емое Ахимасом Вельде. Ну, даст пистолет осечку, или жертва окажется чересчур ловкой и удачливой. Тогда Ахимас умрет, только и всего. Это значит, что больше ничего не будет. Кто-то из древних -- кажется, Эпикур, -- по этому поводу уже все сказал: пока есть я, смерти нет, а когда придет она, то не будет меня. Ахимас Вельде пожил и повидал достаточно. Только любви не знал, но это уже из-за профессии. Привязанность ослабляет, а любовь -- та вовсе делает беззащитным. Ахимас же был неуязвим. Поди возьми человека, который ничего не боится, никем и ничем не дорожит. Но собственный остров -- об этом стоило поразмыслить. Возникала одна проблема -- финансовая. Выкуп привилегии стоил дорого, на это ушли бы все средства из цюрихского и лондонского банков. А на что обустраивать свое графство? Можно продать виллу, но этого, пожалуй, не хватит. Тут нужен капитал поосновательней. Или же выкинуть эти фантазии из головы? Однако свой остров -- это больше, чем своя скала, а море больше, чем озеро. Можно ли довольствоваться малым, если тебе предлагается большее? * * * Вот какого рода раздумья занимали Ахимаса, когда его посетил человек в маске. 2 Сначала дворецкий Арчибальд принес карточку -- кусок белого картона с золотой коронеткой и готической вязью _"Барон Евгениус Фон Штайниц"_. К карточке была приложена записка по-немецки: _"Барон фон Штайниц просит господина Вельде принять его нынче в десять часов вечера по конфиденциальному делу"._ Ахимас обратил внимание на то, что верхний край листка обрезан. Очевидно, будущий визитер не желал, чтобы Ахимас увидел монограмму, а стало быть, на самом деле он был, если и "фон", то во всяком случае не Штайниц. Посетитель прибыл ровно в десять, минута в минуту. Такая пунктуальность позволяла предположить, что это действительно немец. Лицо барона было скрыто бархатной полумаской, за что гость учтиво извинился, сославшись на крайнюю деликатность дела. Ничего особенно примечательного во внешности фон Штайница Ахимас не заметил -- светлые волосы, аккуратные бакенбарды, беспокойные голубые глаза. На бароне был плащ, цилиндр, крахмальная рубашка с белым галстуком, черный фрак. Сели на веранде. Внизу мерцало освещенное луной озеро. Фон Штайниц даже не взглянул на умиротворяющий пейзаж, все рассматривал Ахимаса через прорези своей опереточной маски. Начинать разговор не спешил -- закинул ногу на ногу, закурил сигару. Ахимас все это уже много раз видел и спокойно ждал, когда визитер решится начать. -- Я обращаюсь к вам по рекомендации господина Дю Балле, -- наконец, произнес барон. -- Он просил передать вам нижайший поклон и пожелания полнейшего... то есть нет, совершеннейшего благополучия. Услышав имя парижского посредника и его пароль, Ахимас молча кивнул. -- У меня дело огромной важности и сугубой конфиденциальности, -- понизив голос, сообщил фон Штайниц. -- Именно с такими ко мне обычно и обращаются, -- бесстрастно отметил Ахимас. До сего момента разговор шел по-немецки. Внезапно посетитель перешел на русский. Говорил чисто, правильно, только слегка картавил на твердом "л": -- Работу следует выповнить в России, в Москве. Нужно, чтобы дево сдевав иностранец, хорошо знающий русский язык и обычаи. Вы подходите идеально. Мы навели о вас справки. "Навели справки? Да еще "мы"?" -- Ахимасу это не понравилось. Он хотел было немедленно прервать разговор, пока гость не сказал лишнего, но тут картавый сказал: -- За выповнение этого свожного и деликатного дева вы повучите миллион французских франков авансом, а по исповнении нашего... м-м... контракта миллион рублей. Это меняло дело. Такая сумма была бы достойным завершением блестящей профессиональной карьеры. Ахимас вспомнил причудливый контур Санта-Кроче, когда островок впервые появляется на горизонте -- этакая шляпа-котелок, лежащая на зеленом бархате. -- Вы, сударь, посредник, -- сухо сказал он вслух по-немецки. -- А мой принцип -- иметь дело напрямую с заказчиком. Условия мои таковы. Вы немедленно переводите задаток на мой счет в Цюрих. После этого я встречаюсь с заказчиком в указанном им месте, и он излагает мне всю подоплеку дела. Если условия меня почему-либо не устроят, я верну половину задатка. "Барон Евгениус фон Штайниц" возмущенно всплеснул холеной рукой (на безымянном пальце сверкнул старинный сапфир), но Ахимас уже поднялся. -- Я буду говорить только с первым лицом. Или ищите другого исполнителя. 3 Встреча с заказчиком состоялась в Санкт-Петербурге, на тихой улочке, куда Ахимаса привезли в закрытом фаэтоне. Экипаж долго петлял по улицам, окна были наглухо зашторены. Эта предосторожность вызвала у Ахимаса улыбку. Запомнить дорогу он не пытался, хотя географию российской столицы знал в совершенстве -- в свое время приходилось выполнять здесь несколько серьезных контрактов. Но украдкой подсматривать в щелку и считать повороты нужды не было. Ахимас позаботился о своей безопасности: во-первых, подобающим образом вооружился, а во-вторых, привез с собой четверых помощников. Они ехали в Россию в соседнем вагоне и сейчас следовали за фаэтоном в двух пролетках. Помощники были профессионалами, и Ахимас знал, что они не отстанут и себя не обнаружат. Фаэтон остановился. Молчаливый кучер, встретивший Ахимаса на вокзале и, судя по офицерской выправке, явно не бывший кучером, открыл дверцу и жестом велел следовать за ним. На улице ни души. Одноэтажный особняк. Скромный, но чистенький. Необычно только одно: несмотря на лето, все окна закрыты и задвинуты гардины. Одна чуть колыхнулась, и тонкие губы Ахимаса снова на миг раздвинулись в улыбке. Эти дилетантские хитрости начинали его забавлять. Все было ясно: аристократы, играющие в заговор. Провожатый вел куда-то через анфиладу темных комнат. Перед последней остановился, пропуская вперед. Когда Ахимас вошел, створки за его спиной закрылись, раздался звук запирающего ключа. Ахимас с любопытством огляделся. Занятная комнатка -- ни одного окна. Из мебели только небольшой круглый стол и возле него два кресла с высокими спинками. Впрочем, разглядеть помещение было сложно, так как горела всего одна свеча, и ее слабый свет не достигал терявшихся во мраке углов. Выждав, пока глаза свыкнутся с темнотой, Ахимас привычным взглядом осмотрел стены. Ничего подозрительного не обнаружил -- ни потайных окошек, из которых можно было бы держать его на мушке, ни дополнительных дверей. Оказалось, что в дальнем углу стоит еще один стул. Ахимас сел в кресло. Минут через пять дверь распахнулась, и вошел высокий мужчина. Вторым креслом не воспользовался -- пересек комнату и, не здороваясь, сел на стул. Выходило, что заказчик не так прост. Отличная уловка: Ахимас сидел на виду, освещенный свечой, а партнер оказался в густой тени. И лица было не видно -- только силуэт. Этот, в отличие от "барона фон Штайница", времени не терял, а сразу перешел к делу. -- Вы хотели встретиться с первым лицом, -- сказал человек в углу по-русски. -- Я согласился. Смотрите же, не разочаруйте меня, господин Вельде. Представляться не буду, для вас я monsieur NN. По выговору -- человек из высшего общества. На слух -- лет сорок. Но, может быть, и меньше -- это голос, привыкший командовать, а такие всегда звучат старше. По повадке -- человек серьезный. Вывод: если и великосветский заговор, то нешуточный. -- Излагайте суть дела, -- сказал Ахимас. -- Вы хорошо говорите по-русски, -- кивнула головой тень. -- Мне докладывали, что в прошлом вы российский подданный. Это очень кстати. Не понадобятся лишние разъяснения. И уж во всяком случае, не придется втолковывать, насколько значительна персона, которую нужно убить. Ахимас отметил удивительную ясность выражений -- никаких экивоков, никаких "устранить", "обезвредить" или "нейтрализовать". А monsieur NN все так же ровно, безо всякой паузы, сообщил: -- Это Михаил Соболев. -- Тот, кого называют Белым Генералом? -- уточнил Ахимас. -- Герой последних войн и самый популярный военачальник российской армии? -- Да, генерал-адъютант Соболев, командующий четвертым армейским корпусом, -- бесстрастно подтвердил силуэт. -- Прошу извинить, но должен ответить отказом, -- вежливо произнес Ахимас и скрестил руки на груди. По науке о жестах эта поза означает спокойствие и непреклонную решимость. Ну, а кроме того пальцы правой руки легли на рукоятку маленького револьвера, лежавшего в специальном жилетном кармане. Револьвер назывался "велодог" и был изобретен для велосипедистов, которым докучают бродячие собаки. Четыре круглоголовые пульки двадцать второго калибра. Безделушка, конечно, но в ситуациях, подобных нынешней, может оказаться очень полезной. Отказ от выполнения заказа после того, как объект уже назван, -- самый опасный момент. В случае осложнений Ахимас намеревался действовать так: всадить заказчику пулю в лоб и отскочить в самый темный угол. Взять там Ахимаса будет непросто. При входе обыска не было, так что весь арсенал остался нетронутым -- и "кольт", изготовленный по индивидуальному заказу, и метательный нож, и пружинный испанский нож. Минуты две продержаться можно, а потом на выстрелы подоспеют помощники. Поэтому Ахимас был напряжен, но спокоен. -- Неужто вы тоже относитесь к числу приверженцев Соболева? -- с раздражением спросил заказчик. -- Мне нет дела до Соболева, я приверженец здравого смысла. А здравый смысл велит мне не участвовать в делах, которые подразумевают последующее устранение исполнителя, то есть в данном случае меня. После акции такого масштаба свидетелей не оставляют. Советую вам поискать кого-нибудь из новичков. Обычное политическое убийство -- дело не такое уж хитрое. Ахимас поднялся и осторожно попятился к двери, готовый в любую секунду стрелять. -- Сядьте. -- Человек в углу повелительным жестом указал на кресло. -- Мне нужен не новичок, а самый лучший в вашем ремесле, потому что дело очень даже хитрое. Вы это увидите сами. Но сначала я открою вам некоторые обстоятельства, которые избавят вас от подозрений. Чувствовалось, что monsieur NN не привык давать объяснений и сдерживается, чтобы не вспылить. -- Это не политическое убийство и не заговор. Наоборот, заговорщик и государственный преступник -- Соболев, которому не дают покоя лавры Корсиканца. Наш герой замыслил не более не менее как военный переворот. В заговоре участвуют офицеры его корпуса, а также бывшие соратники генерала, многие из которых служат в гвардии. Опаснее всего то, что Соболев популярен не только в армии, но и во всех слоях общества. А мы, двор и правительство, вызываем у одних недовольство, а у других и открытую ненависть. Престиж царствующего дома очень упал после позорной охоты на самодержца, закончившейся его убийством. Затравили помазанника Божьего, как зайца на псовой охоте! Голос говорившего налился грозной силой, и за спиной Ахимаса немедленно скрипнула дверь. Тот, для кого двор и правительство входили в категорию "мы", нетерпеливо махнул рукой в белой перчатке, и дверь снова закрылась. Дальше таинственный господин говорил уже спокойнее, без гнева. -- Нам известен план заговорщиков. Сейчас Соболев проводит маневры, истинная цель которых -- репетиция переворота. Затем он в сопровождении своих клевретов выедет в Москву, чтобы там, на отдалении от Петербурга, встретиться кое с кем из гвардейских генералов, заручиться их поддержкой и разработать окончательную диспозицию. Удар будет нанесен в первых числах июля, во время смотра в Царском Селе. Соболев намерен взять членов царского семейства под "временную опеку" -- ради их же блага и во имя спасения отечества. -- В голосе зазвучал тяжелый сарказм. -- Само отечество будет объявлено пребывающим в опасности, и в нем придется установить военную диктатуру. Есть серьезные основания полагать, что этот безумный прожект будет поддержан значительной частью армии, дворянства, купечества и даже крестьянства. Белый Генерал идеально подходит на роль спасителя отечества! Monsieur NN поднялся, сердито прошелся вдоль стены, похрустывая пальцами. Держался, впрочем, по-прежнему в тени, лица не показывал. Ахимас разглядел только породистый нос и пышные бакенбарды. -- Знайте же, господин Вельде, что в данном случае вы не совершите никакого преступления, потому что Соболев приговорен к смерти судом, в котором участвовали высшие сановники империи. Из двадцати высочайше назначенных судей за смертную казнь проголосовали семнадцать. И приговор уже утвержден императором. Суд был тайным, но оттого не менее законным. Тот господин, которого вы сочли посредником, был одним из судей и действовал в интересах международной безопасности и мира в Европе. Как вам, вероятно, известно, Соболев -- предводитель воинственной славянской партии, и его приход к власти неминуемо привел бы к войне с Германией и Австро-Венгрией. Государственный человек остановился и стал смотреть на невозмутимого слушателя. -- Поэтому вам нечего опасаться за свою жизнь. Вы имеете дело не с преступниками, а с высшей властью великой империи. Вам предлагается роль не убийцы, а палача. Мое объяснение вас удовлетворило? -- Допустим. -- Ахимас положил руки на стол. Стрельбы, кажется, не предвиделось. -- Но в чем, собственно, сложность дела? Почему генерала нельзя просто отравить или, на худой конец, застрелить? -- Ага, стало быть, вы согласны. -- Monsieur NN удовлетворенно кивнул и опустился на стул. -- Теперь я объясню, зачем нам понадобился такой авторитетный специалист. Начнем с того, что добраться до Соболева очень непросто. Он днем и ночью окружен адъютантами и ординарцами, которые ему фанатично преданы. Да и нельзя его просто убить -- вся Россия встанет на дыбы. Он должен умереть естественным образом, безо всяких двусмысленностей и подозрений. Но и этого мало. Устранить злоумышленника при помощи яда мы смогли бы и сами. Однако заговор зашел слишком далеко. Даже смерть предводителя может не остановить заговорщиков. Они доведут свое дело до конца, считая, что действуют, выполняя заветы Соболева. Вероятнее всего, без вождя у них ничего не выйдет, но Россия погрузится в кровавый хаос, и верховная власть будет окончательно скомпрометирована. По сравнению с господами соболевцами декабристы покажутся шалунишками. И сейчас я поставлю перед вами задачу во всей ее головоломной полноте. Он энергично подытожил, рубя темноту взмахами белой перчатки: -- Соболева нужно уничтожить так, чтобы для широкой публики его смерть выглядела естественной и не вызвала возмущения. Мы устроим ему пышные похороны, поставим памятник и даже назовем в его честь какой-нибудь корабль. Нельзя лишить Россию единственного национального героя. Однако в то же время Соболев должен умереть таким образом, чтобы его сообщники были деморализованы и лишились своего знамени. Оставшись героем в глазах толпы, он должен утратить этот ореол среди заговорщиков. Так что, сами видите, новичку такую задачу не выполнить. Скажите, выполнима ли она вообще? Впервые в голосе говорившего зазвучало нечто, похожее на неуверенность. Ахимас спросил: -- Как и когда я получу остаток суммы? Monsieur NN облегченно вздохнул. -- Когда Соболев выедет в Москву, у него будет при себе весь денежный фонд заговора -- около миллиона рублей. Подготовка переворота требует немалых расходов. Убив Соболева, вы заберете деньги себе. Надеюсь, с _этой_ задачей вы справитесь без труда? -- Сегодня по русскому стилю 21 июня. Вы говорите, переворот назначен на начало июля. Когда Соболев выезжает в Москву? -- Завтра. Самое позднее -- послезавтра. И пробудет там до 27-го. Потом заедет к себе в рязанское имение и оттуда сразу в Петербург. Нам известно, что встречи с генералами у него назначены на 25-ое, 26-ое и 27-ое. Из Петербурга в Москву для этого специально приедут... Впрочем, не буду называть лишних имен. Без Соболева эти люди неопасны. Со временем мы тихо, без огласки отправим их в отставку. Но все же лучше, чтобы Соболев с ними встретиться не успел. Мы не хотим, чтобы заслуженные генералы запятнали себя государственной изменой. -- В ваших обстоятельствах подобные нежности непозволительны, -- не удержался от резкости Ахимас. Задача и без дополнительного ужесточения сроков была непростой. -- Вы хотите, чтобы я сделал дело до 25 июня, то есть даете мне всего три дня. Маловато. Постараюсь, но не обещаю. В тот же день Ахимас, расплатившись, отпустил помощников -- в их услугах он больше не нуждался. Сам же ночным поездом выехал в Москву. 4 По классификации, некогда разработанной Ахимасом, задача относилась к четвертой, самой высокой категории сложности: замаскированное убийство знаменитости в максимально сжатые сроки с дополнительными условиями. Трудностей было три. Первая: сильная, преданная охрана. Вторая: имитация естественной смерти. Третья: смерть должна в глазах широкой публики выглядеть пристойной, а в глазах узкого круга посвященных постыдной. Интересно. Ахимас удобно расположился на бархатном диванчике купе первого класса, предвкушая плодотворную мыслительную работу. Десяти часов дороги должно было хватить. Спать необязательно -- при необходимости он мог обходиться без сна и трое, и четверо суток. Спасибо дяде Хасану и его выучке. Also, der Reihe nach [Итак, по порядку, (нем.)]. Он достал сведения, предоставленные по его просьбе заказчиком. Здесь было полное досье на Соболева, как видно, подбиравшееся не один год: подробная биография с послужным списком, пристрастия, связи. Никаких полезных причуд, за которые можно было бы уцепиться, не обнаружилось -- не игрок, не опиумист, не запойный пьяница. В личностной характеристике преобладало слово "отличный": отличный наездник, отличный стрелок, отличный биллиардист. Ладно. Ахимас перешел к графе "пристрастия". Пьет умеренно, предпочитает "шато-икем", курит бразильские сигары, любит русские романсы, в особенности "Рябину" (сочинение г-на И.Сурикова). Так-так. "Интимные привычки". Увы, тут ждало разочарование. Не педераст, не последователь маркиза де Сада, не педофил. В прошлом, правда, известный ловелас, однако в последние два года хранил верность любовнице, учительнице минской женской гимназии Екатерине Головиной. Есть сведения, что месяц назад предложил ей узаконить отношения, но Головина по неизвестной причине ответила отказом, и отношения пресеклись. Так, тут что-то есть. Ахимас задумчиво посмотрел в окно. Взял следующий документ. Имена и характеристики офицеров свиты Соболева. Люди по большей части боевые, бывалые. В поездках генерала сопровождает никак не меньше семи-восьми человек. В одиночку Соболев никуда не ходит. Это нехорошо. Еще хуже было то, что принимаемую генералом пищу проверяли, причем не один, а двое: старший ординарец есаул Гукмасов и личный камердинер. Однако изобразить естественную, не вызывающую подозрений смерть можно только при помощи яда. Несчастный случай не годится -- это всегда дурно пахнет. Как дать объекту яд, минуя проверку? Кто ближе Соболеву, чем ординарец и камердинер? Получалось, что никто. В Минске у объекта была пассия, уж из ее-то рук он, наверно, ел без проверки. Но отношения прерваны. Однако стоп. Мысль в правильном направлении. Ближе всего к мужчине может подобраться женщина, даже недавняя знакомая. Естественно, при условии, что они вступили в связь. Тут уж адъютантам с камердинерами придется подождать за дверью. Так, когда Соболев порвал с любовницей? Месяц назад. Стало быть, оголодал -- на маневрах ему было не до амуров, да и сообщили бы в сводке. Мужчина он полнокровный, в самом соку. Опять же затевает рискованное дело, которое неизвестно чем для него закончится. Ахимас прищурился. Напротив сидела дама с сыном-кадетом, вполголоса уговаривала вести себя прилично и не вертеться. -- Ты ведь видишь, Серж, этот господин работает, а ты капризничаешь, -- сказала дама по-французски. Мальчик посмотрел на аккуратного блондина в добротном сером пиджаке. Разложил на, коленях какие-то скучные бумаги и губами шевелит, немчура. Немчура взглянул на кадета исподлобья и неожиданно подмигнул белесым глазом. Серж набычился. У прославленного Ахилла есть пята, и не слишком оригинальная, пришел к заключению Ахимас. Нечего мудрить и изобретать порох. Чем проще, тем верней. Логическая схема выстроилась сама собой. 1) Женщина -- самая подходящая приманка для крепкого, уставшего от воздержания мужчины Соболевского склада. 2) Через женщину проще всего дать объекту яд. 3) Разврат в России считается делом постыдным и уж во всяком случае недостойным национального героя. Если герой умер не на поле брани или хотя бы не на больничном ложе, а испустил дух на ложе порока, с любовницей, а еще лучше со шлюхой, это, по русским понятиям a) неприлично, b) комично, c) просто глупо. Героям такого не прощают. Остальное сделает свита. Адъютанты в лепешку расшибутся, чтобы утаить неблаговидные обстоятельства смерти Белого Генерала от публики. Однако среди своих, среди заговорщиков, слух разнесется мигом. Трудно идти против императора без вождя, да еще, если вместо рыцарственного знамени над головой развевается запятнанная простыня. И Белый Генерал перестанет быть для своих приверженцев таким уж белым. Что ж, метод определился. Теперь техника. В чемодане среди прочих полезных вещей у Ахимаса имелся неплохой подбор химикатов. В данном случае идеально подходил экстракт сока амазонского папоротника. Двух капель бесцветной и почти безвкусной жидкости было достаточно, чтобы при незначительном учащении сердцебиения у здорового человека произошел паралич дыхания и разрыв сердечной мышцы. Смерть при этом выглядела совершенно естественно, никому и в голову не пришло бы заподозрить отравление. В любом случае, уже через два-три часа обнаружить следы яда было невозможно. Средство было надежное, неоднократно опробованное. Последний раз Ахимас воспользовался им в позапрошлом году, выполняя заказ одного лондонского шалопая, пожелавшего избавиться от дяди-миллионера. Операция была проведена просто и изящно. Любящий племянник устроил обед в честь дорогого родственника. Среди гостей был и Ахимас. Он сначала выпил со стариком отравленного шампанского, а потом, улучив момент, шепнул миллионеру, что племянничек хочет его извести. Дядя побагровел, схватился за сердце и рухнул, как подкошенный. Смерть произошла на глазах у дюжины свидетелей. Ахимас вернулся в гостиницу медленным, размеренным шагом -- чтобы дать отраве время рассосаться и ослабнуть. Объект был пожилым человеком с неважным здоровьем. Опыт показывал, что на сильного, молодого мужчину препарат действует, когда биение пульса достигает 80-85 ударов в минуту. Стало быть, вопрос звучал следующим образом: разгонится ли кровь у героического генерала в момент любовной страсти до 85 ударов? Ответ: непременно разгонится, на то она и страсть. Особенно, если предмет страсти окажется достаточно знойным. Оставался пустяк -- найти подходящую кокотку. 5 В Москве, согласно инструкции, Ахимас остановился в новой фешенебельной гостинице "Метрополь" под именем купца Николая Николаевича Клонова из Рязани. По номеру, полученному от monsieur NN, протелефонировал московскому представителю заказчика, которого было велено называть "господин Немо". Эти нелепые прозвища уже не казались Ахимасу смехотворными -- видно было, что здесь не шутят. -- Слушаю, -- прошелестел голос в трубке. -- Это Клонов, -- сказал Ахимас в переговорное устройство. -- Мне нужен господин Немо. -- Слушаю, -- повторил голос. -- Передайте, чтобы мне срочно доставили словесный портрет Екатерины Головиной. Ахимас еще раз повторил имя любовницы Соболева и разъединился. М-да, конспираторы из защитников престола неважные. Ахимас взял у кельнера телефонный справочник и посмотрел, что за абонент числится под номером 211. Надворный советник Петр Парменович Хуртинский, начальник секретной канцелярии московского генерал-губернатора. Неплохо. Через два часа курьер доставил в гостиницу запечатанную депешу. Телеграмма была короткой: "Блондинка, серо-голубые глаза, нос с небольшой горбинкой, худощавая, стройная, рост два аршина четыре вершка, бюст небольшой, талия тонкая, на правой щеке родинка, на левой коленке шрам от падения с лошади. NN" Про левую коленку и родинку было лишнее. Главное, что определился типаж: худосочная блондинка небольшого роста. -- Скажи-ка, любезный, тебя как звать? Нумер 19-ый смотрел на кельнера как-то неопределенно, словно бы смущаясь. Служителю, человеку бывалому, этот тон и выражение были очень хорошо знакомы. Он убрал с лица улыбку, чтобы не смущать постояльца излишней понятливостью, и ответил: -- Тимофей, ваше степенство. Не будет ли каких поручений? 19-ый (по книге -- купец первой гильдии из Рязани) отвел Тимофея от конторки к окну, сунул рублевик. -- Скучно мне, братец. Одиноко. Как бы того... скрасить. Купец захлопал белобрысыми ресницами, порозовел. Приятно иметь дело с таким деликатным человеком. Кельнер развел руками: -- Чего же проще, сударь. У нас в Москве веселых барышень в избытке-с. Прикажете адресок подсказать? -- Нет, не надо адресок. Мне бы какую-нибудь особенную, чтоб с понятием. Не люблю я дешевых-то, -- воспрял духом рязанец. -- Есть и такие. -- Тимофей принялся загибать пальцы. -- В "Яре" поет Варя Серебряная -- авантажная девица, со всяким не пойдет. Имеется мамзель Карменсита, очень современная особа, с ней по телефону договариваются. В "Альпийской розе" поет мамзель Ванда, с исключительным разбором барышня. Во Французской оперетке танцорки две, Лизетт и Анизетт, оченно популярны-с. Теперь среди актрисок... -- Вот-вот, мне бы актрису, -- оживился 19-ый. -- Только на мой вкус. Я, Тимофей, дебелых не уважаю. Мне бы стройненькую, с талией, умеренного росточка и чтоб непременно блондинка. Кельнер подумал и приговорил: -- Тогда получается, что Ванда из "Розы". Блондинка и тоща. Но успех имеет. Остальные по большей части в теле. Ничего не поделаешь, сударь, мода-с. -- Расскажи-ка мне, что за Ванда такая. -- Немка. Обхождения благородного, себя ценит дорого. Живет одна, в номерах "Англия", с отдельным входом. Может себе позволить-с -- по пятьсот целковых за удовольствие берет. И переборчива, только с тем идет, кто понравится. -- Пятьсот целковых? Однако! -- Купец, похоже, заинтересовался. -- А где бы мне, Тимофей, на эту Ванду посмотреть? Что за "Альпийская роза" такая? Кельнер показал в окно: -- Да здесь, близехонько, на Софийке. Почитай, каждый вечер поет. Ресторанчик не особенный, с нашим или хоть со "Славянским базаром" никакого сравнения-с. Больше, извиняюсь, немчура ходит. А наши-, русские, разве на Ванду поглазеть. Ну, и кто с серьезными намерениями -- ангажировать. -- И как же ее ангажируют? -- Тут свое обхождение, -- с удовольствием принялся описывать Тимофей. -- Надобно ее сначала за стол пригласить. Но так подозвать -- не сядет. Перво-наперво букетик фиалок послать, да обернуть сотенной. Мамзель на вас издали поглядит. Если сразу не понравитесь -- сотенную назад пришлет. А коли не вернула, значит, подсядет. Но это еще полдела-с. Может присесть, поболтать о том, о сем, а после все равно откажет. И сотню уж не вернет, раз время потратила. Говорят, она этими отказными сотнями больше, чем пятисотенными зарабатывает. Так уж она себя поставила, эта самая Ванда. * * * Вечером Ахимас сидел в "Альпийской розе", потягивал неплохое рейнское и приглядывался к певичке. Немочка и в самом деле была хороша. Похожа на вакханку. Лицо совсем не немецкое -- дерзкое, бесшабашное, зеленые глаза отливают расплавленным серебром. Ахимас очень хорошо знал этот особенный оттенок, встречающийся лишь у самых драгоценных представительниц женской породы. Не на пухлые губки и не на точеный носик, а на это переливчатое серебро падки мужчины, слепнут от неверного блеска, теряют разум. А каков голос! Ахимас, искушенный ценитель женской красоты, знал, что в голосе половина очарования. Когда он такой грудной и при этом чуть подернутый хрипотцой, будто прихваченный инеем или, наоборот, опаленный огнем, это опасно. Лучше, подобно Одиссею, привязаться к мачте, иначе утонешь. Не устоять бравому генералу против этой сирены, нипочем не устоять. Однако имелся некоторый запас времени. Нынче еще только вторник, Соболев прибудет в четверг, так что была возможность присмотреться к мадемуазель Ванде получше. За вечер ей посылали букеты дважды. Один, отправленный жирным купцом в малиновом сюртуке, Ванда вернула сразу, даже не прикоснувшись. Купчина тут же ушел, стуча сапогами и выражаясь по матери. Второй букет прислал гвардейский полковник с шрамом через щеку. Певица поднесла фиалки к лицу, банкноту спрятала в кружевной рукав, но к гвардейцу подсела нескоро и просидела с ним недолго. Ахимас не слышал, о чем они говорили, но закончилась беседа тем, что Ванда, запрокинув голову, рассмеялась, ударила полковника веером по руке и отошла. Гвардеец философски пожал золотопогонными плечами и некоторое время спустя послал еще один букет, но его Ванда сразу вернула. Зато, когда некий краснощекий блондин, явно уступавший отвергнутому офицеру по части импозантности, небрежно поманил гордячку пальцем, она себя ждать не заставила -- немедленно подсела к его столу. Блондин что-то лениво говорил ей, постукивая по скатерти короткими в рыжеватых волосках пальцами, а она слушала молча, без улыбки, дважды кивнула. Неужто сутенер, удивился Ахимас. Непохож. Однако в полночь, когда Ванда вышла из бокового подъезда (Ахимас караулил на улице) именно краснощекий поджидал Ванду на улице в коляске, и уехала она тоже с ним. Ахимас следовал сзади в одноместной коляске, предусмотрительно взятой напрокат в "Метрополе". Проехали по Кузнецкому мосту, свернули на Петровку. У большого углового дома с подсвеченной электричеством вывеской "Англия" Ванда и ее спутник сошли и кучера отпустили. Час был поздний, а это означало, что несимпатичный кавалер останется ночевать. Кто он, любовник? Но что-то вид у Ванды не слишком счастливый. Надо будет навести справки у "господина Немо". 6 Чтобы не рисковать и не тратить времени попусту, Ахимас не завернул фиалки в сотенный билет, а продел в колечко с изумрудом, купленное днем на Кузнецком. От денег женщина отказаться может, от дорогой безделушки никогда. Прием, разумеется, подействовал. Ванда с любопытством рассмотрела подарок, а затем столь же заинтересованно отыскала глазами дарителя. Ахимас слегка поклонился. Сегодня он был в английском смокинге и белом галстуке с бриллиантовой заколкой. По виду не то британский лорд, не то современный предприниматель -- новая космополитическая порода, начинавшая задавать тон в Европе и России. Вчерашнего бесцеремонного блондина, о котором Ахимас получил исчерпывающие (и весьма примечательные} сведения, в зале не было. Допев песенку, Ванда села напротив, заглянула Ахимасу в лицо и вдруг сказала: -- Какие глаза-то прозрачные. Будто ручей. От этой фразы у Ахимаса почему-то на миг сжалось сердце. Возникло некое смутное, ускользающее воспоминание из тех, что французы называют deja vu. Он чуть нахмурился. Глупости какие, уж Ахимаса Вельде женскими хитростями на крючок не подцепить. -- Купец первой гильдии Николай Николаевич Клонов, председатель Рязанского коммерческого общества, -- представился он. -- Купец? -- удивилась зеленоглазая. -- Не похожи. Скорей моряк. Или разбойник. Она хрипловато рассмеялась, и Ахимасу второй раз стало не по себе. Никто и никогда еще не говорил ему, что он похож на разбойника. Он должен выглядеть заурядно и добропорядочно -- таково непременное условие профессии. А певичка между тем продолжала удивлять. -- И выговор у вас не рязанский, -- насмешливо обронила она. -- Вы часом не иностранец? В речи у Ахимаса и в самом деле, кажется, имелся легчайший, почти неразличимый акцент -- некоторая нерусская металличность, сохранившаяся с детства, но чтобы расслышать ее, требовалась незаурядная тонкость слуха. Тем более удивительно было услышать такое от немки. -- Я долго жил в Цюрихе, -- сказал он. -- Там у нашей компании представительство. Русский лен и ситец. -- Ну, и чего вы от меня хотите, швейцарско-рязанский коммерсант? -- как ни в чем не бывало продолжила женщина. -- Совершить со мной коммерцию? Я угадала? Ахимас успокоился -- певичка просто кокетничала. -- Вот именно, -- сказал он серьезно и уверенно, как всегда говорил с женщинами этого типа. -- У меня к вам деловое конфиденциальное предложение. Она расхохоталась, обнажив мелкие ровные зубы. -- Конфиденциальное? Красиво излагаете, мсье Клонов. Мне обычно и делают исключительно конфиденциальные предложения. Вот это Ахимас вспомнил: то же самое и примерно в таких же словах он ответил неделю назад "барону фон Штайницу". Поневоле улыбнулся, но тут же вновь заговорил серьезно: -- Это не то, что вы думаете, сударыня. Рязанское коммерческое общество, председателем которого я имею честь состоять, поручило мне сделать какой-нибудь дорогой, необычный подарок одному нашему земляку, человеку заслуженному и знаменитому. Я могу выбрать подарок на свое усмотрение, но наш земляк должен непременно остаться доволен. У нас в Рязани очень любят и чтут этого человека. Подарок мы желаем сделать деликатно, без навязчивости. Даже анонимно. Он и не узнает, что деньги были собраны купечеством его родной Рязани по подписке. Я долго думал, чем бы одарить счастливца, которому судьба дала абсолютно все. А потом увидел вас и понял, что самый лучший дар -- такая женщина, как вы. -- Удивительно, но она покраснела. -- Как вы смеете! -- Глаза так и вспыхнули. -- Я не вещь, чтобы меня дарить! -- Не вас, мадемуазель, а всего лишь ваше время и ваше профессиональное мастерство, -- сурово произнес Ахимас. -- Или меня ввели в заблуждение и вы не торгуете своим временем и искусством? Она смотрела на него с ненавистью. -- Да знаете ли вы, купец первой гильдии, что достаточно одного моего слова, и вас выкинут отсюда на улицу? Он улыбнулся одними губами. -- Меня еще никто никогда на улицу не выкидывал, сударыня. Уверяю вас, это совершенно исключено. Наклонился вперед и, глядя прямо в искрящиеся бешенством глаза, сказал: -- Быть куртизанкой наполовину невозможно, мадемуазель. Лучше уж честные деловые отношения: работа в обмен на деньги. Или вы занимаетесь своим ремеслом ради удовольствия? Искорки потухли, широкий, чувственный рот покривился в горькой усмешке. -- Какое там удовольствие... Закажите-ка мне шампанского. Я только шампанское пью" иначе в моем "ремесле" нельзя -- сопьешься. А петь сегодня больше не буду. -- Ванда подала знак официанту, и тот, видимо, зная ее привычки, принес бутылку "клико". -- Вы правы, господин философ. Быть продажной наполовину -- только себя обманывать. Она выпила бокал до самого дна, но снова наполнить его не позволила. Все шло благополучно, и Ахимаса тревожило только одно: на него, вандиного избранника, со всех сторон пялились. Но ничего, он покинет ресторан в одиночестве, его сочтут очередным неудачником и сразу же забудут. -- Со мной редко так разговаривают. -- От шампанского взгляд певички не прояснился, а напротив стал грустным. -- Больше лебезят. Сначала. А потом говорят "ты" и манят в содержанки. Знаете, чего я хочу? -- Знаю. Денег. Свободы, которую они дают, -- рассеянно обронил Ахимас, додумывая детали последующих действий. Она потрясенно уставилась на него. -- Откуда вы знаете? -- Сам таков, -- коротко ответил он. -- Так сколько вам нужно денег, чтоб вы наконец почувствовали себя свободной? Ванда вздохнула. -- Сто тысяч. Я давно это высчитала, еще когда дурочкой была и уроками музыки перебивалась. Не буду про это... Неинтересно. Я долго в бедности жила, почти в нищете. До двадцати лет. А потом решила: все, хватит. Стану богатой и свободной. Три года с тех пор прошло. -- И как, стали? -- Еще столько же и стану. -- Стало быть, тысяч пятьдесят уже есть? -- усмехнулся Ахимас. Певичка ему определен по нравилась. -- Есть, -- засмеялась она, но уже без горечи и вызова, а задорно, как пела свои парижские шансонетки. Это ему тоже понравилось -- что не упивается жалостью к себе. -- Могу сократить вашу каторгу по меньшей мере на полгода, -- сказал он, поддевая серебряной вилочкой устрицу. -- Общество собрало на подарок десять тысяч. По выражению вандиного лица Ахимас понял, что она не в том настроении, чтобы рассуждать хладнокровно, и сейчас пошлет его к черту вместе с десятью тысячами, а потому поспешил добавить: -- Не отказывайтесь, будете жалеть. К тому же вы не знаете, о ком идет речь. О, мадемуазель Ванда, это великий человек, такой человек, за ночь с которым многие дамы, причем из самого хорошего общества, сами заплатили бы немалые деньги. Он замолчал, зная, что теперь она не уйдет. Еще не родилась женщина, у которой гордость была бы сильнее любопытства. Ванда сердито смотрела исподлобья. Потом не выдержала, фыркнула: -- Ну говорите же, не томите, змей рязанский. -- Сам генерал Соболев, несравненный Ахиллес и рязанский помещик, -- с важным видом произнес Ахимас. -- Вот кого я вам предлагаю, а не какого-нибудь купчину с брюхом до коленок. Потом, в свободной жизни, еще мемуар напишете. Десять тысяч да Ахиллес в придачу -- по-моему, неплохо. По лицу певички было видно -- колеблется. -- И еще кое-что вам предложу, -- уже совсем тихо произнес, даже прошептал Ахимас. -- Могу раз и навсегда избавить вас от общества герра Кнабе. Если, конечно, пожелаете. Ванда вздрогнула. Спросила испуганно: -- Кто ты, Николай Клонов? Ты ведь не купец? -- Купец-купец. -- Он щелкнул пальцами, чтобы подали счет. -- Лен, ситец, парусина. По поводу моей осведомленности не удивляйтесь. Общество поручило мне важное дело, а в делах я люблю доскональность. -- То-то ты вчера так пялился, когда я с Кнабе сидела, -- неожиданно сказала она. Наблюдательна, подумал Ахимас, еще не решив, хорошо это или плохо. И то, что стала говорить ему "ты", тоже требовало осмысления. Что будет удобнее -- доверительность или дистанция? -- А как ты можешь меня от него избавить? -- жадно спросила Ванда. -- Ты ведь даже не знаешь, кто он... -- И, словно спохватившись, перебила сама себя. -- С чего ты вообще взял, что я хочу от него избавиться? -- Дело ваше, мадемуазель, -- пожал плечами Ахимас, решив, что дистанция в данном случае эффективнее. -- Ну так что, согласны? -- Согласна. -- Она вздохнула. -- Что-то мне подсказывает: от тебя все равно не отвяжешься. Ахимас кивнул: -- Вы очень умная женщина. Завтра сюда не приезжайте. Вечером, часов с пяти, будьте у себя. Я заеду к вам в "Англию", мы обо всем окончательно договоримся. И уж постарайтесь быть одна. -- Я буду одна. -- Она смотрела на него как-то странно, он не понимал, что означает этот взгляд. Внезапно спросила: -- Коля, а ты меня не обманешь? Даже не сами слова -- интонация, с которой они были произнесены, вдруг показались Ахимасу до замирания сердца знакомыми. И он вспомнил. В самом деле -- deja vu. Это уже было. То же самое сказала когда-то Евгения, двадцать лет назад, перед ограблением железной комнаты. И про прозрачные глаза -- то