вроде бы есть. -- Спасибо, Батя! Говоров повернулся, посмотрел на своих близких, подольше задержав взгляд на жене, выделяя ее среди всех прочих, благодаря этим взглядом за долгие годы счастья. Все поняв, женщина горько зарыдала, но тут же взяла себя в руки и замолкла, не отрывая глаз от умирающего мужа. А взгляд Порфирия Сергеевича становился все более мутным, казалось, он уже никого не видит, но вдруг он поднял слабую руку, положил ладонь Савелию на голову, словно благословляя, а потом бессильно уронил руку, но Савелий успел задержать ее, прижался к ней губами: рука была теплой, еще живой. -- Умер Батя! -- тихо произнес Савелий с горечью и поднялся. -- Порфирий Сергеевич просил остаться только родных, но просил их не плакать, не грустить и поставить на прощание его любимую песню Высоцкого... -- Я уже приготовила, -- прошептала дочь Порфирия Сергеевича, вставляя кассету в магнитофон. И неожиданно зазвучал голос Говорова: казалось, он раздается с того света. Это было так страшно, что многие вздрогнули. "Не ожидали? -- Порфирий Сергеевич заразительно рассмеялся, заставив всех улыбнуться сквозь слезы. -- Ладно, не сердитесь на старика: этой мой последний розыгрыш! Никаких напутствий и пожеланий говорить не буду: мой крестник вам все сказал. Живите долго, не торопитесь встретиться со мной, у нас еще Вечность впереди. -- Он весело повторил: -- Живите долго! Володя, давай!" И тут же комнату заполнил голос Высоцкого: "Истопи ты мне баньку по-белому..." Савелий покачал головой, низко поклонился своему земному учителю, потом выпрямился, подошел к неутешной вдове, обнял ее и прошептал: -- Вы о похоронах не волнуйтесь: мы, его ученики, все сделаем как надо! Как Батя хотел! Та безропотно кивнула, прекрасно понимая, что ее муж был не просто военным, но и наставником, у которого несчетное количество подопечных и учеников, и они ДОЛЖНЫ отдать ему почести и проститься с ним. -- Спасибо всем, -- сказала она и тихо добавила: -- Прошу исполнить последнюю волю покойного. Посторонние тихо вышли, оставив семью наедине со своим горем... Савелий и Воронов сели в машину и несколько минут молчали. -- Нужно позвонить Богомолову, -- сказал наконец Савелий, и Воронов тут же достал из кармана трубку сотового телефона. -- Константин Иванович? Это Савелий! -- Ты что, все еще пьян? -- спросил генерал. -- Забыл, как тебя зовут? -- Богомолов рассердился: нельзя допускать такие проколы. -- Константин Иванович... -- снова начал Савелий. -- Что случилось? Савелий помолчал немного и наконец собрался с духом. -- Батя умер. -- Филя?! -- вскрикнул Богомолов. -- Когда? -- Только что. -- Ты там? -- Да. -- Слава Богу! Он боялся, что не успеет благословить своего лучшего ученика. -- Когда он вам это сказал? -- Когда первый инфаркт получил. Ты в Америке был... Мощный старик! -- Генерал вздохнул. -- Жаль, что меня не было рядом... -- Именно так он и сказал: "Жаль, нет сейчас рядом еще одного близкого мне человека... Представляю, как Костя расстроится..." Просил извиниться за него, что не дождался, но и расстраивать не хотел... -- Вот чудак, -- с нежностью в голосе произнес Богомолов, опять вздохнул и спросил: -- Займешься похоронами? -- Конечно. -- Только не экономь, пожалуйста: я выделю из фондов Управления. -- Кладбище какое? -- Разве ты не знаешь? -- О чем? -- Филя из очень древнего дворянского рода. По мужской линии все были военными, а прадед при Бородинском сражении прямо из рук российского императора получил высочайшую награду... Да, все они достойно служили Отечеству! -- с гордостью за друга произнес Богомолов. -- Его прадед, дед и отец похоронены на Ваганьковском: у них даже фамильный склеп стоит, там же и его место есть. Он еще три года назад все оформил. Очень уж ему не хотелось лишние хлопоты доставлять своим близким. Высоцкий-то поет? -- Да, "баньку" он попросил. Напоследок такое учудил! -- Савелий усмехнулся и рассказал о последнем розыгрыше генерала Говорова. Они разговаривали с ним так, словно он был жив, просто находился не рядом с ними, а гдето в другом месте. Такое ощущение бывает всегда, когда не можешь примириться с тем, что близкий тебе человек ушел навсегда и ты уже никогда не увидишь, как он улыбается, не услышишь его голос. Никогда. НИКОГДА! Какое безысходное слово! -- Странно, -- сказал Богомолов. -- Разумом понимаешь, что человека уже нет в живых, а сердце никак не хочет с этим смириться, и все кажется, что сейчас откроется дверь, войдет Филя и спросит: "Ну что, здорово я вас разыграл?" Богомолов будто "подслушал" мысли Савелия. -- Ладно. Михаил Никифорович все сделает, как нужно: пару-тройку дней генерал дома полежит, потом тело перевезут в Управление, для прощания. -- Генерал просил обойтись без этого, -- твердо проговорил Савелий. -- Как так? -- Богомолов растерялся. -- Не положено! -- Константин Иванович, нужно сделать ТАК, как ОН просил! -- настойчиво сказал Савелий. -- Да, но Говоров же военачальник, -- возразил Богомолов. -- Единственное, что Батя разрешил, так это воинский салют на кладбище, -- добавил Савелий, поразившись, что Батя оказался провидцем. -- Ладно, спасибо и на этом. Как ты понимаешь, наша встреча переносится на следующий день после похорон. Ребята поймут? -- Не только поймут, но и все будут на похоронах! -- уверенно ответил Савелий. -- Ладно, звони, если что. Как же все не вовремя... -- тихо сказал он. -- А смерть всегда приходит не вовремя. -- Я не о том. -- Вы не волнуйтесь, Константин Иванович, мы все успеем. Я правильно вас понял? -- Не сомневаюсь. Будь, сержант! -- До свидания, товарищ генерал. Савелий повернулся к Воронову. -- Переживает? -- спросил тот. -- Еще бы! Они же были давними друзьями. А ты знаешь, наш Батя, оказывается, из древнего и славного дворянского рода. У них даже фамильный склеп на Ваганьковском есть. -- Какая разница, где сгниют твои кости? -- неожиданно буркнул Воронов. -- Помнишь, у Шекспира? "Пред кем весь мир лежал в пыли -- торчит затычкою в щели!" За точность слов не ручаюсь, но смысл такой. -- Нет, братишка, я категорически с тобой не согласен. Костям, может, и все равно где гнить, но родным умершего человека, да просто друзьям, не все равно. И я уверен, что каждый человек в глубине души хотел бы, чтобы на его могилу приходило как можно больше людей и поминали его добрым словом долгие годы. -- Поминали -- да, но не надо делать из могилы место для преклонения. Или тебе привести для примера Мавзолей? -- Это совершенно разные вещи, -- возразил Савелий. -- Недавно я прочитал в какой-то газете, кажется в "Московском комсомольце", историю про то, как в русском селе были захоронены останки погибшего в Чечне русского солдата. И его мать почти каждый день ходила на эту могилку. А потом выяснилось, что останки эти, возможно, принадлежат совершенно другому солдату, и его мать не находит себе места, потому что не знает, где его похоронили, и не может пойти на его могилу и поплакать. Казалось бы, чего проще: проведи эксгумацию и все сразу же станет ясно. Однако все село встало против раскопок. Дескать, не надо тревожить прах. Но я уверен, что дело совсем в другом: они боятся, что там действительно не их сын и земляк. Где тогда они будут его поминать? -- А каково другой матери? -- недовольно процедил Воронов. -- А чего это ты? Ты же сам и сказал, что все равно, где костям гнить, -- подцепил его Савелий. -- Да нет, кажется, я погорячился. Я вдруг поставил себя на место этих матерей: предположим, мой сын погиб, а я не знаю, где лежат его кости. -- А если кремация? -- Что кремация? После нее остается прах. И вообще, чего ты ко мне прицепился? Я сам не знаю, что несу! Эта смерть просто выбила меня из колеи. -- Казалось, Воронов сейчас взорвется. -- Ладно, -- примирительно сказал Савелий. -- Куда поедем? К тебе или ко мне? -- Давай к нам. -- Может, позвонишь сначала Лане? -- Не могу! Я не знаю, что говорить. Позвони лучше ты! Немного подумав, Савелий пришел к выводу, что все-таки лучше предупредить Лану. Он решительно набрал номер. -- Привет, Лана! -- Хотя Савелий старался говорить бодрым тоном, она сразу же почувствовала неладное. -- Что случилось? Что-нибудь... с Андрюшей? -- с трудом выговорила Лана. -- Нет-нет, с нами все в порядке, -- тут же заверил Савелий. -- Говоров умер, -- выдохнул он. -- Когда? -- ахнула Лана и всхлипнула: этот человек очень много значил для нее. -- Только что. -- Вы у него? -- Нет, мы уже возвращаемся и скоро будем у вас. -- Я поняла. Все будет готово, я вас жду. Лана положила трубку и заметила в зеркале свое отражение. Как все-таки меняет человека горе! Человек сразу будто становится старше на несколько лет. И так холодно, так тошно, что видеть никого не хочется! А иногда наоборот -- боишься остаться один и готов искать сочувствия у первого встречного. Интересно, почему позвонил Савелий, а не Андрей? Наверное, его тоже подкосила эта внезапная смерть: он был так привязан к генералу. Но еще больше к нему был привязан Савелий. Порфирий Сергеевич был для него как родной отец. Они трогательно называли его Батей. Дана вздохнула и снова посмотрелась в зеркало: как ни странно, но воспоминания немного успокоили ее. -- Господи! -- Лана всплеснула руками. -- Чего ж я стою? Нужно стол накрыть, прибраться немного, себя привести в порядок... Помянутьто нужно по-человечески... Она бросилась на кухню и принялась хлопотать. Когда Савелий и Андрей пришли, стол уже был накрыт -- не на кухне, а торжественно, в комнате. -- Здравствуй, милая, -- тихо сказал Андрей. Лана нежно обняла его и стала похлопывать по спине, словно успокаивая ребенка. Потом помогла ему снять пальто и только после этого повернулась к гостю. -- Здравствуй! Прими мои искренние соболезнования. Я знаю, Говоров для тебя был как отец. -- Спасибо, Ланочка. -- Савелий хотел пожать ей руку, но Лана поцеловала его в щеку. Они говорили тихо, словно покойник находился рядом. -- Давайте помянем хорошего человека! -- Лана проводила их в комнату. Они сели за стол. Андрей быстро наполнил рюмки и встал. -- Лана права. Порфирий Сергеевич был хорошим человеком, замечательным просто! Этот человек никогда не проходил мимо чужой беды, всегда был справедлив, не боялся признавать своих ошибок. Внимания у него хватало для всех, кроме одного человека -- самого себя! Он нещадно эксплуатировал свое огромное сердце, отдавая его тепло родным, близким, своим ученикам, короче говоря, всем окружавшим его людям. Особенно трудно ему было в последнее время, когда он вышел на пенсию, а его попросили занять такой пост, где даже молодому и здоровому тяжело. Вот сердце и не выдержало. Этому боевому командиру пришлось погрязнуть в бюрократических дебрях, пробивать важные документы в буквальном смысле с боем. Это доконало его! -- Воронов помолчал, стиснув зубы до хруста, сдерживаясь, чтобы не заплакать. -- Я предлагаю выпить за этого человека, который навсегда останется в наших сердцах, и помянуть его минутой молчания! Лана с Савелием тоже поднялись, выпили, опустили головы и молча постояли немного. После этого они сели, немного закусили -- так же молча. Савелий вновь наполнил рюмки и поднялся. -- Боль утраты мы будем ощущать еще долго, и от этого, к сожалению, а может, и к счастью, никуда не деться. Для нас, его учеников, Порфирий Сергеевич был не просто учителем, не просто командиром, он действительно был для многих Батей! К нему, как к родному отцу, можно было прийти в любое время и поплакаться в жилетку, поделиться горем или радостью. Для каждого у Бати находилось доброе слово, совет или помощь. С его смертью действительно чувствуешь себя осиротевшим. Давайте же выпьем за то, чтобы мы, все его близкие, продолжали нести людям частичку доброты, которую он нам передал. Пусть земля ему будет пухом! Посидев за столом около часа, Савелий попрощался и ушел. Несмотря на "старые дрожжи", алкоголь нисколько не подействовал. Савелий ушел не потому, что хотел остаться в одиночестве. Он, как ни странно, не хотел быть с теми, кто прекрасно знал Порфирия Сергеевича. Он говорил о Говорове то, что те и так знали. А он должен был, рассказывая о Бате, заставить их восхищаться. Куда он мог поехать в такое позднее время? Только на базу. По пути Савелий набрал номер Олега. -- Не разбудил? -- спросил Говорков и не узнал собственный голос. -- Разбудил. Кто это? -- Твой "бешеный" друг. -- Рэкс? Что случилось? -- Батя умер. -- Батя?! Когда? -- Олег мгновенно проснулся. -- Полтора часа назад. -- Господи! Ты где? -- Я на Кутузовском, еду на базу. -- Я сейчас тоже туда подъеду! Они приехали почти одновременно. Увидев, что в "линкольне" Олега сидят еще двое, Савелий не удержался и спросил: -- Без охраны теперь не ездишь? -- Ребята, когда услышали, что умер генерал Говоров, сами напросились. А чего это не открывают? -- спросил он, кивнув на ворота. -- Потому и не открывают: такие тачки подьехали, а кто в них -- не видно. Нужно показаться. -- Савелий вышел из машины и помахал рукой, ворота туг же начали открываться. Машина въехала на территорию базы, и к ним вышел Матросов. -- Это что, проверка или соскучились по нам? -- весело спросил он Савелия. -- Батя умер, -- сказал Олег. -- Порфирий Сергеевич? Как же так? Я под его командованием два года пахал... Буквально с месяц назад звонил ему, он в гости звал, шутил еще... Господи! Такой человек! -- Матросов со скрежетом стиснул зубы. -- Ромка спит? -- спросил Савелий. -- Только что ушел. Сходить? -- Сам выйдет. Услышал же, наверное, шум моторов. -- Наверняка услышал, -- кивнул Александр. -- Надо же, такой человек умер! Ему же только-только шестьдесят исполнилось. Сердце? -- Да, не выдержало, -- вздохнул Савелий. -- Привет мужики! -- весело воскликнул Роман, выходя из здания. -- По какому случаю компания? -- Батя умер. -- Батя? Чей? -- нахмурился тот. -- Генерал Говоров. -- А, Говоров! Слышал о нем. Говорят, отличный мужик был. -- Роман покачал головой. -- Не то слово. -- Коли так, помянуть нужно! Идемте, я быстренько сварганю что-нибудь. -- Тебе помогут. -- Олег дал знак своим ребятам, и те принялись выгружать из машины сумки. Однако есть особо никто не стал, да и пили вяло. Ни Савелию, ни Олегу говорить о покойном не хотелось, а остальным было неловко: они не были с ним столь близки, как Олег и Савелий. Савелий вдруг наклонился к Вишневецкому и прошептал: -- Пойдем постреляем? Того не нужно было упрашивать: всякий раз, когда что-нибудь случалось и нужно было снять напряжение, "афганцы" брали в руки оружие и отправлялись стрелять. Не важно куда: в лес, в тир... Только для того, чтобы ощутить в руках холодную сталь, которая не раз спасала их в трудную минуту. В тяжелые моменты своей жизни они обращались к нему, словно оружие забирало в себя их боль, неуверенность, злость. В такие минуты их руки словно становились продолжением оружия. Похороны генерала Говорова, несмотря на его пожелания, были пышными и торжественными. Отправляться на кладбище решили из Управления, но когда тело привезли и начальство хотело, быстро выступив у гроба, везти его на кладбище, многочисленная толпа потребовала выставить гроб в актовом зале, чтобы все пришедшие могли проститься с генералом. Прощаться с генералом Говоровым пришли многие. Люди проходили мимо гроба, усыпанного цветами, кланялись, клали цветы и так проходили мимо, шепотом прощаясь и произнося последние слова благодарности. Людей было столько, что одного дня, конечно же, не хватило: люди шли и шли нескончаемым потоком. Казалось, что они приехали со всех концов бывшего Советского Союза: столько разных национальностей здесь было. Но всех их объединяла одна национальность, которую можно было распознать сразу по из выправке, по их стати, и национальность эта была ЗАЩИТНИК РОДИНЫ. На следующий день, когда людской поток стал понемногу уменьшаться, гроб с телом генерала установили на орудийный лафет, который в сопровождении военного оркестра и людской массы медленно двинулся по улицам Москвы в сторону Ваганьковского кладбища. И когда прохожие, пропустившие информацию о смерти генерала Говорова, спрашивали, кого хоронят, им отвечали: -- Хорошего человека! На кладбище, перед фамильным склепом славной русской семьи Говоровых, гроб установили над могилой на специальную механическую подставку. Позади гроба застыли в почетном карауле "голубые береты". Напротив была сооружена небольшая трибуна, с которой, строго по регламенту, выступали с прощальными речами крупные деятели российского государства, военачальники дальнего и ближнего зарубежья, специально приехавшие на похороны, сослуживцы генерала и близкие ему люди. Среди выступавших были и такие, кто хотел использовать эту трибуну, чтобы заработать политические очки, но их быстро приводили в чувство "афганцы", после чего люди эти тут же произносили: "Пусть земля ему будет пухом!" -- и мгновенно исчезали, не появившись потом даже на поминках, на которые допускались все, кто хотел прийти. После выступлений на трибуну поднялся генерал Богомолов и громко скомандовал: -- Взвод! В честь памяти генерала Говорова, одиночными, по команде, заряжай! -- В наступившей тишине громко проклацали автоматные затворы. -- Товсь!.. Пли!.. Пли!.. Товсь!.. Пли!.. И после каждого выстрела эхо разносилось по всему кладбищу: -- ...овсь-овсь-овсь... пли-пли-пли... ух-ух-ух... После того как гроб опустили в землю, Богомолов по просьбе Олега Вишневецкого объявил, что все желающие приглашаются на поминки, которые организовали "афганцы" из Ассоциации ветеранов "Герат". Для этих целей Олег арендовал ближайший Дворец культуры. Несмотря на то что еды и вина было вдоволь, да еще и дежурило несколько машин, готовых в случае чего сорваться и доставить все, что нужно, никто не напился. Помянув добрым словом генерала, люди расходились. После окончания всех официальных церемоний к Олегу, стоявшему рядом с Савелием и Вороновым, подошла вдова и низко поклонилась в пояс. -- Спасибо вам! От всей нашей семьи спасибо. -- Ну что вы, право... -- Растерявшись, Олег обнял ее за плечи. -- Прошу вас, если вдруг понадобится какая-то помощь, сразу звоните мне, всегда, в любое время. -- Спасибо, сынок! -- Она повернулась к Савелию, несколько минут смотрела на него, потом обняла и шепнула на ухо: -- А я тебя с самого начала узнала, Савушка* Но ты не бойся, я никому не скажу! -- потом отступилась от него, перекрестила и со вздохом сказала: -- Храни тебя Господь... Сережа! -- Сильная женщина, -- шепнул Савелию Воронов. -- Ты смотри, как держится! -- Его слова услышал и Олег Вишневецкий. -- Это сейчас. Виктория сказала, что мать всю ночь проплакала, -- заметил он. -- Я и говорю: сильная женщина, -- повторил Воронов. -- А ты чего Лану с собой не взял? -- спросил Савелий. -- Побоялся. Однажды она мне рассказывала, как ей стало плохо на похоронах ее знакомого, да так, что пришлось "скорую" вызывать. Она очень близко к сердцу все принимает. -- Тогда конечно. Тебя подбросить до дома? -- предложил Савелий. -- Как? А я думал, ты к нам поедешь. Лана пригласила и тебя, и Олега. -- Только при одном условии, -- тут же вставил Олег. -- Говори! -- В моем распоряжении самое большее час. Потом у меня очень важные переговоры... -- Перехватив взгляд Воронова, добавил: -- Которые нельзя перенести. -- А ты братишка? -- Я тоже на часок! -- Савелий согласился, чтобы не расстраивать Воронова. Сейчас, после того, что он испытал за эти дни, после того, как на его глазах опустили гроб с телом Бати в землю, к нему наконец пришло осознание, что Батя действительно умер. Эта страшная мысль настолько поразила его, что хотелось остаться одному. И ни с кем не общаться, даже с самыми близкими друзьями. Сейчас ему хотелось остаться одному, взять в руки оружие и стрелять. Просто стрелять... стрелять... стрелять и ни о чем не думать. Переосмысление На следующий день после похорон Савелий и Воронов, встретившись в условленном месте, поехали на конспиративную квартиру, где их должен был ждать Богомолов. Однако накануне, как и договорились, после похорон они поехали к Воронову и действительно пробыли там около часа. Лана сделала кутью. Через час Олег и Савелий извинились перед хозяевами и удалились. Олег отправился на деловую встречу, а Савелий, долго не раздумывая, вернулся на базу. Во время похерен, креме дежурных, Никифора и Дениса, на базе никого не было. Остальные вернулись с кладбища подавленные. Вероятно, некоторые из ребят впервые задумались о бренности жизни на земле и о том, что главное -- оставить после себя что-то такое, отчего родные и друзья будут вспоминать о тебе с добротой и благодарностью. Вернувшись, Савелий уединился с Гадаевым. -- Хочешь сказать, что мне пора отправляться на родную землю? -- задумчиво спросил Михаил. -- Угадал. -- Савелий помолчал немного, затем вытащил из кармана листок -- ксерокопию допроса чеченского боевика, протянул Михаилу. -- Что это? -- Почитай! Михаил прочитал всего несколько слов, и глаза его начали наливаться злостью. Он сжал кулаки и грохнул по столу. Потом закончил читать, некоторое время сидел молча, пытаясь успокоиться. -- Где эта мразь? -- На пересылке. -- Окрестили уже? -- Да, восемь лет строгого режима. -- Восемь? Всего восемь лет?! -- Мы с тобой не знаем всех материалов дела, -- мягко произнес Савелий и добавил: -- У меня такое впечатление, что для тебя это не новость. -- Да, не новость, я был уверен, что его убили. Только фактов не было. Ну, гады, мамой клянусь, каждый из них ответит головой за смерть Ясы Гадаева! Савелий подумал, что убийцам придется тяжко: этот парень слов на ветер не бросал. Но как бы эти чувства не помешали их операции! -- Ты не беспокойся за меня: сначала -- общественное, а потом личное. Покончим с делом, и я примусь за своих кровных врагов. -- Может быть, вместе? -- неожиданно предложил Савелий. -- Спасибо, конечно, но не обижайся: это мое личное дело. Я сам должен разобраться с ними. Сам! -- Михаил сложил лист с текстом допроса и хотел сунуть в карман, но Савелий остановил его: -- Извини, Миша, но это не слишком разумная идея. Попади случайно этот листок не в те руки и... -- Он покачал головой. -- Уверен, эти фамилии ты и так не забудешь. -- Ты прав, -- после некоторых колебаний согласился Гадаев, еще раз пробежал глазами листок и вернул его Савелию. -- Не забуду! -- как клятву произнес он. -- А теперь поговорим о деле. Во-первых... -- Савелий достал из сумки спутниковый телефон. -- Постарайся сохранить его: государственное имущество! -- пошутил он. -- Сохраню, -- серьезно заверил Михаил. -- Как думаешь, сколько тебе понадобится времени, чтобы выйти на след? -- Не могу сказать точно, но уверен, что позвоню до вашего отъезда из Москвы. Кстати, куда звонить? -- Вот номер -- запомни. -- Савелий записал номер на листке, Гадаев несколько раз повторил его и вернул Савелию. -- Можно спросить не по делу? -- спросил Михаил. -- Конечно. -- Я наблюдал за тобой на похоронах и видел, как ты был спокоен, словно хоронил чужого человека. Как тебе удается так справляться со своими чувствами? -- Удается? Вряд ли, -- усмехнулся Савелий. -- Просто я вдруг стал еще больше гордиться моим Батей. И как можно не гордиться, когда видишь, сколько людей пришли с ним прощаться! Как бы я хотел, чтобы и на мои похороны пришло много людей! -- К тебе -- придут, -- уверенно заявил Михаил. -- Откуда ты знаешь? -- Потому что ты живешь не для себя, а для других. Можно еще привести много других аргументов, но этот, пожалуй, самый главный. Долго еще вспоминал Савелий этот разговор, глубоко запавший ему в душу. Как оставить после себя хорошую память? До этой тяжелой утраты Савелий был уверен, что его группа, как и он сам, конечно, готова к началу операции "Горный воздух", но эта уверенность куда-то вдруг исчезла, и на встречу с Богомоловым он ехал с твердым намерением выпросить еще пару дней, чтобы самому как можно ближе познакомиться с Чечней: Генерал Богомолов, едва поздоровавшись, в упор уставился на Савелия, после чего спросил осторожно: -- До сих пор переживаешь? -- Да, щемит здесь что-то. -- Савелий прижал руку к груди. -- Не думаю, что Сергеичу понравилось бы. Не надо раскисать. Жизнь продолжается! -- Я и не собираюсь раскисать, -- возразил Савелий. -- Просто братишка ударился в размышления, -- с еле заметной улыбкой пояснил Воронов, но Богомолов воспринял это серьезно. -- В размышления? О чем, если не секрет? -- Хочу выпросить у вас еще пару дней на подготовку, -- сказал Савелий. -- На подготовку? Какую? -- чуть не хором спросили Богомолов и Воронов, удивленно глядя на Савелия. -- Во-первых, надо поработать над крупномасштабной картой Чечни, во-вторых, просмотреть как можно больше видеоматериалов. -- Савелий говорил уверенно, поскольку заранее подготовился к вопросам. -- Каких видеоматериалов? -- Любых, связанных с Чечней. -- А карта зачем? Ведь в вашей группе есть люди, отлично знающие Чечню. Да и я давал вам кое-какие карты... -- Этого мало. -- Хорошо, тебе виднее, -- согласился Богомолов и пожал плечами. -- Часа на карту хватит? -- Вполне. -- Хорошо. -- Богомолов взял трубку сотового телефона и набрал номер. -- Миша, зайди в спецотдел, пусть Скворцов возьмет карту "НОЛБ-НОЛЬ" по объекту "В", и привези капитана сюда вместе с картой... Под мою ответственность! Дверь открою я, он отдаст мне карту и будет ждать до тех пор, пока я ее не верну, после чего ты отвезешь его обратно. Нет, еще не все: у Сергеева возьми на свое имя все видеокассеты, связанные с объектом "В" и тоже захвати их сюда... Ты думаешь? -- Он поморщился, прикрыл трубку рукой. -- Говорит, что там может быть очень много видеоматериалов. -- Пусть возьмет три-четыре кассеты, -- попросил Савелий. -- Миша, три-четыре кассеты сам выбери!.. Нет-нет, видеомагнитофон здесь есть. И побыстрее! -- Богомолов отключил трубку, взглянул на Савелия и укоризненно покачал головой. -- Весь рабочий график мне ломаешь. -- А зачем вам здесь оставаться? Вы можете заниматься своими делами. -- Шустрый какой! Карта, которую сейчас привезут, секретная, штабная, со всеми цифрами, датами, и капитан, который ее привезет, не имеет права ее даже из рук выпускать: только под мою ответственность. -- Понял, постараюсь в полчаса уложиться, -- пообещал Савелий. -- А почему под грифом "В", а не "Ч"? -- спросил Воронов. -- Это же элементарно, Ватсон, -- сказал Савелий. -- Чтобы непонятно было, иначе каждый сразу поймет, что "Ч" -- это Чечня. А "В" наверняка потому, что "война", не так ли, товарищ генерал? -- Вы абсолютно правы. Холме, -- усмехнулся Богомолов. -- Надеюсь, кассеты не засекречены? -- Как сказать... -- протянул генерал. -- Было бы очень нежелательно их потерять... Посмотрите и положите в сейф, -- кивнул генерал на огромную картину на стене. -- Я дверцу оставлю открытой, и вы ее просто захлопните. Да, чтобы не забыть: вот документы вашей группы. Все сделано так, как вы просили. -- Он достал из "дипломата" пакет и положил на стол. Не успели Савелий с Вороновым ознакомиться с документами, как в дверь позвонили, генерал вышел и вскоре вернулся с кассетами и картой. -- Рокотов привез более десяти часов записи -- пять кассет: две записаны нашими сотрудниками, одна любительская, одна с документальными фильмами, сделанными Пресс-службой МВД, и одна трофейная, правда, не переведенная. Достаточно? -- Более чем достаточно. -- Действительно, -- недовольно буркнул Воронов, взглянув на часы. -- Андрюша, я тебя не заставляю смотреть все. Как надоест, так и дуй к своей женушке. -- Так я и сделаю. Можешь не сомневаться, -- невозмутимо сказал Воронов. Как и обещал Савелий, на знакомство с картой ушло не более получаса. Воронов, проглядев ее, махнул рукой. -- Что толку сейчас смотреть? Нам бы такую с собой взять! -- Примерно такая будет, -- улыбнулся генерал. -- Господи! -- тяжело вздохнул Савелий. -- Смотрю на эту карту и удивляюсь. -- Чему? -- спросил Богомолов. -- Вот! Здесь кучка боевиков, там кучка... Каждый район Чечни расписан не только с точным указанием расположения той или иной группы продудаевски настроенных боевиков -- указан даже командир, численность. И при таком количестве военных, брошенных в Чечню, внутренних войск, милиции не удается их уничтожить? Как же нужно стараться для этого? Не понимаю! Да если бы мы в Афгане располагали такими сведениями, то война бы закончилась, не успев начаться. -- Савелий говорил ровно, словно размышляя вслух. -- Ну знаешь! -- рассердился вдруг Богомолов. -- От меня-то ты что хочешь услышать? Меня, слава Богу, в Чечню воевать не посылали! -- А я с вас и не спрашиваю за то, что мы, то есть российские солдаты, оказались в таком дерьме, что Афган после Чечни кажется простой шалостью, -- нахмурился Савелий. -- Это был риторический вопрос. -- А я, с твоего позволения, все-таки выскажу свое мнение, -- продолжал возмущенно Богомолов. -- Ты позволишь? Савелий пожал плечами, понимая, что генерал сейчас не захочет ничего слушать, пока не выпустит пар и не выскажется. -- Вот спасибо, -- процедил Богомолов с сарказмом. -- Кто-то, очень хитрый и ловкий из ближайшего окружения Президента, подставил его, и Чечня останется в биографии Президента и в истории России самым черным пятном. И, конечно же, это не война, а пародия на войну, и Президент выглядит самым настоящим клоуном, не способным руководить ни своим окружением, ни, тем более, российской армией! -- Казалось, сейчас генерал нарочно себя распаляет, чтобы выплеснуть какую-то правду, но вдруг, словно осознав, что не имеет на это права, махнул рукой и спокойно сказал: -- Да чего там! -- Он не мог произнести вслух то, о чем думал. А думал он о том же, о чем и в девяносто третьем году, когда из танков расстреливали Белый дом: о том, что сам принимал участие в развязывании войны в Афганистане. В декабре 1979 года он был среди тех, кто, захватив дворец Амина, убил его вместе со всей семьей. Савелий изумленно смотрел на Богомолова: никогда он не видел генерала в таком гневе. А уж бросаться такими откровениями... До чего же нужно довести человека, чтобы он так сорвался?! Он посмотрел на Воронова, который взглядом делал ему какие-то знаки. Это не ускользнуло от внимания Богомолова. -- Не смотри так на него, он здесь ни при чем, -- устало заметил генерал. -- Просто... -- Было заметно, как в нем борется желание все рассказать, но осторожность взяла верх. -- Просто вот уже где это все! -- резанул он себя по горлу ребром ладони. Савелию удалось "услышать" последнюю его мысль: "Сколько можно изображать из себя жертвенную овцу? А может, взять и послать все к чертовой матери?!" -- И кто тогда останется? -- неосторожно спросил Савелий. -- О чем ты? -- Просто я предположил, что у вас появились мысли подать в отставку, -- быстро нашелся Савелий, с трудом удержавшись, чтобы не стукнуть себя по лбу. -- Ты прав, -- ответил Богомолов. -- Я об этом думал, но потом спросил себя: а кто останется с Президентом? Страна-то не виновата, что он иногда допускает ошибки! Ему труднее всех. Такая ответственность -- целая страна! И если дать слабину и уйти, оставить его с этими сволочами, то они его или заклюют, или в могилу сведут! Как пить дать, сведут! -- Правильно подумали, -- облегченно заметил Савелий. -- Без тебя знаю, что правильно, -- буркнул генерал и улыбнулся, сглаживая резкость, потом взглянул на часы. -- Все, бойцы, меня кое-кто может за яйца подвесить, если я еще задержусь с вами хотя бы на минуту. Завтра в пять вечера встречаемся здесь же. -- Но... -- Савелий попытался возразить, что не успеет не только проанализировать видеоматериалы, но даже просмотреть их толком. -- Ровно в семнадцать часов! -- отрезал Богомолов. -- Пока! -- Прихватив карту, он направился к выходу. -- "Дипломат", -- вдогонку напомнил Савелий. -- Завтра заберу. Питайтесь -- там все есть для поддержания штанов. -- Он подмигнул и вышел. -- Достали, видно, мужика, -- поморщился Савелий. -- А ты еще со своими вопросами полез, -- недовольно буркнул Воронов. -- Мне нужно разобраться. -- Но Богомолов-то при чем? -- Мне нужно разобраться! -- упрямо повторил Савелий. -- Ну-ну, -- не стал спорить Воронов, понимая, что это бесполезно: если Савелий вобьет себе что-то в голову, то пока не найдет ответа не успокоится: будет долбить. Андрей махнул рукой. -- Давай лучше кино крутить! -- Давай. -- Савелий взглянул на кассеты: никаких надписей, только цифры. Он взял ту, что лежала сверху, и вставил в магнитофон. Просмотрев вторую, потом третью, Савелий догадался, что Михаил Никифорович специально положил их в определенном порядке. Первая кассета была любительской. Снимал, судя по всему, какой-то полковник, человек лет пятидесяти, с хорошим начальственным баритоном. Несколько раз Полковник сам появился в кадре, но никто не назвал его по имени или фамилии. Ничего особенного на этой кассете не было: аэропорт, который Полковник называл "основной базой" федеральных войск, а также лежащий в руинах Грозный. Если бы раньше Савелий не видел подобные кадры в выпусках новостей, то поразился бы. Съемка велась в январе девяносто шестого года. Почти дотла сожженный и разбомбленный город вызывал щемящее чувство вины перед теми, кто жил в этих домах. И потому немного резануло слух, когда Полковник, делая панорамную съемку этих руин, сказал не без удовольствия: -- Смотреть приятно! Отлично поработала "инквизиция"! Да, как говорится, ремонту не подлежит! -- Потом, наткнувшись на припорошенные снегом трупы, почувствовал себя, видно, не совсем удобно и потому добавил: -- Ничего, Варшаву, Берлин восстановили, восстановят и Грозный! Этот монолог был неприятен Савелию, он даже мысленно осудил Полковника, но потом, просмотрев весь материал, а в особенности кассету, снятую чеченцами, понял, что Полковник имел право радоваться, глядя на руины города своих врагов. Ведь он ежедневно сталкивался со звериной жестокостью чеченских бандитов, слышал об их издевательствах от мирных жителей -- не только от русских, но и от армян, осетин, ингушей, видел изуродованные трупы российских солдат. Все военнослужащие называли чеченских боевиков не просто бандитами, а врагами. А иногда, как в Афгане, "духами". Савелия приятно удивило, когда в самый разгар боя жизнь, что называется, брала свое. Воспользовавшись кратковременной передышкой, офицеры Полковника собрались в каком-то отбитом у чеченских боевиков отлично оборудованном подвале, с хорошей мебелью, богатыми коврами, дорогой посудой. Собрались, чтобы отметить двадцатипятилетие одного, кажется, старшего лейтенанта. Не просто старшего лейтенанта, а воздушного десантника, да к тому же еще и разведчика. Высокий, с очень мужественным лицом парень, довольно скромный, если судить по тому, как он смущался, слушая хорошие слова в свой адрес, которые произносили товарищи-однополчане, сумевшие в такое непростое время позаботиться о приличных подарках. Его гости, только что избежавшие смерти, мгновенно забыв об этом, хотели поздравить своего товарища. Наверное, этот праздник полковой разведчик, старший лейтенант Вадим Шевчук запомнит на всю жизнь. Чего только не было на его дне рождения: эти люди умеют не только воевать, но и шутить, петь. У них был и свой "Богдан Титомир", похожий на известного российского певца, как две капли воды, был и свой "Евдокимов", который довольно профессионально представил его сценического русского мужика, загнавшего оглоблей в реку половину мужского населения деревни. Был даже свой бард, сочинивший в честь именинника песню. В ней были такие слова: "Город Грозный не большой и не крутой! Грозный ты, но не для нас..." Было очевидно, что старший лейтенант -- всеобщий любимец. А Полковник сказал, что, если бы воздушным десантникам в Чечне выделили "Золотую Звезду" героя, то он, не задумываясь ни на секунду, отдал бы ее Вадиму Шевчуку. Однако Савелию понравилось не только лирическое отступление в видеоматериалах, он еще взял на заметку и рассказ именинника о минахловушках, которые устанавливают чеченские боевики, и решил обязательно поработать над этим со своей группой. Савелий немного лукавил, когда объяснял желание просмотреть видеоматериалы необходимостью знакомства с географией местности. На самом деле он сомневался: как относиться к людям, которые вроде бы борются за свою свободу. Он чувствовал, что внутри него тоже идет какаято борьба, но никак не мог разложить все по полкам: слишком сильно влияние прессы. Савелию нужно было прочувствовать самому, увидеть собственными глазами, услышать собственными ушами. То, что он увидел и услышал, ужаснуло его: изуродованные трупы российских солдат, которых зверски пытали, прежде чем убить, отрезали половые органы, уши, носы, еще живым выкалывали глаза. А в документальном фильме, снятом пресс-службой МВД России, тринадцатилетняя русская девочка рассказывала, как чеченские бандиты, среди которых она даже узнала одного из односельчан и назвала его имя, схватили ее прямо в собственном доме и в течение нескольких часов насиловали вшестером, сменяя друг друга. Почему-то Савелий, слушая ее подетски нехитрый рассказ, как они "взяли свое и выгнали меня", подумал вдруг о своей Розочке, и внутри у него все похолодело. Окажись сейчас кто рядом из тех подонков, он просто разорвал бы на куски голыми руками. После этого интервью давал пресс-конференцию министр МВД России генерал армии А. В. Куликов и открыто обвинил чеченские законодательные органы в бездействии: с этим делом об изнасиловании он обращался и к прокурору Чечни, и в суд, даже к президенту Чечни -- все оказалось безрезультатно. Министр с горечью и упреком говорил, что телевидение отказалось пустить в эфир интервью с этой девочкой, но с удовольствием предоставляет эфирное время бандитам. Среди захваченных солдатами Полковника военных трофеев, были обнаружены несколько ящиков с разрывными пулями, запрещенными во всем мире. Даже на трофейной кассете, снятой какой-то чеченкой, -- за кадром слышен ее голос, -- одна отчаявшаяся русская женщина неожиданно ударилась в слезы и стала с надрывом кричать, что народ превратился в рабов, которых заставляют работать без зарплаты. В то время, как бандиты набивают свои карманы валютой. "Бедная женщина!" -- подумал Савелий, но тут несчастную перебил пожилой армянин: то ли у самого наболело, то ли решил спасти ее от неминуемой расправы чеченских бандитов и перенести огонь на себя. -- Я -- армянин! С девяти лет живу в Чечне! Всегда жили дружно со всеми: хоть чеченец ты, хоть ингуш. Но как только к власти пришел Дудаев, так начался полный беспредел! Мою квартиру разграбили, внаглую, среди бела дня, отобрали машину. А на днях приходит моя восьмилетняя внучка и рассказывает, что к ним во время урока в класс вошли четверо вооруженных чеченцев, узнали, какой урок, и со смехом объявили, что арифметика отменяется и будет "урок секса"! После чего схватили молоденькую учительницу, сорвали с нее одежду и стали насиловать на учительском столе