хо шепнул я Малинину.-- Моментально сосредоточивайся и немедленно превращайся в человека! -- А ты? -- Я буду прикрывать твой отход. Сам видишь, в какое положение попали. Лезь! Костя шмыгнул по стеблю вверх, я -- за ним. Мирмики услышали шорох и задрали вверх морды. Один из них, чтобы лучше видеть, встал на задние лапы. -- Лезь выше,-- шепнул я Косте,-- заметили, гады! Лезь на самый цветок и там скорее превращайся... Пока Малинин карабкался на верхушку цветка, мирмики окружили стебель и стали молча один за другим подниматься вслед за нами. СОБЫТИЕ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕ Десять больших на двух маленьких и паутинка-самолет -- Эх, вы! -- крикнул я, свешиваясь с листика.-- Десять больших на двух маленьких... Не стыдно? В полном молчании мирмики продолжали под- , ниматься по стеблю все выше и выше. На расстоянии двух-трех сантиметров от меня они остановились и заскрежетали челюстями. "Интересно! Успеет превратиться Малинин в человека или нет? -- подумал я, перехватывая дубинку из одной лапы в другую.-- А ничего он без меня и не сумеет, и не успеет..." -- Ты, рыжий,-- крикнул я самому здоровому мирмику,-- давай один на один! Я тебя вызываю! Рыжий верзила, не говоря ни слова, сделал шаг вперед и раздвинул челюсти. Я размахнулся и изо всех сил двинул его сучком по башке. Мирмик покачнулся и, не издав ни звука, молча свалился на землю. Место сбитого моментально без шума заняли двое рыжих муравьев. Я уже приготовился их хорошенечко встретить, вдруг слышу -- сверху раздается голос Малинина: -- Юрка! Осторожней! Третий мирмик к тебе со спины заползает... Взобравшись на лист, я тремя ударами сбил трех мирмиков со стебля и крикнул: -- Малинин! Ты почему не превращаешься в человека, почему не выполняешь моего приказания? -- А я без тебя все равно не буду ни в кого превращаться! -- зашипел сверху Костин голос. -- Нет, будешь! -- заорал я, отбиваясь от наседающих на меня мирмиков и влезая на самый венчик цветка. Все! Дальше ползти было некуда. Внизу, под нами, были мирмики, вверху -- небо, посередине -- мы с Костей Малининым. -- Это почему же ты не будешь превращаться? -- заорал я на Малинина, но в это время из-за лепестка показалась рыжая голова и свирепо завращала глазами.-- Малинин, превращайся сейчас же! -- Я ударил мирмика палкой по черепу. Мирмик скрылся. -- Превращаться -- так вместе! -- сказал Малинин. Из пропасти с другой стороны опять вылезла голова мирмика. -- Вместе не успеем! -- Я кольнул муравья сучком, словно шпагой. Муравей спрятался. -- А один я не буду! -- сказал Малинин. Я размахнулся изо всех сил, чертыхнулся и съездил высунувшегося мирмика с такой силой, что сучок переломился. Мирмик полетел на землю, а у меня вместо грозной дубины остался в руках какой-то жалкий обломок. Мы отступили с Костей к самой середине ромашки. Защищаться больше было нечем, и мирмики словно догадались об этом. Четыре рыжие головы одновременно высунулись с разных сторон. Мы с Костей обнялись. -- Пропали! -- сказал Малинин.-- Прощай, Баранкин! Я даже не стал успокаивать своего лучшего друга, потому что все было похоже на то, что мы с Костей Малининым действительно пропали. Внизу были мирмики, вверху -- небо, между мирмиками и небом -- мы с Костей. Хоть бы перескочить на соседний цветок, да не допрыгнешь -- далеко... Еще можно спрыгнуть с цветка на землю, но мирмики, кишевшие в траве, только этого и ждали. А ведь сколько раз нам с Костей удавалось избегать смертельной опасности, можно сказать, чудом, но ведь удавалось! Неужели на этот раз я не найду выхода из положения, неужели нам с Костей суждено погибнуть так глупо вот здесь, на цветке ромашки, в нескольких шагах от настоящей человеческой жизни? Неужели ВСЕ, ВСЕ, что мы узнали, пережили и перечувствовали, пропадет зря?! -- Держись, Малинин! Сейчас мы покажем этим мирмикам, как погибают настоящие ребята! Я поднялся на задние лапы, чтобы встретить как полагается этих мирмиков, и ударился головой о туго натянутую под ветром паутину: она зацепилась за лепесток и болталась над цветком, словно ниточка из волшебного ковра-самолета. -- Малинин! -- заорал я на Костю, и Костя на этот раз понял меня без слов. Он шмыгнул по паутинке вверх, я -- за ним. Осталось только перекусить паутинку... И я ее перекусил. И паутинка полетела в ту минуту, когда четыре мирмика одновременно бросились на нас со всех сторон. Мирмик, целившийся откусить мне голову, только полоснул челюстями вскользь по ноге. Четыре челюсти, каждая из которых походила на капкан, щелкнули еще раз, но было уже поздно. Мы с Костей поднялись в воздух. Я взглянул вниз на поляну и не поверил своим глазам: оказывается, пока мы с Малининым отбивались на цветке от численно превосходящих сил рыжих противников, черные муравьи успели наголову разгромить мирмиков и вернулись к своим обычным занятиям. Война кончилась так же неожиданно, как и началась, и только одни раненые муравьи да носильщики трупов, утаскивавшие убитых подальше от муравейника, напоминали о том, что всего несколько минут назад на этих полянах шло самое ужасное сражение. Маленькая ниточка из паутинного ковра-самолета уносила нас с Костей все дальше и дальше от цветка в сторону муравейника. Ни ночью, ни днем Не хочу быть муравьем! -- запел я громко, во весь голос. Я хочу навеки,-- подхватил Малинин,-- Быть Человеком'.. И в это время за моей спиной раздался какой-то ужасный свист. Плотная волна воздуха толкнула меня в бок, перевернула вверх тормашками, завертела волчком и сорвала с паутинки. Кувыркнувшись несколько раз через голову, я успел заметить, как огромный стриж на всем ходу склевал Костю Малинина и взмыл в небо... Когда я понял, ч-т-о случилось, мне стало дурно, я потерял сознание и свалился без чувств на землю  * Часть пятая. БАРАНКИН, БУДЬ ЧЕЛОВЕКОМ! *  СОБЫТИЕ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ *  "Загробный" голос Не знаю, сколько времени мне пришлось пролежать без памяти в траве, наверное, очень долго, но когда память стала постепенно возращаться ко мне, я все равно продолжал валяться, словно без памяти. Я лежал и бредил. Все, что мы пережили с Костей, все-все в чудовищной непоследовательности снова мелькало перед моими глазами. Я попробовал открыть глаза, но от этого ничего не изменилось -- или вокруг была ночь, или я ослеп... Тогда я стал думать о Косте. Костя погиб, но в моей памяти он был совсем-совсем живой. Моя память, хоть ненадолго, воскресила моего лучшего друга, и от этого мне стало немного легче. И почему только этот проклятый стриж склевал не меня?.. Ведь я же втравил Костю в эту историю, и вот я живой, а Костя погиб, погиб как муравей, не успев даже превратиться в человека! Сначала эта мысль мне показалась правильной, а потом я подумал еще немного, и эта мысль мне показалась неправильной. Что значит -- Костя погиб как муравей, не успев превратиться в человека? Да Костя, в кого бы он ни превращался, он все равно по отношению ко мне оставался чело-ве-ком! И на помощь муравьям Костя бросился как человек! И меня в беде не оставил! И один без меня не захотел ни в кого превращаться! И перед мирмиками не струсил! Да если бы Эрка Кузякина видела своими глазами, как бесстрашно себя вел Костя Малинин на войне, да она бы ему одному весь номер стенной газеты посвя тила, а Алик Новиков, если бы он был муравьиным корреспондентом, да он бы на него всю пленку исщелкал. Нет, Костя Малинин все ЭТО время был человеком, и погиб он как человек. И не надо было ему шептать никаких волшебных слов, и не надо было ему желать по-настоящему превратиться в человека, потому что он уже давно превратился! Да! Костя Малинин, безусловно, превратился в человека, а я?.. Конечно, самому о себе мне трудно говорить, и вел я себя по отношению к Косте Малинкну как человек или нет, мне тяжело самому судить... Может быть, я как был муравьем, так и остался?.. Может быть... Только я тоже, честно говоря, я тоже старался не подгадить... Мне ведь тоже из-за Кости Малинина мирмики сколько раз голову чуть-чуть не оттяпали. Хорошо, что в последний раз еще промахнулись да вместо головы в лапу вцепились, а лапа до сих пор вон как болит и ноет. Верхней лапкой я осторожно погладил ту, что прокусили мирмики, и дернулся... Нет, нет, на этот раз я не лапкой гладил муравьиную лапку, а рукой, человеческой рукой я гладил ногу,-- так мне, во всяком случае, показалось... Тогда я открыл глаза и действительно увидел вместо лапы обыкновенную мальчишескую ногу. Это была моя нога, и только запекшаяся от крови царапина напоминала о том, что эта нога совсем недавно была муравьиной лапой, и руки у меня были теперь как руки, и голова... И голова на месте... Чтобы прийти окончательно в себя, я еще немного полежал в траве, потом немного посидел, а потом встал, отряхнул штаны и, спрятав руки в карманы, как человек зашагал к дому. Я шел, не глядя по сторонам, уткнувшись глазами в носки ботинок. В голове у меня шумело, все тело ныло, словно меня всего исколотили палками, а нога, покусанная мирмиками, так саднила, что на нее было больно наступать. Раз пять или шесть я натыкался на каких-то прохожих, которые каждый раз при этом мне говорили: "Под ноги надо смотреть, мальчик!" -- как будто бы я смотрел не под ноги, а по сторонам. Не помню, как я добрался до своего двора, потому что всю дорогу я шел как во сне и очнулся только тогда, когда налетел животом на калитку. ∙Не вынимая рук из карманов, я пинком распахнул дверцу, подошел к скамейке и сел. Во дворе было все по-прежнему. Все так же с акаций то и дело срывались веселые компании воробьев, над клумбой порхали бабочки, а по скамейке бегали черные муравьи. Все было на своем месте. Не было только Кости Малинина. Не было и уже не будет больше никогда. Да и самого меня тоже, пожалуй, не было, то есть вообще-то я был, но я был уже совсем какой-то не такой. Я сидел на лавочке сам не свой. Мне все казалось, что я только что вернулся из какого-то очень-очень далекого и очень опасного путешествия, в которое я отправился вместе со своим другом Костей Малининым много-много лет тому назад. Отправился вместе с Костей, а вернулся один. И теперь уж всю жизнь буду один, совсем один... Я закрыл лицо руками и заревел, заревел первый раз в своей жизни. Слезы бежали по щекам, по рукам, по шее и даже по животу. Сижу, реву, а слезы все бегут и бегут. Я даже удивился: откуда у человека может взяться столько слез? С другой стороны, если человек ни разу в жизни не ревел, то у него за все время слезы вполне могли накопиться в таком большом количестве. -- Баранкин! Ты это чего разнюнился? -- раздался совершенно неожиданно откуда-то сверху голос Кости Малинина. СОБЫТИЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТОЕ Мы существуем! -- Костя,-- сказал я, перестав всхлипывать и обливаться слезами.-- Это ты? -- Я! -- сказал голос Кости Малинина сверху, голос был глухой и далекий, словно он шел с неба. -- Ты уже... т-а-м? -- Где -- т-а-м?.. -- Ну где там, на т-о-м свете, что ли? -- На каком на т-о-м свете?.. Я на заборе, а не на том свете, чего это ты городишь?.. -- Ну что ты меня, Малинин, обманываешь? Я же сам видел, как тебя съел стриж. А раз он тебя съел, то ты не можешь сидеть на заборе. -- Кого съел стриж? Меня?.. Он тебя съел, а не меня, я своими глазами видел. -- А я тебе говорю, он тебя съел! -- Как же он меня съел, если я живой и невредимый сижу на заборе? Открой глаза и убедишься! -- "Открой"! А если я боюсь? -- Чего ты боишься? -- Я глаза открою, а ты не существуешь,-- сказал я и снова пролил целых два ручья слез. -- Хорошо,-- сказал сверху голос Кости Малинина,-- сейчас ты убедишься, существую я или не существую. Вверху что-то завозилось, зашебаршило и затем прыгнуло мне на плечи. Я свалился на землю и открыл глаза. Костя Малинин был жив, никаких сомнений и быть не могло. Он сидел на мне верхом, тузил меня кулаками и приговаривал: -- Ну как, существую я или не существую? Существую или не существую? -- Существуешь! -- заорал я, и мы вместе с Костей покатились по траве, устланной желтыми листьями.-- Костя Малинин из семейства Малининых существует!!! Уррра!!! Уррра!!! -- Значит, с-у-щ-е-с-т-в-у-е-м? -- С-у-щ-е-с-т-в-у-е-м, значит! -- А как мы с тобой существуем? -- Как люди! -- Как ч-е-л-о-в-е-к-и! -- Урра!!! -- крикнули мы на радостях в один голос и снова бросились обнимать друг друга. -- Постой! Постой! -- сказал я Косте.-- Дай-ка я на тебя посмотрю... -- Да что ты, Юрка! -- засмеялся Костя.-- Что, ты меня раньше не видел, что ли?.. -- Не видел! -- сказал я.-- Раньше я тебя не видел и ты меня тоже по-настоящему не видел... А главное, что я раньше сам себя не видел и ты сам себя не видел... И мы стали молча смотреть друг на друга. Костя смотрел на меня, а я смотрел на Костю, и не просто смотрел, а рассматривал всего, с ног до головы, рассматривал, как какое-то потрясающее чудо природы. Некоторое время я, например, тараща глаза, разглядывал Костины руки, покрытые боевыми ссадинами и царапинами. Раньше я, конечно, ни за что бы не обратил внимания ни на свои, ни на чужие руки. Руки и руки... А сейчас я не мог оторвать от них глаз. Вот это да! Это вам не какая-нибудь муравьиная лапка или воробьиное крылышко! Вы тоже никогда не обращали внимания на свои руки? Нет, из ребят, может быть, кто и обращал внимание, а девчонки определенно обращают внимание только на свое лицо. А голова!.. Я на свою голову тоже раньше не обращал особенного внимания. Голова и голова... Есть на плечах, и ладно! Нахлобучишь кепку -- и хорошо! Пофантазируешь -- и довольно! А теперь, теперь... После всего-всего, что я пережил, уж я-то точно знал, что если руки человека -- это чудо, то уж го-ло-ва -- это самое расчудесное чудо из всех расчудесных чудес. Даже голова Веньки Смирнова -- это тоже чудо. Только он еще не знает об этом, а во-вторых, не умеет этим чудом пользоваться. А таких, как Венька, на земном шаре может, наверное, много человек набраться. И в Америке есть свой Венька Смирнов, и во Франции, и в Англии... И везде есть такие ребята, которые ни о чем не думают, и такие, которые думают совсем не о том, о чем надо думать,-- такие тоже есть. Например, я и Костя Малинин! Но теперь-то я точно знаю, отчего это все происходит: оттого, что не все ребята знают о том, как это замечательно интересно -- думать вообще и особенно думать о том, о чем нужно думать. Думать и соображать! И опять же не как-нибудь, так, инстинктивно, как говорится, по-муравьиному, а по-настоящему думать -- по-че-ло-ве-че-ски!!! Не знаю, сколько бы еще времени просидели мы с Костей вот так на траве, думая об одном и том же... Мне Костя, конечно, не говорил, но я готов был дать голову на отсечение, я чувствовал, я слышал, честное слово, слышал, что Костя Малинин думает слово в слово о том же, о чем думаю я, но только в самый разгар наших размышлений с дерева на спину мне прыгнуло что-то пушистое и так вцепилось сквозь рубашку в искусанное муравьями, исклеванное воробьями тело, что я чуть не заорал. -- Муська! -- закричал обрадованно Костя Малинин. Конечно, это была она -- наша Муська, та самая Муська, которая два раза хотела меня съесть, когда я еще был воробьем. -- Ага, Муська! -- закричал я, отдирая Муську от своей спины.-- Вот я сейчас с тобой за ВСЕ и рассчитаюсь! Муська! -- Я хотел схватить ее за ухо, но мне помешал это сделать Костя Малинин. -- Ладно, Баранкин! -- сказал Костя.-- Прости ее на радостях, раз уж все кончилось хорошо!.. И здесь Костя, видно, так снова обрадовался, что все кончилось так хорошо и даже замечательно, что бросился на меня и стал обнимать изо всех сил. Потом я от радости обнял скамейку, ту самую скамейку, на которой мы сидели еще Т-О-Г-Д-А, потом я обнял забор, который стоял возле березы, а потом мы вместе с Костей обняли березу, ту самую березу, под которой стояла та самая скамейка, на которой мне первый раз в жизни пришла в голову мысль, что я, видите ли, устал быть человеком... -- Я их по всем дворам разыскиваю, а они с деревьями обнимаются! -- крикнул Мишка Яковлев с велосипеда, влетая с Аликом неожиданно на своей машине во двор. Потом за ними показались Зинка Фокина, Эра Кузякина и все остальные. -- Мишка! -- крикнули мы с Костей в один голос, набрасываясь на Яковлева с двух сторон и заключая его в свои объятия. От неожиданности Мишка выпустил руль, и мы свалились на землю. Я и Костя продолжали обнимать и целовать Мишку Яковлева и Алика Новикова. -- Да вы что, ребята? Вы с ума сошли? Мы же вчера только виделись! Ребята! Да что это вы, как девчонки прямо! -- отбивались от нас и Алик и Мишка. -- Алик и Мишка! -- сказал Костя Малинин со слезами на глазах, чмокая Яковлева в ухо.-- А что здесь, без нас было!.. -- Что было? Где было? -- насторожился Алик. -- Что б-ы-л-о, т-о п-р-о-ш-л-о,-- сказал я и так при этом посмотрел на Костю Малинина, что тот прикусил язык. В это время нас окружили девчонки из нашего класса. -- Их, конечно, по всему городу ищут,-- сказала Эра Кузякина,-- а они, конечно, на траве валяются!.. -- Баранкин! -- сказала Зина Фокина.-- Вы намерены, в конце концов, заниматься или нет? -- Зиночка! -- сказал я.-- Зиночка! -- повторил я.-- Если бы ты знала, Зиночка, к-а-к мы с Костей намерены з-а-н-и-м-а-т-ь-с-я! -- И заниматься, и работать! -- сказал Костя и взял из рук Эры Кузякиной лопату. А я взял лопату у Зины Фокиной. -- Баранкин! -- сказала Эра.-- А почему у вас с Костей вид какой-то ненормальный? И поведение тоже...-- добавила она. -- Потому что потому!..-- закричал я. -- Ну, пошли,-- сказал Мишка,-- а то и так сколько времени зря потеряли!.. -- Минуточку! -- сказал я.-- Ребята!.. Я должен вам всем сказать, что ЧЕЛОВЕК -- ЭТО ЗВУЧИТ! -- Баранкин! -- сказала Эра.-- Ты говоришь неправильно! Нужно говорить: "Человек -- это звучит гордо!" -- Ладно, Эрка! -- сказал я.-- Мы-то теперь уж получше твоего знаем, как звучит че-ло-век! Верно, махаон?.. То есть верно, Малинин? -- Верно, Баранкин! После этих слов мы с Костей снова сдавили Мишку с двух сторон в своих объятиях. -- Ну,-- сказал торжественно Костя Малинин мне и Мишке,-- поползли, значит? С этими словами он на глазах у всех стал вдруг опускаться на четвереньки. Хорошо, что я успел вовремя схватить его за шиворот. -- Куда поползли? -- спросил Мишка.-- Почему поползли? -- Ну вот! -- закричала Эрка Кузякина.-- Они опять за какие-то свои штучки принимаются!.. -- Малинин! -- сказал я грозно вслух. И затем так же грозно изобразил на лице, чтобы он выбросил сейчас же из головы свои старые муравьиные замашки. -- Я хотел сказать: по-ле-те-ли! -- сказал Костя и начал уже было махать одной рукой, словно крылом махаона. Хорошо, что я и на этот раз успел схватить его за руку. Все, конечно, опять стали на нас смотреть, как на ненормальных. А я? Разве я мог им что-нибудь объяснить? Поэтому я крепко-накрепко сжал Костину руку и сказал многозначительно. -- М-а-л-и-н-и-н!..-- сказал я.-- Чвик! Вычвик! То есть... -- Выдох! -- сказал Костя Малинин.-- Вдох-ох-ох! И пусть ребята, как всегда, нас не поняли, но Малинин меня понял! И я его понял! И больше мы не сказали ни слова, потому что мы все втроем (я! Костя! и Мишка!) полетели заниматься. То есть мы не полетели, конечно, мы, конечно, побежали, но вместе с тем и как бы полетели. На лестничной площадке я совершенно неожиданно столкнулся носом к носу с Венькой Смирновым. Помните его? Он еще стрелял в нас с Костей из рогатки, когда мы были воробьями. А когда были бабочками, то он нам хотел крылья оборвать!.. А когда были муравьями, то он муравейник наш разрушил!.. -- Приветик! -- сказал Венька, щурясь и прыгая сразу через две ступеньки вниз. Я успел схватить его за рубаху и остановить. -- Ты чего? -- спросил Венька. -- Вот чего! -- сказал я, притягивая Веньку к себе и давая ему подзатыльник. -- За что? -- спросил, щурясь, Венька. -- Не будешь в другой раз стрелять в меня из рогатки! -- Когда я стрелял в тебя из рогатки? -- Когда я сидел вон на той ветке! -- Я показал рукой в окно на тот самый тополь, с которого меня и Костю чуть-чуть не сбил Венька из своей катапульты. -- Когда ты сидел на той ветке? Что ты городишь, Баранкин, какую-то чепуху?.. -- Чеп-чеп-чепуху, говоришь? А двух воробьев на тополе помнишь? Венька сощурился, соображая, как лучше ответить на мой вопрос. -- А это тебе за бабочек! Чтобы ты нам, то есть им, в следующий раз крылья не обрывал!.. А это за муравьев, чтоб лопатой в муравейник не тыкал... Я дал Веньке два раза по шее, выхватил из его кармана рогатку с оптическим прицелом, сломал ее и бросился догонять Мишку с Костей. -- Баранкин! -- донесся до меня снизу Венькин голос. -- Что тебе? -- А я так ничего и не понял все равно! -- Станешь ч-е-л-о-в-е-к-о-м, тогда в-с-е п-о-йм-е-ш-ь! -- крикнул я, перегнувшись через перила. СОБЫТИЕ ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЕ Я хочу навеки быть человеком! В этот день мы занимались с Яковлевым, наверное, часа четыре подряд. Когда Мишка в самый разгар занятий спросил нас: "Ребята, а вы не устали? Может, хотите отдохнуть?"--мы с Костей в один голос закричали на Мишку: "Нет, нет! Мы не устали! Что ты? Какой еще там отдых! Ты давай не отлынивай, Яковлев!" -- "Я не отлыниваю",-- сказал пораженный Мишка и стал объяснять нам следующую задачу, потом он повторил с нами пройденное, потом объяснил еще одну задачу, потом устроил нам с Костей небольшой экзамен, потом он положил голову на стол и сказал хриплым шепотом, что больше он с нами заниматься не может, потому что он уже сорвал голос и вообще совершенно выбился из сил. Тогда мы взяли лопаты и пошли с Мишкой в сад сажать деревья. Физический труд -- лучший отдых после умственного напряжения. Когда мы выбежали во двор, то увидели Алика. Он все это время сидел на лавочке и караулил, чтобы мы не сбежали. Вот чудак! Узнав, что мы добровольно идем работать в сад, он вытаращил глаза и побежал следом за нами, щелкая на ходу фотоаппаратом. В саду нам сажать ничего не пришлось -- все деревья были посажены. Тогда мы стали их поливать, а Алик опять все время таращил на нас глаза и щелкал фотоаппаратом. Потом мы вернулись опять ко мне домой и занимались до тех пор, пока и Мишка и Костя не устали окончательно. Когда Яковлев и Малинин разошлись по домам, я все еще продолжал сидеть над учебниками и заниматься самостоятельно. Самостоятельно я занимался до тех пор, пока не заснул за столом. Как я очутился в постели, я не помню, наверное, в постель меня перенес отец. Зато проснулся я на следующее утро сам, и так рано, что все еще спали. Я с-а-м застелил аккуратно постель, тихо позавтракал, собрал учебники, на цыпочках вышел из дома и побежал в школу. Сегодня я должен был, я был о-б-я-з-а-н прийти с-е-г-о-д-н-я в школу самым п-е-р-в-ы-м! Так я и сделал. Я явился в школу тогда, когда все мои одноклассники еще крепко спали в постелях -- и Зинка Фокина, и Мишка Яковлев, и Алик Новиков, и Костя Малинин,-- ну, этот-то, наверное, спит без задних ног! Один я из всего класса не спал. И не только не спал, а уже был в школе часа за два до начала занятий. Так рано, вероятно, еще ни один ученик в жизни не приходил в школу. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что по противоположной дорожке к школьному крыльцу за кустами сирени тоже крадется чья-то фигура. Я остановился. Фигура тоже остановилась. Я сделал три шага к школе, и фигура тоже сделала три шага. Я стал подкрадываться к входной лестнице, и фигура стала подкрадываться. Я высунулся из-за куста, и фигура тоже высунула свою физиономию. Мы долго молча смотрели друг на друга, наконец мне надоело молчать. -- Малинин! -- сказал я. -- Ну? -- Ты чего это так рано заявился в школу? -- А ты? -- Я т-а-к п-р-о-с-т-о... А ты? -- И я т-а-к п-р-о-с-т-о... -- Понятно! -- сказали мы вместе. Тихо, стараясь не шуметь, мы с Костей поднялись одновременно по каменной лестнице и приникли лицами к холодному и мокрому от росы дверному стеклу и стали молча ждать, когда нас пустят в н-а-ш-у ш-к-о-л-у. Мы стояли молча, не глядя друг на друга, стояли и просто ждали, даже не подозревая, что ровно через два часа начнутся такие удивительные события, события, которые потрясут не только весь наш класс, но и всю школу. Во-первых. Ровно через два часа и десять минут меня вызовет к доске Нина Николаевна, и я буду ей рассказывать все, что я знаю о жизни бабочек. И Нина Николаевна мне скажет: "Юра Баранкин! Жизнь бабочек ты знаешь очень хорошо. Садись! Молодец! Когда ты отвечал, мне даже показалось, что у тебя за спиной выросли крылья!.." После этих слов весь класс так и покатится от смеха, и только мы с Костей не улыбнемся и будем сидеть за партой серьезные-пресерьезные. Во-вторых. Через два дня мы с Малининым Костей исправим по геометрии двойки на четверки. В-третьих. Через три дня Зинка Фокина заявит во всеуслышание, что будто бы мы с Костей, по ее мнению, заболели какой-то загадочной болезнью и что это у нас, вероятно, скоро пройдет. В-четвертых. Еще через несколько дней Зинка Фокина вдруг почему-то перестанет при каждом удобном случае говорить мне: "Баранкин, будь человеком!" В-пятых. Дней через пятнадцать мой отец будет, как всегда, проверять мой дневник, и первый раз за всю жизнь он при этом ничего мне не скажет и только удивленно пожмет плечами и молча переглянется с мамой. В-шестых. Ровно через месяц директор нашей школы Василий Васильевич Туркин... Впрочем, об этом, пожалуй, говорить еще рано, ведь это случится через месяц, а сейчас еще прошло только десять минут, всего десять минут, как мы стоим с Костей на школьном крыльце, просто стоим и ждем, когда же наконец-то откроется дверь и нас пустят в школу, в н-а-ш-у ш-к-о-л-у.