абушка. - Вы такой молодой и уже академик? Парень, наверное, не первый раз слышал эти "ахи" и "охи", и потому бабушкины восторги его вовсе не трогали. - А мы ваши соседи, - бабушка протянула парню руку. - Очень приятно с вами познакомиться. - Алик, - представился академик и тут же поправился: - Александр Иванович. Заходите, пожалуйста, - без большой охоты, как мне показалось, он пригласил нас к себе. И со злостью глянув на сверкающую табличку, он с вызовом кому-то крикнул: - Сегодня же я ее сдеру... Мы прошли в большую комнату, где стояли телевизор и пианино, и уселись в креслах возле журнального столика. Парень сел напротив на диване. - Я хотела узнать, - сказала бабушка, - не мешает ли мой внук вам работать? Он проводит у меня почти весь день... - Нисколько, - быстро произнес парень. - Когда я работаю, то ничего не слышу и не вижу... Он с тоской поглядел на приоткрытую дверь, которая вела в другую комнату. Я скосил глаза и увидел вдоль стены книги - от пола до потолка. Книги все были толстые, большие, в темно-синих или совершенно черных обложках. Все понятно, книги не для детей. И я вдруг понял, что академику совсем не хочется разводить тары-бары ни с бабушкой, ни со мной, а хочется засесть у полки с толстыми и умными книгами и совершить великое открытие. До меня это сразу дошло, а бабушка ни о чем не догадывалась. Усевшись поудобнее, она стала расспрашивать молодого академика, как ему удалось стать знаменитым. - Бабушка, - перебил я, - пошли домой, мне уроки делать надо - столько задали... - Успеешь, - отмахнулась от меня бабушка и впилась глазами в молодого академика. Тот вздохнул: делать нечего - придется рассказывать, и извиняющимся голосом, будто оправдываясь, поведал свою историю. Оказывается, у него рано прорезались математические способности. Уже во втором классе он запросто щелкал задачки, над которыми пыхтели пятиклассники. А в пятом классе он заткнул за пояс девятиклассников. На него обратили внимание, и он стал учиться в математической школе при университете. - В школе для особо одаренных детей, - поправила бабушка, любившая точность. - Что-то вроде этого, - поморщился академик. - Простите, - спросила бабушка напрямик, - а за что вы получили такое высокое звание? - Я решил одну задачу, - ответил академик. - Всего одну? - удивилась бабушка. - Всего одну, - подтвердил академик. - Но дело в том, что двести лет никто ее не мог решить. Наступило молчание. Бабушка переваривала услышанное. Я тоже думал. Двести лет школьники получали двойки, потому что не могли решить одну задачку. Несчастные ребята страдали ни за что ни про что. А какая это задача? Наверное, про бассейн и про трубы, из которых вода выливается и наливается? Мне про эту задачку рассказывал Сережа, двоюродный брат, пятиклассник. Я так прямо и спросил у академика, та ли это задача или нет? - Нет, - улыбнулся академик. - Я решил другую задачу. А с бассейном и трубами так до сих пор никто и не может справиться... Академик снова поглядел на ту приоткрытую дверь, а потом, спохватившись, предложил: - Может, чайку попьем? Я сейчас поставлю. Я понял, что надо спасать академика, а заодно всех мальчишек и девчонок. Если мы с бабушкой просидим еще полчаса, академик не успеет сегодня решить задачу про бассейн и трубы, и тогда сколько двоек получат бедные мальчишки и девчонки! - Бабушка! - воскликнул я, когда академик встал, чтобы бежать на кухню. - Бабушка, а ты не забыла выключить газ? Бабушка растерянно замигала. - Не помню, честное слово, не помню, - бабушка встала. - Вы извините, пожалуйста, мы оторвали вас от науки. - Ну что вы, очень приятно было познакомиться, - обрадовался академик и подмигнул мне: мол, спасибо, друг, что выручил. Дома, конечно, газ был выключен. Бабушка перед уходом сто раз проверяла, правильно ли закрыты конфорки. - Боже, сколько потеряно времени! - воскликнула бабушка и ощупала мою голову, словно я заболел. Хотя по ее воспаленным глазам я понял, что заболела она. Но тогда я еще не знал, насколько серьезна ее болезнь и насколько она опасна для меня. КАК Я СТАЛ ВУНДЕРКИНДОМ Моя бабушка долго не признавалась, что она бабушка. Не подумайте, что она не обрадовалась, когда я родился. Нет, бабушка очень обрадовалась и принесла мне в подарок огромного плюшевого мишку с черными пуговицами-глазами, которые смотрели кто куда. Взглянув на зверя, я, по воспоминаниям очевидцев, отчаянно заревел. Тогда медведя убрали в кладовку, чтобы он не расстраивал ребенка, то есть меня. Как я теперь понимаю, бабушка обиделась на моих родителей. Какая же она бабушка, если у нее нет ни одного седого волоса? Бабушка изредка приходила, чтобы повозить меня в коляске, а растили меня родители. И это, по их словам, отняло у них столько сил, что я уже не мог мечтать не только о маленьком братике, но даже о крошечной плаксе сестричке. Но когда мне стукнуло семь лет, бабушке ужасно захотелось стать бабушкой. Я пошел в школу, а бабушка пошла на пенсию. И оказалось, что у меня совершенно нет времени - в школе сидишь четыре часа, а потом столько же учишь уроки. У бабушки получилось наоборот - у нее оказалась уйма свободного времени. Каждый день из школы она забирала меня к себе. У нее я обедал и под присмотром бабушки или дедушки готовил уроки. Честно говоря, я любил делать уроки, когда за мной следил дедушка. Он не придирался даже тогда, когда я ставил кляксы. А бабушка ничего не спускала мне. Некоторые упражнения я переписывал по десять раз. И бабушка добилась своего. В нашем втором "А" было пять круглых отличников - четыре девчонки и я. Но бабушке было этого мало. Время от времени в нашем доме заговаривали о том, что хорошо бы ребенка отдать в музыкальную школу, а то вон соседская Катя с утра до вечера барабанит на пианино, нет от нее никакого житья. А наш такой одаренный - это по лицу видно - никуда не пристроен. Ребенок, то есть я, замирал. Потому что не было у меня никакой охоты играть на пианино. Но страхи оказывались напрасными. Поговорив, бабушка и родители на другой день забывали о своих намерениях. А через месяц вдруг начинались разговоры о том, что хорошо бы ребенка отдать в какую-нибудь спортивную секцию... - Лучше всего в хоккей, - провозглашал папа. - Это спорт космических скоростей, спорт мужественных, смелых... - Ты с ума сошел, - ужасалась мама. - Нагляделся телевизора, ребенка же искалечить могут... - В хоккей играют настоящие мужчины, - не сдавался папа. - Между прочим, самого Третьяка привела за руку мама и поставила в ворота, и он там до сих пор лучше всех стоит... - Не надо спорить, - мирила папу с мамой бабушка. - Если уж отдавать, то в фигурное катание. Папа и мама соглашались с бабушкой, потому что фигурное катание нравилось всем, а возможность увидеть по телевизору любимого ребенка вызывала всеобщий восторг. Как обычно, все испортил дедушка. - Лучше рыбалки спорта нет, - проворчал он, - и телу и душе польза. Тут все напали на дедушку и на его рыбалку, где он пропадал целыми днями, а про меня забыли. Так случалось много раз. Но теперь я понял, что мне не отвертеться. После знакомства бабушки с молодым академиком я должен был повторить его путь. Однажды вечером меня везли домой не только дедушка, но и бабушка. А после ужина состоялся семейный совет. Первой говорила бабушка. Она начала издалека. Бабушка сказала, что в наш век научно-технической революции, в век акселерации (это когда дети растут, как грибы после дождя - в час по сантиметру), в век информации (телик, радио, кино, книга) ребенку недостаточно одной школы. - Мне хватает, - подал я голос, потому что своим развитым умом понял, чем грозит мне бабушкина затея. - Тем более что школа у меня специализированная - с углубленным изучением английского языка... - Спасибо, что ты мне напомнил об английском языке, - поблагодарила меня бабушка. - Я в своей программе его упустила... Я прикусил язык и весь семейный совет просидел, словно набрав в рот воды. Я понял, что скажешь слово - себе хуже сделаешь. Бабушкина программа была обширна. Три раза в неделю я должен был заниматься музыкой - игрой на фортепиано. У мамы была знакомая, а у той, в свою очередь, знакомая, которая давала уроки игры на фортепиано. Правда, жила она у черта на куличках, то есть на другом конце города, но зато была прекрасной учительницей, и все ее ученики в два счета овладевали искусством игры на фортепиано. Из видов спорта отдали предпочтение фигурному катанию и плаванию. Фигурное катание любили все, ну, а плавание просто полезно для здоровья. Молодой академик должен был учить меня физике и математике. Бабушка с ним еще не договорилась, молодой академик уехал в командировку. - Но я думаю, - уверенно произнесла бабушка, - что он не будет против. Он заинтересован, чтобы у него была надежная смена. В английском я должен был совершенствоваться под руководством старого знакомого бабушки. Он был дипломатом, объездил чуть не весь мир, знает уйму языков. - Неужели он не знает английского? - вопрошала бабушка. - Я завтра же с ним переговорю. Теперь надо было составить расписание, когда и к кому из учителей ездить. Все повернулись к папе. Папа приосанился. Он мечтал составить календарь игр футбольного чемпионата. Каждый год папа посылал свои предложения в федерацию футбола и каждый раз получал уклончивый ответ - мол, благодарим вас за внимание и заботу о развитии самого массового вида спорта - футбола, постараемся учесть ваши пожелания. Но календарь выходил, а папины пожелания не учитывались. Папа вынул план нашего города и стал выбирать наиболее удобные маршруты для моих поездок. Пока мама с бабушкой предавались розовым мечтам о моем будущем, папа сидел над планом. Он был очень похож на полководца, который определяет, куда лучше двинуть свои войска, чтобы застать врасплох неприятеля. Иногда папа делал выписки на листке бумаги, задумчиво производил вычисления на логарифмической линейке. Таким увлеченным я его видел лишь тогда, когда он вычерчивал таблицу игр очередного футбольного или хоккейного чемпионата. Пропыхтев весь вечер, папа признался: - Фигурное катание никуда не лезет. Придется от него отказаться. - Отлично, - поддакнул дедушка. - Хватит с ребенка одного плавания. Бабушка вынуждена была согласиться: - Плавание тоже иногда показывают по телевизору. - А без фигурного получается очень здорово, - потирал руки папа. Получалось и вправду здорово. Утром - поездка на троллейбусе в школу. После школы - тоже на троллейбусе к бабушке, у бабушки обед, приготовление уроков и потом занятия с молодым академиком. Набравшись ума-разума у академика, я отправлялся в бассейн. После бассейна мой маршрут раздваивался. В один день я ехал на трамвае к учительнице музыки. В другой день я на автобусе направлялся к учителю английского. Ну, а потом? А потом возвращался домой... - Среднее расстояние, которое предстоит покрыть нашему ребенку за день - 16 километров, средняя продолжительность занятий, включая школу и приготовление уроков, 9 часов 30 минут, - так закончил папа свое сообщение. - Придется ребенку купить проездной билет на все виды транспорта, - добавила мама. Все поздравляли папу, который так удачно составил маршруты моих поездок. Но, как обычно, все испортил дедушка. - Вы что, сбесились? - побагровел он. - Десять часов - рабочий день ребенка, да два часа на дорогу... Мальчишку пожалейте, эксплуататоры... Эксплуататоры, как я потом узнал, это буржуи. А я, выходит, рабочий класс? - Наука требует жертв, - парировала бабушка. - Ты бы, конечно, хотел, чтобы твой внук всю жизнь перебирал крючки и блесны... - Я хочу, чтобы мой внук был человеком, - дедушка встал и хлопнул дверью. Никогда еще мой дедушка не произносил за раз столько слов. Теперь я понимаю, что он изо всех сил боролся за меня. Неловкое молчание прервала бабушка: - Потеряна масса времени, но не все еще потеряно. Все еще можно наверстать. Если мы возьмемся как следует... Тут только взрослые обратили на меня внимание. - Ты почему сидишь? - зашумела мама. - Детям давно пора спать. А ну, раздевайся и ложись! Я не знал тогда, что это был последний день, когда я был маленький. Последний день моего детства. Если б знал, то, может, поплакал бы напоследок. Ведь у детей есть одно преимущество перед взрослыми - они могут, когда захотят, поплакать. А взрослые стесняются, не плачут, даже если им очень плохо. А-КВАДРАТ КУПТ ЖЕЛЕЗО С молодым академиком, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, у бабушки вышла осечка. Он наотрез отказался учить меня физике и математике. Мягко, но решительно академик отверг бабушкино предложение: - Еще рано. Через пару лет я бы, пожалуй, мог заняться с вашим внуком... Впрочем, боюсь, что у меня нет никаких педагогических способностей... - В общем, вы отказываетесь? - напрямик спросила бабушка. - Поверьте, так будет лучше для мальчика, - оправдывался академик. - А кто же станет готовить для вас достойную смену? - Бабушка не умела лукавить. - Люди, у которых это получается наилучшим образом, - не сдавался академик. - Например, школьные учителя. Бабушка была ужасно разочарована. Она надеялась, что уж кто-кто, а молодой академик, который сам на себе почувствовал заботу старших, охотно согласится взять меня в ученики. А он отказался. Но долго переживать бабушка не умела. Она была человеком действия. - Ладно, - махнула рукой бабушка. - Если академик упрямится, найдем кандидата... Кандидат оказался высоким, спортивно скроенным мужчиной средних лет с аккуратно подстриженной черной бородкой. Быстрые глаза прикрывали очки. Мельком взглянув на меня, кандидат определил: - У мальчика ярко выраженные математические способности. Бабушка не замедлила с ним согласиться. - Их надо развивать, не откладывая дела в долгий ящик, - уже глядя на бабушку, продолжал кандидат. - Железо надо ковать, пока оно горячо. Бабушка была покорена кандидатом. Договорились они быстро. Так у меня появился еще один учитель. Папе пришлось внести изменения в мой маршрут. Он увеличился на полчаса и на два километра. В назначенное время я прибыл к новому учителю. На лестничной площадке у закрытой двери толпилось пятеро длинноволосых мальчишек и трое девчонок в джинсах. Все они явно учились в девятом или даже десятом классах. Когда появился я, они бесцеремонно уставились на меня. Я смутился и пробормотал: - Здравствуйте! Вы к Александру Александровичу? (Так звали кандидата.) - Да, мы к А-квадрату, - насмешливо произнес мальчишка в клетчатом коротком пальто. - А тебя какая нелегкая принесла? Я пропустил мимо ушей его невежливый вопрос и полюбопытствовал: - А почему А-квадрат? - Потому что Александр Александрович, - объяснила девочка в очках. - А в квадрате, А-квадрат. Понял? - Понял, - кивнул я и улыбнулся. Здорово придумали. Вот тогда и прозвучало в первый раз роковое слово, которым меня окрестили: "вундеркинд". Произнес его тот насмешливый мальчишка в клетчатом пальто. - Вундеркинд! - провозгласил он, и все засмеялись. Я знал, что вундеркинд - это удивительный ребенок, ребенок, у которого семь пядей во лбу, в общем, гениальный мальчишка. Всякий человек, которого прозвали вундеркиндом, может этим гордиться и уж нисколько не обижаться. Но мальчишка так насмешливо произнес "вундеркинд", а все остальные сразу засмеялись, что я не успел вдоволь нарадоваться, как тут же обиделся. Вдруг все стихли. По лестнице, прыгая через ступеньку, стремительно поднимался кандидат. Ребята почтительно с ним поздоровались. - Все в сборе? Отлично, - бодро воскликнул кандидат, открывая дверь. - Входите, Фарадеи и Максвеллы! Входите, Ковалевские и Кюри! Обняв меня за плечи, последним вошел кандидат. Я тогда подумал, какие у ребят звучные фамилии. И только потом узнал, что это не их фамилии, а фамилии великих физиков и математиков. И я догадался, что Александр Александрович очень хотел, чтобы из этих мальчишек и девчонок выросли знаменитые ученые. Кандидат раздал всем, кроме меня, листочки, на которых было написано условие задачи. - Вот, поломайте головы. - Он вытащил секундомер и щелкнул кнопкой. - На размышление вам даю тридцать минут. Меня он подтолкнул к двери, ведущей в другую комнату. Там вдоль стен стояли полки с книгами, а где книг не было, висели чеканки. Это такие картины, которые не рисуют красками, а выбивают молоточками на железных пластинках. Я стал разглядывать чеканку - и старинных воинов на конях, и девушек с распущенными волосами... - Нравятся? - спросил А-квадрат. - Угу, - кивнул я. - А что больше всего? - Вот эта, - я показал пальцем на чеканку, где был изображен мальчишка, лохматый, веселый, босиком, с закатанными штанинами. Из-за плеча мальчишки вылетала птица. А-квадрат долго и внимательно смотрел на меня. - Мне - тоже. Мы уселись в кресла, и я спросил: - А почему вы мне не дали задачки? - Я хочу проверить их потолок, - А-квадрат показал на закрытую дверь, за которой сейчас мальчишки и девчонки пыхтели над задачами. - А мой потолок? - спросил я, не очень понимая, что такое "потолок". То есть, что такое потолок, я прекрасно знал - внизу пол, вверху - потолок. Но что хотел сказать А-квадрат, я не понимал. - Твой потолок мне известен, - А-квадрат поднял руку на уровне моего роста. - Мне известно, сколько ты знаешь. Давай лучше пить кофе. - Я кофе не пью, - сказал я. - Только чай. - Надо говорить: я чайник, а не кофейник, - объяснил А-квадрат. - Если хочешь стать великим физиком, придется научиться. Без кофе мозги крутятся со скрипом. - А я не хочу быть великим физиком, - вздохнул я. - Это бабушка хочет... - Если бабушка хочет, это хуже... А-квадрат достал с полки толстую книгу в темно-зеленом переплете. - Полистай, пока я сварю кофе. Только гляди, - А-квадрат нахмурил брови, - порвешь страницу - оторву ухо. Я в испуге схватился за уши, пока они были еще целы. - Где же я столько ухов наберу? Кандидат расхохотался: - А у тебя и вправду математические способности - до двух считаешь без запинки. А вот в грамматике не силен - "ушей" надо говорить, а не "ухов". А-квадрат пошел на кухню варить кофе, а я уткнулся в книгу. Там была уйма картинок, и на каждой - птица. Таких диковинных птиц я никогда не видел. Да что я, дошкольник какой-нибудь, чтобы рвать такую замечательную книгу? Пришел А-квадрат, и мы с ним пили кофе - он черный, а я - с молоком. - Вы не боитесь, что они подскажут друг другу?.. - показал я на закрытую дверь, за которой гудели голоса. - Пусть подсказывают, я все равно узнаю. Кандидат отхлебнул глоток горячего и черного, как тушь, кофе и покосился на секундомер. - Пора проверить, чем набиты головы у сих юношей и девушек. Я направился следом за А-квадратом в соседнюю комнату. При появлении учителя ребята встали, как в школе. А-квадрат махнул рукой, чтобы садились. - Подпишите каждый свою работу. Сева, будь другом, собери листки. Я обошел вокруг стола, собирая листки. Последним отдал свою работу тот самый мальчишка, который обозвал меня "вундеркиндом". Его листок я положил сверху, и потому с ним первым познакомился А-квадрат. - Кто Кирилл Михайлов? - Я, - поднялся мой обидчик. - Почему не окончил? - Такие задачи мне и во сне не снились, - развел мальчишка руками, ожидая, наверное, что ребята засмеются. Но те молчали и глядели на А-квадрата. - Какой класс? - спросил тот. - Десятый. - Ясно, - жестко произнес А-квадрат. - Математик разговорного жанра. Теперь ребята засмеялись, но уже над Кириллом. Я тоже радовался, что мой обидчик посрамлен. А-квадрат брал листок, пробегал по нему глазами, называл фамилию, задавал вопросы ребятам. - Понятно, - произнес А-квадрат, познакомившись со всеми работами. - Будем заниматься. Следующая наша встреча - послезавтра в три часа. Старостой у нас будет сей молодой человек, - А-квадрат показал на меня. - В мое отсутствие слушаться его, как меня, и даже больше. Вот так я стал вундеркиндом. А случилось это больше года назад. У ВУНДЕРКИНДА НЕ БЫВАЕТ СОБАКИ Дни шли. Дни бежали. Дни мчались за днями, а я никак не мог встретиться с Гришей и узнать у него, что он такое высмотрел в бинокль. Но однажды, когда я, пообедав у бабушки, сидел за уроками, позвонил Лев Семенович. Трубку взял я. Справившись сперва о здоровье бабушки, дедушки, мамы и папы, а также о моем, Лев Семенович сообщил, что сам он заболел, простыл, у него ангина с высокой температурой, но тем не менее он готов провести со мной урок, потому что привык выполнять заключенные договора. И лишь из соображений безопасности дорогого юного друга, так как всем известно, что ангина чрезвычайно заразная болезнь, он, Лев Семенович, вынужден отказаться от сегодняшних занятий. Я пожелал учителю скорейшего выздоровления и передал трубку бабушке, сообщив, что Лев Семенович заболел. Бабушка сказала Льву Семеновичу, что, само собой, ни о каком занятии не может быть и речи, что никакой жертвы она не примет, что надо ему, Льву Семеновичу, додумать о своем здоровье, и поэтому надо как следует вылежать и ни в коем случае не торопиться вставать. А я понял одно, что в моем распоряжении два часа, что в эти два часа я волен делать все, что захочу. Но я совсем забыл о бабушке. - В его возрасте болеть нежелательно, - задумчиво проговорила бабушка, окончив разговор. - Да, а что же мне с тобой делать? Я уже собралась в химчистку... - Ну и иди, - сказал я. - А я поеду домой и оттуда уже к Валентине Михайловне... - А что ты будешь дома делать? Бабушка не могла представить, что я стану делать один. У меня будет целых два часа свободного времени, и все эти два часа я ничем не буду занят. Раньше у меня каждая минута, да что там - каждая секунда была расписана, а тут целых два часа - подумать только, сто двадцать минут - я буду предоставлен сам себе. - Ты не волнуйся, - успокаивал я бабушку, потому что вдруг понял: если сию минуту не придумаю чего-нибудь, то не видать мне этих двух часов свободного времени как своих ушей. - Ничего со мной не случится. - Ну, а чем ты все-таки займешься? - допытывалась бабушка. - Погуляю, - только и мог придумать я. Бабушке такая неопределенность пришлась не по душе. - Нет, это меня не устраивает, - решительно покачала она головой. Бабушку томило предчувствие. Она словно бы знала, что за эти два часа свободного времени со мной произойдет такое, после чего все полетит кувырком. Бабушка огляделась по сторонам в поисках дедушки. Но дедушки не было. Он еще с утра уехал на рыбалку. - Бабушка, - вдруг нашелся я. - Я погуляю и подышу свежим воздухом... Бабушка сразу же успокоилась и отпустила меня домой. Внуку наконец нашлось дело. Он уже не будет бить баклуши целых два часа, он будет занят. Ведь свежий воздух повышает аппетит, укрепляет здоровье. Короче говоря, дышать свежим воздухом - это серьезная работа. Когда я очутился возле дома и огляделся, тогда только почувствовал, что у меня есть целых два часа свободного времени и я могу делать все, что захочу, все, что мне вздумается. И тут я стал в тупик. А чего я хочу? А что мне вздумается? Я и не знал. Наверное, когда-то, в далекие исторические времена, я знал, а теперь начисто забыл. Я пытался вспомнить, что делают десятилетние дети, когда выходят гулять. Ага, они извлекают квадратные корни. Нет, не то. Вспомнил! Они измеряют скорость ветра. Снова не то. Они декламируют на память стихи на чистом английском языке. Вроде бы нет. И тут я увидел Гришу. Он сидел на скамейке, а в руках у него была деревянная лопата. Такими лопатами дворники очищают тротуары от снега. У ног Гриши вились собаки. Я не мог определить, сколько их. Это был какой-то серо-бело-коричнево-черный клубок из собак. При моем приближении собаки зарычали. А одна - черная, как уголек, дворняжка - затявкала. Гриша поднял голову и увидел меня. - Сидеть! - строго сказал он собакам. Те затихли. Собаки слушались Гришу. - Собаку возьмешь? - спросил у меня Гриша. И я сразу вспомнил, что делают десятилетние дети. Они берут собаку, они дружат с ней, они воспитывают замечательного пса, а потом отдают пограничникам. Видя, что я раздумываю, Гриша сказал: - Не бойся, бесплатно, они - ничейные... - Возьму! - крикнул я радостно, чтобы Гриша не сомневался. Будто почуяв, что я им друг и что я собираюсь взять одну из них домой, собаки подобрели, перестали рычать, завиляли хвостиками. А дворняжка - вылитый уголек! - даже дотронулась осторожно зубами до моей штанины. Как я понял, в знак особого расположения ко мне. - А родители? - прищурился Гриша. - Родители тебе позволят? Вот про родителей я и забыл. Обдумав все как следует, я понял, что собаки мне не видать. - И потом тебя целый день дома не бывает, - размышлял вслух Гриша. - А собаке нужен хозяин... Нет, не дам я тебе собаки. У вундеркинда не может быть собаки. Хватит их травмировать, они и так намучились... Собаки, как будто поняв, что сказал Гриша, сразу потеряли ко мне интерес. А моя дворняжка - я уже в мечтах называл ее "моей" - обиженно затявкала. Гриша отогнал их мановением руки. Собаки отбежали, но недалеко, закружились вокруг беседки, готовые примчаться по первому зову своего повелителя. Я понимал, что Гриша прав, но мне все равно было обидно. - А почему это вундеркинды не могут иметь собак? - А потому что они заняты только собой. Гриша всегда говорил то, что думал. Поэтому глупо было на него обижаться. И тут я спросил о том, о чем давно хотел узнать. - Слушай, а для чего тебе понадобился бинокль? - Я рассматривал штыки на Кургане Славы, - ответил Гриша. - Свистишь, - вспомнил я слово из далекого детства. Это слово иногда у нас заменяло слова "врешь" и "обманываешь". - Свистишь, - с удовольствием повторил я. - От нашего дома до Кургана Славы километров двадцать, и ни в какой бинокль ничего отсюда не увидишь. - А вот я увидел, - не сдавался Гриша. - Давай проверим, - предложил я. Гриша боднул головой небо: - А облака ты видишь? Я задрал голову. Небо и вправду было все в облаках. - Верно, облачность значительная, - согласился я. - Штыки так горят на солнце, - рассказывал Гриша, - что я даже зажмурился, не мог долго смотреть. Пока мы с Гришей вели разговоры, мой старый друг не сидел без дела. С помощью молотка и плоскогубцев он отделил от черенка лопаты ее широкую часть, которой и счищают снег. Потом он отнес палку и инструменты в подвал. Собаки было потянулись за ним, но Гриша жестом руки велел им ждать. - Пора открывать, - вернувшись, решительно произнес Гриша. - Что? - не понял я. - Зимний сезон, - сказал Гриша. - Ты что, не видишь - зима началась? Я оглянулся. Всюду высились сугробы снега. Да и мороз уже здорово кусался. И вправду зима пришла, а я и не заметил. Гриша взял дощечку, свистнул собак, и те, заскучавшие было, радостно взвизгнули и кинулись со всех лап к своему повелителю. Размахивая портфелем, я пошел следом за ними. Наш дом, как я уже рассказывал, высокий, двадцатиэтажный. Но архитекторы считали, что он должен быть еще выше, чтобы его можно было видеть отовсюду, и потому поставили дом на горку. А чтобы люди могли спускаться вниз, к остановкам троллейбуса и автобуса, к магазинам, понастроили лесенок. Зимой лесенки заносило снегом, спускаться было трудно. Взрослые злились, падали. Зато ребятам было раздолье. Они раскатывали дорожки и гоняли целый день с горки. Вот туда и шел Гриша, а следом за ним бежали собаки, и последним брел я. На краю горки Гриша сел на дощечку. Догадавшись, что их ждет забава, к нему кинулись собаки. И вся эта орава поехала по склону вниз. По дороге собаки взобрались на Гришу, повалили его, и весь этот визжащий, орущий клубок с ходу врезался в сугроб. Гриша поднялся, с головы до пят в снегу. - Давай, - махнул он мне рукой снизу. Я развел руками. Мол, не на чем спускаться, тащи скорей дощечку, тогда я съеду. - А портфель на что? - крикнул Гриша. И я сразу вспомнил, как в далеком детстве гонял по склону. Я сел на портфель и полетел вниз по накатанной ледяной дорожке. Где-то на середине меня развернуло, портфель выскользнул, я опрокинулся на лед и тут же врезался в сугроб. Следом за мной скатились портфель и шапка. Я неловко встал и принялся отряхиваться. - Ну как? - спросил Гриша. - Здорово, - выдохнул я. Я поглядел на собак. Высунув языки, они повизгивали от радости. Честное слово, если бы я не знал, что собаки не умеют улыбаться, я бы подумал, что они смеются. Сколько раз мы скатились с того склона, я уже и не помню. Мы с Гришей менялись видами транспорта. Он мне давал дощечку, а я ему - портфель. Потом мы перешли на другой склон. От него было рукой подать до Гришиной школы. Ледяная дорожка вела прямо к двери. Гриша продемонстрировал "класс" - скатился на ногах и даже ни на секунду не терял равновесия. - Никак не могу с одного раза доехать до школы, - пожаловался Гриша. - Как ни разгоняюсь, не получается. Я прикинул расстояние до школы. - Тебе мешает сила инерции, а чтобы ее преодолеть, надо увеличить ускорение, - и, увидев по голубым глазам Гриши, что он ничего не понял, я растолковал: - Если бы склон был покруче да повыше, ты бы домчался. Гриша покрутил в восхищении головой: - Вундеркинд. В первый раз, с тех пор как меня прозвали вундеркиндом, я почувствовал радость. Нечего говорить о том, что на урок к Валентине Михайловне я, конечно, опоздал. Юля удивленно спросила: - Что с вами случилось, Всеволод? А и вправду, что со мной случилось? Просто у меня оказалось целых два часа свободного времени, а это так здорово. ЛЮБЯТ ТЕБЯ РОДИТЕЛИ? К следующему занятию Лев Семенович, конечно, не выздоровел, и у меня снова оказалось целых два часа свободного времени. Уверенная, что в прошлый раз со мной ничего не случилось, бабушка вновь позволила мне подышать свежим воздухом. На радостях я бегом кинулся к троллейбусу и вскоре уже был на нашем дворе. Я вертел головой по сторонам, но Гриши нигде не видел. Я обошел весь двор вдоль и поперек, но Гриша словно сквозь землю провалился. Нигде не повстречал я ни одной собачки. Хоть у них вряд ли можно было узнать, куда запропастился Гриша. Я сел на скамейку, на которой тихо дремали две старушки, и задумался. А почему у меня нет друзей? Наверное, потому, что у меня нет свободного времени. Ведь дружить - это вместе бегать, прыгать, играть, кувыркаться, разговаривать, фантазировать... На все на это у меня не хватает времени. Вот почему у меня нет друзей. Может, один Гриша? Когда-то давным-давно, в далеком детстве, мы с Гришей были друзьями. То есть носились по двору допоздна, пока родители не загоняли нас домой. Золотое было время! Я поднял голову, отяжелевшую от дум, и увидел Гришу. Мой приятель плелся домой. Перед ним бежали две собачонки - дворняжка Уголек и лохматая Кнопка. - Привет! - обрадованно кинулся я навстречу другу. - Привет! - хмуро ответил Гриша. - Ты чего тут? - Да вот - два часа свободного времени... - Опоздал ты, - Гриша с досады махнул рукой. - И я опоздал. Всюду лежал снег, а склон оголился. С утра потеплело, и на накатанных ледяных дорожках появились рыжие пятна земли. Какое уж тут катанье! Я разделял огорченье друга. - А почему ты опоздал? - спросил я Гришу. Почему я опоздал, было ясно. Но почему опоздал Гриша, это было не ясно. - Учительница виновата. - Гриша поморщился, словно от зубной боли. - Взяла мою тетрадку по письму: "Почему столько клякс?" А я говорю: "Нина Ивановна, вы что, не знаете, в каком я доме живу? - "Знаю, в высотном, - отвечает учительница. - Но какое это имеет отношение к кляксам в тетради?" Я пожимаю плечами - до чего же непонятливый народ эти учителя, но все-таки объясняю: "А вот какое отношение. Ветер раскачивает дом, и особенно двадцатый этаж, где я живу. Раскачивается стол, стул. Тетрадка тоже раскачивается. Я сам удивляюсь, как в таких ненормальных условиях вообще уроки делаю, а вы про какие-то кляксы говорите". Гриша рассказывал очень серьезно, и я не решался рассмеяться. - Ну и что сказала учительница? - спросил я. - Что она может сказать? - Гриша вздохнул. - Сказала: "Останешься сегодня после уроков в школе и на первом этаже сделаешь домашние задания. Надеюсь, что на первом этаже тебя не будет раскачивать". Гриша снова замолк. Не очень ему хотелось рассказывать эту историю. - А кляксы все равно были. Я так старался. Ручка, наверное, плохая? Как ты считаешь? - с надеждой спросил у меня Гриша. - Наверное, - кивнул я. Во время нашего разговора собачки носились друг за дружкой. То Уголек догонял Кнопку, то Кнопка мчалась за Угольком. - А где остальные? - спросил я. - Пристроил, - обрадовался Гриша. - Нашел им дом, семью... - А эти? - У меня останутся. Хотя родители и против. Я устроил собакам жилье в подвале. Там тепло, хорошо. А еду я ношу. Почувствовав, что о них идет речь, собаки замерли на месте, чинно постояли, как полагается благовоспитанным собачкам, глядя преданно в очи своему хозяину, а потом снова понеслись по кругу. Гриша глядел на собачек и ласково улыбался. Так улыбается взрослый, глядя на проказы ребенка. - Слушай, - вдруг повернулся он ко мне. - А тебе не надоело быть вундеркиндом? - Надоело, - неожиданно признался я. - Ну так бросай это дело. - А как? - Поговори с родителями по душам. - У Гриши все было просто. - Мол, так и так, родители дорогие, нет мне житья, таю на глазах, чахну, хватит человека мучить... Родители поймут. Они же тебя любят. Ты у них единственный сын... Любят тебя родители? Я задумался. Раз столько учителей ко мне приставили, развивают меня, раз добра мне желают, значит, любят. Ну, конечно, любят. - Любят, - сказал я вслух и вздохнул. Гриша заметил, что я вздохнул. - Родители, вообще, странные люди, - сказал он. - Сами не знают, чего хотят. Если бы в один ужасный день мы стали такими, какими они нас хотят видеть, то сами бы испугались, чего натворили... У меня истекло свободное время, и я вынужден был распрощаться с Гришей и его собачками. Я понимал, что все дело в бабушке, что это она все за-теяла. И она одна может все рас-теять, то есть расстроить. Но я только представил, как начну говорить с бабушкой по душам о том, что, может, мне поменьше заниматься, отказаться хотя бы от одного учителя, и мне сразу стало худо. Бабушка тут же скажет, что у всех внуки чем-нибудь интересуются, увлекаются, а я лентяй и лоботряс и хотел бы всю жизнь прожить лодырем. Нет, с бабушкой лучше не начинать разговор по душам. А с дедушкой? Вот с кем можно поговорить по душам. Но что он может сделать? Еще раз хлопнуть дверью?.. Нет, Гриша прав. Надо начинать с родителей. Легко сказать - поговори с родителями по душам. Тут вообще некогда поговорить, не то что по душам. Утром я едва успеваю сказать папе и маме "доброе утро" и лечу сломя голову в школу. А вечером, когда я возвращаюсь домой, родители уже спят. Не станешь же их будить, чтобы поговорить по душам. Человек, разбуженный раньше времени, страшнее тигра. И вдруг мне повезло. Когда я через три дня после разговора с Гришей вернулся домой, папа еще не спал. И телевизор был выключен. Что-то стряслось, наверное. Оказалось, что любимая папина команда проиграла с разгромным счетом. У папы было ужасное настроение. Лезть к нему с разговором по душам было, по меньшей мере, опрометчиво. Но я так обрадовался, что вижу папу, и поэтому ни о чем другом не думал. - Папа, - начал я издалека, - ты почему не спишь? - Заснешь тут, - от огорчения папа чуть не плакал. - Наши снова продули... Папа нервно ходил по комнате. Я пристроился, чтобы шагать с ним в ногу. - Папа, мне необходимо с тобой поговорить... - Ты понимаешь, у нас нет совершенно защиты... - Папа, если бы ты убедил бабушку... - А вратарь? Сказать, что он - дырка, значит, ничего не сказать, он - пустое место... - Может, мне отказаться от занятий английским?.. - ...если вместо него поставить трехлетнего пацана, и то больше пользы будет... - ...или от математики... - ...а нападающие? Мазила на мазиле... - ...мне просто тяжело... - ...тяжело - не то слово, они двигаются по площадке, словно их неделю не кормили... - ...или от музыки... ну какой из меня музыкант? - ...ты прав - какой из него тренер, одно название, что тренер... Мы остановились одновременно. Несколько секунд ошалело глядели друг на друга. - Да о чем говорить, - скривился папа. - Всем ясно, что тут дело безнадежное... - Ты прав, дело безнадежное, - прошептал я. - Естественно, тут другого мнения быть не может, - папа зевнул. - Ложись поскорей, поздно уже. Вот такой разговор по душам произошел у меня с папой. Я ПИШУ ПАПЕ, А ПАПА ПИШЕТ МНЕ Что же делать? Как поговорить по душам с родителями? И вдруг меня осенило - я напишу папе. Письмо он прочтет и тогда уж обязательно поговорит со мной по душам. Я сел за стол и вот что написал: "Дорогой папа! Мне необходимо с тобой серьезно поговорить. Дело очень важное, не терпит отлагательств. В последнее время я пришел к убеждению, что мой режим дня нуждается в серьезном изменении. В моем возрасте надо, как минимум, гулять четыре часа (см. журнал "Здоровье"). Мой неокрепший организм может не выдержать такой непосильной нагрузки, и последствия могут быть самыми плачевными. Пока не поздно, надо предпринять решительные меры. Твой сын Всеволод". Письмо я вручил папе утром, когда он, позевывая, вышел из спальни. - Что это? - испуганно спросил папа. - Прочти, пожалуйста, - попросил я и помчался к троллейбусу. Я надеялся, что вечером папа будет меня ждать. Но я ошибся. Когда я пришел, папа уже спал. На телефонном столике белел лист бумаги. Письмо! Мне! Я торопливо развернул листок и прочитал: "Отец! Что у тебя стряслось? Отчего такая паника? Все будет хорошо. Ты еще молодой, у тебя вся жизнь впереди. В другой раз пиши разборчивее. У тебя ужасный почерк, и я половины не понял. Твой папа". Не раздеваясь, я так и сел на стул. Никак не получается поговорить с папой по душам. Что ж, ничего не поделаешь - придется еще раз написать папе и все объяснить. Мое первое письмо он наполовину прочел. Наверное, прочтет и второе. Только надо писать поразборчивее. Неужели у меня ужасный почерк? Никогда бы не поверил, но раз папа говорит, наверное, так оно и есть... И если он просит писать поразборчивее, постараюсь выводить каждую буковку. Мне ничего другого не остается, раз я хочу, чтобы папа меня понял. Не откладывая дела в долгий ящик, я сразу взялся за новое письмо. И вот что у меня получилось: "Дорогой папа! Очень жаль, что ты сильно устал и меня не дождался, и потому нам не удалось поговорить по душам. В последнее время я много размышлял и пришел к выводу, что мне следует отказаться от двух учителей. Во-первых, от учит