е. Только детям вкус портите, - сердится мама. - Я над своей кроватью повешу, пусть там висит, коли вам не нравится. Мы плачем. Мы любим и картину, и Матрешеньку, и маму. Что делать? И Матрешенька вешает картину про Красную шапочку над своей кроватью, которая стоит в этой же комнате рядом с нашими. БУМАЖНЫЕ САЛФЕТОЧКИ - Матреша, вы опять бумажными салфетками все украсили! Это же мещанство, безвкусица! Украшайте, пожалуйста, уж если вам так нравится, кухню! Матрешенька неодобрительно поглядывает на маму, ворчит тихонечко, продолжая вытирать пыль: - Ну все-то вам не нравится, все не так, а что плохого? Чистенько. Все люди так делают, куда ни посмотри. И вырезала из белой плотной бумаги, когда она была, или из настольной, которую папа покупал для своего письменного стола, а если не было такой бумаги, то из газеты чудесные узоры и украшала ими все полочки в кухне, оборачивала цветочные горшки. Всех украшений кухня не вмещала. И наша так называемая детская тоже всегда была очень нарядной. Нам особенно нравились узоры, где человечки хороводом держались за руки, то окружали цветочный горшок, то весело бежали вдоль длинной полки. Мы, конечно, тоже пробовали вырезать такие прекрасные узоры: и звезды, и цветы, и человечков. Так смеялись: вырежешь фигурку, развернешь бумагу и получаются длинные ряды похожих фигурок, иногда по половине. Но у нас, особенно у меня, не получались такие узоры. Режем, режем, развернешь бумагу, а там не волшебство, а какое-то злое колдовство. Вместо цветов какие-то закорючки, человечки не держатся за руки, а упорно расползаются поодиночке. УВАЖЕНИЕ Радио только входило в жизнь. "Начинаем детскую передачу. Редактор такая-то, музыка такого-то". "Передаем последние известия. Диктор - Потапов". - Потапов? Не из нашей ли деревни? - начинает вспоминать Матрешенька. - У нас на краю, в избе слева Потапов жил. Как его зовут, этого, про которого по радио сказали? - Как же, как раз всю вашу деревню в радио и поместили! - смеется Светлана. - Ну, не всех, а тот Потапов - хороший мужик. Так, может он. Как этого-то звать, сказали? Недоверчивая Светлана смеется, но мы с Матрешенькой все-таки ловим конец передачи, убеждаемся, что Потапов не тот, не из Матрешенькиной деревни. Того Петром звали, Петр Федотович, а этого - Сергей Николаевич. - Ну, не тот, так не тот! В следующий раз попадется! - смеется Матрешенька. - А тот Потапов тоже очень хороший мужик был. И расскажет, каким хорошим, уважаемым мужиком был тот Потапов, который жил на краю деревни, в левой избе. - Ну, затянула! - скажет, бывало, Матрешенька, когда по радио певица исполняла арии. - Ари - вот и называется, потому что орет, а толку нет. - А-а, да а-а, - недовольно продолжала Матрешенька, сидя возле радио, штопая чулок и поглядывая в окно. - А-а, да а-а, ни одного слова не понять. О чем поет? Вроде веселая музыка, а тянет, будто люльку на ночь укачивает. Вон давеча мужик пел, Шаляпин, все слова ясные были. А нашу начал петь, деревенскую, - Матрешенька вытерла глаза рваным чулочком, моим или Наташиным (они все время рвались на коленках и на пятках), и тоненьким голоском, - надо же, говорит совсем не таким, и другие песенки поет не таким, - запела: "На желтенький песок". Допела до конца, слово к слову, не переставая быстро штопать. Кончила песню, затянула узелок, встала, приоткрыла окно: "Нюра что-то кричит, не мне ли? - И перевесившись из окна четвертого этажа, громко закричала: - Нюра! Чего кричишь? Не мне ли?" Тетя Нюра, наша нижняя соседка, с третьего этажа, Матрешенькина подруга, высокая худощавая женщина, тоже в платке. - В угловой, говорят, пшено привезли. - Да у нас есть еще, не съели. А хлеб там свежий, Нюр? - перевесившись, опять спрашивает Матрешенька, и получив ответ: - Надо пойти взять полкило белого да полкило черного, а то не хватит. Сегодня на день, да назавтра на утро. Ну, пошли, что ли, пока дождя нет. Матрешенька откладывает штопку, поправляет угол белого, с выцветшим синим узором по краям, платка под подбородком. - А довески будут? - Будут, будут! Попросим, чтоб были! Мы идем в угловой магазин за хлебом и там весело съедаем довески, мягкие, даже теплые. Бывает, что мы и без Матрешеньки ходим на Молочную горку. Горка стала называться Молочной, когда на верху ее построили зеленую палатку-магазинчик и стали продавать масло или маргарин, ну и молоко, конечно. И вот мы с Наташей несем кисель по Молочной горке. Большущая кастрюля до краев полна киселя. Мы с Наташей по бокам этой кастрюли крепко держим ее за ручки, а ноги заплетаются, дорога неровная, сандалии цепляются за камни, застревают в ямках. Вдруг прольем! Потом позвонили в дверь тети Нюры: - На Молочной горке кисель дают! Вкусный и дешевый! Мы ведро принесли, половину уже съели! Зима. Солнце льется сквозь низ замерзшего окна. Звонок в прихожей. Это не к нам. К нам обычно стучат, до звонка не дотянуться. Матрешенька открывает. К ней пришли, но и к нам. Это мальчик Гарик с мамой. Они живут в другом доме, таком же большом, как наш. Мама Гарика разговаривает с Матрешенькой на кухне. Нам слышны их голоса. Разговаривают долго, спокойно, обстоятельно. Мама Гарика высока, красива, в серой шляпке. Мы видим, как они уважают друг дружку, как им интересно и хорошо разговаривать. Гарик очень любит смотреть картинки про балерин, и мы несем из шкафа большущие книги, взрослые, но с картинками. Мы разговариваем о них долго, спокойно, обстоятельно и очень уважаем друг друга. ЕЛКА - В этом году можно елки рубить, представляешь? - как-то растерянно сказала однажды мама, придя с работы, как всегда, поздно. - А у Лидии Ивановны на работе сказали, что опять елки будут, - сообщила нам Матрешенька утром. Мы побежали к маме. - Да, вчера на собрании сказали, что новогодние елки, новогодние праздники будут отмечаться в стране, - сказала она как-то смущенно и заторопилась на работу. - А почему елки? Какие елки? Зачем? - начали мы спрашивать у Матрешеньки. - Елка - праздник новогодний, - объяснила она. - Как праздник, ее наряжают, свечи зажигают. Музыка. Пляшут... - Нянечка, у тебя была елка, когда ты была совсем маленькая? - Была, была, - смеется Матрешенька. - Полный лес елок, сосен! Руби, какую хочешь! - И праздничные? - А почему нет? Срубим, привезем домой, печь истопим, тепло - вот и праздник! - Нет, такой праздник, чтобы плясать вокруг елки, и подарки? - Такого не было, - отвечает Матрешенька. - В барском доме была елка, барчата плясали вокруг, это верно. - А ты ни разу, ни разу не плясала? - Я большая была, к барину работать пришла, уже двенадцать лет. Отец умер, мать у барина в стряпухах была, хлеб пекла - не для барина, для слуг. Для бар пекарь был. А у матушки хлеб лучше был. Барин, бывало, придет, когда матушка хлеб из печи вынет. Вот это хлеб, говорит. Все приходил пробовать. Вот у Акульки хлеб так хлеб! Маму Акулиной звали. Она стряпала, я помогала - воду носила, чугуны мыла... Тесто месить она не давала, сама, а то плохо выпечешь, скажут плохой хлеб. - А в магазине хлеб нельзя было купить? Матрешенька смеется. Какой магазин! Она жила в деревне за Волгой, Казань - ближний город, верст сто наверно. В Казани были магазины, и хлеб там тоже продавали, это правда. Мы потеплее оделись и пошли на базар. У входа снег желтый, притоптанный, перемешанный с навозом и соломой. Стоят привязанные к столбам лошади. Головы у них такие огромные, что проходить под ними страшно, хотя лошади смотрят на нас добрыми глазами. Во рту у них сено, сухие травинки падают с губ. - Денег у нас всего два рубля, - приговаривала Матрешенька, стараясь не смотреть в угол базара, где возвышался зеленый лес из срубленных елок, и пересыпая с железных чашек весов в большую плетеную кошелку, обшитую клеенкой, с веревочными ручками, лук, картошку, свеклу. - Ну, пошли домой! Мы не подошли не только к елкам, но даже к игрушкам, которые всегда продавались на базаре, и возле которых мы с Матрешенькой всегда простаивали, любуясь ярчайшими бумажными фонариками, цветами, веерами, петушками на палочках, восковыми уточками, свистульками, бумажными мячиками, которые прыгают на длинной резиночке, "уйди-уйди", жужжалками - их крутили, и они так прекрасно, длинно жужжали; изредка покупали сами маленькую уточку или китайский фонарик. За воротами базара стужа показалась сильней. Со всех сторон дул ветер. Мы заторопились домой, помогая Матрешеньке нести тяжелую кошелку. На углу первой улицы, не решаясь зайти на базар, топтался невысокий мужчина, дул на озябшие руки. Варежки были короткие, и рукава пальто не доставали их. Шапку он передвигал с уха на ухо, ведь и шапка была ему мала, не налезала сразу на оба уха, не грела их. Возле него была небольшая ровная елочка. Матрешенька поглядела на мужика, подошла к нему, вздохнула. Мужичок кивнул, не глядя на нас, куда-то в боковую улицу. - Сколько она у тебя стоит? - спросила Матрешенька, варежкой трогая елочку. - Пятьдесят, - еле выговорил мужичок. - Столько-то у нас нет, - созналась Матрешенька, доставая из варежки сорок копеек, потом, расстегнув шубу вынула из кармана кофты еще три копейки. Мужичок, не глядя на нас, взял деньги, улыбнулся замерзшими губами, повернулся и пошел, твердо ступая промерзшими валенками по утоптанному желтому снегу базарной площади в дверь, из которой валил пар и над которой темнели буквы (буквы мы уже знали) - ЧАЙНАЯ. - Ему там дадут чаю? - спросили мы. - Дадут, дадут, - успокоила нас Матрешенька. - Ну, пошли. Хлеб-то покупать не будем. Ну, ничего. Вчерашнего у нас осталось сколько-то, хватит, обойдемся. - Балуете вы их, Матреша! - сказала вечером мама, гладя на елку, приделанную к зеленой кухонной табуретке. А папа ничего не сказал, положил на верстак дощечки и начал делать деревянную крестовину, подставку для елки. Хороша была подставка! Много лет, до самой войны, стояли на ней новогодние елки. А после войны отыскали ее в чулане, и служила она, пока не выросли все ребята из наших родных, все двоюродные братья и сестры. САМОДЕЛКИ Папа делал нам санки. Верстак помещался в коридоре. Пилил, размечал доски, строгал рубанком, фуганком. Долото, напильник, сверло, тиски - все пригодилось. Санки были зеленого цвета, полозья резные, на боковых сторонах - цветы, ветки, листья. Сиденье широкое, удобное, как бы из двух равных частей, чтобы мы с Наташей вдвоем сидели. Веревки продеты в специальное отверстие в середине перекладины. В выходной папа повез нас покатать. Но санки не поехали. Дерево полозьев облепило снегом. Папа не прошел и двух шагов, санки затормозили, клюнули носом и стоят, сколько ни тяни. Согласны поехать только, когда мы вылезем. Ну и зачем они, если кататься нельзя? Ни шкурка, ни лак не помогли. Железные полозья достать трудно. Но через несколько дней папа достал их где-то и принес, долго чистил от ржавчины. Вначале она летела, как рыжий порошок. Приделал к санкам. Мы пошли на горку к вечеру. Даже вторая смена кончила учиться. Ребят на горке полным-полно снизу доверху. Мы недолго катались. Большие мальчишки сбили нас, подняли наши зеленые санки с цветами повыше, и над головой у нас произошел примерно такой разговор: - Фабричные, что ль? - наклонились к нам. - Чьи санки? - Наши, - испуганным шепотом ответили мы. - Вот дураки! Купили где? Ни у кого таких нет! Заграничные? - Папа сделал. - Самоделки! - Санки презрительно брошены в снег. И вспоминать-то об этом не хочется, да что делать. Принесли мы зеленые санки домой, и как ни просили нас, ни уговаривали, сколько ни объясняли, ни упрашивали, все зря. Ни разу, ни за что не согласились мы кататься на этих санках. И куда их потом дели, не знаю. Никто, наверное, не любил вспоминать об этом. А как весело папа строгал доски, когда делал санки для нас, как он измерял каждую доску, помечая большим плотницким карандашом, как тер их наждачной шкуркой. А мы помогали, как могли, но чаще играли золотыми стружками, они были как волны в море... Вот какие мы были глупые! Единственное утешение - малы еще были, и соображение маленькое, разума кот наплакал, ум - со свиной хвостик. ПУТЬ В БИБЛИОТЕКУ Тяжелая дверь подъезда захлопывается. Мы во дворе, синем от сумерек. Свой двор - одно удовольствие. Но кончается он быстро, за углом, у Помойкиной горы. Отвращения к этой горе нет никакого, хотя она вполне оправдывает свое название. Только страх перед хулиганами, которые обычно толкутся у помойки: не было случая, чтобы они не обидели девочек или вообще чужаков. Если хулиганов на Помойкиной горе не видно, то - бегом между торцами высоченных домов, дальше - улица с трамвайными рельсами, трамваи, взрослые прохожие. И ты становишься прохожим, рядовым пешеходом, никто тебя не обидит, иди себе и иди. А ежели хулиганы, то приходилось идти через чужой огромный двор. Чужие бабушки сидят на скамейках у подъездов, неодобрительно провожают тебя осуждающим взглядом. Много всяких препятствий, незнакомые горки, пеньки, железки, торчащие из земли, ледяные дорожки... Сегодня библиотека с двух до семи. Около семи старшая сестра бегает со своими товарищами в библиотеку. А мы только в будущем году пойдем в школу. В библиотеку нас с Наташей даже не хотели записывать, малы еще, дошкольников не принимают. Старшая сестра нас не жаловала. Наверное, крепко надоели мы ей. То в дверь подглядываем, пищим или воем в замочную скважину, когда она с товарищами делает уроки за папиным письменным столом, а кто не уместился - за обеденным. Мало ли что взбредет на ум, когда приходит столько хороших ребят и так весело, а вас выставляют за дверь и не принимают в игры. - Возьми их с собой! - сказала Матрешенька Светлане, когда та собиралась в библиотеку. - Ну да, еще больно надо с малышней таскаться! - ответила Светлана. - Опять твои книги заберут. А там себе возьмут какие надо и твои не тронут! - продолжала Матрешенька. - Да возьми их, Светка! Жалко, что ли? - сказали Светланины товарищи. - Ну, собирайтесь, что ли! - сурово и великодушно согласилась старшая сестра. И вот мы все стоим перед длинным-предлинным деревянным прилавком. По нашу сторону прилавка - ребята, по другую - две тетеньки и очень много полок, полных книг. Нам с Наташей хорошо видны нижняя сторона прилавка, чистенькие синие халаты тетенек, их ноги, у одной - в валенках, у другой - коричневые туфли на каблуках. Если привстать на цыпочки, прилавок виден сверху, в черных пятнах, мелких рисуночках карандашом и в буквах. На прилавке лежат книги, видны руки тетенек, а если осмелиться и взглянуть повыше, - их серьезные лица, одна в очках, другая - нет. Я пытаюсь рассмотреть, кто в очках: та, которая в валенках, или та, которая в коричневых туфлях на каблуках. - А малышей зачем привели? - сурово говорит первая тетенька. - Вот их запишите! - еще суровее говорит Светлана, толкая нас к тетеньке. От страха мы не можем пошевелиться. - В первом классе или во втором? - спросила вторая тетенька. - Да они все мои книги читают! - закричала Светлана. - Я спрячу, а они найдут и прочитают! Библиотекаршам нечего было на это возразить, а для нас начался опасный путь с книжками - в библиотеку и из библиотеки. Не успеешь вернуться, немного почитать, как уже пора ужинать. Спать нас укладывали рано, часов в восемь. Во-первых, не было телевизора, во-вторых, взрослые возвращались с работы усталые, им тоже надо было отдохнуть. Мы с сестрой лежим в своих кроватях, а Матрешенькина пока пустая. Из-за прикрытой двери слышны приглушенные голоса взрослых. Ужинают на кухне и обсуждают сегодняшний день, и говорят о завтрашнем. Нам с Наташей все равно эти разговоры не очень интересны, довольно одного звучания родных голосов. Лежим в кроватях, а в комнате по потолку бесшумно едет светлая широкая полоса то в одну, то в другую сторону, - это по двору проезжает машина с зажженными фарами. Нам с Наташей не скучно. Мы рассказываем всякие сказки или истории. А после того, как научились читать, это - чаще всего продолжения прочитанных книг. Так что печальных концов ни у одной из книг не было, даже у "Муму". Эту книжку нам прочитала вслух старшая сестра, и мы так горько и долго рыдали, что даже она испугалась, а я с тех пор не могу взглянуть на это произведение Тургенева. Зато мы дали ему конец прекрасный, абсолютно справедливый и оптимистический, да еще в нескольких вариантах, один другого лучше. Хорошие книги у нас никогда не могли быть короткими. Если автор, по нашему мнению, кончал книжку слишком быстро (например, "Золотой ключик или Приключения Буратино" Алексея Толстого), кто мог помешать нам придумать продолжение с новыми приключениями и удлинить книгу этак раз в десять? А такая книга, как "Марийкино детство" могла у нас продолжаться бесконечно. Книга начиналась так: "Мать вставала в шесть часов утра", и дальше шли интереснейшие истории про маленькую Марийку и ее друзей, только успевай перечитывать их или придумывать все новые и новые. ШОКОЛАДНАЯ КОНФЕТА Осень, та сторона нашего большого пятиэтажного кирпичного дома (у него была еще эта сторона, куда выходили окна наших квартир и всегда можно было крикнуть в минуту опасности: "Мама!" или "Бабушка!"). Пусть ни мама, ни бабушка не услышат и не высунутся - возможность такая была. Мы пользовались ею не так часто, но враги или недруги, или просто случайные, "уличные", как мы их называли, знали про такую возможность, и этого было вполне достаточно. Та сторона - другое дело. Чужая, холодноватая, пасмурная. Там приходилось обходиться без помощи. Даже солнце не такое теплое. По сию пору убеждение - на нашей стороне солнышко - теплее. Мы сидели на земле возле газона, вокруг дворца. Дворец был сделан из стекляшек, и в нем жила принцесса. Принцесса была умная, добрая и прекрасная. Особенно добра она была к маленьким и несчастным, к жукам и бабочкам. - И червякам? - спросила Светка. - Конечно, - отвечала я (была моя очередь играть, рассказывать сказку). - Такая милая прекрасная принцесса. Когда была война, они тоже помогали принцессе. Белые хотели ее поймать, но она спряталась в самую верхнюю башню, там, где стояли статуи, и стояла тихо-тихо, как статуя, они ее и не нашли... И еще она любила сказки... А когда война кончилась, она опять стала помогать зверям и птицам. Принцессой у нас была в этот раз маленькая грязненькая куколка. Она была не очень красивая, но мы ее жалели, и лицо у нее было доброе и милое. Прошлый раз принцессой была Светкина кукла Верочка. Сейчас она была поварихой. - Идите кушать! - говорила Светка, и уже на камне расстелен Светкин носовой платок с каемочкой - совсем скатерть. - Вот яичница! - говорила Светка на желтые цветы одуванчика. - Вот салат, - на зеленые травки и листики. В центре - куличики из песка, торт. Вообще-то мы принесли настоящую еду для игры. Лузочка вынесла оладушки, Светка - варенье с вишнями, мы с Наташей - несколько леденцов. Но все припасы как-то нечаянно съели перед игрой. - Идите кушать! - звала Светка, вернее Верочка-повариха. - Яичница готова. Салат очень вкусный. Торт испечен просто замечательно! Есть еще грецкие орехи, изюм, яблоки, персики и селедка! - Светка очень любила эту рыбу. - Идите скорей! Я вам еще приготовлю кисель! - Светка поспешно мешала в баночке глину с водой. - Ты потруби! - сказала я. - В королевских дворцах всегда трубят, когда зовут обедать. Мало ли кто куда мог уйти. Охотиться, например. Светка приложила к губам Верочки, нарядной, прекрасной, палочку, будто это труба, и громко затрубила: "Ду-ду-ду! Ту-ру-ру!" Все жители королевства: медведь, который пасся на траве, корова, которая давала молоко, Петрушка, который развлекал принцессу, - все побежали к столу, красивые, как из книжки. Там их ждали учитель - Наташа и руководительница Королевского Детсада - я. Тут я случайно подняла голову и увидела девочку. Она шла и ела большую шоколадную конфету, ровную, твердую. Я таких никогда не видела. Да и чтобы так откусывать от конфеты, как от хлеба, мне еще видеть не приходилось. Высокие носочки, блестящие туфли, удивительная юбочка. Девочка медленно шла по дорожке и откусывала от конфеты. И я почему-то поняла, что этой девочке очень скучно. Она шла, не глядя на нас, и невидимое облако скуки как будто окутывало ее, и я ощутила это облако. Потом девочка ушла и наступила моя очередь играть, и я не вспоминала о ней. Только через много лет, после войны, увидев впервые большую шоколадную конфету, я сразу вспомнила наш милый двор, Лузочку, Светку, Наташу, себя и эту незнакомую девочку. И с тех пор - сколько лет прошло! - как только разворачиваю большую шоколадную конфету, опять вижу ту девочку. Идет по дорожке в черных лаковых туфельках, в высоких (и как они только держались?) носочках с каемочкой, в очень красивой юбочке и в береточке набекрень на красиво подстриженных волосах. Идет через все годы, и теперь, издали, совсем ясно видно, что было той девочке не очень весело, ни туфельки не спасали, ни любые шапочки, ни большие шоколадные конфеты. ФЛАЖКИ У всех флажки, а у нас нет. И сейчас - Первое мая. Все идут смотреть демонстрацию. У всех флажки или значки в красной ленточке, или воздушные шарики. А у нас - ничего. Мама под праздник на дежурстве, она заведует отделением в больнице и очень справедливый человек. Пусть остальные врачи отдыхают, начальница дежурит в праздник сама. А папа - в командировке. А у нас нет флажков и значков. И скоро демонстрация. По нашей улице она колоннами проходит в девять часов, а сейчас уже семь утра. Мы вспоминаем колонны демонстрантов. Музыка, все смеются и поют песни, и несут большие флаги, и большие фигуры, у некоторых из них, плоских, дергаются руки или ноги, черные фигуры и разноцветные, и гремят золотые трубы. А мы все стоим по тротуарам, кто на той, кто на этой стороне улицы, и смотрим, и машем флажками, и нам машут большими флагами. У нас нет флажков! Нам с Наташей грустно-грустно, даже не хочется идти смотреть на демонстрацию. Так вот и будем сидеть у окна и глядеть, как торопятся взрослые на свои работы, чтобы идти оттуда на демонстрацию, а потом - как дети с бабушками, мамами или со старшими братьями и сестрами пойдут смотреть демонстрацию. А мы будем видеть только наш двор, и большое дерево в нем, и пустую скамью под деревом, никого нет на скамье, все ушли на праздник. Матрешенька ходит по квартире, вздыхает, протирает тряпкой стулья и подоконники, ворчит потихоньку: - Все работа да работа, все на уме работа. Не может детям праздник устроить, хуже других они, что ли? Пошли, что ли, смотреть демонстрацию? Обойдемся и без флажков, - нерешительно говорит она и сама понимает: обойтись-то обойдемся, да не очень. Чем мы хуже других? Матрешенька вздыхает и уходит. Немного погодя слышим стук швейной машинки, потом веселый голос зовет нас из кухни. В кухне Матрешенька поставила доску на зеленую табуретку. Надавит ножом, и от доски отваливаются длинные узкие полоски. - Сейчас отщепим хорошую лучину, построгаем маленько, чтобы гладенькой стала, чтобы не было заноз, - приговаривает она, отбирает две лучших полоски, обстругивает их ножом. Верхние концы палочек Матрешенька очень аккуратно расщепляет (мы еще не понимаем, зачем она это делает) и в щель просовывает край алой ленты, аккуратно разглаженной и подшитой с противоположной стороны. Игла с красной ниткой быстро мелькает в Матрешенькиных руках. И вот чудо: два прекраснейших алых флажка, блестящих, сверкающих. Абсолютная радость, восторг и восхищение! Матрешенька поскорей надела новую кофточку, сшитую ею специально к празднику, и мы, счастливые, быстро идем проходным двором и переулком к Бакунинской улице - главной улице нашего района, по которой в будни ходят трамваи, а в праздник - демонстрации, и у нас с Наташей в руках по прекрасному флажку, и все люди, знакомые и незнакомые, спрашивают: - Где вы купили такие прекрасные флажки? Настоящие, шелковые! Но только своим самым близким подругам, которых мы догнали возле Бакунинской: тете Нюре, тете Наташе, тете Марусе рассказала Матрешенька, что эти флажки - из старой красной ленты, которую давно не носит наша старшая сестра. Мы успели вовремя. Звуки музыки приближались. Все громче и громче бухали барабаны, и гремели литавры, и громко пели трубы. И вот несут мимо нас сияющие трубы, идут, четко и не всегда четко отбивая шаг. И красные флаги колыхались, и поднимались красные полотнища на двух палках, и огромная лампа, а в ней тысяча маленьких. И разноцветные фигуры, огромные, гораздо больше нормальных людей, и плоские, черные с белым, из фанеры, махали руками и ногами. И мы тоже махали своими флажками, и всем было весело. И Матрешенька в новой кофте, с новой гребенкой, тоже смеялась, радовалась, и негромко, весело разговаривала о демонстрации со своими подругами - тетей Нюрой, тетей Наташей и тетей Марусей. А по улице все шли и шли веселые люди, и развевались флаги, и гремела музыка. ЯМЫ ДЛЯ ДЕРЕВЬЕВ Если были весна, лето или осень, вообще, если росла трава, мы играли возле газона у стен дома, нам зелени хватало. Взрослым, наверное, нет, потому что они стали говорить об озеленении и решили посадить деревья. И стали копать ямы возле домов. Копали обычно, когда темнело. Наверное, когда все приходили с работы. Очень глубокие ямы получались. Взрослые помещались в них где с головой, а где и с ручками. Мы только первые дни лазали и бегали по дну в этих ямах. Потом просто сидели на краю и смотрели вниз. Там было глубоко и темно. Иногда камушки и земля сыпались вниз, и в темноте не видно было, где упадут. - А вот засыпем! Спихнем вниз и засыпем, как мертвеца! - хохотали мальчишки и примеривались спихнуть. Мы знали, что не спихнут, не засыплют, но пугались, хотя виду не показывали. Мальчишки у нас во дворе разные. Есть такие, как Алик или Игорек - "комнатный мальчик". На дворе они занимались своим делом: играли в лапту, говорили о взрослых книгах: "Дети капитана Гранта", "Двадцать тысяч лье под водой", "Последний из могикан". Иногда снисходительно приходили к нам играть в казаки-разбойники. Особенно, когда проводили газ и мы лазали по трубам. Еще были беспризорные мальчишки. У них были мамы и папы, но Матрешенька и мама называли их беспризорными. Да это и видно было сразу: одежда всегда серая, очень грязная, штаны всегда велики, а рубашки малы. Обриты наголо, туфли дырявые. - Отец пьет, - вздыхала Матрешенька. - Матери-то мученье-то. Они всегда лезли, дразнили, дергали за юбки. Одного из них, Вовку-Морковку, Матрешенька пожалела, привела к нам, умыла и посадила с нами за стол есть оладушки. Вовка ел много, вытирался рукавом, поглядывал на нас добрыми круглыми серыми глазами, шмыгал носом, вытирал его все тем же рукавом. Потом он сказал: "Больше не хочу, хватит", вылез из-за стола и стал смотреть с нами книги и играть на полу в игрушки. "У-у-у" - гудел он, двигая по полу деревянный грузовик, который давно лишился колес и давно уже выполнял роль кровати, где обычно спала лошадь - она как раз тут помещалась вместе с копытами и дощечками на колесах. Вовка доверху нагрузил машину и перевозил мебель. - А вот кому не надо ли мебель перевезти из одного дома в другой? - кричал он. Он все знал. Еще бы! Его папа был шофер. - Еще приду, - сказал Вовка. Вечером тетя Вика, его мама, устроила скандал. Она пришла с работы, из столовой, пьяная, подошла к Матрешеньке и стала кричать: - Нечего чужих детей привечать! Никто не просит! У них отцы-матери есть! В голоде не держим! Вовка больше не приходил, но к нам с Наташей лезть перестал. Другие мальчишки иногда играли с нами в прятки, в чижик, но всегда убегали к своим. Иногда останавливали, когда мы шли из библиотеки, брали из рук книгу. От страха губы не шевелились, чтобы сказать: "Чужая, библиотечная". Иногда молча, иногда с присловьем совали книгу обратно в руки, иногда прочитывали и тут же возвращали со словами "Дуй до горы!" или еще чем-нибудь в этом роде. Зато большие ребята любили нас и часто играли с нами. Они и вправду были очень большие. Голова где-то высоко в небе, ладони на уровне наших глаз, макушек. Ни разу эти руки не давали в обиду. Мы очень любили этих парней, особенно Сему. Они все могли: на тачке прокатить или пронести на носилках, занозу вытащить, наподдать мальчишкам, если те уж очень лезли и разрушали игру. В тот вечер ямы копали старшие ребята. И вот в сумерках нас, малышей, позвали к яме. Там Сема, наклонив голову, возился с лопатой. Потом нас позвали еще куда-то, о чем-то поговорили. А потом вдруг закричали: - Ой, Сему в яме зарыли! Мы заревели во весь голос, плакали так горько. Сидим возле ямы, плачем и ждем Сему. - Да он давно дома сидит, чай пьет! Мы не поверили этим словам. Окна у Семы открыты, он бы откликнулся. Матрешенька увела нас домой чумазых, зареванных. Когда подошли к подъезду, видим, к яме из дома решительно идет человек. Семка! Заметив нас, нагнул голову, повернулся и быстро зашагал прочь. Матрешенька поворчала вслед, что стыдно издеваться над маленькими. Семка ниже наклонил голову и зашагал еще быстрее. Когда началась война, Семка и года не пробыл в армии. Ему оторвало ногу. Во дворе теперь бывал редко. Взрослые говорили, что он стесняется своей деревянной ноги и не хочет слушать, что никакого стыда тут нет. НОВОГОДНИЙ ПОДАРОК На работе папе дали два билета на елку в Колонный зал Дома Союзов. Это была первая елка в Колонном зале. Всем родителям, конечно, хотелось, чтобы их дети побывали на такой замечательной елке. На всю папину работу прислали два билета, а работало там много людей, и у всех были дети. Но ни у кого не оказалось сразу двух дочек или сыновей, которым как раз в день, обозначенный на билетах, исполняется по шесть лет. А нам с Наташей исполняется! И на папиной работе не стали спорить и совещаться, а подарили билеты нам. Они были до того красивые, что даже на билеты не похожи. Такая разноцветная книжечка, на обложке Снегурочка и Дед Мороз держатся за руки, и мешок с подарками рядом. Откроешь обложку, стоймя встает елка, вся в игрушках: хлопушки, шарики, флажки... Сбоку от елки большими буквами сверху вниз написано: "ПОДАРОК". - Оторвут вам буквы и дадут подарок, понимаете? - объясняла старшая сестра. - Вы там не забудьте найти, кто отрывает. Принесете подарки, и сравним, у кого лучше. Сестре билет в Колонный зал не достался, но в этот самый день была елка в их школе. Матрешенька разглядывала билет и радовалась вместе с нами, а потом убрала его для сохранности. Конечно же, в тот день мы поднялись ни свет ни заря и начали собираться. Матрешеньке хотелось, чтобы мы выглядели не хуже других, и мы вместе переглаживали воротники на синих матросках и складочки на юбках. Берем в сумку туфельки, надеваем валенки, шубы, укутываемся платками. Мороз - почти сорок градусов. Уже рассвело. Боимся, вдруг опоздаем. Матрешенька тоже тревожится, но успокаивает нас: успеем, успеем, ничего... Колонный зал в центре Москвы, а мы чуть сбоку, в Бауманском районе. Метро тогда не было, ни одной станции, его только строили. Люди ездили в трамваях. Зато извозчики были, и очень много телег, которые громыхали по мостовой летом, а зимой застревали в снегу, и грузовики подталкивали их, чтобы лошади было легче вытянуть телегу из сугроба. Сани тоже встречались на улицах и в переулках. Но сейчас мы не обращали на все это внимания. Даже если бы вагоновожатым в нашем вагоне была бы лошадь, мы бы, наверное, не заметили этого, потому что очень боялись опоздать. Трамвайный вагон длинный-длинный, промерзший и полупустой. "На работу народ уехал, а кому интересно трястись на морозе понапрасну?" - говорила Матрешенька, вздыхая и разматывая платок. Она села на деревянную скамью рядом с тетенькой в таком же сером шерстяном платке, в перчатках с оторванными пальцами и черной кожаной сумкой на животе. Сразу видно, какая тяжелая сумка, в ней полно монет. Еще на тетеньке-кондукторе висят билеты, намотанные на катушки. Дешевые билеты и дорогие. Матрешенька покупает себе самый дорогой билет, потому что ехать далеко. Нас с Наташей трамвай везет бесплатно. Матрешенька с кондуктором разговаривают, а на остановках обе они скрываются в облаках пара, и новые пассажиры рассказывают, как холодно на улице и жалеют кондукторшу, потому что в вагоне немногим теплее. Трамвай трясется и подпрыгивает. В промороженном вагоне сероватый рассвет, окна замерзли сверху донизу, поверх льда - пушистый иней. Мы с Наташей шатаемся вместе с вагоном и уверены, что давным-давно опоздали, елка кончилась. Мы не прикладывали ладони к отпечаткам маленьких ладошек на оконном инее, чтобы сравнить, у кого какая рука, хотя все дети, каких везли в трамвае, непременно приложат ладонь к стеклу. Чем дольше держишь, тем сильнее протает лед. Ты вылезешь, а отпечаток твоей руки уедет вместе с трамваем, и другие дети, если окажутся возле этого окна, положат свою ладонь на отпечаток твоей, и лед быстро протает, и можно думать: вот ехал тут кто-то, как его зовут, куда он ехал... Мы с Наташей убеждены, что все ребята, оставившие отпечатки ладоней на оконных стеклах, ехали на елку в Колонный зал, что все они уже там, а мы опоздали. Сейчас мы даже не считали отпечатки монет. Монетки обычно прикладывали взрослые. У детей монеток не было, вот они и считали, кому больше за поездку достанется отпечатков пятаков и гривенников. А еще было множество остатков слов на пушистых от инея окнах. Но мы даже не пытались их прочесть. - Ничего, не опоздаем! - утешали нас Матрешенька и кондуктор, но мы видели, что няня и сама начала тревожиться. Но вот трамвай остановился, тетенька-кондуктор потянула за веревку. Трамвай стал долго и громко звонить. Мы вылезли поскорее на улицу, перебежали трамвайные рельсы, спросили, где тут Колонный зал, и вот стоим, запыхавшись, перед огромными дверьми, которые гораздо больше дверей нашего дома, хотя наши двери очень даже высокие. К дверям все подходят и подходят взрослые с детьми, а мы радуемся: не опоздали! За дверью высокий белый зал, никаких колонн, никакой елки. Зато полно шуб, тулупов, теплых пальто, валенок. Люди толпятся у раздевалки, поговаривают, что места для всех не хватит. Наверное, думаем мы, все сегодня очень толсто оделись, вот шубы и не умещаются. Никто не знает, что делать. Одна Матрешенька знает. - Елке не век быть. Подождем их тут. Пусть раздеваются да бегут, а шубы сдавать не будем, коли вешать некуда. И все ребята, для чьих шуб не хватило места в раздевалке, быстро сняли шубы, валенки, бросили их на руки взрослым, и - бегом вверх по широким белым ступеням. А сверху лились удивительная музыка, неведомые радостные звуки и яркий-яркий свет. - Подарки не забудьте, подарки! - кричали снизу взрослые. В конце лестницы у большущих стеклянных дверей мы показываем билеты тетенькам, нарядным, как принцессы, в золотых шапках с серебряными звездами. Я думала, Колонный зал - это стоят колонны густо и часто, как сосны в лесу, а ребята бегают между ними, и где-то среди колонн елка виднеется. Ничего подобного! Ребята бегают по залу: огромному, как наш двор, а колонны где-то далеко у стенок, высокие, правда. И потолок высокий. И до самого потолка - елка, вся в игрушках как на билете: в фонарях, флажках, шарах. И каждая игрушка - ого! - будто для слона. Стеклянные шары крупнее волейбольного мяча, а бусы нанизаны из нормальных елочных шаров. В каждой хлопушке поместится по ребенку дошкольнику. По залу носятся ребята, смеются, кричат, зовут друг друга, куда-то торопятся. Некоторые бегают, взявшись за руки, или догоняют друг друга. У многих золотые или серебряные шапки, красивые бумажные гирлянды или воротники. Где они взяли эти драгоценности? Кое-кто бегал с младшими братишками или сестренками, до того маленькими, что их ноги не успевали бежать быстро. Братишки и сестренки шлепались, а старшие, не дав заплакать, быстро поднимали их и опять бежали туда, где крутилась карусель или возвышалась горка, или туда, где пели песни возле пианино, в одном углу - "В лесу родилась елочка", в другом - "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". Мы с Наташей моментально потеряли друг дружку. Я постояла в очереди, съехала разок по гладкому кожаному скату. Но вокруг толпились незнакомые ребята, подсаживали друг друга, хохотали. Больше съезжать с горки не хотелось. На карусель я не попала - слишком много желающих. - В круг! Становитесь в круг! - закричали взрослые нарядные женщины в разноцветных бумажных шапочках и венках, и начали сцеплять ребят за руки. - Малышей в средний круг, старших в дальний! Беритесь за руки! Ну, беритесь! И завертелось несколько огромных хороводов, один вокруг другого. А в середине клоун играл на баяне и две нарядные тетеньки показывали, как правильно плясать. В нашем круге напротив я разглядела Наташу и очень обрадовалась. Наташа тоже увидела меня и обрадовалась. Но хоровод кружился и мы никак не могли подойти друг к дружке. - Подарки дают! Подарки! - закричали мальчишки, когда клоун перестал играть на баяне и хороводы остановились. Все побежали за подарками. По всему залу Деды Морозы, все как один в красных шубах до полу, с длиннющими белоснежными бородами, и Снегурочки в белых шапочках и голубых шубках, посыпанные с головы до ног снежинками, доставали из большущих мешков подарки. Когда Снегурочка наклонялась к мешкам, снежинки сверкали и вспыхивали. В мешках были смешные медведи и куклы. Голова мишкина, лапы мишкины, а туловище, будто круглый мешок, клетчатый или в горошек, или просто синий и желтый. И в нем - гостинцы: яблоки, мандарины, конфеты, много всего. И тебе хватит и домой отнесешь, угостишь кого хочешь. На кукол я и не смотрела. У нас дома целых три и еще три слегка поломанных. А вот мишек ни одного. И давным-давно хотелось мишку как раз с такой мордочкой. Я твердо решила взять у Деда Мороза мишку. Мишки, конечно, должны быть у Дедов Морозов, а куклы - у Снегурочек. Но при подробном рассмотрении оказалось, что во всех мешках есть и то и другое. Просто мальчикам давали мишек, а девочкам - куклы. Но некоторые девочки все-таки держали в руках мишек, а некоторые мальчики, постарше, просили кукол. Наверное, для маленьких сестер. Возле каждого Деда Мороза и каждой Снегурочки подпрыгивала, шептала и ойкала небольшая очередь: "Ой, до чего хорошенький! С хвостиком!", "Ой, какая миленькая! В чепчике!", "А в моем медведе мандаринов больше!", "И вовсе не больше. У всех поровну. Балда!" Очередь совсем маленькая, мешок большой, и все равно страшновато: вдруг не хватит. Протягиваю билет и прошу мишку. Дед Мороз высоченный, его белая борода уходит ввысь, лицо почти такое же красное, как шуба. Наверное, ему у нас тут жарко. Большой варежкой он отрывает от моего билета слово "ПОДАРОК". Опускает варежку в мешок, и у меня в руках кукла. Я отдаю ее Деду Морозу обратно. Пусть заберет ее и даст мишку, мне мишка нужен. Мешок выше меня. Варежка Деда Мороза отрывает конец другого билета, а куклу не берет. Ребята отталкивают меня от мешка, тянут свои билеты Деду Морозу. Топот. Крики. Музыка. Свет уже не такой яркий. Первое, что вижу, когда поднимаю голо