як вызывал ссору. Даже веселый Андруш чуть что взрывался как порох. Когда Крабат, шутки ради, сбил снежком шапку у него с головы, Андруш кинулся на него с кулаками, еще минута -- и вздул бы почем зря. Но Тонда подскочил к ним и рознял. -- Нет, как обнаглел! -- не мог успокоиться Андруш. -- Молоко на губах не обсохло, а туда же! Погоди, я тебе устрою выволочку! Один лишь Тонда был по-прежнему приветлив и дружелюбен. Но только Крабату казалось, что он становится все печальнее, хоть и не хочет этого показывать. "Может, от тоски по своей девушке?" -- думал Крабат. И вновь ему невольно вспоминалась Певунья. Лучше бы, конечно, забыть о ней насовсем. Но как забыть? Пришло Рождество. Но у подмастерьев были обычные трудовые будни. Понуро выполняли они привычную работу. Крабату захотелось хоть как-то их подбодрить. Он принес из лесу еловых веток, поставил на стол. Но ничего хорошего из этой затеи не получилось. Придя к ужину и увидев елку, парни рассвирепели. -- Что это? -- крикнул Сташко. -- Убрать этот хлам! -- Убрать! Убрать! -- раздалось со всех сторон. Даже Михал и Мертен стали громко ругаться. -- Кто притащил, тот пусть и выносит! -- заявил Кито. -- И побыстрее! -- угрожающе добавил Ханцо. Крабат начал было оправдываться, но Петар перебил его. -- Прочь! -- процедил он сквозь зубы. -- А не то отведаешь палки! Крабат вынес ветки из кухни, так ничего и не поняв. Он все думал и думал об этом. Почему они разозлились? Ну что такого он сделал? А может, ничего и не случилось, просто в последнее время все злятся и ссорятся по пустякам. И все-таки странно -- раньше ему не давали понять, что он младший, а теперь, с наступлением зимы, все его без конца шпыняют. Неужто так и будет во все время учения? Еще два полных года... Крабат спросил Тонду, что с парнями. -- Боятся они, -- коротко ответил Тонда. -- Чего боятся? -- Не могу говорить об этом. Скоро сам узнаешь. -- А ты, Тонда? Ты тоже боишься? -- Больше, чем ты думаешь. В ночь под Новый год спать отправились раньше обычного. Мастера весь день не было видно. Может, как это бывало не раз, он засел в Черной комнате или разъезжает в санях по снежным дорогам. Никто о нем и не вспоминал. -- Спокойной ночи! -- пожелал подмастерьям Крабат, как и полагается ученику. Но сегодня и это оказалось не к месту. -- Заткнись! -- гаркнул Петар, а Лышко запустил в него башмаком. -- Оставьте парня в покое! -- сказал Тонда. -- А ты, Крабат, ложись и спи! Тонда укрыл его одеялом, положил ему руку на лоб. -- Засыпай, Крабат. И будь счастлив в Новом году! Обычно Крабат крепко спал всю ночь напролет, пока не разбудят. Но сегодня, примерно в полночь, проснулся, хотя никто его не будил. Странно! Горела лампа. Парни, как ему показалось, бодрствовали, но лежали на нарах. -- А что... Тонды нет? -- спросил Крабат. Кто-то положил ему руку на плечо. Юро! -- Нет. Ты же видишь, его постель пуста. Ложись и постарайся уснуть! Утром Крабат увидел Тонду. Уткнувшись лицом в пол, лежал он внизу у лестницы. Крабат не мог поверить, что Тонда умер. С плачем кинулся он к нему: -- Скажи что-нибудь, Тонда! Ну скажи! -- Встань, Крабат! -- позвал его Михал. -- И не плачь, слышишь, не плачь! Слезами тут не поможешь! -- Что с ним случилось? -- не унимался Крабат. Михал промолчал. -- Наверное, в темноте... Споткнулся... -- Может быть... Крабат никак не мог прийти в себя. Пришлось Андрушу и Сташко отвести его наверх. -- Оставайся здесь! Внизу ты будешь только путаться под ногами! Крабат присел на край постели. Что же дальше? Что дальше?.. После полудня еловый гроб вынесли из дверей мельницы и направились к Пустоши. Там и похоронили.  * ГОД ВТОРОЙ *  ПО УСТАВУ ГИЛЬДИИ МЕЛЬНИКОВ Мастер пропадал где-то и в последующие дни. В его отсутствие мельница стояла. Подмастерья то валялись на нарах, то жались к теплой печке. Ели мало, разговаривали неохотно. На постели Тонды, чистая, аккуратно сложенная, лежала одежда -- брюки, рубашка, куртка, пояс, передник, сверху шапка. Юро принес вещи под вечер первого новогоднего дня. Парни старались не смотреть в ту сторону. Крабат грустил по-прежнему, чувствовал себя одиноким и покинутым. Тонда ушел из жизни не случайно, это все чаще приходило ему в голову. Все тут что-то таят от него. Но что? Почему Тонда ему ничего не рассказал? Вопросы, вопросы, вопросы... Да и безделье его угнетало -- целый день слоняйся без толку... Хоть бы уж работа какая!.. Один Юро был прежним. Трудился весь день как заведенный: топил печи, готовил, заботился, чтобы еда вовремя была на столе. Правда, зачастую она оставалась нетронутой. Как-то утром Крабат столкнулся с Юро в сенях. -- Хочешь помочь? -- спросил Юро. -- Наколи мне щепок для растопки! -- Ладно! Крабат вошел в кухню. У печки лежала вязанка сухих сосновых дров. Юро направился было к шкафу достать нож, но Крабат сказал, что у него есть свой. -- Тем лучше! Только смотри не порежься! Крабат вынул нож. Казалось, от него исходит живительная сила. Впервые после новогодней ночи он почувствовал уверенность в себе. Неслышно подошел Юро, заглянул через плечо. -- Ай да нож!.. А раньше я его у тебя не видел. -- Подарок... -- От девушки? -- Нет! От друга. Лучше его нет на всем белом свете! Никогда у меня такого больше не будет! -- Ты уверен? -- Да, уж в этом-то я уверен. После смерти Тонды подмастерья решили выбрать старшим Ханцо. Тот согласился. Мастер все где-то пропадал. Так прошла неделя. Вечером, когда уже укладывались спать и Крабат собирался было задуть фонарь, дверь вдруг распахнулась. На пороге стоял Мастер. Окинул взглядом комнату, но отсутствия Тонды словно бы не заметил. -- За работу! Повернулся и исчез до утра. Отбросив одеяла, парни вскочили, начали поспешно одеваться. -- Быстрее! -- торопил Ханцо. -- Мастер ждать не любит! Вы ведь знаете! Петар и Сташко кинулись к шлюзам. Остальные -- за мешками с зерном. Как только с шумом и грохотом заработала мельница, у всех отлегло от сердца. Мельница мелет! Жизнь продолжается... В полночь работа закончилась. Можно было идти спать. Поднявшись на чердак, они вдруг увидели: на месте Тонды кто-то спит! Хилый, бледный парнишка, узкоплечий, с рыжим чубом. Они окружили постель и нечаянно разбудили спящего, так же, как тогда, год назад, разбудили Крабата. Как и Крабат, при виде одиннадцати призраков с лицом и руками, обсыпанными мукой, Рыжий испугался. -- Не бойся! -- успокоил его Михал. -- Мы -- подмастерья. Нас тебе нечего страшиться! Как тебя звать? -- Витко. А тебя? -- Михал. А это -- Ханцо, наш Старшой. Это -- мой двоюродный брат Мертен, а это Юро... Утром Витко спустился к завтраку в одежде Тонды. Она пришлась ему впору. Паренек не расспрашивал, чьи это вещи. И хорошо, Крабату было так легче. Вечером новый ученик, намаявшись за день с мучной пылью, уснул как убитый. А подмастерьям было приказано явиться в Черную комнату, прихватив с собой Крабата. Мастер в черном плаще сидел за столом, на котором горели две свечи. Между ними лежали его тесак и треуголка, тоже черного цвета. -- Я велел вам сюда прийти, как того требует устав гильдии Мельников, -- сказал он, когда все собрались. -- Среди вас есть ученик? Выйди вперед! Крабат поначалу не понял, что речь идет о нем. Но Петар подтолкнул его в бок, он спохватился и вышел. -- Твое имя? -- Крабат. -- Кто поручится? -- Я! -- Ханцо вышел вперед и встал рядом с Крабатом. -- Я ручаюсь за этого парня и за его имя. -- Один не в счет! -- возразил Мастер. -- И я, -- Михал встал по другую руку Крабата. -- Один да один -- пара. Двоих поручителей хватит. Я ручаюсь за этого парня и за его имя. Мастер и два поручителя вели разговор по особому ритуалу. Мастер спрашивал, где, когда, хорошо ли ученик Крабат освоил мукомольное дело. Они утверждали, что он уже овладел всеми тайнами ремесла. -- Вы можете за это поручиться? -- Можем. -- Раз так, то, согласно уставу гильдии Мельников, мы переводим ученика Крабата в подмастерья. В подмастерья? Крабат подумал, что ослышался. Неужто его ученичество уже окончилось -- сегодня, спустя лишь год? Мастер поднялся, надел треуголку. Взяв тесак, подошел к Крабату. Притрагиваясь тесаком к его голове и плечам, произнес: -- По уставу гильдии Мельников, я твой Учитель и Мастер, в присутствии всех подмастерьев объявляю: ты больше не ученик. Теперь ты равный среди равных, подмастерье среди подмастерьев! С этими словами он вручил Крабату тесак, чтобы тот носил его за поясом, как и все остальные подмастерья. С тем и отпустил, Крабат был поражен. Чего-чего, а этого он никак не ожидал. Комнату Мастера он покинул последним. В сенях на него вдруг набросили мешок, схватили за руки, за ноги. -- Тащи молоть! -- Крабат узнал голос Андруша. Он попытался вырваться. Да не тут-то было! С шумом и хохотом парни подтащили свою ношу к жерновам, опустили на мучной ларь, принялись мять да валять. -- Уж мы из тебя подмастерье сделаем! -- кричал Андруш. -- Подмастерье без сучка, без задоринки! Они катали Крабата как тесто, пихали, мяли, тузили кулаками. Раз кто-то сильно стукнул его по голове. -- Прекрати, Лышко! Нам его перемолоть надо, а не пришибить! -- Это был голос Ханцо. Когда Крабата оставили в покое, он и вправду чувствовал себя так, словно побывал между жерновами. Петар снял мешок, а Сташко высыпал Крабату на голову горсть муки. -- Он перемолот, братья! -- возвестил Андруш. -- Теперь он -- подмастерье до мозга костей! И нам за него не стыдно! -- Ура! -- закричали Петар и Сташко. Они с Андрушем были здесь заводилами. -- Ура! Качать его! Крабата опять схватили за руки и за ноги. Парни подбрасывали его и ловили, подбрасывали и ловили, подбрасывали и ловили... Потом послали Юро в погреб за вином. Крабат чокнулся со всеми. -- За твое здоровье, брат! И за счастье! -- За здоровье и счастье, брат! Пока подмастерья веселились, Крабат отошел в сторонку и сел на ворох пустых мешков. Голова гудела, да и не диво -- не мало он испытал в этот вечер! Подошел Михал, сел рядом. -- Кажется, тебе не все ясно, Крабат? -- Нет, не все. Как мог Мастер произвести меня в подмастерья? Разве мое учение окончилось? -- Первый год на мельнице в Козельбрухе идет за три, -- объяснил Михал. -- Со времени твоего прихода сюда ты здорово повзрослел, Крабат! На три года! -- Разве так бывает? -- Бывает! Здесь, на мельнице, как ты, наверно, уже заметил, много чего бывает! МЯГКАЯ ЗИМА Как зима началась, такой и оставалась -- снежной и мягкой. В этот год со шлюзами не было особых хлопот. Лед быстро таял, а если и держался, то скалывать его не составляло труда. Но снег выпадал обильный. Уборка его теперь пала на плечи новичка, и тот с ней едва справлялся. Когда Крабат смотрел на худенького, шмыгающего носом Витко, он понимал, что Михал сказал тогда правду о трех годах. Да он ведь и сам мог бы это давно заметить по своему росту, по голосу, по прибывающей силе. Как-то в начале зимы он обнаружил даже легкий пушок у себя на щеках и подбородке. Мысли о Тонде не покидали его. Дважды пытался он сходить к нему на могилу, но не удалось: слишком много снега выпало в Козельбрухе, не пробраться. Все же он решил при малейшей возможности попытаться еще раз. И тут ему приснился сон. / ...Весна. Снег растаял, ветер высушил лужи. Крабат идет по Козельбруху. День или ночь? Сияет луна и светит солнце. Вот-вот будет Пустошь. И вдруг он заметил какую-то фигуру, выплывающую из тумана. Нет, она удаляется. Может, это Тонда?.. "Тонда, остановись! Это я -- Крабат!" Фигура колеблется, но уходит. Крабат бросается вслед. "Остановись, Тонда!" Крабат бежит изо всех сил. Расстояние сокращается. "Тонда!" Еще несколько шагов, и он -- у канавы. Канава глубокая и широкая. Ни мостика, ни досочки, чтобы ее перейти, за ней -- Тонда, Крабат видит его спину. "Почему ты убегаешь от меня, Тонда?" "Я не убегаю. Ты ведь знаешь, я на том берегу. А ты оставайся на этом!" "Повернись хоть ко мне лицом!" "Я не могу оглянуться. Крабат. Мне нельзя смотреть назад! Но я слышу. И могу ответить тебе на три вопроса. Спрашивай, если хочешь!" Вопросы давно его жгут. "Кто повинен в твоей смерти, Тонда?" "Больше всего я сам". "А кто еще?" "Узнаешь, если будешь смотреть в оба. Теперь последний вопрос". Многое хочется узнать... Крабат думает. "С тех пор как тебя не стало, у меня нет друга. Я так одинок! Кому я могу довериться?" Тонда и теперь не глядит на него. "Иди домой. Ты можешь полностью доверять тому, кто первый окликнет тебя по имени. И еще вот что на прощание. Ничего, что ты не приходишь на могилу. Я знаю, ты всегда думаешь обо мне. Это важнее!" Медленно поднимает он руку в знак прощания и исчезает в тумане. "Тонда! Тонда! Не уходи!" И вдруг он слышит свое имя: -- Крабат! Проснись! -- Крабат! / Михал и Юро стоят у его постели. Крабат никак не поймет, спит он или уже проснулся. -- Кто меня звал? -- Мы, -- отвечает Юро. -- Слышал бы ты, как ты кричал во сне! -- Я? -- Крабат удивлен. -- У тебя жар? -- Михал берет его за руку. -- Нет! Мне приснился сон... -- И тут он поспешно спрашивает. -- Кто из вас позвал меня первый? Скажите! Мне это надо знать! Михал и Юро отвечают, что не обратили внимания. -- Но в другой раз, -- добавляет Юро, -- посчитаемся, кому будить, чтобы уж не сомневаться! Крабат уверен, что Михал позвал его первым. Юро, конечно, хороший парень, добрый, заботливый. Но все-таки он глуповат. Ну да, Тонда имел в виду Михала! С тех пор всегда, когда ему нужен был совет, Крабат обращался к Михалу. Кое в чем Михал походил на Тонду. Крабат догадывался, что он потихоньку помогает новенькому Витко, так же, как прошлой зимой Тонда помогал Крабату, -- иногда он видел их вместе. Юро тоже помогал постоянно голодному ученику: "Ешь, парнишка, ешь побольше, станешь большим и сильным! А то ведь что это -- кожа да кости!" Вскоре опять поехали в лес. Шестеро подмастерьев, среди них и Крабат, должны были перевезти на мельницу поваленные прошлой зимой деревья. При таком обилии снега -- нелегкая работа. Провозились целую неделю, чтобы расчистить дорогу до места повала, хоть и трудились в поте лица. Один Андруш никак не мог взять в толк -- к чему так усердствовать. Заботился лишь о том, чтобы не замерзнуть. "Кто мерзнет за работой, осел, -- объяснял он, -- а кто потеет, дурак!" Февраль на дворе, а днем было так тепло, что все возвращались из лесу в мокрых сапогах. Вечером сапоги приходилось смазывать жиром, и жир втирать, чтобы они не заскорузли у печки. Все это делали сами, только Лышко всякий раз заставлял Витко возиться со своими сапогами. Когда Михал это заметил, Лышко пришлось держать ответ перед парнями. Но это не произвело на него ни малейшего впечатления. -- Да что тут такого? Сапоги мокрые, а ученик на то и есть, чтобы работать. -- Не на тебя! -- взорвался Михал. -- Ах так! Не суй нос не в свое дело! Ты тут Старшой? -- Нет. Но уверен, что Ханцо со мной согласен. Так что сам теперь возись со своими сапогами. А не то пеняй на себя! И никто меня не осудит! Я предупредил тебя, Лышко! Однако досталось вовсе не Лышко. В пятницу вечером, когда подмастерья, обернувшись воронами, опустились на жердь в Черной комнате, Мастер объявил: до него дошло, что кто-то из них потихоньку облегчает работу новому ученику. А всем им известно, что это строго-настрого запрещено. Поэтому виновный понесет наказание. С этими словами Мастер повернулся к Михалу. -- Как ты посмел помогать мальчишке! Отвечай! -- Мне жаль его, Мастер! Работа, которую ты ему поручаешь, слишком тяжела! -- Ты находишь? -- Да! -- Тогда слушай меня внимательно! -- Мельник вскочил, оперся обеими руками о Корактор. -- Кому я что поручаю -- не твое дело. Не забывай, что я -- Мастер! А тебе я преподам урок -- будешь помнить всю жизнь! Все остальные -- кыш! Кыш! Он выгнал воронов, остался с Михалом наедине, запер дверь. До полуночи слышался шум и отчаянное карканье, наконец Михал поднялся на чердак бледный и растерзанный. -- Что он с тобой сделал? -- кинулся к нему Мертен. Михал только головой покачал. -- Оставьте меня! Подмастерья догадывались, кто выдал Михала. На другой день стали советоваться, как отплатить Лышко. -- Вытащим его из постели и устроим темную! -- предложил Андруш. -- Каждый припасет палку, -- добавил Мертен. -- Обрежем волосы и вымажем сажей! -- буркнул Ханцо. Михал сидел в углу молча. -- Скажи и ты что-нибудь! -- подскочил к нему Сташко. -- Ведь это тебя он продал! -- Ладно! Я скажу! Михал подождал, пока все замолчали. Тихо, спокойно начал говорить, как говорил бы Тонда: -- То, что сделал Лышко, подло! Но то, что предлагаете вы, не лучше. Я понимаю -- чего не скажешь в гневе. Ну, а теперь уймитесь. Пошумели и хватит. Не заставляйте меня за вас краснеть. НАД ПОЛЯМИ, НАД ЛЕСАМИ... Парни не вздули Лышко, но стали его избегать. Никто не разговаривал с ним, не отвечал, если тот что спросит. Суп и кашу Юро подавал ему отдельно -- кто же станет есть из одной миски с подлецом? Крабат считал это правильным. Кто выдает своих товарищей, тому платят презрением! В новолунье, когда прибыл со своей повозкой Незнакомец с петушиным пером, Мастер снова таскал мешки вместе с подмастерьями. Старался изо всех сил, будто хотел показать, что значит работать засучив рукава. А может, выслуживался перед своим Господином? Но чаще всего в эти зимние дни он был в отъезде. Выезжал то верхом, то в санях. Подмастерья не задумывались, по каким таким делам он разъезжает. Им-то какое дело! Как-то вечером Мастер велел запрячь коляску, да побыстрее! Он торопится по важному делу. Снег вдруг растаял, шел проливной дождь. Парни радовались, что можно не выходить из дому, посидеть в тепле. Крабат помог Петару запрячь гнедых. Когда все было готово, Петар побежал доложить, а Крабат вывел упряжку за ворота. Из-за сильного дождя ему пришлось накинуть на голову попону. Мастеру он тоже приготовил две попоны -- ведь предстояло ехать в открытой коляске. Освещаемый фонарем Петара, Мастер спустился с крыльца. В широком плаще, в черной треуголке, на сапогах позвякивают шпоры, из-под оттопыренного плаща выглядывает шпага. "Ну и дела, -- подумал Крабат. -- И куда его только несет в такую погоду?" Мастер уселся на козлы, закутался в полоны, как бы между прочим спросил: -- Хочешь поехать со мной? -- Я? -- Тебе ведь не терпится узнать, зачем я еду! Любопытство оказалось сильнее страха вымокнуть под дождем. И вот Крабат уже наверху, рядом с мельником. -- А ну-ка покажи, умеешь ли ты править! -- Мастер протянул ему кнут и вожжи. -- Через час нам надо быть в Дрездене! -- В Дрездене? Через час?! -- Крабату показалось, что он ослышался. -- Ладно! Поехали! Тронулись. Выехали на ухабистую лесную дорогу. Темно, ни зги не видно. -- Быстрее! -- приказал Мастер. -- Ты что, не можешь быстрее? -- Мы опрокинемся! -- Глупости! Дай-ка сюда! Мастер взялся править сам. Да как! Кнут так и свистит! Мгновение... и выбрались из лесу. Вот уже и Каменец. Крабат сидит не дыша -- только бы удержаться! Ветер норовит сдуть с сиденья, дождь хлещет в лицо! Попали в полосу тумана. Он окутал коляску плотной пеленой. Но ненадолго. Вот уже головы лошадей вынырнули, а вот и спины, крупы, бабки. Гнедые топчут туман копытами, несутся как ветер все дальше и дальше. Дождь перестал, светит луна. Клубы тумана ползут над землей, она кажется серебристо-белой, заснеженной. Наверно, они скачут по лугам. Но почему же тогда не слышно ни стука копыт, ни скрипа колес? Вот и тряска прекратилась. Крабату кажется, что они катят по ковру. Лошади несут коляску мягко и упруго. Не езда, а одно удовольствие -- под луной, по широкой равнине! Вдруг толчок! Коляска качнулась и затрещала. Наткнулись на пень? На валун? Может, сломалось дышло, отвалилось колесо?.. -- Я посмотрю!.. Крабат спустил было ногу на подножку, но Мастер тут же схватил его за шиворот, отбросил на сиденье. -- Сиди! -- Он указал пальцем вниз. Туман вдруг прорвался. Крабат просто глазам своим не поверил: внизу, в глубине, коньки каких-то крыш, кресты, освещенные луной... Кладбище?.. -- Мы застряли на колокольне. Осторожнее, а то свалишься! -- Мастер дернул поводья, хлестнул кнутом. -- Вперед! Рывок... и коляска летит дальше. Теперь они едут без происшествий, молча, стремительно, покачиваясь на поблескивающих под луной облаках. "А я ведь принял их за туман! -- думает Крабат. -- Экий простофиля..." Часы на кафедральном соборе пробили полдесятого, когда Мастер с Крабатом прибыли в Дрезден. Коляска с грохотом опустилась на мощеную площадь перед дворцом. Конюший бросился к коням, подхватил поводья. -- Как всегда, господин? -- Глупый вопрос! Мастер бросил конюшему монету, спрыгнул с сиденья, приказал Крабату следовать за ним во дворец. Взбежали по лестнице, ведущей к порталу. Наверху путь им преградил высоченный офицер. Через плечо -- широкая лента, в сверкающем нагруднике отражается луна. -- Пароль? Мастер просто-напросто отстранил его и прошел. Офицер схватился было за шпагу, хотел вытащить ее из ножен. Не тут-то было! Щелкнув пальцами, Мастер пригвоздил его к месту. Окаменевший, неподвижный Верзила так и остался стоять, вытаращив глаза и опустив руку на эфес шпаги. -- Идем! Он тут, видно, новенький! Они поднялись наверх по мраморной лестнице, быстрым шагом двинулись дальше. Мелькали залы, зеркала, ряды окон с тяжелыми, расшитыми золотом портьерами. Стража и лакеи, судя по всему, знали Мастера. Никто их не задерживал, не задавал вопросов. Молча сторонились, кланялись, пропускали. Крабат шел, точно во сне. Красота и великолепие дворца его ошеломили. А он-то хорош! В грязной старой куртке! Весь в муке... Наверно, лакеи переглядываются да посмеиваются, а стражники за его спиной презрительно морщат нос! Он стал сбиваться с шага, споткнулся... Что это? По ногам бьет шпага! Откуда тут, черт возьми, шпага? Взглянув на себя в зеркало, он остолбенел: лицо-то его, но одежда... Черный мундир с серебряными пуговицами и галунами, высокие сапоги, и -- в самом деле, гляди-ка! -- настоящая шпага в ножнах. А на голове? Неужто треуголка? И с каких это пор он носит белый напудренный парик с косичкой? Он хотел спросить Мастера, что все это значит, но не успел. Вошли в большой зал, освещенный свечами. В зале толпились важные господа -- офицеры, полковники, придворные -- в орденах и лентах. Подошел камердинер. -- Наконец-то вы пожаловали! Курфюрст уже ждет! -- И, указывая взглядом на Крабата, спросил: -- Вас сопровождают? -- Да, юнкер. Он подождет здесь. Камердинер подозвал офицера. -- Позаботьтесь о юнкере! Офицер повел Крабата к столику у окна. -- Вино или шоколад? Крабат предпочел стакан красного вина. Пока он разговаривал с офицером, Мастер вошел в покои курфюрста. -- Надеюсь, ему это удастся! -- проговорил офицер. -- Что удастся? -- Вы ведь должны знать, юнкер, что ваш господин вот уже больше месяца пытается убедить Его светлость в том, что его советники, призывающие к миру со шведами, просто ослы, и что всех их надо гнать в шею! -- Конечно, конечно! -- спохватился Крабат, хотя не имел об этом ни малейшего представления. Полковники и другие офицеры, окружив их столик, улыбались ему, пили за его здоровье. -- За войну со шведами! -- раздавалось со всех сторон. -- Хоть бы курфюрст решил ее продолжать! -- Все равно -- победа или поражение, лишь бы война! В полночь Мастер возвратился в зал. Курфюрст проводил его до дверей. -- Благодарю вас! -- сказал он громко. -- Принимаю ваш совет! Ваши аргументы меня убедили! Итак, война продолжается! Господа офицеры зазвенели саблями, придворные замахали шляпами. -- Да здравствует Август, курфюрст Саксонский! -- Смерть шведам! Курфюрст Саксонский, крупный, плотный мужчина с багровым лицом, шеей кузнеца и кулаками, которые сделали бы честь любому матросу, поблагодарил их движением руки. Повернувшись к Мастеру, он сказал ему еще что-то, но в таком шуме было трудно расслышать, что он говорил, да это скорее всего и не предназначалось для посторонних ушей. Затем он удалился. Придворные и офицеры оставались еще в зале, когда Мастер с Крабатом его покинули. Они снова шли мимо окон, зеркал, колонн, по роскошным залам и переходам, вниз по мраморной лестнице, к выходу, где все еще стоял, застыв, Верзила, по-прежнему вытаращив глаза и опустив руку на эфес шпаги, -- оловянный солдатик, да и только! -- Освободи его, Крабат! Потребовалось лишь щелкнуть пальцами -- этому Крабат уже научился. -- Отставить! -- скомандовал он. -- Направо кругом! Шагом марш! Офицер вытащил шпагу, отсалютовал ею и зашагал прочь, повинуясь команде. На дворцовой площади уже стояла коляска. Конюший доложил, что позаботился о гнедых, как было приказано. -- Попробовал бы не позаботиться, -- буркнул Мастер. Тронулись. И тут Крабат заметил, что он опять в своей обычной одежде. Да и вправду, ну как бы он выглядел на мельнице в треуголке, мундире и со шпагой? Кони пронеслись по каменному мосту через Эльбу. Как только город остался позади, Мастер стал править в чисто поле. И тут они снова поднялись над землей, взлетели над облаками. Луна слабо светила прямо у них над головой. Крабат сидел, погруженный в свои мысли. Внизу проплывали города и деревеньки, поля и леса, озера и реки, болота и песчаные отмели... Мирная земля, тихая и темная. -- О чем думаешь? -- Думаю о силе черной магии. Ведь ей подвластны даже курфюрсты и короли! ПРИ СВЕТЕ СВЕЧИ Пасха в этом году выпала на вторую половину апреля. В пятницу вечером Витко был принят в школу чернокнижия. Никогда еще Крабат не видел такого тощего и облезлого ворона. Казалось, у его оперения чуть рыжеватый оттенок. В субботу подмастерья, как это было тут принято, спали в запас. Под вечер Юро приготовил обильный ужин. -- Ешьте как следует, в другой раз поесть придется не скоро! -- напомнил Ханцо. Когда наступили сумерки, Мастер, так же, как и в прошлом году, посчитал их, и они по двое ушли с мельницы. На этот раз Крабату выпало идти с Юро. -- Куда? -- спросил тот, когда они брали одеяла. -- Если ты не против, к могиле на краю леса. -- Хорошо! А ты знаешь дорогу? На меня ночью нельзя положиться. Я уж рад, если во дворе хлев найду. -- Ладно, я пойду впереди, а ты старайся не отставать! Они шли тем же путем, что и тогда с Тондой. Пройти Козельбрух не составляло труда. Но, выйдя из лесу, легко было запутаться -- не найти полевую тропинку, ведущую мимо Шварцкольма. В крайнем случае, побежим прямо через поле, решил Крабат. Но бежать не пришлось. Несмотря на темень, сразу вышли на тропку. Она через поле вывела на дорогу позади Шварцкольма. Огни деревни остались вдали. Вошли в лес. А вот и поворот. -- Где-то здесь, -- припомнил Крабат. Пробираясь ощупью от сосны к сосне, Крабат наткнулся на столб креста. -- Сюда, Юро! -- И как только ты нашел? Юро вытащил из кармана огниво и кремень, поджег кучку хвороста. При свете огня собрали коры и сухих веток. -- Костер я беру на себя, -- сказал Юро. -- С огнем возиться для меня дело привычное. На это ума хватает. Завернувшись в одеяло, Крабат сел под крестом, прислонился к нему спиной и поджал колени; точно так сидел здесь Тонда год тому назад. Юро тут же принялся рассказывать разные истории. Изредка Крабат, не вдаваясь в суть, вставлял: "Да-а?", "Ах!", "Да ну?" Большего и не требовалось. Юро казался довольным и продолжал. Его, видно, мало волновало, что собеседник попался не из разговорчивых. А Крабат все думал о Тонде. О Тонде... и о Певунье. Вновь она ему вспомнилась, ну разве он этого хотел? Он ждал и заранее радовался, что в полночь опять услышит ее голос. А что, если не услышит? А вдруг запевать будет другая девушка? Крабат попытался припомнить голос Певуньи, но как ни старался, ничего не получалось. Голос стерся, исчез безвозвратно... А может быть, так только кажется? Было мучительно тяжело, словно боль затронула что-то, о существовании чего он и не догадывался. Он попытался прогнать мысли о Певунье: "Я ведь никогда не обращал внимания на девчонок! И не буду. Ничего хорошего из этого не выйдет. А то еще получится, как с Тондой... Вот сижу я здесь, а на душе тоска и горечь. Мой взгляд блуждает по светлым лунным равнинам. Я выпархиваю из себя и ищу место, где покоится та, кому я принес несчастье..." Искусством раздваиваться, выпархивать из себя, Крабат уже овладел. Обучая их этому, Мастер предупреждал: "Может случиться так, что, покинув тело, потом в него не войдешь!" Строго наказывал: "Делать это можно только с наступлением темноты и возвращаться до рассвета. А не вернешься. -- назад хода нет! Тело похоронят, а сам будешь вечно блуждать не зная покоя". Нет, думал Крабат, надо остерегаться! Юро притих. Если б он время от времени не подбрасывал ветки в костер, можно бы было подумать, что он спит. Наступила полночь. И вот вдали раздался колокольный звон, и тут же вознесся ввысь нежный девичий голос. Голос, знакомый Крабату. Он ждал его и лишь недавно напрасно старался воскресить в памяти... Как мог он его забыть? Сначала голос звучал один, потом подхватили другие. Пока девушки пели хором, Крабат все ждал, когда же снова вступит тот голос. Интересно, какая она? Какие у нее волосы? Каштановые, черные или цвета пшеницы? Как бы хотелось узнать! Увидать бы ее, когда она поет! Может быть, выпорхнуть из себя? Лишь на одно мгновение! Только взглянуть ей в лицо!.. Он поспешно произнес заклинание и почувствовал, что покидает свое тело, выпархивает из него... И вот уже его окутала черная ночь... Последний взгляд на Юро, готового вот-вот задремать у костра, на себя самого, прислонившегося к кресту, ни живого, ни мертвого... все, что составляло его жизнь, теперь -- вне тела. Он легок, свободен, бодр, как никогда в жизни. Мгновение он колеблется -- трудно расстаться с самим собой, и ведь может случиться, навсегда! Но, еще раз взглянув на парня, носящего его имя, он направляется в деревню. Никто не слышит Крабата, никто не может его увидеть. А он слышит и видит все с необычайной отчетливостью. Поющие девушки с фонарями и свечками идут вдоль деревни. Они в черном, лишь на гладко зачесанных волосах белая лента. Крабат ведет себя, как обычно, тут же присоединяется к деревенским парням, стоящим группками по обе стороны дороги. Они выкрикивают шутки вслед проходящим девушкам. "А петь погромче не можете? Вас еле слышно!", "Эй, поосторожнее с огнем! Носы обожжете!", "Идите сюда, погрейтесь, а то ведь посинели!" Девушки делают вид, будто не замечают парней. Спокойно продолжают свой путь и поют, поют... Озябнув, они заходят погреться в ближайший дом. Парни тоже пытаются туда проникнуть. Нет, хозяин их не пускает. Но они уже бросились к окнам -- подсматривать, что там, в горнице. Девушки жмутся к печи. Хозяйка принесла им порога и горячего молока. Но тут на крыльце показался хозяин, на этот раз с палкой в руке. -- Брысь! Убирайтесь, а то задам!.. Парни, ухмыляясь, уходят. Крабат вместе с ними, хотя ему и не обязательно. Ждут поодаль, пока девушки выйдут из дома, чтобы продолжить свой путь. Крабат уже знает -- у Певуньи светлые волосы. Тоненькая, высокая, она идет, гордо подняв голову... Можно бы и возвратиться к костру. Но ведь он видел Певунью лишь издали. А как хотелось бы заглянуть ей в глаза! И вот он уже слился с пламенем свечи у нее в руках. Еще ни разу в жизни он не был так близко, совсем рядом, с девушкой! Он видит ее прекрасное юное лицо. Глаза, огромные, добрые, смотрят прямо на него, но его не видят. А может быть... И вправду пора возвращаться, не то будет поздно! Но глаза девушки, светлые глаза в венце ресниц, притягивают, не отпускают. Голос Певуньи теперь, когда он глядит ей в глаза, доносится как бы издалека. Крабат понимает -- вот-вот наступит утро. Знает, что может потерять жизнь. Знает... и остается. Вдруг жгучая боль пронзает его, возвращает к действительности. Обжигает огонь! Крабат очнулся на опушке леса подле Юро. На ладони лежит головешка. Скорее стряхнуть ее!.. -- Ах, Крабат, прости, я нечаянно! Ты показался мне таким странным! Я хотел взглянуть тебе в лицо. Посветил и... уж и не знаю, как головешка упала тебе на руку. Покажи! Здорово обожгла? -- Ничего! Терпимо! -- Крабат поплевал на обожженное место. Он так благодарен Юро, но этого нельзя показывать. Если б не Юро, его бы здесь больше не было. Боль от ожога сделала свое дело -- со скоростью мысли он возвратился в себя. В последнюю минуту. -- Светает! -- проговорил Крабат. Они откололи от креста две щепки, сунули их в тлеющие угли. -- Я мечу тебя углем от деревянного креста! -- Я мечу тебя, брат, Знаком Тайного Братства! На обратном пути вновь встретили девушек, уже с кувшинами в руках. Мгновение Крабат раздумывает, не заговорить ли с Певуньей. Нет! Рядом -- Юро! Да и сам он может испугать девушку. КТО ТАКОЙ ПУМПХУТ? И снова воловье ярмо у входа, и снова пощечины, и снова клятва повиноваться Мастеру. Крабат живет, словно в полусне. Глаза Певуньи... Они перед ним все время. Но ведь она смотрела на свет свечи, не видя его... "В следующий раз я появлюсь перед ней! -- твердо решает он. -- Пусть знает, что это на меня она смотрит". Вот и все подмастерья вернулись. К мельничному колесу пущена вода. Мельница заработала. -- Быстрее! -- орет Мастер. Крабату кажется, что кто-то другой, а не он, таскает мешки, засыпает зерно, -- а сколько его сегодня просыпалось! -- надрывается, потеет. Голос Мастера доносится словно издалека. Крабату все равно, что он там кричит. Погруженный в свои мысли, он несколько раз сталкивается с парнями, спотыкается о ступеньки, разбивает колени. Не чувствуя боли, поправляет чуть было не свалившийся мешок, несет дальше. Устали ноги, ломит поясницу, пот заливает лицо. Но все это его не беспокоит. То, что происходит сейчас на мельнице, касается того Крабата, который всю ночь просидел под крестом. Другому же, побывавшему в Шварцкольме, это безразлично. На этот раз первым возликовал Витко, за ним все остальные. Крабат с удивлением огляделся. Поплевал на ладони, хотел было взяться за следующий мешок. Но Юро остановил его тычком в бок. -- Шабашим, Крабат! Удар хорошо рассчитан -- Крабат еле дух перевел. Теперь оба Крабата снова вместе. -- Эй, Юро, за такие шутки знаешь что бывает! Они смеялись, пили, ели пасхальное угощение, потом пошли танцевать. Рум-бу-ру-рум -- повело! Колесо завертелось, пошло! А мельник-то стар, да и хром! И хром, и глуп, как бревно! А дело было весной -- Повстречался с красоткой одной, И закрутилось, пошло, Рум-бу-ру-рум, повело! А мельник-то стар, да и хром, И глуп, как бревно! Танцевали и пели дружно. Витко старался изо всех сил, будто хотел всех перепеть своим высоким, звенящим голосом. Сташко попросил Андруша рассказать что-нибудь... Может, про Пумпхута? -- Ладно! -- согласился тот. -- Только налейте-ка мне сперва вина! Ну так вот. Как-то Пумпхут пришел в Шляйфе, к мельнику. А тот, как вы, может, слыхали, такой скупердяй, какого еще свет не видывал! Постойте-ка, а Витко, наверное, даже не знает, кто такой Пумпхут... Что правда, то правда, Витко этого не знал, да и Крабат тоже. -- Тогда я сперва объясню. Пумпхут -- Пышная Шляпа, сорб, такой же подмастерье мельника, как и мы с вами. Родом он, кажется, из окрестностей Шпола. Тощий, длинный и такой старый, что никто уже и не помнит, сколько ему лет. А на вид около сорока, не больше. В левом ухе -- золотая серьга. Маленькая, тоненькая, увидишь, только когда на солнце блеснет. На голове широкополая шляпа с высоким верхом. По шляпе да по серьге его и узнают, а то и не узнают, как вы сейчас увидите. Теперь ясно? Крабат и Витко кивнули. -- Да! Вот еще что! Это надо вам знать! Пумпхут -- волшебник, самый искусный в Верхних и Нижних Лужицах. А это что-нибудь да значит! Все мы, вместе взятые, не можем и половины того, что сделает он одним пальцем. Однако всю свою жизнь он оставался простым подмастерьем на мельнице. Стать мастером его не тянуло, быть важным господином -- чиновником, судьей или придворным -- и вовсе не привлекало. А ведь мог бы стать кем угодно! Все ему было по плечу, но вот -- не хотел!.. А почему? Потому, что он свободный человек и таким желал оставаться. Летом странствовал с мельницы на мельницу, останавливался, где хотел. Никого над ним, да и он ни над кем. Свободен! Нравилось ему это, да и мне бы тоже понравилось, черт возьми! Подмастерья хорошо понимали Андруша. Такая жизнь и им по душе. Сам себе господин, не пляшешь под чужую дудку -- что может быть лучше? А они вот сегодня опять дали клятву Мастеру и теперь снова целый год на мельнице, как в клетке... -- Ну давай дальше, Андруш! -- Ты прав! Долго велась присказка. Дай-ка еще разок глотнуть, и слушайте!.. Так вот. Как я уже говорил, Пумпхут пришел в Шляйфе к тамошнему мельнику, а тот был старый скряга. Чуть ли не масло из хлеба выжимал, а из супа соль выпаривал. Злой как черт. Злость срывал на подмастерьях. Никто из них не хотел оставаться на мельнице -- работы много, жратва плохая. Сами понимаете -- кому понравится? Тут приходит на мельницу Пумпхут, просит работы. "Работы хватает!" -- отвечает мельник. Конечно, он мог бы сразу заметить, кто перед ним, хотя бы по шляпе и серьге... Но... как всегда, его не узнали. Мельник нанял Пумпхута на три недели. На мельнице было двое подмастерьев и ученик. Все трое тощие как жердь, ноги распухли от скудной водянистой пищи. Чего-чего, а воды на мельнице хватало, на воду-то мельник не скупился. Хлеба же выдавал в обрез, а каши -- и того меньше. Мяса и сала не было и в помине, изредка кусочек сыра или полселедки -- вот и весь рацион. Парни работали, как уж могли, бедняги, но убежать не решались -- были должниками мастера, они и бумагу ему подписали, и это держало их на мельнице. Пумпхут огляделся, послушал, как ученик каждый вечер хнычет от голода, пока не уснет. По утрам, когда подмастерья умывались у колодца, видел, как их тощие животы просвечивают на солнце. Как-то в обед, когда все сидели за столом, а мельница работала вовсю, в людскую вошел мастер. Парни уныло хлебали водянистый суп, в котором плавали листочки крапивы да несколько зернышек тмина. Тут-то Пумпхут и взял мельника за бока: "Эй, мастер! Я тут за две недели насмотрелся, что едят твои люди. Жидковато! А ну-ка сам попробуй!" Мельник сделал вид, что из-за грохота мельницы не расслышал. Показал пальцем на уши, покачал головой, ухмыльнулся. Но улыбочку тут же как ветром сдуло. Пумпхут как хлопнет ладонью по столу... и мельница остановилась. Ни шума, ни грохота! Лишь плеск воды о лопасти колеса. Мельник, придя в себя от испуга, завопил: "Скорей, скорей, ребята! Надо посмотреть, что там стряслось! Давай, давай, нечего тут сидеть сложа руки!" "Не торопись!" -- спокойно говорит Пумпхут. Теперь ухмыляется он. "Как так?" "Это я остановил мельницу..." "Ты-ы-ы?" "Я! Пумпхут!" Солнеч