рых, пошарив в памяти, он не нашел там ничего, что могло бы опровергнуть измышления старого пьяницы. Потом его осенило -- он вспомнил, что рассказывал однажды старшина сто четырнадцатой группы смертников Зеф, и с удовольствием преподнес эту теорию дядюшке. Рыжая морда Зеф говорил, что выродки потому проявляют все возрастающую активность, что на них самих наступает радиоактивная пустыня, и деваться им некуда, кроме как пытаться с боем пробиться в районы, свободные от радиоактивности. -- Кто это тебе рассказал? -- спросил дядюшка с презрением. -- Какому деревянному дураку могла придти в голову столь примитивная мысль? Гай посмотрел на него со злорадством и ответил: -- Таково мнение некоего Аллу Зефа, крупнейшего нашего медика-психиатра. -- Где это ты с ним встречался? -- Еще более презрительно осведомился дядюшка. -- Уж не на ротной ли кухне? Гай сгоряча хотел было сказать, где он с ним встречался, но прикусил язык, придал своему лицу значительное выражение и с подчеркнутым вниманием стал смотреть телевизор. И тут в разговор, массаракш, опять влез этот Мак: -- Я готов признать, -- объявил он, -- в этих чудовищах на юге некую новую породу людей, но что общего между ними и домохозяином Ренаду, например? Ренаду тоже считается выродком, но он явно относится не к новой, а, прямо скажем, к очень старой породе людей... Гай об этом никогда не думал и поэтому был очень рад, что отвечать на этот вопрос бросился дядюшка. Обозвав Мака развесистым пнем, он принялся объяснять, что скрытые выродки, они же выродки городские, есть не что иное, как уцелевшие в борьбе за существование остатки нового вида, почти начисто уничтоженные в наших центральных районах еще в колыбели... Он еще помнит эти ужасы: их убивали прямо при рождении, иногда вместе с матерями... Уцелели только те, у которых новые видовые признаки никак внешне не проявлялись... Дядюшка хватил пятую рюмку, разошелся и развил перед слушателями четкий план поголовного тотального медицинского обследования населения, которым неизбежно придется заняться рано или поздно, и лучше рано, чем поздно. И никаких исключений! Никакого попустительства! Сорная трава должна быть выполота без пощады!.. На этом обед закончился. Рада принялась мыть посуду, дядюшка, не дождавшись никаких возражений, победно всех оглядел, закупорил флягу и понес ее к себе в кабинет, пробормотав, что идет писать ответ этому дураку Шапшу. При этом он зачем-то захватил с собой и рюмку. Гай посмотрел ему вслед -- на ветхий его пиджак, на залатанные брюки, на штопанные носки и стоптанные туфли -- и ему стало жаль старика. Проклятая война! Раньше дяде принадлежала вся эта квартира, у него была прислуга, жена, был сын, роскошная посуда, было много денег, даже поместье где-то было, а теперь -- пыльный, забитый книгами кабинет, он же спальня, он же и прочее, поношенная одежда, одиночество, забвение... Да. Он пододвинул единственное кресло к телевизору, вытянулся и стал сонно смотреть на экран. Мак некоторое время сидел рядом, потом мгновенно и бесшумно, как он один умел это делать, исчез и обнаружился в другом углу. Он покопался в небольшой библиотечке Гая, выбрал какой -то учебник и принялся листать его, прислонившись плечом к платяному шкафу. Рада убрала со стола, села рядом с Гаем и стала вязать, изредка погля- дывая на экран. В доме воцарились покой, мир и удовлетворение. Гай задремал. Ему снилась чепуха: будто он поймал двух выродков в каком-то железном тоннеле, начал снимать с них допрос и вдруг обнаружил, что один из них -- Мак, а другой, мягко и добро улыбаясь, говорит Гаю: "Ты все время ошибался, твое место с нами, а ротмистр -- просто профессиональный убийца, без всякого патриотизма, без настоящей уверенности, ему просто нравится убивать, как тебе нравится суп из креветок..." И Гай вдруг ощутил душное сомнение, почувствовал, что вот сейчас поймет все до конца, еще секунда -- и не останется более ни одного вопроса. Это непривычное состояние было настолько мучительно, что сердце остановилось и он проснулся. Мак и Рада тихонько говорили о какой-то ерунде -- о морских купаниях, о песке, о ракушках... Он их не слушал. Ему в голову вдруг пришла мысль. Неужели он способен на какие-то сомнения, колебания, неуверенность? Но ведь сомневался же он во сне.. Значит ли это, что он и наяву в такой же ситуации заколебался бы? Некоторое время он старался во всех подробностях припомнить свой сон, но тот ускользал, как мокрое мыло их рук, расплывался и в конце концов стал совсем неправдоподобным, и Гай с облегчением подумал, что все это чушь. И когда Рада, заметив, что он не спит, спросила, что, по его мнению, лучше -- река или море, он ответил по-солдатски, в стиле старины Дога: "Лучше всего хорошая баня". По телевизору передавали "Узоры". Было скучно. Гай предложил выпить пива. Рада сходила на кухню и принесла из холодильника две бутылки. За пивом говорили о том, о сем, и как-то между делом выяснилось, что Мак за последние полчаса одолел учебник по геополитике. Рада восхитилась. Гай не поверил. Он сказал, что за это время можно пролистать учебник, может быть, даже прочитать, но только механически, без всякого понимания. Мак потребовал экзамена. Гай потребовал учебник. Было заключено пари: проигравшему предстояло пойти к дядюшке Каану и объявить ему, что коллега Шапшу -- умный человек и прекрасный ученый. Гай наугад раскрыл учебник, нашел в конце главы контрольные вопросы и спросил: "В чем заключается нравственное благородство экспансии нашей страны на север?" Мак ответил соими словами, но очень близко к тексту и от себя добавил, что, на его взгляд, благородство здесь ни при чем, все дело, как он понимает, в агрессивности режимов Хонти и Пандеи. Гай поскреб затылок, лизнув палец, перекинул несколько страниц и спросил: "Каков средний урожай злаков в северозападных районах?" Мак засмеялся и сказал, что данных по северо-западным районам не имеется. Поймать его не удалось. Очень обрадованная Рада показала Гаю язык. "А каково удельное демографическое давление в устье Голубой Змеи?" -- спросил Гай. Мак назвал цифру, назвал погрешность и не преминул добавить, что понятие демографического давления кажется ему смутным. Гай принялся было ему объяснять, что демографическое давление есть мера агрессивности, но тут вмешалась Рада. Она сказала, что Гай крутит и хочет уклониться от дальнейшего экзамена, потому что понимает, что дела его плохи. Гаю страшно не хотелось идти к дяде Каану и он, чтобы затянуть время, вступил в пререкания. Мак некоторое время слушал, а потом вдруг ни с того, ни с сего заявил, что Раде ни в коем случае нельзя снова идти в официантки; ей надо учиться -- сказал он. Гай, обрадованный переменой темы, вскричал, что он тысячу раз говорил ей то же самое и уже предлагал ей похлопотать о приеме в женский корпус легиона, где из нее сделают по-настоящему полезного человека. Однако нового разговора не получилось. Мак только покачал головой, а Рада, как и прежде, отозвалась о женском корпусе в самых непочтительных выражениях. Гай не стал спорить. Он бросил учебник, полез в шкаф, достал гитару и принялся ее настраивать. Рада и Мак тот час же отодвинули в сторону стол и встали друг перед другом, готовые оторвать "да-нет, да-нет". Гай выдал им "да-нет, да-нет" с подстуком и перезвоном. Он смотрел, как они танцуют и думал, что пара подобралась отменная, что жить вот только негде, и если они поженятся, то придется ему совсем перебраться в казарму. Ну что же, многие капралы живут в казармах... Впрочем, по Маку не видно, чтобы он собирался жениться. Он относится к Раде скорее как к другу, только более нежно, почтительно, а Рада, надо понимать, втюрилась. Ишь, как глаза блестят! Да и как не втюриться в такого парня! Даже мадам Го, старая ведь карга, за шестьдесят, а туда же -- как Мак идет по коридору, откроет дверь, выставит свой череп и осклабится. А впрочем, черт его знает, Мака весь дом любит, и ребята его любят, только вот господин ротмистр к нему странно относится... Но и он не отрицает, что парень -- огонь. Пара утанцевалась до упаду. Мак отобрал у Гая гитару, перестроил ее на свой чудной манер и начал петь странные свои горские песни. Тысячи песен, и ни одной знакомой. И каждый раз что-нибудь новое. И вот что странно: ни одного слова не понять, а слушаешь, и то плакать хочется, то смеяться без удержу... Некоторые песни Рада запомнила и теперь пыталась подпевать. Особенно ей нравилась смешная песня (Мак перевел) про девушку, каторая сидит и ждет своего дружка, а дружок никак не может до нее добраться -- то одно ему мешает, то другое... За гитарой и пением они не услышали звонка в парадную дверь. Раздался стук и в комнату ввалился вестовой господина ротмистра Чачу. -- Господин капрал, разрешите обратиться, - рявкнул он, косясь на Раду. Мак перестал играть. Гай сказал: -- Обращайтесь. -- Господин ротмистр приказали вам и кандидату Симу срочно явиться в канцелярию роты. Машина внизу. Гай вскочил. -- Ступайте, -- сказал он. -- Подождите в машине. Мы сейчас спустимся. Отдевайся быстро, -- сказал он Максиму. Рада взяла гитару на руки, как ребенка, и встала у окна, отвернувшись. Гай и Мак торопливо одевались. -- Как ты думаешь -- зачем? -- спросил Мак. -- Откуда мне знать? -- Проворчал Гай. -- Может быть, учебная тревога... -- Не нравится мне это, -- сказал Мак. Гай посмотрел на него и на всякий случай включил радио. По радио передавали ежедневные "праздные разговоры деловитых женщин". Они оделись, затянули ремни, и Гай сказал: -- Рада, мы пошли. -- Идите, -- сказала Рада, не оборачиваясь. -- Пошли, Мак, -- сказал Гай нахлобучивая берет. -- Позвоните, -- сказала Рада. -- Если задержетесь, обязательно позвоните... -- Она так и не обернулась. Вестовой предупредительно распахнул дверцу перед Гаем. Сели. Поехали. Видимо, дело было срочное: шофер гнал, включив сирену на полную громкость. Гай с некоторым сожалением подумал, что вот пропал вечерок, редкий, хороший вечерок, уютный, домашний. Но такова жизнь легионера. Сейчас прикажут, ты возмешь автомат и будешь стрелять -- сразу после бутылки пива, после уютной пижамы, после песенок под гитару. Такова прекрасная жизнь легионера, лучшая из всех возможных. И не нужно нам ни подружек, ни жен, и правильно, что Мак не хочет жениться на Раде, хотя жалко, конечно, сестренку... Ничего, подождет. Любит -- так подождет... Машина ворвалась на плац и затормозила у входа в казарму. Гай выскочил, взбежал по ступенькам. Перед дверью канцелярии он остановился, поправил берет, пряжку, быстро оглядел Мака, застегнул ему пуговицу на воротнике -- массаракш, вечно она у него расстегнута! -- И постучал. -- Войдите! -- каркнул знакомый голос. Гай вошел и доложился. Господин ротмистр Чачу в суконной накидке и фуражке сидел за своим столом. Он курил и пил кофе. Снарядная гильза перед ним была полна окурками. Сбоку на столе лежали два автомата. Господин ротмистр медленно поднялся, уперся в стол обеими руками и, глядя на Максима, заговорил: -- Кандидат Сим! Ты проявил себя незаурядным бойцом и верным боевым товарищем. Я ходатайствовал перед командиром бригады о досрочном производстве тебя в достоинство действительного рядового боевого легиона. Экзамен огнем ты выдержал успешно. Остается последний экзамен -- экзамен кровью... У Гая радостно подпрыгнуло сердце. Он не ожидал, что это случится так скоро. "Молодец ротмистр! Вот что значит старый вояка! Я-то, дурак, вообразил, будто он копает под Мака..." Гай посмотрел на Мака, и радость его несколько поубавилась. Лицо Мака было совершенно деревянным, глаза выкачены, все по уставу, но именно сейчас можно было бы и не придерживаться так строго уставных правил. -- Я вручаю тебе приказ, кандидат Сим, -- продолжал господин ротмистр, протягивая Маку лист бумаги. -- Это первый письменный приказ, адресованный тебе лично. Надеюсь, не последний. Прочти и распишись. Мак взял приказ и пробежал его глазами. У Гая снова екнуло сердце, но уже не от радости, а от какого-то тяжелого предчувствия. Лицо Мака оставалось по-прежнему неподвижным, и все было как будто в порядке, но он чуть-чуть помедлил, прежде чем взял приказ и расписался. Господин ротмистр осмотрел подпись и положил листок в планшет. -- Капрал Гаал, -- сказал он, беря со стола запечатанный конверт. -- Ступай в караульное помещение и приведи приговоренных. Возьми автомат... Нет, вот этот, с краю.... Гай взял конверт, повесил автомат на шею и направился к двери. Он еще услышал, как господин ротмистр сказал Маку: -- ничего, кандидат, не трусь. Это страшно только по первому разу... Гай бегом направился через плац к зданию бригадной тюрьмы, вручил начальнику караула конверт, расписался, где нужно, сам получил необходимые расписки, и ему вывели приговоренных. Это были давешние зоговорщики -- толстый дядька, которому Мак вывихнул пальцы, и женщина. Массаракш! Только этого не хватало! Женщина -- это совсем лишнее... Это не для Мака... Он вывел приговоренных на плац и погнал их к казарме. Мужчина плелся нога за ногу и все баюкал свою руку, а женщина шла прямая, как жердь, засунув руки глубоко в карманы жакетки, и, казалось, ничего не видела и не слышала. Массаракш, а почему, собственно, не для Мака? Какого дьявола! Эта баба такая же гадина, как и мужик. Почему мы должны давать ей какие -то льготы? И почему это, массаракш, надо предос- тавлять какие-то льготы кандидату Симу? Пусть привыкает, массаракш и массаракш!.. Господин ротмистр и Мак были уже в машине. Господин ротмистр -- за рулем. Мак с автоматом между колен -- на заднем сиденье. Он открыл дверцу и приговоренные залезли внутрь. "На пол!" -- Скомандовал Гай. Они послушно сели на железный пол, а Гай -- на сиденье напротив Мака. Он пытался поймать его взгляд, но Мак смотрел на приговоренных. Нет, он глядел только на эту бабу, которая съежилась на полу, обхватив колени. Господин ротмистр, не оборачиваясь, сказал: "Готовы? -- И машина тронулась. По дороге не разговаривали. Господин ротмистр гнал машину на безумной скорости -- видимо, хотел все кончить до сумерек, да и чего тянуть... Мак все время глядел на женщину, словно ловил ее взгляд, а Гай все ловил взгляд Мака. Приговоренные, цепляясь друг за друга, елозили по полу; толстяк пытался было заговорить с бабой, но Гай прикрикнул на него. Машина выскочила за город, миновала южную заставу и свернула на проселок, очень знакомый проселок, ведущий к розовым пещерам. Машина подпрыгнула всеми четырьмя колесами, держаться было неудобно. Мак не поднимал глаз, а тут еще эти полупокойники все время хватались за колени, спасаясь от немилосердной тряски. Гай наконец не вытерпел и треснул толстого гада сапогом под ребра, но это не помогло -- тот все равно продолжал хвататься. Господин ротмистр еще раз повернул, резко затормозил, и машина медленно, осторожно съехала в карьер. Господин ротмистр выключил двигатель и скомандовал: "Выходи!" Было уже около восемнадцати часов, в карьере собирался легкий вечерний туман, выветрившиеся каменные стены отсвечивали розовым. Когда-то здесь добывали мрамор. А кому он сейчас нужен, этот мрамор?.. Дело подходило к развязке. Мак по-прежнему держался как идеальный солдат: ни одного лишнего движения, лицо равнодушно-деревянное, глаза в ожидании приказа устремлены на начальство. Толстяк вел себя хорошо, с достоинством. С ним хлопот, по-видимому, не будет. А вот баба под конец раскисла. Она судорожно стискивала кулаки, прижимала их к груди и снова опускала, и Гай решил, что будет истерика, но волочить ее на руках к месту казни, кажется, все-таки не придется. Господин ротмистр закурил, посмотрел на небо и сказал Маку: -- Веди их по этой тропинке. Дойдешь до пещер -- увидишь, где их ставить. Когда закончишь, обязательно проверь и при необходимости добей контрольным выстрелом. Что такое контрольный выстрел, знаешь? -- Так точно, -- произнес Мак деревянным голосом. -- Врешь, не знаешь. Это -- в голову. Действуй, кандидат. Сюда ты вернешься уже действительным рядовым. Женщина вдруг сказала: -- Если среди вас есть хоть один человек... Сообщите моей матери... Поселок Утки, дом два... Это рядом... Ее зовут... -- Не унижайся, -- басом произнес грузный. -- Ее зовут Илли Тадер... -- Не унижайся, -- повторил грузный, повысив голос, и господин ротмистр, не размахиваясь, ткнул его кулаком в лицо. Грузный замолчал, схватившись за щеку, и с ненавистью посмотрел на господина ротмистра. -- Действуй, кандидат, -- повторил господин ротмистр. Мак повернулся к приговоренным и сделал движение автоматом. Приговоренные пошли по тропинке. Женщина обернулась и еще раз крикнула: -- Поселок Утки, дом два. Илли Тадер! Мак, выставив перед собой автомат, медленно шел за ними. Господин ротмистр распахнул дверцу, боком сел за руль, вытянул ноги и сказал: -- Ну вот, четверть часика подождем. -- Так точно, господин ротмистр, -- машинально ответил Гай. Он смотрел вслед Маку, смотрел до тех пор, пока группа не скрылась за розовым выступом. "На обратном пути надо будет купить бутылку, -- подумал он. -- Пусть напьется. Говорят, помогает". -- Можешь курить, капрал, -- сказал господин ротмистр. -- Спасибо, господин ротмистр, я не курю. Господин ротмистр далеко сплюнул сквозь зубы. -- Не боишься разочароваться в своем приятеле? -- Никак нет... -- Нерешительно сказал Гай. -- Хотя, с вашего позволения, мне очень жаль, что ему досталась женщина. Он горец, а у них там... -- Он такой же горец, как и мы с тобой, -- перебил господин ротмистр. -- И дело здесь не в женщинах... Впрочем, посмотрим. Чем вы занимались, когда вас вызвали? -- Пели хором, господин ротмистр. -- И что же вы пели? -- Горские песни, господин ротмистр. Он знает очень много песен. Господин ротмистр вылез из машины и принялся прохаживаться взад-вперед по тропинке. Больше он не разговаривал, а минут через десять принялся насвистывать "Марш". Гай все ждал выстрелов, но их не было, и он начал беспокоиться. Убежать от Мака немыслимо. Обезоружить -- тем более. Но тогда почему он не стреляет? Может быть, он повел их дальше обычного места?.. На обычном месте слишком сильно пахнет, божедомы зарывают неглубоко, а у Мака слишком сильное обоняние... Он из-за одной своей брезгливости способен прошагать лишних пять километров... -- Н-ну, так... -- Сказал господин ротмистр, останавливаясь. -- Вот и все капрал Гаал. Боюсь, что мы не дождемся твоего дружка. И боюсь, что тебя сегодня в последний раз называют капралом. Гай с изумлением посмотрел на него. Господин ротмистр ухмылялся. -- Ну, что смотришь? Что ты таращишься, как свинья на ветчину? Твой приятель бежал, дезертировал, он трус и изменник! Понятно, рядовой Гаал? Гай был поражен. И не столько словами ротмистра, сколько его тоном. Господин ротмистр был в восторге. Он торжествовал. У него был такой вид, будто он выиграл крупное пари. Гай машинально поглядел в глубину карьера и вдруг увидел Мака. Мак возвращался один, автомат он нес в руке за ремень. -- Массаракш! -- прохрипел господин ротмистр. Он тоже увидел Мака, и вид у него сделался обалделый. Больше они не говорили. Они только смотрели, как Мак неторопливо приближается к ним, легко шагая по каменному крошеву, на его спокойное, доброе лицо со странными глазами, и в голове у Гая царила сумятица: выстрелов все-таки не было... Неужели он задушил их... Или забил прикладом... Он, Мак, женщину? Да нет, чепуха... Но выстрелов ведь не было... В пяти шагах от них Мак остановился и, глядя господину ротмистру в лицо, швырнул автомат ему под ноги. -- Прощайте, господин ротмистр, -- сказал он. -- Тех несчастных я отпустил и теперь хочу уйти сам. Вот ваше оружие, вот одежда... -- Он повернулся к Гаю и, расстегивая ремень, сказал ему: -- Гай, это нечистое дело. Они нас обманули, Гай. Он стянул с себя сапоги и комбинезон, свернул все в узел и остался таким, каким Гай увидел его впервые на южной границе -- почти голым, в одних серебристых трусах и теперь даже без обуви. Он подошел к машине и положил узел на капот. Гай ужаснулся. Он посмотрел на господина ротмистра и ужаснулся еще больше. -- Господин ротмистр! -- закричал он. -- Не надо! Он сошел с ума! Он опять... -- Кандидат Сим! -- Каркнул господин ротмистр, держа руку на кобуре. -- Немедленно садитесь в машину! Вы арестованы. -- Нет, -- сказал Мак. -- Это вам только кажется. Я свободен. Я пришел за Гаем. Гай, пошли! Они тебя надули. Они -- грязные люди. Раньше я сомневался, теперь я уверен. Пошли. Гай замотал головой. Он хотел что-то сказать, что-то объяснить, но не было времени и не было слов. Господин ротмистр вытащил пистолет. -- Кандидат Сим! В машину! -- каркнул он. -- Ты идешь? -- спросил Мак. Гай снова замотал головой. Он смотрел на пистолет в руке господина ротмистра, и думал только об одном, и знал только одно: Мака сейчас убьют. И он не знал, что делать. -- Ладно, -- сказал Мак. -- Я тебя найду. Я все узнаю и найду тебя. Тебе здесь не место... Поцелуй Раду. Он повернулся и пошел, так же легко ступая по каменному крошеву босыми ногами, как и в сапогах, а Гай, трясясь словно в лихорадке, немо смотрел на его широкую треугольную спину и ждал выстрела и черной дырки под левой лопаткой. -- Кандидат Сим, -- сказал господин ротмистр, не повышая голоса. -- Приказываю вернуться. Буду стрелять. Мак остановился и снова повернулся к нему. -- Стрелять? -- сказал он. -- В меня? За что? Впрочем, это неважно. Дайте сюда пистолет. Ротмистр, держа пистолет у бедра, навел ствол на Мака. -- Я считаю до трех, -- сказал он. -- Садись в машину, кандидат. Раз! -- А ну, дайте сюда пистолет, -- сказал Мак, протягивая руку и направляясь к господину ротмистру. -- Два! -- сказал господин ротмистр. -- Не надо! -- крикнул Гай. Ротмистр выстрелил. Мак был уже близко. Гай видел, как пуля попала ему в плечо и как он отшатнулся, словно налетел на препятствие. -- Глупец, -- сказал Мак. -- Дайте сюда оружие, злобный глупец. Он не остановился, он все шел на господина ротмистра, протянув руку за оружием, и из дырки в плече вдруг толчком выплеснулась кровь. А господин ротмистр, издав странный шипящий звук, очень быстро выстрелил три раза подряд прямо в широкую коричневую грудь. Мака отбросило, он упал на спину, сейчас же вскочил, снова упал, приподнялся, и господин ротмистр, присев от напряжения, выпустил в него еще три пули. Мак перевалился на живот и застыл. У Гая все поплыло перед глазами, и он опустился на подножку машины. В ушах его все еще звучал отвратительный плотный хруст, с которым пули входили в тело этого странного и любимого человека. Потом он опомнился, но еще некоторое время сидел, не рискуя подняться на ноги. Коричневое тело Мака лежало среди розовых камней и само было неподвижно, как камень. Господин ротмистр стоял на прежнем месте и, держа пистолет наготове, курил, жадно затягиваясь. На Гая он не смотрел. Он докурил до конца, бросил окурок и сделал два шага в сторону убитого. Но уже второй его шаг был очень коротким. Господин ротмистр Чачу так и не решился подойти вплотную. Он произвел контрольный выстрел с десяти шагов и промахнулся. Гай видел, как каменная пыль брызнула рядом с головой Мака. -- Массаракш, -- прошипел господин ротмистр, засовывая пистолет в кобуру. Он засовывал долго, никак не мог застегнуть кобуру, а потом подошел к Гаю, взял его искалеченной рукой за мундир на груди, рывком поднял и, громко дыша ему в лицо, проговорил, растягивая слова, как пьяный: -- Ладно. Ты останешся капралом. Но в легионе тебе делать нечего... Напишешь рапорт о переводе в армию. Полезай в машину.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ТЕРРОРИСТ *  Глава девятая Сопровождающий негромко сказал: "Ждите здесь" -- и ушел -- скрылся между кустами и за деревьями. Максим сел на пенек посреди полянки, засунул руки в карманы брезентовых штанов и стал ждать. Лес был старый, запущенный, подлесок душил его, от древних морщинистых стволов несло трухлявой гнилью. Было сыро. Максим ежился, он чувствовал дурноту, хотелось посидеть на солнышке, погреть плечо. В кустах неподалеку кто-то был, но Максим не обращал внимания -- за ним следили от самого поселка, и он ничего не имел против. Странно было бы, если бы они поверили сразу. Сбоку на полянку вышла маленькая девочка в огромной залатанной кофте и с корзиной в руке. Она уставилась на Максима и так, не отрывая от него глаз, прошла мимо, спотыкаясь и путаясь в траве. Какой-то зверек вроде белки мелькнул между кустами, взлетел на дерево, глянул вниз, испугался и исчез. Было тихо-тихо, только где-то вдалеке стучала машина -- резала тростник на озере. Человек в кустах не уходил -- буравил спину недобрым взглядом. Это было неприятно, но надо привыкать. Теперь всегда будет так. Обитаемый остров ополчился на него, стрелял в него, следил за ним, не верил ему. Максим задремал. Последнее время он часто задремывал в самые неподходящие моменты. Засыпал, просыпался, опять засыпал. Он не пытался с этим бороться: так хотел организм, а ему виднее. Это пройдет, только не надо сопротивляться. Зашуршали шаги и сопровождающий сказал: "Идите за мной". Максим поднялся, не вынимая рук из карманов, и пошел за ним, глядя на его ноги в мягких мокрых сапогах. Они углубились в лес и принялись ходить, описывая круги и сложные петли, постепенно приближаясь к какому-то жилью, до которого от полянки по прямой было совсем близко. Потом сопровождающий решил, что он достаточно запутал Максима, и полез напрямик через бурелом, причем, как человек городской, производил много шума и треска, так что Максим даже перестал слышать шаги человека, который крался сзади. Когда бурелом кончился, Максим увидел за деревьями лужайку и покосившийся бревенчатый дом с заколоченными окнами. Лужайка заросла высокой травой, но Максим видел, что здесь ходили -- совсем недавно и давно. Ходили осторожно, стараясь каждый раз подойти к дому другим путем. Сопровождающий открыл скрипучую дверь, и они вошли в темные затхлые сени. Человек, шедший следом, остался снаружи. Сопровождающий отвалил крышку погреба и сказал: "Идите сюда, осторожнее..." Он плохо видел в темноте. Максим спустился по деревянной лестнице. В погребе было тепло, сухо, здесь были люди; они сидели вокруг стола и смешно таращились, пытаясь разглядеть Максима. Пахло свежепогашенной свечой. По-видимому, они не хотели, чтобы Максим видел их лица. Максим узнал только двоих: Орди, дочь старой Илли Тадер, и толстого Мемо Грамену, сидевшего у самой лестницы с пулеметом на коленях. Вверху тяжело грохнула крышка люка, и чей-то голос сказал: -- Кто вы такой? Расскажите о себе. -- Можно сесть? -- спросил Максим. -- Да, конечно. Идите сюда, на мой голос. Наткнетесь на скамью. Максим сел за стол и обвел глазами соседей. За столом, кроме него, было четверо. В темноте они казались серыми и плоскими, как на старинной фотографии. Справа сидела Орди, а говорил плотный, широкоплечий человек, сидевший напротив. Он был неприятно похож на ротмистра Чачу. -- Рассказывайте, -- повторил он. Максим вздохнул. Ему очень не хотелось начинать знакомство прямо с вранья, но делать было нечего. -- Своего прошлого я не знаю, -- сказал он. -- Говорят, я -- горец. Может быть. Не помню... Зовут меня Максим, фамилия Каммерер. В легионе меня звали Мак Сим. Помню себя с того момента, когда меня задержали у Голубой Змеи... С враньем было покончено и дальше дело пошло легче. Он рассказывал, стараясь быть кратким, и в то же время не упустить то, что казалось ему важным. ...Я отвел их как можно дальше в глубь карьера, велел им бежать, а сам, не торопясь, вернулся. Тогда ротмистр расстрелял меня. Ночью я пришел в себя, выбрался из карьера и вскоре набрел на пастбище. Днем я прятался в кустах и спал, а ночью подбирался к коровам и пил молоко. Через несколько дней мне стало лучше. Я взял у пастухов какое-то тряпье, добрался до поселка Утки и нашел там Илли Тадер. Остальное вам известно. Некоторое время все молчали. Потом человек деревенского вида с длинными, до плеч, волосами сказал: -- Не понимаю, как это он не помнит прошлой жизни. По-моему, так не бывает. Вот пусть доктор скажет. -- Бывает, -- коротко сказал доктор. Он был худой, заморенный и вертел в руках трубку. Видимо, ему очень хотелось курить... -- Почему вы не бежали вместе с приговоренными? -- спросил широкоплечий. -- Там оставался Гай, -- сказал Максим. -- Я надеялся, что он пойдет со мной... -- Он замолчал, вспоминая бледное, потерянное лицо Гая, и страшные глаза ротмистра, и горячие толчки в грудь и живот, и ощущение бессилия и обиды. -- Это, конечно, была глупость, но тогда я этого не понимал. -- Вы принимали участие в операциях? -- спросил Мемо. -- Я уже рассказывал. -- Повторите! -- Я принимал участие в одной операции, когда были схвачены Кетшеф, Орди, вы и еще двое, не назвавших себя. Один из них был с искусственной рукой. -- Как же вы объясните такую поспешность вашего ротмистра? Ведь для того, чтобы кандидат получил право на испытание кровью, ему нужно сначала принять участие по меньшей мере в трех операциях. -- Не знаю. Знаю только, что он мне не доверял. Я сам не понимаю, почему он послал меня расстреливать... -- А почему он, собственно, стрелял в вас? -- По-моему, он испугался. Я хотел отобрать у него пистолет... -- Не понимаю я, -- сказал человек с длинными волосами. -- Ну, не доверял он вам. Ну, послал для проверки казнить... -- Подожди, лесник, -- сказал Мемо. -- Это все пустые разговоры. Доктор, на вашем месте я бы осмотрел его. Что-то не очень я верю в эту историю с ротмистром. -- Я не могу осматривать в темноте, -- раздраженно сказал доктор. -- А вы зажгите свет, -- посоветовал Максим. -- Все равно я вас вижу. Наступило молчанине. -- Как так видите? -- спросил широкоплечий. Максим пожал плечами. -- Вижу, -- сказал он. -- Что за вздор, -- сказал Мемо. -- Ну, а что я сейчас делаю, если вы видите? Максим обернулся. -- Вы наставили на меня -- то есть это вам кажется, что на меня, а на самом деле на доктора, ручной пулемет. Вы -- Мемо Грамену. Я вас знаю. На правой щеке у вас царапина, раньше ее не было. -- Нокталопия, -- проворчал доктор. -- Давайте зажигать свет. Глупо. Он нас видит, а мы его нет. -- Он нащупал перед собой спички и стал чиркать одну за другой. Они ломались. -- Да, -- сказал Мемо. -- Конечно, глупо. Отсюда он выйдет либо нашим, либо вообще не выйдет. -- Позвольте-ка... -- Максим протянул руку, отобрал у доктора спички и зажег свечу. Все зажмурились, прикрывая ладонью глаза. Доктор немедленно закурил. -- Раздевайтесь, -- сказал он, треща трубкой. Максим стянул через голову брезентовую рубаху. Все уставились на его грудь. Доктор выбрался из-за стола, подошел к Максиму и принялся вертеть его в разные стороны, ощупывая крепкими холодными пальцами. Было тихо. Потом длинноволосый сказал с каким-то сожалением: -- Красивый мальчик. Сын у меня был... Тоже... Ему никто не ответил; он тяжело поднялся, пошарил в углу, с трудом поднял и водрузил на стол большой оплетенный кувшин. Потом выставил три кружки. -- Можно будет по очереди, -- объяснил он. - Ежели кто хочет покушать, то сыр найдется. И хлеб... -- Погодите, Лесник, -- раздраженно сказал широкоплечий. -- Отодвиньте ваш кувшин, мне ничего не видно... Ну, что там, доктор? Доктор еще раз прошелся по Максиму холодными пальцами, окутался дымом и сел на свое место. -- Налейте-ка мне, Лесник, -- сказал он. -- Такие обстоятельства надобно запить... Одевайтесь, -- сказал он Максиму. -- И не улыбайтесь, как рыбапугало. У меня будет к вам несколько вопросов. Максим оделся. Доктор отхлебнул из кружки, сморщился и спросил: -- Когда, вы говорите, в вас стреляли? -- Сорок семь дней назад. -- Из чего, вы говорите, стреляли? -- Из пистолета. Из армейского пистолета. Доктор снова отхлебнул, снова сморщился и проговорил, обращаясь к широкоплечему: -- Я бы голову дал на отсечение, что в этого молодчика действительно стреляли из армейского пистолета, причем с очень короткой дистанции, но не сорок семь дней назад, а по крайней мере сто сорок семь... Где пули? -- спросил он вдруг Максима. -- Они вышли и я их выбросил. -- Слушайте, как вас... Мак! Вы врете! Признайтесь, как вам это сделали? Максим покусал губу. -- Я говорю правду. Вы просто не знаете, как быстро у нас заживают раны. Я не вру. -- Он помолчал. -- Впрочем, меня легко проверить. Разрежьте мне руку. Если надрез будет неглубокий, я затяну его за десять -- пятнадцать минут. -- Это правда, -- сказала Орди. Она впервые вступила в разговор. -- Это я видела сама. Он чистил картошку и обрезал палец. Через полчаса остался только белый шрам, а на другой день вообще ничего не было. Я думаю, он действительно горец. Гэл рассказывал про древнюю горскую медицину - они умеют заговаривать раны. -- Ах, горская медицина... -- сказал доктор, окутываясь дымом. -- Ну что ж, предположим. Правда, порезанный палец -- это одно, а семь пуль в упор -- это другое, но предположим... То, что раны заросли так быстро, не самое удивительное. Я хотел бы, чтобы мне объяснили другое. В молодом человеке семь дыр. И если эти дыры проделаны настоящими пулями, то по крайней мере четыре из них -- каждая в отдельности, заметьте! -- были смертельными. Лесник охнул и молитвенно сложил руки. -- Какого черта? -- сказал широкоплечий. -- Нет уж, вы мне поверьте, -- сказал доктор. -- Пуля в сердце, пуля в позвоночнике и две пули в печени. Плюс к этому общая сильная потеря крови. Плюс неизбежный сепсис и отсутствие следов квалифицированного врачебного вмешательства. Массаракш, хватило бы и одной пули в сердце! -- Что вы на это скажете? -- спросил широкоплечий, поворачиваясь к Максиму. -- Он ошибается, -- сказал Максим. -- Он все верно определил, но он ошибается. Для нас эти раны не смертельны. Вот если бы ротмистр попал мне в голову... Но он не попал... Понимаете, доктор, вы даже представить себе не можете, какие это жизнеспособные органы -- сердце, печень... -- Н-да, -- сказал доктор. -- Одно мне ясно, -- сказал широкоплечий. - Вряд ли они бы направили к нам такую грубую работу. Они же знают, что среди нас есть врачи. Наступило длительное молчание. Максим терпеливо ждал. "А я бы поверил?" -- думал он. -- "Я бы, наверное, поверил. Но я вообще, кажется, слишком легковерен для этого мира. Хотя уже и не так, как раньше. Например, мне не нравится Мемо. Он чего-то все время боится. Странно. Впрочем, он, наверное, боится меня. Боится, что я отберу у него пулемет и опять вывихну ему пальцы. Что ж, может быть, он прав. Я больше не позволю в себя стрелять. Это слишком гадко, когда в тебя стреляют..." Он вспомнил ледяную ночь в карьере, мертвое фосфоресцирующее небо, холодную липкую лужу, в которой лежал. "Нет, хватит. С меня хватит... Теперь лучше я буду стрелять..." -- Я ему верю, -- сказала вдруг Орди. -- У него концы с концами не сходятся, но это просто потому, что он странный человек. Такую историю нельзя придумать, это было бы слишком нелепо. Если бы я ему не верила, я бы, услышав такую историю, сразу бы его застрелила. Он же громоздит нелепость на нелепость. Может быть, он сумасшедший, но не провокатор... Я за него, -- добавила она, помолчав. -- Хорошо, Птица, -- сказал широкоплечий. - Помолчи пока... Вы проходили комиссию в департаменте общественного здоровья? -- Спросил он Максима. -- Да. -- Вас признали годным? -- Конечно. -- Без ограничений? -- В карточке было написано просто: "годен". -- Что вы думаете о боевом легионе? -- Теперь я думаю, что это безмозглое оружие в чьих-то руках. Скорее всего, в руках этих пресловутых Огненосных творцов. Но я еще многого не понимаю. -- А что вы думаете об Огненосных Творцах? -- Я думаю, что это верхушка военной диктатуры. В средствах они неразборчивы, но какие у них цели... -- Максим покачал головой. -- Что вы думаете о выродках? -- Думаю, что термин неудачен. Думаю, что вы -- заговорщики. Цели ваши представляю довольно смутно. Но мне понравились люди, которых я видел сам. Все они показались мне честными и, как бы это сказать... Действующими сознательно. -- Так, -- сказал широкоплечий. -- У вас бывают боли? -- В голове? Нет, не бывают. -- Зачем об этом спрашивать? -- сказал Лесник. -- Если бы были, он бы здесь не сидел. -- Вот я и хочу понять, зачем он здесь сидит, -- сказал широкоплечий. -- Зачем вы пришли к нам? Вы хотите участвовать в нашей борьбе? Максим покачал головой. -- Я бы так не сказал. Это была бы неправда. Я хочу разобраться. Сейчас я скорее с вами, чем с ними, но ведь и о вас я знаю слишком мало. Все переглянулись. -- У нас так не делается, милый, -- сказал Лесник. -- У нас так: либо ты наш, и тогда на тебе оружие и иди воевать. Либо ты, значит, не наш, и тогда, извини, мы тебя... Сам понимаешь... Куда тебя -- в голову надо, да? Опять наступило молчание. Доктор тяжело вздохнул и выколотил трубку о скамью. -- Редкий и тяжелый случай, -- объявил он. -- У меня есть предложение. Пусть он нас поспрашивает... У тебя есть вопросы, не так ли, Мак? -- Да, я пришел спрашивать, -- отозвался Максим. -- У него много вопросов, -- подтвердила Орди, усмехаясь. -- Он матери жить не давал вопросами. Да и ко мне приставал. -- Задавайте, -- сказал широкоплечий. -- А мы послушаем. -- Кто такие Огненосные Творцы и чего они хотят? -- Начал Максим. Все зашевелились -- очевидно, этого вопроса не ждали. -- Огненосные Творцы, -- сказал доктор, -- это анонимная группа наиболее опытных инитриганов из военных, финансистов и политиков. У них две цели: одна главная, другая -- основная. Главная -- удержаться у власти. Основная -- получить от этой власти максимум удовлетворения. Все они хапуги, сибариты, садисты, и все они властолюбцы... Вы удовлетворены? -- Нет, -- сказал Максим. -- Все это я и так подозревал... Их экономическая программа? Их идеология? На кого они опираются?.. Все опять переглянулись. Лесник, раскрыв рот, смотрел на Максима. -- Экономическая программа... -- сказал доктор. -- Вы слишком многого от нас хотите. Мы не теоретики, мы практики. Для нас важнее всего то, что они хотят нас уничтожить. Собственно говоря, мы боремся за свою жизнь...-- Он стал раздраженно набивать свою трубку. -- Я не хотел никого обидеть, -- сказал Максим. -- Я просто хочу разобраться... -- Он бы с удовольствием изложил доктору основы теории исторических последовательностей, но ему не хватало слов. -- Ладно. Но чего вы хотите? К чему вы стремитесь, кроме сохранения жизни? И кто вы? Трубка доктора шуршала и трещала, тяжелый смрад распространялся от нее по всему подвалу. -- Дайте мне, -- сказал вдруг Лесник. -- Дайте я ему скажу... Мне дайте... Ты, друг симпатичный, того... Не знаю, как там у вас в горах, а у нас тут люди любят жить. Как это так -- кроме, говорит, сохранения жизни? А мне, может быть, ниче