том, -- сказала Изида. -- Ох!.. Гвоздика вдруг побледнела, сморщилась, как бы засохла. Потом опала прекрасной цветной пыльцой на грудь Хлои. -- Ох! -- в свою очередь сказала Хлоя. -- Я опять буду кашлять... Ты видела!.. Она замолкла и поднесла руку ко рту. Жестокий приступ кашля вновь сотрясал ее. -- Это... та штука, что во мне... она их всех убивает... -- бормотала она. -- Не разговаривай со мной, -- сказала Изида. -- Колен сейчас принесет цветы. День выдался голубой в комнате и почти зеленый по ее углам. Еще не было видно и следа сырости, а ковер оставался довольно пышным, но одно из четырех квадратных оконцев почти совсем затянулось. Изида услышала хлюпанье шагов Колена в прихожей. -- Вот и он, -- сказала она. -- Он наверняка принес тебе цветы. Появился Колен. В руках у него была большая охапка белой сирени. -- Держи, Хлоя, -- сказал он. -- На!.. Она протянула руки. -- Ты очень мил, мой дорогой, -- сказала она. Она положила букет на вторую подушку, повернулась на бок и спрятала лицо в белые, сахаристые кисти. Изида поднялась. -- Ты уходишь? -- сказал Колен. -- Да, -- сказала Изида. -- Меня ждут. Я вернусь с цветами. -- Было бы очень хорошо, если бы ты зашла завтра утром, -- сказал Колен. -- Мне нужно идти искать работу, а я не хочу оставлять Хлою одну, пока ее вновь не осмотрел доктор. -- Я приду... -- сказала Изида. Она осторожно наклонилась и поцеловала Хлою в нежную щеку. Хлоя подняла руку и погладила лицо Изиды, но головы не повернула. Она жадно вдыхала запах сирени, который медленными завитками развертывался вокруг ее блестящих волос. LI Колен с трудом брел вдоль дороги. Она наискосок уходила между земляными насыпями, над которыми возвышались отливавшие при свете дня мутной морской водой стеклянные купола. Время от времени он поднимал голову и читал таблички, чтобы проверить, в нужном ли направлении идет, и тогда ему становилось видно небо, разлинованное вдоль и поперек голубым и тускло-каштановым. Далеко впереди над откосами маячили выстроившиеся в ряд дымовые трубы главной оранжереи. В кармане у него лежала газета с объявлением, в котором в целях подготовки обороны страны приглашались на работу мужчины в возрасте от двадцати до тридцати лет. Он шел так быстро, как только мог, но его ноги вязли в жаркой почве, которая повсеместно медленно возвращала в свое владение постройки и дорогу. Растений не было видно. Только земля, одинаковыми глыбами нагроможденная с двух сторон, в неустойчивом равновесии застывшая крутыми насыпями; иногда тяжелая масса колебалась, скатывалась по откосу и мягко обрушивалась на поверхность дороги. Кое-где насыпи проседали, и сквозь мутные стекла куполов Колен мог тогда разобрать шевелящиеся на более светлом фоне темно-синие формы. Он прибавил шагу, вырывая ноги из продавливаемых в почве дыр. Земля тотчас сжималась, наподобие круглой мышцы, и на поверхности оставалось только слабое, едва намеченное углубление. Оно почти сразу же исчезало. Трубы приближались. Колен чувствовал, как его сердце ворочается в груди, словно разъяренное животное. Сквозь ткань кармана он сжал в кулаке газету. Почва скользила и ускользала у него из-под ног, но он теперь проваливался в нее меньше: дорога заметно зачерствела. Рядом с собой он заметил первую трубу, вколоченную в землю как свая. Вокруг ее верхушки, из которой вырывалась тонкая струйка зеленого дыма, кружили темные птицы. Закругленная выпуклость у основания трубы обеспечивала ей устойчивость. Строения начинались чуть дальше. Там была всего одна дверь. Он вошел, поскреб ноги о сверкающую решетку из острых лезвий и направился по низкому коридору, окаймленному лампами мигающего света. Кругом все было выложено красным кирпичом, а в верхней части стен, так же как и в потолке, виднелись стеклянные пластины в несколько сантиметров толщиной, сквозь них можно было различить какие-то неподвижные темные массы. В самом конце коридора была дверь. На ней стоял номер, указанный в газете, и он вошел не постучавшись, как и рекомендовалось в объявлении. Старик в белом халате, со спутанными волосами, сидя за столом, читал учебник. На стене висело всевозможное оружие: огнестрельные ружья, смертометы разных калибров, блестящие бинокли и полный набор сердцедеров всех размеров. -- Добрый день, месье, -- сказал Колен. -- Добрый день, месье, -- сказал старик. У него был надтреснутый и невнятный от возраста голос. -- Я пришел по объявлению, -- сказал Колен. -- А? -- сказал старик. -- Вот уже месяц, как по нему никто не приходит. Это, знаете ли, весьма нелегкая работа... -- Да, -- сказал Колен, -- но за нее хорошо платят! -- О Боже! -- сказал старик. -- Она выпьет из вас все соки, а это, знаете ли, может и не стоит тех денег, ну да не мне же критиковать свою администрацию. Впрочем, как видите, я еще жив... -- А вы давно тут работаете? -- сказал Колен. -- Целый год, -- сказал старик. -- Мне двадцать девять лет. Он провел трясущейся усохшей рукой по морщинам на лице. -- И теперь я вот достиг, вы видите... могу остаться в своем кабинете и целый день читать учебник... -- Мне нужны деньги, -- сказал Колен. -- Желание весьма распространенное, -- сказал старик, -- но работа сделает из вас философа. Через три месяца деньги будут вам уже не так нужны. -- Они нужны, чтобы ухаживать за моей женой, -- сказал Колен. -- А? Да? -- сказал старик. -- Она больна, -- объяснил Колен. -- Я не люблю работу. -- Мне жаль вас, -- сказал старик. -- Когда жена больна, она больше ни к чему. -- Я люблю ее, -- сказал Колен. -- Ну конечно, -- сказал старик. -- Иначе вы бы не захотели работать. Я сейчас покажу вам ваше рабочее место. Этажом выше. По опрятным проходам с низкими сводами и лестнице из красного кирпича он отвел Колена к двери, соседствовавшей с другими точно такими же; она была помечена каким-то символом. -- Вот, -- сказал старик, -- заходите. Я объясню вам, что делать. Колен вошел. Комната была совсем маленькая, квадратная. Стены и пол из стекла. На полу покоился большой пласт земли в форме гроба, но очень толстый, метр, если не больше. Рядом свернуто тяжелое шерстяное покрывало. Никакой мебели. Маленькая ниша, выбитая в стене, таила в себе ларчик из голубого железа. Старик подошел и открыл его. Он вынул дюжину сверкающих предметов -- цилиндриков с крохотной дырочкой посреди торца. -- Эта земля стерильна, сами понимаете, -- сказал старик, -- для обороны страны нужны отборнейшие материалы. Но, как уже давно замечено, чтобы стволы ружей росли равномерно и без искривлений, необходимо человеческое тепло. Впрочем, это касается любого оружия. -- Ага, -- сказал Колен. -- Вы делаете в земле двенадцать маленьких луночек, -- сказал старик, -- примерно на уровне сердца и печени и, предварительно раздевшись, ложитесь на землю. Накрываетесь стерильной шерстяной тканью, вот она тут лежит, и устраиваетесь так, чтобы теплота выделялась совершенно равномерно. Он издал надтреснутый смешок и похлопал себя по правой ляжке. -- Первые двадцать дней каждого месяца я выдавал их по четырнадцать штук. О!.. Я был горяч!.. -- А потом? -- спросил Колен. -- Потом вы остаетесь так на двадцать четыре часа, и по прошествии двадцати четырех часов ружейные дула выращены. За ними приходят. Орошают землю маслом, и вы начинаете все сначала. -- Они растут вниз? -- спросил Колен. -- Да, все освещается снизу, -- сказал старик. -- У них позитивный фототропизм, но растут они вниз, ведь они тяжелее земли, вот и приходится освещать их снизу, чтобы не было искривлений. -- А нарезка? -- сказал Колен. -- Этот сорт вырастает уже нарезанным, -- сказал старик. -- Мы используем отборные семена. -- А доя чего служат трубы? -- спросил Колен. -- Для вентиляции, -- сказал старик, -- и для стерилизации покрывал и зданий. Можно не предпринимать дополнительных мер предосторожности, поскольку все это проделывается очень энергично. -- А почему бы не использовать искусственный подогрев? -- спросил Колен. -- Не выходит, -- сказал старик. -- Чтобы хорошо расти, им нужно человеческое тепло. -- А женщин вы используете? -- сказал Колен. -- Они не могут выполнять эту работу, -- сказал старик. -- У них недостаточно плоская грудь для равномерного распределения тепла. Ну, не буду вам мешать. -- Я точно буду зарабатывать десять дублезвонов в день? -- Конечно, -- сказал старик, -- и премию, если перевыполните норму в двенадцать дул... Он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Колен держал в руке двенадцать зерен. Он положил их рядом с собой и начал раздеваться. Глаза его были закрыты, а губы время от времени вздрагивали. LII -- Не понимаю, что происходит, -- сказал старик, -- сначала все шло нормально. Но из последних мы сможем сделать только особое оружие. -- Вы мне все-таки заплатите? -- с волнением спросил Колен. Он должен был получить семьдесят дублезвонов и еще десять в качестве премиальных. Он старался изо всех сил, но проверка дул вскрыла некоторые аномалии. -- Смотрите сами, -- сказал старик. Он держал перед собой одно из дул и показывал Колену расширяющийся конец. -- Не понимаю, -- тихо сказал Колен. -- Первые были совершенно цилиндрические. -- Конечно, их можно использовать для огнестрельных мушкетонов, -- сказал старик, -- но ведь это модель пятивойновой давности, и у нас их и без того большой запас. Надоело. -- Я старался, -- сказал Колен. -- Я вам верю, -- сказал старик. -- Получите ваши восемьдесят дублезвонов. Он вынул из ящика своего стола запечатанный конверт. -- Я велел принести их сюда, чтобы вам не надо было идти в расчетный отдел, -- сказал он. -- Иногда на то, чтобы получить свои деньги, уходят месяцы, а вы, похоже, спешите. -- Благодарю вас, -- сказал Колен. -- Я еще не проверял вашу вчерашнюю продукцию. Она вот-вот прибудет. Не хотите ли подождать минутку? Его дрожащий, запинающийся голос был настоящей мукой для ушей Колена. -- Я подожду, -- сказал он. -- Видите ли, -- сказал старик, -- мы вынуждены обращать особое внимание на эти детали, так как одно ружье должно быть все-таки похоже на другое, даже если и нет патронов... -- Ага... -- сказал Колен. -- Часто не бывает патронов, -- пояснил старик. -- С программой по патронам мы отстаем, у нас большие запасы их для модели ружья, которая снята с производства, но распоряжения выпускать патроны для новых ружей мы не получили, и поэтому этими ружьями пользоваться нельзя. Впрочем, это не имеет значения. Что вы можете поделать с ружьем против колесного танка? Неприятель на каждые два ружья, изготовленные нами, выпускает один колесный танк. Таким образом, на нашей стороне превосходство в численности. Но танку наплевать на ружье или даже на десять ружей, особенно без патронов... -- А разве мы не производим колесных танков? -- спросил Колен. -- Производим, -- сказал старик, -- но нам никак не развязаться с программой последней войны, ну а работают они теперь не очень-то хорошо, и нужно пускать их в расход, а так как они очень живучи, это приводит к весьма большим расходам. В дверь постучали, и появился заведующий складом, толкающий перед собой стерилизованную белую тележку. Белое полотно прикрывало вчерашнюю продукцию Колена. С одного края материя приподнималась. Если бы стволы были ровными, этого бы не было, и Колен ощутил беспокойство. Заведующий складом вышел и прикрыл за собой дверь. -- А!.. -- сказал старик. -- Похоже, ничего не уладилось. Он приподнял ткань. Там лежало двенадцать стволов из холодной стали, и на конце каждого распустилась прекрасная белая роза, свежая, чуть оттененная бежевым в глубине меж бархатистых лепестков. -- О!.. -- пробормотал Колен. -- Как они прекрасны!.. Старик ничего не сказал. Он дважды кашлянул. -- Так что завтра не трудитесь выходить на работу, -- нерешительно сказал он. Его пальцы нервно вцепились в край тележки. -- Нельзя ли мне их взять? -- сказал Колен. -- Для Хлои? -- Они умрут, -- сказал старик, -- как только вы оторвете их от стали. Они, знаете ли, и сами стальные. -- Не может быть, -- сказал Колен. Он осторожно взял одну розу и попытался оборвать ее стебель. Он сделал опрометчивое движение, и один из лепестков распорол ему кожу на несколько сантиметров. Кровь выходила на поверхность медленными толчками, и Колен машинально сглатывал ее большие темные капли. Он молча глядел на белый лепесток, помеченный красным полумесяцем: старик похлопал его по плечу и нежно подтолкнул к двери. LIII Хлоя спала. Днем кувшинка ссужала ее коже красивый кремовый оттенок, но во сне все менялось, и глаза ее казались подо лбом двумя окрашенными в синий цвет пятнами, было непонятно, открыты ли они. Колен сидел на стуле в столовой и ждал. Вокруг Хлои было много цветов. Он мог подождать еще несколько часов, прежде чем идти искать другую работу. Он хотел отдохнуть, чтобы произвести благоприятное впечатление и занять действительно хорошо оплачиваемую должность. В комнате сгущалась тьма. Окно почти совсем сомкнулось. От него осталось лишь сантиметров десять над подоконником, и дневной свет проникал внутрь одной узенькой полоской. Только лоб и глаза Колена были освещены. Остаток его лица жил в темноте. Проигрыватель больше не работал, для каждой пластинки теперь приходилось заводить его вручную, а это Колена утомляло. К тому же и диски сильно запилились. На некоторых трудно даже стало распознать мелодию. Колену подумалось, что, если Хлое понадобится что-нибудь, мышь сразу же даст ему знать. Женится ли Николас на Изиде? Какое платье наденет Изида на свадьбу? Кто звонил в дверь? -- Здравствуй, Ализа, -- сказал Колен. -- Ты пришла навестить Хлою? -- Нет, -- сказала Ализа. -- Я пришла просто так. Они могли оставаться в столовой. От волос Ализы здесь стало светлее. В комнате оставалось два стула. -- Ты тоскуешь, -- сказал Колен. -- Я знаю, что это такое. -- Шик там, -- сказала Ализа. -- У себя. -- Ты должна принести ему что-нибудь, -- объяснил Колен. -- Нет, -- сказала Ализа, -- я должна быть где-нибудь в другом месте. -- Ну да, -- сказал Колен. -- Он как раз перекрашивает... -- Нет, -- сказала Ализа. -- У Шика есть все его книги, но он больше меня не хочет. -- Ты устроила ему сцену? -- сказал Колен. -- Нет, -- сказала Ализа. -- Он плохо понял, что ты ему сказала, но, когда он перестанет сердиться, ты ему все объяснишь. -- Он просто сказал мне, что у него осталось ровно столько дублезвонов, сколько нужно, чтобы переплести в ничтожную кожу его последнюю книгу, -- сказала Ализа, -- и он не может себе позволить, чтобы я жила с ним, так как ему нечего мне дать, и я стану некрасивой. Руки у меня загрубеют. -- Он прав, -- сказал Колен. -- Ты не должна работать. -- Но я люблю Шика, -- сказала Ализа. -- Я бы ради него работала. -- Это ни к чему не приведет, -- сказал Колен. -- Впрочем, ты не можешь работать, ты слишком красива. -- Почему он выставил меня за дверь? -- сказала Ализа. -- Я и в самом деле так уж красива? -- Не знаю, -- сказал Колен, -- но мне очень нравятся твои волосы и лицо. -- Посмотри, -- сказала Ализа. Она поднялась, дернула за колечко застежки, и платье упало на пол. Светлое шерстяное платье. --Да... -- сказал Колен. В комнате стало совсем светло, и Колен видел всю Ализу., Казалось, ее груди готовы взлететь, а длинные мышцы стройных ног были на ощупь крепкими и горячими. -- Можно тебя обнять? -- сказал Колен. -- Да, -- сказала Ализа, -- я тебя очень люблю. -- Ты замерзнешь, -- сказал Колен. Ализа подошла к нему. Она села к Колену на колени, и глаза ее принялись беззвучно плакать. -- Почему он больше меня не хочет? Колен тихо укачивал ее. -- Он не понимает. Ты знаешь, Ализа, он все-таки хороший парень. -- Он очень любил меня, -- сказала Ализа. -- Он верил, что книги согласятся поделиться им со мною. Но это невозможно. -- Ты замерзнешь, -- сказал Колен. Он целовал и гладил ее волосы. -- Почему я не встретила сначала тебя? -- сказала Ализа. -- Тогда я так любила бы тебя, а теперь не могу. Я люблю его. -- Я это отлично знаю, -- сказал Колен. -- Я тоже теперь больше люблю Хлою. Он заставил ее встать и подобрал платье. -- Одевайся, моя кошечка, -- сказал он. -- Замерзнешь. -- Нет, -- сказала Ализа. -- К тому же это не важно. Она машинально оделась. -- Я не хочу, чтобы ты грустила, -- сказал Колен. -- Ты милый, -- сказала Ализа, -- но мне очень грустно. И все-таки я верю, что смогу сделать кое-что для Шика. -- Возвращайся к родителям, -- сказал Колен. -- Они, может быть, захотят тебя видеть... или к Изиде. -- Шика там не будет, -- сказала Ализа. -- Мне никуда не надо, если туда не придет Шик. -- Он придет, -- сказал Колен. -- Я схожу за ним. -- Нет, -- сказала Ализа. -- К нему уже не попасть. Всегда заперто на ключ. -- Я все-таки его повидаю, -- сказал Колен. -- Или, может, он сам зайдет ко мне. -- Не верю, -- сказала Ализа. -- Это уже не тот Шик. -- Да нет, -- сказал Колен. -- Люди не меняются. Меняются вещи. -- Не знаю, -- сказала Ализа. -- Я провожу тебя, -- сказал Колен. -- Я должен идти искать работу. -- Нам вряд ли по пути, -- сказала Ализа. -- Я спущусь вместе с тобой, -- сказал Колен. Она стояла перед ним. Колен положил руки на плечи Ализе. Он ощущал теплоту ее шеи, а нежные вьющиеся волосы почти касались его кожи. Он провел руками по телу Ализы. Она больше не плакала. У нее был отрешенный вид. -- Я не хочу, чтобы ты наделала глупостей, -- сказал Колен. -- Ох, -- сказала Ализа. -- Я не наделаю глупостей. -- Заходи ко мне, -- сказал Колен, -- если тебе грустно. -- Может быть, зайду, -- сказала Ализа. Она была погружена в себя. Колен взял ее за руку. Они спустились по лестнице. Влажные ступеньки то и дело выскальзывали у них из-под ног. Внизу Колен попрощался с ней. Она осталась стоять и смотрела, как он уходит. LIV Последняя книга только что вернулась от переплетчика, и Шик ласкал ее, перед тем как поместить в футляр. Она была покрыта ничтожной кожей, толстой и зеленой, на которой большими буквами было выщерблено имя Партра. На одной-единственной этажерке у Шика были собраны все обычные издания, а все варианты, рукописи, первые оттиски, особые страницы занимали в толще стены специальные ниши. Шик вздохнул. Утром от него ушла Ализа. Он был вынужден сказать ей, чтобы она ушла. У него остался один-единственный дублезвон и кусочек сыра, а ее платья мешали ему развесить в шкафу старую одежду Партра, которую чудом добыл для него книготорговец. Он не помнил, когда в последний раз целовал Ализу. Нельзя больше терять время на поцелуи. Надо исправить проигрыватель и выучить наизусть текст лекций Партра. Если разобьются пластинки, он должен суметь сохранить текст. Здесь были все книги Партра, все опубликованные книги. Роскошные переплеты, тщательно предохраняемые кожаными футлярами, золоченые оклады, драгоценные экземпляры с широкими голубыми полями, ограниченные тиражи на липучей бумаге с засиженным мухами обрезом или неразрезанные -- на "Верже Центорикс"; им была отведена целая стена, разделенная на выстланные бархатной кожей уютные ячейки. Каждое произведение занимало отдельную альвеолу. Украшая противоположную стену, сброшюрованными кипами выстроились статьи Партра, с рвением извлеченные из обозрений, газет, неисчислимой периодики, которую он соблаговолил облагодетельствовать своим плодотворным сотрудничеством. Шик провел рукой по лицу. Сколько времени прожила с ним Ализа?.. На дублезвоны Колена они должны были пожениться, но она не очень-то на этом настаивала. Она довольствовалась ожиданием, ей достаточно было быть с ним, но ведь нельзя же допустить, чтобы женщина оставалась с вами просто потому, что вас любит. Он тоже ее любил. Он не мог позволить ей терять время, раз она не интересовалась больше Партром. Как можно не интересоваться таким человеком, как Партр?.. Способным написать не важно что по не важно какому поводу -- и с такой точностью... Вряд ли Партру понадобится больше года, чтобы реализовать свою "Энциклопедию Тошноты", да и герцогиня де Бонвуар будет сотрудничать в этой работе, возникнут необыкновенные рукописи. До тех пор нужно добыть достаточно дублезвонов, собрать и оставить про запас, по крайней мере, на задаток для торговца книгами. Шик не заплатил налоги. Но сумма налогов была ему куда полезнее в виде экземпляра "Норки святой Ейвставии". Ализе бы хотелось, чтобы Шик наскреб дублезвонов для уплаты налогов, она даже предложила продать для этой уплаты что-нибудь свое. Он согласился, и вырученной суммы в точности хватило на переплет для "Норки святой Ейвставии". Ализа прекрасно обходилась и без своего ожерелья. Шик колебался, не открыть ли дверь. Возможно, она стоит за дверью и ждет, чтобы он повернул ключ. Хотя вряд ли. Ее шаги на лестнице раздавались, помнится, как легкое нисходящее постукивание молоточка. Она могла бы вернуться к родителям и возобновить свои занятия. В конце концов, это всего лишь небольшая задержка. Пропущенные лекции можно быстро нагнать. Но Ализа совсем перестала работать. Она слишком увлеклась делами Шика, готовила ему еду, гладила галстук. Налоги, в конце концов, он вообще не будет платить. Разве известны случаи, чтобы за вами приходили домой из-за того, что не уплачены налоги? Такого не бывает. Можно внести задаток, один дублезвон, и вас оставят в покое и некоторое время больше не будут беспокоить. Такой субъект, как Партр, платит ли он налоги? Вполне вероятно. Ну а если подходить с моральной точки зрения, стоит ли в конечном счете платить налоги, получая взамен право быть арестованным, потому что другие платят налоги, идущие на содержание полиции и высших должностных лиц? Для разрушения этого порочного круга необходимо, чтобы некоторое время вообще никто не платил налогов, -- тогда все чиновники поумирают от истощения, и войны больше не будет. Шик поднял крышку проигрывателя с двумя платами и установил две разные пластинки Жан-Соля Партра. Он хотел послушать обе одновременно, чтобы из столкновения двух старых идей ключом забили идеи новые. Он расположился на равном расстоянии от двух динамиков, дабы голова его находилась в точке этого столкновения и автоматически удержала в себе его результаты. Коснувшись начальной улитки, иглы потрещали друг с другом и разместились на дне своих бороздок, и в мозгу Шика зазвучали слова Партра. Не вставая со своего места, он поглядывал в окно и видел, как там и сям над крышами поднимается дым -- большие синие волюты, окрашенные снизу в красное, будто горела бумага. Он машинально смотрел, как красное побеждает синее, и слова сталкивались с ослепительными проблесками, доставляя его усталости поле отдохновения, нежное, как мох в месяце мае. LV Сенешаль от полиции вынул из кармана свисток и постучал им в огромный голопогостский гонг, висевший позади него. Послышался галоп подкованных сапог по всем этажам, шум последовательных падений, и при помощи тобогтана шестеро его лучших жандармов-оруженосителей вломились к нему в кабинет. Они поднялись, похлопали себя по задницам, чтобы выбить пыль, и взяли на караул. -- Дуглас! -- воззвал сенешаль. -- Есть! -- ответил первый жандарм-оруженоситель. -- Дуглас! -- повторил сенешаль. -- Есть! -- ответил второй. Перекличка продолжалась. Сенешаль от полиции не мог припомнить собственные имена всех этих людей и по традиции нарицал их именем Дуглас. -- Особое задание, -- приказал он. Одинаковым жестом шестеро жандармов водрузили свои десницы на седалищный карман, дабы уведомить, что они вооружились своими двенадцатиструйными утишителями. -- Руковожу лично я! -- подчеркнул сенешаль. Он неистово ударил в гонг. Дверь открылась, и появился секретарь. -- Я выезжаю, -- провозгласил сенешаль. -- Особое задание. Заблокнотьте. Секретарь выхватил блокнот и карандаш и принял положение номер шесть по предписанной уставом номенклатуре. -- Взимание налога с квирита Шика с предварительным наложением ареста на имущество, -- диктовал шеф. -- Переход к нелегальному избиению и суровому разносу. Полный арест имущества вплоть до частичного, отягченного осквернением местожительства. -- Записано! -- сказал секретарь. -- В дорогу, Дугласы! -- скомандовал сенешаль. Он поднялся и возглавил эскадрилью, которая грузно тронулась с места, имитируя своими двенадцатью ногами тяжеловесный полет пригородной кукушки. Все шестеро были одеты в облегающие черные кожаные комбинезоны, бронированные на груди и плечах, а их каски черненой стали в форме шлема низко спускались на затылок и прикрывали виски и лоб. На всех были тяжелые металлические сапоги. У сенешаля было точно такое же обмундирование, но из красной кожи, а на плечах блестели две золотые звезды. Утишители раздували задние карманы его приспешников; он держал в руке миниатюрную золотую полицейскую дубинку, и тяжелая позолоченная граната болталась у него на поясе. Они спустились по почетной лестнице, и часовой не дал себе волю, когда сенешаль поднял руку к каске. У дверей ждала спецмашина. Сенешаль сел сзади один, а шесть жандармов-оруженосителей выстроились на далеко выдававшихся по сторонам подножках, два пошире с одной стороны, четверо поуже -- с другой. Водитель тоже носил черный кожаный комбинезон, но без каски. Он тронул с места. У спецмашины вместо колес было множество мерцательных ног, из-за чего у отбившихся от своих снарядов не было никаких шансов продырявить шины. Ноги зафыркали на землю, и водитель резко свернул на первой же развилке; изнутри казалось, что находишься на гребне волны, которая лопнула. LVI Глядя вслед Колену, Ализа от всего сердца сказала ему про себя "до свидания". Он так любил Хлою, ради нее он шел искать работу -- чтобы было на что купить ей цветы, чтобы бороться с тем ужасом, который поселился в ее груди. Широкие плечи Колена слегка ссутулились, он казался таким усталым, его светлые волосы не были причесаны и ухожены, как раньше. Шик бывал чрезвычайно милым и приятным, говоря о какой-нибудь книге или разъясняя какую-нибудь теорию Партра. Он и в самом деле не может обойтись без Партра, ему никогда не придет в голову поискать что-либо другое. Партр говорит все, что он хотел бы уметь сказать. Нельзя давать Партру опубликовать его энциклопедию, для Шика это будет смерть: он украдет, он убьет книгопродавца. Ализа медленно пустилась в путь. Партр проводит целые дни в одном погребке, там он пьет и пишет с другими такими же, как и он, людьми, которые приходят сюда пить и писать; они пьют морской чай и сладкую водку, это позволяет им не думать о том, что они пишут; к тому же постоянно входят и выходят толпы народа, это поднимает идеи и вопросы со дна, и их вылавливают, одну за другой, не нужно выкидывать все ненужное -- немного идей и немного излишков, их лучше разбавить. Люди усваивают такие смеси легче, особенно женщины не терпят ничего чистого. Чтобы дойти до погребка, не надо было далеко ходить; уже издалека Ализа увидела, как один из официантов в белой куртке и лимонных брюках подает фаршированную свиную лапу -- ее заказал Нерон Мойка, знаменитый игрок в сбейбол, который, вместо того чтобы пить, к чему он питал отвращение, поглощал пряную пищу, дабы вызвать жажду у своих соседей. Она вошла, Жан-Соль Партр писал на своем обычном месте, там было много народу, и все это тихо разговаривало. Чудом, заурядность которого выходила из ряда вон, Ализа увидела рядом с Жан-Солем свободный стул и села. Она положила на колени свою тяжелую сумку и открыла застежку. Через плечо Жан-Соля ей было видно заглавие страницы: "Энциклопедия", том девятнадцатый. Она робко положила руку на рукав Жан-Соля, он перестал писать. -- Вон вы уже где, -- сказала Ализа. -- Да, -- ответил Жан-Соль. -- Вы хотите со мной поговорить? -- Я попросила бы вас не публиковать ее, -- сказала она. -- Это трудно, -- сказал Жан-Соль. -- Ее ждут. Он снял очки, подышал на стекла и вновь надел их, его глаз больше не было видно. -- Конечно, -- сказала Ализа. -- Но я хочу сказать, что нужно ее немного задержать. -- Ну, -- сказал Жан-Соль, -- если дело только в этом... -- Нужно задержать ее на десять лет, -- сказала Ализа. -- На десять лет? -- сказал Жан-Соль. -- Да, -- сказала Ализа. -- На десять или, разумеется, больше. Надо, знаете ли, дать людям возможность сэкономить, чтобы ее купить. -- Читать ее будет довольно скучно, -- сказал Жан-Соль Партр, -- потому что мне очень скучно ее писать. Из-за того что приходится придерживать лист, у меня теперь привычная судорога в левом запястье. -- Мне жаль вас, -- сказала Ализа. -- Что у меня судорога? -- Нет, -- сказала Ализа, -- что вы не хотите отложить публикацию. -- Почему? -- Сейчас я вам объясню: Шик тратит все свои деньги на то, что вы пишете, и у него нет больше денег. -- Лучше бы он покупал что-нибудь другое, -- сказал Жан-Соль, -- вот я, например, никогда не покупаю своих книг. -- Он обожает то, что выпишете. -- Это его право, -- сказал Жан-Соль. -- Он сделал свой выбор. -- По-моему, он слишком ангажирован, -- сказала Ализа. -- Я вот тоже сделала свой выбор, но свободна, потому что он больше не хочет, чтобы я жила с ним, ну так вот я вас и убью, раз вы не хотите задержать публикацию. -- Вы лишите меня средств к экзистенции, -- сказал Жан-Соль. -- Как, по вашему, смогу я защищать свои авторские права, коли буду мертв? -- Это касается вас, -- сказала Ализа, -- я не могу принимать в расчет все, ведь я хочу прежде всего убить вас. -- Но вы же, конечно, согласны, что меня не могут убедить подобные доводы? -- спросил Жан-Соль Партр. -- Согласна, -- сказала Ализа. Она открыла сумку и вытащила из нее сердцедер Шика, который несколько дней тому назад взяла из ящика его стола. -- Вы не расстегнете воротник? -- спросила она. -- Послушайте, -- сказал Жан-Соль, снимая очки, -- я нахожу эту историю идиотской. Он расстегнул воротник, Ализа собралась с силами и одним решительным жестом всадила сердцедер в грудь Партра. Он посмотрел на нее, он умирал очень быстро, и последний его взгляд был полон удивления, когда он увидел, что его сердце имело форму пирамиды Сэра Джо. Ализа смертельно побледнела, Жан-Соль Партр был теперь мертв, и чай его остывал. Она схватила рукопись "Энциклопедии" и разорвала ее. Один из официантов подошел вытереть кровь и свинское кровосмешение с чернилами авторучки на маленьком прямоугольном столике. Ализа заплатила официанту, раздвинула жвалы сердцедера, и сердце Партра упало на стол; она сложила сверкающий инструмент и спрятала его обратно в сумку, затем вышла на улицу, сжимая в руке спичечный коробок, который Партр носил у себя в кармане. LVII Она обернулась. Густой дым наполнял витрину, люди начинали глазеть; она извела три спички, прежде чем ей удалось развести огонь -- книги Партра не желали загораться. Книгопродавец распростерся за своей конторкой, его сердце, валявшееся рядом с ним, начинало пылать, из него уже вырывалось черное пламя и изогнутые струи кипящей крови. В трехстах метрах позади, потрескивая и хрипя, пылали две первые книжные лавки, а их продавцы были мертвы; все, кто продавал книги Шику, умрут точно так же, а их магазины сгорят. Ализа плаката и спешила, она помнила глаза Жан-Соля Партра, когда тот смотрел на свое сердце; вначале она не хотела его убивать, она хотела только помешать выходу его новой книги, чтобы вызволить Шика из тех руин, что медленно громоздились вокруг него. Они все объединились против Шика, они хотели выудить у него деньги, они наживались на его страсти к Партру, они продавали ему старые, никому не нужные пожитки и зазубренные трубки, они заслужили ту участь, что их ждет. Увидев слева витрину, украшенную переплетенными томами, Ализа остановилась, отдышалась и вошла. К ней подошел хозяин. -- Что вам угодно? -- спросил он. -- У вас есть что-нибудь Партра? -- сказала Ализа. -- Ну конечно, -- сказал продавец, -- однако в данный момент я не могу предложить вам раритеты, они все отложены для постоянного клиента. -- Для Шика? -- уточнила Ализа. -- Да, -- ответил продавец, -- сдается мне, что его зовут именно так. -- Он к вам больше не придет, -- сказала Ализа. Она подошла к продавцу поближе и уронила платок. Захрустев суставами, продавец наклонился поднять его, она быстрым движением всадила ему в спину сердцедер -- она снова плакала и дрожала -- он упал лицом вниз; она не осмелилась забрать свой платок, он крепко в него вцепился. Она вынула сердцедер, в его жвалах было зажато сердце продавца, совсем маленькое и светло-красное, она раздвинула жвалы, и сердце скатилось к своему хозяину. Нужно было торопиться, и она схватила кипу газет, чиркнула спичкой, сделала факел и кинула его под прилавок, набросала сверху газет, затем швырнула в пламя дюжину томов Николя Нидвора, взятых на ближайшей полке, и пламя, жарко содрогаясь, ринулось к книгам; дерево стойки дымилось и трещало, пар наполнял магазин. Ализа опрокинула в огонь последнюю шеренгу книг и ощупью выбралась наружу, она задвинула пружинную защелку, чтобы никто не зашел, и вновь бросилась бежать. Ей жгло глаза, волосы ее пахли дымом, она бежала, и слезы уже почти не текли по ее щекам, ветер их сразу же осушал. Она приближалась к кварталу, где жил Шик, оставалось всего два или три книжных магазина, остальные не представляли для него опасности. Перед тем как зайти в следующий, она обернулась: далеко позади нее в небо поднимались огромные столбы дыма и толпились зеваки -- они хотели посмотреть, как действует сложная аппаратура Пожарских. Их большие белые машины промчались по улице, когда она закрывала за собой дверь; сквозь стекло она проводила их взглядом, и продавец подошел к ней спросить, что ей угодно. LVIII -- Вы, -- сказал сенешаль от полиции, -- оставайтесь здесь, справа от двери, а вы, Дуглас, -- продолжал он, оборачиваясь ко второму из двух толстых жандармов, -- вы встаньте слева и никого не впускайте. Оба назначенных жандарма-оруженосителя вытащили свои утишители и опустили правую руку вдоль правого бедра, дуло направлено к колену, в позиции, предусмотренной уставом. Ремни своих касок они приладили под подбородками, которые из тройных стали поэтому двойными. Сенешаль вошел в сопровождении четырех худых жандармов-оруженосителей и снова расставил их по одному с каждой стороны от двери, приказав на этот раз никого не выпускать. Сам он направился к лестнице, следом за ним шли два оставшихся худых. Они были очень похожи: смуглые лица, черные глаза, тонкие губы. LIX Шик остановил проигрыватель, чтобы сменить только что дослушанную хором до конца пару пластинок. Он взял новую из следующей серии, под одной из пластинок оказалось фото Ализы, он считал его потерянным. Она была сфотографирована в три четверти, ее заливал растекшийся свет; это фотограф, чтобы в волосах у нее заиграл солнечный луч, должно быть, поместил позади нее юпитер. Не выпуская фотографию из рук. Шик сменил пластинки. Выглянув из окна, он обнаружил, что новые колонны дыма поднимаются уже совсем рядом с ним. Он послушает эти две пластинки и спустится повидать ближайшего книгопродавца. Шик сел, рука его поднесла фотографию к глазам, при более внимательном рассмотрении она напоминала Партра; мало-помалу образ Партра наложился на образ Ализы, и он улыбался Шику; конечно же, Партр подпишет ему все, что он только ни попросит; на лестнице загремели шаги, он слушал, удары сотрясли дверь. Он отложил фотокарточку, остановил проигрыватель и пошел открывать. Прямо перед собой он увидел черный кожаный комбинезон одного из жандармов-оруженосителей, за ним следовал второй, и последним вошел сенешаль от полиции, в полутьме лестничной площадки на его красной одежде и черной каске змеились мимолетные отблески. -- Вас зовут Шик? -- сказал сенешаль. Шик попятился, и его лицо стало белым как мел. Он пятился до самой стены, где стояли его ненаглядные книги. -- Что я сделал? -- спросил он. Сенешаль пошарил в нагрудном кармане и прочел по бумажке: "Взимание налогов с квирита Шика с предварительным наложением ареста на имущество. Переход к нелегальному избиению и суровому разносу. Полный арест имущества вплоть до частичного, отягченного осквернением местожительства". -- Но... я заплачу налоги, -- сказал Шик. -- Да, -- сказал сенешаль, -- вы их заплатите после. Сначала нужно, чтобы мы вас нелегально избили. Это избиение что надо, мы называем его нелегальным, чтобы люди не возмущались. -- Я отдам вам деньги, -- сказал Шик. -- Ну конечно, -- сказал сенешаль. Шик подошел к столу и выдвинул ящик, в нем он хранил превосходную модель сердцедера и шпиг-аут в плохом состоянии. Сердцедера на месте не оказалось, но шпиг-аут попирал как пресс-папье груду старых бумаг. -- Скажите-ка, -- сказал сенешаль, -- вы и в самом деле ищете именно деньги? Жандармы-оруженосители расступились в стороны и достали свои утишители. Шик выпрямился, в руке у него был шпиг-аут. -- Атас, шеф! -- сказал один из жандармов. -- Я нажму, шеф? -- предложил другой. -- Так просто я вам не дамся, -- сказал Шик. -- Очень хорошо, -- сказал сенешаль, -- тогда придется взяться за ваши книги. Один из жандармов схватил книгу, до которой смог дотянуться, "Норку святой Ейвставии". Он грубо распахнул ее. -- Ничего, кроме текста, шеф, -- объявил он. -- Оскверняйте, -- сказал сенешаль. -- Насилуйте. Жандарм схватил книгу за переплет и с силой дернул за него. Шик взвыл. -- Не трогайте ее!.. -- Скажите-ка, -- сказал сенешаль, -- почему это вы не пользуетесь вашим шпиг-аутом? Вам отлично известно, что написано в бумаге: осквернение местожительства. -- Оставьте ее, -- вновь проревел Шик, поднимая свой шпиг-аут, но сталь осела без удара. -- Я нажму, шеф? -- снова предложил жандарм-оруженоситель. Книга оторвалась от переплета, и Шик, отбросив бесполезный шпиг-аут, ринулся вперед. -- Нажмите, Дуглас, -- сказал сенешаль, отодвигаясь. Тело Шика рухнуло к ногам жандармов-оруженосителей, стреляли оба. -- Перейти к нелегальному избиению, шеф? -- спросил второй жандарм. Шик еще слегка шевелился. Он приподнялся, опираясь на руки, и сумел встать на колени. Он держался за живот, и лицо у него дергалось, когда капли пота попадали ему в глаза. На лбу у Шика зияла большая резаная рана. -- Оставьте мои книги... -- пробормотал он. Голос у него был хриплый и надтреснутый. -- Мы их сейчас начнем топтать, -- сказал сенешаль. -- По-моему, через несколько секунд вы умрете. Голова Шика вновь упала, он силился поднять ее, но с животом было совсем плохо, внутри словно вращались треугольные лезвия. Ему удалось поставить одн