Сергей Буянов. Восемь на черное Сергей Буянов. Осень No 20 --------------------------------------------------------------- © Copyright Сергей Буянов Email: kvest@mail.krg.kz Date: 23 Jan 1999 Рассказ предложен на номинирование в литконкурс "Тенета-98" http://www.teneta.ru ║ http://www.teneta.ru --------------------------------------------------------------- (АД. БУДУЩЕЕ. ВИНСЕНТ.) Рассказ Часы идут куда-то по стене и ведут меня за собой. Я знаю куда и чувствую - мы все ближе и ближе. Удар спички о край коробка и я прикуриваю. И успеваю скурить сигарету, пока спичка горит. Или я курю слишком быстро, или секунда тянется слишком долго. От огня пальцы начинают желтеть, от дыма покраснели глаза. Бросаю и спичку, и окурок. Удар выросших из чьих-то пальцев когтей заставляет взвизгнуть стекло окна за моей спиной. С надеждой оборачиваюсь, вспышка молнии видимостью света разочаровывает: всего лишь ветер играет веткой дерева. А на ветке листья мокрые - идет дождь, а на ветке цвета красный и желтый - осень. А на дереве листьев мало - скоро зима. Бой капель в окна и в крышу - дождь. А в дверь бьет ливень. Или нет, это кто-то хочет войти. Я иду открывать. Впускаю кого-то, но в прихожей темно, и я различаю только, что это девушка. - Дайте закурить, - просит она. Я подаю ей сигарету и спички. - Курите. Она берет спичку, чиркает о коробок. Спичка загорается, выскальзывает из дрожащих пальцев замерзших рук и начинает падать. В ее свете я успеваю различить, что одета девушка не по погоде: рубашка желтого цвета, красные спортивные брюки, зеленые кроссовки. Спичка падает в лужу у ее ног и гаснет. - Идите в комнату, - говорю я. Осторожно ступая в темноте, гостья уходит. Я остаюсь, подбираю с пола спичку и вытираю лужу. Стук упавшей на пол вазы доносится из комнаты. Я вхожу туда и включаю свет. И вижу отблеск в зелено-желтых глазах, и запах лежащего в осколках вазы цветка теряется в аромате, исходящем от пышных рыжеватых волос. - Извините, что не включил свет сразу, - говорю я. - Давайте поставим его в другую вазу, - девушка подбирает цветок, он отражается в ее глазах. Я представляю, как красиво он выглядел бы в ее волосах: синий на красных. - У меня нет другой вазы. - Ну тогда дайте банку или бутылку. - Нет, такой цветок не может стоять в банке. Лучше я оставлю его для гербария. - Беру цветок и без сожаления прячу меж листов большой книги: он успел надоесть мне за те три месяца, которые стоял в вазе. Удар о пол разбившейся капли. Капля упала с капюшона девушки, который она держит в руке. Он спас от дождя волосы, но вся одежда промокла. Там, куда она наступает, остаются влажные следы. - Вам надо переодеться, - говорю я. - Да, если можно. - Но у меня нет другой одежды, кроме той, которая на мне. - Что же делать, мне холодно. - Если хотите, я дам вам свою рубашку. - Давайте. - Идемте, - говорю я , и положив книгу с цветком на стол, направляюсь в соседнюю комнату. Стук упавшей на пол книги заставляет меня обернуться. Проходя мимо стола, девушка задела книгу, и та упала. Я вижу, как выпадает цветок. Сухой стебель ломается в ее дрожащих пальцах, лепестки осыпаются. - Ничего страшного, - говорю я. Собираю лепестки, беру сломанный стебель и опять вкладываю в книгу. - Странная книга, - говорит девушка, с интересом разглядывая толстый том. Он весь белоснежный, и обложка, и страницы, только на корешке стоит черная цифра "20". - Мне ее подарили девять месяцев назад, в последнюю ночь зимы. - Девять месяцев? - Да, ночь в ночь девять месяцев назад было начало. А сегодня конец, - говорю я, увидев, что на страницах, между которыми лежал цветок, остался его зелено-синий отпечаток. - Ее уже можно поставить туда, - я убираю книгу на полку, где по порядку стоят точно такие же, с номерами от 1 до 19. - Идемте, - я провожаю девушку в соседнюю комнату, снимаю рубашку и оставляю ей. Стук закрывшейся двери. Пока девушка переодевается, я собираю осколки льда и вытираю мокрые следы. Вазу мне сделали из последней весенней сосульки. Все чисто и сухо. Возвращаюсь в спальню. Девушка бросила мокрую одежду на пол, от нее расползается лужа. Сама гостья в моей рубашке стоит перед зеркальной дверцей шкафа. - Мне не идет белый цвет, - говорит она, разглядывая свое отражение. - Это цвет траура, он идет только покойникам и новорожденным. - Тогда почему вы носите белую рубашку? - У меня сегодня день рождения, мне двадцать. - Поздравляю, - говорит она и целует. Щекой я чувствую, какие у нее холодные губы. Стук пульса у нее на запястье. - У вас холодные руки. Стук ее сердца. Ты холодная. Стук ее шагов. Она идет к камину и разжигает огонь. Она разжигает в вазе камина цветок огня. Удар о пол упавшего тела. Я вскакиваю с постели и бросаюсь к девушке. Она лежит, запрокинув голову, закатив глаза. В глазницах - одни только снежные белки. Она выдыхает последний вдох. Все. Удар часов. Последний, двенадцатый удар часов. С календаря падает лист: 30 ноября. Последняя ночь осени, последняя дочь осени ушла. Я беру с кровати свою белую рубашку и закрываю ею лицо девушки. Не видно ни глаз, ни волос. Все белое. Теперь ей идет белый цвет. А за окном белый снег. Зима. Скоро все станет белоснежным, как страницы книги. Книги с номером 21, которую мне подарят ровно через три месяца, 28-го февраля. Я сажусь перед камином и смотрю в огонь. В последнюю ночь зимы я подумаю: мне надоело это пламя. 14 января, 1995  * Сергей Буянов. Восемь на черное *  --------------------------------------------------------------- © Copyright Сергей Буюнов From: kvest@mail.krg.kz Date: 17 Aug 1999 --------------------------------------------------------------- (Сборник рассказов) 1. Загадка 2. В третьем лице 3. Осень No 20 4. Акт 5. Узор 6. Тибиби 7. Нет 8. Отец ЗАГАДКА ( рассказ) Я иду под навесом заблудившегося неба; оно потеряло дорогу к солнцу и теперь плачет, роняя дождь. Капли разбиваются о мой черный балахон, осколки сыпятся мне под ноги, в жидкость опавшей листвы. Босыми ступнями я погружаюсь в эту смесь - прозрачная вода на красных и желтых листьях. Листья чем-то похожи на бумагу: такие же чистые, на них так же, как и на бумаге, страшно оставлять следы. Забредаю под козырек своего подъезда. Отсюда мне виден угол соседнего дома и низкая стальная дверь, ведущая в подвал. Когда-то над ней была вывеска "ВИДЕО"... Из глубокого кармана, полного пыли, я извлекаю старую измятую фотографию. На ней трое - я и два моих друга. Ветер подхватывает несколько капель и роняет их на наши бумажные лица; холодной ладонью я стираю эти слезы - тогда мы не плакали. Да, тогда мы смеялись. И далеко было до осени - теплом дышало лето, и вместо дождя в желтом небе пылало красное солнце. И с радостью, весело болтая, мы спустились из раскаленного дня в прохладный мрак. О, если бы мы знали, что входим не во мрак видеозала на время сеанса, а погружаемся во мрак жизни - навсегда! И никто из нас не понял, что в глазах высокого лысого билетера зловещий огонь блеснул совсем не случайно. Но мы вошли и прошли и сели и смотрели и увидели фильм. Фильм, ставший загадкой для нас. И сейчас. в этот осенний день. промучившись столько лет, я все еще в плену этой загадки. Так случилось, что оба моих друга сумели разгадать ее, а я все еще нет. Я все еще жив. Сколько раз я смотрел в ночное небо: звезды, планеты, свет, тьма, холод, огонь, пустота... А есть ли там жизнь? Этот вопрос не раз мелькал в моей голове, но промелькнув, исчезал. Это - тайна, и суть ее в том, чтоб оставаться недоступной, оставаться живой. А загадка - она жаждет умереть и унести в небытие с собой тех, кто ее разгадал. И она не выпустит жертву, пока жива, а жертва жива лишь до тех пор, пока загадка ее терзает. Тот фильм стал нашей загадкой. Он вцепился когтями в наши души и разум и с тех пор не отпускал ни на секунду, и с тех пор мы убили друг друга на две трети. Осталась лишь часть по имени я. Сеанс закончился, загадка проникла в нас. Мы вышли из зала на улицу. О, как изменился мир за эти два часа! Сверкающий день уступил место размытости сумерек. Вечер. Ничто не желает блестеть в наших глазах - пустота вместо солнца. Еще не ночь. Расширенный воздух убрался ввысь. В образовавшийся вакуум из трещин земли и асфальта хлынул туман. По колено в этом поте земли мы разбрелись по домам не попрощавшись, словно предчувствуя - ночью нам предстоит встретиться вновь. Прежде чем впустить, мама долго разглядывала меня в дверной глазок - она не сразу узнала своего сильно изменившегося за два часа сына. Ей до сих пор не известно, что же произошло со мной. Она может лишь догадываться о причине перемены - я постоянно ухожу от распросов. В тот вечер я сразу ушел в свою комнату. Мама качнула мне в след головой. А я лег спать. Вскоре из мрака вышла строка зеленых букв: Вставай. Она ждет меня. Ты должен. Вставай. Она ждет тебя. Ты должен. Встань. Я жду вас. Вы должны. Я прочел строку и встал. По моей голове ползал паук, вплетая в волосы сеть. Я стряхнул все это и прислушался. Родители спят. Чтобы не потревожить их сон, я выбрался на улицу через форточку по стволу растущего рядом со стеной дерева. Было тихо. Ветер не трогал ни листочка. Лишь там. в поднебесье, луна неслась над огромным плоским стеклом с нарисованными на нем облаками. Неслась, вырывая из-под ног и запрокинутой головы землю, швыряя на спину, сжимая мутью голову. Захватив на ближайшей стройке автоген и баллоны с газом, я подошел к запертой двери видеозала. Друзья уже были там. В задумчивом молчании мы подготовили аппарат к работе и уже собирались зажечь горелку, когда услышали шум крыл. В пятно фонарного света на тротуаре опустилась массивная сова; она уставилась на нас шарами желтых глаз, и мне показалось, что клюв ее приоткрыт в насмешливой ухмылке. Внезапно из-за границы света на сову набросились три кота. Вспыхнула яростная схватка. Отбиваясь крылами, клювом и когтями, окровавленная птица сумела вырваться. Припадая на одно крыло, она улетела. На асфальте остались коты. Два из них - синий и коричневый - держали в зубах пучки перьев; но раны их были смертельны. Истекая кровью, они уползли во тьму - умирать. А третий - черный, с белыми концами лап, ставшими красными от чужой крови ,- остался в круге света, скаля зубы в бессильной ярости: он не успел вырвать из хвоста птицы свою треть перьев. И не успел умереть. Тогда мы ничего не поняли. И лишь теперь, оставшись в одиночестве, я постиг весь тягостный смысл того зловещего знака. На мои босые ноги налипли красные листья, а дерево передо мной - с золотой кроной, похожей на фонарь. Я покажу ему зубы. На рассвете мы вышли из видеозала через сгоревшую в кислороде стальную дверь. Вслед за нами сквозняк нес запах дыма: пленка видеокассеты с фильмом-загадкой не выдержала этой ночи. Сотни раз мы прогнали фильм по экрану в ускоренном темпе. Тщетные попытки найти ответили хотя бы подсказку свели нас с ума. В конце концов пленка так нагрелась от трения, что вспыхнула пламенем синего цвета. Это произошло так быстро, что никто не успел добежать до огнетушителя. Мерцающий танец мгновенных язычков - и все. Зарыдала, превратилась в пепел и развеялась сквозняком единственная нить, способная вывести нас из лабиринта. И осталось одно - идти наугад и ждать помощи оттуда, из-за летящих птиц. А небо побледнело в заре рассвета. Я удивился, увидев, что кот все еще скалиться под серым фонарем. Я взял его на руки. Камень. Черная статуэтка из теплого камня. Он жив каменной жизнью. И я взял его с собой; пусть стоит на моем окне, вонзив клыки в солнце, луну или тучи. А когда мне станет холодно, я прижму этот сгусток тепла к черной ткани своего балахона там, где сердце. Но и на эту радость - прижать к груди каменного друга, не говоря уж о встрече с друзьями настоящими, - теперь не было времени. Медитация, единственный оставшийся путь к ответу, забирала ночи, вечерние и утренние сумерки. Лишь днем можно было позволить себе на несколько часов забыться полупрозрачным сном, который время от времени прерывали кошмарные видения. Ах, почему луна не умеет говорить! Она рассказала бы вам об этой ночи. Светлыми лучами она заливает комнату и видит меня, сидящего на полу в позе лотоса. Глаза мои устремлены в бесконечность, руки лежат на коленях. Я сижу так уже давно. Кот на подоконнике охраняет мой покой и изредка поглядывает в окно - он надеется на встречу с совой. Под столом валяется книжка с надписью на обложке "Способы медитации"; она оказалась бесполезна для меня. Мне не нужны все предлагаемые в ней темы для размышлений. Единственная тема, интересующая меня, тема, которая всегда со мной - моя загадка, и я думаю над ней вот уже скоро до утра. "Глаз тигра" - так назывался фильм, увиденный нами, но неизвестно, почему его так назвали. В этой картине присутствовали красивые женщины и сильные мужчины - но не было ни одного тигра. Там был автомобиль, огневой мощью и неуязвимостью не уступающий танку "тигр". Но все-таки, если под тигром подразумевался этот автомобиль, оставалось неясным, причем здесь глаз. Я сидел и медитировал. Я стирал из сознания все, кроме двух черно-желтых слов: глаз тигра. Но рожденные этим словом ассоциации не имели ничего общего с содержанием фильма. Тогда я удерживал в голове сюжет, но построить ассоциативную цепь, связавшую бы его с названием, было невозможно. Так я довел себя до изнеможения, и когда наступило утро, повалился спать. Выспался я неплохо, ничто не потревожило мой сон, но проснулся со странным ощущением, как будто понес невосполнимую утрату. С душой, придавленной к телу тягостным предчувствием, я пошел на кухню. - Сядь, поешь ,- сказала мама, - потом сходи за хлебом и вынеси мусор. А я стоял и не двигался, не трогал налитый мне суп. Я все понял каким-то шестым чувством и теперь ждал роковых слов. И они прозвучали: -Да, кстати, пару часов назад звонил твой друг, но я не стала тебя будить. Ты так хорошо спал. ТЫ ТАК ХОРОШО СПАЛ. А почему бы не сказать: ты так красиво сходил с ума; ты с таким изяществом агонизировал; ты терял единственную возможность избавиться от вечных страданий, но как ровно ты при этом дышал! Да, мама, не те слова. Если я опоздал... А я опоздал, я знал это, но все же бежал туда. В квартире моего друга было полно народа, и все они столпились как раз возле его комнаты. Я попытался протиснуться между спинами - не удалось. Тогда я стал на колени и пополз меж ног. Подползя к краю толпы, я раздвинул полы чьего-то длинного плаща и заглянул в комнату. На полу сидели оба моих друга - ноги скрещены, глаза в бесконечности, на губах улыбки счастья и умиротворения. Им уже хорошо. И я почувствовал себя одиноким. Более одиноким, чем мама позвонившенго мне друга; она рассказывала сейчас гостям, что сын выскочил из своей комнаты в полдень и принялся кричать в телефонную трубку какие-то непонятные фразы. Он на пороге чего-то, он чувствует приближение озарения, которое должно открыть ему ответ на что-то. Ему удалось докричаться до друга номер три, а я в это время так хорошо спал... И теперь не моя мама проклинала себя за то, что не следила, с кем дружит ее сынок; и в ответ на молитвенный взгляд не моего отца в недоумении пожимал плечами доктор, только что закончивший осмотр двух безжизненных тел. Вдруг что-то теплое упало мне на щеку: слезинка. Я посмотрел вверх, на мужчину, из-под чьего плаща я выглядывал - он плакал. Лучше бы вы плакали по мне, подумал я и пополз к двери и пошел домой. И вот теперь я стою у своего подъезда, смотрю на старую фотографию и вспоминаю своих друзей. Им сейчас хорошо. А мне осталась тяжесть вечного поиска и призраки. Да, призраки. Вот, например, идут призраки моих друзей. Они думают, что меня можно обмануть. Они выражают свой восторг по поводу вчерашнего фильма с красивыми женщинами, сильными мужчинами и танкоподобным автомобилем. Они надеются. что я тоже выражу свой восторг по поводу этого вчерашнего фильма. Но мне фильм не понравился. Они говорят, что сегодня днем ходили на этот фильм опять, но забыли мне позвонить и позвать с собой. Они протягивают ко мне свои руки для рукопожатия. Но я не собираюсь пожимать руки призракам. Я знаю - их руки - туман. А призраки, забыв о своих руках и обо мне, идут дальше, туда, где над стальной подвальной дверью опять, как много лет назад, выткалось слово "ВИДЕО". А забытые призраками бестелесные руки тянуться ко мне, тянуться к моему горлу. Но вдруг огромная тень накрывает их. Это с козырька подъезда прыгает мой огромный черный кот. Он обнимает меня своими лапами и прижимает к черной шерсти своей груди там, где сердце. В ТРЕТЬЕМ ЛИЦЕ (рассказ) Сталь повернутых петель открываемой двери скрипит, пытаясь резать слух. Я пытаюсь видеть сон. Кто- что- сон. Кого- чего- сна. Кому- чему- сну. Три шестых сна. Дальше свет пытается бить в глаза. Дальше кто-то бьет в подбородок; что-то теплое стекает с подбородка в рот. Глотаешь тепло, выдыхаешь стон. Открываются глаза. Передо мной стоит монах. Странно стоит, пытаясь меня удивить: ногами на потолке, головой свисает вниз. Черная ряса, белый капюшон- Доминиканский орден- залиты кровью. Капюшон надвинут до подбородка, глаз не видно в узких прорезях. У ног монаха стоит ведро, полное воды. Он поднимает его и выплескивает воду на меня. Я смотрю на монаха и чувствую, как его вода стаскает вверх по моей шее, обтекает подбородок, затекает в рот, затекает в глаза, смывая с рясы монаха кровь, подхватывает меня, переворачивает, цепляет за ноги к по- толку. Монах в чистой рясе уходит по полу из поля моего зрения. Появляется другой в такой же рясе, с таким же капюшоном, но в руке его не ведро с воде, а факел с огнем. Он склоняется ко мне и освещает факелом свои глаза в прорезях: - Восемь лет- долгий срок, но может быть, ты помнишь меня? Я открываю глаза, я вижу его глаза, я вспоминаю его лицо и плюю в левую прорезь. Не хочу разговаривать. Он ловко уклоняется, появляется первый монах. Он бьет меня пустым ведром в лицо и уходит. Снова появляется факел, и монах висит на его рукоятке. Ладно, поговорим. Монах возбужденно шепчет: -Я рад, ты узнал меня. Теперь постарайся вспомнить мое имя. Пес. Я говорю ему, что имени у него нет и никогда не было. - Как так? А это что? - Монах проводит пальцем по моему окровавленному лицу и пишет моей кровью по ткани капюшона у себя на лбу две большие красные буквы: В.И. -Разве это не мое имя? Я говорю ему, что он- пес, и "Великий Идиот" его кличка, а не имя. Он бьет меня рукояткой факела и шепчет, что идиот- я, а он хоть и пес, но Пес Господа, и это Господь дал ему его имя. Я говорю, что идиот все- таки он: имя нельзя дать или получить. Каждый сам ищет свое имя. Он отвечает, что слышал эту ересь восемь лет назад и поражен моим упрямством и моей тупостью. Мне давно пора понять и признать, что все мы- в руках Господа, Он ведет нас по дороге жизни, Он дает нам наши имена. Мне он дал сначала имя Филиппо, потом Джордано. Я должен признать это, если хочу спастись. Я спрашиваю его, о каком спасении он говорит, и напоминаю надпись над входом: "Оставь надежду всякий, входящий сюда". Он говорит, что я попал в лапы сатаны, и сатана тащит меня по дороге греха к гибели. Он говорит, что я сошел с ума. Я отвечаю, что меня никто не тащит, я иду сам по собственной дороге. И дорога моя- не дорога греха, и ведет она не к гибели. Моя дорога- это море человеческих голов, и не найти вершину, с которой можно было бы увидать берег этого моря. Нет такой вершины и нет у этого моря берега. И я иду по моей дороги, и обувь моя- из стали. Почему я ношу обувь из стали? Потому что едва я делаю шаг, какая-нибудь из голов пытается вцепиться мне в ногу зубами. Вот, даже сталь поцарапана их укусами. И я иду по моей дороге, и сталь моих шипов печатает узоры краской крови на лысых черепах. Почему я ношу шипы на подошве? Потому что едва я делаю шаг, головы пытаются выскользнуть из-под моих ног. Ха! Они надеются, что я упаду вниз, и они разорвут зубами мое тело, и моя голова станет одной из них! И я иду по моей дороге, и кто виноват, что если я плюю, чей-нибудь глаз обязательно открывается не вовремя, и если я бросаю мусор, чей-нибудь разинутый рот оказывается на его пути! И я иду по моей дороге, и путь мой извилист и причудлив. И я иду чувствами, а не разумом, и я сворачиваю там, где подсказывает мне сердце, и я кружу на месте, если этого просит моя душа. И я иду по моей дороге и буду идти до тех пор, пока не пройду весь путь. И извилистая полоса пробитых шипами голов обозначит его. И в конце пути я найду птицу. И я возьму ее сердце себе, и вложу в свою грудь, и взлечу вверх над своею дорогой. И я прочту с высоты слово, написанное краской крови. И кровь эта- кровь пробитых голов! Вот почему я иду по моей дороге! Вот почему я ношу шипы! Вот почему мне не нужен разум! Вот почему мне нужна кровь! Ты спросишь, что за слово я напишу? Неужели ты не догадался? Ну, постарайся, пес! Хочешь, я пробью тебе голову своими шипами? Быть может, сквозь эти дыры в твой разум вольется свет. Не хочешь? Ну ладно, я скажу тебе! Это слово- то, чего нет и не будет ни у тебя, ни у одного из псов. Ты еще не понял? Это мое имя! Я напишу свое имя! Я напишу его там, где оно будет вечным: я напишу его в бескрайнем море. И пусть плачут мертвые головы- их слезам не смыть краску. И пусть плачут живые головы- их крикам не догнать мой полет! И пусть тонут камни- мне не нужна опора! -Ты сошел с ума! Ты в лапах сатаны! Я чувствую- от тебя несет дымом адского пламени! - кричит монах, схватив меня за волосы. -Убери подальше свой факел- дымом от меня вонять перестанет! -Нет уж! Познакомься с факелом поближе - скоро ты запылаешь не хуже него! Страшно? - монах сует факел мне в лицо. -Тебе страшнее! -отвечаю я и плюю на факел. Он превращается в столб воды, падает сквозь разжатые пальцы монаха на пол и разбивается фонтаном круглых светящихся брызг. Шарики брызг ложатся на пол, светятся. Монах не может оторвать от них глаз. Зря, лучше бы он смотрел на меня. Но он не смотрит - и не успевает увернуться, когда я плюю. И не промахиваюсь, волной воды монах разбивается о камни пола. Из дальнего угла камеры ко мне бросается монах с пустым ведром. Все вокруг залито мягким голубоватым светом, исходящим от луж на полу, поэтому я без труда поражаю монаха точно в сердце, плюнув метров с пяти. На бегу он превращается в воду и рушится в собственное ведро. Оно падает на пол, но не переворачивается. Ну вот, поговорили. Я закрываю глаза и пытаюсь досмотреть оставшиеся три шестых сна. Сквозь закрытые веки проходит голубоватый свет. Звук лопнувшей стали разорванных петель сорванной двери пытается заставить открыть глаза. Я приоткрываю глаза и вижу - в камеру падает, роняя по пути выдавленную дверь, вал темной воды из коридора. Удар воды срывает меня с потолка, чернота влаги затекает в глаза, затеняет мозг. Я теряю сознание. Очнувшись, я не могу понять, где нахожусь: вокруг непроницаемая тьма. Холодные каменные влажные плиты, на которых я лежу, как-то странно прогибаются и качаются подо мной. Глаза привыкают к темноте, и я вижу в стороне от себя слабое свечение. Ползу туда, осторожно упираясь локтями и коленями в неустойчивые плиты. Свечение передо мной, я сую в него руку, но она не встречает опоры и погружается в воду. Вот почему плиты так неустойчивы - вода подняла их с пола, и сейчас они лежат на воде в двух метрах от земли. Вода вынесла меня в коридор и бросила на эти плиты. А свечение исходит из моей камеры. Заглянув туда, я понимаю происхождение воды. Она залила все, лишь в двух местах, сдерживаемая невидимой силой, она образовала колодцы в самой себе. Из этих колодцев и идет свечение моего любимого голубоватого света. Круглый колодец в дальнем углу камеры. Там, на дне, стоит ведро с водой, в которую превратился один из монахов. Другой колодец имеет неровные очертания - он над лужей из монаха и факела. Сначала я не понял, откуда появилась чужая черная вода, но теперь, видя, что она не смешивается с моей светящейся, я донял ее происхождение. Это постарался мой брат, он же - мой враг. Он тоже, оказывается, где-то здесь. Ну ладно, я пополз искать. По качающимся каменным плитам я ползу вдоль стены. Все камеры закрыты, двери не выдавлены ни в одной. Значит, весь этот потоп специально для меня. Спасибо, брат. Наконец, виден светлый проем, из него - ветер звуков, запахов, странных. Выбитая дверь валяется здесь же. Интересно, за что попал он, думаю я, и с трудом разбираю надпись на двери: Доброволец. Этого следовало ожидать. Я сталкиваю дверь в воду, ложусь на нее, и оттолкнувшись от плиты ногами, вплываю в камеру Добровольца. И попадаю на кладбище, залитое водой. Черной водой моего братца. Тут и там, словно дельфины, качаются на волнах всплывшие гробы. Лучи луны, тени облаков скользят по их влажным бокам. Узнаю манеру брата - подгонять окружающее под себя. Я подбираю в воде деревянный крест, и действуя им как веслом, направляю свой плот к огромному склепу, который находится в центре кладбища. Я знаю, кто покоится в этом склепе, поэтому уверен, что Доброволец рядом. Плот-дверь касается стены склепа. Кладка ее настолько внушительна, что я уверен- внутрь не просочилось ни капли воды. Прыгаю на склеп. А вот и брат- враг. Он лежит на крыше склепа лицом вверх, глаза его открыты, но он ничего не видит. Красные белки, мутные зрачки - ему пришлось покрыть слезами каждый миллиметр пола, потолка, стен, чтобы получить из своей камеры это кладбище и небо, как мне пришлось бы для подобной цели все заплевать. Естественно, он ослеп. А для чего? 0н не может увидеть творение собственных слез своими глазами. Ему нужен кто-нибудь, чьими глазами он мог бы пользоваться. Но меня, я уверен он позвал не с этой целью. -Привет, Доброволец. - Он вздрагивает и поворачивает лицо на звук моего голоса. Узнал. -А, это ты, Убийца, -говорит он. -Я ведь не ошибся, ты в камере Убийц? -Ты не ошибся. -Там тебе и место. -Кто спорит? Я и сейчас был бы там, если бы ты не обмочился. Чего ты хочешь ? -Я должен сообщить тебе кое-что интересное: ты проиграл. Я нашел свое имя первым. -И правда интересно. Где же ты его нашел - на этой свалке? -Я нашел его в Ней. -Еще интереснее. Как ты мог найти свой мерзкое имя в Ней, если восемь лет назад я собственными руками Ее... -Опомнись, Убийца. Что ты можешь против Любви ? -Опомнись ты, Доброволец. Что может Любовь против Смерти? -Ладно, оставим этот спор. Мне пора. Она ждет меня. И не зови меня "Добровольцем", у меня теперь есть настоящее имя, в отличие от тебя. Ты найдешь его здесь, - он достает из кармана лист бумаги, бросает его в направлении меня и закрывает глаза, перестает дышать, пытаясь попасть к Ней. Ну-ну. Я пока почитаю. Поднимаю лист, разворачиваю, читаю: "Письмо Любимой. Взгляни в мои глаза, Любимая. Ты увидишь - на них накинута красная сеть бессонницы. Я не спал всю ночь , я боялся заснуть - и не увидеть Тебя во сне. А я больше не могу, я не буду спать, не чувствуя Тебя рядом. Но я буду видеть сны наяву- о Тебе. И потом, когда мы заснем вместе, я расскажу тебе, как из последних сил я пробивался сквозь толщу песка - наверх. Я так обессилел , что даже не смог обрадоваться, когда голова моя оказалась на поверхности. Я выплюнул песок изо рта и прочистил глаза - вокруг простиралась пустыня. Моих глаз не хватило, чтобы увидеть край этого мира. Но здесь было все же лучше, чем внутри, и я вытащил наружу свое тело. Потом я достал свои компас и карту. -Ты не дойдешь! - сказали они. -Конечно, нет. Я доползу, -ответил я и забросил их за соседний бархан. Потом я кое-что вспомнил, вскочил на ноги и побежал. Я бежал, а песок безмолвствовал под моими ногами. А солнце роняло на нас тяжелую смерть. А стеклянный воздух стекал по мне каплями оранжевого пота. А капли падали на песок, по которому шел я. И я снял ботинки, потому что песка в них было больше, чем моих ног, и то сильно мешало ползти. А компас и карта снова появились откуда-то, схватили меня за ноги и стали шептать: " Ты не доползешь!" Потом я очнулся и увидел, что лежу в метре от колодца. -Ха! Я смог! - воскликнул я и обернулся к своим недоверчивым спутникам. Но их не было. Я подполз к краю колодца- пусто. Дно теряется в глубине и темноте. Появились компас с картой, бросили мне книгу с надписью на обложке "Законы природы" и закричали: -Ты все-таки не доползешь! Прочти 52-ую страницу: человек не может ползать по отвесным стенам! Я бросил книгу в колодец и прислушался, надеясь уловить всплеск воды или звук падения на землю. Ничего. Глубоко. Если там есть вода, думал я, падая и слыша свист воздуха в ушах, я напьюсь и с новыми силами поползу сквозь песок наружу. Если там нет воды, я разобьюсь и никуда не поползу. И что тогда? Ха! Бледная зелень морозного сна. Ха- ха! Уже не жарко- уже тепло, и я вдыхаю тепло вместе с темнотой- солнца не видно с этой глубины. А я падаю так долго, что мне становится страшно. А мне становится так страшно, что как будто уже и не мне. И свет вдруг появляется откуда-то снизу. И я вижу огромный цветок. Я падаю на его мягкие листья и скатываюсь по ним на землю. Воды нет. А бутон цветка сияет светом, а свет имеет запах, и запах шепчет мне на ухо имя цветка. Цветок Безумия! Я вдохнул Твой аромат- и потерял себя. Хочешь я буду вечно сидеть на земле у Твоих корней и плакать, и влага моих слез будет поддерживать в Тебе жизнь? Не хочешь. А хочешь я буду вечно смеяться, и свет моей улыбки будет давать Твоим листьям тепло и радость? Не хочешь. А чего Ты хочешь? Что? Ты говоришь: "ЛЮБИМЫЙМОЙ, ты должен прорасти из-под этого прямоугольного холмика земли, которой тебя кто-то успел присыпать, прорасти цветком, таким же, как Я, сплестись со мной корнями, листьями и стеблем, и лепестки Наших бутонов сомкнутся, и Мы понесем их вместе из этого колодца к солнцу. Я жду тебя, ЛЮБИМЫЙМОЙ". Ха, Убийца, ты слышишь, я нашел свое имя в Ней! Мое имя- ЛЮБИМЫЙМОЙ, и я иду к Тебе, ЛЮБОВЬ моя! А ты, Убийца, проиграл; перестань плеваться, начинай плакать- только так ты сможешь найти свой имя. Я ухожу." Я заканчиваю читать и смотрю на Добровольца. Он лежит не дыша и пытается уйти непонятно куда. Если бы он был просто моим врагом, я посмеялся бы над ним и ушел. Но он не только мой враг- он еще и мой брат. Поэтому я решаю ему помочь. Подхожу, становлюсь возле него на колони, и положив руки ему на горло, пытаюсь найти пульс. Пульс не прощупывается. Я смыкаю ладони крепче. Пальцы глубже входят в шею брата. Пульса все нет. Мои пальцы дрожат от напряжения, ногти протыкают кожу брата .Я думаю: а вдруг пульс так и не проявится? Вдруг, как и восемь лет назад, когда я искал пульс на ее шее, мне придется смыкать пальцы на шее брата до тех пор, пока его голова не отделится от тела, как это случилось с ее головой? Но вдруг шея брата содрогается. Мощный удар его сердца отрывает мои руки от него, меня бросает со склепа в черную воду. -Убийца! - слышу я крик брата. Вода бешеным потоком несется к дверному проему, меня то толкает на дно, то подбрасывает вверх. Я вижу, как рассыпается фантазия брата: рушатся склеп, небо, луна, осколки падают в воду, их несет мимо меня, мимо вновь возникших стен, над вновь возникшим полом, под вновь возникшим потолком. Последняя волна воды покидает камеру брата, она несет и меня. Я хватаюсь за косяк двери и на секунду задерживаюсь, оглядываюсь на брата - он стоит посреди камеры и в ярости угрожает мне кулаком. Его глаза снова видят. Он плюет в направлении меня. Промахивается. Научится. Вода отрывает меня от стены и несет по коридору. Проносит мимо запертых камер, мимо моей камеры, в которой успели вставить дверь с табличкой "Убийца", выносит меня на улицу, проносит сквозь ночной город, горящий сотнями факелов в сотнях кулаков. В центре города ,возле большой площади, монах с двумя красными буквами не лбу -В. И. - хватает меня, связывает мне руки за спиной, поворачивает лицом к толпе народа. Он говорит мне, что все поле передо мной заполнено людьми, которых он называет истинными цветами Господа. Если я раскаюсь, я буду с ними, если нет - монах указывает на обложенный хворостом столб - мое тело будет гореть здесь, а душа - в аду. Я отвечаю, что это поле - поле псов, а не цветов, и прошу монаха исполнить мое последнее желание - передать Добровольцу, что она не любила его. В. И. отправляет одного из монахов к Добровольцу. Я спрашиваю, что за слово невнятно выкрикивает толпа. В.И. отвечает, что сейчас мне станет слышно лучше. Он толкает меня в толпу. Меня подхватывают на руки и над головами перекидывают к столбу. Я смотрю вниз и вижу лица псов. Они кричат какое-то слово. Вначале я не могу разобрать его, и вдруг понимаю: они кричат "СМЕРТЬЕМУ" ! - Вот мое имя ! - кричу я брату, который в монашеской рясе приближается к полю. - Я победил! - кричу я, а веревки, которыми я привязан к столбу, сгорают. Меня ничто не держит, и в облаке искр я поднимаюсь над полем псов. - Как они рады его смерти! -говорит В.И. ,удовлетворенно глядя на орущую толпу. - Завтра они будут лить слезы по нему о - так что умереть ему не удастся. Начинаем заново, брат, -говорит переодетый монахом Доброволец, и презрительно плюнув в сторону толпы, уходит. К В.И. подбегает монах и сообщает, что Доброволец убил посланного к нему монаха, переоделся в его рясу и бежал. -Найти и посадить в камеру Убийц, - говорит монах с кровавыми буквами на лбу. Он поворачивается к затухающему костру, пытаясь оценить правильность: мелькнувшей у него догадки, что моя смерть - самоубийство. ОСЕНЬ No 20 Рассказ Часы идут куда-то по стене и ведут меня за собой. Я знаю куда и чувствую - мы все ближе и ближе. Удар спички о край коробка и я прикуриваю. И успеваю скурить сигарету, пока спичка горит. Или я курю слишком быстро, или секунда тянется слишком долго. От огня пальцы начинают желтеть, от дыма покраснели глаза. Бросаю и спичку, и окурок. Удар выросших из чьих-то пальцев когтей заставляет взвизгнуть стекло окна за моей спиной. С надеждой оборачиваюсь, вспышка молнии видимостью света разочаровывает: всего лишь ветер играет веткой дерева. А на ветке листья мокрые - идет дождь, а на ветке цвета красный и желтый - осень. А на дереве листьев мало - скоро зима. Бой капель в окна и в крышу - дождь. А в дверь бьет ливень. Или нет, это кто-то хочет войти. Я иду открывать. Впускаю кого-то, но в прихожей темно, и я различаю только, что это девушка. - Дайте закурить, - просит она. Я подаю ей сигарету и спички. - Курите. Она берет спичку, чиркает о коробок. Спичка загорается, выскальзывает из дрожащих пальцев замерзших рук и начинает падать. В ее свете я успеваю различить, что одета девушка не по погоде: рубашка желтого цвета, красные спортивные брюки, зеленые кроссовки. Спичка падает в лужу у ее ног и гаснет. - Идите в комнату, - говорю я. Осторожно ступая в темноте, гостья уходит. Я остаюсь, подбираю с пола спичку и вытираю лужу. Стук упавшей на пол вазы доносится из комнаты. Я вхожу туда и включаю свет. И вижу отблеск в зелено-желтых глазах, и запах лежащего в осколках вазы цветка теряется в аромате, исходящем от пышных рыжеватых волос. - Извините, что не включил свет сразу, - говорю я. - Давайте поставим его в другую вазу, - девушка подбирает цветок, он отражается в ее глазах. Я представляю, как красиво он выглядел бы в ее волосах: синий на красных. - У меня нет другой вазы. - Ну тогда дайте банку или бутылку. - Нет, такой цветок не может стоять в банке. Лучше я оставлю его для гербария. - Беру цветок и без сожаления прячу меж листов большой книги: он успел надоесть мне за те три месяца, которые стоял в вазе. Удар о пол разбившейся капли. Капля упала с капюшона девушки, который она держит в руке. Он спас от дождя волосы, но вся одежда промокла. Там, куда она наступает, остаются влажные следы. - Вам надо переодеться, - говорю я. - Да, если можно. - Но у меня нет другой одежды, кроме той, которая на мне. - Что же делать, мне холодно. - Если хотите, я дам вам свою рубашку. - Давайте. - Идемте, - говорю я , и положив книгу с цветком на стол, направляюсь в соседнюю комнату. Стук упавшей на пол книги заставляет меня обернуться. Проходя мимо стола, девушка задела книгу, и та упала. Я вижу, как выпадает цветок. Сухой стебель ломается в ее дрожащих пальцах, лепестки осыпаются. - Ничего страшного, - говорю я. Собираю лепестки, беру сломанный стебель и опять вкладываю в книгу. - Странная книга, - говорит девушка, с интересом разглядывая толстый том. Он весь белоснежный, и обложка, и страницы, только на корешке стоит черная цифра "20". - Мне ее подарили девять месяцев назад, в последнюю ночь зимы. - Девять месяцев? - Да, ночь в ночь девять месяцев назад было начало. А сегодня конец, - говорю я, увидев, что на страницах, между которыми лежал цветок, остался его зелено-синий отпечаток. - Ее уже можно поставить туда, - я убираю книгу на полку, где по порядку стоят точно такие же, с номерами от 1 до 19. - Идемте, - я провожаю девушку в соседнюю комнату, снимаю рубашку и оставляю ей. Стук закрывшейся двери. Пока девушка переодевается, я собираю осколки льда и вытираю мокрые следы. Вазу мне сделали из последней весенней сосульки. Все чисто и сухо. Возвращаюсь в спальню. Девушка бросила мокрую одежду на пол, от нее расползается лужа. Сама гостья в моей рубашке стоит перед зеркальной дверцей шкафа. - Мне не идет белый цвет, - говорит она, разглядывая свое отражение. - Это цвет траура, он идет только покойникам и новорожденным. - Тогда почему вы носите белую рубашку? - У меня сегодня день рождения, мне двадцать. - Поздравляю, - говорит она и целует. Щекой я чувствую, какие у нее холодные губы. Стук пульса у нее на запястье. - У вас холодные руки. Стук ее сердца. Ты холодная. Стук ее шагов. Она идет к камину и разжигает огонь. Она разжигает в вазе камина цветок огня. Удар о пол упавшего тела. Я вскакиваю с постели и бросаюсь к девушке. Она лежит, запрокинув голову, закатив глаза. В глазницах - одни только снежные белки. Она выдыхает последний вдох. Все. Удар часов. Последний, двенадцатый удар часов. С календаря падает лист: 30 ноября. Последняя ночь осени, последняя дочь осени ушла. Я беру с кровати свою белую рубашку и закрываю ею лицо девушки. Не видно ни глаз, ни волос. Все белое. Теперь ей идет белый цвет. А за окном белый снег. Зима. Скоро все станет белоснежным, как страницы книги. Книги с номером 21, которую мне подарят ровно через три месяца, 28-го февраля. Я сажусь перед камином и смотрю в огонь. В последнюю ночь зимы я подумаю: мне надоело это пламя. АКТ (рассказ) Тетива взгляда Моих изящных глаз Уже натянута. Я смогу передать тебе Одним только Взмахом ресниц Все слова человека, Переполненного сиянием Улыбающейся грусти. Пусть они спят - окна, фары, глаза. Ночь все- таки. Мне хватит стен, которые не спят, а перекрикиваются эхом стука моих шагов, отшатываются то от моего левого плеча, то от правого, холодят поверхность моих дрожащих ладоней и лба. Я проснулся и иду. Шершавый асфальт упирается в ноги. Он ворочается во сне или ветер шевелит упавшие листья и отблески чего-то