. - И вы не падайте духом, Дун, а то, глядя на ваше лицо, и Чайк упадет духом... Теперь он больной! - прибавил Билль, словно бы поясняя, почему Чайкин может упасть духом. - Я постараюсь. - Когда будут его резать? - В три часа. - Так вот что: получите три доллара и телеграфируйте мне после операции, что с Чайком, сегодня, завтра и послезавтра. - Билль объяснил, куда телеграфировать, и вслед за тем спросил: - Или вы уж уедете, Дун, с обозом? - Я не поеду! Сегодня отказался! Буду при Чайке, пока он не умрет или не поправится. - А деньги у вас есть, Дун? Или все до цента отдали на хранение Кларе? - Пятьдесят долларов осталось. - Возьмите у меня сотню. - Не надо. Если не хватит, буду на пристани работать. - Возьмите ради Чайка. Около него будьте... Не оставляйте его одного... Если он поправится, то не скоро... И Билль вынул из своего кошеля пять монет и передал Дунаеву. - А мне пора ехать. Прощайте, Дун, кланяйтесь Чайку! Скажите, что я заходил прощаться. И телеграфируйте через неделю - в Сакраменто, через две - на Соленое озеро, через три - в Денвер... Надеюсь, еще увидимся... Билль подошел к постели больного. Чайкин в эту минуту открыл глаза. При виде Старого Билля, одетого в старую куртку, в высоких сапогах на ногах, Чайкин, словно бы очнувшись от сновидений, унесших его совсем в другой мир, вспомнил свое путешествие, и его серые, впавшие, страдальческие глаза ласково остановились на Билле. - Спасибо, Билль... навестили. Едете сегодня? - Еду, Чайк. - Счастливого пути... - До свидания, Чайк. Надеюсь, как вернусь, поправитесь. - Как бог даст. - В вас духу, Чайк, много... Захотите - и поправитесь. И доктора говорят, что недельки через три прежним Чайком станете. Билль улыбнулся и, несколько раз кивнув головой, вышел и только на улице смахнул слезу, показавшуюся у него на глазах, и попросил извозчика ехать скорей в контору Общества дилижансов. - Добер Билль! - промолвил Чайкин. - Добер. Он вчера ночью около тебя сидел... И все о тебе беспокоятся, даром что чужие... Сам губернатор был... И народ стоял... и в газетах тебя пропечатали за твой подвиг... И эта самая барыня, которой девочку ты спас, была несколько раз... Только ее не допустили... И лейтенант Погожин был... И флаг-офицер от адмирала приезжал... Чайкин, казалось, слушал все это равнодушно и только спросил: - А девочка жива? - Живехонька, Вась. - А ты, Дунаев, место нашел?.. - Нет. Через месяц выйдет! - нарочно из деликатности соврал Дунаев. - Так ты мои деньги возьми. - Не надо. Есть. - И знаешь, о чем попрошу тебя, голубчик? - О чем? - Если бог не пошлет поправки и мне придется помирать, то добудь ты мне священника. Верно, новый капитан позволит, чтобы батюшка с "Проворного" исповедал и причастил как следовает. - С чего ты взял?.. Небось на поправку пойдешь! - Там видно будет. А просьбу исполни. - Исполню. Консула попрошу. - Спасибо... А деньги, кои у меня есть, триста двадцать долларов... - У тебя ведь пятьсот было... - Я Абрамсону дал... Он ваксу продавать будет... ремесло свое бросит и дочь выправит... она больна... Так деньги возьми и на часть их похорони меня, а достальные дошли матери в деревню... Адрес при деньгах... Слышишь? - Слышу... Только ты все это напрасно, Вась!.. Одно сумление... - Сумления нет, Дунаев... А я на всякий случай... Вошедшая сиделка попросила Дунаева не разговаривать. - Больному вредно! - серьезно прибавила она и, приблизившись к Чайкину, необыкновенно ловко и умело приподняла сильными руками подушку и голову Чайкина и стала его поить молоком. Чайкин с видимым удовольствием глотал молоко. - А на ваше имя получено много писем и телеграмм, Чайк: верно, высказывают свое сочувствие и удивление к вашему подвигу. Как поправитесь, я принесу их вам!.. - проговорила сиделка, вполне уверенная, что сообщенное ею известие порадует и подбодрит больного. ГЛАВА VI 1 В это самое утро начальник русской эскадры Тихого океана, контр-адмирал Бороздин, только что перечитал вчерашние вечерние и сегодняшние утренние газеты и грустно покачивал головой, сидя у письменного стола в своем большом и роскошном номере гостиницы, в то время как его флаг-офицер, молодой мичман, заваривал чай, привезенный с корвета адмиралом на берег вместе с самоваром. - Читали газеты? - спросил адмирал мичмана. - Нет еще, ваше превосходительство! - Прочтите... Там описан подвиг нашего русского матроса Чайкина, - его здесь, конечно, в Чайка перекрестили, - бежавшего в прошлом году с "Проворного". - Мне уж рассказывал очевидец... Удивительный подвиг, ваше превосходительство. - Какой очевидец? - Лейтенант Погожин. Он был с пожарной командой при тушении пожара и узнал в этом смельчаке, бросившемся спасать ребенка, Чайкина... Он рассказывал, какое изумление вызвал во всех этот маленький, тщедушный на вид матросик... Он и на "Проворном" был общий любимец, ваше превосходительство! Погожин говорил, что Чайкин был самый тихий, скромный и усердный матрос... Он только одного боялся... - Чего? - Линьков, ваше превосходительство... И когда его вместе со всеми фор-марсовыми за опоздание на три секунды перемены марселя старший офицер приказал наказать линьками, то он пришел в ужас... Погожин видел и слышал, как он шептал молитву... И он, Погожин, просил за него старшего офицера... - И тот, конечно, отказал в ходатайстве; если всех, так всех! - Точно так, ваше превосходительство!.. Чай готов... Адмирал пересел на диван и, отхлебнув несколько глотков чая, проговорил серьезным тоном: - Счастие ваше, Аркашин, что вы служите в такие времена, когда линьки уничтожены. - И, помолчав, прибавил: - Как напьетесь чаю, немедленно съездите в госпиталь и узнайте, в каком положении Чайкин... И если что нужно ему... вот передайте деньги... сто долларов... старшему врачу или кому там... И если вас допустят к нему, скажите, что русский адмирал гордится подвигом русского матроса... И я сам его навещу, когда ему будет получше... Скажите ему, Аркашин... - Слушаю, ваше превосходительство! Я сию минуту поеду! - Выпейте хоть стакан чаю! - проговорил адмирал, одобрительно улыбаясь этой поспешности. Молодой мичман торопливо выпил стакан чаю и вышел. Через несколько минут постучали в двери. - Войдите! - крикнул по-русски адмирал. В комнату вошел капитан-лейтенант Изгоев, которого адмирал назначил командующим клипером "Проворный" и который был до того старшим офицером на "Илье Муромце", - довольно симпатичный на вид молодой еще человек, лет за тридцать, в черном элегантном сюртуке. - Что скажете, Николай Николаевич? - ласково встретил его адмирал, протягивая руку и прося садиться. - Приехал ходатайствовать у вашего превосходительства разрешить просьбу моего матроса. Сам я не решаюсь. - В чем дело? - Матрос Кирюшкин, по словам офицеров, отличный марсовой и отчаянный пьяница... - Знаю о нем, - перебил адмирал, - бывший старший офицер лично передавал мне о том, как он хотел его исправить. Так о чем просит Кирюшкин? - Разрешения навестить беглого матроса Чайкина, который лежит в госпитале. Изволили слышать об его подвиге на вчерашнем пожаре? - Как же. И только что послал Аркашина справиться об его положении... Разумеется, разрешите... - Этот Кирюшкин очень привязан к Чайкину... - И об этом слышал... Разрешите... И пусть Кирюшкин ежедневно навещает товарища... Ему тяжело болеть на чужбине... Кругом все чужие... И если еще кто с "Проворного" захочет навестить товарища - разрешите... Бедному Чайкину, вероятно, это будет очень приятно... - Очень, ваше превосходительство. - Очень запугана команда "Проворного"? - Очень, ваше превосходительство. - Надеюсь, Николай Николаевич, что при вас и при новом старшем офицере они вздохнут и вы сделаете все возможное, чтобы они забыли о прошлом. - Постараюсь, ваше превосходительство. - Завтра я буду у вас... Сделаю смотр... Знаю, что найду все в образцовом виде: бывший старший офицер недаром же мучил людей, полагая, что без жестокости нельзя держать судно в должном порядке. А между тем на "Муромце" и без линьков люди работают прекрасно... Не так ли? - Точно так, ваше превосходительство! - Так разрешите Кирюшкину и другим... И это делает честь Кирюшкину, что он не забыл товарища в беде... В эту минуту вошел флаг-офицер. - Ну что? - нетерпеливо спросил адмирал. Флаг-офицер доложил, что его не допустили к Чайкину, чтобы не утомлять и не волновать больного разговорами. - А есть ли надежда? Говорили вы с доктором? - Говорил, ваше превосходительство, и сиделку о Чайкине спрашивал. Доктор сказал, что еще надежда не потеряна, а сиделка просто в изумлении от мужества и терпения, с какими Чайкин переносит страдания... Денег, однако, не приняли, ваше превосходительство! - прибавил флаг-офицер и положил деньги на стол. - Почему? - Доктор заявил, что больной ни в чем не нуждается в госпитале. Когда он несколько поправится, тогда будет можно лично передать ему деньги... А как интересуются Чайкиным американцы, ваше превосходительство! Перед госпиталем толпа, чтоб узнать об его положении. Губернатор и многие власти заезжали, чтоб оставить Чайкину карточки... Дамы привозят цветы... - Но все-таки бедняга один... Никого при нем нет близких... - Он не один. К нему, по словам сиделки, допустили его друзей: одного русского и двух американцев. Они дежурят при нем. - Сегодня вечером опять поезжайте узнать о Чайкине! - сказал адмирал. - Слушаю, ваше превосходительство! Если прикажете, я каждый день утром и вечером буду ездить в госпиталь. - Отлично сделаете, Аркашин. - И, помолчав, адмирал прибавил, обращаясь к новому командиру "Проворного": - Я буду ходатайствовать о полном прощении Чайкина, если он вернется на клипер. Только я сомневаюсь, захочет ли он вернуться... - Бывший старший офицер "Проворного" ему предлагал... И командир рассказал, со слов лейтенанта Погожина, о встрече офицеров с Чайкиным в саду. 2 Прошло три недели. Чайкин, благополучно выдержавший операцию, поправлялся. Доктора говорили, что через месяц он может выписаться из госпиталя. В последние дни у Чайкина перебывало множество лиц. Первыми гостями были репортеры и рисовальщики, и на другой день после их визита в газетах и иллюстрациях были помещены портреты Чайка. Множество писем и карточек с выражением радости по случаю его выздоровления лежало у него на столе у кровати вместе с букетами цветов. И Чайкин, смущенный, пожимал руки посетителям и, казалось, не понимал, за что его так чествуют, и утомлялся этими визитами, но не отказывал, боясь обидеть людей, желавших выразить ему сочувствие. В госпитале все относились к нему необыкновенно предупредительно, и две сиделки, по очереди дежурившие в его отдельной комнате, наперерыв старались угодить ему. Его кормили отлично и даже роскошно. Неизвестные лица посылали ему фрукты, вино, конфеты. Одною из первых навестила Чайкина, когда ему разрешили принимать посетителей, мать спасенной им девочки вместе с этой девочкой и мужем. Эта молодая женщина в трогательных выражениях благодарила Чайкина и, пожимая ему руку, говорила, что она его вечная и неоплатная должница. А маленькая черноглазая девочка поцеловала Чайкина и сказала: - Ведь вы придете к нам, когда поправитесь? - Мистер Чайк должен знать, что он всегда желанный гость у нас в доме! - заметил молодой янки. - И мы были бы счастливы, если бы он пожил у нас... И со свойственною американцам деловитостью прибавил: - И так как мистер Чайк только что начинает свою карьеру в нашей стране, то, конечно, он не откажется принять от нас дружеский подарок на память о том, что он нам возвратил дочь. С этими словами янки положил на стол чек в двадцать пять тысяч долларов. Чайкин вспыхнул до корней волос. - Что вы?.. Что вы? Разве это можно? - проговорил Чайкин. - Отчего же нельзя? Вы сделали для меня, подвергая свою жизнь опасности, великое благодеяние. Неужели вы не позволите хоть чем-нибудь отплатить вам? - Нет... прошу вас... возьмите назад... Я делал это не для вас... Возьмите эти деньги... Я спасал девочку не за деньги... Не обижайте меня. Янки положил чек в бумажник и пожал плечами. - Верьте, мистер Чайк, я не думал обидеть вас. Во всяком случае, я считаю себя вашим должником и буду счастлив, если вы примете мою дружбу! - проговорил взволнованно янки и потряс Чайкину руку. - Но от этой памяти вы, надеюсь, не откажетесь? - воскликнула молодая нарядная барыня. И, снявши с своего пальца кольцо с изумрудом, пробовала надеть его на мизинец Чайкина. Кольцо было мало, и молодая женщина проговорила: - Завтра я привезу его... И Нелли сама его наденет... Чайкин сконфуженно согласился, и семья ушла, взявши слово с Чайкина, что он навестит их, когда поправится. Но более всех посещений доставляли Чайкину удовольствие посещения Кирюшкина с "Проворного". Он бывал у больного каждый день от пяти до семи часов вечера и занимал его рассказами о том, как после Бульдога и Долговязого пошла совсем другая "линия". - Новый закон-положенье вышло, Вась... командир читал, - чтобы не драть, а судиться. И вовсе у нас ослабка пошла теперь... Вздохнули матросы. И капитан и старший офицер совсем не похожи на прежних. И адмирал на смотру обнадежил нас: "Теперь, говорит, братцы, линьками и розгами наказывать вас не будут... А если свиноватил кто, будут судить..." И ко мне подошел: "Ты, говорит, Кирюшкин, что навестить товарища просился?" - "Я, говорю, ваше превосходительство!" - "Доброе, говорит, дело навестить товарища. Навещай с богом. И я уверен, говорит, что будешь возвращаться на клипер в своем виде?.." - "Постараюсь, ваше превосходительство!" - "То-то, постарайся... Я прошу тебя об этом. Я, говорит, поручился за тебя перед командиром. Так ты оправдай, говорит, мое доверие, Кирюшкин!" И таково ласково говорит и ласково глазами смотрит. Давно уж я таких слов не слыхал, Вась! И что бы ты думал, братец ты мой? Вот я у тебя четвертый раз и возвращаюсь на "Проворный" в своем виде... Даже самому удивительно. И все ребята дивуются, что у Кирюшкина ни в одном глазе! А почему? - словно бы задавая самому себе вопрос, воскликнул матрос. И после паузы, во время которой он усиленно теребил рукой штанину, отвечал: - А потому самому, что не хочу оконфузить адмирала: пусть не говорит, что Кирюшкин его осрамил. Вот, братец, какая причина! Не ручайся он за меня, - обязательно после того, как я от тебя ухожу, пропустил бы несколько стаканчиков... А вот поручился и... держусь... Прямо от тебя на шлюпку и на "Проворный". - Умен, видно, адмирал! - промолвил Чайкин. - А что? - Понимает, как пронять добрым словом. И, видно, добер. - Добер. Матросы с "Муромца" сказывали, что страсть добер... Нет, ты только рассуди, Вась, - за меня, за пропойцу, поручился... Ведь обязан я оправдать его? - снова возвратился к тому же вопросу, видимо, польщенный этим поручительством, старый матрос. - Конечно, обязан! - ответил Чайкин. - То-то оно и есть. И я оправдаю, поколь к тебе хожу... - А потом? - с тревожным участием спрашивал Чайкин. - А ежели отпустят на берег по форме всю вахту, тогда я погуляю: адмирал, значит, за меня не ручался, и я по всем правам могу выпить. Затем Кирюшкин не без своеобразного своего остроумия давал краткие характеристики новых капитана и старшего офицера: - Капитан вроде бытто орел. Глаз зоркий - скрозь видит. Добер, однако с матросами горд. Душевности, значит, в нем к матросу нет... А должно полагать, по морской части капитан будет форменный, не хуже Бульдоги... Тот, надо прямо-таки сказать, по флотской части отчаянный был. Помнишь, как мы, Вась, у Надежного мыса* штурмовали? ______________ * Мыс Доброй Надежды. (Примеч. автора.) - Как не помнить! помню. - Так он небось свою отчаянность оказал. Ловко со штурмой справился! Чайкин невольно вспомнил про "отчаянность" капитана Блэка и сказал: - Я, Иваныч, еще более отчаянного капитана видел. - Где? - А на купеческом бриге, на котором год служил. И Чайкин рассказал о том, как они на бриге уходили от попутного шторма. - Да, дьявол был твой капитан! - похвалил Кирюшкин. - Моли бога, что целы тогда остались... - Небось все матросы тогда бога-то вспоминали. Ну, а новый старший офицер каков? - спрашивал Чайкин, видимо с большим интересом к "новой линии" на "Проворном", благодаря которой матросы вздохнули. - Проще капитана. Матроса до себя допускает. Когда и пошутит, когда и слово скажет... И затейно, я тебе скажу, ругается... И не то чтобы с сердцем, а для порядка... Так затейно, братец ты мой, такие смешные словечки подбирает, что... умора!.. Ребята слушают и смеются... И шустрый такой, маленький... как волчок по клиперу носится. Ему так и дали прозвище "Волчок". "Запылил, как порох, Волчок-то наш". А на аврале зря не суетится, нельзя сказать... Хорошо правит авралом... - И не дерется? - Пока еще раз только смазал по уху сигнальщика... И то легко, ровно комар пискнул, смазал... Однако боцманам и унтерцерам строго-настрого приказал не чистить зубы и линьков чтобы духу не было... - И не дерутся? - То-то, дерутся. Не так, как прежде, а дерутся. С рассудком дерутся! - И, помолчав, прибавил: - И никак им нельзя не драться, если правильно рассудить! - Будто бы и нельзя? - усомнился Чайкин. - Да как же! Ежели теперича ты не отдал, скажем, марс-фал или вовремя не раздернул шкота, как тебя не вдарить? Не бежать же из-за всякой малости жаловаться старшему офицеру. Вдарил - и шабаш! И матросу острастка, и никакой кляузы не выйдет... Не судиться же за все. Положим, сгрубил ты - ну, начисти зубы... отшлифуй, а не суди судом. Суд ведь засудит в карцырь, а то и в тюрьму, а то и в арестантские роты... человеку и крышка! А тут отдубасили - и вся недолга! Только надо дубасить с рассудком, вот в чем дело... И опомнясь боцман так и говорил на баке... насчет этого самого. - Что он говорил? - А говорил: "Так, мол, и так. Я, говорит, кляузы заводить не намерен и к старшему офицеру с лепортом изо всяких пустяков доходить не желаю, а если кто свиноватит, я буду сам шлифовать... Согласны? - спрашивает. Не станете на меня претензию оказывать?" - Что ж матросы? - Дали согласие, но только просили, чтобы дрался с рассудком... - Боцман обещал? - Обещал, что без вышиба зубов. И все унтерцеры обещали... А ежели не сдержат слова, так ведь небось и на них управу найдем. - Жаловаться станете? - спросил Чайкин. - Что ты, Вась! Небось кляузы и мы не заведем и жаловаться не станем, а проучим, как проучивали... Изобьем на берегу - будут помнить! Чайкин слушал Кирюшкина и доказывал, что можно жить и без того, чтобы драться: живут же здесь люди - и никто не смеет другого ударить. Но Кирюшкин лишь ввиду того, что Чайкин очень прост и лежит больной, не поддерживал спора и только скептически покачивал головой. Казалось, один только он не придавал героического значения поступку Чайкина, хотя и был очень доволен, что русский матросик показал свою "отчаянность" перед американцами. Он не видел в этом поступке ничего героического, потому что знал и чувствовал, что и он поступил бы точно так, как и Чайкин, да и не раз в течение службы совершал не менее героические поступки, рискуя жизнью, когда бросался за борт, чтобы спасти упавших в море товарищей. И за это никакой награды, кроме чарки водки, не получал и, разумеется, ни на какую награду не рассчитывал. Вот почему его дивили все эти чествования, которые устраивали американцы Чайкину, и нисколько не удивил отказ Чайкина от больших денег, предложенных ему отцом спасенной девочки. И когда об этом отказе Кирюшкин узнал от Дунаева, он только сказал Чайкину: - Правильно ты, Вась, поступил, что побрезговал деньгами... - А то как же?.. - Оправдал, значит, себя... И Чайкину необыкновенно приятно было услышать одобрение именно от Кирюшкина. Обыкновенно за четверть часа до семи, вдоволь наговоривши Чайкину обо всем, более или менее интересном, что, по его мнению; происходило за день на клипере, Кирюшкин уходил, обещаясь завтра навестить своего любимца. И Чайкин всегда нетерпеливо ждал его прихода. Однажды, прощаясь с Кирюшкиным, он сказал: - Уважь, Иваныч, голубчик, принеси черного сухарика. Давно не пробовал... Тут все белый хлеб. И хотя меня кормят до отвала и всяких пирожных дают, а по ржаному сухарику я соскучился. Кирюшкин обещал принести и заметил: - То-то оно и есть... И по сухарику соскучился... Так как же останешься ты в этой Америке?.. Совсем пропадешь в ней... 3 Однажды утром, когда Чайкин первый раз встал с постели и необыкновенно довольный, что раны его заживают и нет уже никаких болей, сидел в кресле около стола, на котором стоял чудный букет чайных роз, присланных ему матерью спасенной девочки, и разговаривал с верным Дунаевым, неотлучно находившимся при нем, в комнату вошла сиделка и сказала Чайкину: - Вас хочет видеть русский адмирал, начальник эскадры. Хотите его принять, Чайк? В первую минуту Чайкин был изумлен и испуган. "Зачем ко мне идет адмирал?" - думал Чайкин и не знал, как ему быть. - Если вам визит этот неприятен, Чайк, то я могу сказать, что вы чувствуете себя нехорошо и не можете его принять... Вы, кажется, не расположены видеть адмирала, Чайк? - прибавила в виде вопроса сиделка. - Нет, зачем же врать! - промолвил смущенно Чайкин. - Так, чтоб не врать, я просто скажу, что вы не хотите его видеть, Чайк. Сказать? - Это будет обидно для адмирала... - А ну его... Пусть обижается! - заметил по-русски Дунаев. - За что зря обиждать... Он, может, от доброго сердца пришел, а я скажу: "Уходи!.." И, обратившись к сиделке, Чайкин сказал: - Попросите адмирала... И с этими словами он несколько испуганно оправил свой халат; смахнул со стола хлебные соринки и не без некоторого страха прежнего матроса ждал появления адмирала, несмотря на то, что слышал о нем много хорошего. Тот же страх испытывал и Дунаев, хотя и хотел показать, что он совершенно равнодушен к приходу адмирала. - А я пока уйду... Может, он захочет с тобой о чем-нибудь секретно говорить, Вась... И Дунаев пошел к выходу и, встретившись около дверей с адмиралом, невольно вытянулся по-военному и провожал адмирала глазами. - Бывший матрос? - спросил, останавливаясь, адмирал и ласково улыбнулся. - Точно так, ваше превосходительство! - отвечал Дунаев по старой привычке. - С какого судна? - С "Люрика", ваше превосходительство. - Давно здесь? - Пять лет, ваше превосходительство. - Какие занятия? - Возчиком был, а теперь вот около Чайкина нахожусь, ваше превосходительство! - Слышал... хорошо, что Чайкин не один... - К нему еще российский ходит: Кирюшкин, ваше превосходительство. - Знаю. Тебе здесь нравится? Дунаев, кажется? - Точно так, ваше превосходительство. Очень нравится!.. - А по какой причине ты оставил судно? - Претензию подавал адмиралу на капитана "Люрика", ваше превосходительство. Адмирал не сомневался, что Дунаев говорит правду: командир "Рюрика" даже и в те отдаленные времена считался жестоким командиром и был уволен от службы. - И не скучаешь по России? - Прежде скучал, а теперь мало скучаю, ваше превосходительство. - Совсем американцем стал! - улыбаясь, проговорил адмирал, оглядывая с ног до головы Дунаева, и направился к креслу, где сидел похудалый, побледневший и испуганный Чайкин. Когда адмирал подошел к Чайкину, тот стоял у кресла. - Здравствуй, Чайкин! - Здравия желаю, ваше превосходительство! - отвечал тихим, утомленным голосом Чайкин. От стояния на ногах он чувствовал, что у него кружится голова. - Садись, садись скорей! Тебе нельзя стоять! - участливо проговорил адмирал, увидавший побледневшее лицо Чайкина. - Трудно еще, ваше превосходительство... Первый раз встал с постели. И словно бы виновато улыбаясь, что не может стоять перед адмиралом, Чайкин опустился в кресло. Адмирал сел в другое. - Я давно собирался навестить тебя, да боялся потревожить! - проговорил он. - Чувствительно благодарен, ваше превосходительство. - А я пришел к тебе, чтобы сказать, как я рад был узнать о подвиге русского матроса. Чайкин застенчиво молчал. - Но мне, признаюсь, очень жаль было узнать, что ты русский человек и принужден оставаться на чужбине... Я знаю, что тебя вынудило остаться здесь... Страх перед наказанием? Да? - Точно так, ваше превосходительство... Я опоздал на шлюпку и боялся, что меня накажут... и остался... - Слушай, Чайкин, что я тебе скажу. Ты, конечно, волен остаться здесь, и никто тебя не может отсюда вытребовать... Но если ты хочешь вернуться, даю тебе слово, что ты никакому наказанию не подвергнешься. Я буду за тебя просить начальство. Оно уважит мою просьбу. - Премного благодарен на добром слове, ваше превосходительство! - с чувством произнес Чайкин. - И знай, что милостью нашего государя телесные наказания отменены... На клипере новое начальство, и того, что было прежде, не будет... Тебя сделают унтер-офицером. Чайкин молчал. - Так хочешь вернуться? Даю тебе слово, что тебе ничего не будет! - еще раз ласково повторил адмирал, объяснявший молчание матроса недоверием к его словам. - Никак нет, ваше превосходительство! - тихо, но твердо ответил Чайкин. - И ты не боишься, Чайкин, что стоскуешься на чужбине? - И теперь иной раз тоска берет, ваше превосходительство. - Что ж ты думаешь здесь делать? Опять матросом будешь, как был, на купеческом бриге? - Никак нет, ваше превосходительство, - при земле буду. Как поправлюсь, поеду работником на ферму. У меня уж и место есть. - Ну, дай бог тебе успеха, Чайкин... Будь счастлив! - сказал адмирал, поднимаясь. - Счастливо оставаться, ваше превосходительство! - Не нужно ли тебе чего?.. - Покорно благодарю. Ничего не нужно, ваше превосходительство! - Может, деньги нужны... Ты скажи. Я ведь русский, а не американец! - Дай вам бог за ласковое слово, ваше превосходительство, что не погнушались зайти к беглому матросу! - взволнованно проговорил Чайкин. - Но только не извольте беспокоиться: я ни в чем не нуждаюсь, у меня и деньги есть. - Прощай, братец... Кирюшкин тебя навещает? - Навещает, ваше превосходительство! Адмирал ласково кивнул головой и вышел из комнаты. Сейчас же явился Дунаев. - Ну, что он с тобой говорил? - По-хорошему говорил, словно и не адмирал. Прост. И так он ласково обошелся, что у меня и страх прошел... И я ему все обсказал без всякой опаски... С ним не страшно говорить. - Добер. Сразу видно! - подтвердил и Дунаев. - Кабы таких адмиралов да побольше было! - промолвил Чайкин. - Зачем же он к тебе приходил? - Проведать приходил... А еще звал на клипер. Обнадеживал, что ничего мне не будет. Унтерцером сулил сделать... Да я не согласился... - А он осерчал? уговаривал? - И не осерчал и не уговаривал. "Живи, говорит, счастливо!" Чайкин примолк и задумался. - Да, брат Дунаев, если бы побольше таких начальников, то и нашему брату легче было бы жить! - наконец промолвил он. - Редки только такие. С таким легко, а как заместо его да другой поступит, других понятиев, - еще тяжелей станет жить флотскому человеку... То ли дело здесь... - Зато здесь бедному плохо... Богачи утесняют... Везде, братец ты мой, какая-нибудь неправда да живет!.. ГЛАВА VII 1 - О господин Чайк!.. Не подумайте обо мне дурно, господин Чайк, ежели я до сих пор не заходил к вам, не скажите: "Какая неблагодарная скотина Абрамсон!.. Какая свинья Абрамсон!.." О, если б вы знали, отчего я до сих пор не приходил к вам... И Абрамсон, в обтрепанном платье, похожем на лохмотья, ставший, казалось, совсем немощным стариком, бледный, осунувшийся, с лицом, полным скорби и отчаяния, крепко пожал своими костлявыми пальцами руку Чайкина и, беспомощно опустившись на кресло, примолк. Чайкин в первую минуту подумал, что Абрамсон потерпел полную неудачу со своей ваксой, и, желая подбодрить его, проговорил: - Нечего падать духом, господин Абрамсон. Бог даст, дела поправятся... Ежели вакса не пошла... - Какая вакса, господин Чайк?!. О, если б вакса!.. - Что же такое?.. - Ривка... Я только вчера мою Ривку закопал в землю... Дитю свою единственную, Чайк! И старик опустил голову и вытирал слезы своей грязной рукой. - И вольный воздух не помог, - заговорил он через минуту, едва сдерживая рыдания, - и доктор не помог... Каждый день ездил... по три доллара платил ему из тех денег, что вы дали на ваксу... лекарство прописывал, а не спас Ривку... "Ежели бы, говорит, раньше схватили... А то, говорит, у нее запущенная болезнь... повреждение легких..." Я в ноги ему кланялся, просил спасти Ривку, по пять долларов обещал давать, - он не согласился. "Я, говорит, не бог..." А она-то, дитю мое, все думала, что поправится... Меня успокаивала. "Не плачьте, говорит, папенька... Я здорова буду..." И все вас, Чайк, вспоминала... жалела вас, что вы за свое геройство пострадали... Газеты читала, где о вас было писано... "Вот, говорит, какой он"... И все собиралась идти к вам... Все надеялась... А сама что ни день, то худела и ровно свечка таяла... И я около нее безотлучно находился... Баловал ее на ваши деньги... И как она радовалась, что я больше не приводил матросов с тех пор, как вы помогли, Чайк... Как вас благодарила!.. "Вот, говорит, поправлюсь, беспременно сама поблагодарю"... И все требовала газеты о вас читать... Сама уж не могла... Вовсе ослабела. И какая она умница была, если б вы знали!.. И какое чувствительное у нее было сердце! И как наказал меня бог, Чайк, о, как наказал за мои грехи, за то, что я дурным гешефтом занимался... Ривочка часто плакала об этом... И тогда, когда я привел вас, Чайк, и велел приготовить вам нехороший пунш, она не согласилась, и жена не согласилась... И Ривка грозилась, что уйдет от меня, если с вами, Чайк, я нехорошо поступлю... Чайкин сочувственно слушал горестные излияния старого еврея и жалел его и хотел как-нибудь смягчить его горе, но понимал, что это невозможно, что никакими словами не поможешь. И, когда Абрамсон смолк и, подавленный скорбью, поник головой, Чайкин пожал его руку. Скоро Абрамсон поднялся с кресла и стал прощаться. Тогда Чайкин спросил: - Вы на старой квартире, Абрам Исакиевич? - Пока на старой... Хочу оставить ее... - И скоро? - Первого числа... Наймем с женой комнату... - Так вы, Абрам Исакиевич, дайте ваш новый адрес... Я, как выпишусь, зайду к вам... А пока позвольте мне, как компаньону, внести еще деньги на вашу ваксу... Вот получите сто долларов... Абрамсон энергично закивал отрицательно головой, и слезы блестели на его глазах, когда он наконец проговорил: - Не надо... не надо. Вы и так помогли. И у меня еще осталось пятьдесят долларов. Мы, бог даст, как-нибудь проживем... Я с ларьком буду ходить... а не то газеты продавать... Спасибо вам, Чайк! И Абрамсон, словно бы боясь соблазна в виде банкового билета, поторопился уйти. 2 Однажды утром, за несколько дней до выписки Чайкина из госпиталя, к нему явился высокий господин пожилых лет, в каком-то необыкновенно ярком полосатом пиджаке и в таких же штанах, в цилиндре, и, пожавши Чайкину руку, сел в кресло, заложил нога на ногу, сплюнул на пол и спросил: - Имею честь видеть знаменитого мистера Чайка? - Я самый. - Очень приятно, сэр... А я директор общедоступного театра, в котором даются ежедневно всякие представления... Доллар за вход во всякие места... Публики всегда множество. И с этими словами директор вынул из кармана красную, необычайных размеров афишу, сунул ее в руку Чайкина и, указывая пальцем на конец афиши, сказал: - Прочтите! Несколько изумленный Чайкин прочел напечатанный крупнейшими буквами анонс: "В непродолжительном времени будет поставлена пьеса: "Пожар на пристани, или Спасение ребенка". - Прочли? - спросил директор. - Прочел! - отвечал Чайкин. - И поняли, конечно, зачем я пришел к вам, мистер Чайк? - Нет, не понял. Директор пристально взглянул на Чайкина своими плутоватыми глазами и проговорил: - Я пришел предложить вам выгодное дельце... - Какое? - Участвовать в этой пьесе. - То есть как это? - А так... Когда дом будет в пламени, вы подыметесь по лестнице и снесете ребенка. Разумеется, после этого вы не попадете в госпиталь! - смеясь прибавил директор, - огонь театральный не обожжет... Вы только вымажете лицо сажей, когда будете спускаться... И по окончании спектакля получите пятьдесят долларов. Хотите на десять представлений условие? Публика валом повалит, когда прочтет, что настоящий мистер Чайк будет спасать в общедоступном театре ребенка. Пятьдесят долларов за то только, чтобы подняться по лестнице и вымазать себе лицо сажей, - согласитесь, плата хорошая. Что вы на это скажете? Согласны, разумеется, получить пятьсот долларов в десять дней, а? - спрашивал директор, подмигивая глазом. Чайкин в первую минуту ошалел: до того ему казалось странным и смешным это предложение - показываться перед публикой в театре и проделывать "не взаправду" то, что он сделал, рискуя своею жизнью. И, добродушно рассмеявшись, он наконец ответил: - Не согласен. - Понимаю. Вы полагаете, что я должен семьдесят пять долларов предложить за вечер? - спросил директор, не без уважения к сообразительности Чайкина. - Совсем не согласен... - Значит, сто хотите? Что ж!.. Я заплачу вам и сто... так и быть... Тысячу долларов получить приятнее... А может, и больше, если пьеса будет иметь успех и выдержит больше десяти представлений... Вы ловкий парень, мистер Чайк. Понимаете выгоду своего положения! Но когда в ответ на слова директора Чайкин объяснил, что он ни за какие деньги не пойдет, как он выразился, "срамиться" перед публикой, янки вытаращил на него глаза и, сердито сплюнув, поднялся с места и проговорил: - У меня в театре срамиться?.. Чистые денежки получать, значит - срамиться?.. Отказаться от моего предложения - так это действительно значит осрамиться перед здравым смыслом! Прощайте, сэр. Очень жалею, что считал вас более сообразительным джентльменом. И, кивнув головой, директор пошел к двери. Однако у дверей он остановился и, повернувшись к Чайкину, крикнул: - Сто двадцать пять, и ни цента более! Чайкин в ответ рассмеялся. Директор, пробормотав какое-то ругательство, скрылся за дверями и, увидевши в коридоре сиделку, спросил ее, указывая на двери комнаты Чайкина: - Этот русский в своем уме?.. - Кажется. - Сомневаюсь! - произнес директор и направился к выходу. Когда сиделка вошла к Чайкину, он все еще улыбался, вспоминая директора и его предложение. - Верно, веселый гость был у вас, Чайк? - спросила сиделка. - Очень потешный... директор театра. - Зачем же он у вас был? Что ему от вас надо? Чайкин рассказал и объяснил, какие деньги предлагал ему директор. - То-то он вас сумасшедшим считает! - со смехом объявила сиделка. - За то, что я отказался? - Разумеется. Тысячу долларов не скоро заработаешь. - И вы считаете меня сумасшедшим? - смеясь спросил Чайкин. - О нет... На такую работу, какую предлагал вам директор, и я бы не пошла на вашем месте, Чайк. - Еще бы! Вы вот тут трудитесь по-настоящему, людям на пользу... И как я поглядел, так вижу, что очень трудная ваша работа ходить за больными, особенно за тяжкими... - Трудная, Чайк! - отвечала сиделка. Она была не старая девушка, и лицо ее, задумчивое и кроткое, сохраняло еще остатки былой красоты. - Теперь еще я привыкла, а прежде тяжело было смотреть на людские страдания и утешать умирающих... говорить, что они поправятся, когда знаешь, что дни их сочтены... - Никогда не забуду, как вы за мной ходили, мисс Джен! Вы да мисс Кэт меня и выходили!.. - с чувством проговорил Чайкин. Мисс Джен промолвила: - Да, вы очень были опасны, Чайк. Мы думали, что вы не выживете. И какие ужасные страдания вы перенесли и с каким терпением! Таких терпеливых мужчин, как вы, я не видела! - прибавила сиделка, взглядывая ласково, точно мать на ребенка, на своего пациента. - А я не знал, что был так опасен. - Не знали? Особенно доктора боялись за вас после операции. Не рассчитывали, что вы ее вынесете... Чайкин с любопытством слушал о том, как он был плох, и теперь, почти здоровый, пополневший и чувствовавший в себе прежние силы, внутренне радовался и еще более проникался благодарностью и к докторам, которые его лечили, и к сиделкам, которые первые дни не отходили от него. Особенно привязался он за время своей болезни к мисс Джен, которая была всегда так спокойно ласкова, так умело, ловко и в то же время без проявления хотя бы малейшего неудовольствия ходила за ним и одним своим видом как-то успокаивала больного. - И давно вы так трудитесь, мисс Джен? - Скоро десять лет, Чайк! - ответила девушка. - Надо к такому делу особенную склонность иметь... Без этого не вынести таких трудов. - Надо немножко любить ближнего - вот и все... А я поступила сюда после того, как научилась понимать страдания ближних. Прежде я этого не понимала. Я жила очень богато, Чайк... Я тратила на свои наряды столько, что и вспомнить стыдно... И у меня был жених, миллионер... Но, к счастию, я вовремя поняла весь ужас такой жизни, встретившись с одной несчастной семьей, и уехала от отца... Мать я давно потеряла. - А отец ваш знает, где вы? - Теперь знает. - А раньше? - Не знал. Но он обо мне получал известия. - А жених ваш? - Жених?! - переспросила мисс Джен, и на ее лице появилась горькая усмешка. - Он, как я узнала вскоре, назвал меня сумасшедшей и через месяц женился на другой девушке, богатой не менее, чем была я. Чайкин слушал и проникался еще большею восторженностью к этой девушке, отказавшейся от богатства и поступившей на трудную должность сиделки. И у него невольно вырвался вопрос: - И вы, мисс Джен, никогда не жалели о прошлой жизни? - Первый год жалела и хотела было вернуться к отцу в Бостон. - И все-таки остались? - Как видите. И уж теперь отсюда никуда не уйду! - с веселой улыбкой произнесла мисс Джен. - И если вы приедете в Сан-Франциско и захотите повидать свою сиделку, то найдете меня здесь. И я очень рада буду вас видеть, Чайк. - Разумеется, я к вам приду... Еще бы не прийти... Я за вас богу молиться буду! - говорил Чайкин. - Вы, Чайк, преувеличиваете... Не будем об этом больше говорить... Чего вы хотите на завтрак? - Все равно... - А вот и Дун идет... Так вы не скажете, чего хотите?.. Котлету телячью хотите? - Хочу. - И зелени? - Съем. - И кусочек сладкого пирога... не правда ли? Я вам все это принесу через час и бутылку вина принесу, а пока вы поболтайте со своим приятелем... - И пожавши руку Дунаеву, сиделка ушла из комнаты. - Ну, брат Дунаев, и сиделка! - воскликнул Чайкин. - А что? - Святой человек... По правде живет. И Чайкин рассказал о том, как мисс Джен отказалась от богатой жизни, чтоб ходить за больными. Дунаев был изумлен и не без гордости произнес: - Вот тебе и американка! - То-то, и я подивился.