ь лязганье металла и глухое позвякивание. Через минуту Василий Иванович выкатил на середину комнаты новенький блестящий "Максим". С войны храню, - заявил он, - вещь надежная. Ты бери его. Да вы что, дядя Вася?! Бери, бери, тебе нужнее. Это презент. А может, и еще когда стариной тряхну. Ошалевший от такого подарка Идель помолчал немного, а потом робко произнес: Дядя Вася, дождей давно не было, может сейчас и испытаем? Дворник поглядел в окно. Его взгляд наткнулся на одиноко стоявший бронепоезд. По вагонам ползали дети и играли в войну. Да-а, - протянул он, - твоим револьвером тут много не наделаешь. - Он еще раз глянул в окно и увидел жен Басым-бея. Потом протянул палец и ткнул в оставшиеся тучи. Оттуда? Оттуда, - подтвердил Идель. Эх-ма! - снова обрадовался дворник. - Была не была! Тащи "Максим" к себе наверх. А ленты сейчас принесу. Он снова полез в чулан и завозился там. Идель взял пулемет и понес его к себе в квартиру. Он уже установил его на кухонной столе, когда в дверь позвонил дядя Вася. Дворника было не узнать. Серая солдатская шинель делала его тучную фигуру длиннее, хотя он был не высокого роста. Бравые фельдфебельские усы лихо закручивались вверх, а натянутые через плечо, крест-накрест, пулеметные ленты придавали ему геройский вид, которого совершенно не портили торчавшие из-под шинели валенки. Что, милок, - улыбнулся дворник, - не признал? Ну, дядя Вася, ты даешь! - обалдело сказал Идель. - Заходи. Они выпили по стакану кефира и уселись за пулемет. Было жарко и душно. Из озера теперь струился пар, отчего воздух казался каким-т смазанным и непрозрачным, будто Идель с дядей Васей сидели под водой. ... Слева, над Поклонной горой, показалось первое облако. Оно наползало медленно и осторожно, словно догадывалось о намерениях дяди Васи. Следом за ним потянулись огромные грозовые тучи, темно-синего цвета. Подожди, - сказал дядя Вася. - Пусть поближе подойдут. Когда вся стайка выползла на открытое место, дядя Вася выкинул в окно беломорину, помедлил еще несколько секунд и сказал: Ну, милый, с Богом. - Идель нажал на гашетку. Пулемет вздрогнул и загрохотал, посылая вдаль огневые заряды. Туча задергалась и стала сочиться. Идель сильнее налег на пулемет. И тогда она прорвалась. На выжженные солнцем улицы полилась долгожданная влага. Идель продолжал стрелять по остальным тучам, и дождь все нарастал. Вскоре он превратился в настоящий танец воды, прекрасный в своем неистовстве и безумно колошмативший по крышам, дорогам и головам. О такой грозе Идель не мог и мечтать. По улицам бегали обнаженные до пояса чекисты и палили из винтовок в воздух. Они прыгали по лужам и танцевали "яблочко". У них под ногами носились дети и тоже радовались дождю. Чекисты брали их на руки и кормили леденцами, которые приготовили из ворованного сахара. Жены Басым-бея помирились с милицией, вернули им украденных постовых и теперь по очереди ныряли с Кировского моста вниз головой, поражая иностранцев своим бесстрашием. А в окне, под самой крышей, около дымившего пулемета, стоял Идель и с радостью вдыхал свежий и вкусный воздух. Глава 15 ПОЕДИНОК Первый удар нанес Органон. Со свистом резанув воздух, черный меч врезался в щит Альморади, украшенный родовым гербом, и едва не расколол его на двое. Ответный удар заставил Органона отступить на шаг назад. Рыцари на секунду остановились. Они стояли друг против друга, облаченные в тяжелые доспехи, и жаждали смерти. Один потому, что любил, другой потому, что ненавидел. Их окружала толпа челяди, притихшая в ожидании исхода поединка. Органон еще крепче сжал меч и с криком бросился на Альморади. Клинки скрестились со звоном. Органон наносил удар за ударом, но его противник был сильным бойцом, победившим многих рыцарей Гранады. Он парировал все удары, и в ответ нанес резкий удар в плечо, который достиг цели. Органон пошатнулся, но устоял. На его левом плече доспехи погнулись. Разъяренный, он снова бросился в бой и выбил щит из рук Альморади. У Ольги замерло сердце. Теперь Органон получил огромное преимущество. И потому зло усмехнулся сквозь забрало. Прощайся с жизнью, повелитель изнеженных дев. Пришла твоя смерть. Ты рано празднуешь победу, хранитель змей. Первым умрешь ты, - ответил Альморади и кинулся на противника. Его удары посыпались словно град на черного рыцаря. В исступлении Альморади рубил мечом воздух вокруг Органона, то и дело поражая противника. Щит Органона треснул в двух местах, из уязвленного бедра текла кровь. Панцирь прогнулся, будто жестянка. А меч Альморади все свистел над его головой, словно дожидаясь минуты, что бы поразить насмерть. Казалось, что Органон вот-вот будет повержен. Но ярость придала ему силы. Он поднял глаза и увидел в окне башни Желания Ольгу, с трепетом следившую за поединком. Тебе никогда не владеть этой женщиной. После твоей смерти она станет моей. И я сделаю с ней, что хочу! - крикнул Органон и, отбросив изрубленный щит, схватил меч двумя руками. Подняв его над головой, он нанес Альморади сокрушительный удар в плечо, сваливший рыцаря с ног. Падая, белый рыцарь ударился головой о камни мостовой, и сознание его помутилось. Он видел, словно во сне, подскочившего к нему Органона с занесенным для последнего удара мечом, но не мог пошевелить и пальцем. Время понеслось с неимоверной скоростью. Быть может, ему осталось жить одно мгновение. Перед его внутренним взором возникла, сияя золотом волос, Ольга. Она так мало прожила в замке, а он успел влюбиться в нее без памяти. И теперь он теряет ее навсегда. Глава 16 ПРОБУЖДЕНИЕ Идель открыл глаза и сел на постели. В черное окно стучался ветер, а где-то далеко шумели деревья. Временем владела ночь. Он прислушался и понял, что в нем снова звучит симфония. Звуки ее кажутся белыми снежинками и завораживают, словно колдовство. Комната с задернутыми шторами наполнилась космическими звуками и засияла теплыми огоньками. Тени вещей ожили и, отделившись от своей основы, закружились в магическом танце, заставляя трепетать пламя вспыхнувшей свечи, стоявшей на полке камина. Откуда у меня камин? - подумал Идель, но решил оставить все как есть. Если камин существует, значит он нужен. Вдруг он заметил, что в комнате не один. Свеча, поднявшись в воздух, поплыла до середины комнаты и остановилась, плавно покачиваясь в воздушном течении. А вокруг нее танцевали десять прекрасных дев с маленькими золотыми коронами на головах. Идель завороженно смотрел на их танец и чувствовал что-то странное. Он вдруг увидел себя маленьким ребенком на берегу голубой реки. Он сидел на камне и наблюдал за рыбами, игравшими на солнце серебряной чешуей. А на другом берегу стояла красивая девочка и наблюдала за ним. Ее волосы мягко спадали на плечи, а улыбка казалась улыбкой весны. Идель не знал, откуда она пришла, и что ей было нужно. Но услышал ее мысли и понял, что она здесь ради него. Ей обидно, что он наблюдал за рыбами и совсем не обращал внимания на нее. И тогда он поднял глаза. Девочка все также стояла, но уже не улыбалась, скорее казалась грустной. Она помахала Иделю рукой и растворилась в искрящейся дымке, поднявшейся от воды. Но он уже знал, что судьба свела их навсегда. И вдруг небо раскололось над ним, обнажив беззвездную пустоту, поглотившую солнце. Ворвавшийся в комнату ветер задел свечу, умертвив танцующих королев, и погасил сияние. На пороге возникла черная фигура в длинном балахоне. Не касаясь пола, она вплыла на середину комнаты, и зазвучали слова: Я пришел. Встань и следуй за мной. Идель поднялся, повинуясь, и пошел следом за уплывающей фигурой. Покинув комнату, он очутился на незнакомом пустыре на окраине города. Под ногами хрустели замерзшая грязь и осколки битого стекла, смешанного с рваной бумагой. Достигнув середины пустыря, фигура в балахоне остановилась. Костлявые руки откинули капюшон, и Идель увидел лицо с рваной щекой и одним глазом. Но, несмотря на уродство, он узнал его. Да, это был он - гордый прораб, Ламбино де Юмикор. Я пришел для того, чтобы отнять у тебя все. И пока ты жив, нет мне покоя. А ее я никогда не прощу тебе, - выбросил слова в морозный воздух Ламбино де Юмикор. - И потому сейчас я убью тебя. Но не здесь. Непонятная сила подхватила их и, оторвав от земли, швырнула на Млечный путь. Идель оглянулся по сторонам. Далекая земля замерцала под ногами желто-голубым светом. Вокруг была вязкая пустота; почти все звезды на небе погасли. Идель поднял глаза и увидел стоящего по колено в тумане Ламбино де Юмикора, за спиной которого возвышались еще две уродливые фигуры с головами волков. Это были верные клевреты гордого прораба: Пабло де Мариваль и Эль-Куизо де Карманьола. Так не честно, - подумал Идель, и слева от него в блеске молний возник, явившийся с того света Артотрог, а справа - Нарциссэ Монтуриоль. Пора начинать, - произнес Ламбино, и, взглянув на спутников Иделя, добавил: - Что ж, я даю тебе возможность сопротивляться, потому что хочу видеть твои мучения. А потом, когда ты умрешь, насладиться ее болью. Иделю вдруг стало грустно и противно, что какая-то уродливая тварь, жаждущая его смерти, еще и унижает его, оскорбляя святое. И вдруг он почувствовал себя сильным, словно в нем слилась сила тысячи воинов, вставших на защиту светлых снов и дней. И он понял, что должен убить эту тварь, стереть, не оставив и следа в памяти живущих на земле. Изгнать это мерзкое животное снов, навсегда лишив черные мысли их черной окраски. И тогда крылья возникли у него за спиной и сверкающая струна в руке. И небо всколыхнулось от жуткого волчьего воя, огласившего беззвездные просторы тьмы. ... Первым пал Монтуриоль, пронзенный насквозь двадцатью желтыми когтями Эль-Куизо. Но испуская последний вздох, он вложил всю оставшуюся силу в удар сверкающей струны, снесшей мерзкую волчью голову. Они умерли вместе, слившись в предсмертном крике, и навсегда остались на небе, став созвездием Мертвого волка. Мариваль и Артотрог бились долго, потому что оба были уже давно мертвы. Они то сходились, осыпая друг друга разящими ударами, то исчезали, принимая обличие падающих комет, то вновь появлялись, чтобы продолжить бой. Раны их были бесполезны. Нельзя убить то, что уже не живет. И потому они были обречены на вечную битву и слились с пустотой. На Млечном пути остались лишь двое, ничего не замечающие вокруг в исступлении схватки. С каждой новой раной ярости в них все прибавлялось. Кровь Иделя, забрызгав звездный шлейф, смешалась с черной кровью Ламбино, отчего погасли тысячи звезд. Сверкающая струна отсекала у Ламбино правую руку с когтями. А пронзенное плечо Иделя терзала жуткая боль. Но ни один не хотел уступать. А когда ярость их достигла силы звенящего света, они оба обрушились с небес и устремились к желтой земле, теряя на лету свою сущность. Взгляд Альморади прояснился. В израненном теле вновь родились силы, и, рванувшись в сторону, он избежал страшного удара, раскроившего надвое камень. Схватив свое оружие, он вскочил на ноги. Органон уже летел на него, снова занося меч для удара. Но острие клинка Альморади нашло его грудь быстрее. Органон, пронзенный на вдохе, остановился, и глаза его остекленели, а тело обмякло. Альморади выдернул клинок из мертвого врага и поднял оружие вверх, издав победный крик. На секунду задержавшись, Органон рухнул лицом вниз на теплые камни, заливая все вокруг себя черной кровью. Последним видением его была страшная река, полная восковых фигур. Бросив свой меч, Альморади побрел к выходу из замка и, достигнув поля, опустился в изнеможении на траву. А следом за ним выбежала Ольга и, бросившись ему на шею, стала целовать в губы. И ничто на свете уже не могло помешать им. ЭПИЛОГ На Покров пошел снег. Идель стоял у раскрытого окна и курил, наблюдая за падением снежинок и прислушиваясь к ночным шорохам. Где-то вдали, за домами, тускло горели фонари. По опустевшему проспекту прошумел и исчез запоздалый трамвай. Деревья, зеленые днем, теперь казались совсем черными, но еще не лишенными жизни. Падающий снег заставлял листья трепетать в такт друг другу, отчего рождалась прекрасная белая симфония, словно по мановению дирижерской палочки. Такие ночи существуют не для сна. Это Идель почувствовал давно. Поэтому, закрыв окно, он затушил сигарету и попытался записать эту музыку, что родилась у него в душе. Но музыка не получалась, а получились слова. Вернее, стихи. Он посвятил их любимой женщине, которая спала сейчас сладким сном на другом конце города. Она не могла услышать эту симфонию, но во сне видела все чудесные образы, рожденные падением снега и любовью Иделя, и оттого улыбалась. А Идель чувствовал себя счастливым. Он решил, что позвонит ей утром и поздравит с наступлением нового дня - дня ее рождения. Подарок ждал уже двенадцать часов. Это был совсем не колючий еж по имени Мюллер. Он стоял в шкафу и смотрел на мир своими желтыми глазами, словно все вокруг забавляло его: и картины на стенах, и стол, и стул, и даже сам хозяин квартиры. Пусть так, - размышлял Идель, - лишь бы подарок ей понравился. И еще я подарю ей цветы. С этой счастливой мыслью Идель решил пойти спать. И когда он коснулся щекой подушки, его мгновенно сковал глубокий сон. А снилась ему все та же белая симфония. Май 1990 - Декабрь 1992  * СНЕГОПАД *  рассказ Ивану Кузьмичу, как и всем пенсионерам, спалось плохо. Он ворочался с боку на бок, о чем-то мычал во сне, кого-то ловил, хватал, а потом начинали ловить его. Проснувшись после очередной погони, где его преследовала какая-то кошмарная лошадь с белоснежными зубами и "Беломором" во рту, Кузьмич неожиданно поразился необычайному сходству этой кобылы с его покойной женой Клавдией Ивановной. Разница состояла лишь в том, что у Клавдии Ивановны зубов почти не было, в остальном же все совпадало. Лошадь даже откуда-то узнала любимую поговорку Клавдии Ивановны "Ох, Ванюша, чтобы ты без меня делал?" и повторяла ее все время, ласково прижимаясь своей волосатой губой то к левой, то к правой щеке Ивана Кузьмича. Пенсионер сел на кровать и обхватил голову руками. Захотелось курить. Он пошарил на тумбочке, но пачка оказалась пустой. Вторая лежала на кухонном подоконнике. Пришлось идти курить на кухню. По дороге Кузьмич вспомнил дельный совет: если сняться всякие гадости, надо посмотреть в окно. Он взял пачку, открыл дверь и вышел на балкон. Ночь была не особо холодной, но звезд на небе оказалось довольно много. Они рассыпались в полном беспорядке и перемигивались между собой, как старые знакомые. В этой звездной мешанине Иван Кузьмич решился отыскать Большую Медведицу. Но, как не старался, не мог ее найти. Попадались какие-то Лебеди, Утки, Зайцы, даже созвездие Маленького Бегемота отыскал он, но вот Медведицы все не было. Иван Кузьмич вздохнул и медленно затянулся. Сложив из губ почти ровную окружность, он выпустил пару колец густого дыма. Кольца далеко не полетели, а застыли тут же в морозном воздухе, и распадаться явно не собирались. Нисколько не удивившись этому, Иван Кузьмич снова обратил свой взор в звездную даль. Неожиданно неподалеку послышалось тихое сопение, после чего низкий прокуренный голос вкрадчиво произнес: _ Да ты не горюй Кузьмич, она сейчас спит. Ты ведь знаешь, медведи спать любят. Рядом с пенсионером стояла и улыбалась та самая кошмарная лошадь. Только теперь по причине прохладной погоды на голове у нее красовалась ушанка, а шея была замотана белым пуховым платком. Иван Кузьмич робко перевел взгляд пониже. Ноги благородного животного красовались в огромных валенках воронежского пошива. Выдержав паузу, лошадь посмотрела куда-то в сторону и спросила: _ Хочешь, Ванюша, свожу тебя к ней? _ Хочу, _ почему-то сразу согласился Кузьмич, а сам подумал "Сплю я, что ли?". Он снова осторожно взглянул на лошадь. Та стояла на месте, переминаясь с ноги на ногу. Пенсионер перевел взгляд на далекие холодные звезды. _ А может и правда, тряхнуть стариной? _ заколебался Иван Кузьмич. _ Слушай дедушка, _ вежливо попросила лошадь, _ шевели извилинами побыстрее, я ведь и околеть могу. И Кузьмич пошевелил. Он схватил лошадь за гриву и с третьей попытки лихо взобрался на нее. Причем под ним сразу же образовалось роскошное расшитое золотом детское одеяло, заменившее ему седло. Одеялом всадник остался доволен. По старой кавалерийской привычке Кузьмич поддал лошадь пятками по впалым бокам. Лошадь упала. Вывернув шею назад, она посмотрела на Ивана Кузьмича и вопросила: _ Что же ты, Уважаемый, над животным и измываешься? Кузьмич ужасно сконфузился, попросил прощения и пообещал больше так не делать. ...Неожиданно повалил мокрый снег. Небо вокруг приобрело туманный оттенок и размокло. Кузьмич пожалел, что не взял с собой теплый ватник: теперь ему все время приходилось прятаться от встречного ветра за шею благородного животного. Лошадь шла неторопливым аллюром. Ночной воздух немного оттаял, и теперь ее подкованные валенки не вышибали из него стайки льдинок. Сидя на широкой лошадиной спине и прижав ладонь ко лбу наподобие бинокля, Кузьмич обозревал окрестности. Мимо неторопливо проплывали отдельные звездочки и целые звездные скопления. Правда, из-за налетевшей непогоды видимость намного ухудшилась, но на расстоянии нескольких десятков световых лет все различалось довольно ясно. А посмотреть было на что. Казалось, что пространство вокруг Ивана Кузьмича наполнено движением. Везде что-то летало, кружилось, прыгало, чавкало, сопело и чихало. "Врут ученые, _ подумал мимоходом пенсионер, _ космос не пустыня". Сверху донеслась какая-то возня. И, Кузьмич, подняв голову, увидел двух ангелочков, постигавших искусство воздушного боя. Один из них прикинулся аэропланом и задирал другого, отдаленно напоминавшего тяжелый бомбардировщик. Последнему надоели навязчивые приставания наглой этажерки и он, сделав петлю Нестерова, попытался уйти от преследования. Но, не успев выйти из глубокого пике, врезался в торчавший неподалеку телеграфный столб, рухнув где-то в пустынном районе черных дыр, между пятой и шестой звездой галактики лесорубов. Иван Кузьмич продолжал свой путь и через полчаса был уже на подходе к Сатурну, когда впереди показалась пышная кавалькада. Впереди ехал конный авангард, а за ним, погромыхивая деревянными колесами, тащилась раззолоченная карета, из глубин которой доносилось нестройное пение. На крыше, свесив ноги в начищенных до блеска сапогах, сидел гусар в синем ментике и передергивал струны гитары в такт песне. "Наш паровоз вперед летит..." _ пел гусар хриплым басом, и, время от времени, прикладывался к бутылке венгерского. "Родина моя, Белоруссия", _ подтягивали ему из кареты. Кузьмич попытался проехать мимо незамеченным, но гусар окликнул его, предложив выпить. К тому времени звездный странник уже окончательно замерз и от выпивки отказаться не смог. Всадник медленно приблизился к карете и залез на крышу, сев рядом с гусаром. Оставшись без седока, лошадь Ивана Кузьмича сразу положила свою морду гусару на колени, закрыла глаза и подхалимски помурлыкала, после чего попросила у него закурить. Гусар достал из кармана штанов мятую пачку "Стюардессы" и угостил. _ Надолго вы сюда? _ поинтересовался он у Ивана Кузьмича, давая лошади прикурить. _ Как бог на душу положит, _ прокашлял тот. _ Да, этот может, _ посочувствовал ему гусар и стал снимать сапоги. Но в этот момент его окликнули из кареты нежным женским голосом. _ Поручик, идите к нам!!! Гусар извинился, залпом осушил бутылку и полез внутрь. А Кузьмич остался сидеть на крыше в одиночестве. Свесив ноги, он посмотрел вниз и попытался разыскать там Землю. Разглядев, занялся поисками своего девятиэтажного дома и балкона, который он позабыл закрыть. _ Снегу за ночь наметет, _ огорчился Кузьмич, но тут же вспомнил, что он, вероятнее всего спит, и поэтому снегу намести никак не может. Но на душе все равно было неспокойно. Карета неожиданно громыхнула. Затем вообще остановилась, наклонившись на бок. От нее отвалилось колесо и покатившись куда-то к Юпитеру. Из распахнувшейся дверцы выскочил гусар и побежал его догонять, крича что-то на ходу и размахивая руками. Иван Кузьмич остался сидеть на покосившейся карете, а снег все падал и падал... О многом задумался Иван Кузьмич, многое вспомнилось ему. Всплыла вдруг из памяти встала перед ним жена его, Клавдия Ивановна. Любил ли ее Иван Кузьмич? Не из-за него ли сошла в могилу так рано? А может оттого, что не любил, а притворялся и сошла? И вообще, любил ли Иван Кузьмич кого-нибудь? Хотя нет, лошадей любил. А не Клавдия ли Ивановна и явилась к нему теперь в образе лошади? Кузьмич внимательно посмотрел на животное. Лошадь мирно посапывала в такт падающим снежинкам, прикрыв глаза и попыхивая тлеющей в зубах сигаретой. Снежинки, падая на ее морду, тут же таяли и, время от времени, стекали холодными ручейками. Иван Кузьмич отогнал от себя неприятные мысли и сказал кобыле: _ Ну, милая, поехали к дому, нагулялись мы с тобой. Пенсионер снова перебрался в седло. Лошадь встрепенулась и с места взяла в галоп. Мимо замелькали звезды, а потом и вовсе слились в сплошные белые линии. От такой бешеной скачки у Ивана Кузьмича захватило дух, он закрыл глаза и вцепился в гриву мертвой хваткой. Когда через час он снова открыл глаза, то обнаружил, что они уже пролетают мимо спящей Медведицы. Ни о чем, не догадываясь, Медведица лежала на боку и во сне сосала лапу. Видимо, ей снилось что-то хорошее, так как она время от времени время от времени улыбалась сновидениям. "Наверное, он снится себе маленьким медвежонком", _ почему-то подумал Иван Кузьмич и еще крепче ухватился за гриву. Впереди показались перистые облака, почти полностью укутавшие голубую планету. "Скоро дома будем", обрадовался пенсионер-кавалерист. На всем скаку они подлетели к балкону. Едва начинало светать. Кузьмич слез с лошади, потоптался немного на балконе и толкнул дверь. На кухне снега не было. _ Ну, ты заходи еще, погуляем, _ сказал он и вошел в квартиру. " " " Лошадь уже давно перебралась к Ивану Кузьмичу. В большой комнате он устроил для нее конюшню. Сам смастерил деревянные ясли и даже украсил их инкрустацией. Сено, правда, приходилось возить из-за города, но зато теперь вместо купания в широкой и чистой реке, лошадь охотно принимала ванну. По вечерам они часто засиживались на кухне. На небо выбирались теперь довольно редко. Лишь когда дела по хозяйству немного отпускали Кузьмича. Да и звезды теперь стали не те, потускнели, поосыпались. Но, все-таки время от времени им удавалось проскакать по отдаленным системам лихим галопом, попугать ленивых ангелочков или погоняться за какой-нибудь одичавшей кометой. Однако, со временем, лошадь постарела, да и Иван Кузьмич разменял восьмой десяток, поэтому их стали чаще замечать просто на крышах. Иван Кузьмич все больше любил прогуливать лошадь вдоль проспекта Просвещения, да изредка по Гражданке. Но бывали дни, когда они уходили на самую окраину и бродили там по тихим малоизвестным улицам. Вдыхая звездный аромат длинных ночей, любили они сидеть на самом краю крыш, курить и наблюдать за проезжавшими внизу машинам. В такие минуты они не разговаривали друг с другом. Бог знает, о чем думала лошадь, тихо посапывая в сладкой полудреме, но Иван Кузьмич обретал душевный покой, ни с чем не сравнимый и ранее ему не ведомый. 1  * ПИСЬМО КАПИТАНА *  Алексею Кузьмичеву, а также товарищу Маркесу посвящается. В тот вечер, когда на кухне небольшого кирпичного дома по Привокзальной улице дома No7 зажегся свет, капитану гвардии его императорского величества Антуану дэ Гриз стало невыносимо скучно. Он сел на табуретку и, вытряхнув из пачки на стол последнюю папиросу, размял ее пальцами и безразлично закурил. Маслянистый взгляд капитана упирался сквозь прозрачную занавеску в темноту наступавшей ночи, не ожидая от нее ничего. Когда папироса догорела, и пепел упал на рукав синего с золотом камзола, капитан созрел. Он расстегнул две верхние пуговицы камзола, вытащил из кармана обгрызенный карандаш и, придвинув к себе валявшийся на столе обрывок бумажного листа, стал писать. Он писал письмо своему старому другу, с которым судьба разлучила его почти полгода назад. Под кухонным столом стоял потрепанный походный барабан зеленого цвета, в углу валялась толстая дохлая крыса, но уже ничто в мире не могло отвлечь капитана от письма: "Дорогой друг, - писал он, - сегодня утром был дождь. Такого ливня я не видел уже три года. Мне показалось, что он никогда не кончится, и я не смогу выйти из дома, чтобы купить еды и бумаги для писем. Ем я теперь мало, зато много пишу - это не так скучно, и быстрее летит время..." Капитан на секунду прервался, отстегнул саблю и положил ее на табуретку. "В нашем городе сейчас царит тоска, - продолжал капитан, - все куда-то исчезли, словно растворились, и мне даже кажется, что я остался один. Почему-то ко мне никто не ходит в гости. А сам я выходил на улицу прошлой весной и застал там снег, под которым прятались цветы. Ты не помнишь, как они называются? Я тоже. Странно. Я нарвал букет и подарил их девушке в белом, проходившей мимо. Она улыбнулась мне, а я убежал домой..." Капитан бросил взгляд на валявшуюся на полу дохлую крысу и снова заскрипел карандашом: "... С тех пор она зачем-то каждый день приходит под мое окно и стоит там подолгу. Вот и сейчас, - капитан привстал из-за стола и выглянул на улицу: сквозь темноту ночи нелепо проступал белый силуэт, - она чего-то ждет. Интересно чего? Может быть, она хочет есть? Но есть у меня нечего, и она, вероятно, скоро умрет от голода..." Капитан снова взглянул на дохлую крысу, та лежала без движений. Его вдруг начала мучить совесть. "Надо спросить у нее, чего ей нужно?" - подумал капитан, отрываясь от письма. Он взял стоявший на холодильнике керосиновый фонарь, зажег его и, пройдя по коридору, открыл дверь на улицу. Там, большой и белый, словно хлопья ваты, медленно падал снег. Невдалеке стояла, завернувшись в одеяло, красивая темноволосая девушка. Ей было семнадцать лет. Она совсем ребенок - подумал Антуан, разглядывая слегка смазанные ночным воздухом приятные черты лица. Как он одинок, - подумала девушка. Ты кто? - спросил Антуан, не отрывая взгляда от ее лица. В нем было что-то от мечты. Мне холодно, - сказала девушка. - Я замерзла. Этот снег пошел так неожиданно... ... Спустя пять лет, когда вернулся друг, у Антуана было трое детей и счастливее его не было человека на свете.  * ПРЕКРАСНЫЙ УЧИТЕЛЬ *  В ту ночь бездомный звездный ветер залетел на окраину Вселенной, в непонятную ему систему планеты Церцея, и попытался задуть свечу, горевшую на столе наставника Высшей Снежной Академии Бенджамена Боха. Бенджамен Бох сидел, облаченный в белые одежды, в своем кабинете и готовил речь, которую собирался произнести на выпускном вечере Академии. Наступал праздничный час. Бенджамен торопился окончить речь в срок, и поэтому налетевший вдруг ветер поверг его в изумление. Как? - поразился он. - Ты хочешь задуть мою свечу? - Да, - ответил тот. - Ведь я же ветер. Я всегда задуваю свечи. - Но ведь если свеча погаснет, - огорчился Бенджамен, - я не успею закончить речь. И мои ученики меня осудят. Я всегда читаю им напутственную речь в этот вечер. Уже триста лет подряд. - В самом деле? - в свою очередь призадумался ветер. - Ну что ж, пожалуй, я подожду. Только пообещай мне; что как только вечер окончится, ты разрешишь ее задуть? - Конечно! - с радостью согласился Бенджамен. - Я даже впущу тебя в зал после праздника - там горят пять тысяч свечей - можешь задуть все. Успокоенный ветер улетел искать приключений в соседнюю Галактику, а Бенджамен дописал речь и отправился искать ручного дракона, который жил тут же, при Академии. Дракону шел уже второй миллион лет. За это время пыл его несколько поутих, но зажигать свечи он еще мог. Бенджамен помнил его совсем молодым. О! В те времена это был страшный зверь. Чудовище, свирепее которого в Цирцее не было никого. Он постоянно крал молодых красавиц и палил дворцы. Но однажды, забравшись в замок царя Импарфа, он увидел в саду его дочь, прекрасную Бланес, и влюбился в нее без памяти. От неожиданности он даже забыл сжечь замок и предложил ей руку и сердце. Бланес отказала. Огорченный змей вернулся к себе в пещеру и впал в глубокую тоску, Он больше не грабил и не убивал. Замуровал себя в скале и стал разводить орхидеи. Так прошло полтора миллиона лет. Бланес вышла замуж, нарожала двадцать детей и скоро умерла. А дракон продолжал горевать в своей пещере, не подозревая о смерти возлюбленной и питаясь исключительно ароматом цветов. Он так бы и зачах молодым, если бы не взрывные работы, которые проводила в горах Снежная Академия. Она испытывала там новые приборы, превращая сходившие при взрывах лавины в сыпучее детское мороженое, и случайно наткнулась на пещеру. Дракон уже еле дышал. Триста шестьдесят две головы почти не шевелились, и только у пяти еще открывались глаза. Воспитанники Академии вытащили его на воздух и влили в каждую пасть по ведру раскаленной лавы, излюбленного кушанья драконов, и вскоре тот ожил. В благодарность он остался в Академии и стал отапливать ее здание в лютые зимы, а иногда поджигал что-нибудь, если его просили, или давал прикурить. Бенджамен нашел его спящим под лестницей, разбудил и послал зажигать свечи. Дракон запомнил, на чем прервался его сон, чтобы потом досмотреть, и отправился выполнить поручение. Неожиданно с лестницы донесся громкий шум, и вниз скатилась веселая ватага учеников Академии. Они были разодеты в карнавальные одежды и толпились в счастливом ожидании. Один из них подошел к Бенджамену и спросил: Прекрасный учитель, когда же мы начнем праздник? В Академии всегда преувеличивали достоинство, но Бенджамен действительно был прекрасным учителем, и поэтому не обиделся на эту искреннюю лесть. Скоро, - ответил он, - как только зажгут свечи. И тут свечи вспыхнули. Это дракон, устав зажигать их по одной, дыхнул изо всех сил и осветил весь зал в одно мгновенье. Ну вот, - сказал Бенджамен, - можете идти в зал. Я скоро приду к вам. Он вернулся к себе в кабинет и взял со стола праздничную речь. - Надеюсь, дети будут довольны, - подумал он, свернул свиток в трубочку, положил его в карман и пошел в зал. Началом праздника был торжественный ужин. Накрытые в сводчатом зале столы ломились от яств и шампанского. (В Академии детям разрешали выпить немного шампанского по праздникам. В обычные дни они пили только лимонад). Дети уже расселись за столами. Учителя тоже. Все ждали только Бенджамена. Лишь только он появился в дверях в мерцании своих белых одежд, как все смолкло и обратилось в слух. Бенджамен вышел на середину зала и остановился. Пять тысяч теней легли на пол вокруг него. Он торжественно развернул свиток и произнес: Дети, живите счастливо! И гром оваций грянул со всех сторон, сразу оглушив его. Весь зал рукоплескал стоя. Речь явно удалась, и Бенджамен Бох был счастлив. Начавшийся, наконец, праздник подхватил Бенджамена и бросил в гущу веселья. После ужина все выпили еще немного шампанского. Причем ученики пили на брудершафт с учителями, и никто этому не удивлялся: в Академии так было заведено. И Бенджамен тоже пил и целовался с учениками. Он желал им прожить счастливо тысячу лет, а может и больше. И не верить тому, что от долгого счастья можно устать. Потому что никому еще не удавалось прожить в счастье и ста лет: жизнь слишком трудна. Но, может быть, это получится у детей. И дети обещали ему так жить. Они любили Бенджамена... ... Отшумел Выпускной Бал, и воспитанники разошлись по своим комнатам. Этой ночью им снились чудесные сны. Счастливый Бенджамен Бох открыл окна и впустил в залы ветер. Ветер задул все свечи, пролетел по длинным коридорам дворца и снова вырвался наружу. А Бенджамен стоял у открытого окна и смотрел в предрассветное небо. Он действительно был прекрасным учителем.  * ДЕНЬ ПРОЩЕНИЯ *  Остановись на секунду, подожди и немного послушай. Видишь, как идет снег. Слышишь, как падает с неба дождь. И повсюду слышится ее звонкий смех. Чтобы ты не делал. Куда бы ни шел и не убегал, он всегда останется вместе с тобой. Потому что солнечные лучи _ это он. Шум ветра в кронах деревьев и сказочные блеск драгоценных камней _ это он. Ты спишь, и тебе слышится ее милый голос. Ты открыл глаза, и безумная радость, несвойственная этой жизни, охватила тебя. Тебе хочется кричать, петь и танцевать от восторга, потому что ты счастлив! Так танцуй же, пой и веселись. Ибо отныне так будет всегда. """ В тот день я проснусь не особенно рано, но свежесть утра никуда не исчезнет. Я открою окно, поприветствую птиц и пойду на кухню, чтобы начать свой день с чашечки кофе. Моя собака встретит меня звонким лаем и ляжет у ног. Я поглажу это теплое и верное существо, а оно в ответ лизнет мне руку. Растроганный, я забуду про кофе и стану смотреть в окно. Какой нынче год? А месяц? День? И вообще, что же нынче - весна или еще зима? Смотрю долго, но так и не могу понять. Снег за окном то растает, то снова посыплется с неба и все укроет. В мире творится черт знает что. А сейчас вообще идет дождь и, кажется, облетает листва. Странно. Сосредоточившись, я все же сварю себе кофе. Но когда стану наливать его в маленькую фарфоровую чашечку с лилиями на боку, моя собака вдруг неожиданно гавкнет, потому что ей стало скучно и хочется поиграть. Вытирая разлившуюся на полу кофейную лужу, я пойму, что, видно, не судьба, и закурю. Бог с ним, пусть утро начинается с сигареты. А за окном уже зеленеет молодая трава, и набухают почки. Еще немного и станут распускаться цветы. Что же случилось вчера? Ах, да, ты, кажется, обиделась. Я докуриваю сигарету и сплющиваю ее о пепельницу сделанную в виде двух сложенных лодочкой рук. Думаю о том, как им было бы больно, будь они настоящие. Между прочим, ты была не права. Я ведь тоже раним. Кто стучит? Дождь. Это дождь стучится ко мне в окно и просит, чтобы я впустил воробьев. Я открою форточку и впущу. С природой лучше не спорить. Ведь если не будет дождя, то не будет и грибов, а зачем я тогда пойду в лес?... Какой лес? О чем это я, вообще? Что у нас?...Утро. Да. А потом? Опять стук. Нет, воробьев я уже впустил, а больше стучать некому. Собака, это ты шумишь? Нет, ты лежишь себе тихо у батареи. Я встаю и бегу к дверям. _ Здравствуй. Сегодня день прощения. Я закрываю за тобой дверь. Не надо. Больше не говори ничего. Март, 1993.  * КОКТЕЙЛЬ *  рассказ -1- Вечеринка закончилась поздно. Все друзья и коллеги электромонтера высоковольтных линий Евстигней Кузьмичева, собравшиеся по весьма редкому случаю выплаты зарплаты, разошлись едва ли не к рассвету. Сам Евстигней, вконец обессиленный продолжительным банкетом, рухнул на обитый дерматином диван, и тут же провалился в глубокий хмельной сон. Его богатырский храп, вобравший в себя все существующие ноты, разнесся над маленьким и тихим Зеленогорском, _ городом домохозяек, добрых мафиози и бродячих музыкантов. Всю ночь Евстигней до упаду отплясывал аргентинское танго с бледнолицыми и краснокожими мулатками, потягивая заморские напитки, пенившиеся в высоких бокалах и переливавшиеся всеми цветами радуги под палящими лучами тропиков. Вокруг электромонтера лениво текла южная жизнь. Смуглолицые джентльмены в белоснежных костюмах, шляпах и с тросточками, неспешно прохаживались по пляжу под ручку с дамами. Дамы прятались от солнца под огромными зонтами и морщили носики, сетуя на столь жаркую погоду. Абсолютно не белые туземцы околачивались рядом с прибрежной пальмовой аллеей, с надеждой взирая на кроны высоких тропических деревьев. Уже долгое время они находились в ожидании случайного падения какого-нибудь потерявшего бдительность банана или кокосового ореха. Поскольку никто из аборигенов уже давно не лазил по деревьям, а есть очень хотелось, то идея принести из местного зоопарка обезьяну и натаскать ее на сбор недоступных плодов, поданная находчивым Евстигнеем, вызвала всеобщий ажиотаж. Тотчас из зоопарка был украден здоровый самец-гамадрил, который, однако, не проявили, должного энтузиазма. Вместо того, чтобы лезть на пальму, он загнал туда одного из аборигенов, и, схватив собранные фрукты, скрылся в неизвестном направлении. После неудачи с гамадрилом голодные туземцы стали бросать на Евстигнея многозначительные взгляды, загадочно при этом облизываясь. Электромонтер не мог сообразить, в чем тут дело, однако, почел за благо удалиться к менее кровожадным мулаткам. Те уже вовсю отплясывали "Ламбаду", позвякивая продетыми через нос и уши блестящими кольцами и потряхивая висевшими на шее бусами из крокодильих зубов. Вместе с ними Евстигней и веселился до тех пор, пока заглянувший к нему с утра сосед-кочегар Марыч не дернул его за прокуренный ус и не разбудил. Евстигней Кузьмичев раздвинул заскорузлые веки, и осоловело, взглянул на кочегара. _ Эх, Марыч, _ сказал он, потягиваясь, _ мне сейчас такой шикарный сон приснился! Евстигней перевернулся на другой бок и добавил: _ Всю ночь с мулатками развлекался и бананы с кокосами кушал. О туземцах он скромно умолчал. _ Это что, бананы с кокосами, _ откликнулся Марыч, _ Я вот вместе с мексиканскими бандитами поезд с золотом грабил. Сам крутой такой ходил, _ в дырявом сомбреро и босиком. Текилу прямо из горлышка пил, не закусывая. Только вот эти мексиканцы, _ народ слабый. Как напились, так и заснули сразу. А людишки с поезда, не будь дураки, все золото обратно погрузили и деру. Утром проснулись, _ а денег ищи как ветра в прерии. Только голова раскалывается, от жары, наверное. _ А ты куда смотрел? _ спросил Евстигней. _ А я что? _ оправдывался Марыч, _ Я лицо иностранное, можно сказать "Интернационал". Тут в квартиру к Евстигнею ввалился еще один участник вчерашнего банкета, _ Муркетон Сазонов. _ Здорово мужики, _ приветствовал он с порога всех собравшихся, _ Щас чего расскажу, _ не поверите! Мне такое приснилось... _ Да ладно тебе, _ оборвал его Кузьмичев, _ лучше чего б опохмелится принес. _ Нет проблем, _ ответил Муркетон, и вынул из широких штанин бутылку водки "Кутузофф", пятизвездочный "Наполеон" и необъятный сосуд с надписью CinZano. -2- _ Баста, сеньоры! _ сказал Наполеон, обращаясь к своим генералам, _ Уно моменто и победа у нас в кармане! _ Си, сеньор, _ отвечали генералы, поглядывая на теснивший французские полки русский авангард. Командовал им светлейший князь Муркетон ди Сазонов, размахивал палашом направо и налево, срубая волосатые французские головы и осыпая проклятиями еще оставшихся в живых солдат: "Донна, минорэ, ризаррэ, попортэ, сьяно-котти, макекузо-макварти!!!" _ Дьяболо меня разбери, если я что-нибудь понимаю в этой войне! _ хрипел себе под нос главнокомандующий русскими войсками князь Кутузофф, сидя на белом коне наблюдавший с холма в подзорную трубу за всей этой катавасией, _ еще одна такая атака и всем моим резервам настанет Гитлер Капут! _ Не стоит так волноваться, сеньор, _ успокаивал его предводитель конного полка граф Евстигней Кузьмичефф, _ позвольте мне прэсто оттузит