ствие и что теперь он уже никогда не захочет променять образ жизни путешествующего миллионера ни на что на свете, даже на свой смех. Тим и правда во время этого путешествия гораздо реже, чем раньше, вспоминал о своем потерянном смехе. В шикарных отелях к богатым постояльцам относятся с большой предупредительностью, и, если директор такого отеля замечает, что постоялец высокого ранга не любит смеяться, весь персонал отеля, начиная с швейцара и кончая горничной, словно по мановению директорской руки, перестает улыбаться в его присутствии. Но жизнь даже для очень богатых людей состоит не из одних шикарных отелей. И когда Тим один или в сопровождении барона совершал прогулки пешком, он замечал - потому что не мог этого не заметить, - что мир полон смеха. После Стамбула Тим во второй раз увидел Афины. За Афинами последовал Рим, за Римом - Рио-де-Жанейро, за Рио-де-Жанейро - Гонолулу, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Чикаго и Нью-Йорк. Затем они отправились в Париж, Амстердам, Копенгаген и Стокгольм, на Капри, в Неаполь, на Канарские острова, в Каир и на юг Африки. Потом полетели в Токио, Гонконг, Сингапур и Бомбей. Тим видел Кремль в Москве и мосты в Ленинграде, видел Варшаву и Прагу, Белград и Будапешт. И повсюду, где бы ни приземлялся их самолет, Тим слышал на улицах смех. Смех всего мира. Он слышал смех чистильщиков в Белграде и мальчишек-газетчиков в Рио-де-Жанейро; смеялись продавцы цветов в Гонолулу и цветочницы с корзинами тюльпанов в Амстердаме; паяльщик в Стамбуле улыбался так же, как водонос в Багдаде; люди шутили и хохотали на мостах Праги и на мостах Ленинграда, а в театре в Токио аплодировали и покатывались со смеху точно так же, как в театре на Бродвее в Нью-Йорке. Человеку нужен смех, как цветку солнечный свет. Если бы случилось так, что смех вымер, человечество превратилось бы в зоосад или в общество ангелов - стало бы скучным, угрюмым и застыло в величественном равнодушии. И каким бы серьезным ни казался Тим барону и всем окружающим, в душе его жило страстное желание снова научиться смеяться. И каким бы он ни казался довольным, он с радостью поменялся бы судьбой с любым нищим в Нью-Йорке, если бы получил за это в придачу право смеяться вместе со всем миром! Но его смехом распоряжался другой человек, находившийся всегда рядом с ним, иногда на расстоянии всего лишь нескольких шагов, он без-раздельно владел его звонким, заливистым мальчишеским смехом. И Тим, как это ни печально, почти привык к этому. Его занимало теперь совсем другое. Он учился. Он учился всему, что должен знать и уметь так называемый "светский молодой человек". Он уже умел есть по всем правилам омаров, фазанов и черную икру; умел глотать устриц и выбивать пробку из бутылки с шампанским; умел говорить на тринадцати языках все приличествующие случаю любезные фразы, начиная с "очень рад был с вами познакомиться" и кончая "спасибо за честь и удовольствие"; он знал, сколько полагается давать на чай во всех знаменитых отелях мира; мог сказать экспромтом небольшую речь, обращаясь к графам, герцогам и принцам, соблюсти при этом все правила этикета и не ошибиться в титулах; он знал, какие носки и галстук подходят к костюму; знал, что после шести вечера не полагается надевать коричневые ботинки ("After six no brown [после шести не надевай коричневого (англ.)]", - говорят англичане) и что нельзя отставлять мизинец, держа в руке чашку; он изучил немного французский, английский и итальянский - главным образом в пути и не пользуясь словарем, он научился проявлять заинтересованность, когда ему было скучно; научился играть в теннис, управлять яхтой, водить машину и даже чинить ее в дороге. Он научился так хорошо притворяться, что барон был в полном восторге. Хотя Треч почти в каждом городе вел тайные переговоры о маргарине, Тима решили на этот раз пощадить. Ему разрешили делать, что он хочет. Только иногда ему приходилось здороваться и прощаться, а в крайнем случае, обедать или ужинать с каким-нибудь господином - или очень знаменитым (и тогда корреспонденты фотографировали их вместе), или таким, который мог оказаться полезным акционерному обществу. Так Тим познакомился с одним английским герцогом, который выступал в защиту точильщиков Афганистана, и с аргентинским фабрикантом мясных консервов, защищавшим привилегии английской аристократии. Судя по календарю, Тим во время этого путешествия стал старше всего на год. Скоро ему должно было исполниться шестнадцать. Но за эти месяцы он с бароном чуть ли не трижды облетел на самолете весь земной шар. А мальчик со смекалкой мог за это время много чего узнать и обдумать. И Тим теперь знал, что булочная-кондитерская фрау Бебер, где пахло хлебом и сдобой, была ему бесконечно милее и дороже, чем какой-нибудь отель "Пальмаро" или замок в Месопотамии. Кстати сказать, барон со странным упорством избегал путей, проходивших через родной город Тима. Тим не раз выражал желание его посетить, но Треч, который никогда в жизни не говорил прямо "нет", либо пропускал его просьбу мимо ушей, либо ссылался на неотложные дела в других городах. Год кругосветного путешествия подходил к концу, и Тим особенно старательно разыгрывал перед бароном роль спокойного и счастливого наследника. Но чем ближе был день его рождения, тем больше он волновался. Когда барон начинал теперь смеяться в его присутствии, Тима охватывала дрожь. Однажды ночью - это было в Брюсселе - Тиму приснился во сне прошлогодний разговор по телефону с господином Рикертом в замке барона. Когда он проснулся, разговор этот все еще звучал у него в ушах, и он отчетливо помнил, как господин Рикерт сказал: "Крешимир знает..." Что знает Крешимир? Путь к его потерянному смеху? Тим твердо держал свое обещание ни при каких обстоятельствах не устанавливать связи со своими гамбургскими друзьями. Но он мечтал о том времени, когда кончится наконец этот год и его соглашение с бароном потеряет силу. За несколько дней до дня рождения Тима они прилетели в Лондон, где мистер Пенни в присутствии барона вручил Тиму большой пакет с акциями. Это были акции гамбургского пароходства! Мистер Пенни был уже осведомлен о том, что Треч прочел на промокашке его тайный договор с Тимом Талером, и, оправившись от первого потрясения, нашел эту новость очень приятной. Ведь барон так и так должен быть поставлен в известность о передаче акций. В самолете - наконец-то они летели в Гамбург! - Тим сказал барону: - Вы говорили с мистером Пенни так же вежливо и любезно, как обычно. Разве вы на него не сердитесь, что он потихоньку от вас купил у меня акции с решающим голосом, которые я наследую? Барон расхохотался: - Мой дорогой господин Талер, я бы на месте Пенни поступил точно так же. За что же мне на него сердиться? У нас все время идет тайная борьба за акции с решающим голосом. Большей частью их на сегодняшний день владею я. Но не станем же мы выцарапывать из-за этого друг другу глаза. Мы словно львиная семья: когда добыча велика, мы сначала немного погрыземся при ее дележе, но старый лев всегда получит львиную долю. А старый лев - это я. Зато как только добыча поделена, мы снова дружная львиная семья, и никому нас не разъединить. - Даже Селек Баю? - тихо спросил Тим. - Селек Бай, - в раздумье ответил Треч, - пожалуй, представляет собой некоторое исключение, господин Талер. Он воображает, будто очень хитер и оборотист, а на самом деле это вовсе не так. Иногда он доставляет нам кое-какие неприятности. Но в большинстве случаев его происки нас только забавляют. Вообще-то у нас его любят. - А армия в Южной Америке?.. - не удержался Тим. - Эта "армия", господин Талер, состоит по большей части из наших людей. И оружие, которое Селек Бай покупает для солдат на свои личные деньги, поступает с наших военных складов. Так что деньги Селек Бая снова возвращаются в нашу фирму. Это такой круговорот. Как вода в природе. И те деньги, которые Селек Бай тратит в Афганистане на борьбу против нашего влияния, тоже текут главным образом в наш карман. - А как обстоят дела с сортовым маргарином? - спросил Тим без всякой видимой связи. Но барон тут же уловил скрытую связь. Он сказал: - Попытка Селек Бая помешать нашим маргариновым планам - тоже одна из его дурацких затей. Сердце Тима забилось сильнее. Знает ли барон, что он подписал контракт выцветающими чернилами Селек Бая? Тим не решался спросить его об этом. Но барон сам ответил на его вопрос: - В той авторучке, которой вы подписали контракт, разумеется, были самые обыкновенные чернила, господин Талер. Слуга в доме Селек Бая - из моих людей. Он своевременно накачал в ручку другие чернила. Но даже в том случае, если бы ваша подпись на контракте исчезла, там осталась бы подпись вашего опекуна. Ведь я подписал каждый экземпляр дважды: один раз - за фирму, а другой - как ваш опекун. Тим ничего не ответил. Он глядел через маленькое окно самолета вниз на землю. Он видел башни - кажется, это были башни Гамбурга. О, как хотелось сейчас Тиму быть самым обыкновенным, никому не известным мальчишкой и бегать где-нибудь там, внизу, по улицам! Этот мир акций, контрактов, крупных торговых сделок был ему не по силам - он в нем задыхался. Он думал теперь о Джонни, Крешимире и господине Рикерте. Послезавтра, на следующий день после своего дня рождения, он сможет с ними увидеться. Конечно, если они в Гамбурге. И если они еще живы... 28. ВСТРЕЧА БЕЗ ПОЧЕСТЕЙ Обычно, когда барон с Тимом выходили из самолета на каком нибудь аэродроме, Треч пропускал Тима вперед, так как в большинстве случаев их уже ожидала внизу толпа фоторепортеров. Но здесь, на гамбургском аэродроме, барон первым покинул самолет и спустился на землю. На этот раз их никто не встречал: ни корреспонденты, ни фоторепортеры. Не было даже ни одного директора. Вместо "Добро пожаловать!" на стене таможни красовалась гигантская реклама фирмы: ПАЛЬМАРО Лучший в мире сортовой маргарин! Вкусен, как масло, дешев, как маргарин! Годен для готовки, для пирогов, а также для бутербродов! Тим внимательно рассмотрел плакат, потом взглянул на барона. Тот улыбался. - Вас удивляет название маргарина, господин Талер? Видите ли, мы в течение этого года установили, что маргарин "Тим Талер" имеет свои минусы для заграницы. Во многих странах это имя трудно читается. Кроме того, в Африке предпочитают рекламы с улыбающимся черным мальчиком. Трогательная история о маленьком бедняке из узкого переулка тоже, оказывается, не всегда уместна: ведь наш маргарин должны покупать не только бедные люди. Тем временем они прошли таможенный осмотр. Таможенники, не задав ни одного вопроса, поставили мелом кресты на ручном багаже Треча и Тима. Выйдя из таможни, барон поднял руку и остановил такси, что весьма удивило Тима. Фирма на этот раз даже не выслала за ними машины. Но когда они сели в такси, Тим увидел в зеркало, что один из сыщиков, знакомый ему еще по Генуе, оглядывается по сторонам в поисках другого такси, правда пока безуспешно. В машине Треч продолжил начатый разговор: - Так вот, мы решили назвать наш маргарин "Пальмаро". Это слово на всех языках мира звучит примерно одинаково. Да и пальма хорошо известна каждому. На севере по ней тоскуют, на юге она растет у каждого порога. - Значит, авторучка Селек Бая вообще не имела никакого смысла? - Разумеется, - ответил Треч. Потом он нагнулся к шоферу такси и сказал: - Постарайтесь избегать центра, города, покуда это будет возможно. Шофер молча кивнул. Барон снова откинулся на спинку сиденья и спросил: - Что вы намерены предпринять с вашими акциями гамбургского пароходства, господин Талер? - Я подарю гамбургское пароходство господину Рикерту, барон. - Стараясь говорить как можно спокойнее и равнодушнее, Тим пояснил: - Тогда, по крайней мере, моя совесть будет чиста. Ведь из-за меня он потерял место. Шофер, как видно, подъехал слишком близко к тротуару. Машина подпрыгнула. - Да осторожней же, черт побери! - в бешенстве крикнул барон. - Прошу прощения, - пробормотал шофер. Тиму вдруг показалось, что он уже где-то когда-то слышал этот голос. Он попробовал разглядеть в зеркало лицо шофера. Но борода, темные очки и фуражка, надвинутая на лоб, закрывали его почти целиком. Вдруг рядом с Тимом раздался веселый, заливистый смех. - Я вижу, у вас еще нет достаточно ясного представления о нашем акционерном обществе, - смеясь, сказал барон. - Вы не можете вот так, ни с того ни с сего, подарить наше гамбургское пароходство господину Рикерту, господин Талер. - Почему? - Получив этот пакет с акциями, вы стали всего лишь так называемым совладельцем. Правда, чистая прибыль фирмы от этого предприятия идет главным образом в ваш карман. Однако распоряжается пароходством по-прежнему правление акционерного общества, а в него входят владельцы акций с решающим голосом: я, мистер Пенни, синьор ван дер Толен и Селек Бай. - Значит, если господин Рикерт снова станет директором пароходства, вы можете в любой момент его уволить? - В любой момент! Шоферу такси пришлось теперь ехать медленнее, потому что он закашлялся. Как видно, он был простужен. Тим, задумавшись, глядел в окно. Машина свернула в тихую улицу и поехала по берегу Альстера. Но Тим не заметил этого. - Барон! - Да, я вас слушаю! - Вы заинтересованы в этих акциях гамбургского пароходства? Треч испытующе поглядел на Тима. Лицо мальчика оставалось спокойным. До них уже доносился шум большой улицы, к которой они приближались. Наконец барон ответил с таким безразличным видом, что Тим сразу угадал его волнение. - Это пароходство - маленькая жемчужина, которой недостает в моей короне владыки морей. Само по себе оно не представляет такой уж ценности, но, как я уже сказал, могло бы украсить мою корону. Когда барон так, как сейчас, вплетал в свою речь не идущие к делу цветистые обороты, это значило, что тема разговора ему не безразлична. Тим знал это. Поэтому он ничего не ответил и стал ждать вопроса, который должен был тут же последовать. И вопрос не замедлил последовать: - Что вы хотите получить за эти акции, господин Талер? Тим давно уже подготовил ответ. Несмотря на это, он сделал вид, будто только сейчас об этом задумался. Наконец он сказал: - Дайте мне за них небольшое пароходство в Гамбурге, которое не принадлежит вашему акционерному обществу. - Надеюсь, вы не собираетесь стать моим конкурентом, господин Талер? Имейте в виду, что в таком случае вы попались бы в собственную ловушку. - Нет, я говорю о таком пароходстве, с которым наше акционерное общество не имеет никаких точек соприкосновения. Может быть, какое-нибудь каботажное пароходство? Барон наклонился к шоферу и спросил: - Скажите, какое из гамбургских каботажных пароходств, по вашему мнению, самое доходное? Шофер на секунду задумался, потом ответил: - "ГГП": "Гамбург - Гельголанд - Пассажирское". Шесть пароходов. Рейсы зимой и летом. Находится во владении семьи Денкеров. - А как найти господина Денкера? Шофер взглянул на свои ручные часы и ответил: - Сейчас он в своей конторе, в гавани. Это на Шестом мосту. - Доставьте нас, пожалуйста, к Шестому мосту и подождите там. Я отблагодарю вас. - Не требуется, - буркнул шофер. И у Тима снова возникло чувство, что он уже когда-то слышал этот голос. Немного не доехав до гавани, машина остановилась у светофора. Тим смотрел из окна на подъемные краны и высокие мачты, на узор, вычерченный ими на серо-голубом сентябрьском небе. Хотя стекло в такси было поднято, ему казалось, что он вдыхает запах гавани - запах соли, дегтя и водорослей. Этот запах, околдовавший его воображение еще прежде, чем он вдохнул его на самом деле, всколыхнул в нем множество воспоминаний. В этой гавани он напал на след барона; здесь он начал погоню, и, хотя ему пришлось продираться сквозь дремучие заросли, эта погоня не принесла ему добычи. Теперь он вернулся к исходному пункту. Может быть, то, чего он не сумел добыть один, он добудет с помощью друзей. Подъемный кран раскачивал в воздухе огромный ящик, на котором была нарисована пальма. Тим едва обратил на это внимание. Он рассматривал прохожих. Он боялся пропустить Джонни, или Крешимира, или господина Рикерта. Они обязательно должны быть где-то здесь, среди этих кранов и мачт, в этом лесу, где цветут вымпелы. Но никого из них он не видел. Он даже не знал, удастся ли ему вообще разыскать их. Сердце его сдавила тоска. Только когда машина тронулась, ему стало немного легче от движения. Барон тоже молча рассматривал порт во время остановки у светофора. Но он не мечтал: на огромный ящик с нарисованной на нем пальмой он глядел вполне трезвыми глазами. Он знал, что идет погрузка маргарина "Пальмаро". Во время дальнейшего пути мысли обоих пассажиров такси обратились к пароходству, которое они собирались сейчас купить: "Гамбург - Гельголанд - Пассажирское". Мысли Треча можно было бы выразить двумя словами: "выгодная сделка". Мысли и чувства Тима были гораздо многообразнее. Тоска его сменялась надеждой, предчувствие счастливого исхода перебивалось тайными опасениями. Ему самому это пароходство было совсем не нужно; ему нужно было только одно на свете: его смех, его свобода. Но он должен был выиграть эту игру в бумажки - игру, которая называется сделкой. Он сам не возьмет с собой ничего из своих богатств в новую жизнь, но пусть хоть его друзьям эти богатства принесут какую-нибудь пользу. Это пароходство поможет ему хоть немного выразить свою благодарность: все равно он никогда не сумеет по-настоящему отблагодарить их за то, что они для него сделали. Машина остановилась. Треч и Тим вышли и направились в Главную контору "ГГП", где, к своему удивлению, были встречены с распростертыми объятиями господином Денкером-старшим - владельцем пароходства. - Право же, удивительное совпадение, господа! - заявил он. - Я как раз раздумываю над тем, что хорошо бы продать мое пароходство, и вдруг в мою контору являетесь вы, чтобы его купить. Чудеса! Господин Денкер, очевидно, не считал бы это совпадение столь удивительным, если бы узнал шофера такси, ожидавшего барона и Тима. Но, к счастью, он его даже не видел. А если бы и увидел, то наверняка не узнал бы, как не узнал его Тим. Кстати сказать, шофер в эту минуту весьма озабоченно ощупывал свою бороду, время от времени украдкой поглядывая в зеркало. И вдруг он заметил в зеркале другое такси, остановившееся метрах в ста позади него, причем пассажир не вылез, а почему-то остался сидеть в машине. Не прошло и часа, как барон и Тим вышли из конторы господина Денкера с так называемым "проектом договора" в кармане. Они даже успели тут же, за письменным столом Денкера, отпраздновать втроем это событие, выпив по три рюмки вина. Завтра должен был быть оформлен окончательный контракт по всем правилам закона. Когда они подошли к такси, шофер не то спал, не то притворялся спящим. Треч, который был сейчас в прекрасном расположении духа, сам открыл дверцу. Тим сел в машину с другой стороны. Шофер, казалось, только сейчас очнулся и плохо понимал, где он находится. Но когда барон приказал ему ехать в отель "Времена года", он не сразу сообразил, что от него требуется, и это выглядело весьма убедительно. - Скажите, - обратился к нему Треч, когда такси тронулось, - вы знали, что "Гамбург - Гельголанд - Пассажирское" собираются продавать? - Нет, - ответил шофер. - Но это меня не удивляет. Сам Денкер уже староват для такого дела, а его дочери предпочли бы получить свое наследство наличными. Пароходство для них, надо думать, слишком грязная работа. А вас, если разрешите спросить, заинтересовало "ГГП"? Барон, все еще в отличном настроении, ответил: - Я уже почти что приобрел его в собственность. - Черт возьми, быстро это у вас получилось! Почти так же быстро, как в сказочке "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!", если вы изволите знать эту забавную историю. Только прикоснись - и тут же приклеишься! Беглый взгляд шофера, брошенный в зеркало, скользнул по лицу Тима; при этих словах оно дрогнуло, затем снова застыло, словно окаменело. Тим, как это стало для него привычным за последнее время, овладел собой и сумел спрятать под маской равнодушия свое волнение. Волнение это было вполне понятно: наконец-то шофер помог ему намеком себя узнать. Барону же этот намек должен был показаться вполне невинным. "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!" - сказка, в которой принцесса научилась смеяться! Это был знак, которого Тим втайне ждал, - знак, что его друзья не дремлют. "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!" - первый сигнал к началу новой погони! Теперь Тим знал совершенно точно, кто он, этот шофер, который сидит впереди, повернувшись к нему широкой спиной. Что-то поднялось откуда-то из самой глубины его существа - нет, не смех, но что-то такое, что отнимает дар речи. Кажется, это называют "комок подкатил к горлу". Тем временем такси свернуло к берегу Альстера и подъехало к отелю. Шофер вышел и растворил дверцу. Впервые он предстал перед ними во весь свой огромный рост. У Тима больше не оставалось сомнений. Когда барон расплатился и повернулся лицом к отелю, Тим с трудом удержался, чтобы не обнять великана. Хриплым от волнения голосом он шепнул: - Джонни! Шофер на секунду снял огромные темные очки, в которых его почти невозможно было узнать, взглянул на Тима и громко сказал: - До свидания, молодой человек! - и подал ему руку. Потом он снова надел очки, сел в машину и уехал. В руке Тима остался обрывочек бумаги, крошечная записочка, собственно говоря, почти ничего. И все же он чувствовал себя с этим клочком бумаги богаче, чем если бы в его руках оказались все акции концерна барона Треча... Включая акции с решающим голосом! Почти счастливый, Тим вошел вслед за Тречем в отель, в вестибюле которого их встречал с распростертыми объятиями очередной директор. "Какая честь, господин барон!" - казалось, говорили его руки, словно превратившиеся в чашу, полную восторга. Однако директор не успел выразить свое восхищение вслух, потому что барон приложил палец к губам. - Прошу вас, никакой шумихи! Мы здесь инкогнито. Мистер Браун и сын - коммерсанты из Лондона. Руки директора опустились. Он корректно поклонился: - Весьма рад, мистер Браун. Ваш багаж уже прибыл. Тиму все это показалось на редкость забавным. Он мог бы сейчас даже обнять этого директора - так крохотная записочка в одно мгновение преобразила в его глазах весь мир. Но Тим никого не обнял. Тим не рассмеялся. Да и как бы он мог это сделать? Он сказал серьезно и вежливо, как привык говорить за эти долгие грустные годы: - Благодарю вас! 29. ЗАБЫТЫЕ ЛИЦА Во время кругосветного путешествия Тим привык к тому, что за ним всегда, словно тень, следовал один из сыщиков, а то и оба вместе. Они выполняли свое задание незаметно и даже довольно тактично. Тим не раз узнавал на улицах разных городов обоих этих господ, ведь их лица примелькались ему еще в Генуе. И это уже его не волновало, потому что он приучился разыгрывать во время путешествия послушного спутника Треча. Теперь же, когда у него в кармане лежала драгоценная записочка, Тиму мерещился сыщик за каждой складкой портьеры. Он не решался достать и прочитать записку. Да и маскарадный костюм Джонни и его нарочитая сдержанность - все это заставляло Тима предполагать, что за его друзьями следят точно так же, как за ним самим. Наконец - барон в это время прилег на часок отдохнуть - Тиму удалось скрыться в ванной комнате своего номера. Он закрылся на задвижку, сел на край ванны и вынул записку из кармана. Сложенная вчетверо бумажка была не больше почтовой марки. Когда Тим ее развернул, одна ее сторона оказалась исписанной микроскопическим почерком. Крохотные буковки невозможно было разглядеть невооруженным глазом. Нужна была лупа. Но откуда было Тиму взять лупу? Складывая записочку снова вчетверо и пряча ее в карман, он напряженно думал. Попросить лупу у кого-нибудь из служащих отеля? Об этом сейчас же узнают сыщики. Купить? Сыщики тут же спросят в магазине, что сейчас купил этот мальчик. Как же достать лупу? Тим услышал, что кто-то постучал в дверь и, очевидно, вошел в его номер. Он подумал, что это Треч, и на всякий случай нарочно спустил воду в уборной. Потом тихонько отодвинул задвижку и вошел в гостиную. В гостиной стояли круглый стол и четыре кресла. В одном из них, прямо напротив Тима; сидела, вытянув шею, ярко накрашенная женщина, одетая до смешного пестро и броско. Ее волосы, похожие на солому, были завиты в локончики. В другом кресле, рядом с ней, сидел бледный юный верзила с огромной цветной бабочкой вместо галстука. Тиму вдруг показалось, что в комнате запахло перцем, тмином и анисом. С мачехой и Эрвином эти люди имели лишь самое отдаленное сходство. И все-таки это были они. Тим остановился в дверях, не произнося ни слова. Он никак не ожидал такого визита. Он не был подготовлен к тому, чтобы снова увидеть эти лица. Ему понадобилось всего лишь одно мгновение, чтобы узнать их. Но прошло еще некоторое время, прежде чем он разглядел, как в этих изменившихся лицах проступали прежние черты. И тут он впервые в жизни увидел, что это глупые лица. Он вспомнил, вернее, снова услышал слова отца: "Презирай глупость, если она не добра". И теперь он ясно понял то, что только глухо и смутно чувствовал, когда был маленьким мальчиком. Он понял, что отец его уже тогда раскусил этих двоих, сидящих сейчас перед ним в креслах. Он понял, что ему удалось сохранить в детстве свой смех только потому, что с ним был отец. Глаза Тима наполнились слезами; не от растроганности, а оттого, что он долго не сводил взгляда с тех, кто сидел напротив. Лицо мачехи расплылось; перед глазами его стояло другое лицо - лицо той, которая подарила ему его смех: лицо матери. Черные волосы и блестящие черные глаза, смуглая кожа и веселые полукруги возле уголков губ. Так вот почему ему так понравились портреты в палаццо Кандидо в Генуе! Это было узнавание, воспоминание. С картин итальянских художников, с каждого портрета, на него глядело лицо его матери. Это были портреты его прошлого, целых поколений его предков. А может быть, и его будущего? Да, на это он надеялся. Мачеха при появлении Тима вскочила с кресла, засеменила, стуча высокими каблуками, ему навстречу и, не долго думая, повисла у него на шее. Тим, на которого нахлынули воспоминания о матери, в смятении обнял мачеху. Но теперь он уже не был больше бедным маленьким мальчиком из переулка. Он научился владеть и своим смятением, и своими порывами. Уже в следующую минуту он молча, мягко отстранил мачеху. И она покорилась. Всхлипнув разок-другой, она засеменила назад к столу, где лежала ее сумочка, торопливо достала из нее носовой платочек и несколько раз прижала его к глазам, опушенным наклеенными ресницами. Теперь и Эрвин поднялся со своего кресла. Расхлябанной походкой двинулся он к сводному брату, подал ему мягкую, расслабленную руку и сказал: - Здорово, Тим! - Здорово, Эрвин! Больше они ничего не успели сказать друг другу, потому что дверь распахнулась, и в комнату, запыхавшись, влетел барон. - Кто это такие? Конечно, барон догадывался, кто перед ним; и Тим прекрасно знал это. Тем не менее он вежливо представил ему своих непрошеных гостей. - Разрешите познакомить вас с моей мачехой, фрау Талер, господин барон. А вот мой сводный брат Эрвин. Затем он подчеркнуто официально, с хорошо заученным галантным движением руки представил им своего опекуна: - Барон Треч. Мачеха, подняв правую руку чуть ли не до подбородка Треча - очевидно, в расчете на поцелуй, - прощебетала: - Очень приятно, господин барон! Треч не обратил на ее руку никакого внимания. - Не будем разыгрывать здесь спектакль, фрау Талер! Театр ваш, как говорят злые языки, все равно погорел. Мачеха, открывшая было рот, чтобы запальчиво возразить барону, вдруг изменила тактику. Она обернулась к Тиму и, изобразив на своем кислом лице сладкое восхищение, отступила на шаг назад и сказала: - Ты выглядишь как настоящий светский молодой человек, мой мальчик! Я очень горжусь тобою. Мы все прочитали о тебе в газетах. Правда, Эрвин? Ее сын раздраженно пробормотал что-то вроде "м-да". Судя по всему, его отношение к матери ничуть не изменилось. Избалованный и зависимый от нее из-за своей беспомощности и неумения самостоятельно удовлетворять свои претензии к жизни, он в то же время стыдился ее в присутствии других. Он использовал ее животную любовь с большой выгодой для себя, но выносил эту любовь с трудом. Тим был теперь рад, что эта любовь в свое время не распространилась на него. Она сломила бы его волю и сделала бы его неспособным к сопротивлению; он не выдержал бы того ада, каким была для него жизнь все эти последние годы. Эта встреча оказалась для Тима не просто полезной, она была ему необходима. Он снова увидел, что круг пройден, что он словно движется по спирали и сейчас находится как бы вновь у истока своего пути, только на несколько витков выше. Если начало пути - его старый дом в переулке, то он, крутыми тропинками взобравшись в гору, теперь глядит на него оттуда сверху вниз - вон он, в глубокой долине. Тим видел, что его мачеха и Эрвин все еще стоят там, где он их оставил, что они не продвинулись ни на шаг. И хотя сейчас, в номере отеля "Времена года", они стояли с ним рядом, они были на самом деле так далеко от него, что он едва различал их голоса. Как раз в эту минуту мачеха сказала: - Мы теперь навсегда останемся с тобой и будем о тебе заботиться, Тим. Ведь ты законный наследник всего состояния, и завтра тебе исполняется шестнадцать лет. А это значит... - ...это вовсе не значит, что он становится совершеннолетним! - поучительно заметил барон. Фрау Талер резко повернулась в его сторону. Глаза ее блеснули тем фальшивым блеском, который Тим так хорошо помнил с детства. Теперь он показался ему довольно тусклым и вполне безопасным. "О, как глупо страдать под гнетом глупости!" - подумал Тим. Тем временем Треч с веселой улыбкой объяснял, почему Тим с наступлением шестнадцати лет еще не становится совершеннолетним. - В этой стране, госпожа Талер, совершеннолетие наступает, когда человеку исполняется двадцать один год. И только тогда он может вступить в законное владение наследством. Вы, как видно, разузнали, что я являюсь подданным страны, где человек становится совершеннолетним в шестнадцать лет. Но это не имеет никакого отношения к вашему пасынку Тиму. Он подчиняется, как и прежде, законам не той страны, а этой. И только по исполнении двадцати одного года вступает во владение наследством. Мачеха не перебивала барона. Пока он говорил, она не произнесла ни слова. Она только хлопала глазами и нервно теребила в руках свой платочек. Теперь она снова обернулась к своему пасынку и спросила, с трудом подавляя волнение: - А разве у тебя не такое подданство, как у барона? Тим, глядевший на нее без всякого сочувствия, не расслышал вопроса, потому что был погружен в свои мысли. Он заметил только, что она что-то спросила. Чтобы не быть невежливым, он указал на кресла: - Давайте сядем. Нам будет удобнее разговаривать. Все молча заняли места вокруг стола. Тим положил ногу на ногу и сказал: - Я никогда еще не задумывался над тем, кто сейчас мой опекун. Когда барон... - он запнулся, - умер, было объявлено, что теперь мой опекун новый барон. Только сейчас мне пришло в голову, что ведь моя мачеха должна была дать на это согласие. Было это? Или... Фрау Талер вдруг растерялась. Она беспомощно пробормотала: - Знаешь, Тим, нам ведь пришлось так туго, когда ты ушел. Нам так не везло, и тогда... - ...и тогда фрау Талер передала мне опекунство по всем правилам закона, - договорил за нее Треч, - причем за приличное вознаграждение, которое она впоследствии употребила на покупку театра-варьете. А театр-то взял да и погорел. - Но ведь в этом виновата не я, а обстоятельства... - всхлипнула фрау Талер, и тут она принялась, как в прежние времена, трещать без умолку: - Да, конечно, я знаю, что по закону все в порядке, но ведь это мой ребенок, а мы теперь выброшены на улицу, я и мой сын, и вот... На этот раз ее перебил Тим. Он сказал: - Раз ты продала опекунство, теперь уже ничего нельзя изменить. - "Продала... Продала..."! Не будь таким жестоким, Тим! Мы остались без денег, Тим! - А сколько денег вам нужно теперь? - Да кто говорит о деньгах? Мы теперь никогда не расстанемся, Тим! - Нет, - ответил Тим. - Мы расстанемся. Я надеюсь, что мы видимся в последний раз. Но если я могу помочь вам деньгами, я охотно это сделаю. Сколько вам требуется? - Заранее выражаю свое согласие, - сказал барон. Но Тим сделал вид, что не расслышал его слов. - Ах, Тим! - Снова это притворное всхлипывание. - Ведь ты теперь так безмерно богат! А мы, как твои родные, не можем вести полуголодную жизнь. Барон разразился было смехом, но тут же прикрыл ладонью рот, прежде чем предательский смешок успел его выдать. Он хотел как следует посмеяться над ними, но вовремя сообразил, что смех его им хорошо знаком. А значит, необходимо срочно от них избавиться. И позаботиться о том, чтобы они никогда больше не встречались на его пути. Следовательно, надо платить. Поэтому он тут же сделал предложение: - На Ямайке, фрау Талер, в моем владении находится процветающий морской курорт. Его посещают главным образом американские туристы. Шестьдесят тысяч долларов годового дохода. Как известно, Ямайка - остров вечной весны. Ваше бунгало стоит под пальмами на берегу моря. "Прямо как путеводитель для туристов! - с удивлением подумал Тим. - Значит, и это он умеет!" Впрочем, он сразу понял, почему Треч решил услать их так далеко: от него не ускользнуло, как резко оборвал барон свой смех. Он не удивился даже тогда, когда барон подарил им два билета на пароход в каюте первого класса. Мачеха, снова всхлипнув или, вернее, продолжая всхлипывать, сказала: - О, вы слишком добры, господин барон! У Эрвина от одной только мысли о Ямайке раскраснелись щеки. Он то и дело хлопал глазами - в точности как его мать. - Прошу вас пройти со мной в мой номер, чтобы тут же подписать контракт, - сказал барон. Он поднялся со своего кресла, подошел к двери и распахнул ее перед мачехой с иронической вежливостью. Фрау Талер, стуча каблуками, засеменила вслед за ним, но, вовремя вспомнив про Тима, обернулась в дверях и спросила: - Ты ведь нас не забудешь, Тим? - Кажется, я вас уже забыл, - сказал Тим, но не слишком громко. Потом он подал ей руку и серьезно проговорил: - Желаю удачи на Ямайке! - Спасибо, спасибо, мой мальчик. Рот ее начал было растягиваться в улыбку, но, не успев улыбнуться, она оказалась уже за дверью. Эрвин, пожав Тиму руку, хотел последовать за матерью, но Тим задержал его, шепнув: - Достань мне лупу и положи ее под красную скамейку на берегу Альстера, напротив входа в отель. Вот, держи! - Он выгреб из кармана все, что в нем было, и протянул деньги Эрвину. Эрвин, рассматривая купюры, удивленно спросил: - А это что за записочка? - Ой! Она мне еще нужна! - чуть не вскрикнул Тим, но, к счастью, он сказал это шепотом. Записочка снова перекочевала в карман Тима, а Эрвин двинулся к двери. - Все будет в норме! - шепнул он с порога. - Молчу как могила. Тим кивнул и запер дверь за своим сводным братом и за своим далеким прошлым. На английский замок. 30. БУМАГИ Удивительно, с какой быстротой богатые и влиятельные люди улаживают те формальности в учреждениях, на которые так называемый "простой человек" нередко тратит целые месяцы. Всего за один день в собственной юридической конторе акционерного общества барона Треча было оформлено множество важных документов, согласно которым: Морской курорт на Ямайке передавался на равных правах фрау Талер и ее сыну Эрвину. В связи с этим Тиму пришлось увидеться с ними еще раз, всего на минутку. Эрвин, однако, успел ему шепнуть, что лупа уже лежит под скамейкой. Пароходство "Гамбург - Гельголанд - Пассажирское", сокращенно именуемое "ГГП", с этого же дня поступало в личную собственность Тима Талера. (Прежний владелец, старый господин Денкер, после подписания контракта горячо пожал Тиму руку, сказав: "Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!" - и трижды плюнул через левое плечо.) Пакет с акциями на гамбургское пароходство, незадолго до того полученный Тимом в Лондоне от мистера Пенни, переходил - и опять с этого же дня! - в собственность барона. Условный срок длительностью в один год в данном случае отпадал, так как барон Треч являлся владельцем акций с решающим голосом. И, наконец, последний контракт, заключенный в этот день, был контракт о наследстве. До сих пор барону успешно удавалось оттягивать его заключение, так как Тим никогда о нем не спрашивал. Почему барон проявил вдруг готовность заключить этот контракт, Тим не знал, да его это и мало заботило. Сделки, контракты, богатство - до всего этого ему не было теперь никакого дела. Единственное богатство, которое сейчас его интересовало, был смех. Он предчувствовал, что крошечная записочка в его кармане - на ночь он спрятал ее под подушку - была ключом к его смеху, запертому на замок; поэтому ему не терпелось достать лупу из-под скамейки. Он то и дело потирал рукой лоб, чтобы обратить внимание барона на то, как утомили его бесконечные формальности по заключению трех контрактов. - Если у вас болит голова, мы можем отложить заключение контракта о наследстве на завтра, - сказал, заметив это, барон. - Вы согласны, господин Талер? Тим согласился не сразу. Для этого он был теперь слишком опытен. Он разъяснил, что, по его мнению, было бы лучше заключить контракт немедленно, но, к сожалению, он испытывает в эту минуту головную боль. А поскольку контракты надо подписывать с ясной головой, то, пожалуй, и в самом деле будет лучше подождать с этим до завтра. Эта хитрость удалась, как он и рассчитывал. Подписание контракта отложили на завтра, и Тиму было разрешено, после того как он послушно проглотил две таблетки, пойти прогуляться по берегу Альстера перед отелем. ("Свежий воздух творит чудеса", - сказал ему один из юристов.) Тим знал, что где-то поблизости притаился сыщик, который не сводит с него глаз, и потому не бросился сразу поднимать лупу из-под красной скамейки. Купив в киоске газету, он сел с ней на скамейку. Где лежит лупа, ему удалось разглядеть еще раньше. Читая газету, Тим держал ее так, что вкладной лист вскоре соскользнул с его колен и порхнул под скамейку. Тогда он нагнулся и вместе с газетным листом поднял лупу. Потом, спрятавшись за газету, украдкой сунул лупу в карман своего пиджака. Он носил теперь чаще всего костюм из фланели, серый или в мелкую клетку. Прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем Тим сложил газету и, оставив ее на скамейке для какого-нибудь прохожего, вошел в отель. Портье вместе с ключом передал ему сложенную вчетверо бумажку. Это была записка от барона: "Если вы почувствуете себя лучше, приходите, пожалуйста, в мой номер. Треч." Тим решил подняться наверх в номер барона, ненадолго заглянув перед этим к себе; он только спрятал лупу в маленькую домашнюю аптечку, висевшую на стене в ванной, и, свернув в трубочку записку Джонни, сунул ее в полупустую стеклянную пробирку с таблетками от головной боли. Положив пробирку обратно в аптечку, он отправился к барону. Обычно во время важных переговоров Треч держал в руке бумажку с основными пунктами. И на этот раз Тим увидел в его руке такую бумажку. На ней были написаны столбиком всего три слова. Тиму не удалось разглядеть их как следует, но первое слово было очень похоже на фамилию "Рикерт". - Завтра, господин Тал