Я рванулся убежать, но не смог.
Она засмеялась, захлопнула калитку и быстро пошла к коттеджу. Что-то
треснуло во мне, сломалось, вдруг я успокоился и сказал громким, противным,
бойким каким-то голосом:
- Я дарю тебе хомяка. Бери, он твой. Пусть он живет у тебя!
И услышал откуда-то из полутьмы:
- Спасибо.
x x x
Целую неделю после я не видел Натку и вообще никого из нашего класса -
работал, как угорелый, то на Земле, в лаборатории "Пластика", то на Аяксе
"Ц".
Школа с восторгом согласилась с просьбой (ха! просьба!) Высшей Лиги
отпустить меня с занятий на (как было сказано в письме Лиги, направленном в
школу) "практическую работу по завершению создания материала для детали
"эль-три", далее следовало, вероятно, обязательное и, вероятно, обязательно
туманное объяснение, что же это за штучка - "эль-три" и почему я ей нужен.
Конечно, Лига обо всем договорилась со школой по телефону, а письмо
было послано так, для формы: раз есть событие, оно должно быть зафиксировано
документом.
Письмо писал в обеденный перерыв Рафа, дня через три после моего
прихода в группу.
Смех было смотреть, как он, пыжась и краснея, придумывал и произносил
вслух (прежде чем записать) каждую фразу, каждое слово письма. Он все
пытался и меня подбить, чтобы я помогал ему, а я все качал головой из
стороны в сторону: "Не хочу - не буду - не умею", - и он вдруг заорал на
меня диким голосом и вырвал у меня из руки авторучку, потому что я нарисовал
(как оказалось потом, на очень важной деловой бумаге с печатью) своего
плюшевого медведя и уже начал пририсовывать деревья с огромными плодами -
будто мой Миша гуляет по саду.
В школу теперь я вообще не ходил, я просто ходил на работу, четко и
методично, к определенному часу, как всю жизнь это делал папа.
Школа, в свою очередь, обратилась с просьбой к Высшей Лиге освободить в
один из дней меня от работы, чтобы я прочел доклад о перестройке основной
структуры пластмассы Дейча-Лядова в тех младших классах, где был курс "Химия
особопрочных пластмасс".
Я обрадовался, что увижу ребят, Зинченко почти согласился, но Лига
школе отказала: мол, это собьет Рыжкина с ритма работы, не говоря уже о том,
что какой же может быть доклад, если еще нет окончательного результата.
Мысль была строгой - и школа притихла.
В общем, началась какая-то вроде бы взрослая жизнь, и я даже, помню,
подумал: а чего ж это вдруг, раз я работаю, права-то у меня остаются
детские. Обязанности взрослые - а права детские! Хитро! А тут еще, как раз,
Палыч мне попался и разжег, так сказать, искру моего сомнения.
Я сидел в обеденный перерыв в сквере возле "Пластика" и грелся на
сентябрьском солнышке, а он выкатился из универмага "Плутон", увидел меня и
тут же плюхнулся рядом, счастливый - не передать: купил, видите ли,
сравнительно недорогой, новой модели, дачный микропылеуловитель, и ему сходу
захотелось с кем-нибудь поделиться своей радостью.
- Привет, гений, - говорит. - Смотри, чего купил! Теперь дыши на даче
на всю катушку, и никаких забот - вещь!
- Разве эти дачные пылеежки еще не бесплатные? - нарочно спросил я. Он
даже подскочил.
- Держи карман шире! - говорит. - Им еще в технологии сколько копаться,
чтобы поток наладить. Это вам теперь все просто кажется. Да-а, меняются
времена! Я-то еще помню то время, когда только продукты питания и лекарства
были бесплатными. Это вы родились на все готовенькое: почти любая обувь и
одежда - бесплатно; книжки, тетради - бесплатно; коньки, лыжи, даже
велосипеды - все бесплатно, а это ведь наше поколение вам такую жизнь
устроило! Своими собственными руками! (Разнесло старика - не остановить!)
Теперь только роскошь денег стоит - так ведь на то она и роскошь. Нам теперь
и представить трудно, что кино когда-то было платным, или мороженое, или там
- в кафе пообедать. Кстати, а ты-то как теперь - по-прежнему, как и вся
мелюзга, у мамы каждый день талоны на кино и сладости выпрашиваешь? А?
- Приходится, - сказал я. - А как еще?
- Все правильно, - говорит. - А то вам дай волю, так вы с головой в
банку с мороженым залезете - я знаю. Здесь один сынишка моих знакомых с
"Факела" спер у них детскую чековую книжку - так целую неделю потом вместо
занятий тайком в кино сидел не вылезая, лопал за обе щеки мороженое и
сладости, - вы же меры не знаете! - а потом слег от переутомления и ангины.
- Ну да! - сказал я. - А вы знаете?! - Я даже обозлился на него. Но
Палыч вдруг похлопал меня по плечу и сказал заведомую чушь - мне даже весело
стало:
- А ты, - говорит, - потолкуй с Лигой. Пусть они тебе справку выдадут,
или какой-нибудь там значок, или жетончик, что ты уже вполне взрослый, раз у
них работаешь, и можешь без всяких талонов, как мясо или фрукты, без всяких
там разрешений по детским чековым книжкам брать сколько душе угодно конфет,
бакинского курабье или пломбиру.
- Да ну вас, Палыч, - я даже рассмеялся. - Скажете тоже!
- Ладно, - говорит. - Пойдем, проводи меня немного. Чем-то ты мне,
Рыжкин, все же нравишься. Разрешение-то на мороженое у тебя с собой есть?
- Нет, - сказал я. - Мама только на обед дала.
- Ну, пойдем, - говорит. - Возьму тебе мороженого.
Я обрадовался, честное слово, как маленький, и пошел его провожать.
Он взял себе хрустящий вафельный шарик с пломбиром, а мне целых два, и
мы минут пять еще трепались о всякой всячине.
- Зарплата-то тебе полагается? - спросил он. - Чтобы сделать
какую-нибудь шикарную покупку?
- Не знаю, - сказал я. - Вероятно. Разговор был - я слышал.
- И что решил купить с получки? Думал уже об этом?
- Да нет, - говорю. - Может, часть денег отложу на новый роллер, или
спиннинг куплю голландский - со скрытой катушкой.
- Про мать подумал? - говорит.
- Н... Ну... маме - большой филадельфийский торт, - сказал я. - Может,
еще к букинистам заскочу - куплю какой-нибудь редкий старинный экземпляр
романа братьев Стругацких...
- Мечты! - сказал Палыч. - Ты смотри, Лига вполне может решить выдавать
зарплату не тебе, а отцу или матери. Я, бы лично на их месте так и поступил.
- Ладно, Палыч, - сказал я. - Пока, я помчался на "Пластик" - работать
пора.
Он мне подмигнул, и мы попрощались.
Я бежал в лабораторию, доедая второй хрустящий вафельный шарик с
пломбиром, и думал, что вот - все верно: права-то детские.
Но это были, так сказать, веселые мысли - одно баловство.
x x x
В тот вечер, когда мы с Наткой глядели в ее колодец, я возвращался
домой в совершенно перевернутом настроении, диком, непонятном каком-то, и
все думал (именно одна, именно эта мысль неизвестно отчего вдруг прицепилась
ко мне): сказал папа маме или нет, что я стал руководителем группы, в
которую входит и он, папа.
Конечно же, он сказал, я сразу это понял, когда вернулся домой. В их
комнате света не было, мама сидела на кухне одна.
- Промок, милый? - спросила она как-то особенно ласково и очень
грустно. - Пирожки с картошкой еще теплые.
- Ерунда, - сказал я. - Дождь кончился.
- Кушать будешь?
- Нет, неохота, я замотался, пойду спать.
- Ну, ложись. Даже свекольника не хочешь?
- Нет!
- Ну, спокойной ночи. Папа уже спит. Он очень устал сегодня. Утром не
ищи пирожки с картошкой, я заверну вам вместе.
Я кивнул, тут же мы неожиданно посмотрели друг другу прямо в глаза, и
оба отвернулись. Я быстро принял душ и ушел к себе в комнату.
Я разделся не зажигая света, лег и вдруг понял, что мне не хочется, не
хочется, не хочется думать об этой истории с папой, и о Натке думать не
хочется, буду думать о чем-нибудь другом, приятном, решил я, но о чем именно
- я так и не сумел придумать, мне все не нравилось, все, и я уснул,
совершенно сбитый с толку. Помню только, что снова мелькнула мысль - завтра
на работу.
Дни покатились однообразные и совершенно одинаковые. С третьей и
девятой молекулами мы справились быстро, а семнадцатая совершенно не хотела
ломаться, и подтянуть ярусность до четырех не удавалось никак.
Дома все было вроде бы нормально, как и раньше, но я-то знал,
чувствовал, что это не так. По вечерам я старался не сидеть дома, просто
болтался по городку и по тихим улочкам на окраине, и все думал, как же мне
быть - я совершенно не собирался жить дальше так, как жил эти дни, но что
именно мне делать - нет, этого я не знал. Все путалось у меня в голове, я
даже догадался, что вообще очень смутно себе представляю, почему так плохо
то, что случилось; гуляя, я заставлял себя рассуждать вслух, последовательно
и внятно (никогда раньше со мною этого не было), и именно таким вот дурацким
образом я дорассуждался до того, что самое-то плохое, оказывается, было
вовсе не в том, что я, мальчишка, стал папиным начальником, а совершенно в
другом; мне трудно было объяснить словами, в чем именно, но я чувствовал,
что я прав, и скоро в этом убедился...
И еще я все время думал - может, я ненормальный? Другой бы человек на
моем месте был бы счастлив от такого успеха, даже нос бы задрал повыше, а уж
если бы его отец попал к нему в подчиненные - тем более: сколько бы шуток
было, веселья!..
Иногда мне страшно хотелось пойти к Натке и все рассказать ей, но я не
мог, нет, не мог я к ней пойти, я ее любил, вот в чем дело, а она меня - ни
капельки, я был в этом почти абсолютно уверен.
Через несколько дней уехала мама - улетела в космос, на самую большую и
далекую от Земли нашу "промежутку" - Каспий-1. Там работала врачом ее сестра
Галя, и мама повезла ей шерстяную кофту, помидоры, несколько свеклин,
любимые Галины конфеты с ликером "Орбита" и кое-какую специальную
литературу. Мама, мне так показалось, улетала на Каспий-1 вся какая-то
перевернутая - нервничала, что ли? Я подумал даже, что там, на Каспии, она
первым делом расскажет Гале, что произошло на Земле и тут же позвонит домой
и будет весело спрашивать, - ну,
как, мол, вы там, а Галя будет сидеть рядом с ней и напряженно слушать
мои или папины веселые отчеты.
В общем, улетела мама, и мы с папой остались вдвоем.
И в первую же ночь, под утро уже, я неожиданно и как-то очень резко
проснулся, потому что папа с кем-то разговаривал (слов я разобрать не мог),
а ведь мамы не было. Может, это было и нечестно (в тот момент я даже и не
подумал об этом - так разволновался), но я, не вставая с кровати, тихонечко,
ногой, приоткрыл свою дверь - и сразу же начал разбирать слова.
- Да-да. Вот именно!.. Приехали! Так сказать - докатились!.. Не правда
ли, какой плавный полет, а? .. Попытайся-ка вспомнить, дружок, - в каком
чемодане лежит мой золотой диплом? ... Что, уже и не помнишь, забыл? А где
первая премия европейской зоны за анализ гиперпластического ряда?.. Тоже
забыл?.. Все это было - не ложь, не вымысел. Руку жали! Помнишь? Талант!!! А
теперь мой сын, мальчишка, шкет, сидит за завтраком, уплетает пирожки с
картошкой, болтает под столом ногами и с набитым ртом запросто, походя,
высказывает гениальные идеи!.. Попытайся-ка это понять, дружок!.. Слушай
внимательно: час, всего час обычного учебного практического занятия на Аяксе
- бац!!! - и решен вопрос, над которым группа взрослых людей Высшей Лиги
бьется целый год! Понятно теперь? Что рядом с его детской выдумкой мой
талант?! Ноль. Невидимая капля, букашка, лапка букашки... Или он износился,
мой талант, а?.. Затупился, завял - а виноват я сам: не углядел, не
уследил...
Я слушал его в невероятном напряжении, мне было даже страшно, потому
что то, что он говорил, и было то самое, чего никак не мог точно назвать,
произнести я сам, именно то самое, а то, что я оказался его начальником,
выглядело рядом с этим главным просто ерундой.
Еле слышимый, раздался щелчок, звякнул звоночек - папа повесил трубку.
Или мне показалось. Не знаю.
Поразительно, но я вдруг уснул.
x x x
В пятницу, когда прилетела с Каспия-1 мама, а я вернулся с работы, меня
ждала записка от Жеки Семенова и Валеры Пустошкина - ребят из моего класса в
старой школе. В записке было сказано, что в воскресенье, в одиннадцать
часов, они ждут меня у входа в "Тропики", чтобы поболтаться по парку.
Я вдруг обрадовался: давно уже я не видел никого из своих ребят и
девчонок.
Конечно, "Тропики" нам порядком поднадоели, но, честно говоря, парк был
высшего класса. Правда, создан он был с сугубо научными целями. И еще: до
создания "Тропиков" что-то три или четыре городка нашего типа претендовали
на роль устроителя парка, а победили, по неизвестным причинам, мы. Само
собой (и эту идею выдвинули городские власти, а Лига поддержала), раз уж
было решено строить у нас такой парк, глупо было бы не превратить его вообще
в парк отдыха - так и поступили.
И чего только в наших "Тропиках" не было! Ну, конечно, прежде всего
климат - климат шикарный! Понятия не имею, как именно технически создали эту
тропическую микрозону. Сначала все в городке с ума посходили: в наших-то
северных широтах и вдруг... джунгли настоящие, тропические растения, деревья
тропические, тропические животные - все сугубо тропическое и только кое-где
субтропическое. Папин "Пластик" (хотя это было не его дело, а дело
климатологов, зоологов и строителей) предложил новинку: держать животных не
как в обычных зоопарках, не за рвами с водой, а за высоченными тонкими
прозрачными стенками из особопрочного плекса, мол, животным ничуть не хуже,
а людям-то гораздо интереснее, - так сказать, эффект присутствия. Потом-то,
правда, попривыкли, но сначала было и странно и жутковато немного - ходишь
совсем, ну абсолютно рядом с бегемотами, жирафами, антилопами, крокодилами и
львами - ну, просто руку протянуть. .. Правда, львов, заботясь о редких
антилопах, держали от них отдельно. Гришаня Кау как-то сказал, что будто бы
по ночам в зону львов, чтобы они все же сохраняли львиный нрав, запускают на
съедение коров, обычных, живых, - для охоты. Брр... даже не верится.
Особенно меня восхищала наша городская речушка Уза, а вернее даже не она
сама, а переход климата в климат, который создали ученые: вот здесь речка
Уза - просто Уза, довольно-таки плюгавенькая, серенькая, скромная, а вот
тут, совсем рядом, в зоне парка - тропическая река, абсолютно тропическая,
вся в мангровых зарослях, покрытая лилиями и пронзительно белыми лотосами;
крокодилы, бегемоты, цапли, невероятные какие-то рыбы - все есть.
Сразу же после входа в парк были большущие раздевалки, которые
открывались осенью, когда становилось прохладно, а зимой вообще существовало
ходячее выражение "пойдемте погреемся" - это значит, в парк, в "Тропики".
Скинешь с себя все в раздевалке и в одних шортиках гуляешь по парку,
купаешься в бассейне, ешь по талонам (будь они неладны!) мороженое, пьешь
шипучку, жара, теплынь... Конечно, если солнца на небе не было, приходилось
гулять без солнца - тут уж ничего не поделаешь.
К тому же в середине зимы были целые месяцы, когда "Тропики"
закрывались вовсе; дирекция парка и научное руководство вынуждены были
устраивать периоды тропических дождей, без которых флора и фауна просто не
могли бы нормально существовать.
Разумеется, в парке было много обычной необязательной ерунды: кафе,
кафе-мороженое, ресторан, площадки для игр, танцплощадки, кинозал,
кинолекторий, просто лекторий, зал-читальня, лодки на прокат (не на Узе, -
это-то было бы классно! - а на прудах), прогулочный микрокосмодром для
малышей (высота полета 2 - 5 метров, смех!) и т.д. и т.п. ... Но были и
шикарные развлечения, правда, платные и довольно дорогие: можно было,
например, половить в Узе крупную тропическую рыбу на особые ароматные
приманки, спуститься в батискафе в специальную морскую скважину на
океаническую глубину, самому посадить какое-нибудь (по выбору) плодовое
растение, проследить за тем, как с помощью биоускорителя появляется росток,
развивается дерево или куст, цветет и дает плоды, которые потом можно было
забрать домой по специальному пропуску при выходе из парка; желающие могли
поохотиться из засады (конечно, с инструктором) на антилоп или львов и
сфотографироваться с трофеем, а потом посмотреть забавную сценку, как убитые
лев или антилопа начинают шевелить ногами и хвостом, зевать и подниматься на
ноги, потому что стреляли в них не боевыми патронами, а специальными
капсулами с сильнодействующим снотворным; можно было в особом прозрачном,
непроминаемом, непробиваемом и непрокусываемом скафандре побродить среди
львов, антилоп, носорогов или обезьян - и прочее, и прочее, и прочее...
Словом, если вдуматься, это вообще был гениальный парк.
Когда разрабатывался его проект, ученые долго ломали головы: делать
парк с точки зрения запуска тропико-климатической машины многосекционным или
из одной секции. Если сделать всего одну секцию (то есть секция - это весь
парк), появлялся громадный риск: вдруг машина, особенно зимой, разладится, и
тогда погибнут все растения и многие животные, если же делать его
многосекционным (сломалась, скажем, одна, особенно внутренняя, секция - и
ничего страшного, микроклимат никуда сразу же не денется, тем более что
соседние секции могут отдать часть своего тепла, а общее падение температуры
можно быстро восполнить повышением мощности в других секциях) - это
получалось безумно дорого.
Порешили сделать четыре секции. Конечно, и в этом случае риск был
немалый, ведь каждая из четырех секций двумя сторонами обязательно
соприкасалась с внешним, нетропическим, климатом, но все же, как легко
сообразить, риск был равен, скажем, одной четвертой по сравнению с
односекционным устройством.
Первая авария произошла через два года после открытия парка и именно
зимой - отказала третья секция. Несмотря на аварийную службу и разработанный
научный метод ликвидации внезапной остановки машины, долгое время сделать
ничего не удавалось. Кое-как сумели изловить всех животных и распихать их по
другим секциям, по теплым помещениям в "Тропиках" и зоопарке, а вот растения
должны были погибнуть. Но все-таки, к счастью, точку разлада системы нашли,
успели.
Вот какой был у нас парк!
x x x
В воскресенье, ровно в одиннадцать, я подошел к "Тропикам", ребят еще
не было, я стал читать какую-то дурацкую афишу, и тут кто-то сзади закрыл
мне ладошками глаза.
- Жека! - сказал я. - Это ты, старый черт? Сзади молчали.
- Валера, ты?! Опять молчание.
Тогда я стал называть имена подряд, ну, тех ребят, кто мне в старой
школе был посимпатичнее. Все мимо!
- Тогда не знаю, - сказал я. Меня отпустили, я обернулся... Это была
Натка.
- Привет! - сказала она. - Ты в парк?
- В парк. Да, в парк, - сказал я голосом из другого мира. - Привет.
- Ну, пошли, я тоже. Пошли скорее!
- Да я не знаю, - сказал я. - Тут ребята должны подойти из старой
школы, - говорил я, а сам уже шел за ней...
- Вы в парке встретитесь, - сказала она.
- Не знаю, - говорил я. - А вдруг нет? Вдруг потеряемся? Они очень
просили, - говорил я и все шел за Наткой.
- Не потеряетесь, - сказала она. - Пошли быстрее.
Я шел за ней так, как будто находился в зоне влияния какого-то
магнитного поля с идиотскими законами.
Мы переоделись в раздевалке во все летнее, бегом пробежали метров
тридцать до теплового барьера, а там уже пошли нормально - жара стояла в
этот день приличная.
Натка попросила меня принести ей мороженое, я принес, мы немного
посмотрели змей, потом, она предложила мне пойти в розарий: там тихо и
никого почти нет, я согласился, и мимо львятника мы пошли в розарий. Лев
Гришка улегся возле самой стенки из плекса, жмурился и почему-то лизал эту
стенку, а малышня толпилась возле него и старалась приставить ладошки к
плексу с этой стороны - действительно, все выглядело так, будто он им лижет
ручки. Визжали они, чтобы суметь приставить ладошку в нужное место, ужасно,
дрались даже, а родители их растаскивали.
В розарии и правда никого почти не было, старуха какая-то в шортах,
темных очках и с книгой и худенький, похожий на муравья мальчик, который сам
с собой играл в шахматы. Мы сели в дальнем, совсем пустом конце розария, и
Натка спросила:
- Читал воскресный выпуск газеты?
- Нет, - сказал я. - А что?
Только сейчас я заметил газету у нее в руках.
- На, посмотри. - И она раскрыла ее на разделе "Удивительное рядом".
Слева, сверху страницы, глядела на меня довольно большая фотография - я и
папа на мотороллере, и еще ничего не читая, я заскрипел зубами, потому что
сразу все понял. Кто проболтался?! Об этом знали в группе "эль-три", знала
мама, люди из "Пластика", может быть, кто-то еще... Но все ведь понимали, я
думаю, что счастья в этом для папы нет никакого? Или, может, кто-нибудь из
них считал, что это забавно, вкусно, вкуснее не бывает? А? Или газета об
этом сама пронюхала? Именно пронюхала. Что гениальный Митя Рыжкин, шестой
"б", удостоив чести работать в Высшей Лиге, в группе взрослых - этого им
было мало? А? Наверняка написала, что я, малыш Митя - руководитель группы, а
в состав группы входит Рыжкин-старший.
Так оно и оказалось, когда я через силу прочел-таки их "Удивительное
рядом".
"Вот они, отец и сын Рыжкины, настоящие творцы в науке, настоящие
друзья, хотя юный Митя - глава группы, а его папа... Да и может ли быть
иначе..." - и так далее, и тому подобное.
Я посмотрел на Натку, у нее было холодное, железное лицо.
- Как тебе это нравится? - спросила она строго, совсем как моя мама, и
я понял, что она все понимает.
- Оч-чень! - сказал я.
- Сделали они подарок твоему папе.
- Не знаю, что и делать, - сказал я. - Я все думаю, думаю, думаю и
ничего придумать не могу. Ты знаешь, я даже рад, что у нас пока ни черта не
выходит с ломкой семнадцатой молекулы. Ведь раз во мне сидит какая-то
дрянь-машинка, именно я, может быть, и дойду первым до решения проблемы.
Именно я, понимаешь? И тогда ему совсем будет худо, я знаю. Потому что он
талантливый, толковый, очень, вкалывает на всю катушку... Я даже поймал себя
на том, что во время работы как-то вяло соображаю, будто нарочно тяну
резину, торможу дело - а ведь так нельзя, так нечестно, если вдуматься!
Нечестно, понимаешь?!
- Да брось ты, - сказала она.
- Нет, нет, ты не спорь, нечестно! Я так, может быть, до того докачусь,
что скрою решение, пока он сам к нему не придет. Не знаю, что делать.
Заболеть, что ли? Ногу сломать и проваляться месяца три в больнице, пока они
там сами с семнадцатой не справятся?
- Подсунь ему свое решение, если раньше сообразишь. Как-нибудь так
подгони программу, чтобы он наткнулся первым.
- Нет, я думал. Так нельзя, он должен сам. Сам, понимаешь?
Потом мы долго молчали, я даже перестал чувствовать, что Натка здесь,
рядом, и вдруг, совершенно внезапно и резко, меня, как ничтожную
какую-нибудь альфа-частицу, швырнуло из поля одного влияния в совершенно
другое.
- Я хочу, чтобы мы поцеловались, - сказала она тихо. - Хочешь?
Долго я не мог даже пошевелиться.
- Сейчас, - сказал я потом писклявым голосом и почему-то отвернулся и
опять замер. На скамейке, где еще секунду назад читала старуха в шортах,
никого не было, только раскрытая книга. Сама старуха сидела против
мальчика-муравья за шахматной доской, рука ее с белым конем застыла в
воздухе...
Стояла полная тишина. Ни звука. Ни запаха.
Медленно я повернулся к Натке, глаза ее были закрыты. Я закрыл свои,
взял в ладони ее лицо и быстро поцеловал ее куда-то в нос, в щеку и уголок
губ одновременно. Какие-то теплые дрожащие волны побежали внутри меня, и тут
же все вокруг меня пришло в движение: резко запахло розами, в кронах пальм
зашумел влажный тропический ветер, что-то визгливо сказал мальчик-муравей,
хихикнула старуха и громко стукнула белым конем о шахм