ер, - начал барон, - истекает срок нашего небольшого договора относительно господина Рикерта. Если вы до завтрашнего дня не установите контакта с вашими гамбургскими друзьями, господин Рикерт будет вновь назначен директором пароходства. В связи с преклонным возрастом он может быть тут же с почетом переведен на пенсию с высоким месячным содержанием. К сожалению, мы с вами завтра же должны вылететь в Каир, так как одна египетская фирма заявляет протест по поводу названия маргарина "Пальмаро". Следовательно, если вы хотите поговорить со своими гамбургскими друзьями, вам надо сделать это еще сегодня. Но тогда наш договор потеряет силу, и господину Рикерту придется навсегда остаться докером. - Докером? - с изумлением спросил Тим. - Да, господин Талер, докером. Он дошел до этого. А это не так легко в его возрасте. Поэтому я думаю, что вы захотите освободить его от столь печальной участи и не станете искать встречи ни с Крешимиром, ни с рулевым Джонни, ни с самим господином Рикертом. Впрочем, может быть, я ошибаюсь! Треч взглянул на Тима с боязливым вниманием. И Тим знал почему: как видно, кто-то из друзей уже нашел ключ к его смеху, и барон об этом догадывался. Сегодня барон старательно следил за тем, чтобы на губах его случайно не мелькнула улыбка. - Господин Рикерт должен снова стать директором пароходства, - твердо сказал Тим. - Значит, наш договор остается в силе, господин Талер? Тим кивнул. Но его кивок был ложью. Он вовсе не собирался избегать встречи с друзьями. Наоборот, надо было встретиться с ними еще сегодня. Завтра будет уже поздно. А господин Рикерт все равно станет теперь директором пароходства. Только не у барона, а в пароходстве Тима, которое сегодня утром перешло в его собственность, согласно контракту, - в пароходстве "ГГП". Треч заглянул в свою шпаргалку - было заметно, что он почти совсем успокоился, - и сказал: - Пункт второй, господин Талер, касается... - Барон замялся, но потом все же договорил до конца начатую фразу: - Пункт второй касается вашего смеха. Он снова испытующе посмотрел на Тима. Но Тим давно уже научился - и ни у кого иного, как у самого барона, - скрывать свои чувства под маской равнодушия. Даже голос его не дрогнул, когда он спросил: - Так что же с моим смехом, барон? - Год назад, господин Талер, я проверил в Красном павильоне моего замка, в какой мере интересует вас и интересует ли еще вообще ваш смех. Я дал его тогда вам взаймы на полчаса и в результате этого маленького эксперимента узнал, что вы все еще сильно скучаете по своему смеху. Только что я тоже, незаметно для вас, поставил небольшой опыт. На этот раз результат получился гораздо более удовлетворительный. Вы добровольно отказываетесь от встречи с тремя единственными на свете людьми, которые знают о нашем контракте и, возможно, могли бы в случае необходимости дать вам полезный совет... Барон с довольным видом откинулся в кресле. - Очевидно, вы научились в течение последнего года ценить выше власть, богатство и приятную жизнь, чем такую безделицу, как смех. Тим снова кивнул. - Я предлагаю вам... - барон опять наклонился вперед, - заключить дополнительный контракт. - Какой, господин барон? - А вот какой, господин Талер. Я обязуюсь обеспечить вам подданство такой страны, где вы будете считаться совершеннолетним, начиная с сегодняшнего дня. Тогда вы сможете тут же вступить во владение наследством. - А какие обязательства беру на себя я, барон? - Всего два обязательства, господин Талер: во-первых, никогда не требовать назад смех; во-вторых, уступить мне половину наследства, включая акции с решающим голосом. - Над этим предложением стоить подумать, - медленно сказал Тим, стараясь выиграть время. Разумеется, он ни минуты не собирался думать над тем, чтобы скрепить штампом и печатью отказ от своего смеха на вечные времена. Но никак нельзя было, чтобы Треч об этом догадался. И вдруг Тиму пришла в голову счастливая мысль: если он начнет сейчас торговаться с бароном, тот окончательно поверит, что Тим навсегда отказался от своего смеха и убедился, что власть и богатство гораздо важнее на этом свете, чем какие-то раскаты и переливы в горле. И Тим начал торговаться. Ему известно, заявил он, что барон мог бы до наступления его двадцать первого дня рождения принять различные меры, чтобы помешать ему вступить в права наследства. Синьор ван дер Толен уже обращал на это внимание Тима. Поэтому Тим в принципе согласен подписать дополнительный контракт. Однако он ставит свои условия: три четверти наследства, включая три четверти акций с решающим голосом. Мимо внимания Тима не ускользнула мимолетная улыбка, промелькнувшая при этом на лице барона. Очевидно, барон был теперь совершенно уверен, что Тим окончательно отказался от своего смеха. Именно на это Тим и рассчитывал. Они торговались добрых полчаса. В конце концов Тим уступил. Он требовал теперь три четверти наследства и половину акций с решающим голосом. - Соглашайтесь на мои требования, барон, и мы подпишем завтра в Каире дополнительный контракт. - К этой мысли я должен сперва привыкнуть, господин Талер. Завтра, когда мы будем в Каире, я дам вам окончательный ответ. А теперь... - барон улыбнулся, - я перехожу к последнему пункту. - Он поднялся, протянул Тиму руку и сказал: - Приношу сердечные поздравления по случаю вашего шестнадцатилетия! Если у вас есть какое-нибудь желание, господин Талер... Желание? Тим задумался. Если этот день принесет ему самый дорогой подарок на свете - его смех, - у него, скорее всего, больше не окажется никаких богатств. Ведь пароходство он собирается подарить друзьям. Что же в таком случае попросить в подарок? Наконец ему пришла в голову прекрасная мысль. - Купите мне, пожалуйста, кукольный театр, барон! - Кукольный театр? - Да, барон! Кукольный театр, где дети могут как следует посмеяться. Этим Тим себя выдал. Но барон понял его неправильно. - Ага! - воскликнул Треч. - Понимаю! Вы тоже хотите купить себе немного смеха, и вам нужен театр, чтобы выбрать наиболее подходящий. Неплохая мысль! Это мне еще не приходило в голову. Тиму показалось, что кто-то со всего размаха стукнул его по голове. Значит, барон всерьез мог подумать, что он, Тим Талер, после всего того, что ему пришлось пережить, способен украсть смех у какого-нибудь малыша. "Это просто черт, а не человек! - подумал Тим. - Настоящий черт!" На этот раз барон не мог бы не заметить смятения Тима. Но в эту минуту он отвернулся. Он уже звонил куда-то по телефону насчет кукольного театра. И не прошло получаса, как ему повезло. За приличное вознаграждение, предложенное бароном, оказалось возможным приобрести небольшой театр марионеток неподалеку от главного вокзала, уже не первый год влачивший довольно жалкое существование. - Давайте поедем туда сейчас же, господин Талер, - сказал Треч. - Я захвачу с собой нотариуса и деньги: за подарки ко дню рождения надо платить наличными... В маленькой комнатке с обшарпанными стенами, служившей, как видно, конторой театра, был подписан еще один контракт. Тим Талер становился отныне владельцем кукольного театра. Все это было похоже на чудеса, какие не каждый день происходят даже в самом кукольном театре. Против обыкновения, барон и молодой человек отправились в отель пешком. По дороге Тим впервые спросил барона: - Почему вам так нравится именно мой смех, барон? Так нравится, что вы отдаете за него полцарства? - Меня удивляет, - заметил Треч, - что вы никогда раньше не задавали мне этого вопроса, господин Талер. Ответить на него не так-то просто. Формулируя мою мысль коротко, могу сказать следующее: когда вы были маленьким мальчиком из переулка, господин Талер, вы пронесли свой смех через столько непостижимых зол и невзгод, что он закалился и стал твердым, как бриллиант. Ваш смех не подвластен разрушению, господин Талер! Он несокрушим. - Но ведь сам я подвластен разрушению, барон, - возразил Тим очень серьезно. - Вот в том-то и дело, - сказал барон. И прежде чем Тим понял смысл этого неприятного замечания, они уже подошли к отелю. - Хэлло, мистер Браун, - приветствовал их директор отеля. Барон в ответ рассеянно кивнул. Наверху, перед дверью номера Тима, Треч остановился и спросил: - А для чего вам, собственно, акции с решающим голосом, господин Талер? Ведь, согласно контракту, вы все равно должны уступить их мистеру Пенни. "Опять он об этих контрактах! - с отчаянием подумал Тим. - Весь день рождения заполнен бумагами!" Его интересовала теперь одна-единственная бумажка на свете: свернутая в трубочку крошечная записочка в стеклянной пробирке с таблетками. Не так-то легко ему было ответить на вопрос барона. И все же, овладев собой, он сказал: - У меня есть кое-какие соображения, барон, в пользу того, чтобы мистер Пенни получил побольше акций с решающим голосом. - Гм! - задумчиво произнес Треч. Затем он сказал: - У меня на сегодня намечено еще два совещания. А вы что собираетесь делать, господин Талер? Тим потер лоб рукой: - Головная боль все не проходит, барон. Я, пожалуй, пойду прилягу. - Вот это правильно, - улыбнулся барон. - Сон - лучшее лекарство. И он ушел. А Тим с нетерпением открыл ключом дверь своего номера, вошел, снова запер дверь на ключ и бросился в ванную. 31. ТАИНСТВЕННАЯ ЗАПИСКА Тим зажег в ванной только маленькую лампочку над зеркалом умывальника. Затем он достал лупу из аптечки и вынул из стеклянной пробирки записку. Сердце его колотилось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит. Но прежде чем приступить к чтению записки, молодой человек в элегантном сером костюме еще раз проверил, хорошо ли заперта дверь в ванную комнату. Потом он встал перед умывальником, взглянул в лупу на маленькую бумажку и превратился - да что там элегантный серый костюм! - в бесконечно взволнованного мальчика. Лупа в его руках дрожала, и все же Тиму удавалось буковка за буковкой разбирать слова, написанные микроскопическим почерком. По мере того как он читал записку, он удивлялся все больше и больше. "Прибудь в "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!". То, что принцесса добыла, добудь. Путь проще, чем ты думаешь. Кто отговаривал от Южного, тебе его покажет. Знакомый шофер караулит дом с часами. Дождись (черного!) часа трамваев. Опасайся крысы и проведи ее. Путь прост, но выбирай черный ход и задворки. Доверься нам и приходи!" Тим опустил руку с запиской и лупой и сел на край ванны. Он все еще дрожал от волнения, но голова его была ясна. Он понимал, что записка зашифрована на тот случай, если она попадет в руки к Тречу. Значит, теперь оставалось только расшифровать скрытые намеки и тайные указания. Он снова подошел к умывальнику, встал под лампу и медленно прочел записку сначала, по отдельным фразам: Прибудь в "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!". Это понять нетрудно. Надо прийти туда, где он смотрел представление кукольного театра. Значит, в трактир в предместье Овельгене. То, что принцесса добыла, добудь. Это еще проще. Эта фраза заключала в себе самую важную и самую драгоценную весть. Это значило попросту: верни свой смех! А то, что это было возможно, доказывала следующая фраза: Путь проще, чем ты думаешь. Но что могло значить вот это: Кто отговаривал от Южного, тебе его покажет. Тиму пришлось напрячь память. И наконец он вспомнил: Южный - ведь это лошадь! Последняя лошадь, на которую он ставил. А незнакомец, который не советовал тогда на нее ставить, - это Крешимир! Значит, Крешимир знает, как вернуть смех! Тим догадывался об этом и раньше. Но то, что его догадка подтвердилась, потрясло его до глубины души. Ему пришлось снова сесть на край ванны. Было достаточно светло, чтобы и здесь дочитать записку. Знакомый шофер караулит дом с часами. Знакомый шофер был Джонни. В этом Тим не сомневался ни секунды. Но что такое "дом с часами"? К этой несложной загадке Тим искал ключ довольно долго, пока наконец не догадался, что речь идет о ратуше. Ратуша совсем близко от его отеля. Там, значит, Джонни и будет его дожидаться в такси, чтобы отвезти в Овельгене. Но когда? Это было пока что непонятно. Дождись (черного!) часа трамваев. Два приключения с трамваями были связаны у него с друзьями: одно - когда трамвай, в котором он ехал с господином Рикертом, свернул со своего обычного пути, и второе - летающий трамвай в Генуе, который он видел вместе с Джонни. Как видно, имелись в виду оба случая. Ведь слово "трамвай" стояло во множественном числе. Час трамваев... В какое же время это было? Летающий трамвай он видел примерно в полдень, часов около двенадцати. И когда он впервые увидел в трамвае господина Рикерта, тоже, кажется, был полдень. Значит, двенадцать часов дня! А сейчас - Тим взглянул на свои часы - пять часов. Значит, ему приходить завтра? А может, он должен был прийти еще сегодня в полдень? Но ведь здесь перед словом "часа" еще стоит слово "черного". В скобках и с восклицательным знаком. Что же такое - "черный полдень"? И снова ему пришлось хорошенько подумать над довольно простой загадкой. Но и эта загадка была разгадана: "черные" - двенадцать часов! Полночь! До этого времени оставалось еще долгих семь часов. Остальное было понять совсем легко: Опасайся крысы и проведи ее. Путь прост, но выбирай черный ход и задворки. Доверься нам и приходи! Итак, Тиму следовало опасаться Треча и тайно выбираться из отеля, может быть, даже переодетым; слова "черный ход и задворки" придавали всему этому вкус приключенческого романа с злодеями и переодетыми героями. Расшифровав эту таинственную записку, Тим почувствовал себя свободным как птица. У него возникло непреодолимое желание рассмеяться. И самое удивительное было то, что губы его при этом не остались плотно сжатыми, как обычно. Они дрогнули и чуть-чуть - а может быть, это только ему показалось? - раздвинулись в улыбке. С чувством радостного испуга Тим вскочил и посмотрел в зеркало: возле уголков его рта появились два маленьких полукруга, как на итальянских картинах в палаццо Кандидо в Генуе. Это был еще не смех и даже не улыбка. Но полукруги около уголков губ были видны совершенно ясно. А ведь с момента заключения контракта под большим каштаном он больше ни разу их не видел. Значит, что-то в этот день уже изменилось. Надежда, словно кисть художника, волшебно преобразила его лицо: в нем забрезжила улыбка! Тим сунул записочку в карман пиджака, потушил свет и, выйдя из ванной, сел в кресло, положив ногу на ногу. Надо было хорошенько все обдумать. Барон в это время находился недалеко от Тима - в павильоне на берегу Альстера. Он вел здесь переговоры с представителем той египетской фирмы, которая заявила протест против названия сортового маргарина "Пальмаро". Фирма требовала, чтобы маргарину Треча было присвоено какое-нибудь другое название. Барон не проявлял в этом разговоре ни того хладнокровия, ни того спокойного превосходства, которые стали его второй натурой с тех пор, как он приобрел смех. Конечно, во многом это объяснялось тем, что сортовой маргарин, широко разрекламированный под названием "Пальмаро", уже начинал с неслыханной быстротой завоевывать миллионы покупателей. Однако барон ни за что не должен был показывать, насколько важно для него название маргарина. Необходимо было возражать рассеянно, с легкой улыбкой. Ведь как раз для таких случаев он и купил себе смех. Когда Треч, решив в подходящий момент воспользоваться смехом, пустил в ход, как обычно, все свои раскаты и переливы, у него появилось вдруг неясное ощущение, будто на этот раз его смеху чего-то не хватает. На его собеседника этот смех, казалось, произвел скорее неприятное впечатление. Барон извинился и поспешно удалился в туалет. Здесь он встал перед зеркалом и воспроизвел смех Тима, внимательно наблюдая за своим отражением. На первый взгляд все было по-прежнему. Но когда он вгляделся попристальней - барон специально повторил смех, не отрывая взгляда от своего лица, - итак, когда он вгляделся попристальней, он заметил, что не хватает маленьких полукругов возле уголков рта. Из-за этого смех звучал принужденно, искусственно, словно чужой. У Треча возникло чувство, которое он совсем было позабыл за последние годы, - чувство страха. Впервые за много лет он снова ощутил что-то вроде угрызений совести. Но не потому, что он совершил зло (он не отличал добра от зла - для этого ему не хватало какого-то органа чувств), а потому, что заметил, какую глупость он допустил. Этот драгоценный смех, эти рулады и переливы, смех взахлеб, смех мальчишки из переулка, блестящий и твердый, как бриллиант, он мог бы присвоить совсем другим, куда более простым способом: не выторговывать за право выигрывать споры, а просто... Собеседник Треча, неожиданно войдя в туалет, увидел побледневшее, искаженное страхом лицо барона. Ему оставалось только предположить, что Треч так расстроился из-за названия сортового маргарина "Пальмаро". А Тречу оставалось только предположить, что представитель египетской фирмы предположил именно это. Создалось пренеприятное положение. Барон не решался на этот раз даже пустить в ход свой смех, потому что он больше не был в нем уверен. Поэтому, сделав вид, что его тошнит, он сказал: - Мы обсудим этот вопрос завтра в Каире... Мне дурно. Как видно, омары с майонезом... - Однако слова его звучали не слишком правдоподобно. На этом он покинул туалет и, выбежав из павильона, помчался огромными скачками, словно гигантский кузнечик, к отелю. Прохожие, степенно прогуливавшиеся вдоль берега по Аллее Девственниц - напудренные дамы и элегантные господа, старающиеся попасть с ними в ногу, - при виде этой фигуры восклицали, качая головами: - Кто же это так носится по Аллее Девственниц! Какая невоспитанность! Но Треч ничего не слышал и не видел. Он чувствовал, что смех вот-вот ускользнет от него, и смутно догадывался, как это может произойти. Надо было спасать его, пока не поздно, вцепиться в него зубами и когтями! И он мчался вскачь по Аллее Девственниц, не обращая внимания на прохожих и уличное движение, несся как сумасшедший, ничего не видя перед собой, и вдруг споткнулся посреди мостовой перед отелем, услышал гудки, визг тормозов и испуганные возгласы, почувствовал словно ожог в бедре и, теряя сознание, крикнул: - Тим Талер! Этот неожиданный несчастный случай произошел не так уж случайно. Страх порождает неуверенность. Неуверенность - смятение. Смятение - несчастные случаи. И ничего нет удивительного, что барон попал под машину, когда начал бояться за свой смех. Впрочем, он был гораздо крепче и выносливее, чем могло показаться с первого взгляда. Кроме того, шоферу удалось в последнюю секунду затормозить. И Треч, собственно говоря, не попал под колеса. Он потерял сознание просто оттого, что упал. Два сыщика, примчавшиеся вслед за ним, осторожно погрузили его в санитарную машину, которая уже через пять или шесть минут прибыла на место происшествия. Они проводили барона до самой больницы, где он довольно быстро пришел в сознание. Первые слова, произнесенные им, вызвали полное недоумение у всех находившихся в палате. Он сказал: - Хорошо смеется тот, кто смеется последним! Затем вошел врач, и Треч усталым голосом сказал сыщикам, что теперь он может обойтись и без них. - В больнице человека, как нигде, охраняет уважение! - добавил он в шутку. При этом он чуть улыбнулся, и улыбка подействовала на него успокаивающе. Сыщики вышли из палаты, и доктор внимательно осмотрел барона. Оказалось, что тот отделался ушибами и легким сотрясением мозга. Доктор назначил ему диету и постельный режим на несколько дней. Кроме того, он посоветовал барону не принимать никаких посетителей. Несмотря на это, еще в тот же самый день к Тречу явился весьма странный посетитель. Это был маленький, плюгавенький человечек с очками в никелевой оправе на носу. У него было помятое лицо и помятый костюм. Дежурная сестра очень удивилась, что ее пациент, судя по всему чрезвычайно приличный господин, водит знакомство с подобными типами. Треч задал человечку несколько вопросов и дал некоторые указания. - Вы видели мальчика после той истории на ипподроме? - Нет, господин барон. - Тише, любезнейший. Я мистер Браун. - Так точно, господин... мистер Браун. Я хотел еще вам сказать, что знаю мальчика по портретам в газетах. - Это, по крайней мере, уже кое-что. И все же вам следует еще разок взглянуть на него, если это окажется возможным. Но, разумеется, так, чтобы он не заметил. Будем надеяться, что он вас не узнает. Нельзя сказать, чтобы эти очки в никелевой оправе сильно вас изменили. - Так точно, господин... Браун. - Итак, еще раз, милейший: крайняя осторожность! Нельзя, чтобы он заметил, что за ним следит еще кто-то, кроме наших домашних шпиков. Понятно? - Так точно. - Второй вопрос... - Пожалуйста, мистер Браун. - Это, так сказать, вопрос уже чисто личный: вы знаете сказку "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!"? - А как же! Мне же пришлось посмотреть ее в театре, когда я два года назад следил здесь, в Гамбурге, за мальчишкой, господин Ба... раун. Ведь он тогда пошел с этими Рикертами в кукольный театр. И представление называлось: "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!" - Ах, вот оно что! Это проясняет многое. Барон на мгновение закрыл глаза. Он вновь увидел себя в такси рядом с Тимом и услышал слова шофера: "Быстро это у вас получилось! Почти так же быстро, как в сказке "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!". Потом барон увидел перед собой лицо Тима. Оно сначала дрогнуло, потом стало каменным. Волнение было скрыто под маской равнодушия. (Этот прием Треч заметил уже давно.) Теперь он знал, почему шофер упомянул о сказке. А когда человечек в очках по его просьбе рассказал ему сказку, он понял еще гораздо больше. Одним из самых удивительных талантов Треча была его память на числа. Она редко ему изменяла. Она и сейчас предоставила в его распоряжение номер такси, который он тут же записал на обрывке газеты. Эту бумажку он передал посетителю. - Если мальчик сядет в такси с этим номером, сейчас же сообщите Мне. Спросите у дежурной сестры телефон моей палаты и запишите его на этой же бумажке. Понятно? - Так точно, мистер Браун! - Мой шофер пусть ждет с машиной у подъезда больницы. Известите его. Автомобиль пусть возьмет напрокат. Только ни в коем случае не машину нашей фирмы. Как только мальчик берет такси с этим номером, вы тут же даете мне знать. Тут же! Несколько минут могут решить все! - Так точно. - Теперь можете идти! Человечек повернулся и пошел к двери, но Треч еще раз его окликнул: - Похоже, что они работают в переодетом виде. Возможно, мальчишка тоже переоденется. Я предупреждаю вас об этом, чтобы не было никаких случайностей. - Хорошо, барон... Браун. Человечек ушел. Треч поднялся, дотащился до двери, тихонько запер ее, затем оделся и даже зашнуровал ботинки. Потом снова отпер дверь и едва успел лечь в костюме и в ботинках под одеяло, как зазвонил телефон. В трубке раздался голос Тима Талера: - Как вы себя чувствуете, барон? - Отвратительно, господин Талер! - простонал Треч. - Переломы и тяжелое сотрясение мозга. Не могу пошевельнуться! Затаив дыхание и крепко прижав трубку к уху, он ждал, что будет дальше. Но он услышал только спокойный голос Тима: - В таком случае я вас больше не хочу утомлять. Выздоравливайте, барон, и будьте осторожны! - О, в этом вы можете быть совершенно уверены, господин Талер! - Треч неслышно положил трубку на рычаг. Затем он откинулся на подушку и взглянул в окно. Две ласточки носились в воздухе, обгоняя друг друга. "Смех, - подумал Треч, - как птица. Только эту птицу никак не поймаешь в сети". Потом он сказал вслух: - Но и меня не поймаешь! 32. ЧЕРНЫЙ ХОД И ЗАДВОРКИ Окна Тима выходили во двор отеля. Поэтому он не слыхал крика барона, когда произошла автомобильная катастрофа. Из-за всеобщего переполоха он очень поздно узнал о несчастном случае. После краткого телефонного разговора с Тречем у него возникло смутное чувство, словно эта авария тоже из приключенческого романа, как и все в этот день. Он немного стыдился этого чувства, когда думал о тяжелом состоянии барона, но ничего не мог поделать: оно почти вытеснило сострадание. И следующий шаг, который собирался сейчас совершить Тим, был тоже из приключенческого романа. А собирался он сделать то, что приказывала ему записка ("выбирай черный ход и задворки") и что предвидел Треч ("возможно, мальчишка тоже переоденется"). Сейчас Тиму очень пригодилось то обстоятельство, что в последний год барон гораздо щедрее, чем раньше, снабжал его деньгами на мелкие расходы. Тим позвонил горничной и, когда она вошла, предложил ей триста марок, если она сумеет быстро и незаметно доставить ему в номер поношенный матросский костюм: брюки клеш, свитер и матросскую шапку. Горничная - она наверняка зачитывалась приключенческими романами! - сочла это таинственное поручение чрезвычайно захватывающим. Она сказала, что ее жених как раз служит в пассажирском флоте, - она встретится с ним сегодня вечером в восемь часов. У него она и возьмет все, что нужно. - Хорошо, - сказал Тим, - а потом заверните, пожалуйста, эти вещи в свежее постельное белье и принесите их мне к девяти часам. - Но ведь мы, мистер Браун, - ответила горничная (Треч и Тим были зарегистрированы и отеле как отец и сын Брауны), - никогда не меняем по вечерам постельное белье. Разве что приносим чистое купальное полотенце. - Ну, тогда заверните, пожалуйста, в купальное полотенце. Важно только, чтобы все это попало ко мне не позже девяти часов. - А что мне сказать тому господину, который стоит в коридоре, господин Браун? - Какому господину? - спросил Тим. - Тому, который дал мне сто марок, чтобы я шпионила за вами и доносила ему, что вы делаете. - А, господину сыщику! Скажите ему, что я попросил у вас таблетку от головной боли, а вы мне напомнили, что таблетки лежат в аптечке в ванной. - Хорошо, мистер Браун! - И вот еще что. Когда вы придете сегодня в девять часов вечера, вы ведь не будете считаться на дежурстве? - Нет, а что? - А не могли бы вы надеть вечером вашу форму? - Я и сама собиралась это сделать, мистер Браун. У меня есть запасная форма дома. Я надену ее под пальто. А поверх наколки повяжу платок. Тогда мне не придется здесь переодеваться. - Отлично, - сказал Тим, и возле уголков его губ появились два отчетливых маленьких полукруга. - Значит, я могу на вас вполне положиться? - Вполне, мистер Браун. А я могу вполне рассчитывать на эти деньги? - Вы получите их прямо сейчас. С этими словами он достал из своего бумажника три ассигнации по сто марок и протянул их ей. - Вы чересчур легкомысленны! - рассмеялась девушка; - За такие услуги никогда не платят вперед. Ну, да не беспокойтесь, я вас не подведу. Большое спасибо. И пока до свидания. - До девяти! - сказал Тим. Он запер за ней дверь и прилег на диван. Спать он, разумеется, не мог, но решил хотя бы отдохнуть. Через несколько минут после того, как пробило девять, горничная вернулась в номер. Она была в черном халатике из искусственного шелка и в белой наколке. Купальную простыню она крепко прижимала к груди. - Этот господин спросил меня, что мне у вас понадобилось, - шепнула она. - Я ответила, что вы просили сегодня днем принести вам к девяти часам чистое купальное полотенце. - О, это очень мило с вашей стороны, - сказал Тим как можно громче. Потом шепнул: - Поклонитесь от меня вашему жениху из пассажирского флота! - Спасибо, мистер Браун! Большое спасибо! Закрывая за собой дверь, она еще раз подмигнула Тиму. И Тим подмигнул ей в ответ. К счастью, жених горничной оказался не таким великаном, как Джонни. Он был, как видно, чуть побольше Тима. Но брюки легко удалось подтянуть кверху, немного укоротив подтяжки, а что касается свитера, то чем свободнее он сидит, тем лучше. Взглянув в зеркало, Тим едва узнал себя в матросской шапке. Только одно его выдавало: слишком нежная кожа лица. Но и тут он быстро сообразил, как быть. На умывальнике в ванной лежал большой кусок пемзы. Тим натер докрасна щеки, а потом, зачерпнув земли из цветочного горшка, вымазал лицо. Затем смыл землю и проделал всю эту процедуру сначала. Потом еще и еще раз. Результат получился вполне утешительный. Тот, кто взглянул бы сейчас на лицо Тима, наверное, решил бы, что он только что переболел оспой. Короче говоря, теперь Тим с головы до ног был матросом пассажирского флота. Оставалось только как следует обдумать, что взять с собой. Ведь он никогда уже больше не вернется в этот отель. Тим понимал, что в ту самую минуту, как к нему возвратится смех, роль богатого наследника будет доиграна до конца. И это его нисколько не огорчало. Так что же взять с собой? Он решил не брать ничего, кроме некоторых документов: паспорта, контракта о проданном смехе, контракта о покупке пароходства "ГГП" и третьего контракта о приобретении кукольного театра. Да еще таинственную крошечную записочку, исписанную микроскопическими каракулями. Аккуратно сложив бумаги, Тим засунул их в глубокий задний карман своих флотских брюк и тщательно его застегнул. Итак, Тим был вполне готов к самому серьезному шагу в своей жизни. Тем временем стрелка часов подошла к одиннадцати. Да, оставалось еще одно дело: он быстро выкурил одну за другой три сигареты. Теперь от него пахло табаком и голос его стал немного сиплым. Вообще-то он не курил но на столе в его номере всегда стоял палисандровый ящичек с сигаретами для посетителей. Теперь надо было выйти из отеля так, чтобы этого не заметили шпики. Пока он курил, стрелка часов подвинулась к четверти двенадцатого. Вылезти из окна слишком рискованно - его могут увидеть. Значит, остается только один путь - через отель. Необходимо как-то отвлечь сыщика в коридоре. И Тим уже придумал, как это сделать. Он написал коротенькое письмецо барону с пожеланием скорейшего выздоровления и позвонил мальчику-лифтеру. Тем временем стрелка дошла до половины двенадцатого. Мальчик, явившийся по звонку, был примерно одного возраста с Тимом, но казался гораздо моложе. Рыжий, курносый, с лукавым веснушчатым лицом, он очень понравился Тиму. - Не согласитесь ли вы за двести марок разыграть небольшой спектакль? Это были все его деньги, больше у Тима ничего не осталось. Лицо боя расплылось в улыбке. - А что надо делать? - Тут, поблизости от моей двери, стоит шпик... - Ну как же, знаю, - сказал паренек и улыбнулся еще шире. - Ну так вот, его надо отвлечь. Возьмите-ка вот это письмо и засуньте его за обшлаг рукава вашей куртки так, чтобы краешек торчал. Если сыщик спросит, кому вы несете письмо - а уж он обязательно спросит, я его знаю, - притворитесь растерянным и сделайте вид, что никому не должны его показывать. И тут же быстрым шагом направляйтесь по коридору за угол. Шпик, конечно, побежит за вами и станет предлагать вам деньги, чтобы вы дали ему прочесть письмо. - Это уж наверняка, мистер Браун. - Вот именно. Я в этом не сомневаюсь. И я очень прошу вас: переругивайтесь с ним до тех пор, пока я не выйду из номера и не улизну из отеля черным ходом. Письмо он, разумеется, может прочесть. Курносый весело встряхнул рыжим чубом. - Значит, мне надо задержать его минут на пять. Есть такое дело! Тем временем я могу с ним поторговаться. А потому с меня хватит и ста марок - больше не давайте. Тим хотел было что-то возразить, но бой не дал ему и рта раскрыть. - Да нет, правда не надо! Сто марок - это и так много. Посмотреть, как вы вырядились, - вряд ли вы собираетесь жить среди богачей. А значит, вам очень даже пригодятся на первых порах эти деньги. - Может быть, вы и правы, - ответил Тим. - Ну что ж, большое спасибо. Вот письмо, вот сто марок. А когда вы заманите шпика за угол, притворитесь, пожалуй, что у вас приступ кашля. - Все будет о'кей, мистер Браун! Бой сунул деньги в верхний карман куртки, а письмо - за обшлаг. Потом он протянул руку Тиму, хотя это было против правил, и сказал: - Желаю удачи! - Да, удача мне очень нужна, - серьезно ответил Тим и крепко пожал ему руку. Когда бой вышел, Тим приложил ухо к двери и прислушался. Сердце его громко стучало. Наконец он услышал лающий кашель. Часы показывали без четверти двенадцать. Он осторожно приоткрыл дверь. В коридоре никого не было. Тим выскользнул за дверь и, чтобы не терять времени, не стал ее даже запирать. Сделав несколько шагов, он оказался на лестнице черного хода. "Выбирай черный ход и задворки", - он выполнил все в точности. Никто не задержал его. Коридорная, когда он пробормотал на ходу: "Добрый вечер!" - как видно, его не узнала. Мостовая блестела под фонарем - моросил мелкий дождик. Какой-то человек с зонтом стоял на другой стороне улицы. В эту минуту он как раз отвернулся. В свете фонаря блеснул ободок его очков. Только не бежать! Плестись, насвистывать - разыгрывать моряка. Тим огляделся, словно не зная, в какую сторону направиться, и, насвистывая, повернул в сторону ратуши. Шагов за собой он не слышал. А обернуться назад не решался. Он шагал неторопливо, вразвалочку, пока не свернул в какой-то переулочек, и только тут бросился бежать. Добежав до площади перед ратушей - часы на башне как раз начали бита полночь, - он остановился. Здесь, на площади, стояло в ряд несколько такси. Но лишь у одного из них был заведен мотор. Тим медленно подошел к этой машине и сразу узнал за рулем Джонни, хотя тот был тоже переодет. Часы на башне ударили в последний раз. Наступила полночь - "черный час трамваев". Тим открыл дверцу и сел рядом с шофером. - Извините, - сказал Джонни, - машина занята. Пересядьте, пожалуйста, в другую! Говоря это, он даже не взглянул на пассажира; он с нетерпением все еще искал кого-то глазами на площади. - "Прибудь в "Гусь, гусь - приклеюсь, как возьмусь!" - негромко ответил Тим. Джонни так и подскочил на месте. - Черт возьми, Тим! Ну и вид у тебя, парень! - У горничной из отеля, Джонни, жених в пассажирском флоте. - Кто-нибудь следит за тобой? - Как будто бы нет. Машина мчалась мимо редких освещенных витрин; затем у Релингсмаркта круто свернула направо, в сторону гавани. - А за тобой, Джонни? - Возможно, Тим. У меня уже примерно с час такое чувство, словно за мной наблюдают. Но это ведь только чувство, понимаешь? Пока я не заметил ни подозрительной машины, ни человека, который бы за мной следовал. И все-таки мы сейчас свернем в боковую улицу. Теперь, рядом с рулевым, Тим почувствовал себя спокойнее. Он представлял себе раньше эту поездку ночью в такси гораздо драматичнее. И хотя они ехали сейчас по таинственным, темным переулкам, это были, пожалуй, самые безмятежные минуты за последние сутки - сутки, похожие на приключенческий роман. Джонни вел машину твердой, уверенной рукой, все увеличивая скорость. Время от времени он поглядывал в зеркало. Нет, как будто никто их не преследовал. Но машина, внезапно вынырнувшая откуда-то из переулка, уже ехала за ними на некотором расстоянии с потушенными фарами. Несколько раз Тим пытался задать Джонни вопрос о Крешимире. Но тот перебивал его: - Погоди-ка, вот сейчас увидишь его самого! Погоди, Тим, очень тебя прошу! - А можно спросить тебя, Джонни, про другое - не про Крешимира? - Про что же? Они проезжали уже район Альтоны. - Откуда ты узнал, что мы с бароном прилетели на самолете? Рулевой улыбнулся: - Ты помнишь человека по имени Селек Бай? - Еще бы! - Он связался с нами по телефону и сообщил нам об этом. Когда приземлился ваш самолет, мы наняли все такси, стоявшие возле аэродрома, и вам пришлось волей-неволей сесть в мою машину, вернее, не мою, а моего тестя. - А откуда вы узнали, что мы наймем такси? Ведь обычно мы ездим на машинах фирмы. - Селек Бай знал, что вы прибываете в Гамбург инкогнито, Тим. Даже фирма не была извещена о вашем прибытии. Мысль напустить на барона твою мачеху тоже принадлежит Селек Баю. Пригодилось это тебе на что-нибудь? - Нет, Джонни, ничего мне не помогло. И если уж Крешимир мне не поможет, тогда... - Даю голову на отсечение, Тим... Ладно, не будем пока больше говорить об этом. Погоди немного. Они были уже совсем близко от шоссе, проходившего по берегу Эльбы, совсем близко от предместья Овельгене. Вдруг Джонни ни с того ни с сего рассмеялся. - Что с тобой? - Да я вспомнил про твою сделку с бароном! Как ты променял свои акции на пароходство! Я, конечно, тут же вмешался и сразу назвал пароходство, про которое знал наверняка, что его вот-вот продадут. Ты и в самом деле получил его? - Контракт лежит у меня в кармане, рулевой! - Здорово! "ГГП" - это ведь прямо клад, а не пароходство! Если тебе понадобится рулевой... Они уже выехали на шоссе, тянувшееся вдоль берега Эльбы, и теперь Джонни заметил в зеркало машину с потушенными фарами, следовавшую за ними на некотором расстоянии. Он ничего не сказал Тиму, только еще увеличил скорость и теперь то и дело поглядывал в зеркало. Тим что-то говорил, но Джонни его не слушал. Он увидел, что машина, шедшая сзади, тоже увеличила скорость и понемногу их нагоняет. Тормоза заскрежетали и взвизгнули. Свободной рукой Джонни удержал Тима, чтобы тот не налетел лбом на ветровое стекло. Такси резко остановилось. Машина без фар пронеслась мимо. - Вылезай! - рявкнул Джонни. До них донесся скрежет и визг тормозов другой машины. Рулевой, схватив Тима за руку, потащил его за собой. Они помчались по шоссе, спустились бегом по крутой узкой лестнице вниз, к набережной, бросились вправо через кустарник, перемахнули через невысокую каменную ограду, очутились в длинном пивном погребе, выскочили в другую дверь и, еще раз перескочив через ограду, побежали вниз по замшелой каменной лесенке, еще круче прежней. - Что случилось, Джонни? Нас все-таки кто-то преследует? - Молчи, Тим, береги дыхание. Мы выиграли время, надо этим воспользоваться. Внизу стоит Крешимир. Тим споткнулся. Джонни подхватил его на руки и сбежал с ним с последних ступенек. Взгляд Тима упал на освещенную табличку, прибитую внизу лестницы: "Чертов спуск". Джонни поставил Тима на землю и свистнул. Где-то поблизости раздался ответный свист. - Тут же исполняй, что скажет Крешимир! - шепнул Джонни. Из темноты вынырнули две фигуры: Крешимир и господин Рикерт. - Давай руку, Тим! Держи со мной пари, что ты получишь назад свой смех. Быстрее! - Это был родной голос - голос Крешимира. Тим в смятении протянул ему руку. - Держу пари... - Стой! - раздалось на самом верху лестницы. - Стой! Но никого не было видно. Крешимир сказал спокойно и твердо: - Держу пари, что ты никогда не получишь назад свои смех, Тим! На один грош! - А я держу пари... - Стой! - снова донеслось сверху. - Не слушай, продолжай! - шепнул Джонни. - А я держу пари, Крешимир, что верну назад мой смех! На один грош! Джонни разнял руки спорящих. И вдруг наступила зловещая тишина. Тим заключил пари, как ему подсказали, но он все еще не понимал, что случилось. Он стоял растерянный и онемевший. Три дорогих лица, едва освещенные светом далекого фонаря, были обращены к нему с выражением ожидания. Его же лицо находилось в тени, только кусочек лба белым пятнышком светился в темноте. Господин Рикерт не сводил взгляда с этого бледного лба. Он уже видел однажды лицо Тима, освещенное точно так же. Во время спектакля, кукольного театра - в задней комнате трактира, в нескольких шагах от которого они сейчас стояли. "Так человек природой награжден: когда смешно, смеяться может он!" О, неужели он может наконец смеяться?.." - с тревогой и надеждой думал господин Рикерт. И Крешимир, и Джонни тоже не отрывали глаз от освещенного лба Тима - единственног