ним Поручик тискал свою Наталью, а Лера с Романом так и не разомкнули объятий. Женя чувствовала, что сейчас заплачет. Водка явно не пошла ей впрок, и она ощущала, как слезы начинают щипать глаза изнутри. Она опустила глаза и увидела, что давно уже теребит в руке розу из свадебного букета, стоящего на столе. Пальцы ее обрывали лепестки, словно гадая "любит-не любит", хотя сама Женя не могла бы ответить, про кого она спрашивает. Разве что - про Того, от Которого зависит счастье и несчастье ее жизни. - Что ты загадываешь на этот раз? - неожиданно раздался над ее ухом голос Леры. - Ничего, - торопливо ответила Женя, опуская цветок. - Что значит - "загадываешь"? - спросил Рома. Он стоял рядом, все еще придерживая Леру за то место, где десять лет назад у нее была талия. - Ну, это у Жени такая игра, - сказала она, - в цветик-семицветик. - Какой еще цветик? - сказал вернувшийся Альперович. - Цветные металлы? - Цветные металлы и нефть, говорю я, - сказал Рома, хотя до этого ничего подобного он не говорил, - но тут надо все сделать тонко. Он отпустил Леру и повернувшись к Альперовичу, начал что-то втолковывать ему тихим шепотом. - И давно? - спросила Женя подругу, опасаясь, что злость прорвется в ее голосе. - Уже полгода, - ответила Лера. - Почему же ты мне не сказала? - Да мы не так часто виделись... да и неясно, как про это говорить. Женька взяла две рюмки и, вручив одну из них Лере, увела ее от стола. - Ну, не знаю... как все началось, какой он в постели... что говорят обычно? - О! - Лерка заметно оживилась, - вот про постель я тебе такое расскажу! - ГОРЬКО!!! - снова взревел зал, и девушки послушно выпили. В нескольких метрах от них Поручик танцевал с Натальей, подмигивая из-за ее спины подруге невесты. Несмотря на торжественный день, он был одет в мятые джинсы и вельветовый пиджак - зная Нордмана, можно было поверить, что они куплены едва ли не за валюту, но обычно через неделю после покупки все его вещи выглядели так, словно были подобраны на помойке. Наталья же была в вечернем платье с открытой спиной и белыми перчатками до локтя. "Какая странная все-таки пара", - подумала Женя. - Понимаешь, у него веки короткие, - продолжала Лера. - Где веки? - спросила Женя, не понимая. - На глазах, где же еще! - рассмеялась Лера, - и когда он спит, глаза у него не закрываются до конца. Ты представляешь? Страшно трогательно, по-моему. Как зверюшка или там кукла. Кладешь спать - а глазки не закрываются полностью. - Ты его любишь? - Наверное, - Лерка пожала плечами, - я как-то не задумывалась. - А зачем же ты уезжаешь? Лера помолчала, оглядывая зал. Потом нашла то, что искала, подошла к столику, взяла бутылку, налила себе и Жене и молча выпила. - Понимаешь, может быть, поэтому я и уезжаю. Ты же понимаешь, чем Рома занимается? - Не совсем, - честно сказала Женя. - Я тоже не совсем, но это не важно, - сказала Лера, - если я останусь, я выйду за него замуж. А потом его убьют. Или он начнет убивать. Понимаешь, я не хочу играть в эти игры. - Но ведь это такой случай... - начала Женя. - Я бы не хотела им воспользоваться. Последние годы я предпочитаю позицию наблюдателя, а не действующего лица. Она внезапно замолчала: Рома шел к ним. - Секретничаете? - спросил он. - Ага, - улыбнулась Лера. - А я вот сейчас все узнаю, - сказал Рома и нагнувшись к Жене спросил: - Потанцуем? Женя кивнула. На этот раз музыканты играли "Розовые розы Светке Соколовой" - розы были в моде в этом сезоне. Под такую музыку было трудно танцевать медленно, но Рома обхватил Женю и начал двигать ее в каком-то собственном внутреннем ритме. - Так что это за цветик-семицветик? - спросил он. Неохотно Женя начала рассказывать - про аллергию, таблетки, высокую температуру, про то, как Лерка научила ее оторвать лепесток и загадать желание. Она всегда рассказывала только про первый лепесток - все остальные мало подходили для рассказа. Теперь их оставалось только четыре, и неожиданно она поняла, на что бы она потратила один из них. - Ты не знаешь, почему мы так мало общались в школе? - спросил Рома. - Ну, ты был как-то увлечен комсомольской работой, - ответила Женя. - Володя тоже, - и он кивнул на счастливого молодожена, танцующего со своей Машей. - Ну, и ты был слишком серьезен, - добавила Женя. - Я и сейчас серьезен, - ответил Рома. - Да, ты теперь такой деловой, - улыбнулась Женя, - тебе даже идет. - Можно сказать, я нашел себя, - все так же серьезно сказала Рома. - Про тебя можно в "Огонек" писать. "Перестройка помогла молодому кооператору найти себя". - Ну, в "Огонек", пожалуй, не надо... - Рэкета боишься? - спросила Женя. - Да нету никакого рэкета. Просто есть у меня люди, я им плачу деньги, чтобы если что случилось со мной или вокруг меня - они разобрались. Вот и все. Музыка кончилась, и тамада снова закричал: - Я предлагаю тост за все черное! Давайте выпьем за то, чтобы у невесты муж был в черном костюме, с черным дипломатом, чтобы ездила она на черной "волге", отдыхала у Черного моря. Чтобы ела черную икру и пила черный кофе. - Это что! - закричал Поручик над самым ухом Жени, - я лучше вам расскажу анекдот про черное! - Какое это анекдот про черное? - спросила Женя. - Ой, Женечка, ты маленькая еще, - сказал Нордман, - тебе еще рано. Что-то мелькнуло у Жени на краешке сознания, но тут же погасло. А Поручик уже досказывал анекдот: - ...А она отвечает: "Мухи!" - Фу! - сказала Женя. - Голубчик, - сказала Наталья, - ты оскорбляешь хороший вкус собравшихся. Будь любезен, постарайся больше так не поступать. Жена Нордмана была известна тем, что стремилась говорить изыскано. Впрочем, ее великосветский жаргон, то и дело сбивающийся то на приторное сюсюканье, то на слог газетной передовицы, на деле прекрасно дополнял сквернословие Нордмана. То, как она говорила, вызывало в памяти второсортные фантастические видеофильмы, где андроиды произносят слова особенно плавно и правильно; казалось, что это не настоящая женщина, а женщина-робот, женщина-терминатор, таящая в себе скрытую угрозу. - Идеальная свадьба, - сказал Поручик, - полный пиздец. Все пьяны и счастливы. Давайте устроим групповик и выебем жениха с невестой. - Боря, - сказал Белов, - ты бы сократился, а то вылетишь отсюда. Я уже говорил тебе, что я люблю Машу и в самом деле хочу прожить с ней всю жизнь. - Горько! - крикнул Нордман. И пока все кричали "горько-горько", Женя выскользнула из толпы и вернулась к своему столику. Истерзанная роза одиноко лежала на столе. Она взяла ее в руки и, оторвав лепесток, прошептала про себя магические слова: Лети, лети лепесток, Через запад на восток, Через север, через юг Возвращайся, сделав круг, Лишь коснешься ты земли - Быть по-моему вели. - Вели, чтобы я максимум через полгода вышла замуж, чтобы мой муж любил меня, чтобы у него были деньги, и чтобы я никогда не знала ни в чем недостатка. Женя не назвала имени, но сама она твердо знала, кого имеет в виду. На вкус зубовская смесь оказалась менее противной, чем Антон ожидал. Впрочем, со вкусом у наркотиков вообще все обстояло странно: можно ли говорить о вкусе, когда твой организм реагирует столь сильно? Может ли быть "вещество без вкуса, цвета и запаха, вызывающее сильные вкусовые и осязательные галлюцинации"? Даже от марки кислоты во рту остается привкус - может быть, привкус сведенных мышц - а однажды Антон слушал долгий спор о том, чем пахнет кокаин. Итак, Антон сам не знал, есть ли вкус у зубовской смеси, но тошнить его начало сразу же. Он сразу вспомнил, как однажды кто-то привез стеблей каких-то эквадорских лиан, кору которых следовало сварить, чтобы получить аяхуаску. Вываривали кору долго, но выпить образовавшееся пойло было почти невозможно. Галлюцинаций не получилось, но зато в процессе приготовления все пришли в состояние ultimate high - вероятно, от общего возбуждения. Потом, вроде бы, выяснилось, что надо было использовать не кору, а побеги и листья - но повторить эксперимент не представлялось возможным. Внезапно тошнота кончилась, или, точнее, отошла на второй план. Возможно, Антону наконец-то удалось сконцентрироваться на лежавшем на столе колечке, а, может быть, действие психоделика само по себе вступило в новую, галлюцинаторную, фазу. Он снова был в вагоне электрички и глядел в окно, где опять тянулась бесконечная стена, но на этот раз вместо агрессивных надписей на ней расплывались бесформенные и текучие пятна, вроде тех, что появляются на воде, если капнуть туда бензина. "Цветик-семицветик", - повторил про себя Антон, не то пытаясь придать этим пятнам форму, не то просто для того, чтобы не забыть, зачем он отправился в это путешествие. Словно в ответ на заклинание его на секунду отпустило, вагон исчез, и он понял, что стоит на четвереньках в своей комнате. "Интересно, вырвало меня или нет?" - подумал он, но, опустив голову вниз, увидел все те же радужные - семицветные - разводы. Антон провел по полу руками, но руки погрузились в узоры как в жидкость, или, точнее, как в желе. От испуга Антон неожиданно для себя самого вскочил. Ему показалось, что он поднял себя силой мысли, потому что тело по-прежнему ему не повиновалось. Может быть, впрочем, он оставался неподвижным, и вскочил только внутри собственной галлюцинации. Возможно, впрочем, что и на четвереньках он стоял только внутри нее. Так или иначе, он сделал несколько шагов. Какое-то странное пятно в углу комнаты привлекло его внимание, и он направился к нему. Это была печатная машинка. В этом фантомном мире она одна была столь восхитительно материальна, что Антон начал гладить ее металлический корпус и истертые овалы букв. "Кажется, галлюцинации кончились", - подумал он и порадовался, что может отличать реальность от иллюзии. Но тут же он рассмеялся: это, конечно же, была не настоящая печатная машинка, а воспоминание о машинке, на которой подрабатывала машинисткой его мама, когда он еще учился в школе. Хотя, может быть, она не подрабатывала, а, напротив, перепечатывала запрещенные книги, которые Антону потом было скучно читать даже в перестроечных журналах. Сейчас он провел рукой по черной ленте и посмотрел на свои пальцы: на них, словно после прикосновения к крыльям бабочки, осела радужная пыльца. Он почувствовал себя удивительно спокойно и неспешно тюкнул по клавише. Машинка поддалась, словно давно ждала этого прикосновения, отозвавшись целой трелью коротких ударов. Так повторилось несколько раз, и Антон чувствовал нарастающее ощущение счастья. Он обратил внимание, что удары по разным клавишам вызывают стрекочущие очереди разной продолжительности, и некоторое время забавлялся, пытаясь угадать, по какой клавише лучше ударить в следующий раз. Это было как будто занятие сексом с Лерой, когда он пытался прочувствовать желание партнера, но гораздо сильнее и выразительней. Внезапно он почувствовал, что хочет пить. Повернувшись, он подошел к росшему из стены крану и включил воду. После нескольких тщетных попыток набрать пузырящуюся субстанцию в ладони, ему удалось поймать ее ртом. Немного подумав, Антон решил, что следовало бы напоить машинку тоже. Вода сливалась в небольшой бассейн, и рядом с ним Антон нашел большую плоскую чашу, уже заполненную радужной переливающейся жидкостью, которую он и вылил в распахнутый рот машинки. Машинка тут же заблестела, словно этого действия ей и не хватало, чтобы окончательно обжиться в этом мире. Антон подумал, что еще он мог бы сделать для нее и, наконец, понял: машинка просила бумаги. Он был уверен, что, как в любом благостном галлюцинозе, все что нужно само появляется из ниоткуда. И действительно, вскоре он нашел пачку бумаги, постоянно меняющей свой цвет. Он подивился было, откуда в его прошлом взялась такая бумага, но тут же забыл об этом, столкнувшись с почти полной невозможностью засунуть лист в машинку. Когда ему, наконец, это удалось, он снова ударил по клавишам. Нагнувшись к листу, он собирался прочесть напечатаное, когда внезапно увидел двух странных существ, сидящих на верхней части машинки. С первого взгляда Антон принял их за тараканов, рыжего и черного, но потом рассмотрел их лица, показавшиеся ему скорее человеческими, чем насекомыми. Выпуклые глаза рыжего смотрели прямо на него. Не в силах пошевелиться, Антон замер, глядя, как существа, шевеля хвостами, двигаются к нему. Вглядевшись пристальней, он едва не закричал от страха: у рыжего таракана был наглухо зашит рот, а у черного - глаза. - Простите меня, - сказал Антон, почему-то чувствуя свою вину перед ними. И в этот момент он увидел, как за спиной тараканов на бумаге розоватым огнем горят две напечатанные им фразы: - Что мне делать? - Задай им вопрос. Антон дважды перечитал этот странный обмен репликами, но только когда тараканы коснулись его руки, понял, что от него требуется: - Кто убил Евгению Королеву? - спросил он. В тот же момент рыжий развернулся и бросился бежать, а черный пополз по руке вверх. При этом Антон почувствовал, как его взгляд отделяется от тела и следует, словно по воздуху, за бегущим тараканом. Таракан двигался так стремительно, что Антон с трудом поспевал за ним, но его не покидало ощущение, что они повторяют хорошо знакомый ему маршрут. В какой-то момент ему показалось, что он все еще сидит перед печатной машинкой и кто-то на ухо рассказывает ему о том, что происходит. Рыжий таракан внезапно оказался в загородном доме Владимира. Антон - точнее, та его часть, которая последовала за тараканом - попал в женину комнату и увидел стоявшего к нему спиной человека. В руке этого человека на секунду блеснул какой-то металлический предмет - и тут же его руки словно погрузились в стену. Когда человек снова вынул их, они были пусты. Потом он повернулся, но Антон не успел рассмотреть его лицо - его словно выдернуло из галлюциноза. Будто сквозь толщу воды он поднимался к реальности, и главным было вспомнить, зачем ему нужно выбраться на поверхность. Когда Антон очнулся, был уже вечер. Он хотел сразу позвонить Горскому, но потом передумал. Почему-то не хотелось так сразу бежать и рассказывать - пусть даже и Горскому - о только что перенесенном. Некоторым образом, подумал Антон, это было бы предательством. Впечатления должны внутренне сформироваться, чтобы быть рассказанными. Кто-то из ветеранов-психонавтов справедливо говорил, что не так важен галлюциноз, как то, что ты про него рассказываешь. Потому что - "мы все это знаем" - на самом деле никакого галлюциноза вовсе нет. Антон подумал, что хорошо бы куда-нибудь сходить - но сначала, чтобы выход в реальный мир не был таким омерзительным, покурить. Он выкурил половину от кусочка гашиша, а вторую решил оставить на утро. Хорошо, кстати, было бы заехать к дилеру и взять еще травы. Он набрал номер Валеры, но никого не было дома. Антон огорчился - не столько из-за того, что, похоже, разжиться травой сегодня не удастся, сколько из-за того, что хотелось куда-нибудь уйти из дома. Он было подумывал оправиться в LSDance, но почувствовал, что ехать в Ясенево нет никаких сил. В результате Антон отправился на Петровский бульвар, в известный "всей Москве" сквот Петлюры. Один раз, после грибов, он забрел сюда по чьей-то наводке и весь вечер медитировал на песню про зайцев, под которую отплясывали во дворе традиционно пьяные гости. Что за трын-траву они косили, от которой не то что не бывает измены, но вообще - проходит страх? И почему косить ее надо в полночь? Сегодня сквот был полон. Установленные в разных комнатах мониторы показывали бесконечные цветовые пятна, и Антон удивился, откуда здесь столько народу... каким образом можно было любоваться на всю эту красоту в неизмененном состоянии, он не совсем понимал. Между тем, большинство петлюриных гостей производили впечатление людей, понимающих под словом "трава" укроп, а под "грибами" - шампиньоны. Именно старые алкоголики и были постояльцами Петлюры, хотя те, кого через несколько лет назовут "продвинутой молодежью" (продвинутой кем и куда?), тоже захаживали в сквот на Петровском... во всяком случае, Шиповского Антон видел там не один раз. Возможно, идея пойти к Петлюре зародилась у Антона как раз потому, что сквот был единственным местом в Москве, где встречались и мирно сосуществовали старая алкогольная и новая психоделическая тусовки. Неслучайно кто-то говорил ему, что именно тут начинал Компас-Врубель, нынче крутящий диски в LSDance. Так что если души Жени и Милы где-то и могли пересечься в географии этого мира, то только здесь. Антон не успел обдумать эту мысль, когда его окликнули: это был Шиповский. - Когда журнал выходит? - спросил его Антон. - Считай уже вышел, - сказал Игорь, - мы сняли станцию метро. Отлично, что я тебя встретил. Будет по-настоящему круто. Погоди, я тебе сейчас приглашение дам. И он полез в сумку. - А покурить у тебя нет? - спросил Антон, принимая из рук Игоря сложенный пополам прямоугольник плотной бумаги. - Прости, - и Игорь развел руками, - пусто. Сегодня вечером Сашка обещал табла поднести, так что заходи, если хочешь. - Спасибо, - ответил Антон, - но на эту тему я сегодня пас. - До завтра тогда, - ответил Шиповский, - мне еще Никиту найти надо, приглашение ему передать. Антон махнул ему рукой и отошел к одному из компьютерных мониторов. Радужные пятна должны были навевать воспоминания о недавнем путешествии, но сколько Антон ни пытался поймать вибрацию - ничего не выходило. Голова его была занята мыслями, далекими от психоделии: он пытался понять, кто был тот человек, которого он видел в галлюцинозе и что, собственно, было у него в руках. Металлический предмет... крупный металлический предмет. Мысли Антона перескочили на подозреваемых. Он чувствовал себя обязанным поговорить с каждым из них. С кого следовало начать? Ему было, собственно, все равно - но в любом случае он не знал, как к ним лучше подступиться. Перетекающие друг в друга мандельбротовы узоры на мерцающих фракталах казались не облаками или бензиновыми разводами на поверхности лужи, а извилинами сошедшего с ума коллективного мозга, текучими и неспособными удержать ни одной мысли. Возможно, именно этот эффект и входил в задачи видеохудожника. Антон успел подумать, что среди множества мест, где можно навсегда затеряться, это не самое лучшее, когда кто-то тронул его за рукав. Он обернулся - перед ним стояла Лера, появившаяся неожиданно, как всегда в его жизни. - Привет, - сказал он. - Что ты здесь делаешь? - спросила она. Антон затруднился с ответом, но Лера уже вела его на улицу, безостановочно говоря про Нам Джун-Пайка и видеоарт, от чего количество английских слов в ее речи увеличилось минимум вдвое. - Я сюда Ромку привела, - объяснила Лера, словно не она Антона, а Антон ее спросил две минуты назад "что ты здесь делаешь?". Антон подумал, что ее речь все больше и больше напоминает монолог, в котором все вопросы были риторическими или обращенными к ней самой. - Я считаю, ему надо развеяться. "Поди теперь пойми, кто ее любовник на самом деле", - подумал Антон, а вслух сказал: - А, понятно. - Well, - перевела Лера и замахала рукой Роману, который с бутылкой "абсолюта" в руке понуро стоял во дворике. - И как выставка? - спросил он, но на этот раз Лера только махнула рукой и коротко сказала: - Хуйня. Потом они еще выпили и стали танцевать, а Антон все не уходил, думая, что последнее время получает ответы на свои вопросы подозрительно быстро - вот что значит правильные вещества. Стоило ему спросить, с кем из подозреваемых нужно побеседовать первым, как ответ последовал сам собой. Осталось дождаться момента и поговорить с Романом. Что-то подсказывало ему, что Лера исчезнет так же внезапно, как и появилась. Так и получилось. Уже три раза ставили "Песню про зайцев" и два - про медведей и земную ось, Роман и Лера допили бутылку и обсуждали, что надо взять еще. Кто-то искал пани Броню, кто-то говорил о том, что сквот скоро разгонят, но ему никто не верил, потому что было ясно, что Петлюра - это навсегда. Антон залез на переднее сидение "мерседеса" и Роман уже попал ключом зажигания в замок, когда Лера сказала, что не поедет, потому что Ромка пьяный и все сейчас разобьются, и ей finally ни к чему так по-дурацки умирать на любимой native land - и, хлопнув дверью, сорвалась в ночь ловить такси, возможно, рассчитывая, что Роман бросится за ней. Но он просто повернул ключи и газанул, буркнув под нос "Ну и хуй с тобой!" Следовало бы придумать детектив, - думал Антон, поднимаясь вместе с Романом на лифте, - герой которого все определял бы про подозреваемых на основании того, в какой квартире они живут. Тело - это дом души. И, значит, любой человек - как душа в теле своего дома. А это значит, что... Он не успел додумать. Роман открыл дверь и щелкнул выключателем. - Проходи, - буркнул он и, кинув плащ на вешалку, пошел куда-то по коридору. Антон последовал за ним. Квартира не выражала ничего. Точнее, она намекала на какие-то запредельные суммы - просто в силу расположения в центре, четырехметровых потолков, стеклопакетов в окнах, белых стен и изобилия золота в виде ручек, рамок и люстр. Это была образцовая квартира коммерсанта: богатая, но при том не впадающая в пародию. Не было ни живого варана, встречающего гостей в прихожей, ни кокаина, рассыпанного по столу, словно соль. Все предметы были пригнаны друг к другу без зазора, никакие сюрпризы не ждали посетителя. Казалось, что попал на страницы мебельного каталога, который так стремится показать товар лицом, что становится ясно, что жить в окружении такой мебели просто нельзя. Интерьер говорил о Романе не больше, чем новый автомобиль - о своем владельце. Потом уже появится золоченая корона, царапины, отпечатки зубов в салоне и какая-то игрушка на ветровом стекле - но только что купленная вещь ничего не говорит о покупателе. То же было и с квартирой - она была нежилой. Впрочем, возможно, это и была подсказка, намекающая, что и сам Роман не жил. - Отличная квартира, - сказал Антон. - Это я для нас с Женькой купил, - ответил Роман, - но как-то она ей не приглянулась. Словно чувствовала, что не жить ей здесь. Я-то думал, что, - и он открыл дверцу холодильника, - а вот оно как повернулось. В холодильнике было пусто, и он закрыл дверцу. - Ты молодой еще, не понимаешь, что значит, когда ты с женщиной пять лет прожил, - продолжал Роман, открывая одну за другой дверцы кухонного гарнитура. - А мы вместе года с девяностого. Она редактором работала, когда я ее встретил, а я компьютерами торговал. Тогда, собственно, все компьютерами торговали, кроме тех, кто сразу сырьем торговать начал. Месяца через три и поженились... я еще кольцо ей подарил, на заказ сделанное. Цветик-семицветик, помнишь, сказка была такая? Антон кивнул. - Не могу найти теперь. Вроде, всегда на пальце у нее было, а как стали... - он замешкался, не в силах подобрать глагол, - так смотрю - и нет. Я и дома искал, и в ее вещах - нет и все. Жалко. Хоть память бы осталась. Антон порылся в кармане и вынул уже ненужный предмет силы. - Это? - спросил он. - Я на даче нашел. Роман сразу оживился. - Да, оно, оно самое! Где оно было? - В ее комнате, на полу. Я когда убирал... - Дура, - вдруг выругался Роман, - как была дурой, так дурой и померла. Орала, кричала, кольцо срывала, ключи от квартиры мне в лицо бросила... Куда бы она пошла? - А она бросила? - осторожно спросил Антон, понимая, что допроса по всей форме не получится, но, может, оно и к лучшему. - Да, прямо там. Накануне вечером, в спальне. И кольцо, видать, тогда же. Мы часто ругались последний год, сейчас кажется - из-за пустяков. Нет, ты скажи, что ей было от меня надо? Я ей не изменял, денег не жалел, жить не мешал... я только покоя просил. Чтобы отстала от меня, сука ебаная. Он наконец нашел бутылку водки, какой-то чудовищной новой российской водки с дурацким названием "Привет", скептически посмотрел на бутылку и свинтил крышечку. - Вот и отстала теперь, - вздохнул он и, повернувшись к Антону, спросил: - Будешь? Антон покачал головой. Роман отпил из горлышка, скривился, и, поискав взглядом закуску, поставил бутылку на стол. - Обидно, что последние сутки мы не разговаривали даже. Ни слова друг другу не сказали, как чужие были. Антон внезапно вспомнил слова, сказанные кем-то Жене за полчаса до ее смерти - самые банальные слова, которые мужчина может сказать женщине. - А мне казалось, вы говорили, - сказал он, желая проверить предположение. - На галерее, там, на даче. - Не говорили мы, я зол на нее был - и молчал как на допросе. - Значит, другой кто-то был, - презирая себя за собственное коварство, с деланным безразличием сказал Антон. - А о чем говорили-то? - подал запланированную реплику Роман. - Да и не было разговора толком. Я только слышал, как мужской голос сказал "Женька, ты же знаешь, я люблю только тебя". - Угм, - мрачно кивнул Роман, - только тебя. Блядью была и блядью осталась. - Ну, почему ты так, - сказал Антон, чтобы сказать хоть что-то - и тут Роман взорвался: - Ты думаешь, я не знал, что у нее есть любовник? Я, что, мальчик? Я, что, не чувствую, что мою бабу кто-то ебет? За кого она меня держала? Смешно! - Не обязательно же это любовник... - начала Антон - А я тебе скажу - обязательно. Он там был, точно. И именно он ее и убил - потому что ни от кого другого она бы этой дряни не взяла. Зачем, почему - не знаю. Но чувствую - он и убил. - А кто это - он? Роман внимательно посмотрел на Антона - Если бы я знал - я б заказал его давно. И уж сейчас - точно. - Даже если это был кто-то из своих? - Нету у меня своих. Женька одна и была. А остальные - чужие они мне. И сейчас чужие, и в школе были. Они же презирали меня. Я же выслуживался! Я же был комсоргом! Мне характеристика была нужна для института! Я же первый деньги начал зарабатывать! Мне же больше всех всегда нужно было! А сейчас - мне уже достаточно, я уже остановился! А им все завидно! Да любой из них убил бы Женьку просто чтобы мне насолить! Кому она была нужна, сама по себе? Таких можно - за рубль десяток, за доллар - две дюжины. И он еще раз отпил из горлышка, предоставив Анотону самому решать, каков должен быть курс валюты при такой неожиданной арифметике. Дима Зубов уважал новых русских. В глубине души он считал, что они с ним - коллеги. Полагая, что сегодняшний коммерсант - это вчерашний советский фарцовщик (что вообще-то было неправдой), Дима думал, что делает то же, что делали нынешние деловые десять лет назад. Он нелегально торговал - тем, что на обычном рынке не было никакой возможности купить. Если в России объявят лигалайз - даже частичный, как в Голландии, - он сразу становится легальным бизнесменом. А что лигалайз могут объявить, Зубов не сомневался - на его памяти все, о чем говорили в школе, перевернулось с ног на голову, и он не видел ничего удивительного в том, что рано или поздно портрет Альберта Хофманна будет висеть в каждом классе, как нынче висят портреты Менделеева, придумавшего рецепт русской водки. Тогда Зубов и его клиенты вместе напишут мемуары, о том, как они боролись за лучшую жизнь для всех. И даже, наверное, попадут в Думу или получат персональные пенсии. У них будут роскошные машины и большие квартиры, как у бизнесменов теперь. Зубов даже вывел формулу: "Драгдилер сегодня - это новый русский завтра". Поэтому ему нравилась его работа, и поэтому он уважал крутых коммерсантов. Уважение его, в частности, проявлялось в том, что цены им он назначал ровно в два раза больше, чем обычным клиентам. Как коммерсанты они должны были понимать, что цена зависит не столько от товара, сколько от платежеспособности покупателя и, значит, никаких обид. Впрочем, богатых клиентов у него было не так уж много - один, может быть - два человека. Вероятно, сравнительная неудача Зубова на этом рынке объяснялась тем, что он не торговал кокаином - не из каких-либо принципиальных соображений, а просто потому, что никак не мог выйти на оптовых распространителей. Впрочем, со временем Зубов надеялся наладить нужные контакты, и тогда бизнес должен был круто пойти в гору, потому что - он это знал - торговать жесткими наркотиками гораздо выгодней, чем травой, психоделиками и экстази. Впрочем, несколько клиентов подобного рода у него все-таки было - и потому, получив от одного из них сообщение на пейджер с просьбой о встрече, Зубов обрадовался и сразу отложил все остальные дела. Сначала Олег приготовил алтарь. Мелом на поверхности исцарапанного полированного стола он нарисовал круг и разметил его семью несимметричными трезубцами, сгруппированными в правой части. Потом зажег свечи, положил в центр хрустальный шар и разложил подношения: два пера, несколько очищенных бананов, привезенные из Крыма ракушки, блюдечко с благовониями Абра-Мелина, таблетку "экстази" и череп. Череп был кошачий, хотя, конечно, лучше был бы настоящий, человеческий. Когда он на Пасху ходил с родителями на кладбище к деду, он даже присматривал могилу, которую было бы сподручней раскопать - но вот так и не собрался, а теперь было не до того. Хорошо, что он успел нарыть тогда могильной земли, которой сейчас присыпал контур круга. Потом он зажег красные свечи - в отличие от черных, они означали быструю смерть. Олег сел на стул, уставился глазами в шар и постарался войти в транс. Прежде всего следовало прогнать воспоминания о люстре, которую этот шар когда-то украшал. Люстра висела в большой комнате, в квартире его родителей, и иногда, когда болел младший брат, Олега укладывали спать там. В свете фар проезжавших за окнами машин, шар был очень хорошо виден, и каждый вечер, когда ему доводилось ночевать в гостиной, маленький Олег подолгу на него смотрел. Теперь он склонен был считать это своими первыми опытами медитации и трансовых состояний - но в настоящий момент мысли о детстве (сказка на ночь, мамин поцелуй, детский сад по утрам) следовало прогнать. "Мое тело застывает, я не могу пошевелиться, - сам себе сказал Олег, - с каждой секундой я все больше погружаюсь. Я не двигаюсь, но не чувствую напряжения. Я вхожу в транс". В магнитофоне играли Dead Can Dance, уже изрядно надоевшие Олегу, но почему-то прекрасно помогавшие в таких делах: возможно, как раз поэтому и помогавшие хорошо. Мало-помалу дыхание стабилизировалось, предметы, находившиеся по краям поля зрения, покрылись белесой пеленой. Олег медленно начал считать до десяти. С десятым выдохом он замер и оставался неподвижным долгое время. Это был тот самый коммерсант, которого Зубов только условно считал своим клиентом. Всего однажды, месяца два назад, он взял у Димы пару марок кислоты, и тот, понимая, что такого покупателя грех упускать, продал ему самое лучшее, что было на тот момент в Москве, чистое ЛСД, без примеси амфетаминов и других веществ, которые недобросовестные оптовики добавляют в кислоту, чтобы привлечь дискотечную молодежь. Возникла, правда, смешная проблема: покупатель требовал, чтобы на марке было обязательно изображено что-то вроде цветка или лучше даже лепестка. Пришлось долго рассматривать блок "котов" в поиске чего-то мало-мальски похожего на цветок. Игра стоила свеч - клиент был человек солидный, сразу видно - не любитель рейвов, скорее - вдумчивый исследователь, прочитавший наконец-то Кастанеду и решивший, что пора набраться психоделического опыта. Такому ни к чему была танцевальная эйфория - куда больше он был бы рад увидеть места силы в своей квартире или понять тайную структуру мира. Впрочем, чего тут понимать: мир - это место, где циркулируют энергии. Так, во всяком случае, считал Дима Зубов. Расчет его оказался точен: клиент снова вышел на связь и, значит, хотел купить еще, убедившись, что дело стоящее. Что было приятно не столько по финансовым соображениям (хотя и по ним тоже), но и потому, что Зубов лишний раз убедился, что он умеет разбираться в людях. Потому что драгдилер тоже должен быть психологом, чтобы продать клиенту нужный наркотик: это только так говорится - "кислота", а марки - они разные бывают. Где спида добавят, где других амфетаминов, а кто-то, говорят, и опиатами не брезгует. Потому и картинки рисуют, чтоб человек знал, что покупает. И, соответственно, что продает. Через час Олег почувствовал, что готов к следующему переходу. Он сказал себе, что хрустальный шар станет для него воротами в мир духов, и еще раз сосчитал до десяти. Потом он произнес призывание всей семьи Эшу, а после - призывание Эшу да Капа Претта: Эшу да Капа Прета Ком эле нингем поди Тем шифрес кому капета И барбиша комо боди. Эшу да Капа Претта, часто отождествляемый с прославленным Бароном Самеди, был одним из самых мощных и мрачных духов из первого пантеона лоа. Он считался специалистом по черной магии, и работать с ним надо было чрезвычайно осторожно. Именно поэтому Олег слегка беспокоился в связи с кошачьим черепом. Он повторил призывание несколько раз, а потом внезапно почувствовал, что Эшу да Капа Претта здесь. Тогда он достал сделанную из черного крепа куколку. Материалом ему послужил кусок траурной ленты, все на ту же Пасху оторванной от венка какого-то братка на кладбище (на памятнике покойник был изображен на фоне своей машины. Эмблема "мерседеса", знакомый Олегу по одноименной серии "экстази", был хорошо различим). Куколку Олег соорудил заранее, засунув ей в голову волос Зубова. Он посчитал, что этого достаточно для того, чтобы отождествление произошло. Теперь он взял приготовленный нож с белым лезвием и сделал разрез на спине у куклы. Олег боялся, что кукла развалится, но она выдержала. В прорезь он положил клочок пергамента с написанным на нем именем "Дмитрий Зубов", а также посыпал туда перец чили. Потом он положил куколку в круг и обратился к Эшу да Каппа Претта. Надо сказать, что Олег никогда раньше не практиковал подобной магии. Одно дело - наколдовать себе немного денег или попросить помощи в сексуальных делах, другое дело - убить человека. Может быть, Олег потому так и уцепился за этот случай, что давно уже думал, что хорошо бы попрактиковаться в билонго. Как всегда, главное было найти жертву, и Олег уже прикидывал, не поместить ли где объявление - мол, берусь за выполнение заказов. Это решало и другую проблему: в случае, если жертва оказывалась хорошо защищена, ответное проклятие поражало заказчика, а не самого мага. У магов - особая карма и свои расчеты с судьбой. Но с другой стороны Олег опасался так открыто выходить на рынок киллерства: профессионалы, работавшие по старинке огнестрельным оружием и взрывчаткой, вряд ли обрадовались бы появлению конкурента. В момент раздумий и объявился Дима - и это сразу решило все вопросы. Мир Милы был таким же тонким и неральным миром, как вселенная вудуистких божеств. Получалось, что своей бестактной мистификацией Зубов потревожил покой универсума, намного превосходящего сложностью структуры его собственный - и потому было бы справедливо, если бы возмездие пршло из магического мира. Духи Вуду отомстили бы за поруганных принцев Семитронья. Клиент должен был ждать Диму во дворе в девять вечера. В это время уже темнело, и труднее было заснять их встречу - и хотя заказчик ни о чем не просил, Дима на всякий случай взял с собой десяток марок: вдруг тот клюнет и удастся спихнуть ему все, уверяя, что это - опт и потому дешевле. В прошлый раз, когда они встречались, покупатель приехал на роскошной машине. Дима залез внутрь, и из рук в руки они передали под приборной доской несколько купюр и две марки. Это было удобно, хотя Зубов чуть было не сел на измену - если бы покупатель хотел его наебать, лучшего места, чем машина, для этого нельзя придумать: пригрозить пистолетом или там ножом, все отобрать и выкинуть на полном ходу. Кто будет разбираться? В тот раз, однако, все обошлось, а сегодня покупатель был без машины. Он сидел на скамейке в тени и окликнул Зубова, когда тот замер посреди двора, оглядываясь по сторонам. Дима радостно махнул рукой и, только приблизившись, понял, что это совсем другой человек. Теперь пришел черед игл. Он втыкал их одну за другой, все двенадцать штук, стараясь попадать в те места, где должны были бы находиться чакры. Впрочем, он знал, что главная игла - тринадцатая. Священность этого числа в вудуисткой традиции имело множество объяснений, но сейчас Олег представил себе семь властителей Семитронья в качестве идеальных сущностей и прибавил к ним шестерых соответствующих им неведомых живых людей. Седьмой была Мила, она была мертва, и потому иголок было только тринадцать. Он воткнул последнюю прямо в сердце фигурки и замер, ожидая какого-то знака. Его не последовало, но он и так знал, что дело сделано. Смертоносное железо вошло в сердце - куколки ли, живого ли человека - теперь уже не разобрать. Он поблагодарил всех Эшу и в особенности - Эшу да Каппа Претта и начал обратный отсчет. На счет "один" он должен был выйти из транса. "Подпись я, что ли, перепутал?" - подумал Зубов. Каждый из клиентов имел условную подпись для сигналов на пейджер - так безопасней. Хотя риска не было фактически никакого, Зубов на всякий случай страховался: мало ли что будет дальше? Сидевший в тени человек оказался старым знакомым, тоже - из деловых, как раз и познакомивший его с давешним покупателем. "Ну что ж, как говорится, старый друг лучше новых двух", - подумал Дима, огорченный, что его хитрые расчеты не сбылись и, похоже, ему так и не удалось заполучить нового клиента - и в этот момент человек поднялся со скамейки и вскинул руку. Беззвучный огонь дважды сверкнул в лицо Зубову. Пятый лепесток. Загремел гром. - Сейчас польет, - сказал Женя. - До машины успеем добежать, - ответил Альперович, но со вторым раскатом грома ливень обрушился им на головы. Они влетели в первую попавшуюся дверь. Над входом было написано "Хинкальная". Внутри пахло. - Переждем тут, - сказал Андрей. - Как ты думаешь, есть тут можно? - спросила Женя. - Во всяком случае, можно пить, - и Альперович направился к стойке, - у вас грузинское вино есть? - Конечно, - ответила продавщица, толстая пергидрольная блондинка в белом, похоже еще советских времен, халате. - А какое? - "Хванчкара", "Кинзмараули", "Васизубани", "Алазанская долина", - над ее головой возвышалось чучело орла, вероятно - горного, учитывая грузинский колорит. - А какое лучше? - спросила Женя. Продавщица посмотрела на нее с изумлением. - Все хорошие, - ответила она. - Настоящие. Хозяин сам из Грузии возит. На секунду Андрей представил себе хозяина: почему-то в виде бородатого гиганта, сурового античного бога. - Тогда бутылку "Долины", - сказал Альперович. - Есть будете? - Нет. То есть да. Хлеба, пожалуйста. И пускай столик вытрут. Молодая, еле волочащая ноги, девушка выплыла из подсобки и лениво пошла вытирать столик. Альперович подумал, что они должны бы быть матерью и дочерью, и толстая апатичная тетка за прилавком - неизбежное будущее этой делано-томной девицы. - Я не могу жить в этой стране, - сказала Женя, - какая, к чертовой матери, частная собственность, когда даже в частном кафе тот же срач, что и везде? Мы были на майские с Ромкой в Вене - совсем другой разговор