но вытягиваться вперед на короткой шее. -- Я дала бы вам в
десятки раз больше. Глупая, полоумная старуха.
Благостная миссис Шелл, казалось, была крайне озадачена поворотом,
который приняло дело.
-- Пэт, милочка, -- испуганно засюсюкала она. -- Эти люди уверили меня,
что ...
-- Ты просто жадная, глупая тварь, -- капелька слюны вылетела изо рта
Патрисии Огден и осела на стене справа от меня. -- Ты просто не захотела со
мной делиться. Думаешь, я не поняла, чем эти, эти тебя купили ?
Патрисия Огден прекрасно понимала, что именно делает. Адвокат такого
класса, как она, никогда не позволит себе словесно оскорбить другого
адвоката, тем более в присутствии по крайней мере троих свидетелей -- даже
если не считать миссис Шелл.
Шляпка последней слегка сбилась к затылку, старая дама испуганно
отступила назад, прижимая к груди сумочку.
-- Мистер Картер был так любезен ко мне, -- неуверенно произнесла она.
Вид взбешенной адвокатессы нагнал на миссис Шелл изрядного страха, но
она вовсе не собиралась отказываться от своих денег. Старая дама никогда и
ничего не сделала в своей жизни сама -- она предоставляла другим содержать
ее. Вначале это были ее родители, потом муж -- а после его смерти миссис
Шелл предпочла, чтобы ее дочь стала проституткой, лишь бы оставаться
благовоспитанной бездельницей, проводя время с подругами за чашкой чая.
Что же -- и на этот раз ей удалось мгновенно найти себе нового
заступника. С прытью, которой вряд ли можно было ожидать от женщины ее
возраста и комплекции, Лаванда Шелл бросилась к Джейсону Картеру и ловким
жестом опытной жены подхватила его под руку.
-- Мистер Картер был так добр, -- заговорила она все еще быстрым, но
уже гораздо более уверенным голосом. -- Он понял мое положение,
посочувствовал мне. Я показала ему фотографию Мериен. Ведь правда, мистер
Картер ?
Сухие пальцы банкира, покрытые рыжими волосками, резко сбросили руку
миссис Шелл с серого пиджака. Это получилось неловко, даже грубо, и Джейсон
Картер безуспешно попытался сложить искаженное чувствами к Лаванде лицо в
приветливую улыбку.
-- Ты сильно пожалеешь об этом, -- Патрисия Огден подняла к глазам
смятый листок бумаги, потом начала аккуратно расправлять его. Ее пальцы
мелко тряслись. -- Я заберу это, советница Дюпон, -- сухо бросила она
куда-то в сторону, и ее голос почти не дрогнул.
Потом голова адвокатессы вновь повернулась к ее бывшей клиентке.
-- Ты не имела права подписывать эту бумажонку без меня. Ты вообще не
можешь ничего подписывать без своего адвоката. Я затаскаю тебя по судам. Ты
отдашь мне все, что получила от этого человека -- все, до последнего цента.
И даже больше. Я выброшу тебя на улицу. Я оставлю тебя голой. Ты у меня
будешь просить милостыню под баптистской церковью, ты, старая идиотка. Ты
пожалеешь.
Вряд ли кому-нибудь могло доставить удовольствие зрелище голой миссис
Шелл. Я попытался представить себе, как это может выглядеть, и тут же
отогнал эту страшную мысль.
Настало время вмешаться.
-- Вы ничего не сделаете, советница, -- любезно пояснил я.
Мне еще никогда не доводилось видеть, чтобы человек так поворачивал
голову -- быстро и плавно, почти не двигаясь корпусом. Не будь я
мужественным и отважным героем, я, подобно миссис Шелл, тоже отодвинулся бы
на стуле назад, а то и просто бросился наутек.
-- Вы никогда мне не нравились, советница, -- продолжал я, -- с какой
стороны на вас ни взглянешь, в вас нет ничего хорошего. Однако я готов
признать, что вы проделали большую профессионально грамотную работу по
подготовке процесса "Шелл против Картеров".
Я потянулся к небольшой стопке папок, лежавшей на столе по правую руку
от меня, и вытащил одну.
-- Пятнадцать интервью центральным газетам, -- начал перечислять я,
медленно переворачивая вырезки. Каждая из них была аккуратно извлечена из
соответствующего издания, по краям не было ни одного заусенца. Гарда умеет
работать с ножницами. -- Шесть в иллюстрированные журналы. Заметьте, речь
идет только о тех, что уже успели попасть в печать. Уверен, завтра на лотках
распространителей появятся новые...
Я перевернул еще несколько листков, следя за выражением лица Патрисии
Огден.
Она поняла.
Кровь отливала от ее лица медленно -- настолько, что на мгновение я
испугался, как бы она не упала в обморок. Несколько секунд лицо Патрисии
Огден оставалось белым как мел, потом тонкие капилляры, пронизывающие ее
щеки, вновь начали наполняться буровато-красной жидкостью.
Патрисия Огден открыла рот, потом закрыла его, потом открыла вновь.
Надо отдать ей должное -- она так ничего и не сказала. Признаюсь, что
на ее месте я вряд ли смог бы удержаться от парочки смешных и бессмысленных
заявлений вроде "Вы еще у меня узнаете, кто я" или чего-то в этом роде.
Миссис Шелл оторвалась от плеча Джейсона Картера -- стоит прибавить,
что достойный банкир вовсе не пытался ее удержать -- и опасливо сделала
несколько шагов по комнате, приближаясь к Патрисии Огден.
В светлых глазах пожилой женщины светилось растерянное подозрение. В ее
голову начинала медленно закрадываться мысль, что она где-то продешевила.
-- Пэт, милочка, -- осторожно начала она.
Рука Лаванды Шелл поднялась в воздух, пальцы приблизились к телу
адвокатессы -- как будто Патрисия Огден только что окаменела на глазах у
всех, а ее бывшая клиентка все еще не в силах это поверить.
Патрисия Огден резко развернулась и, печатая шаг, вышла из кабинета.
Мне захотелось сказать ей что-нибудь вслед, но у хватило сил
удержаться.
-- Она говорила мне ужасные вещи, -- пожаловалась миссис Шелл,
почему-то обращаясь только к Франсуаз. -- Она хотела меня обидеть, верно?
Неужели я сделала что-то не так?
Когда я оторвал глаза от Лаванды Шелл, то заметил, что Джейсона Картера
в комнате уже нет.
Франсуаз быстро отступила назад, развернулась и заняла стратегическое
место за своим столом, что помешало миссис Шелл доверительно обхватить ее
пальцы и продолжать свою речь, заглядывая снизу вверх в глаза и дыша прямо в
лицо.
-- Можете не беспокоиться относительно своих денег, миссис Шелл, --
довольно сухо произнес я. -- Патрисия Огден никогда не возбудит против вас
судебного дела.
-- Но она говорила...
Миссис Шелл было безразлично, что говорила про нее ее милочка Пэт. Она
боялась за свои деньги, и я поспешил ее успокоить.
Это был единственный способ поскорее избавиться от ее присутствия.
-- Патрисия Огден представила вас в глазах общественности как бедную,
растерянную старую женщину, которая только что потеряла самое дорогое, что у
нее было, -- я пожал плечами. -- Публика падка на такие истории, еще немного
-- в вашу защиту под мэрией были бы организованы пикеты. Попытаться
как-нибудь навредить вам теперь было бы для советницы Огден не просто
бессмысленно, но и равносильно профессиональному самоубийству. Не в ее
интересах раздувать скандал, миссис Шелл, не в ее.
В этот момент Патрисия Огден, наверное, выходила из больших ворот,
расположенных перед нашим особняком, и садилась в свою машину. Будь на ее
месте кто-либо другой, я бы позаботился довести его до дома, но относительно
этой женщины я мог не бояться, что она справится с управлением.
Мне бы очень не хотелось оказаться в этот момент на месте Патрисии
Огден.
Возможно, она смогла бы немного утешиться, если бы я ей сказал, что по
крайней мере одному человеку в этом городе сейчас гораздо хуже, чем ей.
Мне было жаль Стивена Элко.
20
В этой стране его знали как доктор Бано.
Его настоящее имя, конечно, было совсем другим. Он родился в маленькой
деревне на берегу полноводной реки. Он еще помнил ее -- хотя, казалось,
прошла целая вечность с тех пор, как он в последний раз бывал в родных
краях.
Его родители были простыми крестьянами. Каждое утро его отец работал,
выбиваясь из сил -- и это продолжалось весь день до самого вечера.
Его отец не был несчастлив. Иногда он приносил домой маленькие зеленые
листья, которые срывал на поле, и с гордостью показывал их своим детям. В
этом заключалась вся жизнь старика, и другой он не хотел.
Тогда его звали иначе. А отец называл его по-особому -- именем, которое
доктор Бано не слышал больше никогда и ни от кого.
Он бы и не позволил никому больше произносить его.
Тогда он не мог понять, почему семья голодает. Отец говорил о том, как
хорошо растут растения на поле, какой большой дают урожай. Маленький мальчик
слушал его и не мог понять, отчего в их доме никто не есть досыта и
приходится считать рисовые крупинки.
Это было давно, тогда он ничего не понимал.
Ему объяснили потом -- объяснили люди из его же деревни. Отцу они
никогда не нравились, он называл их смутьянами, не признающими традиций.
Многие старики осуждали их за то, что они говорили, но еще больше -- за то,
что думали.
Шум огромной муниципальной стройки медленно стихал за его спиной.
Тяжелый грузовик слегка покачивался, доктор Бано смотрел вперед, вглядываясь
в свое прошлое.
Ему было десять лет, когда он перестал уважать отца.
Ему до сих пор было страшно в этом признаться самому себе. Но в тот
момент, когда он понял, чему посвятили свою жизнь родители -- его отношение
к ним переменилось раз и навсегда.
Потому-то старики и осуждали его друзей.
Он узнал, что день за днем, год за годом жители его деревни, всех
соседних деревень, всей их небольшой страны -- работали для того, чтобы
кучка бездельников в роскошных дворцах могла ничего не делать.
Эти люди предавались праздности, на парадных шествиях они восседали в
раззолоченных экипажах и лениво покачивали руками, приветствуя народ.
Его отец умер, когда ему было двенадцать.
Доктор Бано так и не до сих пор и не смог понять, что он испытал тогда.
Возможно, это был стыд -- последние два года мальчик презирал
слабовольного отца, добровольно принявшего рабскую участь. А может, это было
горькое осознание собственной правоты -- отец умер от того, что слишком
много работал. Умер, не оставив своей семье ничего, кроме ветхой хижины,
кое-каких вещей и долгов после похорон.
Доктор Бано повернул руль, и тяжелый грузовик медленно сполз на боковую
дорогу.
Где-то далеко в небе вертел лопастями юркий глупый вертолет.
Вот так же американцы и пришли на его землю -- на вертолетах. Они
шумели над древними джунглями как большие уродливые насекомые, и кованые
сапоги американских солдат топтали молодые побеги трав.
Люди из дворцов позвали американцев, потому что боялись. Они были
наполнены страхом перед собственным народом, который нещадно эксплуатировали
на протяжении столетий, ничего не давая взамен.
А вот американцы ничего не стали бы делать задаром. Они обещали людям
из дворцов свою помощь -- в обмен на то, что заберут себе его страну.
Грузовик несколько раз вздохнул, потом мотор снова начал работать
ровно. Сердце доктора Бано замирало при мысли о том, что везет он в огромном
кузове, на куче строительного мусора.
Святотатство, великое святотатство.
Древние бесценные реликвии его страны. Вещи, которыми пользовался
великий отец, повелитель Тханьхоа. Теперь они были кое-как сброшены в кучу и
забиты в большой деревянный ящик из грубых досок.
Самое ужасным было то, что это сделали люди его народа.
В четырнадцать лет он убил своего первого американца.
И у него не было никаких сомнений относительно чувств, которые тогда
испытал.
Это была гордость.
Доктор Бано горд, как и его народ. Они не позволят никому превращать
себя в безмолвных, послушных рабов -- ни людям из дворцов, ни американцам.
Американцы глупы и самонадеянны, они слишком любят свое оружие и
думают, что оно позволит им править миром.
Он видел много крови. Видел, как она лилась из ран его товарищей, алыми
каплями падала на широкие зеленые листья, и они клонились к земле под ее
смертельной тяжестью.
Но потом листья всегда распрямлялись.
Два долгих года неравная война выжигала его страну.
Когда американцы пришли, они начали строить военные базы. Они привозили
с собой тяжелую технику, едкий запах дешевых сигарет, гортанную грубую речь.
Теперь он слышал ее повсюду. Он находился на их земле. Но он пришел не
затем, чтобы завоевать ее, не затем, чтобы убивать женщин и детей, не затем,
чтобы жечь деревни.
Он просто должен вернуть то, что принадлежит его стране.
Доктор Бано еще раз повернул руль. Узкая дорога плавно изгибалась,
вдалеке начинали вырисовываться городские постройки.
Он вступил в повстанческую армию совсем мальчишкой, долго тренировался.
Он ушел из родной деревни и больше не слышал по утрам плеска реки.
В тот год, когда американцы, поджав хвост, бежали на своих военных
кораблях, он уже стал лейтенантом. В обязанности части, которой он
командовал, входило патрулирование района, прилегавшего к базе захватчиков.
Трусливые янки боялись выходить в лес, отсиживаясь за колючей
проволокой. У них уже не оставалось никаких иллюзий относительно своего
будущего на этой земле. И именно поэтому они продолжали грабить -- брали
все, что могли увезти с собой, остальное уничтожали.
Он не мог знать, что произойдет.
Он не знал.
Когда двое патрульных не вернулись в деревню, лейтенант встревожился.
Американцы не могли предпринять наступления. Их было слишком мало, а
направление не могло представлять стратегического интереса.
Лейтенант послал в джунгли на разведку четверых и начал готовить отряд
в поход.
Спустя менее чем полчаса он уже стоял над телами убитых. Лао Районг
родился в той же деревне, что и он сам. По лесу прошли несколько американцев
-- меньше десяти. Двое несли что-то тяжелое.
Он не знал.
И все же это была его вина.
Святые предметы пронесли через тот район, который он должен был
охранять.
Они почти успели. Американцы окопались на узком мысу, зная, что могут
подвергнуться нападению только с земли. Остался ли кто-то из них в живых?
Доктор Бано не знал.
Зато он был уверен в другом -- тяжелого груза, ради которого
американские захватчики осмелились так глубоко зайти в глубокий лес, с ними
уже не было.
Потом появились вертолеты -- три тяжелых "Апача" -- и лейтенант
приказал отступать. Не имело смысла зря рисковать людьми, тем более, что у
маленького мыска уже не оставалось защитников.
Доктор Бано осторожно сбросил скорость. Грузовик остановился около
неприметного грязно-зеленого фургона. Доктор Бано заглушил двигатель и легко
спрыгнул наземь из высокой кабины.
Он не знал.
И все же это была его вина.
Поэтому он сейчас на их земле. Он должен смыть позор, которым запятнал
свое имя, имя своих родителей. Он должен вернуть святыню домой.
Или умереть здесь.
21
Следовало действовать быстро.
Маленький фургон был надежно припаркован на одной из платных
автостоянок. Доктор Бано знал, что она хорошо охраняется, но все-таки не мог
рисковать.
Он предпочел бы вообще не расставаться с вновь обретенными реликвиями,
но другого выхода у него не было.
С помощью двух досок он аккуратно спустил ящик из кузова грузовика и
установил его в фургоне, после чего отогнал последний на другую часть города
и оставил там.
Доктора Бано разыскивали, но это уже не имело значения. Здесь, на
окраине, он мог чувствовать себя в относительной безопасности.
Оставалось сделать самое главное -- вернуть реликвии на родину,
провести их через границу, и Бано знал, кто ему в этом поможет.
Не важно, по своей воле или нет.
Доктор Бано быстро шел по узкой темной улочке, серые стены домой
взмывали ввысь по обе стороны от него. Под ногами валялась какая-то бумага.
Солнце начинало клониться к закату, туда, где была его страна.
Доктор Бано хорошо знал свой маршрут, хотя бывал здесь раньше только
однажды -- он не мог позволить себе привлечь к себе внимание. Высокий дом,
лифт, дальняя боковая дверь. Люди ходят туда и сюда, и никому ни до кого нет
дела.
Поворот налево, потом направо, выход на крышу. Сильный ветер ударил в
лицо доктору Бано, заставив на мгновение прищуриться. Он быстро пробежал
несколько десятков футов, отделявших его от крыши дома напротив. Она
располагалась почти вплотную, но ниже.
Доктор Бано прыгнул.
Его колени мягко спружинили, он повернулся, потянул на себя ручку
двери.
Так он попал в здание, не будучи замечен снизу.
На докторе Бано был дешевый потертый костюм, купленный в магазине
подержанных вещей. В нем он не привлекал внимание -- всего лишь еще один
косоглазый, которых полно вокруг -- берутся за всякую черную работу и ни
черта не понимают по-английски.
Американцу слишком самодовольны.
В здании находились склады. Люди носили ящики, складывали их в грузовые
лифты, озабоченные мужчины и женщины с блокнотами в руках делали какие-то
пометки.
Доктор Бано вошел в один из лифтов и начал спускаться вниз.
Теперь предстояло самое сложное -- пройти там, где он еще не был. Но он
знал, что у него все получится. Доктор Бано вышел не доезжая до нижнего
этажа, быстро сбежал вниз по служебной лестнице.
Его правая рука скользнула в карман и достала отвертку.
Этот сектор здания был отделан от остальной его части. На первый шуруп
ушло пятнадцать секунд, на второй -- двадцать, на остальные по двадцать
пять.
Доктор Бано не спешил.
Плотная деревянная панель отошла в сторону, он острожно вынул ее и
прислонил к стене. Потом протиснулся в образовавшуюся щель -- это оказалось
несложно.
Теперь он был на вражеской территории.
Доктор Бано спрятал в карман отвертку, его пальцы сжали рукоятку ножа.
Ему вновь предстояло убивать.
Он уже не испытывал гордости, когда убивал американцев. Он не
чувствовал ничего. Он должен был вернуться домой со священными предметами --
и это все.
Доктор Бано сделал несколько шагов по коридору, когда увидел их.
Они сидели за небольшим столиком, один напротив другого, и тусклый свет
лампы освещал лежавшие перед ними карты.
-- Теперь-то тебе не удастся меня обжулить, Мак, -- произнес тот, что
находился к нему спиной.
Его короткоствольный автомат был прислонен к ножке стула.
Доктор Бано быстро сделал несколько шагов вперед, его гибкое тело
наклонилось, и острое лезвие ножа прочертило молниеносную дугу.
Ни один из двоих людей, сидевших за низеньким столом и игравших в
карты, не заметил его появления. Никто из них не ожидал того, что человек
может появиться из ничего в тупичке темного коридора, там, куда никогда даже
не заглядывают.
Доктор Бано знал это.
Американцы слишком самоуверенны.
Направленные на Бано глаза наполнились удивлением, потом начали
стекленеть. Тонкая полоса на горле человека стала расширяться, широкая струя
крови залила игральные карты.
Второй произнес какое-то слово, его значения Бано не понял. Это было
плохо. Хотя в данном случае смысл сказанного не мог играть сколь бы то ни
было значимой роли, Бано должен был понимать все.
Мертвые глаза уже не смотрели на него. Голова их владельца откинулась
назад, обнажая разрезанную плоть гортани. Руки охранника безвольно обвисли.
Второй начал приподниматься, его правое плечо опустилось вниз -- он
тянулся за оружием.
Доктор Бано выпрямился и резко ударил ребром ладони по шее сидящего. На
мгновение тот замер, потом его мускулы обмякли. Левой рукой Бано приподнял
его голову за волосы, правой рукой с зажатым в ней ножом провел по шее.
Он не мог оставлять никого в своем тылу.
Новая струя крови ударилась о грубую поверхность стола, освежая пятна,
которые уже начинали темнеть.
Доктор Бано выпрямился и несколько мгновений пребывал в неподвижности.
Убедившись, что никто не был привлечен шумом -- сколь бы незначительным тот
ни был -- он вытер лезвие ножа о куртку одного из трупов и начал осторожно
двигаться дальше.
Он даже не видел лица второго человека, которого убил.
Теперь предстояло действовать, опираясь только на свою интуицию. Доктор
Бано не мог знать, как расположены помещения и в каком из них следует искать
то, за чем он пришел.
Коридор раздваивался. Широкая дверь, прямо напротив стола, за которым
устроились охранники, вела в большой подземный гараж. Это направление
доктора Бано не интересовало, поэтому он направился в противоположную
сторону.
В нос ему сильно ударил запах алкоголя, вдали раздавались голоса.
Людей было несколько, они смеялись, шутили, раздавался звон стаканов.
Доктор Бано не собирался убивать их. Если без этого можно будет
обойтись, он не станет этого делать.
Бано сделал несколько шагов вперед. Следовало принять решение -- то ли
продолжать идти вперед, на голоса, то ли свернуть в маленький боковой
проход. Он выбрало второе.
Это было ошибкой -- неизбежной ошибкой, которую он не мог не допустить,
продвигаясь по незнакомой территории.
В тот момент, когда доктор Бано свернул за угол, он увидел человека.
Среднего роста негр с красной лентой, обвязанной вокруг лба, шел прямо
ему навстречу. Он был еще совсем молод. Обе руки сжимали бутылки с пивом --
две в левой, три в правой. На ходу он слегка покачивался, пухлые губы
шевелились, напевая какой-то мотив.
Доктор Бано сделал шаг вперед и резко ударил парня согнутыми пальцами в
грудь, туда, где расходятся ребра. Следовало заставить его замолчать, но
так, чтобы он не выронил из рук бутылки. Шум их падения мог привлечь
внимание, а доктор Бано еще не был готов.
Парень остановился, большие круглые глаза выкатились их орбит, изо рта
вырвался свистящий хрип.
Доктор Бано резко ударил его по шее, разбивая кадык.
Парень перхнул кровью, она запачкала костюм доктора Бано и начала
впитываться в ткань. Он протянул руки и подхватил тело, осторожно опуская
его на пол. Бутылки так и не выпали из скорченных пальцев.
Доктор Бано прошел вперед, приоткрыл дверь. Чуланчик, служивший
складом. В большом холодильнике несколько ящиков с пивом, один наполовину
пуст.
Бано развернулся и направился обратно. Ему не оставалось ничего
другого, как зайти в комнату, где находились люди.
Когда он проходил мимо лежавшего на полу парня, тот все еще был жив.
Доктор Бано знал, что это продлится недолго.
Он прошел еще немного вперед, остановился, прислушиваясь. Большая
комната, судя по тому, как в ней раздаются голоса людей. Всего их шестеро.
Это было много, поэтому доктор Бано вытащил пистолет и снял его с
предохранителя.
Раньше он не мог позволить себе стрелять, но теперь дошел слишком
далеко, чтобы беспокоиться о шуме. Еще несколько шагов, еще. Большое
помещение с веселящимися американцами находилось справа от него, коридор
уходил вперед и влево.
Доктор Бано свернул, оставляя голоса позади. Он уже знал, что выбрал
правильный путь. Обстановка вокруг него изменилась, совсем немного, но этого
оказалось достаточно. Он приближался к своей цели.
Впереди снова была дверь, и ее внешний вид окончательно убедил доктора
Бано в правильности своего выбора. Это была большая массивная дверь из
мореного дуба. Он не сомневался, что она заперта.
Доктор Бано осторожно прикоснулся чуткими пальцами к ручке, подвергая
проверке свое первое впечатление.
Потом он вскинул оружие и дважды выстрелил в замок.
Дверь распахнулась от удара ноги, он вступил в комнату.
Он знал, что ему предстоит увидеть. Тем не менее ему сделалось
противно.
Комната была небольшой, почти всю ее занимала огромная квадратная
кровать под балдахином. Два напольных ночника, справа и слева, погружали
обстановку в фиолетовый полумрак.
Простыни были красными, балдахин -- темно-сиреневым.
В кровати находились двое. Рыхлый лысоватый толстяк с бледной дряблой
кожей. Молодой парень с мускулистым загорелым телом и курчавыми светлыми
волосами сидел на нем верхом.
Доктор Бано вновь приподнял пистолет и, не целясь, застрелил парня в
голову.
Тот ничком рухнул на толстяка. Полившаяся кровь не была заметна на алых
простынях.
Доктор Бано сделал два молниеносных шага к стене и почувствовал спиной
ее надежное дыхание. Дуло его пистолета уперлось в голову толстяка.
Он слышал шум, но не придавал ему значения.
Через три долгих секунды на пороге появились люди. Они больше не
смеялись, не шутили, в их руках тоже было зажаты оружие. Но они были столь
же неспособны что-либо предпринять, как и в том случае, если бы доктор Бано
отнял у них пистолеты и привязан к этой огромной кровати.
Сила бессильна, если не применять ее вовремя.
С шумом и омерзительным сопением толстяк выбирался из-под трупа своего
любовника, стараясь при этом не совершать резких движений.
Его голова, к которой было приставлено дуло пистолета, чуть заметно
подрагивала.
-- Чертов косоглазый, -- злобно прорычал Стивен Элко.
После этого говорил доктор Бано.
22
Все было плохо.
Я стоял в центре кабинета и злобно смотрел на черную коробочку
телефона.
-- Если Аделла Сью решила умереть под колесами прогулочного автобуса со
школьниками, -- буркнул я, -- ей следовало сделать это либо неделей позже,
либо неделей раньше. Вот ведь дура.
Весь мой тщательно разработанный план летел к чертям.
Раздался писк, но его производил не расфуфыренный кретин в центре
стола, а скромный трудяга -- радиотелефон в моей правой руке.
-- Амбрустер слушает, -- рявкнул я, хотя не было никакой необходимости
это уточнять. Человек на другом конце провода общался со мной уже на
протяжении часа.
Впрочем, у мобильных телефонов нет проводов.
Но это не важно.
-- Он только что появился в квартале, -- сообщил мой собеседник.
-- Естественно, пешком, -- в моем тоне не было ни приветливости, ни
одобрения.
-- Верно. Идет по улице, направляется к соседнему дому. Полагаю, он
собирается проникнуть туда через крышу.
-- Сообщайте о любых изменениях, -- бросил я и отключился.
-- Он полагает! -- воскликнул я, бряцая аппаратом о стол. -- Каждый в
этом городе считает своим долгом думать, полагать, иметь мнение и принимать
решение, но ни одна сволочь не собирается работать. Дон Мартин не звонил,
Гарда ?
-- Если бы он позвонил, мистер Амбрустер, -- ответила достойная
секретарша, -- вы бы сами об этом услышали. Вы сидите на телефоне с самого
утра.
-- Ты полагаешь, что доктор Бано собирается проникнуть в офис Стивена
Элко? -- кротко спросила Франсуаз, стремясь отвлечь мое внимание до того,
как поведение Гарды окончательно выведет меня из себя.
Я устало кивнул и опустился в кресло для посетителей.
-- У него нет другого выхода, Френки, -- ответил я. -- И только что он
сам это доказал. Человек Мартина, которого я посадил на крышу дома напротив,
только что засек в квартале доктора Бано. Он пытается идти обходным путем и
я уверен, у него все получится. Где только носил Аделлу Сью?
Поскольку никто в комнате не горел желанием ответить мне на этот
вопрос, я продолжал. Отсутствие любительницы жевательной резинки проделало
значительную дырку в моем прожекте, но здесь уж ничего исправить было
нельзя. На все остальные кнопки я уже нажал, поэтому оставалось только
расслабиться и потрясти окружающих глубиной своего интеллекта. Я откинулся
на спинку кресла и для пущей важности соединил кончики пальцев.
-- Человек, которого мы знаем под именем доктора Бано, -- неспешно
начал я, с удовольствием уловив, как в круглых глазах Гарды вспыхнули
искорки интереса. Ей нравится, когда я начинаю что-нибудь рассказывать. По
серым стальным глазам Франсуаз сложно определить ее отношение к
происходящему.
-- Он прибыл в нашу страну несколько дней назад. Мы знаем -- люди,
которые его послали, заранее вступили в контакт со Стивеном Элко. Нетрудно
догадаться, зачем им это понадобилось. Теннисон уверен, они не располагают
сколько нибудь значимой агентурной сетью в нашей стране, а опираться на
сотрудников консульства Бано также не имел права, чтобы не скомпрометировать
свою страну. Поэтому ему был необходим помощник из местных.
Стивен Элко идеально подходил на эту роль. Во-первых, он представляет
из себя неисчерпаемый кладезь информации. Во-вторых, располагает большим
количеством людей в городе и окрестностях, среди которых и осведомители, и
вышибалы, и наемные убийцы -- все, кто могли потребоваться доктору Бано в
его похождениях. Наконец, Элко готов сделать все, за что ему будет хорошо
заплачено.
Так задолго до прибытия Бано в Лос-Анджелес Элко уже начал
подготавливать для него почву, собирая необходимую информацию. Нетрудно
догадаться, что Бано не стал посвящать толстяка Стивена в подробности своих
планов, равно как и не прибегал к его помощи в организации покушений на
членов семьи Картер. Было бы слишком рискованно открывать карты перед столь
ненадежным человеком, а профессионал такого уровня, как Бано и не нуждался в
ассистентах.
Однако теперь перед ним встала чрезвычайно сложная задача -- ему
необходимо вывезти через границу это чертов ящик. Добро бы речь шла о
кольце, свитке пергамента или пряди волос в медальоне. Но незаметно
транспортировать столь объемный груз чрезвычайно сложно даже для такого аса,
как Бано.
Вспомним теперь, что люди, планировавшие операцию, хорошо знали все
привычки Стивена Элко. Это означает -- им известно о его яхте, на которой он
иногда выходить далеко в море.
-- Ой, мистер Амбрустер, а я ведь тоже знала про эту яхту, --
восхищенно произнесла Гарда, поднося ладони к плотным щекам.
-- Конечно, тебе очень многое известно, -- милостиво похвалил ее я. --
Так вот. Таможенная служба не стала бы очень сильно приставать к Элко и его
команде, вздумай они проветриться в нейтральных водах. Пара инспекторов
взошла бы на борт, обменялась с толстяком рукопожатиями, и тщательный
досмотр ограничился бы распитием бутылочки в капитанской каюте. Каким бы
большим не был ящик с этими азиатскими реликвиями -- в трюме роскошной яхты
он не более, чем иголка в подушке.
Гарда встрепенулась, решив, видимо, сообщить нам все, что ей было
известно относительно подушек и иголок, но потом отказалась от своего
намерения.
-- Поэтому доктор Бано сейчас направляется к Стивену Элко. Он мог бы
попытаться его подкупить или уговорить каким-либо иным способом, скажем,
обещав орден своей республики, но на это времени у нашего друга уже нет.
Поэтому он просто приставит к голове толстяка дуло пистолета и начнет
бесстрастным голосом отдавать приказания.
-- Но почему тогда вы не позвоните в полицию? -- озадаченно спросила
Гарда.
Иногда я задумываюсь над тем, зачем она задает такие вопросы -- на
самом ли деле ей непонятны мотивы моих поступков, или же ей хочется дать мне
возможность с важностью их объяснить.
-- Доктор Бано не может взять под мышку ящик, который мы разыскиваем, и
потащить его вместе с собой, -- хмыкнул я. -- Наверняка он где-то его
оставил. Остается выяснить, где. Предположим, что квартал, где расположена
резиденция Элко, оцепят силы правопорядка. Весьма вероятно, что Бано сразу
это почувствует и откажется от первоначального плана. Тогда у нас не
останется ни малейшего шанса его обнаружить.
Далее. Предположим, инспектор Маллен сможет замаскировать своих людей
так, что опытный снайпер, воевавший в джунглях, ни одного из них не заметит.
Что потом? Могут быть три варианта. Либо Бано опять сумеет улизнуть от
полиции, как это уже произошло. Либо один из кретинов-патрульных всадит пулю
ему в голову. Либо на него таки наденут наручники, и он будет стоически
молчать до вплоть до вынесения приговора. Как бы ни обернулись события,
нашему бедному клиенту мистеру Картеру не видать реликвий, которые были
отданы ему на сохранение.
В глубине дома послышались шаги, я кивнул своим мыслям. Люди, которых я
смог застать на месте, начали прибывать.
-- Поэтому нам остается лишь одно -- дождаться, пока и Бано, и Элко, и
груз окажутся на яхте толстяка. Тогда мы сможем... Добрый день, мистер
Рендалл. Мистер Медисон. Присаживайтесь.
На кончике рта мистера Медисона болталась незажженная сигарета, но,
памятуя о своем последнем визите в этот дом, он не стал ее зажигать. К тому
же он чувствовал себя немного неловко. Он ощущал, что ввязался в дело,
которое ему не нравится, но понимал, что отступать уже поздно.
Уесли Рендалл, напротив, чувствовал себя полностью в своей тарелке.
Приветливо подмигнув Гарде, он изящно опустился в соседнее кресло движением,
какое можно увидеть разве что в телевизионной рекламе мягкой мебели.
-- Прекрасный кабинет, Майкл, дружище, -- обезоруживающим тоном
произнес он. -- Отличный. Только цвет гардин на окне не гармонирует с
книжным шкафом. Правда, это не так уж и страшно.
Я встал, переместившись в свое собственное кресло, и уступил Медисону
то, в котором сидел. Он посмотрел на меня исподлобья и произнес:
-- Вы говорили о каком-то дельце?
Я широко улыбнулся.
После того небольшого инцидента в баре Медисон и его компания оказались
у меня в долгу, и я знал, что каждого из них прямо распирает от желания
погасить кредит. Однако они понимали, счет им предъявят немалый, поэтому
беспокоились.
Конечно, они могли, поджав хвосты, убраться в Сиетл, но никогда бы не
стали этого делать. Они понимали, их собственная репутация будет неисправимо
подмочена, если все узнают, что они не отвечают любезностью на любезность.
Поэтому мистер Медисон был уже далеко не столь вальяжен и самоуверен,
как в свой первый визит к нам, и стремился поскорее покончить с делами.
Немалое значение имело и то, что его подавлял Рендалл.
-- Мы познакомились у входа, -- улыбнулся Уесли, и в его голосе
несложно было услышать продолжение "с этим шпаненком".
-- Джентльмены, -- торжественно начал я, хотя не считал таковым ни
одного из них. -- Небольшая работа, крупные деньги и ласковое солнце
Калифорнии -- о чем еще можно мечтать в такой прекрасный день?
По скукоженному лицу мистера Медисона было ясно, что ему есть, о чем
мечтать в любой день недели, но вслух он этого не произнес.
-- Ситуация такова, -- я достал большую карту Лос-Анджелеса -- не ту,
которая подверглась нещадному исчерчиванию этим утром, -- и расстелил ее на
столе. -- Взгляните.
Оба встали и прилежно стали разглядывать скопище неправильных
многоугольников, долженствующих обозначать улицы и кварталы мегаполиса..
-- В этой точке расположена прогулочная яхта человека, которого зовут
Стивен Элко, -- я показал кончиком карандаша.
От моего взгляда не укрылось, что Уесли Рендалл на мгновение
прищурился, услышав это имя. Медисон никак не прореагировал -- он не знал
Элко.
-- А в этом здании, на окраине Лос-Анджелеса, расположена его контора.
Сейчас он там. Два человека находятся в каждом из этих пунктов и следят за
происходящим. Где-то в этом районе, -- я провел карандашом широкий круг,
охватив им значительную часть окраин города, -- расположен автомобиль.
Возможно, это фургон, возможно, грузовичок. В нем находится то, что мне
нужно.
На это раз Уесли Рендалл не стал прищуриваться, но и без этого было
понятно -- он знал, о чем именно идет речь. Медисон опять остался в
неведении.
-- В каком бы месте не находился автомобиль, -- продолжал я, -- он
будет двигаться по направлению к яхте. Возможно, скоро мы узнаем точный
маршрут, в противном случае подождем его на побережье. Ваши люди, мистер
Медисон, должны занять места в этой точке и ждать дальнейших указаний...
Поскольку мистер Рендалл знает город, а вы -- нет, он отправится с вами и
станет вашим консультантом. В случае, если погода у океана окажется слишком
жаркой, именно в обязанности мистера Рендалла будет входить сесть за руль
грузовика и оттранспортировать груз сюда, ибо он знает расположение улиц.
Кроме того...
Вопрос об участии Уесли и Медисона в предстоящей операции стал
предметом жаркого спора между мной и Франсуаз, в который то и дело встревала
Гарда. Френки полагала, что было бы надежнее обратиться в полицию.
-- Джейсон Картер -- один из самых крупных налогоплательщиков в городе,
-- произнесла она. -- Стоит ему написать заявление, как все силы штата
окажутся в его распоряжении.
Конечно, она была права, однако времени на это уже не оставалось.
-- Во-первых, пройдет слишком много времени, пока удастся подготовить
операцию силами властей, -- возразил я. -- Единственное, в чем они проявляют
резвость -- это когда выстраиваются перед кассой в очередь за зарплатой, и
это чрезвычайно мудро с их стороны. Кроме того, вспомни, что вышло из нашей
с тобой недавней крупномасштабной операции, в которой были задействованы и
дорожная полиция, и отдел по расследованию убийств, и даже парочка
вертолетов. Чем больше людей будут охотиться за Бано -- выше поднимутся его
шансы обвести их вокруг пальца. Если же мы подкатимся с этим предложением
персонально к Маллену -- он пошлет нас к черту, и кто сможет его в этом
обвинить. Он еще не успел обсохнуть с тех пор, как в последний раз сел в
лужу по нашей милости.
По изогнутым бровям Франсуаз было видно, что она не в восторге от моего
способа решения ситуации, но ничего лучше в голову ей не пришло.
Уесли Рендалл как раз проводил длинным холеным пальцем по линии
побережья, когда из дверей раздался радостный голос Гарды:
-- Мистер Амбрустер! ОНА пришла!
Я приподнял глаза от стола, ожидая увидеть перед собой по крайней мере
королеву Англии. Увы -- это оказалась всего лишь Аделла Сью.
Как раз в тот момент, когда я смог наладить все и без нее.
-- Майкл, детка, -- сказала она, делая шаг вперед. -- Мне передали, что
ты сбился с ног, пытаясь меня найти. Я здесь -- и я вся твоя.
В ее рту, как всегда, перекатывалась жевательная резинка. Это делало
голос Аделлы несколько невнятным.
Рендалл и Медисон, стоявшие к ней спиной, как по команде развернулись и
уставились на нее.
На Аделле Сью был длинный серый плащ, закрывавший ее тело почти до
щиколоток. Это показалось мне странным -- в городе стояла жара, и сколь бы
лютый мороз не трещал в далеком Солт-Лейк-Сити, у Аделлы располагала
достаточным временем для переодевания.
Она сделала несколько шагов вперед, ее пальцы медленно развязывали
пояс.
-- Есть дело, -- буркнул я. -- Садись.
-- Я думала, ты предложишь мне что-то более интересное, -- прошептала
она.
Ее пальцы покончили с застежкой, руки распахнули полы плаща.
Если не считать высоких сапожек, охватывавших ее ноги до самых бедер,
Аделла Сью была абсолютно обнажена.
Гарда пискнула.
Тишину прорезал восхищенный голос мистера Медисона.
-- Вот ведь, -- сказал он. -- А я думал, все, что болтают про
Калифорнию -- выдумки телевизионщиков. У нас в Сиетле так никто не работает.
23
Это был важный день в жизни Юджина Данби.
Подобно тому, как стрелка, переведенная железнодорожным служителем,
направляет длинный, мерно постукивающий на шпалах состав по совершенно иному
пути, чем тот, которым он следовал до сих пор -- так и этому дню было
суждено придать жизни боксера новое направление.
Самое интересное, однако, состояло в том, что сам он не изменился.
Сейчас он сидел, широко раздвинув бедра и откинувшись назад, его пальцы
сжимали холодную банку пива, голова была пуста. Его старым знакомым, в том
числе Иглу, владельцу боксерского зала, не раз доводилось видеть Данби в
такой позе после тяжелого матча, окончившегося его победой.
И только что он тоже выиграл матч.
Он убил человека.
Юджин Данби почесал грудь толстыми крепкими пальцами и отпил из банки.
Он уедет из этой страны, уедет с большой суммой денег и твердой уверенностью
в том, что делать дальше.
Говорят, в Латинской Америке услуги профессиональных убийц хорошо
оплачиваются. Он не знал этого наверняка, так как никогда там не б