Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 © Copyright Сергей Дунаев
 Email: dunaev_@mail.ru
 Date: 7 Oct 1999
---------------------------------------------------------------




                                   Героям чеченской войны посвящается

     "...вот так и сидишь, вперившись безумно в безумную эту пустыню, словно
глаз не в  силах отвести.  Так и ждешь  писем, в жаре этой дурацкой спасаясь
апельсиновым  соком; то ли спишь, сам того не  примечая. Писем нет, вчера не
было,  и завтра не будет, немногим  же ты припоминаешься, разве что нарциссу
собственному, что лишний  раз  доказывает, как  мало  нужен ты  им  всем.  И
ближние тобой не соблазнились. Вот  она судьба,  вот ее  витиеватый  росчерк
пером, разбрызгивающий капли чернил куда непопадя".
     - Энди, - раздался голос позади, - есть новости?
     -  Нет, Томми,  - лениво  ответствовал генерал-губернатор,  поднявшись,
чтобы приветствовать вошедшего.
     -  Этих  недоразвитых не  слышно сегодня, -  задумчиво  прошептал почти
полковник, снимая пробковый шлем, - вчера  же, однако, в  трех километрах  к
северу  по  устью трое наших на засаду  нарвались...  Они уходят в  пустыню,
заметают следы, и невесть откуда вылезают из нее снова, правда, мы им давеча
напалмом маршруты устелили...
     - Типичная колониальная  война, полковник.  После  какой-нибудь  Африки
здесь даже спокойно, все же в пустыне им  не собрать  крупных сил для удара,
это вам не джунгли.
     - Пожечь бы здесь все, Энди, таково мое слово, вот.
     - Ха,  и нефть Их величеств - тоже? Чего же  ради мы здесь сидим, ходим
на дозоры,  обстреливаем  лагеря этих  бородатых,  будто сами  -  партизаны,
умирать  готовимся  за Империю,  которую  многие из  наших  солдат с  самого
рождения не  видели... Я и сам после двух  десятков лет войн  сомневаюсь, не
причуда ли моей прихоти мой Рим...
     - Ну да, пора и в новую войну, - согласился полковник, разливая виски.
     - Не польститесь, Питерсон?
     - Не польщусь. Но выпить с вами - выпью.
     Полковник задумчиво развернул сводку боевых действий, что не отличалась
от вчерашней и позавчерашней ровным счетом ничем. Очередные  рейды на лагеря
партизан,  что  оказались  предусмотрительно покинутыми, очередные засады  и
отравленные колодцы, трое солдат империи  оказались в лазарете из-за змеиных
укусов, не повезло. Бородатые  фанатики в  белых галабеях словно присмирели,
скрылись по  углам древнего,  как  космос,  и  столь  же  лабиринтоподобного
города,  притаившись  торговцами, чеканщиками, прочего дурака  валяльщиками,
злобно потупив  свои глазки перед  проходящими офицерами империи. Не дай бог
кому-нибудь  из  них в одиночестве  оказаться  средь  этих переулков  в  час
ночной, не останется от  парня ни клочка ткани  для  воспоминаний.  Впрочем,
всякие  воспоминания  - сентиментальность, перегружающая  и без того  опасно
просевшее  судно  здравого  смысла, имерского солдата главным из  достоинств
ценимого.  И  все  же  сердце  вздрагивает  иногда  невовремя,  словно  мимо
собственного удара, когда слышит все ту же солдатскую песню:

     Я буду распят на высоком кресте
     Но ты будешь выше, никто не увидит
     Рычащие тигры и подлые псы
     Кричат громче грома, тебя мне не слышно
     Я верю, ты ближе чем нож, что к горлу
     Приставил туземец, и кровь проступает
     Пусть сгину я в море - и кровью моею
     Оно озарится, рассвет отражая
     На небе высоком твоя звезда
     Темна, невидна, но всех звезд вернее
     Осветит мне путь в темный час, когда
     Уже никому ни во что не верю
     Я может быть утону но найду
     На дне всех морей ту святую звезду
     Пусть звуки замрут, затуманится взгляд,
     Я знаю, чьи слезы меня исцелят.

     Вот,  самое  что   ни  есть  верное  пение,   единственно  что  утешало
полковника, так это пусть и минорное, но родное пение. На фоне унылого пения
местных, осла печального вой скорее напоминающего, чистые  и простые мелодии
отчизны, даже скупые солдатские марши, казались ему милее любимого меда.
     Хлопнув стакан виски, он оборотился к окну.
     -  Сорок три, Питерсон. Жара по прогнозу спадет вечером, обещают смерч,
самум,  бурю, град, ерунду с тем  бредом сравнимую. В этих пустынях такое не
редкость. Дышать станет  совсем невозможно,  как наутро припечет. Но хотя бы
гнус прибьет.
     - А эти не воспользуются?..
     -  А дьявол  с ними. Я прикажу  дать мощный залп  в долину. Если они  и
соберутся  там сегодня ночью, то окажутся в компании прелестной леди Смерти.
И знаете, губернатор, меня уже  и не раздражают даже эти вечно сомневающиеся
штабные, все ноющие о массовых гибелях мирных жителей. Будто, говорят, мы их
этим только против себя настраиваем... Достаточно  побыл я в этом сладостном
аду,  чтобы  сказать вам  совершенно  определенно  - их нельзя  вообще никак
настроить. Они с рождения враги, все до единого.
     - Ну, впрочем... - губернатор пригубил едкий виски и поморщился, - есть
же вполне миролюбивые сектанты...
     - С севера которые, что ли? Вот олухи, остолопы, черт их  разбери. Ножи
отказались носить,  отказались с нами воевать - а туземы их за это третируют
беспощадно. Наши им денег хотели дать, они отказались...
     - Ну, Томми! Они же страстью прельщенные фанатики, какие деньги. Деньги
имперское правительство платит пусть мерзавцам, но хитрым. Эти же - ягнята.
     - Мне казалось, это просто конкурентный клан.
     -  В нашем понимании - да... Ха, вы  хотели  привлечь сектиков к союзу;
вернее бы было доказать обратное.
     - Что, Питерсон?
     - Вы не стратег, полковник. Эти, с севера, никогда не  пойдут на союз с
нами, сколь бы там их в этом  не  обвиняли. Они, образно выражаясь, покоряют
непокоренную  никем  доселе  вершину,  их  фанатизм  свеж,  они  мнят   себя
связанными с  небом  такой веревкой,  что  и удавка  паутинкой  покажется. И
потому мечтают либо о мучительной смерти,  либо уверены,  что  будут править
этой страной, навязав  свою веру  остальным.  Фанатизм основного  населения,
напротив, уж  больше показной. Их вере две тыщи лет,  она  непохожа на  юную
невесту в соблазнительной  белой...  скорее,  на  бесполое старое  существо,
шепеляво  жертв вопрошающее.  Юные  герои не  прольют кровь за такую. Они  -
уставшая нация,  пусть и более сильная и  искусная  в войне. Вот  если бы их
священникам объяснить, как опасны для  них тиразиане, то все туземцы  завтра
стали бы нашими союзниками. Опасаясь, как понимаете, худшего зла.
     - И вы с такой идеей до  сих пор не обратились в командование? Да мы же
завтра какого-нибудь  Лоуренса к ним зашлем, быстро объясним.  Блистательно,
Питерсон.
     - Я не умею писать докладные письма, -  сухо ответил он, - я всего лишь
военный комендант занятой войсками Их величеств территории.

     Вечер  догорал,  подобно  костру из  сухого  хвороста,  стреляя  сухими
сучьями, как  холостыми патронами. Энди  Питерсон вышел  на балкон, протянув
руки беззвучному небу, ожидая грозу. Больше всего  на свете  ценил  он негу,
здесь  же все  говорило ему  об обратном. И эта невыносимая жара... двадцать
лет. Двадцать  лет, как  бился он с фортуной об заклад,  что одолеет  тяготы
солдатской  службы,  покажет,  сколь  мало  значит  плоть  для  аристократа,
двадцать лет скитается  он по войнам, жарким  странам, похожим на ад, и гнус
жалит  его  в  предплечья  непрестанно.  Как хочется  в  северные  земли, за
германские территории  - выше... в  холод, благословенный. Двадцать лет жары
стирают  память,  а  ведь  он  помнил еще,  с  чего  начиналось пари. Ведь с
фортуной - а значит, он знал ее лично.
     Лица почти не помнил, помнил только, как разорвал ей юбку однажды - так
быстро, что она и среагировать не успела.  "Вы не имеете совесть!" - кричали
ему потом. Они и не догадывались, как близко к истине околесничали.  Совесть
он  не имел, зато  имел судьбу,  на роскошном диване, раздвинув ей  ноги  на
ширине плеч.
     Зашипели  портьеры;  вошла Амалия.  Не  оборачиваясь,  он  почувствовал
близость ее дыхания, обжигающего этой неистовой лживой любовью, которую  она
одну   оставила   жить   в   своем  сердце,   бессердечно   казня  остальные
привязанности.  Амалия  была  индийскому   йогу  подобна,  она  практиковала
какие-то  штуки  и  оттого,  какой-то местной  богине  возжаждав  потрафить,
убивала свою  душу по  частям.  Она как-то объясняла ему, вдребезги разбитая
незнакомым  ей ядом алкоголем - надобно вначале убить  все  чувства, которые
доставляют  резкие  эмоции,  потом  тому  подобная  дурь,  а  потом  -  этап
поклонения Лжи. Найти того, кого не любишь и  не полюбишь  никогда, задурить
его и  очаровать, после  чего не  оставить в  себе ничего живого, кроме этой
лжи. И, проклянув ее, поверить.
     Амалия  наутро после алкогольного припадка рыдала и  объясняла,  что ее
слова - не ее, а какого-то демона... Но он ласково сказал:

     - Девочка, это правда. И мне приятна она, меня нельзя любить. Лги мне и
дальше  для сладости  моих дней, ангел мой. С прежней страстью дикой самки и
желанием  животного,  опаленного  зноем  и  увидевшего  свет Океана.  Каждое
движение губ,  каждое слово  лжи, бесценная драгоценность, любимая, и только
ей  мы  возвращаем себя  в  мир,  на  лжи основанный. И  не  бойся  за  свою
откровенность: да,  конечно,  дочери твоей  земли не пьют скотч, оттого твою
кровь так и развезло... Но не бойся, твоя богиня не покарает тебя за то, что
ты выболтала тайну.
     -  Почему? - вздрогнула Амалия, только  после этих слов  поняв, что она
нарушила  обет и  прямиком попала  в  зону перекрестного проклятия всех  сил
небесных и земных.
     - Потому что  я с тобой, - ответил он и  посмотрел ей в глаза так,  что
она закричала от ужаса.
     Богиня к ней с тех  пор в видениях  не  являлась.  Но и не покарала,  и
верно,  тетиву ее властно отвела Его  рука. Амалия была шлюха  и чувствовала
правду, как знают ее все развратные женщины.  Питерсон  не обманул ее, знала
она.

     - Милая, так жарко мне, - он упал в кресло и закрыл глаза.
     Она обняла его сздади и тихо подула на лоб, словно задувая свечу:
     - Господин мой, прикажи холодной воды!
     - Нет! Нет сил на временное облегчение. Я хочу льда, много льда, я хочу
дышать широтами гипербореев; ваша  страна сжигает мою  душу. Она испаряется,
сил  моих  нет, боги  мои,  -  Энди и  вправду  бил  озноб,  лицо  покрылось
испариной.
     - Господин  мой, - Амалия  коснулась лбом его сандалий,  - мне  страшно
видеть  твою  слабость.  Я позову  Амани, только скажи,  чем я  могу, я  все
сделаю, чтобы тебе не было так больно...
     -  Мне не  больно. Наоборот.  Боль сняла бы  это  одурение от жары, мои
мысли  плавятся  и  руки  не  слушаются.  Будь  любезна, красавица  Безумной
пустыни, где довелось мне увидеть  тело, что совершенством своим  прекрасней
самой святой души - подари мне поцелуй крови.
     - Укусить тебя? - воскликнула Амалия.

     - Нет. Только губами, но сильно. Не понять тебе. Целуй меня  так долго,
чтобы пошла кровь.
     - Как это - губами?
     - Изо  всех сил,  часов семь -  и у тебя все выйдет. А можно быстрее...
Просто поцелуй  меня в губы так сильно, чтобы прервать мне дыхание, вытащить
душу, понимаешь? Вдохни в  себя мою душу. Я буду в забытьи, позови Амани, он
будет записывать.
     - Задушить?
     - Ну если отсосать  душу тебе  все же  затруднительно, испробуй все  же
первый способ, - ответил он.
     Уже   минут   через   сорок   испуганная   Амалия,   шепча   заклинания
окровавленными губами, неслась по лестнице вниз, за Мастером Транса.

     Амани,  как  подобает  шейху,  осмотрел  верхние  углы  комнаты  и  все
перекрещивающиеся плоскости в ней,  не исключая  даже столик  с газетой.  Он
расправил все углы, которые образовывали разные предметы в своих сочетаниях,
на ему одному известный градус. Даже платок положил он обратно  на ковер, но
под другим углом к узору.
     -  Арсхайй  давьен  бааэ  феру каййан - шеййн бат миа.  Шаййят баянтан,
хайфансу   шан  тайха  давьен  баа.  Кьена,   -  последнее   он  сказал  уже
бесчувственному  Питерсону,  кровь  на  руке которого  мгновенно  запеклась,
превращаясь в диковинной формы амулет.
     - Истинная  сила  амулета - та, которую смоет  случайный  дождь.  Самая
великая истина неожиданна и почти невидна.  Самая великая сила мага укрощает
катастрофы, но беспомощна  в обстоятельствах обыкновенности. Господь сильнее
вселенной, но слабее насморка.
     - Не кощунствуй, - с упреком сказал Питерсон.
     - Закрой  глаза, - ответил Амани,  словно ничего не услышал, -  ты  еще
только начал  входить.  Видишь  тучи?  Это боги из  Ливии пришли  говорить с
тобой.
     - Почему из Ливии, мастер?
     - Не знаю,  - удивился Амани. Я  ждал их с севера.  Но это они.  Я, что
называется, милого узнаю по походке.
     Энди  улыбнулся.  Амани  был  очень  необычным  магом  -  временами  он
кощунствовал так, что небо качалось.
     Через мгновение тучи встали над балконом и хлынул ливень. И были грозы,
и молнии, и  град. Он впал в беспамятство, и Амани привычным жестом уселся у
его ног, чтобы  писать. Только он один мог слышать этот  болезненный  шепот.
Если бы кто из приближенных генерал-губернатора наблюдал бы его в ежедневных
его трансах, с этой безумной улыбкой и открытыми глазами,  когда зрачки ушли
вверх, его бы немедленно сдали в психушку. Но услышав его нервный шепот, его
скороговорки  наполовину  с  одышкой  словно  горячечного больного,  они  бы
заткнули уши от подобного святотатства.
     Ведь святотатства всегда боятся те, у кого нет ничего святого.

     И Питерсон  однажды уже сказал на заседании правительственной комиссии:
беда империи в том, что ее правители, ее солдаты, не верят в  Бога. Оттого и
падают они под ударами врагов.
     - Ваше  превосходительство, это  уж не  ли  Гарелымы всякие и Сефулуфы,
дикарские  идолы, убивают солдат империи, сравнимой  своей длиной  с высотою
неба? - язвительно спросили его.
     - Того,  в  чьем сердце  нет Бога,  способен убить идол  самого жалкого
дикаря.
     Он сказал это так  громко, что все онемели. Энди пожалел,  и  больше на
коллегиях   темы  религии  не  касался,  разве  что  отмечал  все  имперские
праздники, поклонялся всем Богам, чтимым в империи - вместе с остальными, на
специальной  церемонии, да еще  однажды выслушал Джеймса Дакли, эксперта  по
ближневосточным  сектам -  на  предмет  появления  в  подвластных  владениях
длинноволосых миролюбщиков, с севера несущих свое неофитство. Дакли говорил,
что сектанты  не  в пример  местным  дикарям  подозрительно миролюбивы  и  в
записке на имя генерал-губернатора написал, что новая секта распространяется
по провинции с небывалой быстротой, сотнями в день пополняясь. Учитель шел к
столице, чтобы  произнести проповедь и, возможно,  провозгласить  себя давно
ожидаемым туземцами  спасителем. Жрецы, однако, настроены были против  его и
призывали проклятия на его голову.
     Вечером он  растопил докладной  запиской  камин  и пообещал  себе,  что
встретится с Учителем неофитов, едва тот войдет в кесарийскую столицу. Отказ
будет признан  за  неповиновение, согласие - за коллаборационизм. Большего и
не требовалось.

     В тот день  произошло два убийства, а  в  одиннадцать перед резиденцией
генерал-губернатора  объявился главный жрец туземцев, имени которого Энди не
помнил  точно,  отчего  называл крикливого старика просто -  Кайф.  Впрочем,
лучшего имени,  чем Стрем, старику  бы  не нашлось.  Но  все же оно  звучало
как-то похоже на Кайф.
     - Он хочет видеть Ваше превосходительство, - доложил секретарь.
     Питерсон  положил  мобильник  под  подушку,  скинул  пиджак  и  накинул
привычную  для   туземцев  белую   галабею.  Управление   по   освоению   не
рекомендовало  даже   высшим   чиновникам  показываться  перед  туземцами  в
европейской одежде  и показывать  им чудеса техники, - не только компьютеры,
но даже простое огнестрельное оружие.

     Кайф  влетел, как ураган и заголосил что-то на  тему признания туземным
духовенством  законов  великой   империи,  своевременной  уплаты  налогов  и
склонению паствы к законопослушанию.
     -  Вы  еще  забыли  добавить,  что наставляете  их  пользоваться  мылом
Сейфгард, - не удержался от иронии Энди, но  Кайф отчаянно не  желал  никого
слушать.
     Наконец, до  Питерсона начал доходить смысл  издаваемых  бессвязностей.
Предводитель неофитов вошел в город, сопровождаемый толпами  последователей.
Причем последних оказалось на два порядка больше, чем  докладывала армейская
разведка. К северу заставы засекли перемещения повстанцев, из чего возникала
элементарная картина мятежа,  использовавшего  все эти слова о благодати как
дымовую завесу.
     - Какая тоска, все эти мессии.
     Кайф удивился.  Он  принялся доказывать, что  лжепророчьи воинства - не
тоска, а скорее опасность небывалая и самого так называемого Учителя неплохо
было бы изловить да к назиданию прочих примерно наказать.
     - Я не  говорю,  что это  плохо, -  ответил  ему Питерсон, - но,  жрец,
больше, кроме  этого,  я вообще ничего не говорю. Используй помощь наших ли,
своих ли людей - поймай его и приведи ко мне.
     Туземец ушел, и  Энди подошел  к окну еще раз  посмотреть за  движением
облаков, он тогда заметил, что становится светло и солнечный луч прямо падал
на "Книгу  Юпитера", тайное  бормотание целого клана его предков, скрываемое
почти  ото  всех  посторонних. Причем направление луча было прямо  на первую
большую букву Имени.

     Предводителя неофитов  ввели уже ближе к вечеру  следующего дня,  после
того,  как  Энди  прочитал  должное  Прощание Уходящему Солнцу  и  готовился
пригласить  Амани -  на сей  раз  просто  для светской беседы. Но  служебные
обязанности отвлекли его: Учитель неофитов был пойман еще вчера вечером, и с
таким опозданием доставлен в  администрацию. Энди  набрал по сотовому  номер
Амани и извинился, отменяя приглашение.
     -  Такое ревностное исполнение  служебных  обязанностей  во время часов
положенного  отдыха наблюдается за тобой впервые, - язвительно  раздалось  в
трубке.
     ...Он так и представлял его себе.
     -  Закройте дверь, - сказал  Энди,  - присаживайтесь, господин хороший.
Чай, кофе?.. виноват, эй вы, прежде чем выйти, снимите с него наручники.
     -  Для начала  я хотел бы избежать формальных представлений,  продолжил
он, усаживаясь  в  кресло,  -  мы  оба и  без  того  прекрасно осведомлены о
социальном  статусе друг  друга. Вопрос в другом: существует  нечто,  помимо
признания людей, - это наше внутреннее самоутверждение, и я хотел говорить о
нем - люди же меня интересуют мало.
     -  Практически  без акцента... - пробормотал вошедший. Он был растерян,
Энди же  несколько торжествовал. Никто, кроме  Амани, не  говорил  с  ним на
местном языке,  легионеры и генералы знали обыкновенно на варварском наречии
лишь несколько слов, а то и вообще никаких.
     - Я проникаю в структуру повествования... - сказал Энди, - ты прекрасно
в курсе того, что тебя убьют?
     - Да, - ответил вошедший, и силы его, казалось, вернулись к нему.
     -  Видишь, я тоже это знаю, - улыбнулся Энди, - ты обязан  умереть, а я
обязан отдать приказ... Также я знаю, как возникнут мифы - и о нашем с тобой
разговоре в том числе, мифы, услаждающие слух черни и уже от того одного мне
совершенно  неинтересные.  Я  гость  из мира тайного,  ты  же гость из  мира
явного, вот  отличие нас - и неважно совсем, что ты здесь не по доброй воле.
Так  вот,  один  из  твоих  учеников  будет описывать наш  с тобой разговор,
разговор наедине, упуская из внимания тот факт, что для всех в этой стране я
не знаю вашего языка. Это знаешь только ты и еще один святой человек в вашей
земле, впрочем...  для тебя-то он вряд  ли свят.  Но  -  не  они.  И  это не
единственная  ложь. Никто даже не  задумается,  как  он может  передать нашу
беседу,  не присутствовав на ней?  Так что, будь  готов:  наш  разговор мало
будет похож на тот, что будет описан в сотнях книг, зато он настоящий, о чем
я и ты знаем,

     "Не удивляет  ли  тебя,  что ты, как и должно, хотя и  неведомо отчего,
молчишь, а я говорю, причем говорю так, как пристало тебе говорить?" И гость
его ответил: "Это  твои слова".  "Но они  слишком  напоминают  твои", сказал
претор, "ведь я знаю язык пророков. И нет во мне смущения в нем, ибо из того
же источника  знание сути,  из  которого  и знание слов. И еще, я  знаю язык
лжепророков,  ведь  многие  из  них  воевали  с  моим Государем,  хотя  тебе
правильнее будет сказать - Господом, это  одно слово в моем языке, а империя
моя не Рим, и мир, просто читаете вы все  справа налево. И еще скажу я тебе,
что между языком пророков и  лжепророков  нет никакой разницы. Но все же, на
котором  из  них  говоришь ты?" Вошедший  же ответил:  "Ты  сам  сказал, что
царство твое мир, мое же царство не  от мира сего". "Однако ты пришел  взять
мир",  сказал претор, "я же  гость здесь,  вчера пришел, завтра  уйду в  мир
теней.  Но  тебе, не видящему  разницы между языком пророков и  лжепророков,
тебе ли знать,  какой из них настоящий?" И  отвечал  его гость,  что знает о
том,  и  явился  свидетельствовать  об  Истине. Чтобы  свидетельствовать  об
истине, отвечал претор, надо истиной быть, к тому же не стоит говорить о ней
столь  напыщенно, если по вашим же книгам подобна она дуновению  ветерка. Вы
же говорите об  истине,  как  если была бы она  Вавилонской  башней. И еще я
скажу тебе, Галилеянин, продолжил претор, что  сегодня истина уже не та, что
была прежде. А завтра будет другая..."
     -  Но впрочем, мне наскучило завывать, - сказал Энди, -  видишь, я умею
говорить так, как  говоришь  ты,  и при  этом  в курсе  твоих  претензий. Ты
догадываешься, я же  знаю: только смерть  сделает тебя царем. И против этого
ничего не имею: ни против первого,  ни против второго. Я же сказал, этот мир
мне безразличен.

     - Я умру, чтобы исполнить завет Отца моего.
     -  Знаешь,  я  умру во имя  того же. Но  смотри,  я  помогаю тебе, и не
желанием спасти тебя, как напишут твои ученики, а совсем обратным.
     - Ты знаешь будущее? Откуда?
     -  Я  знаю буквально все, но если ты - Слово,  то  я - Молчание. Хочешь
знать дальше? Мне - все равно, я не имею миссии тебе что-либо говорить.
     - Каково же твое имя?
     - Ты  прекрасно  знаешь,  для  ваших я - имперский  претор,  Энди Юджин
Питерсон,  хотя  вот - смотри - это  визитка, у вас таких не бывает. Тут  по
правилам написано - Энди Ю. Питерсон, Юпитерсон значит "Сын Божий". Знакомый
сюжет?  Пока молчишь, могу предложить другое имя: в морской пехоте у каждого
бойца своя  кличка, кто акула, кто  кот. Я отчего-то  был  "пилотом". Но эта
была ошибка, а всякая  ошибка рождает другую. На самом  деле моя кличка была
Сейлор,  но  после одной  истории  ее  пришлось  забыть,  сменив  на  что-то
отдаленно напоминающее. По звучанию и по смыслу.
     - Пилот?
     - Меня так сто  лет никто  не  называл,  но  почему-то в  книгах  твоих
учеников я  буду носить это имя, впрочем, они по неграмотности  еще вдобавок
чего-то напутают.
     - Что такое морская пехота? - спросил гость.
     - Вот видишь, - сказал Энди, - ты знаешь не все. А ты знаешь, что такое
зеркальная диффузия?
     - Я - Слово, Ты - Молчание?
     - Верная догадка. Мы с тобой один сюжет, но мой - происходящий в темном
саду, вдали от людей, твой происходит на площади, среди толпы  и яркого дня.
Только  вот  не  сойтись  нам  в том, кто  из  нас -  отражение. Впрочем,  и
отражение истины есть истина, поэтому я и не спорю с тобой, и не признаю. Но
я был тайной, ею же и останусь.
     - Если ты говоришь, что  ты  -  Сын  Божий,  в чем же твое призвание? -
усмехнулся вошедший.
     - Если ты говоришь, что знаешь все, зачем же тогда спрашиваешь? Или все
же  смутное подозрение,  что  делаешь  что-либо, не  понимая предназначения,
подводит тебя к выводу, кто из нас - отражение?
     - Ты - человек совсем другой земли, - сказал гость, не ответив Энди.
     - И другого неба, заметь. Мы, конечно же, говорим  не об одном Отце. Но
сюжет  зеркальной диффузии тем не менее  выражен классически.  Редко же  это
случается...  Что  же, пора писать миф. Я  даже  готов выйти,  и  сказать ту
пошлую  фразу,  что  потом  напишут  твои  ученики: они  мне  ее  по-всякому
припишут. А так я хотя-бы оттянусь в духе своего века. Рекламный слоган буду
читать.
     - О  чем  ты говоришь? - спросил гость,  впрочем, без  интереса. На его
плечи уже легла тень тяжелого креста, остальное мало его интересовало.
     - Вопрос  из вежливости,  из пустой  вежливости,  - резюмировал Энди, -
поэтому отвечать я не  буду. Но хочется хоть чем-то скрасить позор той роли,
что  отведена мне в твоем спектакле. И  я закрашу  ее черным, как говорят  в
моем веке и в моей стране. Я буду ироничен на твоей тризне, не иначе.
     - Прощай, - гость встал и направился к двери.
     - Финал, - словно эхо отозвался Энди и вышел вслед за ним.

     Толпа  внизу бесновалась, крича: "Отдай нам его, смерть ему, смерть!!!"
Питерсон  молчал.  Потом  же  сделал рукой  жест  молчания,  и  шумное  море
ненавистников стихло.
     - Я мою руки, - сказал Энди, - мылом "Сейфгард".
     И добавил:
     - Каждый  день. Но вам  не понять  моих слов. Поэтому считайте, что  он
ваш.





---------------------------------------------------------------
 © Copyright Сергей Дунаев
 Email: dunaev_@mail.ru
 Date: 7 Oct 1999
---------------------------------------------------------------


     Вначале они играли. Пытаясь кататься наперегонки в вагонах метро - одни
в  первом, другие в следующем; и так - кто быстрее приедет... А однообразный
результат не то чтобы разочаровывал, но все ж отчасти смущал.
     - А может, в третий надо сесть? -  спросил юноша с улетевшей  крышей, в
чьих глазах  давно и безвозвратно завелась  испуганная печаль. Молчание было
ему ответом.  Остальные  тихо догадывались,  что  результат,  скорее  всего,
повторится. Потом  другой  тревеллер  в  шапочке  с  несколько  идиотическим
пумпоном  взялся  было  смущать  окрестную девушку громкими,  но  все  равно
невнятными соображениями  о том, что неплохо  было  бы...  например, сменить
игру на более забавную, саму ее неотвратимо задвигая в угол.
     - Забавную,  -  сказала  юная Света, нервно одергивая  замшевую юбку. В
свои  пятнадцать она  выглядела  немного  порочнее,  чем  следовало  бы  для
природной ее красоты, но оттого еще не менее привлекательно. Отправившись на
романтические  прогулки  в  ночь в обществе лучшей  подруги и двух кавалеров
именуемых соответственно  Велеречивый  Глум  и Болотный Прыг, она,  конечно,
ожидала чего-то подобного... ожидала, но потом ее унесло прочь в туман.
     Глум был 17 years old, весь из себя порочный и турбулентный, будто иней
на оголенных проводах. Глаза  его  серебрились холодной  полночью. Друг его,
тех  же  непорочных  годов,  имел  внешность   куда  менее  выразительную  и
замечательную, имя его было скорее  его противоположностью  и оттого наверно
столь определенно  ему  шло; в руках держал он отдаленное  подобие перчаток,
скорее вызывавшее воспоминание о  чем-то бесприметном и  ненужном. Прыг  был
ничего себе, только отчасти притормаживал и вообще - напоминал собой больной
зуб.
     Когда он уже было пересек грань приличия и остановился за ней, мысленно
готовясь к грехопадению  куда-нибудь в ближайший угол, другая  девица, Женя,
что  была несколько постарше, сообразила, что несколько неприлично прямо вот
так в метро задирать юбку ее подружке, оголяя ее напрочь.
     - Тогда  надо выйти вон из метро! -  торжественно-осмысленно воскликнул
Прыг.
     - Глум, ты че, тормозишь? - окликнул  он  своего друга, - давай  двинем
отсюда. Не ровен час, мусора  при(!..), мне винтиться  без мазы.  Поехали  с
ними домой, а?
     - До-мой, - взор друга изобразил, будто проясняется, но бессильно потух
в оный же миг, - домой не хочу. Давай еще раз попробуем.
     И  они  снова сели  - первая пара в прямо подъехавший  вагон,  другая в
следующий, и принялись ждать: кто  кого  обгонит? Приехав снова вместе,  они
столпились на пустынной станции.
     -  Сегодня не катит... -  задумчиво сказала  активно  соблазняемая  тем
временем Света, с которой неутомимый Прыг, как ни в чем не бывало, стаскивал
остатки  смятой  юбки. Она откинулась  головой  к стене и  попыталась сесть.
Однако не вышло.
     - Вы тут с ума посъезжали? -  с  деланным приличием возмутилась Женя, -
оставь ее, ты, спектральный хреноед!
     (Это была цитата).
     Она потащила  бреданутого  развратника  в сторону,  Прыг  не  то  чтобы
сопротивлялся. Но сказал, что домой было бы не так плохо.
     Дом -  условность.  Ночь зажигает  огни,  над Москвой-рекой летят куски
разбитого вдребезги тумана, головная боль  вперемешку с запахом "Парламента"
и горечью "Баварии", невесть  откуда возникшей в руках  у Глума, совсем было
потерявшего ориентацию, - вот и все, что запомнил  Прыг о начале этой  ночи.
Он  еще, правда,  помнил, как  солнце  несколько раз принималось  восходить,
описывая  неимоверные  петли в  небе  и  улетало  себе  в обрат  на  восток,
притаившись за  крышами  спящих  домов. А  потом опять  вылетало оттуда,  но
ненадолго.
     Ближе  к  утру рядом  с  Большим  домом, что  напротив  "Ударника" (или
кораблика "Meister Peter" -  кому что ближе долететь) нарисовался на их пути
одинокий  сидящий  у  самой стены продавец шариков.  Летающих шариков, чтобы
было  совсем  понятно.  Правда,  их  надобно   еще  немного   надуть,  чтобы
полетели...
     Прыг,  напевающий  что-то  очередное и премерзейшее  из  неисчерпаемого
репертуара  группы  "Степашка  бойз",  не  мог  взять в  голову,  чего  этот
непонятный тип взялся  искать себе здесь в  три  часа ночи, а  то и  во  все
четыре.
     - Чувак!!! - сказал он выспренне,  и тут замолк. Джентльмен, дремавший,
казалось,  у  стены, поднял на  него глаза и оттого  Прыга  передернуло  как
излишним током.
     - Ты что? - отшатнулся он, пусть незнакомец не обмолвился ни словом. Во
всяком случае,  никто ничего не слышал. Незнакомец не дернулся, сидел себе в
черной шляпе у стены,  играя шариком в правой руке - подбрасывал вверх и  не
глядя ловил.
     - Ищете гнездо спектрального хреноеда?
     Сам он вроде  и не старше их  был, а казался совсем другим, отчего Глум
обратился к нему на непривычное "вы".
     - А вам что за дело?
     -  У тебя язык заплетается, наркоман,  -  сказал незнакомец, - и  мысли
блуждают как помехи в эфире. (Глаза его блеснули  раз  в  свете звезд, когда
запахло не то марихуаной, не то смолой серебряных дерев...)
     - То  есть  чего надо?  -  продолжил в наступательном не поймешь на что
духе Глум, не вняв услышанному обидному слову, пусть и верному при том.
     Вместо  ответа  незнакомец  резко  встал  и  оба  кавалера  внезапно  и
стремительно рухнули оземь, даже не успев понять, что их ударили.
     - Во стрем! Брюс Ли, что ли, я не понял?! - обиженно сказал носом Глум,
имитируя наудачу интонацию знакомых быков.
     -  Золотая молодежь, -  сказал  незнакомец,  -  motherfuckers...  Сопли
подбери, рейвер сраный...
     Света сочувственно наклонилась над Глумом, рухнувшим особенно  картинно
- он отлетел от места фатального столкновения метра на полтора. Впрочем, она
чувствовала,  что  так  и  рассыпаться  сможет  -  угол  падения  критически
напоминал  угол  отражения, как  только  ей это  удавалось... Прыг поднялся,
раскачиваясь на  речном  бризе  подобно  заблудившемуся буйку.  В его животе
кто-то застонал;  он перегнулся через перила  и от  души стошнился в бегущие
навстречу рассвету воды.  Незнакомец  удалялся, ни  разу не обернувшись. Шел
себе в сторону Октябрьской, уже было почти расстаяв в мерцающем августовском
нервно пахнущем тумане.
     - А че он дерется... - повторил уже третий  раз  Прыг. Ему  расходелось
интимной  близости,  расхотелось  драться,  расхотелось  ставить  над  собой
смертоносные эксперименты,  пахнущие сожженными листьями.  Хотелось  одного:
уразуметь  мотив  произошедшей  несправедливости.   Встретился  человек,  ну
спросили его ни о чем, а он сразу об землю кинул.
     - Давай его догоним! - предложил Глум.
     - И? - не то полюбопытствовал,  не то  издал  очередной  стон из глубин
организма  Прыг,  посматривая одним  глазом  на  звезды,  а другим оценивая,
ничего Света или двоится...
     Глум  достал  из   кармана  обрез-стрелялку.  Казалось,  в  этот  вечер
количество вещей, затаренных в его невзрачном прикиде, неисчерпаемо.
     - А дринч у тебя остался? - спросила Света.
     - На, - протянул ей Глум еще одну бутылку "Баварии".


     Куда не пойди, всюду странные звери

     Луч изогнутый  фар отразился в грязной луже...  Девушка в  белом платье
шла по  пустынной улице.  Одна.  Никого с  ней  не  было,  не  казалось,  не
предвиделось, а каблуки  ее стучали  звонко  по нетронутой  Богом земле,  по
серому ночному  асфальту  дребезгом бессмысленным. Как  ее  звали,  никто не
знал...  В окне  напротив  возник  на  миг  неврастенический  силуэт  слегка
тронутого  поэта,  завороженного  звучанием  ее  ночных  шагов.  Торопливых,
звонких. Раньше только часы на стене возбуждали его пепельные страсти, а тут
- на тебе, цельная герла образовалась.
     Девушка в белом платье шла по улице, не оборачиваясь. В час ночи. Ей не
было  страшно  одной,  только  холодно.  Перед ней  горели  бессонные ночные
фонари,  как в сказке, пахло звездной ночью. О, нет; только раз  тень с неба
упала на  эту землю,  но  с первым  ветром сорвалась она в сторону, вместе с
осенними листьями улетая улетая куда-то, теряя очертания.
     Она  пересекала один из перекрестков, откуда недалеко уже и  дом, когда
заметила в темноте молодого джентльмена лет совсем немногим больше двадцати,
что весь был  в темной одежде заблудившегося  фокусника и старомодной  такой
шляпе,  весь  похожий на  московское  полуночное видение.  Он шел  совсем  в
сторону, но тут внезапно обернулся и направился прямо к ней. И пусть барышня
пыталась  делать  вид, будто  просто переходит на другую сторону, не замечая
совсем  глюкообразного странствующего романтика, романтик нарушил иллюзию ее
благочестивых приличий, громко на всю улицу заявив:
     - В поздний час такая милая - одна. Зачем?..
     Она  молча прошла  мимо,  романтик не  помешал,  однако  же  направился
следом.
     - Не отвечать  мне - понятная тактика, очень наивная. Я ведь не пытаюсь
испортить  тебе  настроение,  просто   описываю  свои   невнятности,  эти...
впечатления. Быть может,  ты это  оттого, что я представиться забыл? Так вот
нет же - звать меня Гнухм. Я ненастоящий несколько.
     И добавил как бы немного кстати:
     - Нынче представился - наутро преставился... Смешно.
     - Гнухм, иди домой.
     - Заговорила, милая!? -  закричал  он  с пугающей в  столь позднюю пору
искренностью, а потом тише добавил, - а  куда же по-твоему  направляется мое
тело  бренное,  что  утомилось  таскаться  со  мной  по  ночи?  А  по-добное
поведение, -  он убыстрял шаги, - зря.  Я  ведь устал  и не  угнаться мне за
тобой, Рита.
     Она обернулась, замедлив шаг и в первый раз посмотрела на него.
     - Ты откуда? Я тебя что-то не помню.
     - Да ладно, че меня помнить-то? Я не кукушка антиохская и не бредозавр.
     - А ты с ними знаком?
     Было видно в темноте, что собеседник восхитился.
     -  Ну  да,  немного, как  вчера  припоминается позавчера.  Оба  хорошие
совсем.
     Она продолжала идти, теперь медленней.
     - И что ты замолчал? - спросила она почти даже весело.
     - Провожу вот тебя и исчезну. Впрочем, готов спорить, ты сама попросишь
меня не уходить.
     - Вот уж нет!
     - Вот уж да, Рита! Подожди только, это будет чуть потом.
     Он  шел демонстративно поодаль,  словно  сожалел, что не позвали  прямо
сейчас.
     - Ты очень сильно ошибаешься, парень.
     - Ошибаться не научен, - только и ответил он,  - спорим на триста тысяч
баксов?
     Рита рассмеялась, вполне искренне:
     - Потом ты скажешь, что у тебя их с собой нету, и назначишь мне стрелку
назавтра, да? Такой способ знакомиться?
     -  Перверзивная  логика  у  тебя,  -  мрачно  произнес   собеседник,  -
предположим, да. И  затащить  домой,  правильно. И  поиметь,  ага. Но я же и
сейчас  могу. Можешь предположить, будто бы  я возмечтал, чтоб ты  меня там,
ну... полюбила  что  ли -  так,  кажется,  называется,  когда всякий разврат
ненужный  по согласию. Нет, меня  это не трепещет. Может, думаешь, мне  дома
удобнее, а тут слишком мокро? В принципе, да. Но дело все равно и не в этом.
     Он быстро говорил, не приближался совсем.
     -  Принесла же  тебя  нелегкая,  Рита, на улицу  Злобного тушканчика  в
полночь...
     - Эта улица не так называется.
     - Именно так она и называется. Если не веришь, можем пойти поискать его
самого - увидишь, не замедлит появиться.
     - Делать мне нечего, - искренне сказала она, - слушай,  ты, вали отсюда
перпендикуляром.
     - Метафорично выражаешься, телка. Емко и едко. Но  без мазы. Я не уйду.
Мы же договорились: провожу до подъезда, потом ты попросишь меня не уходить,
а потом...
     - И чего потом?
     - Потом - с тебя триста тысяч зеленых. Не больше не меньше.
     Ей стало легко весело - так, словно ночь кончается.
     - Я в гостях задержалась, - сказала  она немного  как примирительно и в
многозначительную паузу взглянула на него украдкой, и носком ботинка поддела
банку из-под "Фанты",  уже кем-то  сплющенную; а он все шел  чуть вдалеке  и
наблюдался где-то на темной и немного туманной противоположной стороне (хотя
с чего бы это ей сталось с ночным глюком откровенничать?..)
     - А ты, - с неожиданно обиженной интонацией чуть ли  не заплакал Гнухм,
-  пользуешься  моей  добротой  незаслуженно.  К тому же, хамишь  в придачу.
Думаешь, я собираюсь  на тебя напасть - ограбить, изнасиловать,  убить,  да?
Если б я хотел...
     Рита резко обернулась.
     - Можно подумать, ты испугалась по-настоящему. Нет? Тогда давай пугайся
сейчас...
     И  он  картинным  жестом  поднял  руку.  Там  что-то  сверкнуло  лунным
отсветом. Пистолет.
     Он направил на нее черное дуло с глушителем.
     - Заряжен, - сказал он тихо и печально.
     И медленно  снял с предохранителя; тогда раздался  характерный  щелчок,
даже девушке наивной дающий понять -  агрегат на взводе.  С секунду он так и
стоял,  расслабленной  рукой  направляя это  черное  ей  прямо в лицо, а она
онемела, хотя  не испугалась.  Только  почувствовала,  что  нынче летает  на
американских горках и судьбе взбрело в голову дарить ей нежданные сюрпризы.
     - На, возьми, - он будто франт запросто крутанул пистолет вокруг пальца
и  резким  движением  выбросив его  вперед,  подхватил  на  лету за ствол  и
протянул изумленной девице.
     - У тебя крышу снесло? - едва выдохнула она.
     Слова эти были неискренние, ей просто хотелось показать, что не страшно
и ничего больше просто не пришло в голову.
     - Вполне правдоподобно, леди. Но все ж... возьми  его. Это чтобы ты  не
боялась.
     - Нет...
     Она  постаралась уверенно взять протянутый пистолет, но не знала, что с
ним делать и потому продолжала так отстраненно за него держаться.
     - Можешь для разнообразия стрельнуть по мне. Если жалко - тогда по тому
вон  окну. А всего лучше - положи в карман, чтобы не казаться дурой, а  руку
держи на курке.
     - Это зачем?
     - Чтобы выстрелить успеть, когда я на тебя буду нападать.
     - Такой способ знакомиться? Оригинально...
     -  Ты повторяешься.  И это тоже - не  способ. Поверь, ты мне совершенно
безразлична, во всяком случае в данный момент. Что жаль, наверное - для тебя
же и жаль. Не то я непременно попытался бы тебя схватить, но - нет...
     - Фуу, - протянула она презрительно.
     - Здесь небезопасно, - продолжил Гнухм как ни в чем не бывало, - вполне
возможно, нынче же ночью мы еще кого-нибудь убьем.
     Рита  вздрогнула. Какой голос  замогильный, а  он в  себе  вообще-то?..
пальцы нервно сжали рукоятку пистолета - и только; волнение ее улеглось.
     - А все-таки, кто ты такой?
     - Гнухм. Гуляющий ночью Гнухм.
     - Ну не ври только. А что ты делаешь?
     - Я наблюдаю странности, разные такие странности...
     - Что же во мне странного?
     - Вот  именно что ничего. С  тобой я просто гуляю. Хотя,  странность...
странность, возможно, в том, как твои каблуки стучат громко...
     Она постаралась идти тише. Не помогло.
     Гнухм засмеялся:
     - Ты не переживай, это поправимо, - но как, не уточнил.
     - Скажи, Гнухм...
     - Чего?
     - А сам ты не боишься? Ты ведь пистолет мне отдал.
     - Да нет... ты меня, наверно, защитишь.
     Он  внезапно оказался совсем рядом и дотронулся до нее - нежно, нагло и
как хозяин.
     -  Ну  вот,  ты  ко  мне  все-таки пристаешь. Хочешь  триста  тысяч  не
потерять?
     - А то как же, - ответил Гнухм.
     - Почти проиграл. Вот мой дом, - она рассмеялась всему произошедшему, -
на, держи свой пистолет.
     Он протянул руку все в  той же  перчатке и  взял оружие за ствол, потом
бережно завернул его в тряпку и убрал.
     - Слушай, ты как насчет завтра увидеться?
     - Зачем тебе?
     - Захотелось.
     - Нет уж. У меня дела.
     - Жаль, - он было развернулся, чтобы уходить.
     - Триста тысяч оставь себе, дарю...
     - Разумный шаг. Воспользуюсь, чтобы потратить их на адвоката.
     -  Какого  адвоката? -  поинтересовалась она  лениво, приоткрывая ногой
дверь подъезда и слегка сожалея даже, что глюк проходит прочь...
     - Понимаешь, какое дело, барышня, -  Гнухм  обернулся  к ней,  - гуляла
как-то некая особа по улице Утомленного тушканчика...
     - Он ведь был Безумный только что!
     -  Да. Но теперь-то он - утомленный, не станешь  же  ты  спорить... Так
вот: и повстречала молодого человека необыкновенной красоты. А он от доброты
своей взял да сунул ей в руку оружие страшное, смертоубийственное, стрелялку
богомерзкую. Да забыл, что  на стволе -  страшное  мокрое дело.  А беспечная
девочка понаставляла  там  своих  отпечатков  видимо-невидимо.  Он  же  нет,
поскольку  предусмотрительный,  -  он  поднял  руки  в  перчатках, -  теперь
соображаешь, зачем тебе адвокат?
     Рита побледнела так, что было наверное видно даже ночью:
     - Ты пошутил, да? Постой, постой!
     Он держал ствол наготове, но по-прежнему через тряпку, она заметила.
     - Зачем переживать, красотка? Я же  не собираюсь на тебя заявлять и  не
говорил,  что  пистолет  найдут.  Не  найдут,  наверно.  Да  он  и  мне  еще
пригодиться.
     - Ты шантажист? - спросила она.
     - Опять же мимо...
     - А для чего тебе мои отпечатки там?
     - На память, что ли. Мало ли для чего.
     -  Сотри их, сотри их сейчас же! -  она произнесла это  совсем не своим
голосом, мир вокруг побежал на нее вонючим миазмом, дурным сном...
     - Вряд ли...
     -  Постой... Теперь уже я бегу  за тобой, подожди. Объясни, что все это
значит!
     - Просто иду домой.
     -  Что мне сделать, чтобы  ты их  уничтожил? - голос Риты  предательски
дрогнул, и было ясно: девочка стремается.
     - Ты чего - боишься?
     Она молча кивнула  головой один раз,  потом подошла  ближе,  обняв  его
внезапно... Даже для себя внезапно.
     - Ну для начала я выиграл триста тысяч...
     И еще раз кивнула, - что же еще?
     - Как предполагаешь расплачиваться: наличными, безналичными?..
     - У меня не может  быть таких денег, откуда? - тихо стояла она, опустив
голову.  Все было ясно  и  предсказуемо. Этот тип желал ее, вероятно, ничего
больше.
     -  Раз  выиграл, собирай карты, -  ей было тяжело говорить это,  но она
сказала - так спокойно, что сама удивилась бы, если б захотела...
     - И гаси свечи? - продолжил Гнухм, - намекаешь на тривиальную связь? Ну
долларов сто я тебе дам, ладно. А остальные?
     - Зачем тебе это? - спросила Рита, соблазнительно наклонив голову. И ей
показалась,  что  власть ее над собеседником намного сильнее, чем пять минут
назад, когда он еще тащился за ней  жалким пристающим осликом. Опять же, как
ни странно.
     Собеседник насмешливо смотрел на нее, потом поцеловал:
     - Иди домой, красавица.  Не след тебе гулять так поздно. Скоро рассвет,
наше вампирское дело - домой и на бочок...
     Она не двинулась с места, пристально глядя в его непонятные глаза.
     - Иди, -  сказал Гнухм, - не то обижусь. Через два дня в семнадцать два
ноля буду ждать тебя у Крымского моста. Только ты одна приходи, без дураков.
Без  дураков,  поняла?!  - крикнул  он  и  побежал, скрывшись  за  ближайшим
поворотом.
     Бантик остался лежать одинокий покинутый на мостовой. Она опустилась на
грубый асфальт, плача. И чтобы рассмотреть, что это.
     Обычная ленточка такая же темная, как и он. Упала?
     Упала на землю.


     Судьба заблудилась в мегаполисе, ушла куда-то...

     - Глум, постой, он не туда совсем ушел!
     - Туда, - откликнулся Глум без особой охоты.
     -  Кирдык  ему! -  торжественно  произнес  Прыг, без  особой,  впрочем,
уверенности.
     Света и  Женя бежали за  ними следом, боясь  остановится и затеряться в
дурном сне переулков  средь ночи. За одним  из пустынных  перекрестков  Прыг
одернул друга за руку  и показал ему вправо. И точно, в той стороне медленно
таял одинокий силуэт.
     Глум  ринулся  за  ним  следом,  сильно  вырвавшись вперед. Когда  трое
подбежали к нему, он стоял склонившись над телом незнакомца. Глаза его полны
были тумана и ужаса.
     - Я не стрелял... - лепетал он.
     -  Он  мертв? - в ужасе воскликнули их подружки, не боясь, что услышат.
Никто не услышит.
     - Я не стрелял, - отчетливо повторил Глум.
     - Да, выстрела не было... - откликнулся Прыг.
     - Зато  труп  есть,  - добавила  Женя. Оспаривать утверждение никто  не
взялся.
     - Что же с ним произошло? - удивился Прыг.
     - Скажи лучше, что нам с ним делать?
     - Да, ты прав. Может, бежать отсюда?
     - Нет, его лучше спрятать.
     -  Девчонки, помогите,  -  обратился  Прыг  к спутницам, - так  мы  его
куда-нибудь спрячем.
     Глаза  покойного равнодушно смотрели на них,  а его  пронзенное  пулями
тело стало легким, как те воздушные шарики, которые он носил с собой. Сейчас
их, правда, не было видно.
     - Шарики его запропастились куда-то, - пытаясь вызвать в себе ненависть
и торжество,  брякнул  Глум.  Но  получилось  жалко:  он уже  давно перестал
ненавидеть своего обидчика, тот вызывал в нем лишь  ужас и  ужас. Девушки  с
Прыгом  молчали, перетаскивая  тело к Москве-реке.  Они не  боялись,  что их
увидят -  непонятно,  почему.  Хотелось скорее сбросить его в воду и забыть.
Ехать домой.
     - А кто его все-таки? - спросила умная Женя.
     - Какая разница...
     Минут за  двадцать  они вышли почти на то  самое место, где повстречали
его  впервые.  Мальчики  взяли  незнакомца  один за  руки, другой за ноги  и
отпустили плыть. Внизу, на воде, раздался глухой всплеск.
     - Ко дну пошел, - удовлетворенно сказал Прыг.
     И тут стало страшно. Да, пока у них была цель - скорее, скорее, донести
его и бросить... - чувствовать было некогда. Но теперь страх налетел на них,
как призрак в пустыне.
     -  Никто не  узнает, - тихо сказал Глум, - я  не знаю, что случилось. У
меня голова болит. Я хочу домой.
     -  Никто...  -  Света  обняла его  нежно  и  поцеловала,  -  не  бойся,
маленький.
     Прыг похабно  хмыкнул. Девушка  явно  изменила  планы  и  вознамерилась
провести остаток ночи с этим плачущим убийцей или кем там еще...
     Они шли куда глаза глядят, лишь потом заметив, что их ведут на то самое
место.  В  это  же  время рассвет озарил чистое небо, и краски вокруг  стали
проясняться, как  на  проявляющейся фотографии,  и тогда  они поняли, что их
пугало во тьме.
     Вокруг  были  разбросаны  надутые  до  непривычных  небывалых  размеров
воздушные шарики. Разноцветные  и странные, что-то  не то. Сосчитать их было
трудно, но сотни три наличествовали явно.


     В пустоте - только ветер свистящий
     Колобок, бумерангом летящий
     Никому ничего не сулящий
     Тот летящий невинно кричит...

     Назавтра Риту везли  на дачу,  где надо было два  дня  сидеть  и  ждать
понедельника,  Крымского моста. А там  опять  этот Никита Белозерцев,  опять
будет надоедать своими просьбами погулять и посочувствовать его одиночеству,
неумело спрятанному за  выражением того, что  могло бы быть и  лицом. Никита
напоминал  ей шелудивого  пса  с вечными его тоскливыми глазами,  с  запахом
довольно соответственным; и тогда на душе бывало смутно и печально.
     - Марго!.. - с безнадежной торжественностью  вякнул он, завидев вдалеке
московскую  знакомую,  но  та  не думала останавливаться и  быстрыми  шагами
прошла на веранду. Холодно-то как.
     Она  встала перед зеркалом, пользуясь минутным своим одиночеством.  Да,
было  чему смутить  ночного странника.  Рита  незаметно  прижалась  губами к
своему отражению,  смущаясь близостью его  и доступностью, кажется, еще шаг,
и...
     - Чего ты хочешь, а?  - спросила она сама себя и выгнула спину,  отвела
волосы  назад, сжав сильно виски, отчего на  мгновение показалась самой себе
похожей  на восточную  пери. Не  слыша вокруг, отошла  она назад; не  думая,
подтолкнула  к  зеркалу  маленький пуфик и присела, сняв туфли  и  задумчиво
опустив лицо на нервное  сплетение рук. Хотелось ей так и  смотреть не мигая
на эту дурманящую  красоту в зеркале, к  которой не прикоснешься ближе звука
разбитого стекла...
     Рита  опустилась  на  подвернувшуюся  нелепость,  подняв  высоко  юбку.
Отражение заставило  ее вздрогнуть, а  потом уважительно  кивнуть  - да. Она
задумчиво  поцеловала  пальцы и совершенно серьезно взялась коснуться губ за
стеклом. Но прикоснулась только руки с отражением, тогда же провела ею вниз,
назад и  усмехнулась возникшей напротив двусмысленности, почти непристойной.
Тогда  продолжила  она движение со  всей  заданной  закономерностью и  нагло
посмотрела  себе  в глаза.  Та, напротив,  нравилась  ей и  в  то  же  время
раздражала   своей  бесстрастностью,  своим  лунатическим  послушанием.   Ей
хотелось  повалить  ее  и  смять, вызвать  румянец на ее болезненных  щеках,
заставить  нелепо  и  бессмысленно  засопротивляться. Она  только  коснулась
губами губ и  опустилась перед зеркалом  на пол; случайность рисунка упавшей
юбки  показалось ей красивым  предзнаменованием, так тихо и неожиданно легла
она рядом.  Рита  бросила ее в  зеркало,  чтобы на миг прикрыть отражение, а
потом  увидала  ту  беззащитную прелесть, которой хотела  владеть  (да...) и
которой грезила поклоняться, все забыв. Словно забыв, она сделала больно, но
вскрикнув  едва,  закусила губу  и так продолжила  себя мучать,  с интересом
всматриваясь  в   глаза  напротив,  наполненные  слегка  поволокой,  как  от
наркотика.  Astound  me,  нежно сказала  она  отражению и дернулась,  словно
волною прибоя подхваченная; та волна застала ее врасплох. Она вспомнила себя
год  назад,  как вот так же лежала  она  в  дюнах, отдавшись прибою и ветру,
смущавшим ее тем, что были они живые, ведь были они так аритмичны... Шаги на
веранде вернули ее к действительности; она вскочила, застигнутая врасплох, в
помятой  одежде,  с  алым румянцем  на  щеках,  вся  нервно  дыша.  Шаги  не
приближались, не уходили; она быстро оделась и повела рукой по волосам, даже
не надеясь привести в порядок их растрепанный вид, опустилась перед зеркалом
еще  раз, виновато целуя  прелестное  отражение в губы, словно  извиняясь, и
решительно выскочила на улицу.
     Стоял перед ней контрастирующий с пережитым небывалым волнением гнусный
Никита, и оттого так рассердилась она,  что громко  пожелала ему  уйти раз и
навсегда. Присмиренный  отрок  виновато  проскулил,  что  пришел  пригласить
барышню прогуляться до мельницы, откуда можно на луну полюбоваться. Родители
ушли куда-то,  Рита  еще раз вспомнила про  зеркало и  решила вернуться чуть
после.
     - Ладно, - сказала она просто, и глаза отрока уподобились габаритам.
     - Никита, ты на собаку похож очень!
     - А ты  - на принцессу, - сказал он так страстно истово, что она быстро
отвернулась, смущенная своей обидой.
     Так  молча и  шли они к дальней мельнице,  по разным сторонам проселка.
Никто  не попался  им навстречу в этот поздний час, и  Луна восходила  - все
выше.
     - Рита, тебе нравится здесь?
     - Да, - быстро отвечала она.
     - Спасибо, - с беспокойной любезностью откликнулся Ник.
     Он подал ей руку,  чтобы провести  по  шаткой  скрипучей лестнице прямо
наверх, к звездам. Вот амбар, подумала Рита, но ничего не сказала. А наверху
все было порушено вразнос,  словно  стадо слонов  здесь  давеча буйствовало.
Рита  рассмеялась  -  она поймала себя на мысли, что самозабвенно занимается
ерундой.
     Никита сел с  ней  рядом,  изобразив собой глубокую  задумчивость. Рита
старалась не смотреть в его  сторону - не дай  бог опять рассмеешься, зачем.
Отрок заговорил первым, изрекая что-то ненужное и лишнее, что и не упомнить.
Рита не ответила,  только  присела на  окно картинно.  И  сразу руки  отрока
коснулись ее коленей, с  дрожью и  печалью.  Он  решился  на античные ласки,
уверенный, что  его пренепременно ударят - может,  словом, но ударят; а Рита
только отвернулась.
     И тогда он стал смелее и безумнее, едва ли не разрывая ее  юбку, и  без
того сегодня уже пострадавшую. Рита легла на перила, равнодушно уклоняясь от
его поцелуев и тут Никита совершил страшное.
     Он застонал, или  зарычал...  - издал звук скорбный, безнадежно и разом
испортивший благолепие звездной ночи,  ее неслышные  запахи,  потворствующие
немому распутству. Но немому;  а стон этот испортил все за  одно  мгновение.
Рита представила свою красоту  рядом  с  его  страстным уродством и ей стало
противно.  Настолько, что  даже некая приятственность  от его  самозабвенных
ласк ничего уже не стоила. Она толкнула его ногой в подбородок:
     - Уйди.
     - Не могу, - прошептал Никита и схватил ее крепче и уже как добычу. Вот
это уже  хамство, подумала лениво  разнеженная Рита и так наподдала  отроку,
что голова его  только что  не взлетела  до  смутно прорисованного в темноте
потолка.  Продолжая страстно  стенать, он отбежал от нее  в угол  с глазами,
полными ужаса, еще не понимая, что произошло.
     И тут же свирепо ринулся на нее. Рита почувствовала, что дело принимает
пренеприятный  оборот и  встала на  подоконник.  Спрыгнуть  на  пол  уже  не
оставалось времени.
     - Никита! Я выброшусь, ты этого хочешь?
     Тот задумался. Он не  хотел, чтобы барышня улетела от него.  Оставалось
схватить ее и стащить с окна, а там можно и справиться... Рита почувствовала
это и украдкой  обернулась назал -  да, высоко. Отсюда улетишь капитально  и
насовсем.  Но  уж точно не  дамся  этому  простолюдину,  решилась  она.  Как
удивилась, что думает такое  длинное слово - но ведь думала. Рука машинально
опустилась  в  невесть  зачем  прихваченную  сумочку  и  машинальным  жестом
вытащила железку, блеснувшую недобрым отсветом в лунных лучах.
     Это был давешний пистолет Гнухма. Неведомо как попавший сюда.


     See you later if I'll see you anytime
     Maybe never...
     Никита запрыгал перед  ней потешно, как неумелый клоун. Она прострелила
ему руку. Она не хотела его убивать. Но он отстал, всецело поглощенный своей
неприятностью, утвердив  Риту  в правильности сделанного.  Вот  если  бы он,
презрев  боль  и  страх  нового  выстрела,  бросился  бы  к  ней  с  прежней
страстностью, она  б еще подумала. А так  -  о любви своей чувак позабыл, от
другого теперь страдает.
     - Козел! - громко сказала Рита, прыгая на пол (Никита дернулся от нее в
дальний угол), - не бойся, я больше стрелять не буду. Покажи руку.
     Рука была только поцарапана. Отрок тем не менее стенал  от ужаса, делая
круглые глаза.
     - Ты мне  противен, Белозерцев,  -  презрительно  сказала  Рита,  и  он
закивал головой непонятно чему.
     - Ну скажи чего-нибудь...
     - Ы-ы-ы...
     - Ясно, - Рита  разорвала на себе юбку  невероятно развратным разрезом,
на что отрок уставился и заплакал снова.
     -  Руку. Руку давай. Да  не сюда, - она  сердито посмотрела  на него, -
недостоин.
     Он жалостно протянул руку,  обреченно, словно  за второй  пулей  пошел.
Рита перевязала его щедрым обрывком юбки своей разорванной.
     И отвела домой.

     В  центре  Москвы  стояла  большая  невидимая башня.  Она  была  высока
настолько, что дома вокруг  казались нелепыми игрушками. Она  была красива и
непонятна. Ее могли бы  занести  в  книгу рекордов  Гиннеса, но почему-то не
занесли. Люди не замечали ее, хотя она была рядом.
     Наверное, они просто очень спешили...
     А на  башне были  непонятные, гуляющие по балконам. Они молчали. Иногда
они  смотрели  вниз,  наблюдая смешные  дела  людей. Они  видели  их нелепые
пробуждения, сами похожие на беспробудные сны. Их пустые  глаза, их ненужную
спешку.
     Они видели, как приходят в  себя в московской подворотне наркоманы, всю
ночь хоронившие  торговца воздушными шариками - странного молодого человека,
брата темных и странных, но не ведавшие, что все это просто глюк. Наутро они
шли домой и  смеялись,  а  он  -  настоящий  - ждал их на том  самом месте у
"Ударника", но только было шумно и светло.
     Они видели, как прелестная юная леди бежит по Крымскому мосту навстречу
человеку, подарившему  ей силу,  а тот  приветливо машет  ей  рукой  а потом
падает в воду.
     Может,  они видели совсем  другое. Но  они молчали, а жизнь текла  мимо
грязной водой технического стока.


     СЕРГЕЙ ДУНАЕВ, февраль 1998




     Моя  маршрутка неслась по  настолько колдоебаной дороге, что количество
строчек в  книге раза в  два  уже как  превышало  необходимое.  Однако я  не
отказывал себе в  своем сомнительном  удовольствии, напряженно вглядываясь в
скачущие страницы. Их затруднительно было отнести с сколь-нибудь узнаваемому
жанру;  повествовалось о путешествии в  превратности воды, которая  в финале
оказывалась  вовсе  уже и не  морем, а небом.  Видно,  момент трансформации,
неизбежный  для трипа,  предполагал,  что  путешествие, начавшееся  в  море,
вполне может  завести тревеллера в  дождевую  муть, так  что над собой будет
видеть он только каменных  лошадей Большого театра, прежде чем опасть дождем
с нервным запахом озона на мрачную Москву.
     Остановка,  наконец,  показалась  впереди.  Я  ленивым  жестом   закрыл
дочитанную новеллу  и ступил на асфальт. Как все это одиноко, подумалась мне
ни  с того  ни с  сего неожиданная для моего безупречного доселе  синтаксиса
мысль,  после  же  вовсе  я  перестал  думать и  пошел себе  вдоль  улицы  в
направлении, прямо противоположному только что проделанному пути.
     День  сегодняшний был неудачным - и при  том  обычным. Вечное ожидание,
что вот-вот и что-то тебе  и  произойдет,  опять  привычно  обмануло. Но  не
отступило.  Бессмысленность  маршрута,  только отдаляющая  от дома, где меня
напряженно ждали, подтверждала это вопреки всякому здравому смыслу. Хотелось
творить чушь всякую. Лечь посреди улицы и так лежать. Мне и с крыши хотелось
спрыгнуть,  но  разбиваться  было  несколько  лень  и оттого  не  пошел  я в
гостеприимно  распахнутый  и благоухающий смрадом  подъезд,  в котором (я-то
знал) - незаблокированный выход наверх.
     Потом еще с полчаса я делал вид, что гуляю, заворачивая в едва знакомые
переулки, мысленно  описывая сходную с моими нелепыми ощущениями траекторию,
что вывела бы назад. В  гости совсем не хотелось, домой тож. Оставалось идти
в том же несуразном духе, авось что-нибудь да...
     Ее появления я поначалу и вовсе не заметил. Потом  же обратил внимание,
что несколько минут как движусь вослед незнакомой юной леди, и, сам  того не
желая,  заворачиваюсь  в  совершенно  противное   желанному  направление.  Я
медленно остановился, раздумывая для самого  себя неожиданно нерешительно. И
вот  впереди  уже  было  почти  пусто...  я  убыстрил  шаги,  чтобы  догнать
мелькнувшую  в  отдалении   только  было  пересеченного  переулка  блонди  и
предусмотрительно исчезнуть средь ближайших домов. (Быть может, ей доведется
меня  сегодня развлечь?  отчего  бы и нет...)  Ближе к предполагаемому месту
столкновения  (а я, казалось,  точно рассчитал  свое  старательно  нечаянное
появление из двора, выносящего на улицу,  по  которой она должна  была выйти
навстречу) я замедлил  шаг  и  начал  старательно изображать,  будто  что-то
потерял.  Так  и  вышел  я  на  другую, незнакомого  названия,  улицу,  едва
посмотрев туда,  откуда  ей надлежало  возникнуть,  и  сразу  бросил  валять
дурака.
     Ее не было; ни позади, ни впереди. Наверное, ушла, подумал я, не  особо
при  том  жалея. Зато  сообразил, что лимит  на  любимые  мои  бессмысленные
гуляния на сегодня очевидно исчерпан и  пора бы идти к гостеприимным дверям,
что так давно ждали.
     Развлекаться таким образом  было немного интереснее, чем просто гулять.
Нет, не спорю, иногда  просто ходить интереснее - но это когда погода к тому
располагает и на душе вьется дым,  словно осенний.  Запах умирающих костров,
ненаписанных стихов, располагает  к меланхоличным гуляниям. Но сегодня я был
неспокоен и хотелось приключений. Такие иногда радовали.

     Юное  создание  показалось  внезапно,  даже  по  вредности  какой  не с
противоположной стороны, а просто: непонятно откуда.
     -  Вот  небывалое дело, - раздалось  в  близлежащем,  будто  с  широким
нерасчитанным  жестом  торжествующий махальщик флагом с  шумом вывалился  за
борт чего-то там.
     Я как и прежде до того замедлил шаг и изобразил, будто что-то потерял и
теперь  очень жду отыскать обратно. Леди приближалась,  двигаясь рассеянными
быстрыми шагами, глядя  впереди себя метра на полтора. Очень красивая, давно
таких не видел. С тех пор,  наверное, как восьмидесятые кончились. Наступает
сценарный момент,  когда надо  возникнуть не эффектно (что  за пошлость!), а
как  нечто  само  собою  разумеющееся,  как  часть ее  жизни,  такой из снов
сотканной, если верить ее глазам, такой томной, аля в небе ясном  догарающая
ароматическая  свеча, невесть  как туда попавшая - частью  этой жизни... ну,
может,  несколько   подзабытой.   Это   просто   театр,   исключительно  для
собственного  развлечения.  Не  то  тоска  будет  единственной  спутницей  -
идеальной, однообразной, великолепной и тошнотворной.
     -  Извините, юная  леди, вы  не  покажете  кратчайший путь  к  крейсеру
"Аврора", очень прошу...
     - Я не знаю, это кажется в Петербурге такая есть...
     Хотя бы остановилась.  Одно  это  было первым  успехом, зато, как  было
видно, она не поняла  высокопарного  юмора, или  не захотела понимать. Тогда
вот так еще можно...
     - А это что: Москва? - спросил я с красочно деланым удивлением.
     - Да.
     - Вот попал... - прошептал я, на мгновение став меньше.
     - А вы думали?
     - Можно  на "ты"? Я  слишком ошарашен вышеприведенным  обстоятельством.
Правда Москва?
     Она не ответила.
     - Делать-то чего, куда же это я...
     Тогда она впервые улыбнулась:
     - Можете на поезде доехать.
     Так, на "ты"  она не перешла.  Ну  да  ладно, мне-то  что за дело? Надо
играть свою роль, надо по-правде сокрушаться.
     Я сел на придорожный бордюр.
     - Я думал, это и есть Питер.
     - А зачем?
     - Понимаешь, наверно с ориентировкой  на местности  что-то не то.  Меня
вчера высадили в близлежащем лесу и я тут  с утра все хожу, хожу, а город-то
в  упор не  узнаю  - ищу, где со связным  встретиться, а зряшные мои  поиски
утомили...
     - Вы шпион?
     - Ну да,  разведшкола, все такое прочее. Теперь, кстати, ты знаешь  мою
тайну и так просто не уйдешь.
     - Ну, тогда я уйду сложно.
     - Даже так? Совсем  не  хочешь узнать,  откуда я вывалился,  сдать куда
надо или гражданские добродетели тебя не прельщают?
     Она  не ответила, просто пошла дальше,  но едва  заметно медленнее, чем
шла  до того. В чем  усмотрел я, неизвестно, с основанием или же без такого,
знак остаться и пошел вслед.
     - А откуда? - спросила она безразлично.
     -  Ты этого  места  не знаешь, но это там, -  показав  пальцем в хмурое
небо, не менее мрачно откомментировал я ей ситуацию.
     - Вы инопланетянин?
     - Совсем верно. Умею многие чудеса творить, к тому же.
     - Это видно, - сказала она почти будто равнодушно и  встала, - сэр, все
это  не  так уж  и безобразно, как  бывает,  но  мне совершенно  не  хочется
смеяться.
     -  Да  и  мне  тоже, - ответил я  вполне искренне,  радуясь  за "сэра",
все-таки  она симитировала мою пустяковую манеру манерничать соответствующим
манером. - А вдруг я правду сказал... или почти правду?
     - Тогда докажи.
     - Чем? - обрадовался я состоявшемуся переходу на "ты".
     - Что-нибудь оттуда покажи.
     - Что именно? Вдруг скажешь, что я заранее готовился?
     - Например, документ на инопланетном.
     - Аусвайса, ясно дело, нет. Но некую бумагу явить взору готов.
     И тотчас достал  из сумки весь исчерченный  псевдописьменами неведомого
языка манускрипт. Еще сегодня, на лекции,  я развлекался, от  нечего  делать
выписывая вязь несуществующих языков ("как кстати-то дурью маялся"). Девушка
внимательно рассматривала белиберду, потом  посмотрела своими ясными глазами
и с каким-то упреком:
     - Поклянись.
     - Клянусь, - сказал я, как конченый пример клинической стадии паранойи.
     И пожалел,  ведь  она  смотрела на меня так "проникновенно" (никогда не
любил  я  пошлого  этого  слова),  что  захотелось не  то  заплакать,  не то
извиниться и уйти быстро.
     - Тогда мне очень повезло, - она вернула лист.
     - Ты поверила?
     - Ну ты же показал, что я просила.
     - Нет, я все ж не ожидал никак...
     - Расскажи, там тоже так холодно?.. - она продолжала идти.
     - И да и нет.  Конечно, никакого рая  там  нет.  Но тем не  менее милее
как-то, красок  что-ли  больше в цветовом диапазоне, не знаю, как объяснить.
Хочешь со мной?
     - Ты возьмешь?
     - Не сразу, но да.
     - Тогда скучно, - ответила она и  до меня дошло, что она,  в отличие от
меня, праздношатающегося, очень несчастлива. И еще почему-то поверила.
     - Я возьму  тебя, - сказал  я, - но сразу не могу, правда. Мне еще надо
здесь клад отыскать.
     - Хочешь, я тебе помогу?
     Обыкновенный стеб завел меня слишком далеко, но она была чуть дальше, я
чувствовал, и оттого дороги назад не наблюдалось.
     - Да.
     - Я помогу. Ты только скажи, где.
     -  Я  скажу,  но почему  ты такая печальная? Что с тобой? -  спросил я,
стараясь сменить ироничный тон на доверительный.
     - Не важно, - ответила девушка. - Меня зовут Жанна.
     Она протянула руку, я хотел было ее поцеловать, но она не дала:
     - Вот еще глупости... Скажи лучше, как тебя-то зовут.
     - Бельфабон.
     - Странное имя, ни на что не похожее.
     - А чего же ты ожидала, раз оно оттуда?
     Она молчала, рассматривая меня недоверчивым взглядом.
     -  Хорошо, я скажу тебе, - по легенде звать меня Андрей. Теперь выбирай
сама, какой вариант тебе ближе...
     - Мне ближе тот, который инопланетный. Где затарено твое сокровище?
     -  Если б я  знал, - вздохнулось мне  совершенно искренне, - понятия не
имею.  Одни догадки.  Понимаешь  (пусть  это  и  бред),  мы  с  друзьями  по
путешествию порастерялись. Так, что больше не встретимся. Не могу объяснить,
но это так. Приходится решать проблемы собственными силами.
     - Я сказала: можешь рассчитывать на меня. А когда улетать?
     - Месяца два у нас есть, леди.  Потом  я начну здесь задыхаться и все в
таком роде. Воздух-то у вас - одно название, дрянь порядочная.
     - Да, - отвечала она, кивая. - А на чем улетать?
     - Это  моя проблема. Какой-нибудь кораблик-то построим. Слушай, неужели
ты и вправду мне поверила?
     - Ну конечно же нет. Но верить тебе хочется.
     - Пока, Жанна. Выбирай сама.  Жду тебя здесь завтра в полдень. Я  бегу.
На самом деле я очень бегу.
     - До завтра, Андрей,  - сказала она так неповторимо, что я, наваждением
обуянный, обнял ее и поцеловал.
     Я даже не ждал, что будет дальше. Развернулся и быстро ушел.

     Два квартала спустя  меня  ждали  непутевые  мои  знакомые,  с  полчаса
глядящие  с  балкона  и  откликнувшиеся на  появления объекта ожидания таким
звуковым и эмоциональным всплеском, что  я напрягся: как бы она не  услышала
из своей недалекой дали это позорище.
     - Андрюха!!!!  - орало с балкона многоголовое  существо, сливавшееся  в
единое  малоприятное,  но   недостаточно  все   ж  при  этом  мерзопакостное
человеческое  общество. Общество махало многочислием  рук  и  приветствовало
меня вполне  искренне, пусть и  без  моей  на  то  взаимности; они, впрочем,
знали.
     Так сложилось:  ты нужен  лишь  тем,  кто  тебе  не нужен. Я знал,  это
неправильно,  но  без них  начинал ощущать  себя  смотрителем  бесконечности
зеркал, которыми украсил свою квартиру (ее  подобие, вернее будет сказать  -
другой  мебели  там  и не  предвиделось),  в  тщете  жить  не в  миру,  а  в
великолепной  иллюзии. Временами и это становилось скучно, оттого  избрал  я
переменный ток поведения.
     По четным, к примеру, освоение прозрачности, гуляние в зеркала, поцелуи
Луны и шепот  звезд. Добрый Wellcolor, мой фокстерьер, вечно  он  со  своими
глубокомысленными  проблемами,  глазами бездонными  пьяной  тьмой.  Вечерние
прогулки, чтение путеводителей  по  иным  мирам и  инструкций  по  обработке
древесины, в  коих искал я перевернутые множества тайного смысла.  На ночь -
Рэмбо на французском, порция волшебного успокоительного,  перевернутый дом в
окне, это уж сон смежает мне веки - объятия их,  я падал к ним, я целовал их
иногда. Необъяснимые  гостьи приходили ко мне ночью, и  все равно  мне было,
сон и это или уже нет. Но я не рвался в тот мир, пусть и открывался он мне с
той  широтой,  что  и  эзотерику, обдолбавшемуся  головой  о  ту  дверь,  не
предвиделась.
     По нечетным же - виски с содовой, дешевые подружки, друзья, при встрече
с которыми трудно отделаться от желания одеть на  них ценник с  какой-нибудь
малозначащей  цифрой,  дурацкие  беседы, работа  (интеллигентская  поденщина
очередная). Дискотеки обдолбавшихся придурков, на ночь - "белый шум".
     И такова  жизнь. Леди  -  иногда,  но тоже  незачем. Ничего  путного не
приходило мне в голову и я шел общаться к  знакомым, которых не  было у меня
сил даже презирать. Тосковать себе.
     - Андрей, ты вечно опаздываешь!
     - Таков уж я, Аленушка. Прости, если можешь, а лучше - не прощай вовсе.
Налей мне лучше черри бренди - такую гадость, что я авось сдохну...
     - Ты  чего-то  несешь околесицу,  - поправил заботливо  меня и мой плед
некто Борис. Я зажег ему сигарету в знак величайшей благодарности.
     - Где был?
     - Повстречался с феей из сна  - живет,  оказывается, такая здесь рядом.
Всегда искал  нечто в подобном роде  - девочка не улыбается, совсем никогда.
Наплел ей вранья и теперь стыдно.
     - А чего стыдно-то? Забудь.
     (Позволю себе воздержаться от перечисления имен всех своих собеседников
- я и сам бы их с превеликой радостью забыл).
     - Мне стыдно, поскольку во мне есть чувство благородства.
     Раздался  взрыв  хохота, а  я  уже  обнимал  дурочку Аленушку,  бормоча
скабрезности про то,  как  ночью прогуляю  ее по  своим зеркалам но  за одну
услугу.

     - Андрей, все чего захочешь! - не то всерьез,  не то еще больше всерьез
попробовала пошутить она.
     - Ну и дура...

     Сигарета-то  кончилась, я  подзабыл  про Аленушку и мысленно пожелал им
всем оставить меня в покое.  Что  странно: моментально  они  занялись своими
дурацкими  делами, только  два художника в углу с невзрачными лицами, словно
бы  предусмотрительно  скрытыми   немытыми  волосами,  гундосили  что-то   о
постмодернизме и Пелевине.
     - Нет, Феодор, я продолжаю стоять на своем... - нудил один из них.
     - На чем именно своем? - прервал я  его бестактно. В квартире  зашумели
от нечаянного моего остроумия. Нечасто ведь случается.
     - Слушай, Андрюш, а что ты ей такого сказал, что сидишь дуешься?
     - Сказал, будто из космоса прилетел.
     - Да  это не совсем  уж и не так... -  вставила Настенька, единственная
симпатичная особа в этом мусоросборнике.
     - Она поверила. Теперь мне надо ее с собой на родину забирать.
     - Решаемо,  - сказал обычно молчаливый субъект по прозванию Даббилбобер
Сумчатый. - Пойдем-ка выйдем в коридор.

     - А ты все зашкаливал где-то... - издалека начал Даббилбоббер.
     - Ближе к делу, дорогой. Не то усну прямо на ходу, устал.
     - Обожди. Ты в Исландию соберешься или только гонишь без жалости?
     - Обратись лучше Трофу.
     - Чего, Трофим решил идти так далеко?
     - Стопом...
     - Кому еще есть маза фонить на эту тему?
     - Не ведаю, Дабб. Я  сам передумал ехать,  не собирался никогда. Да,  я
трепло. Тебе получшало или еще каких самоуничижений ждешь?
     - Да  нет, я так вообще-то спросил, -  ответствовал мой  собеседник, но
уже без прежнего восторга и нетерпения в глазах.
     -  Кстати,  о  птахах  египетских.  Советую  тебе  погулять  с  ней  по
околоземному пространству  для  начала  вот с  этим,  -  он сунул мне в руку
коробочку. - Сочтемся после прилета.
     - Наркота?
     -  Фу!..  Намного  круче,  Андрей.  Это калифорнийский ингибитор, можно
мешать  с  ЛСД-25 и  еще одной  феней забавной,  вот  она. Дает  тринитарный
эффект, потом в тебе такое начинается, что сам пролетишь в ense. Знаешь, что
это?
     - Не намереваюсь.  Знаю я все эти штуки, путешествие в себя, гуляние по
собственным венам, путь прямо к сердцу, расщепление атомов.
     - Это настоящий  холодный термояд. Девочка твоя порадуется. Я же понял,
она тоскует одна на земле.
     - Ты может и прав, Даббилбобер. Спрячь это утром на пересечении вот тех
улиц, видишь, там ящик почтовый виднеется. Кинь туда.
     - Сопрут ведь.
     - Нет. Почту вынимают два раза в день, так что высчитай момент. Спасибо
тебе. Такие мальчики спасут Германию.
     - Нужна мне очень твоя Германия...
     Я  вернулся к остальным.  Впрочем,  количество  их поубавилось,  многие
парами разбрелись трахаться.
     - Фу, гадость... - пробормотал я.
     -  А? - откликнулся от окна скучающий со звездным  небом  Феодор.  - Не
берут?
     - Это тебя не берут, урод. Меня же так просто достали.
     - Ты секса что, вообще не хочешь?
     - Я этим занимаюсь только из сострадания, не больше.
     - Да ну?
     - С чего мне  тебе  врать? Иди  вон, скажи  Аленке, что жить без нее не
можешь. Ну влей ей на всякий пару стаканов.
     - Она уже с Трофом.
     - Иди третьим, велика важность.
     - Я не могу. Я человек моральный, верующ...
     -  Да иди  ты  в  жопу...  -  отмахнулся  я.  -  Тоже  мне  спермострел
непристрелянный...
     В этой  квартире процветал бурный фрилав, скучный, как  партсобрание  в
советском НИИ. Сам я в свое время шутки ради предложил им пользовать заместо
презервативов  надувные детские  шарики,  думая  хоть этим разнообразить  их
ударный физиологический труд. Господи, зачем я сюда пришел? А  ведь  мне  не
сказать чтобы  совсем  уж и плохо  здесь... так, где мой плед,  ага, кровать
мягкая, узкая, не дай черт какая блядь еще заберется. Ничего, столкнем.
     Я закрыл глаза  и представил себе леди сегодняшнюю, Жанну. Как давно не
волновали  меня настоящие  девушки (земные),  -  мне  захотелось  сейчас  же
позвонить ей,  потом  только  проняло  -  телефона-то  я и  не  знаю.  Тогда
испугался: вдруг она не придет завтра? И все? Второй такой не встретить.
     Жаль будет,  если не  придет. Останется выброситься  из  окна с тяжелым
чемоданом.
     Спи, мой милый. Она придет. Ты ей безумно понравился.
     - Знаешь, что самое страшное бывает на свете? - спросил из темного угла
передумавший было задремать Феодор.
     - Встретиться с абсолютом в темном переулке.
     - Да... - протянул он, - о  такой  вот возможности  я и  не подумал. Ты
победил.
     - Играть в игры со мной вздумал, пятно кислотное. Спи себе.
     За стеной ходили кровати, словно каравеллы.
     - Поцелуй от меня Гипноса, - сипло попросил Феодор, прекрасно сознавая,
что самому ему такая перспектива не светит ни при каком освещении.
     - Разбежался, - зевнул я и упал во сны.

     Наутро  можно  было  недосчитаться  половины былых  собеседников.  Я по
обыкновению проснулся поздно - они же разбрелись кто куда, кто-то может и на
работу. Равнодушно гостеприимный  Троф  вздумал  было  угощать  меня кофе  с
макаронами, за первое я благодарствовал, второе с презрением, переходящим  в
изумление, отклонил. Пора было идти к девочке на стрелку.
     Уже ближе к двенадцати я медленно шел  по улице, наблюдая окрестности и
весну.  Надо же, прелестная картинка вчера со мною случилась. Интересно, как
там у нее с to be continued?..
     Мимо  никого  не  было,  и,  воспользовавшись  редкой  возможностью,  я
обезобразил стену влагой граффити из баллончика:
     АЛЯБЬЕВА МАША - ГОВИНДА.
     Не знаю и тогда не знал, к чему бы это я.

     -  Здравствуй,  земная  девушка.  Что  это за  паук  у  тебя на  куртке
нарисован?
     - Андрей, привет! Ты все-таки пришел?
     - Все-таки?
     - Я была уверена, что у тебя не хватит наглости врать дальше.
     - Я просто настолько сильно тобой прельщен. Знаешь, Жанна, скажи я тебе
правду,  откуда  я  выпал такой загадочный и неповторимый,  ты тем более  не
поверишь. Так что версия моя давешняя - почти правда. Хочешь, будем играть в
разные находки из потустороннего мира?
     - Хочу...
     Она  словно  рассекла  чертой  вчера  и  сегодня,  впервые  улыбнулась.
Впрочем,  выходило  это  у  нее  так  беззащитно,  что  я  счел  за  должное
отвернуться.
     - Видишь ящик почтовый?
     Она кивнула.
     - Обычный  ящик,  скажешь?  А  вот и нет: там послание, вернее подарок.
Тебе.
     - В каждом ящике или только в одном?
     - Хочешь - будет в каждом. На  данный же  момент  только  в ближайшем к
тебе. Смотри далее на перформанс.
     Я  открыл нож и быстрым движением ломанул нижнюю  дверцу.  Ящик скромно
стошнило  десятком писем и двумя пакетиками некондиционных размеров, их-то я
и поднял с асфальта, мысленно благодаря Даббилбобера Сумчатого за то, что он
ничего не напутал.
     - Смотри, - я отдал ей пакетики.
     - Наркота, - мечтательно произнесла она.
     - Это, между  прочим,  -  назидательно сказал  я, -  в сто  раз  больше
наркота, чем бесконечность наркоты. Это не говно какое-нибудь общедоспупное,
это энса.
     - Энса?..
     - Ты  и  не слышала о ней.  А перед энсой даже лизергиновые  кислости -
будто чай малиновый. Страшно?
     - Мне не бывает страшно.
     - Это риторический вопрос был, - мрачно ответствовал я. - Могла бы и не
отвечать.

     Мы  гуляли  по  Москве  опять,  как  и вчера,  в самом  непредсказуемом
направлении и говорили всякие пустяки. Мне, как понял я уже спустя несколько
минут, удалось  все же развеять ее опасения по поводу моего слабоумия. Жанна
уже  догадывалась, что я  несколько превосхожу своими возможностями уличного
приставалу и слегка оттаяла мне навстречу.
     Я же старался быть ироничным.
     - Ты что планировала делать до вчера?
     - До эпохальной встречи, намекаешь, Буль... или как?
     - Бельфабон...
     - Училась себе, кстати неплохо. У меня таланты.
     - Не сомневаюсь, земная девушка.
     - Думала, будет любовников много - тогда хоть кто-нибудь...
     Она заметно помрачнела.
     - Их было слишком много, - сказал я.
     - Да, слишком... Предвосхищаю вопрос: я никого никогда не любила.
     -  Да это  уже прямо мой стиль ответов... Но  нет, ты  ошиблась, земная
девушка. Любовь уже подобралась к тебе и накинула на голову мешок.
     - Из-под капусты, наверное?
     - Отчего же так... Вернее будет сказать, из-под моркови.
     - Морковь слишком  грязная, -  вздохнула Жанна. - Пускай  будет  из-под
капусты.

     - Будь по-твоему, из-под капусты... Так я не совсем понял, у тебя жених
просматривался?
     - Гипотетически...
     - То есть нет конкретного лица?
     - Нет, у него и лицо - в целом гипотетическое.
     -  У  всех  людей  лица гипотетические, - строго  поправил ее  я, -  на
некоторых посмотришь, так внешность даже чересчур гипотетическая окажется.
     - Ты их тоже не выносишь? - остановилась она.
     -  Людей? Не  выношу. И не вношу.  Я от них отшатываюсь. Я  не человек,
Жанна. И ты тоже.
     - Спасибо.
     - В смысле?
     - Спасибо, что ты это понял. Расскажи мне о чудесах, а, Бельфабон?
     - Садись поудобнее, - я щедрым жестом подарил ей скамейку.
     - ...Так  ты  и  будешь смотреть на  то,  на  что  смотришь, или будешь
рассказывать? - спросила она по прошествии минут этак трех.
     -  Я буду смотреть  на  то, на что я  смотрю,  и рассказывать. Попробую
одновременно.
     - О чем?
     - Для начала не о тебе, не насмотрелся. Но не волнуйся, я просто изучаю
особенности телосложения земных девушек.
     - А, - ответила она. - Мне сесть как-то особенно?
     - Залезай вся на скамейку. Вот. Спасибо.
     - Легко, - резюмировала Жанна, - теперь рассказывай.
     - Хм... К примеру, вот эту. Любишь фотографировать?
     - Немного.
     - А что?
     - Облака, волны. Кошек.
     - Ты умеешь фотографировать мысли кошек? Только не надо так смотреть на
меня: будто впервые услышала о такой возможности.
     - Впервые услышала о такой возможности.
     - Это ты  зря, надо образовываться. Для начала,  обвораживаешь нечаянно
какого-нибудь бизнесмена  с  гипотетической внешностью и  разводишь  его  на
камеру ночного видения, позволяющую с тем одновременно просвечивать чемоданы
трудящихся в  аэропортах (запамятовал, как  эта хрень  обзывается)...  Ведь,
между прочим, в  момент,  когда кошки  зевают,  буквально  на  долю  секунды
появляется в зоне видимости ИХ МЫСЛЬ.
     -  Да  ну?  -  совсем  простецки  спросила  она  и,  на  этот  раз явно
восхитившись, машинально подвинулась ко мне.
     - У тебя такой вид, земная девушка, будто ты мне поверила в первый раз.
     - Просто врешь классно, - с восхищением сказала она.
     -  Позвольте  за  первый  искренний  комплимент  реплику   прозвучавшую
засчитать  и  соответственно  -  за  преждевременный   ответ  галантный  мое
вчерашнее хамство.
     - Какое именно? - удивленно подыграла она мне.
     - А  именно,  что я осмелился тебя  давеча поцеловать без твоего  на то
разрешения.
     - А... ерунда. Забудь.
     - Еще чего  не  хватало,  забыть! Я, между прочим, всю ночь  заснуть не
мог, храня на губах вкус тебя.
     - И теперь ты хочешь еще?
     - Только теперь - по-настоящему, - я потупил  долу взор, весь заливаясь
краской.
     -  Так, Бельфабон, ты уже и приставать начал!  - она смотрела на меня с
явным намерением вынести решающий вердикт, но все же еще не  решаясь перейти
рубикон, потом же коротко сказала:
     - Иди сюда.
     Награжденный поцелуем в губы, я на время затих.
     - Мне, кстати, очень понравилось. Учти,  это у меня с земными девушками
впервые.
     - Только не надо, пожалуйста, склонять меня к близости на скамейке.
     - Не буду... Хотя ты уже почти легла. Не надо так делать! - остановил я
ее руку. - Сама не разрешаешь домогаться, так и не провоцируй инопланетян.
     - Застыла и не двигаюсь...
     - Вот то и славно.
     Над нами начали собираться  тучи и Жанна предложила переместиться ближе
к метро,  где можно укрыться от  ливней, но  при этом, вероятно,  общаться в
более стесненных  обстоятельствах. Я же  со  своей  стороны  предложил проще
поступить,  укрывшись  под  каким-нибудь   благоприятным  деревом,  под  тем
благовидным предлогом,  что  так  меньше  будет шанса  оказаться в эпицентре
скопления  гипотетических рож, к  тому же  заунывно  страдающих от природных
катаклизмов.
     Мы едва успели добежать до деревьев, когда хлынуло по-солидному. Щедрым
жестом я накинул на нее свой плащ:
     - Пуленепробиваемый свой магический щит забыл дома...
     - А где твой дом? - полюбопытствовала она.
     - Много будешь знать... - я не договорил. - Слушай, мы уже часа полтора
гуляем, а ты  все чаще и чаще улыбаешься.  Скажи по-правде,  неужели мне это
удалось?
     - Тебе - первому, - доверительно сказала она тихо-тихо.
     - Расскажи  что-нибудь  ты,  - попросил  я, надеясь перейти к следующей
фазе  знакомства, предполагающей  продолжение  гуляний  в  более  отдаленных
местах...
     -  Со мной вчера странная история случилась... После нашего знакомства.
Я  гуляла допоздна, поехала домой где-то  в  одиннадцать.  Выхожу из  метро:
никого. Это необычно, я и позже часто приезжаю, но чтобы никого - это первый
раз так. Я  иду мимо  парковой стены и уже почти боюсь, только вот бояться я
не умею... Умела бы, так наверное просто умерла от страха. Слышно только как
каблуки стучат, очень дурацкое  ощущение,  ну  просто представь, картинка из
фильма "Девушка и маньяк".
     - Что за чудесный фильм?
     - Такого нет.  Я - к примеру. И вот  появляется слева  чудовище, просто
чудовище, иначе его и не назовешь. Не выношу собак, а тут огромный собачище,
явный самец. Я ему и говорю:  "Здравствуй, Самец". Он  встал и посмотрел  на
меня.  Думаю, сейчас  либо  завоет  либо сразу  кинется  есть.  Иду прямо по
дороге, а он  смотрит на меня,  ближе, ближе... "Я  тебя  не боюсь", говорю,
"отодвинься, я хочу  здесь пройти". Он изучает меня, отходит, и  я  ему ради
шутки говорю:  "Ну  пошли". И он степенно вышагивает слева,  чуть спереди по
траве  неспешно семенит, постоянно  оглядываясь.  "Я  так  понимаю, съедение
откладывается" -  говорю я ему, и  тут, знаешь, Андрей,  он  так тоскливо на
меня посмотрел, словно говорит  "какая  же  ты дура!!!!!!!" Мне стыдно стало
перед псом, я молчу и  так мы  идем дальше. Идти далеко,  никто пока нам  не
встречаемся.  Так я  со своим вассалом следую почти  до дома,  и с одного из
перекрестков  возникают  два...  силуэта.  Гипотетических, как  ты говоришь.
Явные  подонки, а  пес мой спрятался в  кустах,  я его  потеряла. Эти двое -
прямиком  ко  мне,  без слов, но  четко перегораживают  дорогу. Тут уже  без
вариантов. Я иду себе, ничего  не соображаю, знаю только, что ни за  что  не
убегу, дудки, пошли вы все на  хрен... и вдруг из кустов  раздается  та-акой
звериный  вой,  словно  там  тонна  Люциферов засела.  И  Самец мой  прыгает
невероятно высоким затяжным прыжком, как в  кино, прямо на них.  И раздается
другой крик, уже человеческий. Мерзкий такой, пугливый. Первому силуэту явно
нанесены  собакой тяжкие  телесные повреждения. А  у  второго -  нож,  и  он
убегает на полной  скорости  прочь, оставляя за собой дорожку крови.  Собака
моя  за  ним не  бежит,  лежит мертвая.  Первый  силуэт,  кстати,  отползает
беззвучно куда-то в  канаву,  сил  бежать  у него нет. Я  села над Самцом  и
заплакала.  Он такой  красивый был мертвый, что я его  даже поцеловала... ты
представляешь,  впервые в жизни собаку в морду поцеловала!  Вот так за  меня
вчера погиб самый  достойный из  моих  кавалеров, единственный, срифмовавший
любовь и кровь.
     - Что за пафос, Жанна?..
     - Да это я так... - она надолго замолчала.
     Я тоже не тарабанил, понимая, что час икс неумолимо настает.
     - Пойдем, - я решительно взял ее под руку и вытащил под ливень.
     -  Ты  чего?   -   крикнула  она,  чтобы  перекричать  осадки,  но   не
сопротивляясь пошла.
     - Не бойся  промокнуть, тебе это должно быть перпендикулярно, - ответил
я, - сейчас будем летать.

     Я  довез  ее  до  самого  подъезда,  где  наблюдал  даже  лужицу  крови
благородной  собаки,  менее  суток  назад спасшей  мою  девочку от  грубости
универсума. Я был  уверен,  сам Господь послал ей  на помощь это благородное
существо... но  времени было мало, а  она...  она так выжидающе  смотрела на
меня...
     - Через полчаса  потребляешь продукт, - отдал я ей первый пакетик, -  а
это (я отсыпал из второго в вырванный листок из  записной книжки)  - это еще
через час.
     - Дальше?..
     - Увидишь. Я сам все объясню.
     - Так ты идешь со мной?
     - В этом нет необходимости,  я еду домой. Собаку свою  забираю у добрых
соседей, она соскучилась.
     - Привет собаке.
     - Чао. Я тебе перезвоню. Как только дома буду, сразу тут же.
     -  Ну  давай,  -  отвечала она,  словно незнакомому  кондуктору,  потом
поцеловала меня нежно-нежно и ушла.
     Какая  классная  девица,  подумал  я.  Печальная  страсть,   задумчивая
нежность,  задорная  таинственность,  улыбка  слез,   вздох  смеха,   Жанна,
избранная, ледяная звезда...
     ...

     - Это я. Ты как?
     - Пока нормально? А что такого должно со мной произойти?
     -  Я никогда не знаю,  что должно. Приходит это изнутри. Я  принял свой
овердоз, у  тебя для начала маленькая. Приготовься, еще полчаса - и мы будем
общаться без телефона.
     - Классно, если так.
     - Я в восторге, земная девушка. Ты, как истинная леди, и вправду ничего
не боишься. А между прочим, фигня достаточно опасная.
     Она   ответила  матом   и  обещала   перезвонить,  как   только  что-то
почувствует. Мне же усталость скорее, а не приход, смежила веки и...
     Машинальный взгляд на часы, едва раздается звонок. Почти утро.
     - Андрей, привет. Это Жанна. Солнце не взошло.
     - Другие новости?
     - Начало пробирать, кажется. Спать не хочу, сижу улыбаюсь. Дышать очень
легко.
     - Это начинается, бейби. Сейчас придет Чудило Огнебесное.
     - Да ничего  не  придет  такого! - ответила она со смехом,  но уже явно
нездоровым.
     - Трубку положи на стол, - тихо сказал я  и тут впервые в жизни услышал
ее испуганный (пусть и  совсем чуть-чуть  немного) вскрик.  Но самообладание
тут же вернулось к ней:
     - Она сама... сама себя положила!
     - Правильно. Чего ж здесь удивительного.
     - Она дернулась и потянула меня за собой, пока не дотянулась до стола.
     -  Можешь взять нож и отрезать провод. Будем общаться, минуя телефонные
линии.
     - Сейчас, - раздались шаги, что-то щелкнуло.
     - Андрей. - услышал я ее голос.
     - На месте, - машинально ответил  я, поворачивая  стрелки часов. -  Еще
раз умница, не удивилась, что я не пропал.
     - Начав верить, лучше верить до последнего.
     -  Слушай, ты так спокойна! Тебя действительно не удивляет такой способ
связи?
     - Нисколечко. Давай опрокидывай мир дальше.
     - Сей  мом. - я представил огромную розу  и послал ее ей. - Наблюдай  и
рассказывай. Посмотри направо.
     - Ой, спасибо! Там розочка красная.
     - Представь себе подарок мне. Если хочешь, конечно.
     -  Обижаешь,  -  через  мгновение  рядом со  мной  оказался аквариум  с
маленькими  голубыми слонятами,  которые плавали отчего-то как рыбы, при том
еще и беззвучно ржали.
     -  Какой-то  кислотный  гифт,  -  обиженно   сказал  я.  На  том  конце
разрезанного  провода  вздохнули  и  аквариум трансформировался  в  летающую
тарелку из фильмов. Тарелка слегка поднялась над столом и аппетитно запахла.

     - Это твой ужин, - заботливо прокомментировала Жанна.
     - Понравилось творить чудеса?
     -  Теперь  кайф. Спасибо тебе  огромное.  Странно, я  так явно все  это
ощущаю,  словно всегда умела. Андрей, а я ведь должна сейчас по идее кричать
от счастья. А честно говоря, никакой благодарности не ощущаю... ну и сволочь
же я!
     - Ладно, - прервал я сеанс ее  саморазоблачения, - иди  сюда, приглашаю
на торжественную трапезу по поводу столь незаурядного случая в твоей жизни..
     - Спасибо... а как?
     - Через трубку вылезай.
     - Ага, сейчас, - она тут же возникла из телефона и села прямо на столе,
беззвучно смеясь. Я закрыл  глаза и  послал еще один подарок  -  гиацинтовый
венок ей на волосы.
     - Мерси тебе. Можно спросить? - Жанна осторожно спустилась со стола.
     - Да.
     - Как доказать, что это не глюк?  Что  я действительно  сейчас у тебя в
доме, а не сплю?
     -  Смотри  и  запоминай,  - ответил я. - Вот моя квартира. Ты здесь  не
была. Когда действие кончится,  я приглашу  тебя  в гости и  ты узнаешь  ее.
Идет?
     - Да, у меня больше нет вопросов, - коротко ответила она и в тот же миг
в  окно   влилась  огромная  океанская   волна,  преображающая  интерьер   в
бесконечный  песчаный  пляж. Велколлор  заскулил,  и  я  счел  своим  долгом
отправить его обратно в квартиру.
     - Купаться очень хотелось, - словно бы извинилась она.
     -  Да,  размах  свой  ты   несколько  переоценила,  -  посмотрел  я  на
бесконечность, простирающуюся вокруг и вдаль.
     - Я даже не успела подумать...

     - Ты не умеешь еще ей пользоваться, но она сама страхует тебя от плохих
мыслей. От неэстетичного.
     - Спасибо ей за это, - тщательно выделяя слова, откликнулась она.
     - Смотри дальше, - во мне просыпался пыл учительствования. - Скажи, что
находится, или пока находится, там где небо сходится с твоим пляжем?
     - Горизонт!
     - Верно, смотри.
     В  небе  образовался огромный зонтик, немедленно  вспыхнувший отчего-то
синим пламенем и тут же растаявший.
     -  Вот  это кайф. Гори,  зонт!  - радостно, как ребенок, закричала она.
Фокус не замедлил повториться.
     - А  теперь  вот  это, - я выдумал себе в руке ручку с листком бумаги и
написал ей, - повтори это слово, и он придет.
     - Это глагол, - улыбнулась она.
     - Еще как существительное! Убедись.
     - Подстрахуй... - прошептала она с улыбкой террористки-любительницы.
     - Ну! - требовательно сказал  человек, стоящий на  воде. Внешне  он был
похож на Карлсона, только вместо пропеллера у него спереди был...
     - Ни хрена себе!
     - Страшно? - взвыл подстрахуй.
     - Да что вы, здорово просто. Хотите мороженого? - весело сказала Жанна,
словно встретила закадычного школьного друга.
     - Не  помешает, -  отозвался подстрахуй и осторожно  подошел к  нам.  В
возникший ящик мороженого он  опустил одну из частей своего тела, немедленно
принявшую  соразмерный  ему  вид.  Зато  мороженое  сгорело  в  столп  дыма,
взметнувшийся до неба.
     - Он вам ходить не мешает? - заботливо спросила Жанна.
     -  А  я  никуда не хожу, -  ответствовал подстрахуй, с  видом невинного
монаха усаживаясь рядом с ней.
     - Как же вы существуете?
     - Не существую я. Я возникаю. И исчезаю. Я кошмар ночной девственниц.
     - Я не девственница, - пояснила Жанна.
     - Ну а для тебя я и не кошмар, а так, собеседник.
     - Так, собеседник! - вмешался я. - Вали на хрен!
     Я   не   успел   подумать.   Подстрахуй   взмыл  в  небо   и  беззлобно
поинтересовался:
     - Что именно - и на чей?
     В руках его образовались устрашающих размеров вилы. Я быстро нашелся.
     - Вагон гашеной извести. На хрен пернатый.
     Над морем немедленно взвилась будтобыптица, но полет ее был  недолог. С
неба на нее рухнул целый товарняк. Подстрахуй в желании джиннить мои желания
несколько перестарался.
     - Я еще нужен? - поинтересовался он равнодушно.
     - Уходи, - сказал я, теперь выбирая слова.
     -  Колбаси отсюда  перпендикулярно,  отваливай  как  сторож  всемирного
керосина от Шерлока Холмса! - безжалостно добавила изобретательная Жанна.
     - А чего ему бояться? - изумился подстрахуй.
     - Он же курит, - пояснил я, - так что быстро.
     - Ой! Я попробую.
     Мгновение спустя мы наблюдали видеоклип, не поддающийся описанию. Можно
сказать только,  что наш недавний  собеседник в  буквальном смысле превзошел
сам себя. Мне же впрочем и того было довольно, что он исчез.
     Жанна легла на песок и задумчиво посмотрела на меня:
     - Давай  закончим эксперименты с филологией... Ты так  много не показал
мне еще... целую Бесконечность!
     - Что ты хочешь наблюдать?
     Она мечтательно посмотрела вдаль:
     - Можно загадывать любое желание?
     - Абсолютно, леди. Надеюсь, хотя бы не Будду в сметане?
     - Нет... Но ты правильно угадал, я хочу погулять по времени.  Например,
в Сарагосу год 1111.
     - Ее тогда, вероятно, и не было вовсе...
     - В любой другой год тогда, когда она была.
     -  Только  пойдешь  туда невидимой,  не  то за  наряд  свой,  купальник
развратный, попадешь в лапы святейшей инквизиции.
     - Это разве проблема?
     - Это не проблема для тебя. Но для  них  - будет проблема. Не могу же я
позволить им тебя сжечь, придется их сжигать. А я, если разойдусь порядочно,
становлюсь  неуемным.  Этак  всю  европейскую  историю   можно  перевернуть.
Нехорошо. Так что иди невидимая.
     - Хорошо, Андрей. А ты что, не пойдешь со мной?
     - Не обижайся, земная девушка. Но это путешествие тебе будет интереснее
совершить одной, поверь моей экспертной оценке. Это не невежливость: ты ведь
доверилась  мне... а я прав  и на  этот раз.  К тому же... Я очень не  люблю
Сарагосу.  И  хочу  спать.  Я  подожду тебя  здесь, а  вечером  возвращайся.
Сможешь?
     - Спокойной  ночи, -  она помахала  мне  рукой,  и  медленно, медленно,
медленно расстаяла  в  воздухе. Спустя минуту  на меня упал  букет  цветов и
пошел целый цветочный дождь, заботливо укрывающий от бриза. Я потушил солнце
и незамедлительно заснул.
     Проснулся же спустя  мгновение  от  нахлынувшего  ощущения  невозможной
красоты.  Мир вокруг светился и переливался  всеми нежными цветами радуги, а
заодно и ультрафиолетовыми  зараз  с инфракрасными, теперь  их  было  видно.
Такого чудесного  мерцания я и  не припомню. Я  взглянул в небо,  украшенное
звездами.  Светила осторожно  и тщательно расположились в  огромные буквы от
края   мира  до  края,   меняя  цвет,  переливаясь,  подмигивая  и   подобно
колокольчикам на тихом  ветру космоса звеня,  звучали  дивными  голосами.  Я
впервые засыпал под звездным небом, сложившимся в надпись
     Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

     Телефон зазвонил снова.  Солнце  уже  взошло  и  часы мои неопровержимо
свидетельствовали: прошло около суток.
     - Андрей! Это Жанна.
     -  Можно подумать,  я тебя не  узнал, земная  девушка, - тихим  голосом
сказал я, - как там Севилья?
     - Сарагоса... Восхитительно.  Ты ведь знаешь, не существует слов, чтобы
выразить мою благодарность; все, что я пережила...
     - Вчера ты нашла достаточно неплохие...
     - Это даже не тень от ощущения, жалкий огрызок, не стоит внимания. Слов
действительно нет. Скажи, а это  кончилось? Я гуляла несколько часов,  потом
задремала  в беседке и во  сне вспомнила, что вечером ты ждешь меня  там,  у
моря, но очнулась снова у себя дома. Это кончилось?
     - Вечер там наступает тогда, когда  ты этого  хочешь. Это во-первых. Ты
испугалась  опоздать  и оттого прямиком перелетела в реальность своего мира.
Оттого  ты  у себя дома, не у меня даже.  Но ты помнишь мою  квартиру, чтобы
узнать ее при встрече?
     - Да.
     - Еще вопросы?
     -  Ты так  все объясняешь,  словно  сам -  оттуда...  Как я могла тогда
сомневаться, не прийти... Да, а телефон?
     - Что телефон?
     - Я продолжаю говорить с тобой с трубки, отрезанной от телефона.
     - Тебе что, не нравится?
     - Не смейся, Андрей! Это что значит, заморозка не совсем отошла или это
и вправду теперь так... теперь так будем разговаривать?
     - Не боишься сойти с ума? Посмотри на стену, где висел твой телефон. Он
и сейчас там висит. И трубка на нем - неотрезанная. Еще чего мне не хватало,
портить твое домашнее имущество!
     - Хорошо. А та, с которой я говорю?
     -  Она  исчезнет, едва только исчезнет необходимость в моих пояснениях.
Не удивляйся, исчезнет  себе и все. А  теперь будет неприятно,  готовься.  Я
опять же не знаю, что произойдет, но будет очень скверно. Я с тобой.
     - Спасибо тебе.
     - Я веду тебя. Будь осторожна. Выныриваем? Готова?
     - Да, да, Андрей!
     - Возьми стакан воды, холодной, и выпей. Ты ведь можешь по  дому ходить
с этим телефоном? Только когда  будешь  пить, сядь, и не вставай потом  ни в
коем случае.
     - Я все сделала.
     - Закрой глаза. Так? Открывай, не бойся.
     - Я же говорю тебе: я не боюсь!!!
     - Эти слова говорят лишь о том, - заметил я ей с упреком, - что глаз ты
не открыла.
     - Да, верно, - призналась она. - Открываю.
     -  Андрей!  -  позвала она спустя минуту.  -  Здесь  ничего нет, вообще
ничего.
     - Не вставай и не двигайся. Сейчас все образуется.
     - Ничего вокруг. Серая пелена и все...
     - Акклиматизация, милая. Сейчас проявится иллюзия этого мира.
     - Может, ну ее?
     - Что же с ней поделаешь? Проявится, куда ж ей деться.
     - Слушай! Ты правильно  сказал,  как фотография проявляется. Постепенно
предметы вокруг возникают.
     -  Теперь  раздевайся!  -  требовательно  сказал  я, и,  представив  ее
удивленное  лицо,  добавил,  - шагом  марш  в  постель.  Спать.  Проснешься,
позвони.
     Подумал и добавил:
     - С обычного телефона.

     Я ушел  по делам, зная, что проспит она никак не меньше восьми часов. И
верно: спустя восемь часов и сколько-то минут раздался звонок.
     -  Я  вправду  сошла с  ума.  У  меня мир  вокруг  черно-белый.  Только
некоторые вещи цветные, очень яркие,  а так - все черно-белое.  Вначале было
страшно:  я  людей  вообще не видела.  То  есть  я слышу шум  на улице, вижу
проезжающий автобус, даже птиц на окнах. А людей нет. Они только шумят.
     - Опять же, земная девушка. Вновь ты почти истины глаголишь.
     - Потом они резко появились. А мир так и остался черно-белым.
     - Еще несколько часов сна - и все нормализуется. Ты есть не хочешь?
     - Жрать! Не есть, а жрать хочу жутко!
     -  Позвони  мне,  как  проснешься.  Приглашаю  в ресторанчик,  отметить
возвращение.
     - Отвратное событие! Только ты скрашиваешь мне тошноту неминуемости.
     -  Это  и взаправду  так.  Целую. Жду звонка. Мир  станет  цветным,  не
переживай.  Но  ты  -  настоящий  герой:  так  спокойно  описывать  все  эти
метаморфозы  и не сдвинуться крышей. Другие на  твоем месте видели в сто раз
менее  страшные вещи и при этом выли от ужаса. Ты переживаешь такой кошмар -
и совершенно иронична. Ты прелесть, земная девушка. Ладно, спи. Я сейчас сам
к тебе приеду.  По моим подсчетам, пройдет именно  столько времени,  сколько
надо. А сигареты у тебя есть?
     - Да.
     - Покурить попробуй. Не бойся, не стошнит.
     - Я ничего  не боюсь,  я же говорила!!! -  рассердилась Жанна,  озорным
взглядом глядя на немного незнакомый черно-белый мир вокруг.
     Я положил трубку.

     Пользуясь излишками  времени, я предпочел по дороге забежать  к  Трофу,
чтобы  возможно  застать  там  Даббилбобера  Сумчатого,  коего   почитал  со
вчерашнего дня просто своим ангелом-хранителем, мистером Кстати. Однако Троф
был один, зато непривычное одиночество  его, сладким сахаром растворенное  в
чае  пустой  квартиры, вызывало прямо-таки спазмы  разговорчивости. Пришлось
общаться...
     - Как у тебя развивается сюжет с незнакомкой? - поинтересовался Троф.
     Что это с ним... могу поклясться, он интересовался совершенно искренне.
     - Наверное  третий день  играю  в  любовь, - ответил  я, - заметь,  это
кому-то может показаться циничным. Тому, кто  меня не знает. Для меня это не
меньше чем высшая мера - романтичности.
     - Да, у тебя обыкновенно пошлые приключения случаются.
     -  Давно  не случались. Скучно было. Я пытаюсь управлять приключениями,
которые   со  мной   случаются.   Это   единственное,  в   чем  я   преуспел
профессионально.
     - Отчего скучно, Андрюха?
     - Понимаешь, сценарий до нее был одинаковый.
     -  Расскажи  тогда произвольный  типичный  случай! - его  активность  в
выяснении обстоятельств моей личной жизни уже начинала пугать.
     - Ты чего это, ночь откровенности решил устроить?
     - День, - поправил меня он и смиренно попросил:
     -  Расскажи  какую-нибудь  пошлятину.  Увидишь,  она   на  тебя  самого
отрезвляюще  подействует,  а  то  у  тебя  глаза  стали,  как  у  сексуально
озабоченного маниака.
     -  Во-первых,  -   обиделся  я,  -  мы  с  ней  такими   глупостями  не
занимались...
     - Это еще пока...
     - Это еще пока,  - согласился я, - а  во-вторых, я озабочен  совсем  не
этим... Я вот не знаю как дальше жить, как это называется обычно у людей.
     Минуту  я  чувствовал себя, словно  на  конноспортивном комплексе. Троф
натурально ржал.
     - Ой, извини.  Тебе тем более  надо рассказать самую  любую пошлость, и
тут же дурь романтическую тебе как рукой снимет.
     - Если я и соглашаюсь это делать,  - ответил я, -  так исключительно из
вечной своей любови ко всяческим экспериментам.
     Некоторое время я думал.
     -  Самую  любую  пошлость, ну  вот.  Прошлой весной  я  в СВ  катался в
Смоленск. Да... вспомнилась  же к чему-то такая чушь... именно эта, впрочем,
к чему-то она да вспомнилась. С попутчицей, поедавшей меня  глазами, аки кот
поедает  мышь,  играли  в карты... Она сама предложила -  ухаживать  все  же
несколько не  в моем вкусе,  как  сам знаешь, а  разговор то завязывался, то
замирал,  вот  она и  пошла в  наступление.  "На  желание?",  спрашивает - с
наивностью столь же естественной, как воздушный  шарик на морозном снегу.  А
я, обыкновенно уверенный  в благосклонности  фортуны, я ей проще предложил -
на поцелуй. "Как это?" - хитро посмотрела она, словно понять давая, что сама
прекрасно все понимает, все лучше меня...
     - Просто если я выигрываю, ты меня целуешь.
     - А если проигрываешь?
     - Тогда я тебя целую.
     И  разве нет  в  том  своеобычной справедливости? Она, кстати, оценила.
Можно было быть пошлым - я ведь не уточнил, как там именно.
     Но пошлым быть уже не хотелось.
     Я, кстати, тогда выиграл.

     Троф молча  зааплодировал. Дав  овации  время  стихнуть,  я  отметил со
вполне удовлетворенным выражением:
     - Дурь моя романтическая, как ты изволил выразиться, никуда не  ушла. А
вот я поспешно удаляюсь,  видимо,  в ту самую сторону, куда ты  ей удалиться
предлагал, - и с этими словами вышел в коридор.
     -  Не заморачивайся, и то славно, - заметил Троф, - приводи ее в гости,
будем в карты играть.
     - Возможно, - лениво пообещал я не то ему, не то захлопнувшейся двери.

     - У тебя  очень заспанный  вид,  - отметил я, глядя  на  Жанну и быстро
проходя на  кухню. -  Я  тут  тебе  еды всяческой принес,  поход в  ресторан
отменяется,  будем ужинать у тебя. Это справедливо с  точки  зрения  мировой
гармонии, согласна?
     Она согласилась.
     - С этой же точки зрения, раз я все это пер через весь город, то  тебе,
выходит -  готовить.  А я буду на  тебя  смотреть, и  все  будет  не  то что
справедливо - идеально.
     - Можно я хотя бы приму душ? - попросила барышня.
     - Сначала прими сто грамм - и можешь идти. Не больше десяти минут, а то
я есть захочу до невозможности, а невозможности были вчера.
     Впрочем,  между  граммами  и  душем  я-таки  умудрился  завлечь  ее   в
чувственные объятия, но после отпустил и напутствовал:
     - Это я к тебе не пристаю. Пока еще.
     Молча она убежала, а дальше все было соответственно моим планам. Ужин -
я имею в виду  идеальный,  буквально семейный,  ужин.  Ее ответный  подарок,
простой и безыскусный,  но до слез  милый. Мне  не  хотелось уходить, и  она
предложила остаться.

     ...Мне не хотелось уходить, и она предложила остаться. Странно  было не
заметить ее желания, болезненного желания, говорить едва ли не до  рассвета,
но это,  судя по  всему  объясняется  обыкновенным переутомлением  пополам с
перепоем.
     -  Да...  Андрей,  ты  такой  проницательный,  - начала  она совершенно
неожиданным и несвойственным  себе тоном, каким-то  нелепым, извиняющимся, -
Андрей, ты можешь  понять меня неправильно, да скорее всего так и поймешь...
Но я все тебе объясню!
     - Ты плачешь? Вот глупость какая!
     -  Можно, ты  еще раз  совершишь  волшебство, ты поймешь... А утром,  я
утром объясню, не сейчас, позволь мне.
     - Ты плачешь, земная девушка? Что случилось, я второй раз спрашиваю?
     -  Не  сегодня,  только  не  сегодня.  Останься...  Я перепила,  или от
вчерашнего не отошла,  но я как в сказке  сегодня. Не хочу ничего объяснять,
ты должен мне верить! Я же верила тебе!

     -  Я третий раз задаю самый обыкновенный вопрос:  что случилось? К чему
все это?
     - Я боюсь, - сказала Жанна, - но чего боюсь, скажу завтра.
     Более неудачной  попытки улыбнуться я  никогда не видел. Через  секунду
она зарыдала навзрыд и я молча взял ее на руки и отнес на диван.
     -  Здесь, останься здесь, пожалуйста.  Со мной.  А все остальное потом,
завтра, утром.
     Она схватила меня за руки и  в этой позе  заснула. Я освободился, укрыл
ее и пошел курить на кухню.
     - Андрей! - раздался ее голос из спальной.
     -  Да,  я  здесь.  Если  все это -  попытки  не  доводить до физической
близости, то  они нелепы. Полный бред, земная девушка, чихать  я на все  это
хотел. Не ожидал от тебя.
     - Нет, ты этого хочешь. И еще больше я  хочу, чтобы  ты этого хотел.  Я
просто сегодня не могу почему-то менять, ничего менять не могу. А  ты можешь
меня сейчас обнять и заснуть?  И не обижайся, я действительно люблю тебя так
как невозможно любить, но и  ты не считай меня такой дурой. Конечно же, дело
не в тебе. И даже не во мне.  Утром, все утром, тогда...  - ее шепот был все
тише, пока не оборвался на полуслове.
     Так мы и заснули  -  весьма  нелепая ночь в  моей жизни, и не то  чтобы
облом, просто полное невладение ситуацией опрокинуло меня. Но она  пообещала
перестать  плакать,  только  если  я  выкину  все  сказанное  ей  из головы.
Производить  подобные  манипуляции  с  содержимым  носителя  индивидуального
сознания  мне  приходилось  не  первый  раз;  более  того,  я находил в  них
особенное, свое собственное удовольствие, и согласился. В конечном счете мне
пришлось закрыть ей рот поцелуем; мы мгновенно уснули.

     Яркий дневной свет разбудил меня не  утром, а уже днем. Жанна спала, но
и сейчас, спустя несколько часов, я чувствовал, как она нервничает.
     -  Земная  девушка, проснись! Время траха  миновало! Время еды настает,
проснись, труба зовет!
     Она привстала на локте, с недоумением глядя мне в глаза.
     - Ты прорицатель.
     - Что же?..
     -  Про  трубу  это  ты  так  правильно сказал...  Скажи  честно,  ты не
обиделся?
     - Нет. Я  пояснил, что не  являюсь озабоченным  - в отношении  тебя  не
являюсь, во всяком случае.
     - Это было понятно. Но  молодого человека не может не обидеть  подобное
поведение со  стороны  девушки, к  тому же  затаскивающей  его в постель.  Я
понимаю, что вчера бредила, да еще как бредила.
     - Я все равно не обижен. У меня важнее дела есть, чем обиды какие-то.
     - Сначала завтрак.
     - Обед уж скорее...
     - Какая разница? С тобой я избавилась от времени.
     Она молчала где-то час после этого, я же специально не  спрашивал ее ни
о чем.
     - Давай так,  -  сказала она, когда я уже  готов был сказать что-нибудь
финально  обидное  и убежать из  ее дома навсегда,  -  на  том  самом месте,
сегодня вечером, я тебе все объясню. Я буду думать, как  сказать, не хочется
повторить вчерашнее... бессвязное... бессвязный  бред этот весь. Придешь?  Я
клянусь, тайн  между нами больше  не будет - никогда. В семь  часов. Прости,
Андрей. Теперь мое время дарить таинственные  подарки. Придешь, посмотри для
начала, что лежит на том самом ящике.
     - Да письмо там будет лежать, ясный свет, - мрачно сказал я,  - слушай,
я отчаянно  не понимаю, что за белиберда  с тобой происходит. Я лично в этом
участвовать  отказываюсь.  Приходи  в  себя  и  тогда  звони,  если  конечно
захочется. А пока - пока...
     - Андрей, - встала она, - я поверила тебе и пришла, хотя со стороны это
была тоже белиберда, розыгрыш, пошлость - все могло показаться. Прошу  тебя,
любовь моя,  поверь мне. Сегодня в  семь часов  тебя будет ждать письмо.  На
месте нашей первой встречи. И тогда мы посмотрим, что делать.
     - Спасибо тебе, мой единственный, мой  проницательный... -  попрощалась
она уже на пороге. И опять - шепотом.

     В  семь часов я  вскрыл конверт,  лежащий на  том самом ящике,  где еще
недавно хранились мои первые подарки. Честно говоря, я все понял,  едва взяв
его в руки; вернее, сердце поняло. Я  не удивился. Но  так называемый  разум
закрылся  на  капитальный  ремонт  и  ждать  от него  каких-нибудь  сигналов
жизнедеятельности оказалось делом пустым и напрасным.
     "ВОТ ТАК,  ЛЮБИМЫЙ МОЙ,  НЕБЕСНЫЙ,  ЗАМЫКАЕТСЯ  КРУГ.  ТО  ЖЕ  МЕСТО  И
ВРЕМЯ...  ТЫ ПОДАРИЛ  МНЕ СКАЗКУ  НАЯВУ... Я ЖЕ МОГУ  ПОДАРИТЬ  ТЕБЕ  ТОЛЬКО
ДЕШЕВУЮ   ДРАМУ    С    ПРОТИВНЫМ    ПРИВКУСОМ   НЕОРИГИНАЛЬНОСТИ,    ПОЛНОЙ
НЕОРИГИНАЛЬНОСТИ. МЕНЯ УЖЕ НЕТ, ВЕРНЕЕ Я ЕСТЬ В ТЕХ  СТРАНАХ, ГДЕ МЫ  БЫЛИ С
ТОБОЙ. ПРОСТИ, Я ОКАЗАЛАСЬ СЛАБОНЕРВНОЙ И ГЛУПОЙ, Я НЕ СМОГЛА СКАЗАТЬ, А ТАК
НАДЕЯЛАСЬ,  ЧТО ТЫ ПОЙМЕШЬ БЕЗ СЛОВ. НО В ТВОИХ СЛОВАХ Я ВСЕГДА ЧИТАЛА  СВОИ
МЫСЛИ И ЗНАНИЕ, КАК ПОСТУПИТЬ -  КОГДА  САМА НЕ ЗНАЛА, КАК.  И СЕГОДНЯ УТРОМ
ТЫ,  НЕ  ЖЕЛАЯ  НИЧЕГО, КРОМЕ КАК  РАЗВЕСЕЛИТЬ СВОЮ СБРЕНДИВШУЮ (Я ПРАВИЛЬНО
НАПИСАЛА?)  ПОДРУЖКУ  - СКАЗАЛ,  ЧТО ДЕЛАТЬ. ТАК  НЕ МОЖЕТ ПРОДОЛЖАТЬСЯ. ЭТО
ДЕНЬ  МОЕГО РОЖДЕНИЯ НА НЕБЕ, ПРОСТИ  ЧТО  ВСЕ  ТАК  СБИВЧИВО.  ТЫ ПОНЯЛ?  Я
БОЛЬНА, И НЕ СТРАСТЬЮ НИКАКОЙ. ПРАВДА, ЛЮБОВЬ К ТЕБЕ НАСТОЛЬКО ВЕЛИКА, ЧТО Я
ЕЕ ПРОСТО НЕ МОГУ  В СЕБЯ  ВМЕСТИТЬ.  А  ЧТО  МОГУ? ТОЛЬКО ТУ САМУЮ БОЛЕЗНЬ,
КОТОРОЙ ПОСВЯЩАЮТ КОНЦЕРТЫ. Я НАДЕЮСЬ, АНГЕЛ МОЙ, ЧТО ХОТЯ  БЫ ПИСЬМО МОЕ НЕ
ПОШЛЫЕ ДЕВИЧЕСКИЕ СЛЕЗЫ. У МЕНЯ НИКОГО НЕ БЫЛО И НЕТ, КРОМЕ ТЕБЯ. А СЕЙЧАС -
ТРУБА ЗОВЕТ,  ТРУБА  КРЕМАТОРИЯ. НО НЕ ПРИХОДИ  ТУДА - НИКОГДА. ТЫ НЕ ДОЛЖЕН
СТРАДАТЬ  И  НЕ  ДОЛЖЕН  ЖАЛЕТЬ.  ТЫ  ДОЛЖЕН  УЛЫБАТЬСЯ,  ЕСЛИ Я  УВИЖУ ТЕБЯ
ПЕЧАЛЬНЫМ, ЭТО БУДЕТ ХУЖЕ ЧЕМ  УМЕРЕТЬ.  ТЫ  САМЫЙ САМЫЙ  САМЫЙ. У  МЕНЯ НЕТ
СЛОВ.  ДАВАЙ ТЫ БУДЕШЬ УЛЫБАТЬСЯ,  ПООБЕЩАЙ МНЕ. МЫ  ОБЯЗАТЕЛЬНО ВСТРЕТИМСЯ.
ТАМ, ГДЕ НЕТ БОЛИ. Я УВЕРЕНА ЧТО ВСЕ ДЕЛАЮ ПРАВИЛЬНО. Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!!!"

     Еще что-нибудь? В тот  день  была еще одна  история, совсем  маленькая.
Дома в почтовом ящике меня ждало еще одно ее письмо, совсем короткое.
     "Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ И ТЫ ЭТО ЧУВСТВУЕШЬ!!!!! ВЕДЬ ПРАВДА?"

     На этом записи инопланетного туриста (а я верю, что Андрей им и вправду
был)  обрываются. Нас  заносит на эту планету непостижимым  ветром из  самых
отдаленных углов вселенной. И  даже тот ветер,  что качает сейчас застенчиво
мою форточку, возможно, пришел из  невероятного  далека, оттуда  же,  откуда
пришла на землю такая невыносимая красота, как Жанна. Я ее никогда не видел,
разве что ее отражение  в безумных  глазах Бельфабона, а еще на фотографиях,
которые  вместе  с его  записками  передали  мне  друзья  после  всего,  что
произошло. Скорее всего, он написал для собственного успокоения, пытаясь еще
раз пережить  эти три дня, потом оставил в гостях у  Трофа -  сказал,  будет
смешно.  Только просил  передать запечатанный пакет мне,  а  я появился  там
только на следующий день.
     Если  быть  совсем   последовательным,   то  необходимо   упомянуть   о
существовании  еще  двух манускриптов,  посвященных этой  истории. Первый  -
записка  лично  мне,  с ненужными  совсем  благодарностями за метахимические
вещества  ense  etrana, в создании  которых я принимал  некоторое участие...
Второй - протокол о хищении в специальной закрытой лаборатории штамма вируса
СПИД, не знаю  уж, как ему это  удалось, разве что сквозь стены  вошел,  или
просто заплатил  хорошо (ни  одно ли это и то же  по большому счету?), но он
унес смертоносную вакцину в шприце, и даже  появился с этим шприцем у Трофа,
когда передавал для меня запечатанный пакет. Множество историй повидал я, но
эта  кажется  мне   все  же  причудливой,  несмотря  на  всю   неожиданность
банальности,  прервавшей ее.  Но  так  банален ветер,  разрушающий волшебные
замки, развевающий чары - зато их ослепительный запах будет разнесен на мили
и столетия  в память о том, что  стоило самой безумной жертвы и двух молодых
жизней,  которых  потребовало  Небо,  чтобы   еще  некоторое  время  пахнуть
сказочными странами и манить стаи ангелов  вниз а стаи птиц -  вверх. Такова
участь человеков: дым.

     Дабб.С.


Last-modified: Thu, 01 Jun 2000 03:39:25 GMT
Оцените этот текст: