я: скопившиеся в нем противоречия, национальные и интернациональные, прорывают оболочку демократии, как мировые противоречия взрывают декоративные сооружения Лиги Наций. Где прогрессивный исторический класс оказывается неспособен овладеть властью, чтобы перестроить общество на основах социализма, агонизирующий капитализм может поддерживать свое существование лишь все более грубыми, антикультурными методами, крайним выражением которых является фашизм. Эта историческая концепция порождена не победой Гитлера. В феврале 1929 г. я писал в американском издании: "По аналогии с электротехникой демократия может быть определена как система выключателей и предохранителей против слишком сильных токов национальной или социальной борьбы. Ни одна эпоха человеческой истории не была и в отдаленной степени так насыщена антагонизмами, как наша. Под слишком высоким напряжением классовых и международных противоречий выключатели демократии плавятся или взрываются. Такова суть короткого замыкания диктатуры". Оппонентам, ссылавшимся на то, что процесс захватил только периферию культурного мира, я возражал: "Сила внутренних и мировых противоречий не ослабевает, а растет... Подагра начинается с мизинца или с большого пальца ноги, но, раз начавшись, доходит до сердца"44. Американский писатель Скотт Ниринг45 в брошюре, посвященной фашизму, дает очень простое и очень яркое графическое выражение историческим тенденциям капиталистического развития, которое с начала нынешнего столетия все больше упирается в альтернативу: коммунизм или фашизм? Я воспроизвожу здесь диаграмму Ниринга46. Для очень многих выбирать между большевизмом и фашизмом примерно то же, что между сатаной и Вельзевулом47. Но на этот счет я затрудняюсь сказать что-нибудь утешительное. XX век войдет, очевидно, как самый беспокойный и беспощадный век в памятную книгу человечества. Кто из наших современников требует от истории прежде всего спокойствия и комфорта, тот выбрал себе плохое отечество во времени. Движение Гитлера, поднявшее на ноги 17 миллионов отчаяний, выражает безнадежность капиталистической Германии в упадочной Европе, которую Версальский мир окончательно превратил в сумасшедший дом, забыв снабдить ее смирительными рубашками. Победа партии отчаяния оказалась возможной только потому, что социализм, партия надежды, оказался бессилен овладеть властью. Немецкий пролетариат достаточно многочислен и культурен, чтобы справиться с такой задачей. Но руководящие им партии оказались несостоятельны. Социал-демократия с отличающей ее консервативной ограниченностью надеялась, в союзе с другими парламентскими партиями постепенно "воспитать" фашизм. Роль главного дрессировщика она поручила гогенцоллернскому фельдмаршалу Гинденбургу, отдав ему свои голоса. Движимые правильным инстинком рабочие стремились к борьбе. Социал-демократия сдерживала их, обещая дать сигнал тревоги, когда Гитлер "окончательно" покинет легальный путь. Так социал-демократия не только сама призвала через посредство Гинденбурга фашистов к власти, но и позволила им произвести государственный переворот по частям. Совершенно ложна была политика коммунистической партии. Ее руководство исходило из того абсурдного соображения, будто социал-демократия и национал-социализм представляют собою две "разновидности фашизма", будто они, по злополучной формуле Сталина, "не антиподы, а близнецы". Что социал-демократия, как и фашизм, стоит на защите буржуазного режима от пролетарской революции, совершенно бесспорно. Но методы, какими они разрешают эту задачу, совершенно несовместимы. Социал-демократия немыслима без парламентаризма и массовых рабочих организаций, политических и профессиональных. Миссия же фашизма состоит в том, чтобы разгромить и то, и другое. На этом антагонизме надо было построить политику оборонительного союза между коммунистами и социал-демократами. Но слепые вожди отвергли такую политику. Рабочие оказались перед лицом наступающего врага расколоты, безоружны, без плана и без перспектив. Деморализуя пролетариат, такое положение повышало самоуверенность фашизма. Два с половиной года тому назад, в сентябре 1930 г., мы писали: "Фашизм стал в Германии реальной опасностью, как выражение острой безвыходности буржуазного режима, консервативной роли социал-демократии по отношению к этому режиму и накопленной неспособности коммунистической партии опрокинуть этот режим. Кто это отрицает, тот слепец или фанфарон"48. Эту мысль мы развивали в ряде брошюр, вышедших в течение последних лет в Германии. Так, в октябре 1931 года мы писали: "Приход национал-социалистов к власти означал бы прежде всего истребление цвета германского пролетариата, разрушение его организаций, искоренение в нем веры в себя и свое будущее. В соответствии с гораздо большей зрелостью и остротой социальных противоречий в Германии, адская работа итальянского фашизма показалась бы, вероятно, бледным и почти гуманным опытом по сравнению с работой германского национал-социализма"49. Сталинская фракция объявила эту оценку "панической". Из необъятной политической литературы, посвященной этому вопросу, сошлюсь здесь только на речь официального вождя немецкой коммунистической партии50, который на пленуме Исполнительного комитета Коминтерна в апреле 1931 года следующими словами разоблачал так называемых пессимистов, т. е. людей, умевших заглядывать вперед: "Мы не дали паническим настроениям сбить нас с пути... Мы трезво и твердо установили, что 14 сентября (1930 [г.]) было в известном смысле лучшим днем Гитлера и что дальше последуют не лучшие, а худшие дни. Та оценка, которую мы давали развитию этой партии, подтверждена событиями... Сегодня у фашистов уже нет поводов смеяться". Этой цитаты достаточно. Так, при ничтожестве германской буржуазной демократии фашизм был приведен к власти совокупными усилиями руководителей двух рабочих партий. Правительство Гитлера сразу взяло крайне энергичные темпы. Оно обещает подвергнуть коммунистов воспитательному действию концентрационных лагерей. Не успев еще приступить к этой задаче, которая окажется гораздо труднее при выполнении, чем в замысле, Гитлер обещает искоренить заодно и социал-демократию, т. е. разрешить в неизмеримо более трудных условиях ту задачу, которая оказалась некогда не по силам Бисмарку, а затем Вильгельму II. Политическая армия Гитлера - это чиновники, служащие, лавочники, ремесленники, всякие вообще промежуточные и проблематические существования; в социальном смысле они представляют человеческую пыль. Парадокс состоит в том, что Гитлер при всем своем "антипарламентаризме" неизменно сильнее в парламентской плоскости, чем в социальной. После каждого нового подсчета голосов фашистская пыль остается пылью. Между тем рабочие объединены в самом процессе производства. В их руках наиболее концентрированные производственные силы нации. Борьба Гитлера за овладение государством только начинается. Главные трудности еще впереди. Даже перелом торгово-промышленной конъюнктуры к лучшему изменит соотношение сил не в пользу Гитлера, а в пользу пролетариата. Уже простое сокращение безработицы создаст прилив самочувствия в рабочей среде. Слишком туго сжатая пружина начнет расправляться. После чрезвычайного ухудшения положения рабочих за годы кризиса можно с уверенностью ждать широкого размаха экономических боев. Главные трудности для Гитлера еще впереди, как и главные бои. Захватить вышку радиостанции легко. Стать хозяином на дне шахты гораздо труднее. Победа пролетариата еще вполне возможна. Но при непременном условии правильной стратегии. На интернациональной арене дальше жестов и фраз Гитлер в ближайший период пойти не сможет. Ему придется вести слишком долгую и кровавую войну внутри Германии, чтобы он мог всерьез думать о войне против Франции. Наоборот, он будет изо всех сил доказывать Франции и другим капиталистическим государствам необходимость для них поддержать его в его провиденциальной миссии: борьбе против большевизма. Через те или другие колебания внешняя политика фашистской Германии целиком направится против Советского Союза. По этой линии внутренняя война может естественно перейти во внешнюю войну. Л. Троцкий Принкипо 10 марта 1933 г. Германия и СССР (В порядке информации секций ИЛО)51 1. Полное отсутствие сопротивления со стороны немецких рабочих Гитлеру создало известное замешательство и в наших рядах. Мы рассчитывали на то, что приближение фашистской опасности преодолеет не только предательскую политику реформистов, но и ультиматистский саботаж сталинцев. Это ожидание не подтвердилось. Были ли наши расчеты ошибочны? Так формально ставить вопрос нельзя. Мы обязаны были исходить из курса на сопротивление и сделать все возможное, для того чтобы оно было оказано. Признать априорно невозможность сопротивления значило бы не толкать пролетариат вперед, а вносить дополнительный элемент деморализации. События принесли проверку. Первые итоги этой проверки подведены в статье Т[роцкого] "Трагедия немецкого пролетариата"52. Сейчас можно уже почти с уверенностью сказать, что толчок действительно массовой борьбе может дать только перелом конъюнктуры. До тех пор предстоит главным образом критическая и подготовительная работа. Режим фашистского террора будет серьезной проверкой для оппозиционных кадров в целом и для каждого в отдельности. Именно в такой период закаляются и воспитываются революционеры. Пока фашисты будут терпеть профсоюзы, левым оппозиционерам необходимо во что бы то ни стало проникнуть в союзы для ведения там строго законспирированной работы. Переход на нелегальное положение не значит просто уход в подполье (создание заграничной газеты, нелегального транспорта, нелегальных ячеек внутри страны и пр.), но и умение вести законспирированную работу в легальных массовых организациях, поскольку они существуют. 2. Вопрос о возможной роли Красной армии остро стоит перед многими товарищами. Наши принципиальные позиции нам, разумеется, пересматривать не приходится. Если бы внутреннее положение в СССР позволяло, советское правительство должно было бы при первом приближении Гитлера к власти мобилизовать пару корпусов в Белоруссии и Украине, разумеется, под знаменем обороны советских границ. Некоторые товарищи, исходя из той бесспорной мысли, что Красная армия может лишь помочь иностранной революции, но не может заменить ее, склонны делать тот вывод, что при отсутствии развернутой гражданской войны в Германии недопустимо было бы прибегать к мобилизации в СССР. Такая постановка вопроса слишком абстрактна. Красная армия не может сделать революцию за немецких рабочих. Но на разных стадиях эта помощь может выразиться различно: так, Красная армия может помочь немецким рабочим начать революцию. То, что парализовало немецкий пролетариат, - это чувство раздробленности, изолированности, безнадежности. Одна перспектива возможной вооруженной помощи оказала бы на авангард огромное ободряющее воздействие. Первые серьезные акты сопротивления немецких рабочих Гитлеру могли бы вызвать разрыв между фашистской Германией и СССР и привести к военной развязке. У советского правительства не может быть ни малейшего интереса выступать в качестве нападающей стороны: это не вопрос принципа, а вопрос политической целесообразности. Для крестьянских масс война с целью помочь немецкому пролетариату была бы мало понятна. Крестьян можно привести к такой войне, начав с защиты советской территории от угрожающей ей опасности. (Все, что на тему об обороне и нападении скзано в "Истории" Троцкого в применении к революции, не в меньшей степени относится и к войне.) Формы воздействия Красной армии на события в Германии должны были бы, конечно, сообразоваться с ходом этих событий и с настроением немецких рабочих масс. Но именно потому, что немецкие рабочие оказались сами по себе не в силах вырваться из оков пассивности, инициатива борьбы, хотя бы в указанной выше "предварительной" форме, могла бы исходить от Красной армии. Препятствием для такой инициативы является сейчас не положение в Германии, а положение в СССР. На эту сторону дела иностранные товарищи обращают, по-видимому, недостаточное внимание. Свыше года тому назад мы говорили о необходимости вмешательства Красной армии в случае прихода фашизма к власти. Мы исходили при этом из надежды на то, что не только в Германии, но и в СССР успеет призойти необходимый перелом в политике, экономическое положение улучшится и советская власть получит необходимую свободу движений. На самом деле внутреннее развитие приняло за последний год крайне неблагоприятный характер. Хозяйственное положение в СССР, как и настроения масс, делают ведение войны до последней степени трудным. Все сообщения из СССР говорят, что даже передовым рабочим лозунг военной помощи немецкому пролетариату покажется в данных условиях неосуществимым, нереальным, фантастическим. Мы не уступаем ни иоты из нашей принципиальной позиции. Но позиция активного интернационализма служит нам сейчас прежде всего для беспощадной критики сталинской бюрократии, которая парализовала рабочее государство в решающий исторический час. Однако не считаться с обстановкой мы не можем. Последствия ошибок превратились в объективные факторы. Требовать в нынешних условиях мобилизации Красной армии было бы явным авантюризмом. Тем более решительно надо требовать перемены политики в СССР во имя упрочения диктатуры пролетариата и активной роли Красной армии. Г. Г[ур]ов 17 марта 1933 г. [Письмо болгарским единомышленникам] 21 марта [1]933 [г.] Дорогие товарищи! Бесспорных сведений о судьбе Раковского у меня нет. В конце января жена его писала за границу о том, что оба они здоровы (насколько можно говорить о "здоровье" Раковского). Но в марте через Париж получены были сведения о том, что Раковский в тяжелом положении был в феврале увезен в Москву, где будто бы скончался. Сперва сообщали это вполне категорически, ссылаясь на хорошо известное мне лицо в Москве. Затем появились некоторые сомнения. На все запросы, исходившие со стороны видных политических деятелей во Франции, советское посольство отказывалось давать какой бы то ни было ответ. Уже одно это заставляет крайне тревожиться. Если бы с Раковским дело обстояло благополучно, то у советского посольства не было бы оснований отказывать в ответе. Остается предположить, что либо трагическое сообщение верно, либо Раковский арестован и увезен в Москву не для лечения, а для той или иной расправы. Незачем говорить, что мы предпринимаем все меры, чтобы открыть истину53. Я пишу сейчас большую работу о Раковском и очень прошу болгарских друзей помочь мне. Мне нужны всякие материалы, прямо или косвенно относящиеся к Раковскому. В особенности: 1. Данные о его семье, в частности, о его дяде, знаменитом национальном революционере Раковском54 (если можно, то и стихи Ивана Вазова55, посвященные Раковскому); 2. Книги, брошюры и отдельные статьи самого Раковского. 3. Статьи о Раковском, воспоминания о нем и пр. (в официальной коммунистической печати за первые годы советской власти, когда Раковский играл большую роль, печатались, несомненно, статьи о нем). [Л.Д.Троцкий] Экономическое наступление контрреволюции и профсоюзы. Заявление делегатов, примыкающих к международной левой оппозиции (большевиков-ленинцев) на Пражском конгрессе против фашизма56 Вся новейшая история свидетельствует, что пролетариат - ничто без своих классовых организаций. В то же время опыт показывает, как часто рабочие организации становятся тормозом для революционной борьбы. Об это противоречие пролетарское движение разбивалось не раз. Самым трагическим примером является германская катастрофа, в которой руководящие рабочие организации, каждая по-своему, парализовали пролетариат сверху и безоружным выдали его фашизму. Коммунистическая партия имеет своей задачей привести пролетариат к власти. Выполнить свою революционную миссию она может не иначе, как завоевав большинство пролетариата и, следовательно, его массовые организации, прежде всего профессиональные союзы. Борьба партии за влияние на профессиональные союзы должна вестись таким образом, чтобы не тормозить текущих задач массовой организации, не раскалывать ее и не порождать у рабочих представления, будто коммунисты дезорганизуют классовое движение. Принципы такой борьбы намечены еще "Коммунистическим Манифестом", развиты дальнейшей теорией и практикой рабочего движения и нашли наиболее высокое свое выражение в работе большевизма. Партия означает цвет класса, его революционный отбор. Профессиональный союз охватывает широкие массы рабочих разного уровня. Чем шире эти массы, тем ближе профессиональный союз к выполнению своих задач. Но широта организации идет неизбежно за счет ее глубины. Оппортунистические, национальные, религиозные тенденции и в профессиональных союзах, и в их руководстве являются выражением того факта, что союзы охватывают не только авангард, но и тяжелые резервы. Слабые стороны союзов вытекают, таким образом, из сильных сторон. Борьба с оппортунизмом в профессиональных организациях означает в основе своей упорную и терпеливую работу над подтягиванием резервов к авангарду. Кто отталкивает революционных рабочих от профессиональных союзов; кто наряду с массовыми организациями строит революционные "чистенькие", по ироническому выражению Ленина, но малочисленные и потому бессильные профсоюзы, тот не разрешает историческую задачу, а отказывается от ее разрешения; хуже того: создает прямые преграды на пути борьбы за влияние на рабочий класс. Инициаторами настоящего конгресса являются организации Красной профессиональной оппозиции (РГО) Германии, Польши и Италии. История этих организаций есть история пагубного нарушения основных принципов марксистской политики в области профессионального движения. РГО есть та же коммунистическая партия, или часть коммунистической партии, лишь под другим названием. Эта организация не связывает партию с союзами, наоборот, отрезывает партию от союза. Будучи по своей малочисленности совершенно неспособной заменить профессиональные союзы в области массового действия, РГО в то же время не способна и воздействовать на них извне, ибо враждебно противопоставляет себя им как конкурирующая организация. В оправдание политики РГО, как и в оправдание теории социал-фашизма, сталинская бюрократия ссылается теперь на то, что вожди немецких профсоюзов обнаружили свою готовность быть лакеями при Гитлере, как они были в свое время лакеями при Гогенцоллерне. Указывая пальцами на подлую роль Лейпарта и К╟, французские сталинцы высказываются против слияния двух синдикальных организаций Франции. Единство они согласны принять лишь при одном условии: если во главе объединенных синдикатов будут стоять революционные борцы, а не предатели. Сталинцы снова показывают этим, что, как французские Бурбоны57, они не способны ничего забыть и ничему научиться. Они требуют, чтобы кто-то преподнес им в готовом виде массовые организации с революционным руководством. В таких союзах они великодушно согласны принять участие. Они ждут, другими словами, что кто-то другой решит историческую задачу, которая должна была бы составить основное содержание их собственной работы. Что вожди немецких профессиональных союзов, как и британских и американских трэд-юнионов, как и реформистских синдикатов Франции, являются "величайшими негодяями в мире", - это Роза Люксембург сказала много лет тому назад. Важнейшая задача при создании Коминтерна состояла в том, чтобы вытеснить этих негодяев из массовых союзов. Но как раз в области выполнения этой задачи сталинская бюрократия обнаружила полное банкротство. Что РГО в Германии не перебежала на сторону Гитлера есть чисто отрицательная заслуга, которую в революционных рядах вообще неприлично выставлять напоказ. Но бессилие РГО, бессилие КПГ, бессилие сталинского Коминтерна состоят в том, что негодяи, как Лейпарт и К╟, остаются и сегодня хозяевами массовых профсоюзов. Что же касается РГО, то перед лицом больших событий она оказалась карточным домиком. Место коммунистов - в массовых профессиональных союзах. Коммунисты должны входить туда с поднятым или со свернутым знаменем, работать там открыто или конспиративно, в зависимости от политических и полицейских условий страны. Но работать они должны, не покладая рук. Для своего участия в профессиональном движении коммунисты не могут ставить никаких условий ни рабочему классу в целом, ни реформистской бюрократии. Если бы рабочий класс понимал заранее преимущества коммунистической политики, он не терпел бы реформистских изменников во главе своих организаций. Что касается реформистской бюрократии, то она сознательно заинтересована в том, чтобы коммунисты оставались вне профессональных союзов, и потому отклонит всякие условия, которые способны были бы облегчить работу коммунистов. Пролетарский революционер не выдумывает гордых, но нелепых ультиматумов, которые должны служить оправданием его дезертирства из союза, а проникает в союз, несмотря на все препятствия и барьеры. Не из рук профсоюзной бюрократии получает коммунист выгодные условия для своей работы, а постепенно завоевывает их, поскольку завоевывает влияние внутри профсоюза. То обстоятельство, что ответственными организаторами настоящего конгресса, призванного подготовить отпор наступлению капитализма и фашизма, являются сектантские, по самому своему принципу, организации РГО в трех странах, заставляет нас с удвоенной силой призвать всех подлинных коммунистов к борьбе против гибельных методов сталинской бюрократии, изолирующих авангард пролетариата и преграждающих ему путь к победе. Товарищи-коммунисты, сознательные рабочие! Восстановите в силе марксистские принципы профсоюзной политики, формулируемые первыми четырьмя конгрессами Коминтерна. Отряхните от ваших ног прах сталинизма. Вернитесь на дорогу Маркса и Ленина. Только эта дорога ведет вперед! [Л.Д.Троцкий] [Март 1933 г.] [Письмо А.Д.Кауну] Каун 6 апреля [1]933 г. Дорогой Александр Давыдович! Я перед вами виноват: с большим запозданием отвечаю на ваше последнее письмо. Извинением служат большие события и потрясения, личные и не личные, последних месяцев. Сейчас, конечно, в центре внимания стоят события в Германии. Как трагически подтвердились все прогнозы левой оппозиции! Германская коммунистическая партия сейчас ликвидирована не только организационно, но и политически: таких преступлений история не прощает. Строительство коммунистической партии начнется в Германии на новом месте и в значительной мере из новых материалов. К левой оппозиции сейчас серьезный приток. Вы писали, что речь Сталина произвела большое впечатление. Наиболее необходимое об этой речи сказано в номере 33 "Бюллетеня"58. Речь Сталина представляет собою бюрократическое издевательство над трагической хозяйственной деятельностью в СССР. Вы, вероятно, знаете из русского "Бюллетеня", что все те левые оппозиционеры, которые в период первых успехов пятилетнего плана "покаялись", сейчас - за самыми небольшими исключениями -вернулись снова в лагерь оппозиции, исключены снова и снова сосланы или заключены в тюрьмы. Крайне важный политически сам по себе, этот факт имеет в то же время огромное симптоматическое значение: то, что произошло на партийных верхах, является лишь отражением больших сдвигов в рабочих массах. Я вам, помнится, говорил о своем плане провести параллель между гражданской войной в СССР и в С[оединенных] Штатах, но для этого мне надо было бы посетить Америку, поработать в архивах и даже посетить театры военных действий. Пустит ли меня новая администрация? Я бы твердо обязался не заниматься внутренней американской политикой и, разумеется, выполнил бы обязательство с полной лояльностью. Рузвельт, победу которого я все время предсказывал, должен был бы мне из благодарности дать визу. Но политика, как известно, не знает благодарности. Я получил недавно большое письмо Кальвертона, из которого вытекает (из письма, разумеется), что автор значительно приблизился к нашим взглядам. Получил я также на днях книгу Сиднея Хука59 о Марксе и его статью в "Нейшен". Книги его я еще не читал. Но статья, интересная сама по себе, заставляет меня опасаться, что в философской области у нас серьезные разногласия. Однако это лишь предварительное впечатление. Сердечный привет вашей жене. Желаю вам всего хорошего и крепко жму руку. [Л.Д.Троцкий] [Письмо С. Хуку] Professor Sidney Hook Columbia University, Dep[artmen]t. of [...] New York, N[ew] Y[ork]60 Дорогой товарищ С. Хук! Горячо благодарю вас за присылку вашей новой книги о К.Марксе61. Я еще, разумеется, не успел познакомиться с ней. Статью вашу в "Нейшен" прочитал с интересом, но она вызвала у меня ряд сомнений. Возможно, что ваша книга эти сомнения рассеет. Поэтому ограничиваюсь самыми краткими предварительными замечаниями. 1. Уже заглавие статьи возбуждает беспокойство: "Марксизм - догма или метод?" Эта альтернатива не исчерпывает вопроса. Марксизм - не догма, но он не только метод, а и доктрина. Материалистическая диалектика есть метод. Однако Маркс не только сформулировал этот метод, но и применил его в двух областях, создав теорию капиталистического хозяйства (наука) и теорию исторического процесса ("философия истории", точнее, наука). 2. Заключительная фраза вашей статьи гласит, что марксизм "не есть ни догма, ни объективная наука, а реалистический метод классового действия". Что означает здесь слово "реалистический"? Очевидно, основанный на правильном познании объективного (в данном случае социального) процесса. Познание объективного есть наука. Марксистская политика "реалистична" постольку, поскольку опирается на марксизм, как науку. 3. Вы говорите, что доктрина Маркса так же мало может быть понята независимо от революционных идей, как рецепт врача - независимо от заботы о здоровье. В известных границах можно принять это сравнение. Но только тот врач способен давать полезные рецепты, который опирается на анатомию, физиологию, патологию и ряд других позитивных наук. Как можно отрывать реалистическую практику от научной теории? В последнем счете все научное познание человечества - не только медицина - родилось из практических потребностей и служит им. 4. Вы пишете: "С точки зрения теоретических постулатов науки марксизма вытекало, что революционная оппозиция к мировой войне в 1914 году была утопической потому, что война и военная психология неизбежно вытекали из объективного сочетания социально-экономических сил того времени." Это противопоставление мне кажется непонятным: борьба против войны "утопична", потому что (?) война неизбежно вытекает из объективных условий. Во-первых, и утопические идеи вытекают из объективных условий. Во-вторых, борьба против "неизбежных" явлений не является необходимо утопической, ибо неизбежные явления ограничены во времени и пространстве. В частности, война, будучи исторически "неизбежной", оказалась в то же время "утопической" в качестве пути выхода их империалистического тупика: после войны положение капитализма стало хуже, чем было до нее. 5. Вы утверждаете: "Самая тяжелая ошибка Маркса состояла в недооценке вторичных факторов процесса". Это замечание правильно по отношению к огромному числу вульгарных марксистов, особенно эпохи II Интернационала. Но оно абсолютно ложно по отношению к самому Марксу. Признаться, это место вашей статьи особенно поразило меня. Если обстоятельства мне позволят, я еще вернусь к этим вопросам в менее беглой форме. С товарищеским приветом Л.Троцкий 10 апреля 1933 г. Принкипо По повода проекта резолюции правления немецкой секции о новой партии Проект резолюции (к сожалению, без даты) устраняет известные разногласия (действительные и мнимые, т. е. основанные на недоразумении), но в то же время оставляет в силе другие. Задача настоящей критики состоит в том, чтобы с возможной точностью определить действительный характер сегодняшних разногласий. 1. Резолюция устанавливает с самого начала, что "крушение КПГ сделало лозунг реформы беспредметным", другими словами, КПГ не может уже быть возрождена. Незачем говорить, что это заявление, означающее отказ от той позиции, которую все мы занимали до 5 марта, имеет огромное значение для всей нашей деятельности. Параграф 3-й резолюции говорит: "Развитие идет в направлении новой партии". Это положение дополняет предшествующее и тем самым чрезвычайно сокращает поле разногласий. Руководящие товарищи немецкой секции признают, что сталинская партия в Германии политически ликвидирована и что немецкая социалистическая партия сложится как новая партия вне сталинской организации. 2. Приведем, однако, в более полном виде цитату из 3-го пункта: "Хотя развитие идет в направлении новой партии, лозунг этой последней был бы преждевременным и ложным..." Вся суть этой фразы в том содержании, какое дается слову "лозунг": оно может быть истолковано либо как открытое провозглашение нашей новой оппозиции в отношении официальной партии; либо как призыв немедленно создавать новую партию из наличных элементов. Что касается этого второго истолкования, то оно было бы смехотворным авантюризмом. В нашей среде никто такого предложения не делал. Если в момент открытия дискуссии на этот счет могли еще возникать недоразумения, то развернувшийся за последние недели обмен мнений создал здесь полную ясность. Дело идет для нас не о бюрократическом декретировании новой партии, а об открытом провозглашении нашей новой позиции по отношению к старой партии и новой перспективы для нашей работы. Преуменьшать или смазывать значение этого нового поворота было бы недопустимым. Мы берем курс на пропаганду и подготовку новой партии. Об этой перемене надо сказать ясно и открыто. Есть ли у нас на этот счет согласие? Проект резолюции не дает необходимой ясности. 3. Заняв правильную исходную позицию, резолюция впадает в дальнейшем в целый ряд противоречий, смазывает свои основные заявления и не дает практических директив. Лозунг "новой партии", говорит резолюция, оттолкнет от нас критических или полукритических коммунистов. Почему? Очевидно, потому, что они верят еще в реформу старой партии. Преданные, но близорукие революционеры, которые ценою больших жертв попытаются восстановить сталинскую партию в подполье, будут, конечно, с враждебностью относиться к нашему утверждению, что "перспектива реформы КПГ стала беспредметной" и что "развитие идет в направлении новой партии". Но ведь как раз насчет этих двух решающих положений мы с немецким Правлением совершенно солидарны. Как же быть? Должны ли мы хранить эти мысли про себя, не высказывая их вслух, чтобы не восстанавливать против себя сторонников реформы? Такая позиция была бы совершенно недостойна марксистов, и я не сомневаюсь, что немецкие товарищи не имеют ее в виду. Под ударами опыта утописты реформы будут убеждаться в нашей правоте. Чем тверже и раньше мы займем позицию, тем выше будет наш политический авторитет. 4. Проект резолюции выдвигает лозунг создания кадров. Сам по себе лозунг совершенно бесспорный. Нужно только ответить: для чего кадры? Для реформы старой партии или для постройки новой? Если бы мы стали в этом вопросе на путь дипломатического умалчивания, сталинцы все равно потребовали бы от нас ответа, и мы оказались бы перед рядовыми коммунистами в положении жрецов, у которых есть два учения: одно для себя, другое - для непосвященных. Ясно, что такой двойственности авторы резолюции не могут хотеть и не хотят. 5. В проекте резолюции, как и в других документах, неоднократно повторяется мысль, что перспектива новой партии правильна, но что передовые рабочие к ней "психологически" не подготовлены. Если дело идет о немедленном учреждении новой партии, то рабочие к этому не подготовлены не только "психологически", но и политически, и теоретически: нет необходимых кадров, а наличным кадрам не хватает масс. Ссылка на "психологию" может быть понятна только так, что наши собственные единомышленники, а также сочувствующие и полусочувствующие "психологически" не готовы к резкой перемене перспективы. Авторы резолюции явно смешивают два вопроса: подготовленность пролетарского авангарда к созданию новой коммунистической партии и подготовленность нашей собственной организации к смелой и решительной перемене собственной ориентации в вопросе о старой и новой партии. Речь у нас идет только об этой второй задаче. Она вытекает не из "психологии", т. е. сегодняшних настроений отдельных слоев пролетарского авангарда, а из всей совокупности объективных условий: из победы фашизма и из укреплений политики и организации сталинизма. Настроения передовых рабочих будут меняться - преимущественно в том направлении, что они все яснее и яснее будут понимать смысл этих исторических фактов. Но политическая установка (перспектива) левой оппозиции должна исходить не из колеблющихся настроений, а из объективных изменений обстановки. 6. Истолковывать лозунг новой партии как механическое объединение с элементами распада старой партии (брандлерианцы, САП, Ленинбунд и пр.) было бы не только нелепостью, но и прямым издевательством над всем нашим прошлым. По отношению к той или другой группе речь может идти лишь об отдельных совместных шагах, диктуемых обстановкой. Так, напр[имер], на антифашистском конгрессе мы должны были бы искать соглашения с представителями САП, группой Снивлита и пр. против блока Мюнценберга с Барбюссом и с индусскими буржуа. Смешивать такого рода тактические соглашения с вопросом о новой партии нет ни малейшего основания. Можно сказать лишь одно: умелые тактические соглашения на основе правильной стратегической линии могут ускорить процесс формирования кадров для коммунистической партии. 7. В немецких документах лозунг "новой партии" противопоставляется лозунгу "нового Циммервальда". Смысл этого противопоставления никак нельзя понять. Циммервальд представлял собою временный блок марксистов и центристов. Первые шли под лозунгом III Интернационала, вторые - под лозунгом реформы II Интернационала. Были, правда, отдельные участники, которые, уклоняясь от ответа на вопрос, стоят ли они за II или за III Интернационал, прятали свои колебания за знамя Циммервальда "вообще". Соглашение оказалось эпизодом, тогда как лозунг III Интернационала определил революционную политику всей новой эпохи. Так же обстоит дело и сейчас. Соглашение, скажем, с САП может оказаться эпизодом (гораздо менее крупным, чем Циммервальд) на пути к новой партии; но это два разных вопроса. 8. Как стоит, однако, вопрос об САП? В борьбе за самосохранение вожди САП, не отвечая ни на один из программных вопросов, отмежевались от левой оппозиции ссылками на то, что мы все еще питаем иллюзии насчет КПГ. Сейчас этот основной аргумент снят ходом событий. Обращаясь к САП, мы говорим: "После 5 марта и для нас дело идет о создании новой партии. Но партию создают на основе программы. Какова ваша программа?" Надо уметь использовать преимущества нашей новой позиции. Если вожди САП отвечают, что они только вырабатывают свою программу, мы можем совершенно открыто предложить им наше участие в их программной дискуссии, даже создание совместного дискуссионного теоретического органа, - при сохранении, разумеется, полной независимости нашей организации и нашей политической газеты. Вопрос об САП не есть, конечно, решающий вопрос. Но ведь мы его ставим не вместо других вопросов, а наряду с ними, как один из серьезных частных вопросов. Резюмирую: Дискуссия дала уже тот результат, что устранила ряд очевидных недоразумений и тем сузила поле разногласий. Тем не менее, до ясного и отчетливого ответа руководящих немецких товарищей на поставленные выше вопросы было бы рано говорить, что разногласия преодолены. Нам нужны не только формальное признание перспективы новой партии, но и готовность сделать из этой перспективы все необходимые практические выводы и единодушно бороться за них. Г. Г[уров] 21 апреля 1933 г. Всем членам испанской левой оппозиции Дорогие товарищи! Я получил на днях копию письменного ответа барселонского Центрального Комитета Организационной комиссии по созыву национальной антифашистской конференции. Письмо это, датированное 5 апреля 1933 года, представляет собою документ, над которым должен задуматься каждый испанский оппозиционер, если ему дорого дело коммунизма. В чем состоит смысл интернационального антифашистского конгресса, как и национальной антифашистской конференции? Левая оппозиция (большевики-ленинцы) всесторонне разъяснила этот вопрос в своих документах и статьях по поводу Амстердамского конгресса против войны и в ряде дальнейших своих заявлений. Сталинская бюрократия изолировала коммунистический авангард пролетариата при помощи ложной политики, делающей, в частности, невозможным единый фронт рабочих против фашизма, как и против войны. Чтобы замаскировать свою несостоятельность, Коминтерн устраивает время от времени фальшивые маскарады единого фронта. Он сочетает разрозненные группы коммунистических рабочих с бессильными одиночками, пацифистами, левыми демократами и пр., выдавая такие чисто театральные конгрессы, конференции и комитеты за "единый фронт масс". Мы приняли в свое время участие в Амстердамском конгрессе, чтобы разоблачить этот маскарад и тем направить внимание рабочих-коммунистов на правильный путь. Незачем говорить, что таково же наше отношение и к будущему антифашистскому конгрессу. Барселонский ЦК занял и в этом вопросе позицию, прямо противоположную позиции большевиков-ленинцев. Письмо от 5 апреля торжественно извещает Организационную комиссию о присоединении левой оппозиции к "единому фронту", как если бы дело действительно шло об едином фронте, а не об издевательстве над политикой единого фронта. Помогая сталинцам прикрашивать действительность, письмо барселонского ЦК повторяет общие фразы о том, что единый фронт против фашизма осуществим, несмотря на наличие разногласий. Но эта элементарная мысль, верная в отношении массовых пролетарских организаций, теряет всякий смысл по отношению к буржуазным одиночкам, пацифистам, демократическим литераторам и пр. Между тем, письмо барселонского ЦК гласит: "Пацифист может быть таким же врагом войны и больше, чем революционный коммунист. Вполне логично, что эти люди в едином фронте против тех, кто является их врагами". Трудно поверить, что эти слова могли быть написаны людьми, которые считают себя марксистами, которые имеют какое-либо понятие о политике Ленина, о решениях четырех конгрессов Коминтерна, не говоря уже о десятилетней работе международной левой оппозиции и, в частности, об ее декларации на Амстердамском конгрессе. Каким образом пацифист может быть бльшим врагом войны, чем революционный коммунист? Марксистская теория и политический опыт учат нас, что пацифизм является орудием империализма; что пацифисты декламируют против войны в мирное время, а когда наступает война под гнетом своей изолированности и своего бессилия молча склоняются перед милит