ранное сообщение. - Как можно так быстро долететь до Рио-де-Жанейро? - растерянно спросил он. - При таком богатстве все возможно, - ответил Крешимир. - Но ведь с такой скоростью и самолет не летает! На это стюард сначала совсем ничего не ответил. Потом он пробормотал: - Я думал, ты хоть знаешь, с кем связался... И вдруг страшно заторопился, боясь опоздать на работу. В дверях он еще раз обернулся и сказал: - Попробуй уснуть, Тим! Думать в постели - дело пустое. К счастью, здоровая натура мальчика победила, и Тим в самом деле уснул. Когда он снова проснулся, было около полудня, Крешимир принес ему полную миску супа и выигранный кусок орехового торта, и на душе у него вдруг стало как-то удивительно легко и спокойно. В первый раз за все это время его страшную тайну разделял другой человек. А ведь этот человек оказался победителем в опасном единоборстве с бароном. Это вселяло в Тима надежду - нет, радостную уверенность, что все обойдется благополучно. В первый момент он даже забыл о странном сообщении из Рио-де-Жанейро, которое слышал по радио. После обеда в каюту на минутку зашел рулевой, громадный детина из Гамбурга по имени Джонни. Он справился о самочувствии Тима, ощупал его шишку удивительно бережными пальцами, дал ему еще одну таблетку, а потом сказал: - Завтра будешь в полной форме, малыш! Надеюсь, ты больше не попадешь ногой в петлю или еще в какую ловушку! Смотри! С этими словами он вышел из каюты. "Если б ты только знал, - подумал Тим, - в какую я попал ловушку!" И он снова заснул: рулевой дал ему снотворное. Проснулся он ночью, когда Крешимир вернулся в каюту. Стюард оперся локтями о край койки Тима и сказал: - Какая все-таки подлость со стороны этого, негодяя! - О чем вы... - Тим поправился: - О чем ты говоришь?.. - Да все о том же! Я знаю, что ты должен молчать. Ну и прекрасно - молчи! Но мне-то известно, в чем дело. Он смеется твоим смехом, а ты выигрываешь любое пари! Ну, а что будет, если ты проиграешь? - Я только об этом и мечтаю, - тихо ответил Тим. Больше он ничего не сказал. - Об этом я подумаю, - пробормотал Крешимир. Потом он разделся и тоже лег в постель. Когда каждый потушил лампочку над койкой, Крешимир стал рассказывать про свою родину, про деревню в горах Хорватии. Семь дней в неделю голодал Крешимир в детстве. Семь дней в неделю он мечтал разбогатеть и наесться досыта. И вот однажды по деревне проехал автомобиль. За рулем сидел какой-то господин в клетчатом костюме. Этот господин подарил ему кулек гранатов - целых семь штук, а каждый гранат стоил тогда динар. Мальчик прошел пешком десять километров до побережья и продал гранаты на пляже. - Да, Тим, у меня впервые оказались в руках собственные деньги, очень много денег, как мне тогда казалось. Целых семь динаров. И знаешь, что я купил на них? Не хлеба, хотя мне очень хотелось хлеба, а кусок торта! Знаешь, такой торт - сверху крем, по углам вишни, а посередине половинка грецкого ореха. Про этот торт мне рассказывали в деревне девочки, побывавшие на побережье. Все свои деньги я отдал за один кусок торта. И где-то за штабелем досок у причала я с жадностью уничтожил его в одну минуту. При этом я думал: "Так вот что едят каждый день на завтрак ангелы на небе!" Потом меня вырвало. Мой живот был просто не приспособлен к такой пище. Когда я брел по дороге обратно в свою деревню, я опять встретил автомобиль, в котором сидел господин в клетчатом... Крешимир замолчал, и теперь Тим думал о маленьком мальчике из переулка, где всегда пахло перцем, тмином и анисом. Потом стюард стал рассказывать дальше: как господин в клетчатом начал с тех пор часто появляться в деревне с кульком гранатов; как в одно прекрасное воскресенье он поговорил с родителями Крешимира и устроил мальчика стюардом на один из своих кораблей; как он брал его иногда с собой в поездки и водил на ипподром; как Крешимир, легкомысленно играя на скачках, задолжал господину в клетчатом много денег и как он в конце концов продал ему лучшее, что у него было, - свои глаза. - А теперь я вернул их назад! - заключил Крешимир. - И ты тоже вернешь свой смех. Это так же верно, как то, что меня зовут Крешимир. Спокойной ночи! У Тима стоял ком в горле. Срывающимся голосом он ответил: - Спокойной ночи, Крешимир! Спасибо! 13. ШТОРМ Рассказ Крешимира глубоко взволновал Тима. И море в эту ночь разбушевалось. Тим спал неспокойно - метался в постели, ворочался с боку на бок. Вдруг в его чуткий сон ворвался грохот грома. Секунду спустя в глаза ему - сквозь закрытые веки - сверкнула ослепительно яркая молния. И снова - во сне или наяву? - раздался удар грома. Тим вскрикнул и в испуге проснулся. Ему показалось, что сквозь грохот грома он расслышал свой собственный смех. Он протер глаза, и взгляд его упал на иллюминатор: через круглое толстое стекло в каюту, прямо ему в лицо, пристально смотрели водянисто-голубые глаза. Тим в ужасе снова смежил веки. Обливаясь холодным потом, не в силах пошевельнуться, он так и остался сидеть, наклонившись вперед. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он отважился опять открыть глаза и тихонько позвать Крешимира. Стюард не отзывался. Там, за бортом, за тонкой железной стеной, бушевало море, с грохотом ударяя об нее через равные промежутки времени. Тим не решался больше взглянуть в иллюминатор. Он позвал Крешимира погромче. Но тот все не отзывался. Тогда Тим крикнул так, что сам испугался своего голоса: - Крешимир! Но и на этот раз не последовало никакого ответа. Тим закрыл глаза, чтобы не смотреть на иллюминатор, и ощупью нашел над головой тоненький провод лампы. Когда провод оказался у него в руках, он от волнения рванул его изо всех сил. Но свет зажегся, и Тим открыл глаза. Как только исчезла темнота, попрятались по углам и страхи; Тим перегнулся через край койки и посмотрел вниз. Постель Крешимира была пуста. И снова из углов каюты поползли страхи. Увидев в зеркале над умывальником свое искаженное испугом лицо, Тим испугался еще больше. Но каким-то странным образом это зрелище собственного отражения в зеркале дало ему толчок к действию. Он вскочил с постели и начал поспешно одеваться. У него было такое чувство, будто все страхи собрались в его отражении, а сам он от них свободен и может делать что хочет. Теперь у него хватило смелости выбежать из каюты в коридор. Ощупью пробрался он по качающемуся кораблю к железной лестнице и поднялся наверх. На палубе его окатила набежавшая волна, и он промок до костей. Но, хватаясь за тросы, он продвигался по качающемуся скользкому баку все дальше и дальше; с отчаянной ловкостью вскарабкался на шлюпочную палубу и, добравшись наконец до штурвальной рубки, вошел в нее. Здесь было тепло и дымно: маленькая лампочка из толстого стекла тускло освещала рубку. Рулевой Джонни, великан из Гамбурга, смотрел на мальчика со спокойным удивлением: - Что это тебе понадобилось в такую погоду здесь, наверху? - Рулевой, где Крешимир? Тим почти прокричал свой вопрос, чтобы заглушить рев волны, ударившей в эту минуту о борт корабля. - Крешимир болен, малыш. Но ты за него не беспокойся! У него аппендицит, а от этого в наше время не умирают! - Где он? - упорно повторил Тим. - Где он сейчас? - Неподалеку от нас случайно оказался патрульный катер. Он отвез его на берег. А ты разве не слыхал, как машина смолкла? - Нет, - уныло ответил Тим. И, стараясь говорить спокойным голосом, добавил: - Крешимир не заболел. Все это устроил барон. Я видал его глаза в иллюминаторе. - Ты видал глаза барона в иллюминаторе? - рассмеялся Джонни. - Это, паренек, тебе пригрезилось. Давай-ка раздевайся, возьми вон то одеяло и ложись спать тут на скамейке. Здесь у меня тебе наверняка не приснится эдакая дрянь! В теплой штурвальной рубке, поблизости от добродушного Джонни, Тиму и в самом деле стало казаться, что все это просто ему померещилось. Но тут он снова вспомнил радиопередачу об исчезновении барона из Рио-де-Жанейро и свое отражение в зеркале над умывальником - дрожащее, искаженное гримасой лицо. И понял, что барон способен на все. И в то же время решил никогда больше, насколько это будет в его силах, не бояться барона. Потому что, к счастью, Тим видел барона и в минуту слабости. Наконец он молча лег на привинченную к полу скамейку с матрацем. Скамейку качало вверх и вниз и из стороны в сторону, потому что качка здесь, наверху, чувствовалась еще сильнее, чем внизу, в каюте. Смятенные мысли и странное ощущение где-то под ложечкой не давали Тиму уснуть. Час проходил за часом, а он все не спал и не спал. Джонни спокойно стоял у руля, раскуривая сигарету за сигаретой. Шторм понемногу начал стихать. В течение всех этих часов Тим перебирал в уме самые невероятные пари. Пари, которое он теперь заключит, будет настолько нелепым и неисполнимым, что он проиграет его во что бы то ни стало. Барон нагнал на него страху - ну что ж! Пусть-ка теперь у него самого от страха поджилки трясутся! Однако, сколько Тим ни думал, он не мог выдумать такого пари, которое было бы не по плечу барону. Ну, предположим, Тим поспорит, что лесной орех больше кокосового. Во-первых, какой дурак согласится об этом спорить. И потом, вполне возможно, что Треч уж разыщет такое местечко на земле, где лесные орехи и вправду больше кокосовых, да еще позаботится, чтобы их корабль туда причалил. И Тим отбрасывал это пари так же, как многие другие, придуманные в эту ночь. Случай с трамваем, в котором он ехал на вокзал с господином Рикертом, то и дело приходил ему в голову. "А что, если выдумать что-нибудь такое, - подумал он вдруг, - чтобы нельзя было сослаться на оборванный провод? Что, если заставить эту громоздкую железную махину, называемую трамваем, оторваться от рельсов и взлететь в воздух? Ведь трамвай все-таки не ласточка. А Треч, при всех своих дьявольских возможностях, все же не чародей!" Тиму показалось, что он нашел ахиллесову пяту барона. Он приподнялся на локтях и сказал: - Рулевой, знаете, в Генуе есть летающие трамваи! - Ложись-ка и спи! - ответил Джонни, не особенно удивившись. - Опять тебе что-то примерещилось. - Нет, рулевой, я вовсе не сплю. И это совершенно точно: в Генуе есть летающие трамваи. Давайте спорить на бутылку рома! - Ерунда! - сказал Джонни. - Выдумки! Кроме того, мне не совсем ясно, откуда ты возьмешь деньги на бутылку рома. - Бутылка лежит у меня в рюкзаке, - соврал Тим. - Ну так как, спорим? Джонни повернулся к нему лицом: - Даже если бы ты спорил со мной на миллион, я все равно бы в это не поверил. Слишком уж хорошо я знаю и Геную и трамваи! - В таком случае вы можете спорить безо всякого риска. Бутылка рома - ведь это для рулевого просто клад! - Даешь мне честное слово, что, если я с тобой поспорю, ты тут же уляжешься и закроешь глаза? - Честное слово! - крикнул Тим. Тогда рулевой протянул ему руку и сказал: - Если в Генуе... Он запнулся, потому что в этот момент что-то пронеслось мимо окошка штурвальной рубки, стукнувшись на лету о стекло. Но, видно, так - какой-то пустяк, Джонни не обратил на это никакого внимания. Он повторил: - ...если я увижу в Генуе хоть один летающий трамвай, я проиграл пари и ты получишь бутылку рома. А если не увижу ни одного, значит, бутылка в твоем рюкзаке - моя. Ну вот, а теперь будь-ка любезен лечь. Через три часа тебе выходить на работу. На этот раз Тим и вправду уснул. Ему снилось, что он слышит во сне свой собственный смех. И в этот смех врывалось дребезжание трамвая, который проносился над его головой прямо по небу. Когда рулевой Джонни разбудил Тима на рассвете, в ушах его все еще дребезжало. И от этого звука ему было как-то не по себе. 14. ПАРИ, КОТОРОЕ НЕВОЗМОЖНО ВЫИГРАТЬ Тим хоть и не без тревоги думал о Генуе, в то же время никак не мог дождаться, когда вдали покажутся очертания города. Однако прошло еще немало дней, прежде чем пароход "Дельфин" вошел в генуэзскую гавань. Было это в ясный, сияющий голубизной полдень. Тим под каким-то предлогом забежал в штурвальную рубку и теперь стоял рядом с Джонни, глядя на приближающийся город; на нем были брюки в черно-белую клетку и фартук из грубого серого полотна, который дал ему надеть кок Энрико, пока он чистит картошку. Дома на улицах Генуи были уже хорошо видны. Можно было различить даже автобусы и автомобили. С каждой минутой видимость становилась все лучше и лучше. Вдруг у Джонни вырвался возглас изумления - что-то среднее между клекотом и рычанием. Тим удивленно взглянул на него: рулевой зажмурился, потом осторожно открыл глаза, но только затем, чтобы тут же опять зажмуриться. Наконец он снова широко раскрыл глаза и сказал медленно, почти торжественно: - Я схожу с ума! Тим начинал понимать, в чем дело. У него пересохло в горле. Но он не осмеливался перевести взгляд на город. Он все еще не сводил глаз с рулевого. Теперь и Джонни взглянул на Тима и, качая головой, сказал: - Ты был прав, Тим, в Генуе есть летающие трамваи. Ты выиграл пари. Тим сглотнул слюну. Какой смысл отводить глаза? Придется это увидеть. Он повернул голову и стал смотреть вдаль - на город. Там на одной из улиц между домами летел по воздуху трамвай - самый настоящий трамвай: его было очень хорошо видно. Но вдруг под колесами трамвая оказались рельсы и твердая мостовая из булыжника. Трамвай теперь уже больше не летел, а катил по рельсам вдоль по улице. - Это был просто мираж! - почти с восторгом крикнул Тим. - Я проиграл! - Ты словно рад, что проиграл! - удивленно сказал Джонни. И Тим понял, что допустил ошибку. Но раньше чем он успел поправиться, Джонни продолжал: - И все-таки ты выиграл спор, Тим. Ведь мы спорили о том, увидим ли мы в Генуе хоть один летающий трамвай, а не о том, есть ли они там на самом деле. А видеть - мы его видели, во всяком случае - я. Тут уж никаких сомнений быть не может. - Так, значит, я все-таки выиграл? Вот хорошо! - сказал Тим. На сей раз он постарался произнести это с радостью. Но голос его был хриплым, и никакой радости в нем не чувствовалось. К счастью, в эту минуту Джонни был занят своим рулем. - И как толь, ко тебе пришло в голову заключить такое дурацкое пари? - спросил он Тима через плечо. - Тебе что, часто так везет в спорах? - Да. Я еще ни разу в жизни не проиграл ни одного пари, - равнодушно ответил Тим. - Я выигрываю любое. Рулевой пристально взглянул на него: - Только не воображай чересчур много, паренек! Есть такие пари, выиграть которые просто невозможно. - Например? - взволнованно спросил Тим. - Назовите мне хоть одно! Рулевой снова остановил на нем испытующий взгляд, всего на одну секунду. С этим мальчиком творилось что-то неладное. Но Джонни привык отвечать на поставленный вопрос. И, сдвинув на лоб свою белую фуражку, он почесал в затылке. В это мгновение что-то снова пролетело мимо окошка рубки, стукнувшись о стекло. Джонни обернулся, но ничего не увидел. И вдруг он придумал: - Пожалуй, я знаю одно пари, которого тебе ни за что не выиграть, Тим. - Я согласен держать с вами это пари, рулевой, даже не зная, о чем оно. Если я проиграю, я отдам вам назад вашу бутылку рома. - Хочешь купить кота в мешке, паренек? Ну что ж! Я согласен. Ром всегда остается ромом. И раз уж ты во что бы то ни стало решил проиграть - пожалуйста! Итак, спорим... - Рулевой на минуту умолк, взглянул на мальчика и спросил: - Ты наверняка пойдешь со мной на пари? Я это спрашиваю только из-за бутылки рома. - Наверняка! - ответил Тим так решительно, что Джонни отбросил все свои сомнения. - Тогда держи со мной пари, что ты еще сегодня вечером станешь богаче, чем самый богатый человек на земле. - Значит, богаче, чем барон Треч? - тихо спросил Тим. У него перехватило дыхание. - Вот именно. Тим протянул ему руку куда быстрее, чем ожидал Джонни. Это было пари, которое невозможно выиграть. Значит, Тим его обязательно проиграет. Он громко сказал: - Спорю на бутылку рома, что еще сегодня вечером я стану богаче, чем барон Треч! - Ты, малыш, просто маленько того... - сказал Джонни, отпуская руку Тима. - Но, по крайней мере, я хоть получу назад мою бутылку. В это мгновение в рубку вошел капитан. - А юнге что здесь понадобилось? - угрюмо спросил он Джонни. - Я позвал его, чтобы он принес мне чашку кофе, - ответил Джонни. - Тогда пусть поторапливается. Тим со всех ног бросился в камбуз. В эту минуту ему хотелось запеть. Но тот, кто не умеет смеяться, не может и петь. Когда он вернулся в штурвальную рубку, неся на подносе чашку - по дороге кофе только два раза чуть-чуть расплескался, - то увидел, что капитан все еще стоит на том же месте. Джонни, широко улыбнувшись, подмигнул ему за спиной капитана, и Тим ответил ему тем же, но с совершенно серьезным лицом. Потом он выскочил из рубки и сбежал на палубу. Ему так хотелось сейчас расхохотаться! Но рот его только скривился в жалкое подобие улыбки. Низенькая пожилая голландка, которая шла в это время по палубе навстречу Тиму, испугалась, увидев его искаженное гримасой лицо. Позже она сказала своей соседке по каюте: - С этим мальчиком дело нечисто. Тут какая-то чертовщина. Надо запирать на ночь покрепче дверь каюты. Тим, чтобы никому не показать своего волнения, спрятался на корме за кабестаном с намотанной якорной цепью и решил сидеть здесь, на свернутых канатах, сваленных в кучу, пока пароход не причалит к Генуе. Он слыхал, что в Генуе есть знаменитый кукольный театр. Вот куда он пойдет и будет смеяться там вместе со всеми. Но еще приятнее было представить себе, как он гуляет по улице и вдруг улыбнется кому-нибудь совсем незнакомому - маленькой девочке или, может быть, какой-нибудь старушке. И Тим погрузился в мечты о солнечном мире, полном света и дружелюбия. Солнце сияло вовсю на голубом небе, светило ему прямо в лицо, и мечты от этого были еще больше похожи на правду. С судовой радиостанции скучным голосом передавали какое-то сообщение, но Тим не обращал на это никакого внимания. Он мечтал. Через некоторое время сообщение начали повторять снова. Услыхав свое имя, Тим очнулся и стал прислушиваться. До него долетел конец фразы: "...Талеру к капитану в штурвальную рубку". Словно мыльные пузыри, лопнули радужные мечты. Тиму показалось, что солнце палит нестерпимо. Угрюмый капитан еще ни разу за все это время не обратил на него внимания. Раз он вызывает его к себе, значит, случилось что-то из ряда вон выходящее. Тим выбрался из-за кабестана с якорной цепью, прошел по юту, взобрался, уже в третий раз за это утро, по железной лестнице на верхнюю палубу. Руки его, хотя он держался за холодные железные перила лестницы, были мокрыми от пота. Когда он вошел в рубку, капитан посмотрел на него как-то странно: в его взгляде не было и следа обычного равнодушия. Рулевой вглядывался в даль и даже не повернул головы в сторону Тима. - Тебя зовут... - Капитан запнулся, откашлялся и начал снова: - Вас зовут Тим Талер? - Да, господин капитан. - Вы родились... Капитан прочел по бумажке, которую держал в руке, год и место рождения Тима, а также важнейшие даты его биографии. И Тим после каждой даты отвечал: - Да, господин капитан! От напряженного ожидания на глазах его выступили слезы. Когда допрос кончился и капитан опустил наконец руку с листком, наступила поразительная тишина. На полу рубки дрожал солнечный зайчик, а Тим упорно глядел на широкий затылок рулевого - тот все еще, не оборачиваясь, смотрел вперед. - Значит, я могу поздравить вас первым, - нарушил тишину капитан. - С чем, господин капитан? - срывающимся голосом спросил Тим. - А вот с чем... - Капитан кивком головы показал на бумажку, которую держал в руке. И тут же спросил: - Вы что, приходитесь родственником барону Тречу? - Нет, господин капитан. - Но вы знаете его лично? - Да, знаю... - В таком случае я зачитаю вам радиограмму: "Барон Треч скончался тчк Сообщите Тиму Талеру назначении единственным наследником тчк Брат-близнец покойного новый барон Треч принимает опекунство до совершеннолетия тчк Генуя пароходство Треча "Феникс" тчк Главный директор Грандицци". Тим стоял с окаменевшим лицом, все еще не сводя глаз с затылка рулевого. Он выиграл самое невероятное пари на свете. Всего лишь за бутылку рома. Он, четырнадцатилетний мальчик, стал в это мгновение самым богатым человеком на земле. Но его смех умер вместе с бароном и теперь вместе с ним будет похоронен. Он, самый богатый человек на земле, беднее всех людей. Он навсегда потерял свой смех. Затылок рулевого дрогнул. Джонни медленно повернул голову. Чужие, удивленные глаза смотрели на Тима. Но Тим видел их всего лишь одно страшное мгновение. Джонни едва успел подхватить на руки упавшего без сознания Тима. 15. СУМАТОХА В ГЕНУЕ Широкое небритое лицо склонилось над Тимом: - Ты меня слышишь? - Да, рулевой, - прошептал Тим. Заботливая рука приподняла его голову, и в рот его капля за каплей потекла вода. Он снова услышал над ухом голос рулевого: - Как же так вышло, что я видел в Генуе летающий трамвай? И почему барон так срочно умер? Почему ты радуешься проигранным пари и падаешь без чувств, когда выигрываешь? В сознании Тима, которое понемногу стало проясняться, все снова и снова звучали эти "почему", напоминая ему его собственные "почему", так и оставшиеся без ответа. Его охватило смятение, и он чуть снова не лишился чувств. В эту минуту послышались голоса и шаги, и капитан вошел в штурвальную рубку в сопровождении какого-то незнакомого человека. Тиму, лежавшему на скамье, прежде всего бросился в глаза огромный, ослепительной белизны кружевной носовой платок, торчавший у незнакомца из верхнего кармана пиджака его черного костюма. Потом до него донесся запах гвоздики. Этот запах буквально ударил Тиму в нос, когда незнакомец приблизился к нему, чтобы представиться: - Диретторе Грандицци. Я считай себя очень счастлив первый вас поздравить от имени всей нашей фирма, синьор! Я жалей, что ви нездоров, но я понимай - небольшой шок. - Он развел руками и склонил голову набок. - Ах, такой богатый в одна маленький минутка. Это чертовски не так легко, но... Что говорил затем директор Грандицци, Тим не понял. Вслушиваться в его речь было слишком утомительно. Только последняя фраза дошла до него, потому что директор произнес ее, наклонившись к самому его уху: - Теперь я пересаживать вас на баркас, синьор! Но тут на сцену выступил Джонни. - Предоставьте мальчика мне, - пробурчал он. - Я сам отнесу его на баркас. Господин капитан, вам придется пока постоять у руля. Несмотря на то, что корабль уже бросил якорь, общая суматоха была так велика, что капитан послушно поплелся в штурвальную рубку и встал за руль. К пароходу пришвартовался баркас пароходной компании, присланный за богатым наследником. Джонни с Тимом на руках спустился по трапу на баркас с такой легкостью, словно он нес не Тима, а узелок с бельем. Директор Грандицци подбегал к нему то с одной стороны, то с другой, и его благоухающий кружевной платок развевался, словно хвост у пуделя, прыгающего вокруг своего хозяина. Только теперь Тим заметил, что директор почти совсем лысый. Две последние черные пряди, красовавшиеся по обе стороны головы, были зачесаны в виде остроугольного треугольника прямо на лоб. Это придавало круглому лицу директора что-то опасное и делало его похожим на маску. Очутившись на баркасе, рулевой посадил Тима в угол скамьи на корме. При этом он успел ему шепнуть: - Тебе еще нужно взять у меня две бутылки рома - твой выигрыш. Приходи в восемь часов к памятнику Христофора Колумба. Только один. А если тебе понадобится помощь - тем более приходи! Понял? Тим не кивнул. Он только тихонько сказал: "Угу", потому что уже научился быть осторожным. - Желаю удачи, малыш! - пробасил Джонни, взглянув на директора. Затем он пожал Тиму руку своей огромной лапищей и вернулся назад на корабль. Как только баркас отвалил, Тима снова обдало запахом гвоздики. Директор Грандицци уселся с ним рядом. Двум нарядно одетым господам, сидевшим напротив, на носу баркаса, он сделал знак разговаривать потише. Те понимающе кивнули и стали о чем-то шептаться, поглядывая на Тима с нескрываемым любопытством. - Синьор, я отвезу вас в отель, - вполголоса сказал директор. - Там ви будет отдыхать один часок, а потом наша пароходная компания ожидает вас на маленький прием. Тим, который еще только сегодня утром был юнгой и помощником стюарда на товаро-пассажирском пароходе средней величины, чувствовал себя несколько непривычно в роли богатого наследника, окруженного подчеркнутым вниманием. Но ему уже не раз приходилось терпеть всякие превращения в погоне за своим смехом, и к этой новой перемене он отнесся довольно хладнокровно. Его мучило совсем другое: теперь его погоня не имела никакого смысла - ведь смех его умер. В ответ на все, что говорил директор Грандицци, Тим рассеянно кивал. Только один раз он покачал головой - когда директор сказал, что пресс-конференция назначена на восемь часов. - Ах, ви не любить пресса, синьор? Но газеты - полезная вещь, синьор, очень полезная! - Я знаю, - ответил Тим. Здесь, в мягко покачивающемся баркасе, он чувствовал себя гораздо лучше. - Раз ви признает необходимость газет, то зачем не хотите маленький конференция? - не отставал директор Грандицци. - Потому что... - Тим лихорадочно придумывал предлог для отказа. - Все это для меня так ново и неожиданно. Нельзя ли отложить конференцию на завтра? - О, конечно, синьор. Но сегодня вечером... - Сегодня вечером я хочу погулять один - осмотреть город, - резко перебил его Тим. (Грандицци говорил с такой подобострастностью, что его все время хотелось одернуть.) Однако директора не так-то легко было сбить с толку. - Нет, нет, синьор, не один, - поспешно возразил он. - Вас теперь всегда будет сопровождать детектив - как это? - телохранитель. Вы ведь теперь такой богатый! - А я хочу побродить по городу один! - крикнул Тим. Нарядно одетые господа, сидевшие на носу, поглядели на Тима весьма озадаченно. Один из них, балансируя на качающемся баркасе, подошел к нему и спросил: - Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? Моя фамилия Пампини. Я главный переводчик фирмы. Он, как видно, решил использовать случай, чтобы представиться богатому наследнику. Но когда он протянул Тиму руку, баркас резко накренился вправо. Переводчик Пампини повалился прямо на колени Тиму, потом кое-как поднялся, бормоча тысячу извинений, но тут же снова повалился на колени к директору Грандицци. Разъяренный директор наорал сначала на переводчика, потом на рулевого баркаса. Одного он обозвал болваном, другого - ослом. Тут он сообразил, что рулевой не понимает по-немецки, и повторил свои ругательства по-итальянски, причем на этом языке они оказались, по крайней мере, раз в пять длиннее. Переводчик, ссутулившись, забился в угол скамейки на носу баркаса. В это время баркас причалил к ступеням мола. На нижней ступеньке уже стоял наготове шофер в синей форме, почтительно держа в руке синюю фуражку. С его помощью - он протянул руку Тиму и осторожно подтянул его к себе - и в то же время поддерживаемый под руку директором, правда скорее символически, Тим первым сошел с баркаса на землю. Все обращались с ним так, будто он какой-нибудь очень старый и совсем больной господин. Наверху, на молу, толпилось множество мужчин в черных костюмах - они заслоняли Тиму вид на Геную. Директор Грандицци стал по очереди представлять их Тиму. У всех у них были фамилии, оканчивающиеся на "ици" или "оци", и все эти фамилии Тим забывал в ту же секунду. Самое странное в этой торжественной процедуре представления было то, что ее устроили для четырнадцатилетнего мальчика в закатанных до колен клетчатых брюках, какие обычно носят коки, и в свитере с чужого плеча. По правде сказать, глядя на эту сцену, можно было помереть со смеху. Но все ее участники оставались убийственно серьезными, и это, пожалуй, было даже хорошо для бедного Тима. Подкатил шикарный черный автомобиль, и шофер почтительно распахнул дверцу. Сначала влез Тим, за ним - директор Грандицци; они сели на красные кожаные сиденья, машина тронулась; господа в черных костюмах с серьезными минами и исполненными важности жестами выстроились в ряд и, подняв вверх правую руку, замахали им вслед. Только теперь, в пути, Тим вспомнил про матросский рюкзак, подаренный господином Рикертом: он остался на пароходе вместе со всеми вещами. Тим рассказал об этом директору, но Грандицци только улыбнулся. - О, разумеется, синьор, мы можем забрать ваши личные вещи с парохода. Но господин барон уже позаботились о вашем новом, более элегантном гардеробе. - Барон? - с недоумением спросил Тим. - Новый господин барон, синьор! - Ах, вот оно что! - Тим откинулся на кожаную подушку сиденья и только сейчас увидел в окно улицу Генуи, по которой они проезжали - мраморный портал и медную дощечку у подъезда: "Отель Пальмаро". Потом мимо окна пронесся веер невысокой пальмы, круглая клумба с кустом лаванды посередине, и автомобиль мягко затормозил. Дверцу автомобиля поспешно растворили; швейцар в ливрее с золотым позументом подал Тиму руку и снова с такой осторожностью помог ему выйти из машины, словно Тим был не мальчишкой, а глубоким стариком. Теперь Тим стоял в самом низу широкой мраморной лестницы. Какой-то человек, приветственно махнув ему рукой с верхней ступеньки, крикнул: - Добро пожаловать! Человек этот был одет в клетчатый костюм, а на носу его красовались огромные черные очки от солнца. - Новый господин барон, брат-близнец прежнего! - шепнул Грандицци на ухо Тиму. Но Тиму как-то не верилось, что это брат-близнец. И когда новый барон, спустившись с лестницы, воскликнул, смеясь: "О, какой у тебя прелестный разбойничий наряд!" - Тим догадался о том, о чем не догадывался директор. Он узнал этого человека по своему собственному смеху. Никакого брата-близнеца не существовало. Барон был жив. А значит, жив был и смех Тима. 16. РАЗБИТАЯ ЛЮСТРА В роскошном номере отеля, представляющем собой анфиладу из трех комнат, Тим впервые оказался наконец совсем один. Барон уехал на какое-то совещание, сказав, что зайдет за ним, когда вернется. Тим как был, в клетчатых брюках и широком свитере Джонни, прилег на тахту. Под головой у него была целая гора полосатых шелковых подушек. Тим не сводил глаз с люстры, похожей на причудливое образование из застывших стеклянных слез. Впервые за долгое время он чувствовал себя снова почти совсем спокойно. Не из-за тех превращений, которые произошли с ним благодаря свалившемуся с неба богатству - об этих превращениях Тим пока еще имел весьма слабое представление, - а из-за того, что теперь он знал твердо: смех его жив. И еще ему во всей этой неразберихе стало ясно одно: барон - его опекун, а значит, он никуда больше не исчезнет; теперь они словно привязаны друг к другу. В погоне за своим смехом Тим, казалось, был почти у цели. Оставалось только найти уязвимое место барона... Увы, Тим тогда еще не знал, что издали многое видно гораздо лучше, чем вблизи. В дверь постучали, и Тим еще не успел ответить "войдите", как в номер вошел барон. - Ты отдыхаешь? Прекрасно! - сказал Треч в дверях. Потом его длинная, худощавая фигура сложилась вдвое, словно перочинный нож, и он уселся в роскошное кресло с инкрустацией из слоновой кости. Положив ногу на ногу, он с усмешкой взглянул на Тима. - Последнее пари - просто блеск! Примите мое уважение, Тим Талер! Тим глядел на барона и молчал. Казалось, и это забавляет барона. Он спросил: - А по совести говоря, ты что хотел - проиграть или выиграть это пари? Мне было бы очень интересно это узнать. Тим осторожно ответил: - Чаще всего пари заключают, чтобы выиграть. - В таком случае, это была отличная находка! - воскликнул барон. Он вскочил с кресла и, скрестив руки на груди, начал ходить взад и вперед по номеру. Тим, полулежа на тахте, спросил: - А наш контракт еще действителен? Ведь я заключил его с первым бароном Тречем, а не с его братом-близнецом. Треч вернулся из спальни обратно в гостиную и на ходу ответил: - Контракт был заключен с бароном Ч.Тречем. Меня зовут Чарлз Треч. А до этого я называл себя Чезаре Треч. И в тот раз Ч., и в этот раз Ч., мой юный друг! - Но раз нет никакого брата-близнеца, - поинтересовался Тим, - кого же тогда похоронили вместо вас? - Одного бедного пастуха, у которого не было никакой родни. Треч говорил, словно смакуя каждое слово. - В Месопотамии находится моя главная резиденция - небольшой замок. Там-то ему и устроили торжественные похороны. Барон снова направился в дальнюю комнату. Тим услышал его удаляющийся голос: - Ты никогда не слыхал про людей, заключивших контракт с чертом и подписавших его своей кровью? Барон уже возвращался в комнату, где лежал Тим. Тим довольно равнодушно спросил: - А разве черт есть на самом деле? Треч снова опустился в кресло с инкрустацией из слоновой кости и почти простонал: - Ты что, правда совсем дурачок или только прикидываешься? До черта тебе, кажется, вообще нет никакого дела! Тим никак не мог понять, почему этот разговор так волнует барона. Однако, услыхав слово "контракт", он насторожился. Он подумал, что Треч решил поговорить с ним насчет контракта. Но барон все продолжал разглагольствовать. Он говорил о Вельзевуле, властителе ада, о демонах Форказе, Астароте и Бегемоте, о ведьмах и о черной магии, о знаменитом волшебнике докторе Фаусте, у которого одно время был слугой известный черт Мефистофель. Заметив, что на мальчика эти разговоры наводят скуку, он поднялся с кресла и пробормотал: - Придется действовать более прямо. Тим снова положил голову на подушки. Правой рукой, свисавшей с тахты, он рассеянно теребил шелковую домашнюю туфлю, - эти туфли принесли сюда, как только он вошел в номер. Взгляд Тима снова обратился к люстре: в ее стеклянных слезах множество раз отражалась крохотная и нелепо искривленная, худощавая фигура барона. - Хочешь выучить заклинание, - решительно спросил Треч, - которым доктор Фауст вызывал черта? - Нет, - ответил Тим, не поворачивая головы. Он увидел, как исказились гримасой лица маленьких баронов в сверкающих каплях люстры. - Тогда давай хоть я произнесу заклинание! - сказал барон. В голосе его звучала плохо скрытая досада. - Как вам угодно, барон, - равнодушно ответил Тим. И все-таки любопытство его пробудилось, когда он увидел, как множество крошечных Тречей, отраженных в множестве переливающихся стекляшек, подняли вверх для заклинания свои тонюсенькие ручки. Медленно, глухим голосом Треч принялся произносить какие-то неслыханные слова: Багаби лака бахабе, Ламак кахи ахабабе, Ламак, ламек бахляз, Кабахаги забаляс... Как только барон дошел до середины заклинания, люстра начала легонько покачиваться - наверное, оттого, что он так сильно размахивал руками, - и потревоженный громадный паук стал быстро спускаться с нее вниз на своем тонком канате. Тим всегда терпеть не мог пауков, а тут еще таинственное заклинание барона усилило чувство омерзения, и, схватив шелковую домашнюю туфлю, он в бешенстве швырнул ею в паука. Барон как раз договаривал последние слова заклинания: Бариолаз Лагоцата кабелаз... Вверху на потолке что-то хрустнуло, и вдруг громадная люстра с грохотом и звоном рухнула на пол рядом с креслом всем грузом своих переливающихся стеклянных слез. Тим испуганно поджал ноги. Барон, раскрыв рот и все еще подняв вверх руки, стоял за спинкой кресла с огромной шишкой на лбу. Как видно, осколок люстры угодил ему в голову. В номере стало необычайно тихо. Но грохот, вероятно, был слышен во всем отеле. Кто-то уже решительно колотил в дверь. Только теперь барон опустил руки. Сгорбившись, усталой походкой окончательно выдохшегося человека подошел он к двери, чуть приоткрыл ее и сказал в щелку несколько слов по-итальянски. Тим их, конечно, не понял. Потом он снова захлопнул дверь, прислонился к ней спиной и произнес: - Все бесполезно. С простаком не сладишь! Тиму эта фраза была так же малопонятна, как и таинственное заклинание. Не вставая с тахты, он приподнялся и спросил: - Что бесполезно? - Средневековье! - ответил барон без всякой видимой связи. И Тим остался в полном недоумении. Больше он ничего не стал спрашивать, только сказал: - Извините меня, пожалуйста, за люстру. Я хотел попасть в паука. - Это пустяки. Нам просто поставят в счет стоимость люстры, - пробормотал барон. - Почему же нам? - переспросил Тим. Он вдруг вспомнил, что он чудовищно богат, и потому добавил: - За люстру, барон, заплачу я. - Вряд ли это окажется возможным, - возразил Треч, и на губах его снова появилась усмешка. - Ты ведь еще не достиг совершеннолетия, мой милый, а значит, не можешь истратить ни копейки без согласия опекуна. А опекун твой, как тебе хорошо известно, барон Треч. - Он поклонился с насмешливой улыбкой. - Но, разумеется, ты будешь получать деньги на карманные расходы. Тим, юнга в клетчатых брюках и старом свитере, поднялся с тахты и тоже поклонился: - И вам, барон, приходят иногда в голову блестящие идеи. Разрешите мне теперь переодеться. Я хотел бы остаться один. В первый момент Треч уставился на мальчика, не произнося ни слова. Потом он вдруг весело рассмеялся. И, все еще продолжая смеяться, воскликнул: - А ты, оказывается, способен на большее, чем я думал, Тим Талер! Поздравляю! Только теперь он заметил, что Тим, слушая его смех, побледнел. Этот смех - веселые раскаты и переливы, - которым он всякий раз, словно лассо, ловил своих собеседников, не подействовал на мальчика. По отношению к нему он не имел никакой силы. Ведь это был его собственный смех. Треч поспешно направился к двери. Но прежде чем выйти из номера, он вытер рукавом своего пиджака полированную поверхность небольшого письменного столика, стоявшего на его пути, почти у самой двери; при этом он, искоса взглянув на Тима, пододвинул локтем на середину стола кожаный бювар с письменными принадлежностями. Только после этого он открыл дверь и, оглянувшись через плечо, сказал: - Всегда к вашим услугам, господин Талер! Я позову камердинера. Это очень преданный мне человек, родом из Месопотамии. - Спасибо, - сказал Тим. - Я привык одеваться сам. - Что ж, тем лучше, - усмехнулся барон. - Значит, на этом мы сэкономим. Наконец он вышел, бесшумно закрыв за собой дверь. На лестничной площадке барон постоял немного в раздумье. - Парень, видно, решил заполучить назад свой смех, - пробормотал он. - Он презирает могущество, которое дают темные силы. Или равнодушен к нему. Он хочет света, а свет... - барон медленно направился в свой номер, - а свет, как известно, преломляется зеркалом. Надо будет попробовать этот способ. Войдя в свои апартаменты, Треч тут же снова опустился в кресло. Над его головой висела точно такая же люстра, как в номере у Тима. Взгляд барона упал на легонько покачивающиеся стеклянные слезы, и, вспомнив, как Тим швырнул туфлей в паука, он вдруг расхохотался. Он так хохотал, то наклоняясь вперед, то откидываясь назад, сотрясаемый смехом, что кресло под ним скрипело. Он хохотал, как мальчишка. Смех подымался откуда-то изнутри и выходил на поверхность, как пузырьки в стакане с газированной водой. И все снова и снова рулада смеха оканчивалась счастливым, захлебывающимся смешком. Но барон был из тех людей, которые никогда не отдаются с веселой беззаботностью своим чувствам. У него отсутствовал талант быть счастливым. Он имел привычку все объяснять и разлагать на части, даже свои собственные чувства. И на этот раз, как только смолк последний счастливый смешок, барон задумался над тем, чему он, собственно говоря, смеялся. И