деть доктора Бано, который на пару с шофером пытается взгромоздить огромный ящик на крышу желтого такси, что я проворонил ситуацию. -- Надеюсь, вы правы, мистер Теннисон, -- резкий голос от окна быстро заставил меня сильно пожалеть о своей задумчивости и привычке рисовать в воображении разные забавные картинки. Франсуаз решительными шагами продвигалась к выходу из кабинета, и было очевидно, что подавать руки нашему собеседнику она не собирается. -- Иначе в следующий раз вам придется говорить о трех-четырех случаях. Всего доброго. Я подскочил из кресла, но было уже поздно. Джефф Теннисон смотрел куда-то за мое плечо, и его нижняя челюсть медленно опускалась вниз. Когда работаешь дипломатом, постепенно отучаешься выслушивать столь прямые и незатейливые шпильки. Дверь позади меня громко хлопнула, я подошел к Теннисону и преувеличенно жарко пожал ему руку. -- Благодарю вас за помощь, Джефф, -- я широко улыбнулся, изо всех сил стараясь сгладить неловкость ситуации. -- Она была неоценимой. Правда. Да. Я не знал, что еще сказать. Однако моего собеседника это нимало не заботило. Казалось, он даже не слышал моих слов. Он все еще смотрел куда-то позади меня. -- Какая женщина, -- пробормотал он как бы про себя. -- Какая женщина. Боже, Майкл, как вам повезло с ней. Умная, с такой фигурой, что дух захватывает -- и Майкл, насколько же она у вас вульгарна. Сразу видно, что она родом из бедных кварталов. Джеффри Теннисон серьезно посмотрел мне в глаза и похлопал по плечу. -- Это бешеный коктейль, Майкл, -- решительно заключил он. -- И чем строже на ней костюм, тем откровеннее ее формы и ее вульгарность. Обладать такой женщиной -- это что-то. Он замолчал, мучительно пытаясь подобрать слова, но потом оставил эти попытки. Произнося заключительные слова, Джеффри Теннисон уже ни в малейшей степени не походил на властного и решительного аналитика, твердой рукой проводящего в жизнь американские интересы к западу от западного побережья. Он сам стал неожиданно вульгарен. -- Майкл, где ты берешь таких красоток? Увидишь еще такую же -- сразу сообщи мне. Я ненавижу, когда меня хлопают по плечу. 5 Яркий свет утреннего солнца. А еще много грязи. Юджин Данби осторожно продвигался вперед по узкой улочке, справа и слева его обступали дома. Их стены, как одна, были кривыми и покосившимися, там и здесь виднелись надписи на языке, которого Данби не знал. Наверное, это был испанский. Данби боялся полицейских. Он знал, что люди в синей форме редко заглядывают в подобные кварталы. Здесь им не рады. Поэтому его старый приятель Игл и посоветовал обратиться именно сюда. Но риск оставался, риск был всегда. Данби разыскивали. Поэтому он боялся. Но это был уже не тот, прежний страх, когда сердце тяжелым лифтом обрушивалось куда-то вниз, когда холодели руки и голова отказывалась ворочать тугие мысли. Тот страх преследовал его тогда, в узком тупике, когда он висел на руках, а долговязый полицейский целился ему в спину. Этот страх привел его к миссис Шелл и заставил просить о помощи. Он мягкой влажной ватой обволакивал его в пустом номере мотеля. А потом страх прошел. Его место занял другой. Ноги Данби мягко ступали по грязному уличному асфальту. Грязи было гораздо больше, чем асфальта. Откуда-то сбоку вынырнул небольшого роста негр, его черные курчавые волосы перехватывала красная с полосками лента. Увидев Данби, парнишка замер и несколько секунд простоял неподвижно, исподволь внимательно рассматривая незнакомца, медленно бредущего в никуда. Он прикидывал, станет ли тот покупать у него товар, или лучше с ним не связываться. Данби прошел мимо негра, не обернувшись. Да, это был уже совсем другой страх. Он уже не давил на Данби откуда-то сверху, не прижимал к земле, не приказывал властно спрятаться в какую-нибудь нору, как можно глубже, и не высовывать оттуда расплющенного носа. Новый страх заставлял его подниматься, идти вперед, он мешался в голове Данби с воспоминания о сладком теле девушки, о ее волнующем и таком приятном запахе, о поцелуях, о крепких грудях. Как это было похоже на ощущения перед выходом на ринг, когда ты знаешь, что сейчас тебя будут бить, бить сильно, безжалостно, может быть, даже насмерть, но ты идешь -- идешь, чтобы победить. Победить, или рухнуть на пыльную поверхность ринга, глядя в далекий слабо освещенный потолок невидящими заплывшими глазами, рухнуть, захлебываясь собственной кровью. Данби шел, чтобы победить. Ему было необходимо оружие. Он знал, что все подозревают его в убийстве этого толстого старика, который был отцом молодого подонка Картера. Раньше Данби это беспокоило, теперь было все равно. Пусть думают, что хотят. Старина Игл подсказал, где можно купить хорошую винтовку с оптическим прицелом, девушка дала деньги. Этого было достаточно. Она считает, что он -- ловкий и отчаянный герой, пусть. В конце концов, это так и есть. А если нет, -- он станет им, чтобы обладать ею. Еще один квартал. На улице ни одной машины, солнце начинает припекать все сильнее. Легкая майка, обнажающая плечи, насквозь пропиталась потом. Дело даже не в девушке. Она красива, ее объятия доставляли ему удовольствие, он хотел ее -- тогда и сейчас. Но это было не главное. Отдавал ли он себе в этом отчет? Данби понравилась новая жизнь, которая неожиданно открылась перед ним. Жизнь, полная опасностей и приключений, жизнь, когда ты все ставишь на карту и все выигрываешь. Когда ты получаешь большие деньги и имеешь самых красивых девушек. Жизнь, которую вели люди по ту сторону ограждений ринга. А теперь и он тоже. Дом, который указал ему Игл, был еще более грязным и скособоченным, чем другие. Правда, на его стенах не было надписей, только несколько влажных пятен. Данби остановился и посмотрел назад. Парнишка с лентой на голове куда-то исчез. А возможно, он все еще подглядывает за ним из-за какого-нибудь угла. Пускай. Двери не было. Данби ступил внутрь, и его глаза погрузились в полную темноту. "Сразу за входом начинается лестница вниз, так что не упади", -- предупредил его Игл. Игл хороший мужик, он настоящий друг. Данби оступился и чуть не упал. Лестница показалась ему длинной, света внизу не было. Оборачиваться наверх, чтобы посмотреть, как далеко позади остался освещенный прямоугольник двери, Данби не стал. Несколько раз он дотрагивался обнаженными плечами до стен. Они были покрыты чем-то липким и влажным. Ступени, металлические, и глухо отдавались под его шагами. Внизу была дверь. Данби скорее почувствовал ее, чем увидел. Он протянул руку, нажал. Ему все еще было страшно и приятно одновременно. Страх стал частью его новой жизни, как крепкие удары по лицу -- частью той, что осталась где-то позади. Резкий свет ударил в глаза. Света было немного, маленькая лампочка глухо чадила под потолком, но бывший боксер слишком быстро привык к темноте. Комната была пуста -- стол, на нем лежало несколько грязноватых папок, которые никто никогда не открывал. Крепкий деревянный стул. Где-то справа раздался скрип, Данби обернулся. Человек был одет в черную кожаную куртку прямо на голое тело, его подбородок скрывала густая темная борода. С шеи на чересчур длинном шнурке свешивалось что-то металлическое, темнота комнаты скрадывала очертания украшения. Маленькие глаза пристально ощупывали Данби. -- Меня прислал Игл, -- глухо произнес бывший боксер. Незнакомец был меньше его раза в два, но Данби инстинктивно почувствовал в нем нечто, что напугало его. -- Игл мой большой и хороший друг, -- губы незнакомца раздвинулись в улыбке, и маленькие еще пару мгновений назад глазки неожиданно стали ненормально большими. -- А друзья Игла -- мои друзья. Ты принес деньги? "Сейчас он убьет меня и заберет все". Данби стало стыдно своего страха, и он решил выглядеть мужественно. -- Денег хватит, -- ответил он. -- Мне нужен товар. Достаточно ли уверенно прозвучали его слова? Только бы этот человек не понял, что он боится. По крайней мере, в темноте нельзя рассмотреть выражение лица. Лишь бы не выдать себя голосом. Проклятье, ты же мужчина. -- Гаучо, -- резко прикрикнул бородатый, не оборачиваясь. -- Мы зовем его Гаучо, так как у себя в Мексике он разводил скот. -- Снова улыбка. -- А теперь он разводит кое-что другое. Данби так никогда и не узнал, что имел в виду его собеседник. Он постарался расправить плечи и на всякий случай приподнял подбородок. Ведь он никого здесь не боится, не так ли? Снова уменьшившиеся в размерах глазки торговца оружием смотрели на бывшего боксера, почти не мигая. И где это Игл подбирает таких бугаев? Этакий свернет шею и не заметит. Как он только по лестнице протиснулся, с такими-то плечами... Парень, что занимал эту дыру раньше, так вот и кончил -- однажды его нашли на полу, с животом, распоротым насквозь несколькими выстрелами из магнума. Ни денег, ни товара, естественно, уже не было. Ту скотину так и не отыскали. Говорят, он подался куда-то в Венесуэлу. Врут, наверное. Все-таки хорошо, что он попросил Гаучо остаться. Из соседней комнаты вышел второй человек. Бороды у него не было, но черные, давно не мытые волосы спускались почти до самых плеч. В правой руке он держал большой продолговатый чехол суровой ткани. Бывший боксер не знал, куда девать руки. Он привык выставлять их перед собой, наносить и блокировать удары. Теперь они безвольно свешивались по бокам и стесняли его. Данби упер руки в бока. Через мгновение он пожалел об этом. Не воспримут ли эти люди его жест за попытку завязать ссору? Пожалуй, лучше больше не двигаться. В подвале было жарко. -- Игл сказал тебе, сколько это стоит? -- спросил человек, стоявший перед Данби. -- Так вот -- цена изменилась. Придется тебе накинуть еще пятьдесят. Уж не взыщи. Инфляция когда-нибудь погубит эту страну... Но это самый лучший товар, ты учти. Ничего такого в Л.А. тебе больше не найти. Стоявший за его спиной передал Данби чехол. В голове у бывшего боксера промелькнула мысль, что, наверное, следует сейчас открыть и проверить оружие, но он не знал, как это следует делать. Ему приходилось стрелять только в парках аттракционов из духового ружья. Человек с бородкой осторожно принял из рук Гаучо продолговатый чехол и любовно погладил его. Ишь, как подрагивают руки у этого бугая. Не терпится сжать в пальцах приклад. Сразу видно, что матерый убийца. А вдруг как прямо сейчас и накинется? Знакомые парни, которые жили на соседних улицах и редко когда полностью отходили от наркоты, нравились торговцу куда больше. Их он знал, а этот мрачный молчаливый тип пугал. Спровадить бы его, и до вечера никаких больше клиентов. -- Для доброй охоты ничего лучше не найти, -- сказал он, и его глаза вновь неестественно расширились. -- Давай деньги. Данби достал из кармана сложенную пачку денег. Он все приготовил заранее. Ему не хотелось делать это прямо на месте. Бородач вновь передал винтовку Гаучо, принял деньги и, развернув, принялся аккуратно пересчитывать. Переложив последнюю бумажку, он поднял глаза, и нетерпеливо взглянул на Данби. Тот спохватился и достал из кармана еще денег. -- Вот еще, -- сказал он, и собственные слова показались ему донельзя жалкими. Эти двое будут долго потешаться над ним, когда он уйдет. Теперь надо сказать что-нибудь значительное, что позволит ему уйти с достоинством, как и подобает настоящему мужчине. Но что. Бородач принял из рук Данби бумажку, бросил на нее взгляд и довольно улыбнулся. -- Пачка патронов прилагается, -- пояснил он, доставая коробку из широкого кармана своей кожаной куртки. -- Как видишь, у нас все по-честному. Не так ли, Гаучо... Передай-ка нашему другу покупку. Понадобятся патроны еще -- всегда рад. Но знаешь, позвони заранее. Подобный калибр только на заказ. Еще не хватало, чтобы этот мордоворот взял в привычку захаживать, когда вздумается. Этак можно заделаться сердечником. Нет уж, гораздо лучше иметь дело со своими. Короткие шершавые пальцы Данби сомкнулись на грубой материи чехла. Только бы не выглядеть полным придурком. Он видел, как это делают в кино -- взять, теперь перехватить. Когда торговец наклонился к нему, крупное металлическое украшение, висевшее на его шее, глухо сверкнуло в тусклом свете лампочки под потолком. Кверху агрессивно кривился сатанинский знак. И Данби понял, что нужно сказать. -- Надеешься на помощь своего рогатого друга? -- спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал как можно грубее и беспечнее. -- Ну-ну. Он постарался положить коробку патронов в карман так же небрежно, как это сделал торговец, когда доставал ее из своего. Но узкие джинсы не были предназначены для подобной ноши, поэтому Данби предпочел просто сжать коробку в кулаке. Завернет в винтовочный чехол на лестнице, сейчас лишь бы уйти. Он медленно развернулся и начал подниматься. Глухие шаги вновь застучали по металлической лестнице. Бородач пристально следил за постепенно скрывающейся из глаз спиной покупателя. -- Почему это он назвал меня рогатым? -- озадаченно спросил Гаучо. -- У меня ведь нет постоянной подружки, ты же знаешь. Когда яркий солнечный свет вновь ударил Данби в лицо, он понял, что колени у него дрожат. 6 В зале темно, слишком сильно накурено и пахло дешевой выпивкой. Я был взбешен. А ведь день еще только начинался. Не успел я раскланяться с Джеффри Теннисоном и пожелать ему всяческих благ, особенно на пути в Вашингтон -- в тот момент меня мало волновало, как он будет добираться обратно -- как мой мобильный телефон начал проявлять столь недвусмысленные признаки жизни, что несколько людей из тех, что шли навстречу мне по длинному коридору, начали недоуменно на меня поглядывать. Как будто у меня был офис в этом здании, и мне могли позвонить туда. Вдобавок я не знал, куда направилась Франсуаз, и был уверен, что она уже успела здесь заблудиться. Естественно, у меня не получилось, вытащить телефон из кармана с первой попытки, а он все трезвонил и трезвонил, да так, что я уже начал ожидать, что со всех сторон ко мне сбежится служба охраны. Мне оставалось только надеяться, что мой разлюбезный друг Уесли Рендалл не умудрился два раза на день вляпаться в какие-нибудь неприятные истории связанные, скажем, с контрабандой наркотиков или доставкой проституток из Саудовской Аравии для президентского аппарата. Мне было вполне достаточно его утреннего звонка и получаса телефонных препирательств с Малленом. И это именно в тот день, когда мне необходима была помощь инспектора. В тот единственный день. -- У вас телефон звонит, -- любезно сообщила мне дама без возраста с портфелем, которая проходила справа от меня. Я попытался обернуться, чтобы ответить, в этот момент мобильный телефон счел нужным разжать челюсти, впившиеся во внутренности моего кармана, -- или чем он там за него держался. Само собой, я его уронил. Дама с портфелем остановилась и с интересом уставилась на меня. Не каждый день ей приходилось бесплатно развлекаться. Делая вид, что пытаюсь скрыть неловкость, я спросил: -- Вы не видели здесь девушки в строгом пиждачном костюме темно-зеленого цвета? У нее серые глаза. Незнакомка опустилась на корточки рядом со мной и, прежде чем я успел взять в руки телефон, сомкнула на нем пальцы. -- Я никого не видела, -- произнесла она. -- Но ваш телефон уже не звонит. На самом деле она вовсе не была старой, а ее губы даже начали мне улыбаться. -- Тяжелый день? -- участливо спросила она. -- Это я скажу вечером, если еще буду в состоянии, -- буркнул я, запихивая телефон в карман. -- Сколько отсюда выходов? Она рассмеялась. -- Уверена, вы заблудитесь через два поворота. Дать вам карту здания? У нее еще была карта здания? Я осуждающе посмотрел на замолчавший телефон и снова сунул его в карман. А вдруг это было что-то важное? Может быть, вся семья Картеров уже лежит рядком в городском морге, и Маллен сбился с ног в поисках того, кто бы смог их опознать? А может, старина Джейсон уже оставил мне все состояние? -- Так вам нужна карта здания? -- Майкл, -- рассеянно бросил я, -- Майкл Амбрустер. Когда на роскошных званых вечерах, на которых бывают все сливки лос-анджелесского общества -- особенно если вечер дают мои родители -- ко мне подводят какого-нибудь улыбающегося господина, чей пиджак стоит дороже, чем все его внутренние органы, если продать их на черном рынке, ему обычно говорят: "Это Майкл Амбрустер, лучший на побережье специалист по улаживанию конфликтов". Я улыбаюсь в ответ, жму ему руку, тот тоже улыбается, и на следующий же день является ко мне и рассказывает о своих чудовищных проблемах. И он уверен, что я их решу! Глядя на меня в тот момент, уверенного в себе, мужественного и, главное, донельзя честного -- никто не может представить, что большую часть дня я обычно провожу в подобных предурацких ситуациях. То-то посмеялись бы мои потенциальные клиенты, видя меня в этот момент! А ведь мне и вправду обычно удается улаживать их проблемы. Но в то мгновение я никак не мог справиться со своей. Само собой, я не нуждался ни в какой карте, чтобы покинуть здание Альфреда Джей Ховитцера. Однако моя партнерша вылетела из кабинета Теннисона столь довольная собой, что наверняка успела потеряться. Если бы дело было в аэропорту, я бы обратился к диктору, чтобы дать объявление через громкоговорители. А ведь на лацкане пиджачного костюма у Франсуаз находится пропуск, а это значит, что она сможет беспрепятственно ходить по всему зданию. Семнадцать лифтов, семьдесят три этажа, пятнадцать кафетериев, девяносто три киоска, не говоря уже об эскалаторах. -- Мне нужна карта здания, -- буркнул я. -- И хорошо, чтобы там были помечены места, где всегда стоят охранники. Надо же у кого-нибудь спрашивать. -- Пойдемте, Майкл, -- предложила дама и повела меня по коридору. Я прослушал ее имя, поэтому не мог к ней обратиться. Она свернула не туда, куда собирался я, но это уже не имело значения. На углу стоял охранник, посмотрев на мой пропуск, он уважительно кивнул. Я заговорил с ним: -- Вы не видели девушку в темно-зеленом пиджачном костюме? У нее пропуск того же класса, что и у меня. -- Только что прошла мимо, -- ответил он. -- В направлении тех лифтов. Один из них ведет наверх, другой вниз. Третий неисправен. Не думал, что люди из ЦРУ имеют привычку терять друг друга. -- А я и не знала, что вы из ЦРУ, Майкл, -- обратилась ко мне моя спутница. -- Вы такой скрытный. Я бросил взгляд на часы. Не хватало еще, чтобы инспектор Маллен не дождался меня и отменил операцию. С него ведь станется. Может, объявить Франсуаз в розыск с помощью системы безопасности здания? Но ведь она потом обидится. Моя спутница открыла передо мной дверь кабинета прямо напротив поста охранника. -- Хотите кофе, Майкл, -- произнесла она, проходя внутрь. -- Сейчас я вам помогу. Здесь все вначале теряют дорогу. Даже если они из ЦРУ. Она подошла к своему столу, потянулась за каким-то листком, лежащим на нем, и ее портфель выпал на пол. Машинально я присел, чтобы поднять его, и ее затянутые в чулки ноги оказались прямо перед моим лицом. -- Я правильно поняла, что вы пригласили меня провести этот вечер? Ее ноги были стройными и красивыми, а в словах прозвучали чувственные нотки. Это несколько сбило меня с толку, поэтому я не успел достойно отреагировать. -- Ты не слишком занят, Майкл, -- раздался за моей спиной знакомый голос. Я обернулся и попытался встать, но в этот момент телефон в моем кармане снова начал звонить. -- Я нашел ее, сэр, -- радостно сообщил охранник. -- Знаете, я всегда мечтал работать в ЦРУ. Может, замолвите за меня словечко? Меня зовут Сэмюэль Роксли, сэр. -- Это и есть ваша помощница? -- спросила моя провожатая, насмешливо глядя на Франсуаз. -- Очень, очень впечатляет. Телефон продолжал звонить, я выхватил его из кармана, чуть не порвав пиджак, и громко рявкнул: -- Кто это? -- Привет, Майкл, это Хэл, -- я узнал голос владельца бара на окраине города. -- Тут у меня проблема, и люди говорят, что они -- твои гости. Здесь я сказал несколько слов, которые говорить не следовало вдвойне, поскольку в комнате находились две дамы. Впрочем, их это мало побеспокоило, так что ночью совесть меня не беспокоила. -- Какие к чертям гости ? -- Тебе это лучше знать, -- флегматично ответил Хэл и повесил трубку. -- Нет времени на кофе ? -- участливо спросила моя новая знакомая. -- У меня никогда не хватает времени на кофе, -- злобно пробурчал я, направляясь к двери. -- Подумать только, а я уже пятнадцать минут жду тебя у лифта, -- произнесла Франсуаз, которая размашисто шла рядом со мной. -- Я уж думала, что ты заблудился. А ты -- кокетничаешь с этой стиральной доской, затянутой в синий чулок. И еще соврал, что ты из ЦРУ. 7 Узкие крепкие бедра Коры Хантли были плотно сжаты, голени скрещены между длинными лакированными ножками табуретки. Коротенькие темно-синие шортики перехватывал пояс. Пальцы девушки с накрашенными алым ногтями держали большую наполненную горячим чаем чашку, голова в задумчивости наклонена вперед. Кора Хантли думала. Она узнала о смерти Роберта Картера случайно, когда слушала вечерний выпуск новостей. Сообщение было коротким, журналисты не располагали сколько- нибудь значимыми фактами, а полиции нечего было сообщить. Пытаясь хоть как-то компенсировать собственную неосведомленность, телекомментатор минут десять болтал о том, о сем, в то время, как на экране вертели старые записи, относящиеся к семейству Картеров. Приемы, конгрессы, официальные мероприятия. Кларенс так и не позвонил ей. Кора понимала, что бедняжка чувствует сейчас. Последнюю неделю он едва не потерял рассудок из-за всего, что с ним произошло. Кларенс всегда был человеком слабым, неуверенным в себе, а вечное противостояние упрямого отца и властного дяди еще больше сбивало парнишку с толку. И вот теперь его отец убит. Наверняка полночи его продержали в полиции, задавали глупые, бессмысленные вопросы. Потом были соболезнования -- еще более глупые и бессмысленные. Смог ли он вообще уснуть этой ночью? Чай Коры начинал понемногу остывать, но девушка не замечала этого. Наверняка он придет сегодня, она ему нужна. Кларенс нуждается в человеке, который бы понимал его, мог поддержать, утешить. Человек, с которым ему было бы хорошо. Будет не так уж сложно подтолкнуть его жениться на ней. Уже и так сделано практически все. Теперь, когда ему плохо, он приходит к ней. Он рассказывает ей о своих проблемах, просит совета, помощи. Она нравится ему в постели. Он зависит от нее. Табурет был высоким, и ноги Коры, обутые в изящные туфли на высоком каблуке, не доставали до пола. Конечно, обычно она носила шлепанцы, когда была одна в своей маленькой квартирке. Но сейчас она ждала его. Чай в чашке уже совсем остыл, а она не успела выпить и половины. Она думала о словах, которые он скажет ей, о том, что она ответит. Как осторожно обнимет его и поцелует в губы. Как в ее жизни, в которой до недавнего времени было не так-то уж много светлых мгновений, все начинает меняться. Миссис Кларенс Картер. Мысли Коры постепенно становились все более бессвязными, но оттого они казались еще приятнее. Тело девушки наполняла какая-то блаженная истома, ничего не хотелось делать, только сидеть, все крепче сжимая табурет ногами, обхватывать пальцами теплую чашку. И думать. Миссис Кларенс Картер. Бедняжке Кларенсу наверное так плохо сейчас. Только бы он не попробовал снова напиться. Раздался звонок. Кора разжала ноги, поставила чашку на край кухонного столика. Одна туфля заломилась, когда она вставала, и девушка едва не опрокинулась. Звонок прозвучал снова. Несколько быстрых шагов к зеркалу, пригладить прическу, провести ладонями по платью. Сжать губы, чтобы выправить слегка размазавшуюся от соприкосновения с краем чашки помаду, улыбнуться. На мгновение девушка замирает, чтобы успокоиться. Теперь к двери, но уже другой походкой -- неторопливой, уверенной в себе. Она должна выглядеть как человек, у которого можно получить поддержку. Замок щелкает. Кларенс Картер стоит напротив, темный пиджак небрежно расстегнут, светлая рубашка под ним успела запотеть. -- Как же я устал, Кора. Он идет внутрь мимо нее. Его правая рука касается ее лица, он берет ее за подбородок, легко целует в губы. Потом проходит дальше. -- У тебя есть что-нибудь холодное? На кухне, в холодильнике есть апельсиновый сок. Кларенс тяжело опускается на диван, на котором они в первый раз занимались любовью. В его полузакрытых глазах девушка читает усталость. В нем есть что-то, что беспокоит ее. Это все тот же Кларенс, которого она так хорошо знает -- и в то же время он совсем другой. Что же не так? Она идет на кухню -- старается идти как можно быстрее, чтобы не оставлять его одного надолго. В то же время походка должна оставаться уверенной. Графин с соком заставлен двумя пакетами. Чистый стакан стоит на столе. -- Сделаешь мне массаж? Он берет из ее рук запотевший стакан, жадно приникает к нему. -- На улице чертовски жарко, Кора... Она становится позади него, наклоняется. Ее пальцы касаются его плеч, обхватывают их, начинают массировать. -- Так хорошо. Она молчит, не знает, что ему сказать. Кажется, он даже не думает о ней. Его губы, испачканные желтым апельсиновым соком, начинают медленно улыбаться. -- Утром дядя ввел меня в состав правления, Кора, -- говорит тихо, как бы про себя. В его голосе звучит глубокое, почти полное удовлетворение. -- Я сижу справа от него, сразу после Джонатана. Он еще ничего не сказал -- ничего такого. Лицо Лизы медленно начинает утрачивать подвижность. Короткие пальцы с ярко-алыми ногтями все сильнее сжимают плечи Кларенса, глубже впиваясь в его плоть, причиняя боль. Тепло, столь приятно охватывавшее ее тело еще несколько минут назад, начинает медленно стекать куда-то вниз и растворяться. Ощущение безнадежности. -- Вот так хорошо. Кларенс нагинается, чтобы поставить стакан на пол. Пальцы девушки повисают в воздухе, они больше не касаются его. Он находится вне ее досягаемости. Смогла ли она понять все уже в тот момент? Питала ли еще какие-то надежды? Или же ей осталось только поверить в то, что произошло? Острый горький ком начинает формироваться где-то глубоко внутри, чтобы потом безжалостно подступить к горлу, помешав говорить. -- Бедняга Джонатан совсем выбит из седла, -- Кларенс тихо усмехается каким-то своим мыслям. -- Даже не может двигать рукой. На меня свалилось столько работы... Но, что ты остановилась, -- продолжай. Он снова сидит перед ней, глаза закрыты, губы неопределенно улыбаются. Ее пальцы вновь опускаются ему на плечи, она опять начинает массировать его, но делает это уже, не задумываясь, без внимания, без чувства. Он этого не замечает. -- Все пожимали мне руки, Кора, -- говорит он, и ее неожиданно коробит от того, сколько самодовольства звучит в его словах. -- И каждый склонил голову, когда их представляли мне. Я собираюсь скупить побольше акций, чтобы увеличить свой пакет. Скупить побольше акций. Конечно, ведь деньги отца теперь перейдут к нему. -- Я слышала о том, что произошло вчера вечером, -- говорит Кора, пока острый угловатый ком горечи еще не успел полностью перекрыть ее горло. -- Мне очень жаль. Я... -- Вчера вечером? Кларенс осознает, что совсем забыл о смерти отца. Ему сообщили об этом уже поздно ночью, он успел заснуть. Он приехал в морг, несколько минут постоял над металлическим столом, на котором лежало тело. Потом быстро ушел. Больше он не видел тела отца. Заснуть он больше не смог, думал, сам уже не помнит, о чем. Заплакать он тоже так и не смог. А утром к нему пришел дядя, торопливый, озабоченный, говорил о делах, они поехали в банк. Может, надо было что-то сделать, попрощаться с отцом как следует... Впрочем, дядя и так выполнил все формальности, опознал тело по всем правилам, позаботился о похоронах ... Эти мысли ему не нравится, он спешит их отогнать. -- Я в порядке, Кора, -- отрывисто говорит он и резко поднимается на ноги. -- Какое утро, какое утро. А ведь еще нет и одиннадцати. В самом деле, еще столько необходимо успеть. В полдень совещание, потом надо изучить отчеты о состоянии рынка... В его движениях теперь снова сквозят озабоченность, торопливость -- и бесконечное довольство собой. -- У меня всего где-то полчаса, ничуть не больше, -- говорит он. Его взгляд прикован к часам, он рассматривает их с таким вниманием, будто впервые в своей жизни видит нечто подобное. -- Мы должны с тобой поспешить. -- Я могу заказать обед сюда, -- неуверенно говорит она, чувствуя, что говорит совсем не то, что нужно. Да и что сейчас нужно говорить? -- Не беспокойся, Кора, -- он смеется, и это снисходительный смех. Этот смех коробит ее, а может быть, виной тому его слова. -- Мы плотно позавтракали, пока обсуждали с дядей положение дел в банке. У банкира нет времени на роскошные рестораны. Он счастлив ощущать себя банкиром. -- Иди сюда. Она делает несколько шагов к нему, ее руки опущены. Она уже не может ничего произнести. -- Я вырвался совсем ненадолго, -- сообщает он ей. Его ладони ложатся на бока девушки, медленно проводят по ним. Потом одним резким движением он сбрасывает с себя пиджак и небрежно бросает его на диван. -- Мне еще надо будет заехать домой переодеться, -- вспоминает он. -- Я же не могу присутствовать на совещании без галстука. Но мы успеем. Он привлекает ее к себе, целует в губы. Она отвечает автоматически, делая это по привычке. Она ощущает себя человеком, который шел встречать Рождество. Маленькие снежинки играли в морозном воздухе, и настроение было радостным, праздничным. А ее встретили на пороге и вручили засохшие объедки в промасленной картонной коробке из-под торта. Потом пожелали всего хорошего и захлопнули дверь. И снежинки больше не играют. Он начинает расстегивать ее блузку, его губы касаются ее шеи, потом плеча. Он хочет ее, ему нужен быстрый секс, чтобы снять напряжение этого наполненного событиями утра. А потом он побежит. Ее голова откидывается назад привычным движением. Он пришел к ней только для секса. Ее руки обнимают его. Это уже было, -- было много раз. Секс ради секса, ради небольших денег, что он заплатит. Жизнь проститутки. Жизнь, которая, как ей казалось, осталась далеко позади. Он возбужден, его дыхание стало неровным и тяжелым. Ее блузка расстегнута наполовину, и он видит ее маленькие острые груди, плотно затянутые в черную паутинку лифчика. Это возбуждает его, член, скованный плотным корсетом брюк, начинает подниматься. Его ладони ложатся на розовую плоть девушки и ласкают ее. Но можно ли это назвать лаской. Он активен, его движения быстры и уверены, но в них нет ни нежности, ни тепла. Тогда, раньше, не раз и не два ей приходилось брать на себя все, она вела его, медленно и искусно распаляя в мужчине страсть, доводя сначала до исступления, а затем до оргазма. Порой ей приходилось почти насиловать своего инертного и растерянного любовника. Но даже тогда, когда он не был способен почти ни на что, когда даже не пытался доминировать, когда его участие в любовной игре сводилось лишь к финальной агонии между ее плотно сжатых бедер, -- даже в те моменты он был более ласков с нею. Он касается ее губ и продолжает целовать их, пока быстрыми, нервными движениями расстегивает пуговицы на своей рубашке. Эти движения хорошо знакомы Коре -- движения торопящегося мужика, который хочет урвать свою крупицу постыдного удовольствия и вернуться -- к своей работе, своей семье, к своей жизни, частью которой она, Кора, не является и никогда не будет. Она почти не двигается, он все делает за нее. Смятая рубашка отправляется на пол. -- Я хочу тебя, Кора, -- отрывисто произносит он. Налившийся член мешает ему, он расстегивает молнию на брюках, чтобы освободить его. Вновь касается ее тела. А ведь раньше он говорил: "Я люблю тебя". Ей хочется плакать. Он слегка отстраняется от нее, чтобы снять майку. На мгновение ей кажется, что сейчас она упадет, ее тело немного покачивается. Он этого не замечает. Ей хочется послать его к черту. Теперь он обнажен до пояса. Черная полоска часов все еще продолжает охватывать его запястье. Раньше она всегда снимала часы перед тем, как они занимались любовью. Это начинало превращаться в их маленький ритуал. Он забыл об этом. Он стоит перед нею, ее глаза полузакрыты, голова чуть откинута назад. Она кажется ему очень сексуальной. Маленькие розовые груди наполовину обнажены под распахнутой блузкой. Надо послать его к черту, думает она. Она знает, что никогда не сделает этого. Его взгляд направлен на ее грудь, руки касаются молнии на брюках. Он забыл, что уже расстегнул ее. Она не в силах пошевелиться. Миссис Кларенс Картер. Дура, дура. Он наклоняется, чтобы снять брюки и трусы. Острые ногти правой руки глубоко врезаются в ладонь девушки, но она не чувствует, что сама причиняет себе боль. Ты всего лишь жалкая проститутка, Кора. И навсегда останешься ею. Миссис Кларенс Картер. Он уже успел снять с себя все, он подходит к ней и легко, но властно опрокидывает на диван. Теперь она лежит перед ним, призывно раздвинув крепкие бедра, голова слегка запрокинута на диванной подушке. Она готова ему отдаться, он хочет ее. Ей хочется умереть -- прямо сейчас. Его губы вновь начинают покрывать поцелуями ее плечи, шею, полуобнаженную грудь. Руки продолжают расстегивать блузку. Думал ли он о чем-нибудь в тот момент? Наверное, нет. Блузка расстегнута, но он не утруждает себя тем, чтобы снять ее с тела своей любовницы. Она распахнута, и молодая розовая плоть девушки вызывающе открыта перед ним. Этого достаточно. Он запускает руку под ее спину, нервные пальцы быстрыми движениями разыскивают застежку лифчика. Вторая рука ласкает ее бедро, проходит под шортиками, через ажурную ткань трусиков сдавливает ягодицы. Он чувствует свою силу. Тело Коры холодное -- почти как у трупа. Да и иметь с ней секс в этот момент почти то же самое, что изнасиловать труп. Лифчик расстегнут, пальцы Кларенса резким движением выдергивают его. Он делает это неловко, вместо того, чтобы осторожно совлечь ткать с розовых грудей девушки, он просто дергает за один его конец. Он торопится, изнывает от возбуждения. А еще он спешит в банк. Ткань резко полосует тело, задевая соски, но девушка не ощущает боли. Единственное, что она чувствует в тот момент -- это бесконечную горечь. Ты навсегда останешься дешевой шлюшкой, Кора. Так возвращайся же туда, откуда тебе не стоило пытаться вырваться. Его ладонь вновь властно ложится на грудь девушки. Затвердевший член касается ее бедер, проводит по ним обжигающим прикосновением. Он говорит ей какие-то слова, но она их не слышит. Правая рука начинает теребить пояс шорт. У него горячее тело, он возбужден. Пояс шортиков не поддается, тогда он берется за него двумя руками. Его колени упираются в край дивана, голова Коры бессильно покоится на валике. Ее мысли вновь становятся путаными и бессвязными -- почти как в тот момент, когда она сидела на высоком табурете и пила горячий чай из большой чашки Чай, наверное, совсем остыл, думает она. Почему-то эта мысль кажется ей чрезвычайно важной, полностью заполняя сознание девушки. Чай остыл, и снежинки больше не играют. Пояс подался. Он стаскивает с нее шортики, для этого ему приходится полностью сойти с дивана. Он смотрит, как она лежит перед ним и бесстыдно предлагает себя. Кора не замечает своей позы, ничего, что происходит с ней. Он бросает на пол шорты, потом наклоняется над ней, чтобы снять трусики. Опять что-то говорит. Пальцы Коры продолжают впиваться в ладонь, глаза направлены к потолку. Прощай, новая жизнь, прощай все, о чем она мечтала. Дура, дура, Можно ли было мечтать о таком. Он приподнимает ее ноги, совлекая трусики, мимоходом сбрасывает на пол туфли. Его руки слегка подрагивают от нетерпения, член воинственно вздымается вверх. Она не видит ничего. Он вновь наклоняется над ней, тяжело дышит, агрессивно улыбается. Еще какие-то слова. Он касается ее, целует, проводит пальцами здесь и там. Она инертно отвечает ему, она к этому привыкла, она профессионалка. Просто сейчас ей очень тяжело. Краем глаза он замечает, что ногти девушки глубоко впились в ладонь. А я хорош, думает он. Вскоре и эта мысль куда-то пропадает. Грудь, бедра, ягодицы. Обнаженное женское тело. Коре кажется, что у нее остановилось сердце. Его ладони властно опускаются на ее холодные бедра, раздвигают их. Он ложится на нее всем телом, его изнывающий от желания член погружается в женскую плоть. Ее ноги обхватывают его так же, как она это делала множество раз -- с ним и с другими. Он стонет и начинает ритмично двигаться. Его лоб покрыт потом. У него нет времени даже для любовной игры. Горячий напряженный член поршнем ходит внутри тела девушки. Кора чувствует это -- и больше ничего. Как она могла поверить в волшебную сказку? Сказку со счастливым концом, сказку о Золушке? Он продолжает, его тело то приближается к ней, то удаляется снова. Она не вскрикивает, даже не постанывает. Она молчит. Еще несколько движений, и горячая струя вырывается из его члена. Он медленно замирает, на его губах играет довольная улыбка. Как же он хорош. Он откидывается на диван рядом с ней. Несколько минут молчит. -- Кора, девочка моя, -- наконец произносит он. -- Ты прекрасна. Потом добавляет: -- Знаешь, я думаю снять для тебя квартирку -- получше этой. Небольшую, конечно. Рядом с каким-нибудь супермаркетом, чтобы тебе не надо было далеко ходить. Если потребуется: сможешь брать такси, и все такое -- я буду давать тебе деньги. Кора продолжает молчать. Ей кажется, что она стоит одна на опустевшем перроне, и холодный осенний ветер бьет ей прямо в лицо. Поезд, на который она не успела, медленно исчезает вдали, и никто не машет ей из вагона, никто не кричит ей: "Кора, поторопись, а-то опоздаешь". Ты дура, Кора. Еще несколько минут Кларенс в блаженстве лежит на подушках, потом встает и нагибается, чтобы вытащить из-под холодного тела любовницы свою рубашку. -- Мне пора, -- говорит он. -- Я потом позвоню. На глазах девушки стоят слезы. И снежинки больше не играют. 8 Вот так и получилось, что в десять часов пятьдесят две минуты до полудня я оказался стоящим в центре огромного полутемного и на редкость закуренного помещения. Это и был бар, в котором заправляет Хэл. Его владелец стоял прямо напротив меня и довольно скалил гнилые зубы. -- Если ты вызвал меня только для того, чтобы я не забыл, как ты выглядишь, -- хмуро произнес я, -- то можешь не беспокоиться. У меня есть твоя фотография, и я ношу ее в жилетном кармане. Так что случилось? В тот же момент я узнал, что случилось! Однако это не принесло мне никакого удовольствия. Там, где, как мне только что показалось, была только грязная стена, из пропахшего спиртным воздуха выступил человек в кичливом костюме и с сигаретой в зубах. -- Теперь мне все понятно, -- не без ехидства произнесла Франсуаз. Она еще припоминала мои давешние похождения. -- Так во