вязанном с головой организме. Весь внешний облик человека показывает его нам, как существо двойственное, показывает нам, что у него двойное происхождение. Подобный способ рассмотрения имеет не только то значение, что мы с помощью его можем познать нечто, но еще и иное. Кто рассматривает человека по методу обыкновенной официальной науки, кто, например, смотрит в микроскоп и видит, как развивается зародыш и видит только то, что там есть (подобно тому, как захотели бы увидеть в магнитной стрелке, почему она обладает способностью устанавливаться в направлении севера и юга), тот живет в таком громоздком мысленном строе, который делает его неподвижным и непригодным для внешней жизни, особенно, если поступать так, как это делают во внешней науке. И если применять такие мысли к социальным наукам, то они либо оказываются недостаточными, либо ведут к школьному умничанью в мировом масштабе, которое иначе еще можно обозначить как "вильсонианство". Итак, вопрос о том, какое в нас воспитывается мышление, какие формы возникают в наших мыслях, в то время, как мы отдаемся известным мыслям. "Знать" о вещах имеет меньше значения: какое действие оказывает на нас определенный способ знания, какую пригодность он приносит с собой -- вот в чем вопрос. И если мы обладаем открытостью для рассмотрения человека в связи с мировым целым, то в нас будут пробуждены и те мысли, которые вводят в этическое мировоззрение, в правовое мировоззрение, которое в действительности должно быть самым высшим, но которое в настоящее время представляет собой нечто весьма странное. Итак, вы видите, что для отыскания такого знания, какое здесь имеется в виду, существуют еще некоторые иные импульсы, кроме удовлетворения, -- я не хочу сказать любопытства, но исключительной жажды знания. Таким образом, человек стоит перед вами, как двойное, как двойственное существо. Это имеет еще гораздо более глубокое значение. И я хотел бы сегодня дать прозвучать тому основному тону, который пройдет через нашу работу, чтобы вызвать в ваших душах чувство значительности того, что мы обсуждаем. Остановимся на том, что голова в дальнейшем течении нашей жизни, -- голова, которая теперь представляет перед нами, как отображение всего мира -- в существенном является посредником для нашего познания (я не хочу сказать "орудием", ибо я этим сказал бы нечто не совсем правильное). Но не только голова является посредником для нашего познания. Остановимся на познании, на восприятии мира. Его доставляет голова, но также и весь остальной человек. И так как остальной человек даже по своему происхождению есть нечто совершенно отличное от головы, нечто иное, то человек, также поскольку он существо познающее, состоит из головного человека (я называю его так, как я уже называл его раньше) и сердечного человека, ибо в сердце концентрируется все остальное. Каждый из нас есть в действительности два человека: человек головы, который относится к миру, как существо воспринимающее, и человек сердца. Разница в том, что человек, хотя он иногда и бранится на мир, тем не менее пользуется для сознания только головой. Что собственно лежит в основе этого? Если провести параллель между познанием головой и познанием сердцем, то это дало бы очень мало. Тот, кто воспринимает сердцем то, что познает головой, был бы в своем познании "теплее", чем другой. Между людьми существовала бы разница, но она была бы невелика. Если же подходить к вещам с духовнонаучным опытом, то предстает нечто совершенно иное. Мы усваиваем себе познания, восприятия; это происходит постепенно, что к нам приходят восприятия и познания. Итак, происходит следующее: то, как мы головой относимся к миру, как мы с помощью ее воспринимаем и познаем -- это совершается в известном отношении быстро. То, как мы в познании относимся к миру всем остальным организмом, происходит медленно. Ко всем остальным различиям, которые я уже прошлой зимой приводил в отношении развития мира и человека, присоединяется еще то, что наша голова спешит со своим познанием, остальной же организм не спешит. Это имеет глубочайшее значение. Когда воспитывают в школе, то, в сущности, обращают внимание только на воспитание головы. Людей воспитывают теперь только для головы, это можно сделать по школьной программе. Ибо в самом крайнем случае, голова, если она в течение продолжительного времени участвует в развитии познания, заканчивает свое развитие на 20-х годах жизни. Тогда голова завершает свое познание, усвоение мира. Весь остальной организм нуждается для этого во всем периоде до смерти. И можно сказать: голова проделывает это приблизительно в три раза скорее, чем весь остальной организм. Остальной организм не спешит, он развивается втрое медленнее, он идет совершенно иным темпом. И поэтому для человека, обладающего даром наблюдать познанием подобные вещи, ясно, что если он что-либо постиг головой, он должен ждать, пока он не соединит это со всем своим существом. Чтобы воспринять что-либо, как нечто полное жизни, нужно действительно, -- если воспринятое головой продолжалось, например, один день, -- ждать от трех до четырех дней, пока не воспримешь это во всей полноте. Добросовестный исследователь духа никогда не станет передавать того, что он воспринял только головой то, что он воспринял только головой, но только то, что он воспринял всем своим человеческим существом. Это имеет в выcшей степени широкое и глубокое значение. По существующим условиям мы, собственно, можем теперь давать нашим детям только некоторый род головного знания. Мы не даем им такого знания, которое приемлемо для остального организма. Дело остается при головном знании, при знании, которое так уже устроено, чтобы оно могло усваиваться головой и чтобы впоследствии его можно было вспомнить. Правда, люди потом не помнят предметов, о которых идет речь при обучении, и бывают рады, когда избавляются от них после последнего экзамена. Знание, которое может быть вполне проработано остальным организмом, оно при всяких обстоятельствах впоследствии при воспоминании о нем, вызвало бы к себе любовь, радость, сердечность. Вопрос о том, как устроить обучение, чтобы впоследствии человек в течение своей жизни, когда он будет вспоминать о нем, мог оглянуться на него с сердечностью, радостью, с известным воодушевлением, связан с глубочайшими тайнами мистерии человечества. В этой области предстоит огромная работа. Ибо кто знаком с относящимися сюда вещами, знает, что все, что мы, особенно, в наше время даем детям, уже заранее так устроено, что остальной организм этого не приемлет, что оно впоследствии не доставляет радости. Но с этим связано то, что в наше время люди сравнительно рано душевно старятся, ибо в этом тайна человека: когда, например, голове 28 лет, весь остальной организм, который в своем развитии следует за головой, достигает лишь трети или четверти этого возраста, остальной организм придерживается в темпе три, четыре раза более медленного (с другими соотношениями мы еще познакомимся). Итак, если бы человек в смысле педагогики пошел навстречу этим мистериям, он мог бы воспринять нечто такое плодотворное, что этого хватало бы до момента смерти. Ибо если он до 25-го года воспринимал такие знания и ему нужно было бы для переработки их в три раза больше времени, то остальной организм мог бы их перерабатывать до 75-го года. Но для человека во всей полноте его существа имеет всеобъемлющее значение не то знание, которое усваивает голова, а только внутренне познавательное переживание, которое весь человек усваивает себе всем своим существом. Но в наше время общественная жизнь даже противится этому: она согласна воспринимать только мудрость головы. Подумайте только, вы легко можете убедиться в значении того, о чем я сейчас говорю: кто-нибудь мог до 15-го года своей жизни столько воспринимать головой, что если бы он эти понятия переработал и если бы эти понятия относились бы, например, к управлению общественными делами, он к 45-годам был бы достаточно зрел, чтобы быть выбранным в городское управление, в парламент, ибо сюда он должен войти, как цельный человек. И в основе воззрения древних, еще имевших живое знание об этих вещах, лежали подобные знания. В наше время, наоборот, все устремления направлены к тому, чтобы по возможности понизить пределы возраста, ибо теперь каждый к 20-ти годам также зрел, как прежде бывали к 80-ти. Но здесь должны решать не требования диктуемые желаниями, а только правильное познание. Итак, эти вопросы имеют важное отношение к жизни. Вся наша собственная жизнь устроена так, что принимает в расчет только то, что люди получают через знание головы. Несмотря на то, что в настоящее время люди собственно в социальном общении мудро общаются только головами, это общение головами (подумайте только: все социальное общение есть только головное общение!). Ибо откуда происходит голова? Голова человека, (мы это уже говорили) не от Земли. Она создана из Космоса. И головой нельзя устроить земных дел. Никто головой не бывает национальным, никто не принадлежит головой какой-либо части Земли. Головой мы должны решать только то, что относится ко всему миру. Но для того, чтобы иметь возможность решать о том, что принадлежит земле, нам необходимо в течение всей жизни срастаться с тем, что принадлежит Земле и что нас делает гражданами Земли, а не гражданами неба. Так оно должно быть. То, что может лежать в основе общественного суждения, должно быть добыто из более глубоких познаний о самом человеке. И опять-таки вспомним то, что Гете высказал, как "мысль о метаморфозе". Это имеет глубокое значение и имеет еще более широкое применение, чем какое Гете мог в свое время сделать из этого. Но я хочу сегодня наметить только основные линии: эти вопросы будут еще обсуждаться. Итак, наша голова образована из Космоса. Если мы рассмотрим это явление духовнонаучно, то мы должны сказать, в течение всего времени между смертью и новым рождением, мы совершаем предварительную работу для того, чтобы образовать нашу голову (мы, ведь, в это время работаем в Космосе). Мы работаем над нашим организмом тем, что мы преимущественно между смертью и новым рождением работаем над нашей головой. Эта голова, в известном отношении, гробница души, души, какова она была до рождения, или, можно сказать, до зачатия. Тогда прекращается та деятельность, которую мы совершаем в духовной жизни между смертью и новым рождением. И к тому, что, в известном отношении, формируется из духовного мира, присоединяется затем то, что связано с этим из потока наследственности. Но что же это такое, что связано с этим из потока наследственности? Это все же нечто, что связано с головой. Я уже раньше указывал на это: то, что есть в человеке, кроме его головы, это зачаток для головы в следующей инкарнаций. Силы, которые мы вырабатываем в течение всей жизни, отрываются от всего остального организма, когда мы проходим сквозь врата смерти. Не они сохраняют те образования, которые были присущи остальному организму при жизни. Это мы пронесли через время между смертью и следующим рождением и претворяем в голову. Итак, в нашей голове мы имеем также и то, что является наследием из прежней инкарнации и в нашем остальном организме мы имеем в то же время нечто, что действует определяюще на образование нашей головы в следующей инкарнации. В этом отношении наша природа и является двойственной. Подумайте, как при виде того, что человек действительно целиком поставлен в космические связи, мы приходим к заключению, что он возникает и образуется не только в каком-то промежутке времени и промежутке пространства, который мы имеем перед собой в физическом созерцании, но что он стоит внутри огромных соотношений. Совершенно изумительно, когда мы не только, подобно Гете, смотрим на кость позвоночника и затем на черепные кости и говорим себе: черепные кости есть только видоизмененные кости позвоночника. Но совершенно изумительно, когда мы видим, как все, что есть в голове, есть и в остальном организме. Только необходимо совершенно непредвзятое рассмотрение для того, чтобы, например, не только нос и все, что относится к голове, признать за такое видоизменение, но также и все, что (только в состоянии более ранней метаморфозы) относится к остальному организму. Все это в более поздней метаморфозе видоизменяется в то, что впоследствии предстает нам в голове. Я сказал: в педагогическом отношении в высшей степени важны последствия, вытекающие из подобного взгляда. И если когда-нибудь мышление человека обратится к этому духовнонаучному познанию, то возникнут необычайно значительные требования к практической педагогике. Прежде всего важно одно: мы стареем в нашей жизни. Но, в сущности, мы можем сказать: стареет наше физическое тело, ибо как это ни странно, наше эфирное тело, следующая духовная часть нашего существа, все молодеет. Чем старше мы становимся, тем моложе становится ваше эфирное тело, и в то время, как у нас являются морщины и лысины на физическом теле, в нашем эфирном теле мы становимся или, по крайней мере, можем становиться все более юными и цветущими. Но, правда, мы должны позаботиться о том, чтобы к нашему эфирному телу притекали силы молодости также, как внешняя природа заботится о том, чтобы старилось физическое тело. Но мы можем достичь этого, только вводя через голову достаточное питание из таких духовных представлений, которых хватило бы для переработки на всю жизнь. Духовнонаучному исследователю может рисоваться картина того, как в самой ранней юности детям может быть преподано о человеке, как отображении всей Вселенной, отображении мудрого Божественного Миропорядка, но так, что он может быть непосредственно и элементарно охвачен ребенком, а не путем поднесения ему непонятных библейских слов. Но все это должно быть создано из духа духовной науки, тогда появится более жизненное головное знание, чем в наше время. Но оно сделается для человека на всю его жизнь источником молодости в то время, как наше современное преподавание не является таким источником молодости, а его противоположностью. И если мы в наше время еще имеем счастье не быть брюзгами, вследствие пройденных нами годов учения, то это происходит только от того, что современный способ заботиться о голове (который подготовлялся приблизительно в течение четырех столетий и который теперь достиг кульминационной точки) еще не был в состоянии достаточно разрушить то культурное наследие, которое сохранилось еще из древних времен. Но если мы будем так продолжать преподавать только для голов, то мы окажемся на лучшем пути к тому, чтобы действительно воспитать брюзгливых. Я уже говорил недавно (война прервала это): в годы перед войной велика была тяга в "санатории", велики были средства для избавления от "нервности". Все это связано с тем, что голове дается не то, в чем нуждается весь человек. Как мало делается правильного в этом направлении. Ибо мне приходится снова и снова вспоминать о том, как я несколько лет тому назад посетил однажды санаторий, с целью навестить там одного человека. Мы прибыли туда в обеденное время. Все живущие в санатории продефилировали мимо нас. Частью это были очень странные люди, нервность которых была отчасти написана на их лицах и у которых дрожали руки и ноги. Но затем я познакомился с самым нервным, с самым дрожащим в санатории, а именно с заведующим врачом. И следует сказать, что заведующий врач не в состоянии был бы найти нужного для лечения своих больных, если бы сам не является тем, кто сам наиболее нуждался в лечении. В других отношениях он был очень милым человеком, но был примером тех людей, которые в своей юности, конечно, не восприняли того, что может сохранить им молодость в течении всей жизни. Таких вещей нельзя изменить какими-либо отдельными реформами и из тех условий, в которых они находятся, их нельзя перенести в иные условия: эти вещи можно исправить, когда будет исправлен весь социальный организм. Поэтому необходимо обратить внимание на весь социальный организм. Великие мировые законы позаботились о том, чтобы каждый, как отдельный человек в этой области не мог удовлетворить своего эгоизма, но чтобы он мог найти свое благо, только ища его в сообществе с другими. Так я представляю себе, и каждый, кто представляет себе не только то, что живет в чувственном, но кто умеет обратить свой взор от чувственного к сверхчувственному, откуда должны притекать силы для преображения мира для ближайшего будущего, -- тот может представить себе, что в этой области, а также и в других может быть введено в жизнь духовнонаучное, введено тем, что честно и искренне в конкретном будет проработано то, к чему духовная наука может дать импульсы. Вы видите, что в том смысле, в каком мы часто говорили и в каком мы все снова будем говорить, нет необходимости гнаться за визионарным ясновидением, а нужно только с внутренним пониманием постигнуть человека, как подобие мировой духовности, тогда придет и духовность. Невозможно понять и пронизать взором человека в его целом, не проникнув в то, что лежит в основе человека, как духовное и не считаясь с этим. Но одно необходимо -- я часто на это указывал: отказ от одного недостатка, который в настоящее время так страшно распространен в отношении всех вопросов миросозерцания: отказ человека от стремления к удобству в познания. Все наше духовнонаучное исследование показывает, что необходимо, шаг за шагом идти вперед, что нужно иметь склонность к вниканию в частности, к построению целого из этих частностей, что для восхождения в сверхчувственное необходимо исходить из самого близкого нам чувственного. В этом самом близком чувственном почти осязать руками сверхчувственное. Ибо кто в состоянии надлежащим образом взглянуть на человеческую голову, тот увидит в ней то, что образовано из всей Вселенной, а в остальном человеческом организме увидит, в свою очередь то, что вырабатывается во Вселенной для того, чтобы снова вернуться из Вселенной в следующей инкарнации. Можно совершенно правильно придти к сверхчувственному, если только надлежащим образом рассматривать внешнее чувственное. Но необходимо примириться с неудобством и отдать человеку должное, признав за ним по отношению к познанию, по крайней мере то, что признают, например, за часами или за другим совсем обыкновенным предметом. Никто, если он хотя бы немного знает, как совместно действуют части механизма, не станет утверждать, что он может понять часы, не считаясь с тем, как в часах связаны между собой колеса и так далее. О человеке же говорит каждый, не предъявляя подобных требований и при этом каждый думает, что он может говорить и о высшем существе человека и часто основывается на мысли, будто истина должна быть "проста", обвиняя духовную науку в том, что она слишком сложна. Может быть, человеческое желание и стремится к тому, чтобы в пять минут, а может быть и вообще вне времени усвоить себе то, что необходимо для познания высшего существа человека. Но человек -- существо сложное, именно в этом и заключается его величие во Вселенной, что он сложное существо и если действительно мы хотим проникнуть в существо человека, то нужно при познании преодолеть стремление к удобству. И в ваше время нельзя понять того, что вам нужно, если не стремиться к тому, чтобы, по крайней мере, в предчувствии проникнуть во всю сложность человеческой природы. Ибо развивая только головное знание и не желая всем человеком проработать то, что познала голова, да и не давая голове того, что может быть проработано всем человеком, мы вводим человека в социальный порядок таким образом, что мы не хотим сделать человеческую жизнь отображением сверхчувственной, духовной жизни. Мы страдаем удивительным раздвоением, но оно не таково, как другие раздвоения, о которых я теперь говорил, но это вредное раздвоение, которое мы должны преодолеть. Человеческая жизнь изменилась в ходе развития. Чтобы установить это, достаточно оглянуться на четыре истекших столетия и даже меньше. Кто знает жизнь не из ходячей истории литературы, а из истории духа, из его действительности, знает, как бесконечно отличны жизнь и мышление XVIII века от жизни и мышления XIX века. Достаточно нам только несколько оглянуться назад, чтобы увидеть, как за эти четыре века изменилась вся человеческая жизнь. Все человеческое мышление, которое изменилось, таким образом, в XX веке постепенно пришло к выработке все более абстрактных понятий. Все больше стало появляться головных понятий. Если мы возьмем полные жизни понятия людей в XIII и XIV столетиях, если мы бросим взгляд на естествознание этих столетий, окажется огромная разница, по сравнению с абстракцией, с сухой закономерностью современного естествознания. Есть очень известная книга, приписываемая Василию Валентину: в ней есть очень интересные вещи. Недавно один шведский ученый написал книгу "О материи" и цитировал в ней Валентина и вот его суждение о нем: "Пусть понимает его, кто может: понять его нельзя". Мы очень охотно верим, что он ничего не может понять из этой книги Валентина. Ибо если читать Валентина с теми понятиями, которые теперь приносят с собой из физики и химии, его совершенно невозможно понять. Это связано с тем же, с чем, например, связан и тот факт, что старое, доброе, мудрое изречение "Morgenstunde hat Goft and Gold im Munde" с течением времени превратилось в иное изречение: "Morgenstunde hat Gold im Munde". Таким образом добрая европейская "Morgenstunde hat Goft and Gold im Munde" превратилась в американскую "Morgenstunde hat Gold im Munde". Та древняя эпоха была в смысле описания и понимания природы пронизана тем, что идет из всего человека. Теперь это -- головное знание. Вследствие этого оно с одной стороны абстрактно, сухо и не наполняет человека в течение всей его жизни, а с другой -- оно все же очень духовно. Мы стоим перед двойственностью, что мы, собственно, создаем в наше время самое духовное: эти абстрактные понятия самое духовное, что можно себе представить. Но они не способны охватить дух. Очень легко усмотреть, к какому раздвоению приходит человек с теми духовными понятиями, которые он себе выработал. Именно в этих духовных понятиях стал он странным образом материалистом. Но если бы понятия были верными, на них никогда бы не возник материализм. Уже самое существование абстрактных понятий есть первое опровержение материализма. В этой двойственности живем мы. Мы невероятно одухотворялись в течение последних четырех столетий и в этом духовном, которые мы владеем только абстрактно, мы снова должны найти живое духовное. Мы поднялись до обладания только предметными понятиями, но мы снова должны придти к имагинации, инспирации, интуиции. Мы отошли от того, что нам было передано в ранней, древней наследственной мудрости в имагинациях, инспирациях и интуици-ях. Мы должны это снова приобрести после того, как мы так отдалились от полного жизни знания всего человека. Это может наполнить человека серьезностью по отношению к духовной науке. И если эти две лекции, которые я вам прочел, являлись скорее вступительными, то моим намерением было показать, как из самого внешнего рассмотрения человека может исходить импульс к работе над тем, что духовно лежит в основе мира. Следуя этим импульсами и идеям, человечество придет к тому, что ему в наше время так не достает: к внутренней правдивости. Невозможно подлинно плодотворно, стремиться к духу, если не стремиться к нему с внутренней правдивостью и мы никогда не ошибемся, если жизненным опытом постигнем познание, что действительная гармония между знанием головы и знанием сердца возможна только в том случае, если мы действительно правдиво поставим себя в жизни. Ибо современные люди именно потому не хотят перевести знания головы в знание сердца, что знание сердца не только требует более продолжительного времени, но и потому, что оно реагирует на знание головы, отталкивает его, если оно неправдиво. Тогда остальная часть человека дает почувствовать себя, как своего рода совесть. Этого боится склонное только к знанию головы современное человечество. А теперь, в заключение, так как мы таким образом бываем вместе, для вас всегда вопрос должен быть в том, чтобы определить положение нашего духовнонаучного устремления (которое мы характеризуем так, как мы сделали это сегодня и в предыдущий раз) во всем мире -- в заключение сделаем несколько замечаний, которые вытекают для вас непосредственно практически. Духовная наука может процветать только при условии, если серьезно относиться к правдивости в ней, ибо именно в наше время должна она подойти к самым глубоким нуждам человечества: она должна подвергнуться тем мукам совести, которые очень легко могут возникнуть, когда сердце говорит голове -- нет. Ибо сердце всегда говорит голове нет, когда ищут недуховного или же когда к знанию стремятся только из эгоизма, вожделения или честолюбия и т. д. Поэтому необходимо было не допустить в ходе развития духовной науки даже самых незначительных компромиссов ни в каком бы то ни было направлении. Духовная наука должна культивироваться положительно из нее самой. Нельзя вступать в компромиссы с половинчатыми, четвертичными или осьмушечными правдами: сейчас это слишком серьезный вопрос. После того, как мы сделали вступление, мы можем привести несколько указаний, которые будут сказаны не в личном смысле, хотя и связаны с личным. Большую часть враждебностей к духовной науке можно понять только, приняв во внимание их возникновение и их становление. Например, там или здесь кто-нибудь самым резким образом выступает против духовной науки. Бывают и другие случаи, чем тот, который я имею в виду, но во многих случаях противодействие духовной науке исходит из подобного тому, что я сейчас приведу, как конкретный случай. Я был однажды во Франкфурте на Майне, где должен был читать лекцию. Мне телеграфируют, что со мной желает говорить один человек. Я ничего не имел против этого и сказал, что он может со мной говорить тогда-то. Этот человек пришел и сказал: "Я, собственно, уже давно езжу вслед за Вами, чтобы увидеть, не смогу ли я когда-нибудь говорить с Вами". Я ничего не мог иметь против этого, но я также ничего не имел и за это. Затем этот человек говорил еще о многом. Но к духовной науке необходимо относиться серьезно, а тогда необходимо отклонить многое, что только притворяется и хочет показать себя очень ученым. Нельзя идти на компромиссы с чем попало. Я не был невежлив с этим человеком, но я его отклонил, дав ему понять, что я в дальнейшем не буду с ним встречаться. Это было моим глубочайшим убеждением, что этот человек говорит пустые вещи, но что он при этом хочет внешне опираться на нас. Это действительно бывало в бесчисленных случаях. Все это я говорю не из тщеславия, а с целью охарактеризовать известные явления. Итак, я должен был отклонить этого человека. Он говорил много в высшей степени лестного, но вопрос шел только о том, было что-нибудь истинного в его "также" духовнонаучных устремлениях. Вскоре после этого в Швейцарии появились заявления этого человека, из которых явствовало, что следует говорить о "демоническом", о "дьявольском" в основе Штайнеровской духовной науки. Я мог бы еще рассказать послесловие к этой истории, но не хочу этого делать. Но это один из видов того, как то там, то здесь выступают "противники". Очень часто это бывают люди, которые, собственно, как-нибудь искали примкнуть к нам, но чье искание связи должно было быть отвергнуто на определенных основаниях. Многое приходилось игнорировать для того, чтобы сохранить в чистоте Духовную науку. Это мы должны были взять на себя. Теперь же я хочу в связи с этим упомянуть о другом. Наш друг Риттельмейер писал недавно в журнале "Христианский мир" об отношении нашей духовной науки к религиозному вопросу и пытался при этом в заслуживающей признания и благодарности форме разбить некоторые другие предубеждения против нашей духовной науки. Хорошо всем известный д-р И, Мюллер почувствовал себя вынужденным написать ряд статей против статьи д-ра Рит-тельмейера в "Христианском мире". В мои намерения, конечно, не входит вникать в то, что написал д-р И. Мюллер, ибо в течении долгого ряда лет существенным моим стремлением всегда было не говорить о д-ре И. Мюллере, ибо я имею основание ограждать духовную науку от дилетантских устремлений и не запутывать в какие бы то ни было компромиссы. И я думаю, что это лучше всего можно достигнуть, если не считаться в речи с тем, что должно действовать -- если это только может действовать в силу своей собственной ценности. Никогда не упоминал я о д-ре Мюллере в какой-либо особенной связи. В наше время мало развито чувство того, что в этой области, собственно, является действительности правдой или неправдой. Если вы просмотрите статьи И. Мюллера, то вы увидите, что они содержат довольно много того, что нужно назвать "объективной неправдой", вызванной либо легкомыслием, либо чем-нибудь другим. Они полны ею. Эти вещи нужно иметь в виду. Мне пришлось однажды характеризовать подобную неправду: неправду Десеуара в моих "Загадках души". И я теперь очень жду, -- на то, как я там обличил этого берлинского профессора, должен был бы собственно последовать ответ. Прочтите только вторую статью в моей книге "О загадках души" о том, как действует профессор Дессуар. Конечно, каждый, кто после этой статьи, в настоящее время уже вышедшей в свет, будет писать о книге Десеуара, не считаясь с этой статьей, явится соучастником в его неправде. Но к этим вещам сейчас относятся не так, многие скажут в свое оправдание: "я этого не знал". Как будто тот, кто произносит какое-либо утверждение, не должен сначала как следует познакомиться с вопросом. О таких упреках, будто мои плакаты являются кричащими, я предоставляю судить тем, которые знают плакаты и лекции И. Мюллера. И о том, что мои лекции рассчитаны на особенную человеческую жажду сенсации, об этом я также предоставляю судить другим. Еще не, так давно один очень почтенный пожилой человек, который действительно стремится составить себе добросовестное суждение об этих вещах, сказал мне, что он собственно удивляется, что на мои лекции ходит так много людей, так как я совершенно не стараюсь сделать их легкими. Очень легко можно доказать, что обвинения Мюллера несправедливы. Ибо в городе, где духовная наука еще не пустила корней, на простое объявление обыкновенно приходят на мои лекции немногие, а там, где приходят? многие, это происходит оттого, что в том месте действительно добивались этого и работали. Но я не хочу больше останавливаться ни этом, разве только укажу на последний отрывок из речи И. Мюллера, где он говорит о том, что я говорю о "драме Бога", который Должен быть искуплен человеком и т. п. вещи. И где И. Мюллер полтора столбца наполняет тем, что приводит из моей книги "Христианство как мистический факт" несколько фраз, которые он вырывает из общей связи, как ему только вздумается. Но благодаря тому, что он выпускает предыдущее, все, что он говорит превращается в совершенную бессмыслицу. В моей книге о христианстве говорится о "драме Бога" и об Его зачарованности совершенно противоположное. И. Мюллер показывает этим то, что он не сумел разобраться в моих книгах. В этом я ему определенно верю. Но, не поняв совершенно ничего, И. Мюллер судит об этой книге. Я часто указывал на то, что эта книга видит главный нерв в Мистерии Голгофы, в отличие от всех остальных мистерий. И. Мюллер совершенно не ощущает этого. Итак, я никогда не потребовал бы, чтобы он понимал мою книгу: не думаю также, чтобы он был способен к этому, но он ее критикует. И замечательно Следующее: книга эта была напечатана в 1902 году, так что в 1906 году уже прошло четыре года с ее появления. Было известно, что я именно тогда, в том первом издании изложил мое отношение к естествознанию с одной стороны, к философии -- с другой. Книга "Христианство как мистический факт" стала известна. Если она была еще неизвестна И. Мюллеру -- это его дело. Но я упоминаю, что в 1906 году она была уже известна и что она так не была связана с моим общим мировоззрением, как например, моя "Философия свободы". Итак, тот, кто в 1906 году составлял себе мнение обо мне, должен был брать меня с точки зрения всего моего миросозерцания и, в сущности, не мог брать только одну половину его. Итак, это факт, что в -- 1906 году уже прошло 4 года с появления "Христианства". В 1906 году мне была прислана книга И. Мюллера "Нагорная проповедь". На ней была надпись "Д-ру Р. Штейнеру в приятное воспоминание о "Философии свободы" Майнберг, 17. VIII. 1906 года. " Это был один из тех фактов, которым я вынужден был игнорировать, ибо невозможно вступать в компромисс с теми направлениями, о которых я говорил и я считаю это своим правом -- молчать, вместо того, что бы сказать: "я так-то и так-то смотрю на эти вещи", когда кто-нибудь подходит ко мне таким образом. Но это-то больше всего раздражает людей -- когда молчишь. Я сказал, что противодействие духовной науке следовало бы искать в реальных обстоятельствах. Часто людям бывает гораздо более неприятно, когда вскрывают эти реальные обстоятельства. Я мог бы рассказать еще более неприятные вещи. Но тот, кто теперь прочтет статьи д-ра И. Мюллера о нашем друге д-ре Риттельмейере, хорошо сделает, если будет искать противодействия не только в этих вещах, но и в подобных обстоятельствах, из которых я привел одно незначительное. Необходимо всюду исследовать, нельзя ли найти гораздо более истинные причины, чем те, которые лежат на поверхности. Это не дает покоя, когда кто-нибудь приходит "с приятным воспоминанием о "Философии свободы", а другой не обращает на это внимание и ничего не отвечает. Я привел вам этот маленький случай в пояснение психологии И. Мюллера для того, чтобы вы могли видеть яснее, чем мы увидели бы только из его статей. ЛЕКЦИЯ 3 УМЕРШИЕ ЖИВЫЕ 5. 02. -1918 г. Мои дорогие друзья! Сначала обратимся опять к духам, охраняющим тех, кто стоит на полях событий нашего времени. Духи ваших душ, действенные стражи, Отнесите на ваших крыльях молящую любовь наших души Доверенным вашей охране людям Земли. Чтобы соединяясь с вашей силой, Мольба наша сияла бы помощью для душ, Которые она ищет любя. И пусть Дух, к Которому мы стремимся в течении ряда лет, Благодаря дарованной нам духовной науке, И Который ради свободы человечества и Земли, Рада их преуспевания, в развитии прошел через Мистерию Голгофы - пусть будет с вами и вашими трудными обязанностями. Дорогие друзья! То, что мы много раз обсуждали, о чем мы здесь часто говорили с самых различных точек зрения, а именно, что смена между бодрствованием и сном имеет в человеческой жизни еще более глубокое значение, чем это кажется внешнему наблюдению, об этом, следовало бы очень помнить при общем рассмотрении мира и при практической, в самом идеальном смысле, установки себя в мире. Обыкновенному наблюдению известен тот кажущийся факт, что человек своим сознанием переживает смену между состоянием бодрствования и состоянием сна. Мы знаем, что это только кажущийся факт. Ибо часто с самых разнообразных точек зрения говорили мы о том, что так называемое состояние сна продолжается не только от засыпания до пробуждения, но что, для известной части нашего существа оно продолжается также и от пробуждения до засыпания. Мы должны сказать: мы никогда не бодрствуем всей полнотой нашего существа. Сон простирается и на наше состояние бодрствования. Мы непрерывно спим одной частью нашего существа. Мы можем спросить себя: какой частью нашего существа мы непрерывно действительно бодрствуем во время так называемого "бодрствования". Мы бодрствуем в отношении наших восприятий, в отношении всего, что мы между пробуждением и засыпанием воспринимаем из чувственного мира через наши чувства. Это именно и является характерным для обыкновенного восприятия, что мы при пробуждении переходим из состояния несвязанности с чувственным миром в состояние связи с ним, что наши чувства очень быстро вступают в деятельность и это вырывает нас из того смутного состояния, которое мы в обыкновенной жизни знаем, как "состояние сна". Итак, мы в истинном смысле слова бодрствуем нашими восприятиями чувств, Менее бодрствуем мы, но так что мы это состояние можем обозначить, как действительное "бодрствование" в отношении нашей "жизни представлений". Мы должны отличать жизнь восприятий от подлинной жизни мышления и представлений. Когда мы размышляем, отрешаясь от чувственного восприятия, т. е. когда мы не обращены на внешнее, то при этом размышлении мы уже в обычном смысле и в высшем смысле слова бодрствуем, хотя это бодрствование в чистой жизни представлений все-таки носит оттенок "грез" у одного человека больше, у другого меньше. Хотя у некоторых людей в жизни представлений может примешиваться нечто от грез, в общем мы все же можем сказать: мы бодрствуем и тогда, когда мы представляем себе. Но мы не "бодрствуем", когда мы чувствуем. Конечно, чувства поднимаются из неопределенной недифференцированной душевной жизни и благодаря тому, что мы "представляем" себе чувства, что представления, т. е. бодрственная деятельность постоянно примешивается к чувствованию, мы думаем, что мы и в чувствовании бодрствуем. Однако, в действительности подвижность нашей души в чувствовании совершенно та же, что и при обыкновенном сновидении. Есть глубокое сходство между состоянием сновидения и подлинным состоянием чувствования. Если бы мы всегда были в состоянии, то, что мы увидим во сне освещать нашим представлением так же, как мы освещаем нашу жизнь чувств, мы совершенно в такой же мере разбирались бы в нашей жизни сновидений, как мы разбираемся в нашей жизни чувств, ибо подлинные чувства присутствуют в душе совершенно так же, как сновидения. Чувства, аффекты, даже в известном смысле жизнь страстей присутствуют в нашей душе так же, как видения снов. На основании своей бодрственной жизни ни один человек не может сказать, что, собственно, происходит, когда он чувствует, или в том, что он чувствует. Как было сказано, это поднимается из неопределенной, недифференцированной душевной жизни и затем освещается светом представления. Но это есть жизнь сновидений. Это сродство жизни аффектов и чувств с жизнью сновидений хорошо известно и неоккультистам, например, прекрасный эстетик Фридрих Теодор Фишер часто подчеркивал глубокое сродство, существующее в душевной жизни человека между чувствованием и сновидением. Еще глубже лежит в душевной жизни подлинная жизнь воли. Что знает человек о том, что, собственно, происходит в его внутреннем, когда он говорит: "я хочу взять книгу" и когда рука протягивается и берет книгу? То, что здесь совершается между мускулом и нервом, то, что тогда происходит в организме, а также и то, что происходит в душе для того, чтобы волевой импульс перешел в движение, в действие, об этом человек знает не больше, чем о событиях глубокого сна, лишенного сновидений. Это фактически так: подлинная сущность жизни нашей воли освещается жизнью наших представлений, поэтому она предстает так, как если бы мы ее осознавали: но подлинная сущность жизни нашей воли протекает в действительности также и между пробуждением и засыпанием в совершенном состоянии сна. Итак, мы видим: мы действительно, в истинном смысле слова "бодрствуем" только в отношении нашего восприятия в чувственном мире и нашей жизни представления. Но мы спим так же и в состоянии бодрствования, в отношении наш