как машина времени, - с диким скрежетом врезалась прямо в бок его колымаги. После удара и грохота, когда упала тишина, из груди Кольки вырвался вздох: "Ооооох!.." Похороны директора международной корпорации, как и следовало ожидать, были очень пышными. На них присутствовал даже губернатор города. Семья и родственники получили сотни соболезнований. Все винили в его смерти пьяного водителя "ЗИЛа", лишь одна вдова, вытаращив красные глаза, объясняла гостям: "Понимаете, ему раньше казалось, что его жизнь наполнена глубочайшим смыслом. Как же, ведь у него была дочурка, в которой он души не чаял. И вот, когда по его вине ребенок погиб, по нелепой случайности, проглотив пустышку, он понял, что его жизнь закончилась..." Она повторяла это без конца, но все смотрели на нее, как на сумасшедшую. Дневник отдыхающего. 25 мая. К утру приехал в Золотогорск наконец. В этом городе чудном я проведу целых две недели. Я как поэт, ну так что ж... Конечно, я знал, что это место красиво, но не знал, что столько. Изумительная картина! Выйдешь на балкон, и внизу, там, под самым твоим балконом текет река Волга, но мне, к сожалению, не семнадцать лет. Эх, мне бы эти семнадцать, я бы как с высокого обрыва саданул в чистые воды великой русской, но ничего. Мне всего лишь шестьдесят восемь. Я буду наслаждаться пейзажами природы, а она ( или правильнее они? ) здесь великолепно. Здесь русский дух, здесь чем-то пахнет, но у меня тут маленький насморк, и я не могу понять, чем... Чудо! Какое чудо! А разросшиеся короны вязов и берез! А беззаботное щебетание безалаберных птиц! Это же райские пущи! Это же полное отдохновение от суеты и суматохи городской жизни! Но много ворон... 26 мая. Об этом можно только мечтать. Выспался. Отдохнул. Гулял по берегу. Фотографировал виды. Как здорово! Как мне повезло! Номер с душем. Кормят на убой. Я здесь прекрасно проведу время, буду любоваться солнцем на закате, удить рыбу, ходить в церкви. Здесь их много. А сегодня начал с магазинов. Купил плавки, но подозреваю, что это трусы. Зато дешевые. Эти вороны так громко каркают, а так ничего, веселые птицы. 27 мая. Был в церкви. Священник читал молитву и ковырял пальцем в носу. Это интересно. Ходил на кладбище. Там баба Маня выгуливала овец. Она лежала на скамейке рядом с могилкой Коновалова, а овцы жевали бумажные цветы. Я ее, наверно, вспугнул. Я не хотел. Купил вина. Полтора литра. Цена шесть-пятьсот. Хороший вкус. А воронье сегодня точно взбесилось, орет с утра до вечера. И здесь чем-то пахнет. 28 мая. Был в музее Левитана. Очень понравились картины Кувшинниковой, а также комната, в которой она жила вместе с... Хочу женщину. 29 мая. Ходил на выставку Палеха и Холуя. И тот, и другой расписывают вещи. Вроде бы, из дерева. Палех, известный художник, понравился мне больше, а Холуй -- не очень. Оба крайне плодовиты. Хочу попробовать "Вискас". Говорят, хорошая закуска под водку, но здесь нет. 30 мая. Плавал на катере на другой берег. Двести - туда, двести -- обратно. Всего -- четыреста. Лучше бы сидел в нумере. Ничего, кроме зеленых холмов. Купил водку заграничную по три-девятьсот. Живем ведь всего лишь раз. Крепкая, зараза! Но мягкая... 31 мая. Я не могу так жить и работать. Ничего не делать. Ходил в клуб. Крутили "Гнев" ( скорее всего, индийский, но может, и американский ). Кому нужно такое показывать, с позволения сказать, кино? Это же оскуднение нравов и обнищание вкуса. На еду уже смотреть не могу, но в столовую хожу вовремя. Не застегивается ремень. Взвешался. Восемьдесят один кг. Если одежда и ботинки действительно весят целый килограмм, значит, я основательно заплыл. 1 июня. Мой вес -- восемьдесят три с половиной кг. Нет, это невозможно! Все, буду меньше кушать, а больше гулять на свежем воздухе. Вороны уже надоели. 2 июня. Целый день лил дождь из ведра. Ходил на концерт ихнего хора. Две бабушки были ничего. У одной лицо, у другой бюст. Восемьдесят пять кг. Как на дрожжах. Купил нашу по две-триста. Пил. Вспоминал могилку Коновалова, украшенную бесстыдной надписью: "Спи спокойно, дорогой дедушка. Твои внуки." Ненавижу! 3 июня. Гулял по магазинам. Купил расческу по пятьдесят ( а у нас двести пятьдесят ) и бутылку пива по пятьсот. Сидел на скамейке ( после дождя ). Пил. Плевал в Волгу. Пристала баба: "Мужик, возьми меня к себе!" А у самой зубы золотые. Куда я ее? 4 июня. Бяда за бядою ходзиць з калядою. Седня в столовой сказали, что приехал некто Коляда. Говорят, будто бы, что известный драматург, друг какого-то Чехова. Мужик как мужик. С бородой. Ковырял что-то в тарелке. Я сидел рядом и мне довелось услышать, как он, жуя что-то твердое вроде биштекса, декламировал стихотворение следующего содержания про то, как сын пишет письмо своей матери: Кушай, мамочка, опилки! Я -- начальник лесопилки. Может, меня сознательно дезинформировали, и это поэт? Или обычный, по путевке? А вдруг тоже со скидкой? А все-таки здесь чем-то пахнет. 5 июня. Кушал обед. Познакомился с официанткой Аглофирой Ивановной. Ей что-то около восьмидесяти. Представилась бывшей актрисой Ивановского ТЮЗа. Не знаю, верить уж или нет. Слишком крупные черты тела, или она взрослее изменилась? Появились комары. Как с цепи сорвались. 6 июня. Утром после завтрка меня укусила маленькая, но злая собака. Было очень больно, но не кричал. Захотелось спать. Пошел в постель, но спать не смог. Теперб кусали комары. А вдруг она бешеная? 7 июня. Сегодня уезжал этот Коляда. А все-таки он известный. Я в ужасе. Сказали, он противоположной ориентации. Ну да фиг с ним! Со мною тут маленькие неприятности: хожу по большому слишком часто. Похоже, нервы. Аглофира Ивановна отказала. Пойти в баню. Сидел один и мечтал. Тяжело. Опять взвешивался. Купил портвейн по одной-семьсот. Легче, но не рассчитал. 8 июня. Снились кошмары. Будто бы Аглофира дала. Проснулся в потном состоянии. Рядом стояла сухощавая баба в черном. В резиновых перчатках она сжимала палку. Теперь подозреваю, уборщица. Она злобно поинтересовалась, какого хера. Обычно я всегда смелый, но тут из меня потекло. Я уточнил, какого. Она оголила одеяло. Мне стало страшно стыдно. А что я вообще здесь делаю? 9 июня. Собирал вещи. Сказали, рано еще. Ничего. Мне здесь нравится, нравится, нравится. Я не хочу уезжать, не хочу, хочу... не уезжать. А если здесь навсегда? Плевать на все. Только вороны... А комары чего?.. Кидал камни. Устал. Я не могу с воронами. Купил красное по одной-триста. Сначала рыдал весь в слезах, потом рвало наружу. 10 июня. Весы сломались. На что смотрит местная адмениструация? А здесь ли она есть? Я буду жаловаться! Что я им? Я приехал отдыхать, а они... А здесь... чем-то пахнет! Подозрительный такой запашок. Я буду называть... Называть вещи... А не происки ли это химической реакции? А не разложение ли это душ советских? Нехороший такой душок. Я буду называть их вещи своими именами. Этот запах есть запах... Это запах... Запах г... Письмо в редакцию. Братва, выручайте! Поспорил с корешом, что мою писанину пропечатают в Вашем интереснейшем журнале. Почему в Вашем? Да вчерась мы с друганом, кстати, знакомьтесь, его зовут Славик Куренков, залили канистру пивом, а закуси-то и нету, ну а в соседнем ларьке дают воблу по три тыщи, а она, гадина, жирнющая, а завернуть ее не во что, ну и пришлось купить в "Руспечати" Ваш журнал, а страницы-то того, мелкие, неудобные, а выбрасывать жалко, ну и захотелось по дороге почитать. Оказалося интересно, ну, и я так зачитался, что я пропустил нашу остановку. "Кондукторская" она называется. А потом бухали мы, бухали, смотрели телик, слушали музон, балдели - одним словом, а Славик вдруг и говорит: "А слабо тебе тута пропечататься?" Я говорю: "Да за нефиг делать!" Вошел в кураж-то после пивка. Я же когда-то сочинительствовал, до того, как писать начал, кстати, с горя ведь, что не печатают в средствах массовой информации. А поспорили мы на ящик русской водки, только не самопальной, а то жить-то ведь хочется. Так что Вы меня не подводите, а то на какие такие шиши я куплю ящик водяры, ведь я все лито бичую. А уж я в долгу не останусь, приеду к Вам в журнал и побухаем вместе, выпьем за "до дна", нажремся так, что ползать будем, напьемся, как говорится, до зеленых соплей, уж это я Вам обещаю. Гулять так гулять! А то Вы уж тама зачахли, наверно, над манускриптами. Заранее благодарю за помощь. А пока разрешите раскланяться, Ваш непокорный слуга - Вадик Вахитов. Надеюсь, мы скорифанимся... P.S. Братаны! А ежели все-таки не сможете пропечатать, ну площадя там заняты или че, вышлите хотя бы бабки на ящик водяры, да тока нашей, а то на ихнюю раззоритесь, а она с мягким привкусом. Здравствуйте, уважаемый Вадим Вахитов! Конечно, спасибо за столь дружеское расположение и обещание отблагодарить нас совместным распитием спиртных напитков. Ваше литературное произведение произвело на всех нас неизгладимое впечатление, и было бы досадно зарывать в землю такой незаурядный талант, однако, наша редакция перегружена работой и завалена рукописями, так что, к сожалению, в ближайшее время мы не сможем пропечатать, как вы выразились, ваш замечательный рассказ. Несмотря на это, желаем вам дальнейших творческих успехов. Быть может, вам стоит попытаться предложить этот рассказ другим изданиям, хотя боюсь, что его уровень может оказаться немного низковатым. Если честно, мне кажется, вы не совсем представляете себе всех трудностей литературного процесса, но искренность вашего повествования заслуживает всяческого интереса. P.S. Мы тоже надеемся, что останемся друзьями. Возвращаем вам рукопись. Всего самого наилучшего. Зам.гл.ред. Залупанов К.А. Эй, братва, вы охренели там, что ли? Я же вас просил пропечатать, а вы? Оборзели совсем, суки, задницы протираете там в своих кабинетах и кровищу писательскую пьете. Других критиканствуете, а сами-то, сами? Одни фамилии чего стоят? Сухоплюев, Залупанов, Крысенков, Ведерников-Лейкин, Какарвили... Тьфу на вас! Собрали тут, видите ли, шайку-лейку! Я же хотел как по-хорошему, а вы... Ну ладно! В том письме я не сообщил, что мой кореш Славик Куренков, да вы его знаете, служил в Афгане и имел дело со взрывчатыми, как он сказал, веществами. Мы ведь можем наполнить нашу канистру и сжиженым газом, а потом выпустить ее в вентиляционную, как сказал Славик, систему вашего жалкого журнальчика. Так что трепещите, несчастное крысье отродье! А насчет моего опуса, так я хочу, чтоб он появился уже в следующем номере. И еще: мой гонорар можете оставить себе, ублюдки! И не выводите меня из себя! Вадик Вахитов. Глубокоуважаемый Вадим Вахитов! Большое спасибо Вам за Ваше содержательное письмо. Члены нашей редколлегии рассмотрели Ваше заявление и единодушно признали, что действия редакции журнала, заставившие отвергнуть Ваш замечательный рассказ, были глубоко ошибочными. Нам очень приятно, что Вы не расстроились, узнав о нашем несправедливом решении, и более детально изложили Вашу позицию по интересующему нас вопросу. Ваши доводы показались нам убедительными. Ваше творчество заслуживает более внимательного отношения. Ваш талантливейший, так живо и увлекательно написанный рассказ о том, как Вы с приятелем распивали спиртные напитки и о том, как Вы провели ночь с девушкой - простите! - легкого - еще раз простите! - поведения, обязательно должен увидеть свет. А свет непременно должен увидеть его. Люди должны знать своих героев. Но разрешите нам все-таки немного подредактировать Ваш текст. P.S. И вышлите обратно, пожалуйста, Ваш материал, только срочным письмом, а то мы не успеем поставить его в следующий номер. Сообщаем также, что он уже подписан в печать, но не запущен в производство. Ждем Вас. Искренне Ваш, гл.ред. Сухоплюев Б.И. Привет, шушера! Ладно уж, так и быть, живите! Не буду разгонять вашу кодлу. Славик Куренков мне проспорил. Мой рассказ уже пропечатали в другом журнале. Фиг с вами! Вадик Вахитов. Шах, а через ход - мат. Виктору Николаевичу Коневу недавно сукнуло тридцать пять, а он до сих пор не состоял в браке. И это несмотря на то, что он был человеком положительным и не имел вредных привычек. Кроме того, он был опытным шахматистом и даже имел звание кандидата в мастера, однако, его умение вести комбинированную игру деревянными фигурками не помогло покорить ни одно женское сердце. Когда ему было шестнадцать, он был тайно влюблен в руководительницу шахматного кружка при Доме Пионеров Марию Романовну Шехтер. Эта полная женщина в расцвете лет с черными, как смоль, волосами, с обжигающе темными глазами и с орлиным носом, три раза в неделю по два часа обучающая школьников хитростям рокировки и гамбита, очаровала восторженного юношу, увлеченного шахматной игрой. Не в силах больше мучиться от неразделенной любви, он каждый вечер ходил за нею следом до подъезда ее старого двухэтажного дома, подкладывал под ее дверь букеты из ромашек и васильков и забрасывал ее анонимными записками с признаниями. Со временем он стал замечать, что Мария Романовна выглядит испуганной и затравленной, подозрительно озирается по сторонам и боится людей. А через неделю он узнал, что она навсегда уехала в Израиль и предала его любовь к шахматам. После нанесенной раны Виктор Николаевич надолго потерял интерес к женщинам, а когда нашел, те уже потеряли интерес к нему. Известное дело, он считал, что женщины так глупы и ограничены, что не могут по достоинству оценить умного мужчину. Но в глубине души наш гроссмейстер все еще верил, что не все женщины испорчены, ведь некоторые из них все-таки играют в шахматы. Но вот беда, как их найти в таком огромном городе? Через шахматный клуб? Но там появлялись только несколько сморщенных старушек, которые нисколько не привлекали Виктора Николаевича. Оставалось дать объявление в газете. И представляете, пару дней назад среди строк о купле-продаже квартир, автомобилей и компьютеров появилось трогательное сообщение Виктора Николаевича: "Ищу женщину, занимающуюся шахматами на уровне от первого до третьего разряда и выше, желающую совершенствоваться." И вот, в его тесной холостяцкой квартирке появилась милая женщина с круглым лицом и с румяными щеками. На вид ей можно было дать лет сорок, но можно было и не давать. Она назвалась Ниной Антоновной и попросила помочь раздеться. Виктор Ниолаевич помог ей снять пальто с притороченным к воротнику мехом белки, но его руки от волнения так затряслись, что он уронил одежду. "А сказали, что не пьете",- попыталась пошутить Нина Антоновна. Хозяин оглядел пышную фигуру гостьи и замер на месте в растерянности. У него возникло желание убежать из собственной квартиры. Женщина заметила его взгляд, полный смятения и страха, и, войдя в комнату, спросила: "Ну что, начнем совершенствоваться?" Пока она осматривала нехитрый интерьер, Виктор Николаевич поставил доску и начал расставлять шахматные фигурки. "Так как вы женщина, я уступаю вам право играть белыми фигурами",- значительно сказал он, растирая ладонями кожу на висках. "А ты мне нравишься, голубчик! - засмеялась она, снимая через голову желтую водолазку и бросая ее на диван. - Я обожаю таких, с придурью в башке..." Виктор Николаевич, расширив глаза, уставился на черный сетчатый лифчик, обшитый кружевами, под которым напряглись мощные груди с темными сосками. Дурацкая ситуация! Он забыл все слова, которые знал раньше. Что делать? "В-в-ваш х-х-ход",- произнес он. "Мой! Я знаю, что мой!" - игривым голосом сказала она, снимая лифчик, села к нему на колени и отодвинула доску. Он не мог оторвать глаз от ее соблазнительных округлых форм. Сколько лет мечтал он о таком зрелище, и вот, на тебе, совершенно неожиданно он получил возможность удовлетворить все свои сексуальные фантазии. Самые смелые! Самые храбрые! Самые отважные! Теперь он запросто может отомстить этой пышнотелой бабе за то суровое время, когда он вынужден был заниматься онанизмом и исходить на поллюции, за свой ненавистный аскетизм и невыносимое воздержание. Он смотрел на ее большие груди. Они были очень аппетитными. Его нос даже коснулся одной из них, когда она обняла его со словами "Ах, маньяк ты мой шахматный!" Она уже расстегивала его ширинку и массажировала его маленький замшелый член, когда он вздрогнул от шума и увидел, что его святая святых, шахматная доска, олицетворяющая место всех мировых баталий, упала со стола. Фигуры рассыпались по полу. Он схватился за голову. Но ведь он пригласил ее играть в шахматы, а она только воспользовалась его любовью к этой древнейшей мудрой игре. "Вон отсюда!" - заорал он, вскочив на ноги, и оттолкнул ее в угол. Она стала поспешно собираться, приговаривая: "Ну и шибзик попался! Псих ненормальный!" Когда она выбежала из квартиры, на весь подъезд хлопнув дверью, Виктор Николаевич несколько минут ходил по комнате, а потом полез под стол собирать фигурки и нашел там забытый в панике черный сетчатый лифчик с кружевами. Он долго вертел его в руках, подносил к носу и нюхал, гладил пальцами и лизал языком, а затем упал прямо на шахматные фигуры и зарыдал. Секс по телефону. Дома ее не было. Значит, она на работе. А он должен любой ценой найти ее и рассказать, что у него на душе. Когда Сережка Сальников набирал номер ее рабочего телефона, руки у него тряслись, как у хронического алкоголика. Пальцы не сразу попадали на нужные кнопки, и с каждым удачным нажатием все сильнее путались мысли в его голове. К телефону долго не подходили. Казалось, что другой конец провода рогатый черт опустил в темный омут. Он стоял на нетвердых ногах и ждал, вслушиваясь в завывания длинных гудков, заглушаемые тревожным набатом молодого сердца. Но вот трубку наконец подняли, и он услышал ее голос. Тембр ее голоса он отличил бы от тысячи других, а его интонации узнал бы из миллиона. "Привет! - с надрывом, будто запыхавшись, произнес он. - Это Сергей!" "Да я узнала!"- в ответ бросила она. Ее всегда раздражало, что он называет свое имя. Она считала, что представляются по телефону только министры. "Наташа! Я так хотел тебя услышать! - торопливо заговорил он. - Сегодня я сидел на скамье в нашем парке рядом с цветущими яблонями и думал о тебе... Нет, я не пью пиво... Я сочинял стихи... Все стихи - о тебе..." Он возбужденно говорил ей возвышенные слова, а сам внутренне укорял себя за то, что не пьет и не курит, как их бывшие одноклассники, которые прозвали его Вазелином за то, что он жил на улице Смазчиков. Оправившись от первого шока, он стал замечать странное. Она тяжело дышала в трубку и отпускала отрывистые замечания в сторону. "Ты не одна?" - спросил он и услышал резкий щелчок по микрофону. Ему показалось, что она уронила трубку. Но тут же сквозь шумовые помехи он разобрал, как она его попросила: "Скажи, что ты меня любишь..." Нет, она, похоже, выпила, потому что такого еще ему не говорила. Он вдохнул в грудь побольше воздуха и замер в нелепой позе, точно бездарная скульптура былых времен. Гипсовая рука, сжавшая трубку, стала мокрой. "Да, я тебя люблю...Я не могу без тебя... Ты мне нужна... Будь моей женой, - сами собой вырвались из глубины его души не те, чужие слова, услышанные в кино. Сквозь треск он расслышал хрипы и... стоны... Сладострастные стоны... Это были стоны вожделения и страсти, и принадлежать они могли только... Нет-нет, не ей! Целую вечность он стоял как вкопанный и с интересом исследователя внимал звукам на другом конце провода до самого последнего женского вскрика... Когда все смолкло, он положил трубку. А через три дня он увидел ее на улице с мужчиной возраста своего отца. Мужчина был неряшливо одетый, с большим животом и совершенно лысый. Он держал ее за талию, как свою собственность. Блестящие пуговки его глаз трусовато бегали по лицам встречных прохожих. Скользнули они и по его лицу, и Сережка Сальников по кличке Вазелин отвернулся и сплюнул. Бесценная жизнь за бесценок. Отодвинув пустую тарелку, Михаил Леонидович вытер бумажной салфеткой губы, затем скомкал ее и бросил на середину стола. Праздник желудка не стал праздником души. Купленные на последние деньги и съеденные без остатка столь любимые им сардины в прованском масле, итальянские спагетти из муки высшего сорта, обильно политые майонезом, вопреки ожиданиям, не принесли ему никакого удовольствия. И хотя в голове постоянно вертелись библейские слова, которые так часто повторяла Людмила Николаевна, его бывшая жена, - "Не хлебом единым жив человек", уж теперь-то он знал наверняка, что это полная чушь. Он вспомнил выражение ее лица в те моменты, когда она говорила эти слова. Оно было возвышенным и одухотворенным. Разве мог он тогда ей не верить? Однако после двенадцати лет совместной жизни он вынужден был поверить и другому. Тому, что она постоянно его обманывала. Ее стенания по поводу нехватки денег на самое необходимое начались в первый же год после свадьбы. Несмотря на то, что Михаил Леонидович отдавал ей всю свою зарплату, его учительского жалованья не хватало на нормальную жизнь, однако он никогда не настаивал, чтобы она работала. Она страдала бесплодием, и он жалел ее как мог. Он знал, что ей нравится быть домохозяйкой, и смирился с этим. Так и жили они худо-бедно все эти годы, пока супруг не прозрел. Однажды в отсутствие жены Михаил Леонидович рылся в шкафу и случайно нашел несколько сберегательных книжек, аккуратно завернутых в платок. Все они были на ее имя. Когда он увидел цифры, у него подкосились ноги. Общей суммы вполне хватало на то, чтобы купить дом и машину. Когда вернулась Людмила Николаевна, она сразу призналась, что деньги заработаны им, но накоплены-то они ею и поэтому тратить их будет она и только она. Это величайшее потрясение, которое испытал Михаил Леонидович в своей долгой и трудной жизни. Все, чем он так дорожил, рухнуло в один миг. Жалкий и обманутый, он остался один. Но земля не разверзлась. И Михаил Леонидович устоял. Но он стал совсем другим человеком -- замкнутым и угрюмым. Целыми сутками напролет он сидел в своем доме и читал газеты. Именно они связывали его теперь с внешним миром. Он отрывался от них только для того, чтобы спать и есть. Иногда он ходил в магазин. И, так как пенсии едва хватало на покупку любимых газет, из продуктов он чаще выбирал только хлеб и молоко, питался плохо, а сегодня вот не выдержал, поддался урчанию желудка и потратился на дорогие продукты, на которые раньше только смотрел. И вот, наливая себе чай, он понял, что наступило начало конца. Он проклинал себя за слабость и малодушие. На ужин готовить было нечего. Все запасы были съедены без остатка. Денег не осталось ни -- копейки. А до получения пенсии нужно тянуть две недели. Михаил Леонидович сделал глоток из чашки, но, обжегшись, выплюнул горячий чай назад. Встал с табуретки и, шаркая ногами по деревянному полу, подошел к столу и взял первую попавшуюся газету. Это оказалась газета "Предел желаний". Сев в кресло, он развернул ее на последней странице и увидел напечатанное огромными буквами объявление: АГЕНСТВО "БЕСЦЕННАЯ ЖИЗНЬ"! ЛИЦА ПОЖИЛОГО ВОЗРАСТА, НУЖДАЮЩИЕСЯ В ПОМОЩИ И ЗНАЧИТЕЛЬНОЙ МАТЕРИАЛЬНОЙ ПОДДЕРЖКЕ, ЖЕЛАЮЩИЕ ОБЕСПЕЧИТЬ СВОЮ СТАРОСТЬ И ИМЕЮЩИЕ ЖИЛПЛОЩАДЬ, МОГУТ ПОЗВОНИТЬ ПО ТЕЛЕФОНУ ИЛИ ПРИДТИ ПО АДРЕСУ ДЛЯ ДОГОВОРА О ПОЖИЗНЕНОМ СОДЕРЖАНИИ. Это судьба, подумал он с сожалением. Дом -- это было все, что он имел после развода. Тогда, посовещавшись, они решили не доводить дело до суда и разошлись мирно. Он был благодарен Людмиле Николаевне за ее великодушие, ведь она согласилась -- оставить дом ему. Теперь перед ним стоял выбор: расстаться или с домом, или с жизнью. Ясно, что это был выбор без выбора. Он хотел жить. И он знал, что невозможно дойти до финиша без потерь. Он знал это так же хорошо, как и то, что последняя потеря на этом пути -- смерть. Это и был тот урок, который он извлек из своего неудачного супружества. И он осознавал, что потеря дома будет для него предпоследней... Но что делать? Надев поношенный костюм и взяв документы, он отправился на улицу Костомарова. В двухэтажном зеленом особняке дело было поставлено как надо. Едва он зашел, как смазливые девицы с длинными ногами под его диктовку записали исходные данные, оформили документы, а затем, взяв его под локотки, отвели к своему шефу -- здоровенному бугаю с квадратным подбородком. Осведомившись, принес ли старик документы на недвижимость, он положил перед ним бланк типового договора. Михаил Леонидович почувствовал, как рубашка прилипает к спине. Увидев глаза, устремленные на него, он все понял... Он увидел себя глазами детины, сидящего напротив. Да, именно таким он и был -- жалким подопытным кроликом, сжавшимся в комок перед всемогущим экспериментатором. Какой он дурак, что забыл об этом! Какие опыты будут проводится над ним? Теперь они не оставят его в покое, это точно. "Вы знаете, я приду попозже",- промямлил Михаил Леонидович и встал. "Вы не выйдите отсюда, пока не подпишите эти бумажки",- металлическим голосом сказал верзила, закрывая дверь и опуская ключ к себе в карман. Все, это конец, подумал Михаил Леонидович. Его лоб покрылся холодной испариной. Затряслись губы. Он не мог придумать, что сказать. "Ну... Я долго буду ждать?.." Он вздрогнул от грозного голоса. Когда-то и он говорил так со своими учениками. Он увидел шею, на которой вздулись толстые артерии. Так и есть, это бычья шея. Но почему галстук? Зачем он? Откуда эти дельфины, ныряющие в синей воде? Что за бред? Бык в галстуке с дельфинами? Ворот рубашки сдавил шею. Быки носят рубашки? Носят. Да еще какие! Полосатые! Белая полоса, синяя, белая, синяя! А в газетах про это не пишут! Это не бык! А глаза? Ого! Глаза! Разъяренного! Быка! Да-да, быка! На белках красные подтеки. Какой ужас! А эта дрожащая рука? Чья она? Что она делает? Нельзя! Нельзя? Нельзя. Нельзя... Этого делать было нельзя... "Ну, вот и все, Михаил Леонидович!" Губы растянулись в улыбке. Обнажились золотые фиксы. Запрыгал мощный подбородок. "Странный вы человек, мы же о вас заботимся, о пенсионерах! Мы знаем, как вам приходится нелегко. Но ничего, вы сделали правильный выбор, придя к нам и подписав эти бумаги. Я уверен, что вы не пожалеете. А вот и доказательство нашей честности и порядочности...В следующий раз вам принесут через месяц наши люди...". Михаил Леонидович оказался у дверей особняка с пачкой денег в руке. "Я подписал смертный приговор!.." Это мысль вертелась в его голове. Он не помнил, как на заплетающихся ногах добрел до дома, заложенного своим хозяином. Допивая оставленный несколько часов назад чай, он сидел в кресле и перебирал всевозможные варианты. Выхода не было. Так и проходила безнадежная жизнь, а он, как утопающий -- за соломинку, хватался за очередную надежду. Но теперь цепляться было не за что. Все кончено. Через месяц они придут. И что же, теперь сидеть и ждать, когда они придут? "Жизнь состоит из потерь, - сказал он, доставая из кухонного шкафчика три пачки снотворного.- Вот она, последняя потеря!" Он высыпал таблетки этаминала-натрия в холодный чай и тщательно размешал. Звон -- ложечки об стекло стакана показался погребальным. Он залпом выпил, походил по комнате, удивляясь, что не падает. Почувствовав слабость, лег на кровать. А в это время Феликс Григорьевич, здоровый молодой человек, ущипнув за зад, обтянутый мини-юбкой, секретаршу Олю, говорил: "Ой-ля-ля, Оля! Ну, чего ты так? Ты видела, как на меня смотрел этот? Как кролик -- на удава! Чтоб он сдох, старый пер! Я бы ему помог, так ведь нельзя! Дура лекс, сед лекс!.." "И не дура я вовсе", - надула губки Олечка. Через несколько дней врачи откачали Михаила Леонидовича. Они смогли вернуть ему жизнь, но и не смогли вернуть здравый рассудок. Он вопил на всю палату: "Они придут! Они придут!" Он так подозрительно оглядывал больных, лежащих на соседних кроватях, что его изолировали, а как только он окреп, переправили в другую больницу. Кстати, именно туда раз в месяц исправно перечисляет денежки агенство "Бесценная жизнь"... Женитьба Головачева. У Владимира Петровича Головачева с утра было прекрасное настроение. Он стоял перед зеркалом в ванной и совершал столь дорогую сердцу каждого мужчины процедуру бритья, насвистывая известную мелодию Фаусто Папетти. Лезвие станка приятно скользило по коже подбородка, срезая щетину, выросшую за сутки. Причины для радости у него были немалые: наконец-то, начиная с сегодняшнего дня, заполняя в анкете графу "семейное положение", он будет размашисто писать "женат". И хотя он уже давно жил с Маргаритой Юрьевной Пчелкиной и отнюдь не чувствовал себя одиноким, расписались они не далее, как вчера. Владимир Петрович был мужчиной лет сорока весьма неказистого вида, но уже одно то, что он имел семь авторских свидетельств, говорило о многом. А Маргарита Юрьевна была дородной женщиной, пышнотелой и румяной, ладной деревенской породы, пусть не образованной, зато с покладистым характером. А какие блинчики она стряпала! Пальчики оближешь! Какие телеса имела! "Есть за что подержаться!" -- в минуты откровения говорил о прелестях своей сожительницы щупленький научный сотрудник и краснел, замечая нездоровый интерес сотрудников. Нет, он теперь не какой-то холостяк! Смешно сказать, ему было жаль бедных мужчин, одиноко живущих в своих мирках и гордящихся тем, что они свободны. Свободны от чего? От женской ласки и любви? От ухода и внимания? От уюта и тепла? Теперь он не понимал этих несчастных, хотя до этого сам очень долго жил один и панически боялся женского пола. С Маргаритой Юрьевной у него все получилось само собой. Тогда она работала уборщицей и мыла пол в коридоре института. Владимир Петрович выглянул из-за двери своего кабинета и робко спросил: "А вы не могли бы помыть у меня?" Он был немало удивлен, когда она, ласково приговаривая "Сейчас, мой милый! Сейчас, мой хороший!", стала ловко стирать пыль и грязь с пола. Потом она стала мыть его кабинет постоянно, а когда предложила сделать генеральную уборку в его квартире, он признался ей в любви. Полгода совместной жизни прошли без ссор и обид, и Владимир Петрович понял, что эксперимент с сожительством затянулся и предложил госпоже Пчелкиной стать госпожой Головачевой, на что та без колебания согласилась. Более того, по красным пятнам, появившимся на щеках своей подруги, Владимир Петрович определил, что она ждала этого предложения. Месяц? Два? Или все пять с половиной? После всего полтора месяца в ожидании назначенного дня пролетели незаметно. Наступила пятница, и они появились в Загсе, где скромно, без цветов, без колец и без музыки оформили документы и вернулись домой, в трехкомнатную квартиру, принадлежавшую когда-то Владимиру Петровичу. "Все, что было моим, теперь становится нашим!" -- в порыве чувств воскликнул старый молодожен, открывая дверь и пропуская вперед свою избранницу. "Все, что стало нашим, теперь, значит, и мое!" - сказала женщина, войдя на порог. И вот теперь он стоял в семейных трусах в отделанной голубым кафелем ванной комнате и, напевая "Историю одной любви" и сильно фальшивя, смывал с лица пену и ладонями похлопывал по гладким щекам. Насухо вытерев лицо махровым полотенцем, он стал наносить на кожу лица нежный крем. А вот и женушка встала! Он определил это по шарканью шлепанцев в прихожей. Сейчас она, как обычно, приготовит ему яичницу с колбасой, заварит кофе, накормит и напоит, а затем проводит на работу, да еще и помашет из окна ему вслед. Нет ничего лучше постоянства и уверенности в завтрашнем дне, подумал он, и ему стало так хорошо и легко. "Че лыбишься? -- услышал он знакомый голос. -- Смех без причины -- признак дурачины". Маргарита Юрьевна открыла дверь ванной и с непонятным презрением посмотрела на Владимира Петровича. Он оторопело посмотрел на жену и не узнал. Вместо кружевного розового пеньюара на ней была старая черная комбинация с дырами, она была непричесанна и с помятым лицом. Наверное, и его лицо в этот момент вытянулось от изумления, потому что жена передразнила его, скорчив гримасу, и захлопнула перед носом дверь. Владимир Петрович выронил из рук флакон с кремом. Вот те на! А какой хороший вечер провели они вчера! Сидели при свечах, слушали современные песни, кажется, Эдит Пиаф, потягивали бренди, говорили о планах на будущее и целовались. "Наступил конец пустой прежней жизни. - говорил Владимир Петрович, поправляя очки в роговой оправе. -- Я уже не холостой! Я -- боевой патрон!" И она обнимала и гладила его. И вдруг такая перемена! Она словно сбрендила! Конечно, у него нет слуха, но раньше она всегда говорила, как чудно он поет. Разумеется, глупо все время улыбаться, но она же всегда говорила, как красиво он смеется. Скорее всего, она просто не выспалась, решил незадачливый муж и пошел одеваться. Он открыл шкаф и начал подбирать к костюму галстук. Он уже привык к постоянной помощи Маргариты Юрьевны, обладающей, по его мнению, безупречным вкусом. Обычно она всегда входила в комнату в это время и подсказывала, что лучше одеть, но сегодня... Видимо, ей стало плохо после вчерашнего бренди, предположил он, пытаясь завязать с таким трудом выбранный галстук синего цвета с желтыми и голубыми полосками. У, черт, не получалось! В сердцах он сорвал его с шеи и бросил на пол. Ему показалось, что галстук змеей извивается на паркете и шипит. Он выбежал из комнаты на кухню. Стол был не накрыт. На плите не потрескивала жарящаяся глазунья. Не пахло свежезаваренным кофе. Лишь в грязной раковине горой стояла немытая посуда: тарелки, чашки, вилки, ложки. А в сковородке плавал дохлый таракан. У Владимира Петровича все поплыло перед глазами. Солнечный свет, пробивающийся сквозь кухонные занавески, рассеялся и померк. Он схватился за голову и простонал: "Попал!" Покачнулся и чуть не упал спиной на табуретку... В этот день он так и не появился на работе в институте стали и сплавов. Не появился и на следующий. Когда он наконец вышел на работу, сотрудники его не узнали: под левым глазом у него был огромный синяк, он волочил левую ногу и говорил дрожащим голосом. "Понимаете, подрался, - заплетающимся языком объяснял он, - шел по улице, напала шпана..." Все кивали головами. Все понимали: он теперь мужчина женатый... Сказка про кухонного тараканчика Родика. Жила-была большая и дружная семья Усачовых: папа, мама и целая дюжина деток. Место, в котором она поселилась, было на редкость живописным: во-первых, сразу за помойным ведром, во-вторых, прямо под водопроводной трубой. Во всей громадной квартире трудно было отыскать место удачнее: и пища, и вода - все рядом. Сиди себе, не высовывайся, а станет скучно, проползешь всего лишь половину метра, и откроется прекрасный вид на крошки под столом. Родители не нарадовались на своих малышей - и милые, и послушные, загляденье, а не детки. Все завидовали им, и Прусаковы, и Квартирантовы. Но особенно любили они младшенького: с глазками живыми, смышлеными, с телом шоколадным, нежным, с усиками тонкими, подвижными, и самого - такого веселого, озорного. Как посмотришь на него, так на душе хорошо становится, празднично. Долго думал Усачев-старший, как назвать своего сыночка, надежду свою и опору в старости. И усищи свои длинные в клубок закручивал, и живот свой коричневый мохнатыми лапищами чесал, и глазищами своими черными водил, пока наконец не выдал: "Раз он родился таким симпотненьким, назову его Родиком. Пусть живет долго и счастливо." И засобирался на ночную охоту за деликатесами. Как же, такое событие полагалось отметить, ведь не каждую ночь рождаются такие чудные деточки. И вот уже Усачев-старший повел за собой весь свой славный выводок прямо внутрь помойного ведра, в котором он обнаружил банку с остатками земляничного варенья. В приподнятом настроении они поднялись по стеклянной поверхности банки, но настроение их резко изменилось, когда они рассчитались по порядку номеров. С ними не было их любимого сыночка, младшенького Родика, с глазками живыми, смышлеными, с телом шоколадным, нежным, с усиками тонкими, подвижными, с характером веселым, озорным. Заплакали они, запричитали: "Сынок ты наш, сыночек, куда же ты запропал, почему же ты не послушался папки с мамкой и не пополз за нами, и радость нашу светлую обратил в горе горькое?" Горевали они, горевали, да делать нечего - нужно искать маленького Родика Усачова. В упавшем настроении они упали с крышки помойного ведра. Нет, не было маленького Родика под водопроводной трубой. Не было Годика и за помойным ведром. Видно, скучно стало крошечному и пошел он собирать крошечки. И вся большая и дружная семья Усачовых отправилась на его поиски. Долго ли они ползли, коротко ли, но ровно через полметра пути, именно на том самом месте, откуда открывается прекрасный вид на крошки под столом, наткнулись они на мокрое пятнышко. Что, неужели это и было все, что осталось от маленького Родика? Окружила большая и дружная семья Усачовых мокрое пятнышко и стала принюхиваться. "Не он!" - пропищали хором одиннадцать деток, сдерживаясь, чтобы не расползтись в разные стороны на поиски малюсенького братика. "Нет, не он!" - подтвердила их мать, от волнения дрыгая своими изящными рыжими лапками. "Нет, нет, не он!" - поведя длинными усищами, согласился с родными Усачов-старший. Глава семейства солидно развернул свое грузное туловище в сторону ножки шкафа и тут вспомнил про трещинку в паркете. Быстро подполз он к зловещей Паркетной впадине и от волнения замер. От страха у него перехватило дыхание. Так и есть, малюсенький Родик упал вниз! Беспомощно лежал он на спинке и дрыгал слабыми лапками. Долго думал Усачов-старший, как вызволить своего сыночка, надежду свою и опору в старости. И живот свой коричневый мохнатыми лапищами чесал, и глазищами своими черными водил, пока наконец не опустил во впадину свои длинные усищи, не окрутил ими несчастного Годика и не вытащил на поверхность. Радости-то было! Сколько было радости! Все члены семьи стали обниматься, целоваться, миловаться. Как же, с ними снова был малюсенький Родик Усачов, любимый сыночек младшенький, с глазками живыми, смышлеными, с телом шоколадным, нежным, с усиками тонкими, подвижными, с характером веселым, озорным. Но радовались они недолго ... Неожиданно зажглось грозное светило под страшным названием "Люстра", и, сотрясая под ногами землю, в комнату вошло ужасное существо гигантских размеров с двумя ногами и двумя руками, и наши герои бросились врассыпную. Успели они добежать до укрытия или нет, история умалчивает. А все-таки, что ни говорите, жизнь тараканья мало похожа на сказку... Ведь правда?.. Конец Спиногрыза. Жил-был на белом свете Спиногрыз, и весь мир вокруг себя он видел только в черном цвете. Даже редкие нынче гости - кроты, и те говорили ему: "Ну чего уж ты так? Посмот