айте! Улетайте! И три оставшиеся птички замахали своими маленькими крылышками и, робко вспорхнув, взлетели на край крыши, где были уже в безопасности. Когда Иуда увидел, что птички по приказу Иисуса расправили крылья и полетели, он зарыдал. Он рвал на себе волосы, как старые люди, которых ему приходилось видеть в великом горе и сокрушении, и бросился к ногам Иисуса. Он валялся в пыли пред Иисусом, целовал его ножки и просил, чтоб Иисус растоптал его, как он, Иуда, растоптал его глиняных птичек. Ибо Иуда любил Иисуса, восхищался им, боготворил и ненавидел его в одно и то же время. Но Мария, все время следившая за игрой детей, встала, подняла Иуду с земли, посадила к себе на колени и приласкала его. - Бедный ребенок! - сказала она ему. - Ты не понимаешь, что дерзнул на то, на что не может дерзнуть ни одно из живых существ. Никогда больше не делай этого, если не хочешь стать несчастнейшим из людей! Горе человеку, который хотел бы сравняться с тем, кому солнечный свет служит красками и кто может в мертвую глину вдохнуть дыхание жизни. В храме Одна бедная семья - муж, жена и их маленький сын - осматривала однажды великий Иерусалимский храм. Ребенок был необыкновенно красив. Его волосы вились мягкими кудрями, а глаза сияли, как звезды. Мальчика не брали в храм, пока он недостаточно подрос. Теперь же родители водили его по храму и показывали ему все его чудеса. Там были длинные ряды колонн и золотые алтари, святые отцы сидели здесь в окружении своих учеников. Можно было видеть здесь и первосвященника с нагрудником из драгоценных камней. Восхищение вызывали занавес из Вавилона, весь затканный золотыми розами, и огромные медные врата, которые тридцать человек с трудом могли отворить и затворить. Но мальчика, которому было только двенадцать лет, не особенно занимала вся эта роскошь, хотя мать и объясняла ему, что они с отцом показывают ему самые великие достопримечательности в мире. Она говорила, что не скоро придется ему увидеть что-нибудь подобное. В бедном Назарете, где они жили, кроме пыльных улиц, не на что было смотреть. Но мальчик, казалось, не очень этому верил. Похоже, он охотно убежал бы из великолепного храма, если бы мог вернуться на узкие улицы Назарета к своим играм. Но вот что удивительно: чем более равнодушным выглядел сын, тем довольнее и веселее становились родители. Они радостно переглядывались у него за спиной, и их лица светились счастьем. Наконец мальчик так устал, что мать сжалилась над ним. - Мы слишком долго ходили с тобой, - сказала она. - Отдохни немного! Она села у одной из колонн храма и предложила сыну лечь на пол и положить голову к ней на колени. Он прилег и тотчас же задремал. Увидев, что ребенок спит, жена сказала мужу: - Никогда я ничего так не боялась, как той минуты, когда он войдет сюда, в Иерусалимский храм. Я думала, что, увидев Дом Господень, он пожелает остаться здесь навсегда. - Я тоже боялся этого путешествия, - сказал муж. - При его рождении было много чудесных знамений, указывавших на то, что ему суждено стать могучим владыкой. Но что принесло бы ему царство, кроме опасностей и забот? Я всегда говорил, что для всех нас будет лучше, если он останется простым плотником в Назарете. - С тех пор как ему пошел пятый год, - задумчиво сказала мать, - с ним не случалось никаких чудес. И сам он ничего не помнит из того, что происходило с ним в младенчестве. Теперь он совсем обычный ребенок, как и другие дети. Да будет на все воля Божия, но я почти уверовала, что Господь по своей милости изберет кого-нибудь другого для великих деяний и оставит мне моего сына. - Что касается меня, - сказал муж, - то я уверен: если он ничего не узнает о всех этих знамениях и чудесах, то все пойдет хорошо. - Я никогда не заговариваю с ним о тех чудесных вещах, - вздохнула жена. - Но я все время боюсь, что еще случится такое, что заставит его понять, кто он. Больше всего боялась я вести его в этот храм. - Теперь ты можешь радоваться, опасность миновала, - успокоил ее муж. - Скоро мы все опять будем в Назарете. - Я боялась и мудрецов в храме, - призналась женщина, - и пророков, сидящих здесь на своих циновках. Я думала, что, когда он предстанет пред ними, они все преклонятся пред ним и будут приветствовать его как царя Иудейского. Странно, что они не замечают его дивной красоты. Никто из них никогда не видел такого ребенка. Она помолчала, любуясь сыном. - Одного я не понимаю, - снова заговорила она. - Я думала, что, когда он увидит этих судей, восседающих в святом доме и разбирающих распри людские, этих учителей, беседующих со своими учениками, и этих священников, служащих Господу, он очнется и воскликнет: "Я рожден, чтобы жить здесь, среди этих судей, этих учителей, этих священнослужителей!" - Разве это такое уж счастье - сидеть под этими колоннами? - возразил муж. - Уж гораздо лучше бродить по холмам и горам вокруг Назарета. Мать тихо вздохнула. - Он так счастлив дома! - сказала она. - Как он любит пасти овец на далеких пастбищах или бродить среди крестьян в поле! Не могу я поверить, что мы нехорошо поступаем, стараясь удержать его возле себя! - Мы только избавляем его от величайших страданий, - сказал муж. Они продолжали тихо беседовать, пока мальчик не проснулся. - Ну, что? - спросила мать. - Ты отдохнул? Тогда вставай, скоро вечер, и мы должны успеть вернуться к своим шатрам. Пробираясь к выходу, им пришлось проходить через древнюю пещеру, сохранившуюся со времени первой постройки храма. Здесь, прислоненная к стене, стояла старинная медная труба, такая громадная и тяжелая, что никто не мог поднять и затрубить в нее. Погнутая, ржавая, она покрылась пылью и паутиной, сквозь которые едва читались древние письмена. Наверное, целое тысячелетие никто уж не пытался извлечь из нее ни одного звука. Мальчик увидел громадную трубу и остановился в изумлении. - Что это такое? - спросил он. - Эта большая труба зовется Голосом Властителя Мира, - ответила ему мать. - Ею сзывал Моисей детей Израиля, когда они рассеялись по пустыне. После него никто не мог исторгнуть из нее ни единого звука. Но тот, кто сумеет это сделать, соберет под свое владычество все народы земли. Мать улыбнулась своему рассказу, так как думала, что это всего лишь легенда, но мальчик стоял возле большой трубы как зачарованный. Из всего, что он видел до сих пор в храме, только эта труба произвела на него впечатление. Он хотел бы задержаться здесь подольше, чтобы хорошенько рассмотреть ее, но пора было возвращаться. Вот они вышли на большой, широкий двор. Здесь, в толще холма, на котором стоял храм, была широкая, бездонная расщелина, образовавшаяся с незапамятных времен. Эту расщелину и царь Соломон, когда он строил храм, не пожелал засыпать. Он не перекинул через нее моста, не возвел вокруг нее заграждения. Вместо этого он протянул над расщелиной остро отточенный стальной клинок в несколько локтей длины лезвием вверх. И вот уже много веков прошло, а клинок все еще висел над пропастью. Теперь он совсем почти проржавел, его концы едва держались на противоположных сторонах расщелины, он дрожал и качался, когда кто-нибудь тяжелой поступью проходил через двор храма. Когда мать с сыном обходили эту расщелину, мальчик спросил ее: - Что это за мост? - Он положен здесь царем Соломоном, - ответила мать, - и зовется Райским Мостом. Если кто-нибудь перейдет через расщелину по этому дрожащему клинку, острие которого тоньше солнечного луча, тот может быть уверен, что попадет в рай. И она снова улыбнулась и поспешила дальше, но отрок остановился и продолжал рассматривать тонкий, дрожащий стальной клинок, пока мать не позвала его. Тогда он со вздохом повиновался ей, сожалея о том, что она не показала ему раньше этих чудесных вещей, чтобы он мог рассмотреть их получше. Они пошли дальше, не останавливаясь, и скоро достигли большого входного портика* с колоннами, стоявшими по пять в ряд. В углу стояли две колонны черного мрамора, воздвигнутые на одном и том же пьедестале так близко одна к другой, что между ними едва можно было просунуть соломинку. Колонны были высокие и величественные, их капители были богато украшены изображениями голов невиданных животных. Но сверху донизу эти прекрасные колонны были покрыты царапинами и изуродованы рубцами. Время не пощадило их. Даже каменные плиты пола вокруг колонн были совершенно стерты, и на них виднелись углубления - следы множества ног, прошедших здесь. __________________________________________ * Портик - перекрытие, поддерживаемое колоннадой или аркадой, образующее выступающую часть здания; часто охраняет главный вход. Мальчик снова остановил мать и спросил ее: - Что это за колонны? - Эти колонны наш праотец Авраам привез в Палестину из далекой Халдеи и назвал их Вратами Праведности. Между ними может пройти лишь тот, кто праведен перед Богом и никогда не совершал греха. Ребенок остановился и стал смотреть на колонны широко раскрытыми глазами. - Уж не хочешь ли ты попытаться пройти через эти врата? - сказала мать и засмеялась. - Ты видишь, как стерт здесь пол множеством людей, пытавшихся проникнуть в эту узкую щель? Но поверь мне, это еще никому не удалось. Идем скорей! Я слышу гул медных ворот. Тридцать служителей храма закрывают их, упираясь плечами в тяжелые створы. Всю ночь мальчик пролежал без сна в своем шатре. Перед его глазами стояли Врата Праведности, Райский Мост и Голос Властителя Мира. Никогда не приходилось ему раньше слышать о таких чудесных вещах. Они не выходили у него из головы. На следующее утро он тоже не мог думать ни о чем другом. В это утро они собирались домой. У родителей было много дел. Они разбирали и укладывали вещи и должны были погрузить их на большого верблюда. Ехать нужно было вместе с многочисленными родственниками и соседями, и из-за того, что столько народа сразу отправлялось в путь, сборы, конечно, шли очень медленно. Мальчик, чтобы не мешать взрослым, сидел в стороне от общей возни и суеты и думал о трех чудесных вещах. Вдруг ему пришло в голову, что он успеет сходить в храм и взглянуть на них еще раз. Сборы в дорогу пока не были окончены. Он успеет вернуться до отъезда. И он побежал, не сказав никому о том, что он задумал. Ему казалось, что говорить об этом не нужно. Ведь он скоро вернется обратно! Вскоре он уже входил в портик храма, где стояли черные колонны-близнецы. Как только он их увидел, глаза его засияли от радости. Он опустился возле колонн на пол и стал их разглядывать. Он думал о том, что пройти между этими двумя колоннами мог только тот, кто праведен перед Богом и никогда не совершал греха. И ему казалось, что никогда он не видел ничего столь чудесного. Мальчик думал, какое счастье было бы пройти между этими колоннами, но они стояли так близко одна к другой, что напрасно было и пытаться. Долго сидел он неподвижно перед колоннами, не замечая времени. Ему казалось, что он пробыл здесь всего лишь несколько коротких мгновений. Но случилось так, что в великолепном портике, где сидел мальчик, собрались судьи Верховного совета, чтобы разобрать накопившиеся тяжбы. Весь портик был полон людей. Одни жаловались на то, что у них передвинули в поле межевые камни, другие на то, что их овец увели из стада и пометили новым тавром, третьи жаловались на должников, которые не хотели платить долгов. В числе других был богатый человек в длинной пурпурной одежде; он привлекал к суду бедную вдову, которая будто бы была должна ему несколько сиклей серебра. Бедная вдова плакала и говорила, что богач несправедливо обвиняет ее. Она уже заплатила ему однажды свой долг; теперь он хочет заставить ее уплатить его вторично, но она не в состоянии этого сделать. Она так бедна, что, если судьи приговорят ее к уплате этих денег, ей придется отдать в рабыни богачу свою дочь. Главный судья обратился к богачу и спросил его: - Решишься ли ты поклясться в том, что эта бедная женщина не уплатила тебе своего долга? Богач с улыбкой ответил: - Господин, я богатый человек. Зачем бы я стал утруждать себя и требовать денег у этой бедной вдовы, если бы я не имел на это права? Клянусь тебе, эта женщина не вернула мне долга. Это так же несомненно, как то, что никто никогда не пройдет Вратами Праведности. Когда судьи услышали эту клятву, они поверили словам богача и решили, что бедная вдова должна в уплату долга отдать ему в рабыни свою дочь. Мальчик сидел совсем близко и слышал все. Он думал про себя: "Как было бы хорошо, если бы кто-нибудь смог пройти через Врата Праведности и доказать, что этот богач сказал неправду. Мне так жаль эту старую женщину, которой придется отдать в рабыни свою дочь!" Он подскочил к подножию колонн и заглянул в просвет между ними. "Ах, если б это было возможно!" - подумал он. Думая о том, как бы проникнуть в эту едва видимую щель, мальчик и не помышлял о своей праведности или грешности, он только хотел помочь бедной женщине. И вот он просунул плечо в углубление между колоннами, словно желая проложить им себе дорогу. В тот же миг все люди, стоявшие под портиком, обернулись и взглянули на Врата Праведности, ибо под его сводом раздался страшный грохот, старые колонны загудели и раздвинулись в разные стороны и образовали такой большой промежуток, что гибкое тело мальчика легко проскользнуло между ними. Всех охватило величайшее изумление и смятение. В первую минуту никто не знал, что делать. Люди стояли и в оцепенении смотрели на мальчика, совершившего такое великое чудо. Первым опомнился старейший из судей. Он приказал схватить богатого купца и привести его на суд. Судья постановил, чтобы все имущество богача было отдано бедной вдове за ложную клятву в Божием храме. Покончив с этим, судья спросил, где же мальчик, прошедший через Врата Праведности; но, когда его стали искать, было уже поздно. В тот самый миг, когда колонны снова сдвинулись, он точно очнулся ото сна и сразу вспомнил о родителях. "Надо скорей возвращаться, - подумал он, - родители, наверное, уже ждут меня". Он и не знал, что целый час просидел у Врат Праведности. Ему казалось, что он пробыл здесь лишь несколько минут, и поэтому решил еще взглянуть на Райский Мост, прежде чем поспешить домой. Торопливо проскользнул он через толпу народа и дошел до Райского Моста, находившегося в совершенно другой части громадного храма. Когда он увидел острый стальной клинок, висящий над расщелиной, и вспомнил, что тот, кому удалось бы перейти по этому мосту, попадет в рай, он снова подумал, что ничего более удивительного ему еще не приходилось видеть. И он сел на краю ущелья, чтобы получше рассмотреть Райский Мост. Мальчик сидел и думал, какое бы это было блаженство - попасть в рай и как бы он сам хотел попасть туда по этому мосту. Но он хорошо понимал, что нечего было даже пытаться это сделать. Так он и просидел целых два часа, не замечая, как летит время. А неподалеку, возле глубокой расщелины, был воздвигнут высокий жертвенник. Вокруг него ходили священнослужители в белых облачениях, поддерживая огонь на алтаре и принимая жертвенные дары. На дворе было много желающих принести свои дары Богу и еще больше священнослужителей. Был здесь и старый, бедный старик с ягненком, совсем крошечным и тощим. На боку у ягненка алела большая рана от укуса собаки. Старик подошел к священнослужителям и стал просить у них разрешения принести в жертву ягненка, но они ответили ему отказом, посчитав, что не могут предложить Господу такой ничтожный дар. Старик, заклиная их Божьим милосердием, просил принять ягненка, так как сын его лежит при смерти, а у него нет ничего другого, что он мог бы принести в жертву Богу ради спасения сына. - Вы должны мне позволить принести эту жертву, - говорил он, - иначе молитва моя не дойдет до Господа, и сын мой умрет. - Поверь, мне очень жаль тебя, - отвечал священник, - но закон воспрещает приносить в жертву раненых животных. Исполнить твою просьбу так же невозможно, как перейти через Райский Мост. Мальчик слышал этот разговор и подумал: "Какая жалость, что никто не может перейти через мост. Быть может, сын этого бедного человека остался бы жив, если бы ягненок был принесен в жертву". Старик в глубоком горе направился к выходу, но мальчик встал, подошел к дрожащему мосту и ступил на него ногой. Не для того захотел он перейти через мост, чтобы обрести райское блаженство. Все мысли его были о бедном человеке, которому он хотел помочь. Но он отдернул ногу, подумав: "Это невозможно. Клинок слишком старый и ржавый, он не выдержит меня". Но мысли его снова перенеслись к бедняку, сын которого лежал при смерти, и снова он ступил ногой на лезвие меча. Мальчик вдруг заметил, что клинок перестал дрожать и, казалось, сделался под его ногой шире и надежнее. А когда мальчик сделал еще один шаг, то почувствовал, как окружающий его воздух поддерживает его и не дает ему упасть. Он нес мальчика, как если бы тот был птицей и имел крылья. Когда мальчик ступил на мост, его тонкое лезвие исторгло трепетный и сладостный звук. Услышав его, один из стоявших во дворе обернулся. Он громко вскрикнул, и тогда обернулись все другие и увидели отрока, идущего по стальному клинку. Великое смятение и изумление охватило всех присутствующих. Первыми опомнились священники. Они тотчас же послали за бедным человеком и, когда тот вернулся, сказали ему: - Бог совершил чудо, чтобы показать нам, что ему угодно принять твой дар. Давай сюда твоего ягненка, мы принесем его в жертву! После этого все стали искать мальчика, перешедшего через расщелину, но не могли нигде его найти. Потому что мальчик, как только прошел по мосту, тут же вспомнил об отъезде и подумал: "Мне надо спешить обратно, чтобы родителям не пришлось меня ждать. Я только побегу еще раз взглянуть на Голос Властителя Мира". И он легко проскользнул в толпе народа и поспешил в сумрачную галерею, где стояла прислоненная к стене медная труба. Когда он увидел ее и подумал, что тот, кто сумеет извлечь из нее звук, соберет под своей властью все народы земли, - он забыл обо всем, опустился на каменный пол возле трубы и стал на нее смотреть. Он думал о том, каким величием и могуществом обладал бы тот, кто подчинил бы себе всех людей на земле, и все существо его было охвачено одним желанием - затрубить в чудесную трубу. Но он был убежден, что это невозможно, и поэтому не смел и пытаться. Так просидел он несколько часов, не замечая, как летит время. В этой прохладной галерее сидел святой старец, окруженный учениками. И вот он обратился к одному из юношей, сидевших у его ног, и уличил его во лжи. Он узнал, что этот юноша - чужеземец, а не израильтянин. И святой старец спросил юношу, зачем он под чужим именем проник в число его учеников. Тогда юноша чужеземец встал и ответил, что он прошел пустыни и переплыл безбрежные моря, чтобы услышать истинную мудрость - учение о едином Боге. - Моя душа жаждала познать истину, - сказал он святому. - Но я знал, что ты не захочешь учить меня, если я открою тебе, что я не израильтянин. Чтобы утолить свою жажду, я солгал тебе. И я прошу тебя, позволь мне остаться. Но учитель поднялся с места и воздел руки к небу. - Ты не можешь остаться у меня, как не сможет никто протрубить в эту трубу, которую мы называем Голосом Властителя Мира. Ты не смел даже приблизиться к храму, потому что ты язычник. Уходи отсюда, иначе другие мои ученики бросятся на тебя и растерзают, так как твое присутствие оскверняет храм. Но юноша не двинулся с места и сказал: - Я не пойду туда, где душа моя не найдет себе пищи. Лучше я умру у твоих ног. Едва произнес он эти слова, как ученики святого вскочили, чтобы прогнать его прочь. И когда он стал защищаться, они повалили его наземь и хотели убить. Мальчик сидел совсем близко, так что слышал и видел все. Он подумал: "Как жестоки эти люди! Если бы я только мог затрубить в эту чудесную трубу и спасти юношу!" Он встал и дотронулся до трубы. Не потому хотел он в эту минуту поднять ее к своим губам, чтобы стать великим властелином. Он лишь надеялся помочь человеку, жизни которого угрожала опасность. И своими тонкими, слабыми руками он обхватил медную трубу, пытаясь ее приподнять. И вдруг он почувствовал, что громадная труба сама собою поднимается к его губам. И как только он дохнул в нее, мощный звук вырвался из нее и прогремел по всему обширному пространству храма. Тогда все оглянулись и увидели, что это маленький мальчик держит в руках огромную трубу и извлекает из нее звуки, от которых дрожат своды и колонны. И тотчас же опустились руки у всех тех, кто хотел побить юношу чужеземца, а святой учитель сказал ему: - Пойди садись здесь, у моих ног, где ты сидел и раньше! Бог совершил чудо, чтобы показать мне, что ему угодно, чтобы ты познал его учение. *** К вечеру того же дня родители мальчика возвращались в Иерусалим. Испуганные и встревоженные, они кричали каждому встречному: - Мы потеряли нашего сына. Мы думали, что он ушел с нашими родственниками или соседями, но никто из них не видел его. Может, кто-нибудь из вас встречал по дороге заблудившегося мальчика? Те, что шли из Иерусалима, отвечали им: - Вашего сына мы не видели. Но в храме мы видели мальчика дивной красоты. Он похож на ангела Божия и прошел сквозь Врата Праведности. Они готовы были подробно рассказать о необыкновенном мальчике, но у родителей не было времени их слушать. Пройдя еще немного, они встретили других прохожих и у них тоже спросили о своем сыне. Но все люди, шедшие из Иерусалима, говорили только о необыкновенном мальчике, словно сошедшем с небес, который перешел через Райский Мост. Всем хотелось поделиться этой чудесной новостью, но мужчине с женщиной некогда было их слушать: они торопились в город. Они обошли улицу за улицей в поисках своего сына. Наконец они подошли к храму. Когда они проходили мимо храма, женщина сказала мужу: - Раз уж мы здесь, зайдем и посмотрим, что это за мальчик, о котором все говорят. Они вошли и спросили, где им увидеть чудесного мальчика. - Ступайте туда, где сидят святые наставники со своими учениками! Там и мальчик. Старцы усадили его возле себя, они расспрашивают его, и он задает им вопросы, и все они дивятся ему. И весь народ стоит во дворе храма, чтобы хоть одним глазом взглянуть на того, кто поднес к своим устам Голос Властителя Мира. Мужчина и женщина пробрались сквозь толпу и увидели, что мальчик, сидевший среди мудрых старцев, был их сын. Как только женщина узнала в нем свое дитя, она горько заплакала. Мальчик, сидевший среди мудрых мужей, услышал плач и узнал голос своей матери. Он встал и пошел к ней. Отец и мать обняли своего сына и вместе с ним удалились из храма. Но мать все продолжала плакать, и сын спросил ее: - О чем ты плачешь? Ведь я пошел к тебе, как только услышал твой голос. - Как же мне не плакать? - отвечала мать. - Я думала, что потеряла тебя. Они вышли из города. Уже наступила ночь, а мать все не могла удержать слез. - О чем ты теперь плачешь? - спросил мальчик. - Я ведь не знал, что день уже прошел. Я думал, что еще утро. А как только я услышал твой голос, я пришел к тебе. - Как же мне не плакать? - возразила мать. - Я искала тебя весь день. Я думала, что навсегда потеряла тебя. Они шли всю ночь. Когда стало рассветать, мальчик, увидев лицо матери в слезах, сказал: - Ты все еще плачешь? О чем? Я сделал это не ради своей славы. Бог помог мне совершить эти чудеса, потому что он хотел помочь тем трем несчастным. А как только я услышал твой голос, я вернулся к тебе. - Сын мой, - ответила мать, - я плачу, потому что навеки теряю тебя. Никогда больше ты не будешь принадлежать мне. Отныне стремлением твоей жизни будет праведность, ты будешь мечтать о Небе, и любовь твоя обратится на всех несчастных людей, населяющих землю. Плат Святой Вероники В один из последних годов царствования императора Тиберия какой-то бедный виноградарь с женой поселился в одинокой хижине на высотах Сабинских гор. Они были чужеземцы и жили очень уединенно; никто никогда не посещал их. Но однажды утром, отворив дверь, виноградарь увидел, к своему изумлению, что на пороге сидит, прижавшись к стене, старая женщина. Она куталась в простой серый плащ, и, судя по ее виду, была очень бедна. Однако, когда женщина поднялась и сделала шаг навстречу виноградарю, она показалась ему настолько почтенной и благородной, что невольно вспомнились ему сказания о богинях, которые являлись людям в образе старых женщин. - Друг мой, - сказала старуха виноградарю, - не удивляйся тому, что я спала эту ночь на твоем пороге. Мои родители жили в этой хижине, и здесь родилась я почти девяносто лет назад. Я думала, что найду ее необитаемой и заброшенной. Я не знала, что в ней снова поселились люди. - Не удивительно, что ты думала найти эту хижину, стоящую так высоко среди пустынных гор, необитаемой и заброшенной, - сказал виноградарь. - Но я и жена моя родом из дальней страны, и, бедные чужеземцы, мы не смогли найти себе лучшего жилища. Ты же, наверное, голодна и утомлена после долгого пути, особенно трудного в твои преклонные годы. И тебе, верно, приятней, что в этой хижине живут люди, а не волки с Сабинских гор. У нас ты найдешь постель, на которой можешь отдохнуть, и чашку козьего молока с куском хлеба, если не побрезгаешь ими. Старая женщина слегка улыбнулась, но эта улыбка была так мимолетна, что не могла рассеять выражения тяжкой скорби, лежавшего на ее лице. - Я всю свою юность прожила в этих горах, - сказала она. - Я еще не забыла, как выгнать волка из его логова. И она, действительно, выглядела еще крепкой и сильной, и виноградарь не сомневался, что у нее еще достаточно силы для борьбы с дикими лесными зверями. Он повторил, однако, свое приглашение, и старая женщина вошла в хижину. Она села завтракать вместе с бедными людьми и без колебания приняла в ней участие. Она казалась очень довольной едой - грубым хлебом, размоченным в молоке, но муж и жена все-таки думали про себя: "Откуда могла забрести эта странница? Ей, наверное, чаще приходилось есть фазанов на серебряных блюдах, чем пить козье молоко из глиняных кружек". По временам женщина поднимала глаза и осматривалась вокруг, как бы стараясь вспомнить, какой хижина была прежде. Убогое обиталище с его голыми глинобитными стенами и земляным полом, конечно, мало изменилось с тех пор. Старая женщина даже показала теперешним хозяевам сохранившиеся еще на стене следы изображений собак и оленей, которые рисовал ее отец, чтобы позабавить своих маленьких детей. А под самым потолком, на полке, она нашла даже черепки глиняного кувшина, в котором она обыкновенно держала молоко. Но муж с женой думали про себя: "Возможно, она родилась в этой лачуге; но уж затем, наверное, ей приходилось заниматься гораздо более важными делами, чем доить коз, сбивать молоко и приготовлять сыр". Они заметили также, что она часто уносилась мыслями куда-то далеко, а потом тяжело и сокрушенно вздыхала. Наконец она встала из-за стола, ласково поблагодарила супругов за оказанное ей гостеприимство и пошла к двери. Но ее бедность и одиночество так тронули виноградаря, что он воскликнул: - Если я не ошибаюсь, ты вовсе не собиралась так скоро покинуть эту хижину, когда шла сюда ночью по горам. Если, действительно, ты так бедна, как кажется, то, вероятно, ты надеялась провести здесь все оставшиеся годы жизни... Но теперь ты хочешь уйти, потому что мы с женой поселились здесь. Старая женщина не стала отрицать, что он угадал верно. - Но эта хижина, стоявшая столько лет заброшенной, принадлежит теперь тебе не меньше, чем мне, - сказала она. - Я не имею никакого права прогонять тебя отсюда. - Но ведь это хижина твоих родителей, - сказал виноградарь, - и у тебя, конечно, больше прав на нее, чем у нас. Кроме того, мы молоды, а ты стара. Поэтому ты здесь останешься, а мы уйдем. Услышав эти слова, старая женщина очень удивилась. Стоя уже на пороге, она обернулась и пристально посмотрела на виноградаря, как будто стараясь правильно его понять. Но тут вмешалась в разговор молодая женщина. - Если бы мне было позволено дать свой совет, - сказала она мужу, - то я попросила бы тебя спросить эту старую женщину, не согласится ли она смотреть на нас, как на своих детей, и не позволит ли она нам остаться с ней и заботиться о ней. Что пользы ей в том, если мы уступим ей эту жалкую хижину, а затем покинем ее? Ведь так ужасно жить одной в этой глуши. И чем она сможет здесь питаться? Ведь это все равно, что обречь ее на голодную смерть. Тут старая женщина приблизилась к мужу с женой и долго смотрела на них. - Почему вы так говорите? - спросила она. - Почему вы так милосердны ко мне? Ведь вы чужеземцы. Тогда молодая ответила ей: - Это потому, что мы сами встретились однажды в жизни с великим милосердием. Таким образом старая женщина осталась жить в хижине виноградаря и скоро очень привязалась к молодым супругам. Однако она никогда не говорила им, кто она и откуда пришла, и они чувствовали, что ей было бы неприятно, если б они стали ее расспрашивать. Но однажды вечером, окончив дневную работу, все трое сидели за ужином на большой площадке у входа в хижину, и вдруг увидели старика, поднимавшегося по тропинке. Это был высокий и крепко сложенный мужчина, широкоплечий, как атлет. Лицо его было мрачно и сурово. Лоб выдавался вперед над глубоко запавшими глазами, а линии рта выражали горечь и презрение. Осанка у него была прямая, движения быстрые. Одет он был просто, и виноградарь, увидев его, подумал: "Это старый легионер, уволившийся в отставку. Он теперь держит путь на родину". Поравнявшись с сидевшими за ужином, незнакомец остановился в нерешительности. Виноградарь, знавший, что немного выше его хижины тропа кончается, отложил ложку и крикнул ему: - Уж не заблудился ли ты, путник, что очутился здесь, возле нашей лачуги? Обыкновенно никто не забирается сюда, если у него нет дела к нам, живущим здесь. В это время старик подошел ближе. - Оно так и есть, - сказал он. - Я сбился с дороги и не знаю теперь, куда мне идти. Если ты позволишь мне отдохнуть здесь немного, а затем укажешь, как добраться до ближайшей деревни, я буду тебе очень благодарен. С этими словами он присел на один из камней, лежавших перед хижиной. Молодая женщина спросила его, не хочет ли он поужинать с ними, но он с улыбкой отклонил ее предложение. Но зато он с видимым удовольствием стал беседовать с ними, пока они ели. Он расспрашивал молодых супругов об их образе жизни, об их работе, и они отвечали ему весело и непринужденно. Но вот виноградарь в свою очередь обратился к незнакомцу и стал его расспрашивать: - Ты видишь, - сказал он, - в какой глуши и как одиноко мы живем. Вот уж с год мне ни с кем не приходилось встречаться, кроме пастухов и виноградарей. Не можешь ли ты, пришедший, вероятно, из военного лагеря, рассказать нам что-нибудь о Риме и об императоре? Едва муж это сказал, как его жена заметила, что старая женщина бросила на него предостерегающий взгляд и сделала рукою знак, говоривший, что он должен быть осторожным в разговоре. Путник же ответил вполне дружелюбно: - Ты, очевидно, принял меня за легионера и, действительно, не ошибся, хотя я давно уже оставил службу. В царствование Тиберия нам, воинам, немного было работы. А ведь когда-то он был великим полководцем. То была его счастливая пора. Теперь же он думает только о том, как уберечься от заговоров. Весь Рим только о том и говорит, что на прошлой неделе он по самому пустому подозрению велел схватить и казнить сенатора Тита. - Бедный император! Он перестал понимать, что делает! - воскликнула молодая женщина. Она развела руками и с сожалением и удивлением покачала головой. - Ты, действительно, права, - сказал незнакомец, и по лицу его пробежала мрачная тень. - Тиберий знает, что все его ненавидят, и это доводит его чуть не до безумия. - Что ты говоришь? - отвечала женщина. - За что нам его ненавидеть? Мы только сожалеем, что он теперь уже не такой великий император, каким был в начале своего царствования. - Ты ошибаешься, - сказал незнакомец. - Все презирают и ненавидят Тиберия. Да и как же иначе? Ведь он только жестокий и беспощадный тиран. И в Риме думают, что он станет еще более невыносимым, чем был. - Так разве случилось что-нибудь такое, что может превратить его в еще более ужасное чудовище, чем теперь? - спросил виноградарь. И снова жена его заметила, что старая женщина опять сделала ему знак быть осмотрительнее, но так осторожно, что он не увидел его. Незнакомец ответил ему спокойно, но странная усмешка скользнула по его губам. - Ты, может быть, слыхал, что Тиберий имел раньше среди своих приближенных друга, которому мог довериться и который всегда говорил ему правду. Все прочие, живущие при его дворе, - льстецы и лицемеры, одинаково восхваляющие как добрые и благородные, так злые и коварные дела императора. Было, однако, как я сказал, одно существо, всегда оценивающее по достоинству его образ действий. Это существо, более мужественное, чем сенаторы и полководцы, - была старая кормилица императора, Фаустина. - Да, я слыхал о ней, - сказал виноградарь. - Мне говорили, что император очень высоко ценил ее. - Да, Тиберий умел ценить ее преданность и верность. К этой бедной крестьянке, вышедшей когда-то из убогой хижины на Сабинских горах, он относился, как ко второй матери. Пока сам он пребывал в Риме, она жила в отдельном доме на Палатинском холме, чтобы быть всегда вблизи императора. Ни одной из знатных матрон Рима не жилось лучше, чем ей. Ее носили по улицам в носилках, одевалась она - как императрица. Когда император переселился на остров Капри, она должна была сопровождать его туда, и там он купил ей виллу со множеством рабов и драгоценной утвари. - Да, ей, должно быть, в самом деле, жилось хорошо, - сказал виноградарь. Он один теперь поддерживал разговор с незнакомцем. Жена примолкла и с изумлением наблюдала перемену, происшедшую в старой женщине. С самого появления незнакомца та не проронила ни слова. Мягкости и приветливости ее как не бывало. Она отодвинула от себя пищу и, прижавшись к косяку двери, сидела, выпрямившись, и глядя в пространство, со строгим и окаменевшим лицом. - Император хотел, чтоб она жила счастливо, - сказал незнакомец. - Но, несмотря на все его благодеяния, и она изменила ему. Старая женщина вздрогнула при этих словах, но молодая успокаивающим жестом коснулась ее руки и заговорила своим задушевным, кротким голосом: - Я все-таки не могу поверить, чтоб старая Фаустина была так счастлива при дворе, как ты говоришь, - сказала она, обращаясь к незнакомцу. - Я уверена, что она любила Тиберия, как собственного сына. Я могу представить себе, как гордилась она его благородной юностью и как велико было ее горе, когда к старости он стал подозрительным и жестоким. Наверное, дня не проходило, чтоб она не увещевала и не предостерегала его. Ужасно тяжело было ей видеть, что мольбы ее остаются тщетными. И наконец она не в силах была видеть, как он все глубже и глубже падает. Незнакомец, пораженный этими словами, наклонился немного вперед, чтобы увидеть лицо говорившей. Но молодая женщина не взглянула на него. Глаза ее были опущены, и она говорила совсем тихо и грустно. - Быть может, ты права в том, что говоришь о Фаустине, - ответил он. - Она, действительно, не была счастлива при дворе. Но все-таки странно, что она покинула императора в глубокой старости после того, как всю свою жизнь была при нем. - Что ты говоришь? - воскликнул виноградарь. - Неужели старая Фаустина покинула императора? - Она тайком, никому ничего не сказав, скрылась с Капри, - ответил незнакомец. - Ушла такой же нищей, какой пришла. Не взяла с собой ничего из своих сокровищ. - И император, действительно, не знает, куда она ушла? - спросила своим кротким голосом молодая женщина. - Нет, никто не знает достоверно, куда она направила свой путь. Но все же считают вероятным, что она отправилась искать себе убежища в родных горах. - И император не знает, почему она решила скрыться? - спросила молодая женщина. - Нет, император ничего не знает об этом. Не может же он думать, что старая кормилица покинула его, потому что он однажды ее упрекнул, будто она, как и все другие, служит ему за подарки и награды. Она же знает, что Тиберий никогда не сомневался в ее бескорыстии. Он все еще надеялся, что она по доброй воле вернется к нему - ведь никто лучше ее не знает, что теперь он остался совсем без друзей. - Я не знаю Фаустину, - сказала молодая женщина, - но думаю все-таки, что могу понять, почему она покинула императора. Фаустина выросла на этих горах в простоте и благочестии и ее постоянно влекло сюда обратно. Но все же она, наверное, никогда не оставила бы императора, если б он не оскорбил ее. И я понимаю, что после этого она наконец сочла себя вправе подумать о самой себе, понимая, что жизнь ее близится к концу. Будь я бедной женщиной, родившейся в горах, я, вероятно, поступила бы так же. Я подумала бы, что сделала достаточно, целую жизнь посвятив своему господину. Я ушла бы наконец от роскоши и от императорских милостей, чтобы дать душе моей насладиться истиной и честью, прежде чем она покинет меня и направится в далекий путь. Старик грустно посмотрел на молодую женщину. - Ты не думаешь о том, что теперь император будет вести себя еще более ужасно. Ведь рядом с ним сейчас нет никого, кто мог бы его переубедить, когда им овладевают подозрительность и презрение к людям. Ты только подумай, - старик мрачным взглядом впился в глаза молодой женщины, - на всем свете нет теперь человека, которого бы он не ненавидел, которого бы не презирал. Когда он произнес эти слова горького отчаяния, старая женщина сделала резкое движение и повернулась к незнакомцу, но молодая твердо взглянула ему в глаза и ответила: - Тиберий знает, что Фаустина вернется к нему, как только он этого пожелает. Но она должна знать, что ее старым глазам не придется больше видеть при дворе порока и бесстыдства. При этих словах все они поднялись, но виноградарь и его жена стали впереди старой женщины, как бы защищая ее. Незнакомец не произнес больше ни слова, но устремил на старую женщину вопрошающий взгляд. "Это твое последнее слово?" - как будто хотел он сказать. Губы старухи дрожали, и язык не повиновался ей. - Если император любил свою старую прислужницу, пусть он даст ей покой в последние ее дни, - сказала молодая женщина. Незнакомец еще медлил, но вдруг его сумрачное лицо просветлело. - Друзья мои, - сказал он, - что бы ни говорили о Тиберии, есть все-таки одно, чему он научился лучше всех других - способности к самоотречению. Я должен сказать вам только еще одно: если эта старая женщина, о которой мы говорили, придет однажды в эту хижину, примите ее с радушием! Милость императора будет оказана всякому, кто окажет ей помощь. Он закутался в свой плащ и удалился той же дорогой, какой пришел. После этого случая виноградарь и его жена никогда больше не говорили со старой женщиной об императоре. Разговаривая между собой, они удивлялись, как, несмотря на глубокую старость, нашла она в себе силы отказаться от богатств