ть. Сегодня в течение часа оно останавливалось четырежды. Без всяких видимых причин. А потом пошло, как ни в чем не бывало. Так что следите за ним,--Филомела кивнула в сторону кровати,-- внимательно. И читайте легкие занимательные книги! От этих инструкций заснуть недолго. Вас отпустить на технический перерыв? -- Нет, спасибо, пока нет необходимости. -- Тогда счастливо оставаться. -- Спокойной ночи. Бросайте роман и ложитесь спать. -- Попробую. Но он очень интересный. Хотя и ясно, что в конце -- неизбежная свадьба,-- улыбнулась Филомела. Венис ушла; Морис со вздохом уселся в кресло, раскрыв инструкцию на теоретическом разделе,-- он ее так и не усвоил целиком с первого раза, в связи с чем намеревался при встрече с Эшером, запланированной на три часа ночи, задать несколько вопросов. *** Густав вновь вынырнул из какой-то густой глины. Обстановка в спальне была все той же: фантомы у постели, где в зеленой жиже плавало попурри из человеческих фрагментов, оцепенелый Морис в кресле и его астральный кокон, парящий под потолком. -- Здравствуйте! --приветственно засветился кокон. Густав поздоровался в ответ. -- Сегодня были крупные проблемы,-- сказал Морис. -- С интерферотроном? -- Нет, с вами. -- Что случилось? -- Вы сегодня умирали четыре раза в течение одного часа. Разве вы не помните? Густав задумался. Откуда-то из сознания всплыло неясное воспоминание о том, как его прессовали, мучили, затем бросали и вновь принимались истязать. Эшер содрогнулся: он должен был избежать новых пыток любыми способами. Густав был также уверен в своем жутком, безобразном конце по окончании мучений, причем сказать, откуда в нем взялась эта убежденность, он вряд ли смог бы. -- Кажется, припоминаю. -- Поэтому у вашего тела такой разбросанный вид. Густав посмотрел на себя, и зрелище это не доставило ему удовольствия. -- Как идет работа над аппаратом? -- Следуйте за мной, я покажу. Они переместились в ангар, где Морис подвел своего собеседника к столу с деталями. -- Вот все, что удалось пока насобирать. -- Очень неплохо. Еще два-три дня, и можно будет приступать к сборке. Вам, то есть мне, необычайно повезло, что здесь оказался такой обширный склад старых деталей. Что говорит обо мне врач? -- Она не знает, как объяснить внезапные остановки сердца. -- То есть, это может произойти опять в любой момент? -- Не исключено. -- Будем надеяться, что повезет. Вам все понятно из инструкции? -- Что касается устройства -- более-менее. Теория мне не вполне ясна. -- Какое у вас образование? Морис призадумался. Квалификация астрального воина -- наемного убийцы, скорее всего, не произвела бы на Эшера благоприятного впечатления. -- В армии я был младшим техником. -- В каких войсках? -- Это был секретный отряд эзотерических технологий. -- Оттуда у вас способность к общению с полумертвецами? -- Да. -- А со спящими вы можете разговаривать? -- Не знаю, пока не пробовал. -- Я на тот случай, если вдруг удастся выйти из комы. Вы же не сможете общаться со мной, так сказать, в нормальном состоянии,-- я буду идиотом. -- Да, в бодрствующем виде от вас многого не добьешься. -- При сборке аппарата -- если вы еще не отказались от этих намерений -- у вас неизбежно будут возникать трудности. Как вы думаете со мной консультироваться, если на все разъяснения у вас имеется не более десяти минут в сутки? Морис уже думал над этим и собирался выпросить у куратора возможность общаться с Эшером по необходимости, даже днем. Насколько он понимал, те силы, посредством которых он до сих пор выходил на связь с коматозным изобретателем, не будут обременены такой просьбой. -- Я постараюсь увеличить это время. -- Каким образом? -- Более глубоким погружением в медитационный транс,-- сымпровизировал Морис. -- Кроме того, можно понять, для чего мне нужен интерферотрон: я хочу вырваться из западни. Но вам-то он зачем? -- Из любопытства. Я никогда еще не сталкивался с такими машинами. Здесь Вейвановский не кривил душой. Интерферотрон действительно его заинтересовал. Но самой главной причиной было недвусмысленное распоряжение иерарха: собрать устройство и ждать дальнейших указаний. Зачем куратору и стоящим за ним всемогущим силам понадобилось скромное творение рук человеческих, Морис не понимал. -- А вы хоть представляете, к чему может привести неосторожное применение интерферотрона? -- спросил Эшер. -- Вообще-то нет. Неужели от просмотра может что-либо произойти? -- Ах да, забыл вам сказать. От простого разглядывания картинок, конечно, ничего не случится. Я -- с вашей помощью, естественно -- собираюсь ввести функцию изменения событий. -- Вы имеете в виду те, что составляют клише? -- Нет, эти изменить нельзя. Они совершенно недоступны. Можно только менять их проекцию в нашем мире, то есть ячейки. -- В инструкции на это нет даже намека. -- Конечно. В зависимости от аудитории я рассказываю об интерферотроне и принципах его действия по-разному. Зачем об этом знать полицейским? Я с самого начала предполагал, что при небольшой переделке интерферотрон сможет воздействовать на траектории, но, само собою, не стал проверять этого на практике. А теперь, когда у меня безвыходное положение, мне остается надеяться только на вашу помощь в изменении собственной трассы. -- Вы уверены, что это не вызовет цепной реакции? -- Никто ни в чем никогда не может быть уверен. Запомните это. Я могу рисковать: хуже, чем сейчас, мне уже не будет. Вы готовы рискнуть вместе со мной? Мориса на данном этапе биографии не тянуло к подвигам. Но, похоже, высокие иерархи готовы были поучаствовать в этой авантюре, причем с большим желанием. -- Готов. -- Вы уверены, что вам нечего терять? Вейвановский быстренько подвел свой жизненный баланс. -- Совершенно нечего. И в этом он был, несомненно, прав. -- Превосходно. Так какие у вас были неясности при чтении инструкции? -- У меня в голове не укладывается вся эта картина с кругами, клише, срезами. Вообще-то Морис, прочитав теоретический раздел повторно, уже почти все уразумел. Но ему хотелось подтвердить некоторые догадки. -- Я объясню вам это очень упрощенно. Вы когда-нибудь видели старые съемки индийских йогов? -- Это те, что ели стекло и поклонялись пророку Мохаммеду? -- Стекло они, действительно, могли жевать, но насчет Мохаммеда вы ошибаетесь. Данная ошибка была вполне простительна: ислам со всеми его материальными символами и святынями как злостная и непримиримая религия был полностью искоренен во второй половине XXI века -- вместе с четвертью населения планеты. Даже холовизор не имел в своих анналах текста корана (как, впрочем, и большей части других "священных" книг: организованные, массовые религии вымерли). Густав продолжал разъяснения: -- Я имел в виду те съемки, где они лежат на досках, утыканных гвоздями. Видели такое? -- Да, приходилось,-- Морис несколько лет назад смотрел по холовизору документальный сериал под названием "Ужасы средневековья. Кошмары XX века". -- Так вот, представьте себе доску, из которой остриями вверх торчит огромное количество гвоздей. Они вбиты очень плотно, один к одному. Представили? -- Да. -- Это и есть событийное клише, вернее, один его слой. А теперь представьте, что на гвоздях лежит сосиска. -- Сосиска? -- Да. Обычная сосиска. Это траектория любого объекта. Каждому острию соответствует тончайший срез сосиски, эдакое колечко. Тоньше его ничего быть не может. Теперь постарайтесь представить следующее. Доска с гвоздями начинает вращаться относительно своего, скажем, условного центра. Крутится влево-вправо, вверх-вниз, под всеми углами. Что у нас в итоге получится? -- Насколько я помню геометрию,-- шар. -- Правильно. Сколько возможных положений существует у доски внутри шара? -- Бесконечно много. -- В принципе правильно. Просто я не люблю понятия "бесконечность". -- Почему? -- Во-первых, я вполне обхожусь без него. Это касается и теории интерферотрона. Во-вторых, убедиться в существовании бесконечности невозможно. -- А число "пи"? Бесконечные дроби? -- Человеческие выдумки. Лишенные основания абстракции. Даже наш воображаемый шар -- это вполне конечная единица. Как он может вмещать в себя бесконечное количество положений доски? Но продолжим. Если вы внимательно читали руководство к интерферотрону, то заметили там понятие "дискретности". -- Заметил. -- Хорошо. Сосиска, которая вам кажется целой и непрерывной, на самом деле прерывиста. Она существует только на острие гвоздей, между ними ее не существует. Но почему она -- сосиска? -- Как почему? Вы сами ее туда положили. -- Нет, я не это имел в виду. То, что траектория представляет собой сосиску, определяется не только одним слоем остриев. Представим, что внутри шара одновременно существуют все возможные положения этих гвоздей, полученные путем вращения. Сколько таких остриев может проходить через траекторию сосиски? -- Очень много. -- Вы, наверное, по привычке чуть не подумали: "бесконечно много". Вы почти правы -- остриев в любой точке внутри шара действительно получается необозримое количество. Так много, что в интерферотроне поневоле приходится прибегать к увеличению и огрублению. И на сосиску, вернее, на ее проявление в материальном мире как сосиски влияет не только острия, к которым привязаны срезы, а все остальные острия, оказавшиеся в этой точке и стоящие под всевозможными углами. Более того: аналогичные слои гвоздей идут друг за другом плотными параллельными и перпендикулярными рядами. Если мы раскрутим вокруг центра и их, то шар получится весьма разросшимся и невероятно сложным, с массой взаимопроникновений. Это даже, строго говоря, будет не шар. Но для наших сугубо практических целей примем, что у нас имеется шар с очень плотной начинкой. Я назвал этот шар событийным клише: явления отпечатываются с него. Как типографские оттиски: картинку на бумаге вы видите, а матрицу -- нет. А еще я иногда в разговорах называю клише "слоеным пирогом". Для вас -- с гвоздями. -- Я так понимаю, что размножать слои можно сколько угодно? -- Вполне. Сместите центр вращения чуть-чуть в сторону и проделайте те же условные манипуляции. Но я сделал не случайное предупреждение в инструкции: применять интерферотрон только в пределах нашей планеты. Остальные слои могут уходить за пределы Земли, а нас это особо не интересует. Остриев -- или, выражаясь, согласно инструкции, "событийных пиков" -- и здесь более чем достаточно, причем расположены они с определенным шагом. -- Каким? -- Не знаю. Размеров здесь нет. Достаточно, что такой интервал имеется и позволяет получать дискретные срезы. У этих гвоздей, кроме того, очень широкие шляпки, но они не видны. -- А это как? -- Ну, представьте, что острия -- железные, а шляпки -- из газа. Каждый гвоздь вбит строго в определенном месте, один к одному, так что шляпки, если бы были твердыми, не поместились. Но они воздействуют друг на друга и на остальные острия. -- Получается, на каждый кусок сосиски, то есть срез, влияет масса факторов? -- Конечно. -- Это так сложно. -- Это невообразимо сложно. А что, наш мир устроен просто? Вы подумайте только, сколько явлений происходит на одном квадратном дюйме вашей руки: кровообращение, жизнь микробов, бактерий, шевеление волосков, потоотделение, постоянное размножение и смерть клеток, обмен веществ, терморегуляция. А теперь представьте себе это все на молекулярном уровне: каждое дрожание субатомной частицы -- тоже явление. Плюс к этому вдоль вашей руки туда-сюда ходят радиоволны, на нее падают фотоны, ее бомбардируют атомы окружающей среды. Интерферотрон в принципе позволяет отслеживать траектории всего, но я ограничился целостными в психическом плане сущностями. Этого вполне достаточно: желающие могут проследить биографию любого микроорганизма. -- Вы написали, что времени внутри клише не существует. -- Да, сейчас я вам объясню. -- Не надо, это мне понятно. Но раз нет времени, то нет и причинно-следственных связей? Я правильно рассуждаю? Густав сразу не нашелся, что ответить. Этот теоретический аспект он как-то упустил из виду. -- Подождите, я сейчас соображу,-- после заминки отправил мысль Эшер. Вейвановский предложил ему подумать по пути, пока они будут перемещаться назад в спальню. -- Как-никак, я на дежурстве. Мне нужно за вами приглядывать,-- объяснил он.-- И хотя времени у нас сегодня побольше, за учеными беседами оно летит быстро. Лимит, выделенный куратором в эту ночь, составлял двадцать минут. -- Вы знаете, мне все же непривычно смотреть на себя и на вас со стороны. Такое впечатление, будто нас четверо,-- признался Эшер, когда они вернулись в комнату. -- Почти по инструкции. Как там у вас написано? "Расщепление траектории"? -- пошутил Морис. -- Ну это вы чересчур. Я имел в виду смерть, распад физической личности. -- Прекрасно понимаю, что вы имели в виду. Интересно, как выглядела бы на экране траектория одного человека, если бы на самом деле оказалось, что после смерти он опять воплощается? Трасса расщепляется, потом сходится, в конце опять расслаивается... -- Наверное, вид у нее был бы как у гирлянды сосисок. В разговоре наступила пауза. Пока Густав размышлял над пространственно-временными проблемами, Морис решил наведаться к Филомеле -- посмотреть, не грозит ли им с Эшером внезапный визит после того, как будет завершено чтение дамского романа. Венис безмятежно спала, крепко сдавив руками горло крупноразмерного плюшевого зайца. Наверное, ей снится бывший муж, подумал Вейвановский, опускаясь к месту своей вахты, где его уже ждал возбужденный Эшер: кокон изобретателя переливался пурпурными оттенками. -- Хотел бы вас поблагодарить, Морис! -- За что? -- Ваше замечание натолкнуло меня на очень интересные размышления, которыми я хочу с вами поделиться. Вы не будете против? Это как раз станет ответом на ваш вопрос. -- Готов вас внимательно выслушать. -- Отлично, мне потребуется все ваше внимание. Действительно, отсутствие времени внутри "слоеного пирога" заставляет по-иному взглянуть на причинно-следственные связи, столь привычные в нашем материальном мире. Рассмотрим следующую стандартную ситуацию: один человек стреляет в другого из торсана. От второго, естественно, остается только легкий дымок. С обыденной точки зрения выстраивается следующий ряд причин и последствий: первый нажимает на кнопку торсана, в результате чего тот выстреливает торсионный заряд; заряд этот летит по направлению к жертве, попадает в нее и, как итог, разносит ее на молекулы. Здесь у нас, условно говоря, имеется три сосиски: два человека и торсан. У всех трех -- совпадающие траектории, за исключением жертвы, которая расщепилась после попадания в нее заряда. Совпадающие, конечно, не в смысле занятия одних и тех же остриев, а в том, что все трое находятся внутри некоего более вместительного пучка, ну, например, комнаты, где произошел выстрел. Нет, выражусь иначе: их трассы проходят параллельно и местами совпадают, из-за чего они могут друг с другом взаимодействовать. Обзовем эту общую направленность, скажем, вектором, хотя это не совсем правильно. -- Почему? -- Вектор подразумевает что-то прямое, а трассы неизбежно извилисты. -- Но они же находятся внутри общего пучка? То есть, для всех них есть высший вектор, задающий им общую направленность движения, внутри которой их индивидуальные вектора могут отклоняться? -- Верно! Исключительно правильное замечание. Не удержусь от сравнения: макропучок -- это труба с водой, внутри которой индивидуальные потоки, бурля и перемешиваясь, несутся в один конец. Вот только внутри "слоеного пирога", конечно же, движения никакого нет, мы можем лишь говорить об объединяющем векторе, который, собственно, и позволяет наблюдать материальные явления вокруг. Но вернемся к нашей ситуации. Разобьем ее на четыре явления: нажатие кнопки, вылет заряда, попадание его в жертву, исчезновение последней. Мы с вами -- посторонние наблюдатели, видящие хронологически именно такую последовательность. Это означает, что и наши с вами вектора внутри "слоеного пирога" совпадают с векторами участников события, имея, кроме того, общую направленность, о которой мы уже сказали. У всех людей вектора имеют такую объединяющую направленность, поэтому они и воспринимают почти одинаково все, что вокруг них происходит. -- То есть, субъективное время у всех совпадает? -- Есть небольшие индивидуальные отличия, но в целом можно ответить утвердительно. Теперь давайте представим описанную выше ситуацию глазами наблюдателя, находящегося внутри макропучка, но имеющего совершенно противоположный вектор. Он увидит этот инцидент в обратном порядке: из воздуха появляется человек; от него в раструб торсана влетает заряд; второй человек, приняв этот заряд, нажимает кнопку и убирает торсан. Где здесь причина и следствие? Они начисто отсутствуют в нашем понимании. Но для этого наблюдателя с противоположным вектором именно такой порядок и выстроится в причинно-следственную связь! Его субъективное время, то есть следование сознания вдоль траектории примет именно такой, абсурдный с нашей точки зрения, порядок вещей за единственно возможный и логичный! Предположим, что у нас есть еще один наблюдатель, трасса которого проходит зигзагами или пунктиром, но в одном направлении с участниками происшествия. Он может увидеть, как первый человек нажимает на кнопку, затем выпасть из этой ситуации и вернуться к тому моменту, когда второй исчез. Если он знает, что такое торсан, то может прийти к некоторым умозаключениям. Ну а если не знает? Если для него это -- нечто вроде портсигара? Тогда между нажатием кнопки и исчезновением он не сможет установить никакой зависимости. Он может подумать, что второй человек просто ушел. -- Такие пунктирные или зигзагообразные траектории как раз были свойственны заказчику вашего интерферотрона. Только прибывала полиция всегда уже после того, как все явления произошли, и ей, кроме умозаключений, ничего больше не оставалось. -- Причем в большинстве случаев эти догадки были ошибочны. Но вернемся к нашей ситуации. Мы условно разбили ее на четыре этапа. Каждый из них привязан к какому-то пучку событий внутри клише. Последовательность явлений, как мы уже договорились считать, воспринимается субъективно, в зависимости от направленности вектора индивидуальной траектории. Ведь внутри "слоеного пирога" нет никаких координат и точек отсчета: трассы пролегают во всех направлениях, и каждая содержит свою систему координат внутри себя. Соответственно, причинно-следственные связи также имеют исключительно субъективный характер или иначе выражаясь, эти связи могут быть проложены от одного явления к другому совершенно произвольным способом. Явления можно тасовать как колоду карт: любой порядок имеет такое же право на существование, как и все остальные. -- Хорошее сравнение -- колода карт. В нашем мире после двойки следует тройка, четверка и так далее, причем это порядок кажется единственно возможным, а в другом мире отсчет может начинаться, скажем, с семерки, после которой следует король, затем пятерка. Не говоря уже о массе вариантов, обусловленных разностью мастей. -- Да, причем каждое явление -- или карта -- существует столь же независимо и самостоятельно, как и все остальные. Если из полной колоды изъять, например, бубновую двойку, то это вовсе не означает, что вся последующая бубновая масть должна исчезнуть вместе с ней. Аналогично, если мы из описанной ранее последовательности четырех явлений изымем только одно, все остальные сохранятся в неприкосновенности. -- Не на этом ли предположении основываются ваши планы по изменению собственной траектории? -- В том числе. -- А вам не хотелось бы заодно и изменить свой вектор? Попасть в параллельный мир, так сказать? -- Особого желания нет. Вдруг я окажусь в двух- или одномерном пространстве? Кроме того, я уже, по-моему, где-то побывал, находясь при смерти. Вследствие чего и горю желанием так изменить свою трассу, чтобы вновь туда не попасть. Вы задавали вопрос о том, не приведет ли это к цепной реакции. Думаю, ответ теперь очевиден. -- Если ваша теория о том, что в каждой точке внутри клише может находиться любое количество пиков и, соответственно, произвольное число явлений, верна, то от перемещения вашей траектории ничего особенного произойти не может. Допустим, я, используя интерферотрон, передвигаю вашу трассу на другие пики. Тогда, если все закончится благополучно, вы неожиданно окажетесь в полном здравии и, возможно, у себя дома. Филомела будет удивлена пропажей пациента, и на этом все закончится. -- Надеюсь, что так оно и случится. -- Я тоже надеюсь, что мироздание сохранится в неизменном виде. Между прочим, Густав, отсутствие причинно-следственных связей внутри событийного клише делает бессмысленными также такие понятия, как вина, ответственность и многие другие. Эшер задумался, но через полминуты кокон его опять жизнерадостно замерцал. -- Вне всякого сомнения! Вся человеческая мораль основывается на том, что между явлениями -- которые, как мы установили, существуют абсолютно независимо, дискретно и могут проходиться или, иначе говоря, субъективно ощущаться в любой последовательности -- имеются жестко обусловленные связи. Человек, убивший другого из торсана, по нашим понятиям, виноват. Но это всего лишь одна из многочисленных точек зрения, всего лишь один вектор. Если другой наблюдатель, в согласии со своим вектором движется в противоположном направлении, то у него убитый исчезает до выстрела. Виноват ли тогда тот, кто нажал на кнопку торсана? Это заодно отметает всякие вопросы относительно свободы и возможности выбора. Все явления зафиксированы. Нам только кажется, что мы принимаем решения ,-- на самом деле все уже существует, и наше сознание обречено жестко перемещаться по своей трассе. Замечу, что сама мысль о свободе выбора некорректна. О такой свободе уместно говорить только тогда, когда существует возможность одновременно производить все действия, между которыми совершается выбор. То есть, убийца из нашего примера истинно свободен не тогда, когда принимает решение, убивать ему другого или нет, а в том случае, если он выстрелит из торсана и одновременно не выстрелит. Применительно к событийному клише это выглядело бы следующим образом: в каждой точке явлений существует масса ответвлений для данной траектории, то есть вариантов развития ситуации, и от некоего руководящего центра внутри траектории зависело бы, в какое ответвление или даже несколько ответвлений свернуть. Но такого нет. Всегда происходит что-то одно. Человек не раздваивается, не расслаивается. Даже мысли его, роящиеся в мозгу и создающие иллюзию выбора,-- тоже жестко привязанные к событийным пикам явления. -- Если бы полиция знала, что интерферотрон, которым она пользовалась для установления вины подозреваемых, на самом деле основывается на таких теоретических постулатах, которые отрицают саму возможность вины и наказания. -- Именно поэтому в инструкции я не углублялся в философские рассуждения. Да и полицейским было бы тяжело смириться с мыслью о том, что любой преступник не более повинен в своем злодеянии, чем потерпевший. Просто трассы их пролегли таким образом, что в какой-то точке один из них был обречен что-то сделать с другим -- зарезать, задушить, ограбить, избить,-- а жертва не могла всего этого избежать, поскольку ей изначально положено было стать жертвой. -- Представляю себе выражение их лиц, если бы вы, запустив интерферотрон, сказали им: "Уважаемые господа! В данной точке зафиксировано такое схождение явлений, которое в своей совокупности наблюдается как преступление. Оно не может не быть совершено. Оно существует независимо от того, кто его совершает. Абсолютно случайно через эту точку проходят индивидуальные траектории людей, которые вынуждены были, как актеры, принять на себя роли участников этого инцидента". -- Или что-нибудь в таком духе,-- подхватил Густав.-- "Жестокая рука судьбы толкнула на необходимость преступления подозреваемого Х и одновременно подставила под его нож горло потерпевшего Y. Оба они ни в чем не виноваты". Наверное, меня тут же увезли бы в сумасшедший дом. -- Может быть. Есть еще один вопрос, который я хотел бы задать. -- Внимательно слушаю. -- Интерферотрон дает возможность просматривать будущее. Для него же, как я понимаю, нет никакой разницы, где пролегает траектория? -- В принципе, да. -- Следовательно, до того, как поворачивать вашу траекторию, мы могли бы посмотреть, есть ли в будущем у нее изменения? -- Да,-- несколько неуверенно ответил Эшер. -- Если такие изменения есть, то, значит, у нас все получится. А если нет -- то, соответственно, не стоит и браться за это дело. Я правильно рассуждаю? Вейвановский не получил ответа на свой вопрос: в этот момент кокон Густава Эшера внезапно исчез. Решив, что лимит времени на разговоры с изобретателем исчерпан, Морис вернулся в свое тело, выпил кофе и вновь принялся листать инструкцию к интерферотрону. *** Вейвановский никогда не читал фантастических романов и неизменно игнорировал фантастические фильмы, изредка показывавшиеся по холовизору. Очевидно, поэтому он столь трепетно отнесся к парадоксам, связанным с путешествиями по времени,-- в отличие от поклонников жанра, отличавшихся легкомысленным подходом к этим вопросам и готовых проглотить любую несуразицу. Ведь, с какой бы точки зрения ни рассматривать намерения Густава Эшера, он, выражаясь обыденным языком, собирался изменить свое прошлое или будущее. Высыпая на рабочий стол очередную порцию раздобытых деталей, Морис размышлял над теми последствиями, которые могли бы возникнуть в случае удачной реализации планов изобретателя. Хорошо, думал он, предположим, Эшер меняет свою трассу через несколько недель, когда я соберу, запущу интерферотрон и научусь им управлять. Скорее всего, сейчас на срезе его траектории по хордам видно, что Густав -- глубоко больной человек почти без перспектив выздороветь. Далее его траектория расщепляется (Эшер умирает), и последующий путь или даже группа путей ведут в такие районы внутри событийного клише, которые у изобретателя ничего, кроме глубокого ужаса, не вызывают. Какие намерения могут у него быть? Первое, сугубо лечебное. Эшер каким-то образом подправляет свой срез: перемещает его центр от, условно говоря, "больных" ярусов к нормальным. Для этого он может наведаться к той точке в своем прошлом, где был совершенно здоров, сравнить срезы и попробовать скопировать или спроецировать "эталонный" срез в настоящее. Если все произойдет успешно, Эшер неожиданно для окружающих из коматозного идиота превратится в здорового человека. Да, но при этом сохраняется ситуация с расщеплением траектории, когда Густав попадает в какие-то жуткие места. Поэтому лечебное намерение неотделимо от следующего, связанного не с подменой среза трассы, а с ее поворотом, причем в зависимости от того, на каком участке своей индивидуальной траектории Эшер начнет осуществлять ее смещение, возникают различные последствия. Лучше всего будет, если Густав изменит направленность уже расщепленного пучка, вернее, той его части, которая ведет к неприемлемым ярусам. Тогда смещение траектории, вероятнее всего, не отразится на окружающем мире. Но сможет ли определить Эшер, куда направлен каждый расслоившийся фрагмент его посмертной траектории и каких ярусов следует избегать? Будут ли они в состоянии увидеть на экране интерферотрона что-нибудь, хотя бы отдаленно имеющее признаки их материального мира? А если это будет какой-нибудь хаос элементарных частиц, психических волн или мыслей? Если этот мир, куда уже одной ногой ступал Густав, вообще не имеет никаких свойств? Какие нити из пучка тогда нужно будет выгибать? Да и сколько их вообще, этих нитей? Может быть, Эшер расщепится на несколько миллионов соломинок,-- что тогда с ними делать? И вдруг Густав узнает, что смерть от какой-нибудь нелепой случайности настигнет его через месяц? Станет ли он покорно дожидаться своей участи? Весьма непонятные варианты возникнут, если Густав решит изменить какой-либо прошлый участок своей траектории. Предположим, он отклоняет свою трассу, начиная с того момента, когда его в церкви засасывает смерч. Тогда Эшер, соответственно, не падает вниз головой на крышу дома, и они с Морисом как бы не знакомятся вообще. Да, но куда деть тогда факт появления интерферотрона? Ведь если Вейвановский и Эшер незнакомы, то, выходит, интерферотрону неоткуда появиться -- по чьим инструкциям Морис собирает аппарат? Каким же образом тогда была изменена траектория Густава, если аппарата не было? Морис даже перестал рассортировывать на столе детали, подавленный неожиданной тяжестью этого парадокса. Знает ли об этих противоречиях Эшер? Сможет ли он разрешить их, дать вразумительные ответы на тот рой вопросов, который поселился в голове у Мориса? Если Эшер сместит свою трассу еще раньше, до того рокового похода, с кем тогда Стив бродил по Сапале? Траектории Богенбрума и Макналти ведь пока никто менять не собирается. Как исчезновение Эшера отразится на их воспоминаниях? Да и могли ли без участия Густава происходить все те события в Сапале, вследствие которых Макналти оказался в Тупунгато? Неужели в памяти Стива вместо приятеля останется некое безмолвное темное пятно или даже провал? А кого все это время лечила Филомела, если Густав здесь даже не появлялся? Вейвановский подумал, что не мешало бы спросить куратора, догадывается ли тот о грозящих от применения интерферотрона парадоксах. Наверняка у высших иерархов нашелся бы на это ответ. Взвесив, однако, все "за" и "против", Морис решил куратора не беспокоить. Вдруг иерархам нужно что-нибудь подправить не в этом мире, а совершенно другом. В конце концов, его никто не посвящал в подробности планов, разработанных начальством, а за чрезмерное любопытство вполне можно схлопотать. Но при очередном разговоре надо будет прямо обо всем спросить Эшера. Для Мориса оставался также невыясненным один практический аспект: за счет каких энергетических источников изобретатель собирался воздействовать на событийные ячейки? Неужели только посредством психической энергии, и именно этим объясняется настоятельная просьба Густава Эшера отправиться в Оливарес, высказанная во время первого разговора? Спустя два с половиной часа Морис завершил разметку очередной порции деталей, и, накрыв стол тканью, принялся за ремонт гравитоплана. Поездка в Оливарес предполагала некоторые грузовые операции, а в небольшой кабриоджет те вещи, которые просил привезти Эшер, не поместились бы даже в сжатом виде. Открыв люк гравитоплана, Вейвановский поднялся на борт и, не обращая внимания на дежурные извинения стюардессы, проследовал прямо в кабину пилота. Здесь действительно было очень грязно: Морис оставил дверь открытой, чтобы домашняя автоматика уборки навела порядок. Вместительный багажный отсек пустовал, за исключением оборудованной подъемником небольшой грузовой тележки крайне примитивного вида. Такие в свое время имелись на всех гравитопланах на случай непредвиденной посадки в местах, где багажной автоматики не было. Вейвановский с удовлетворением отметил, что эта тележка ему придется весьма кстати в Оливаресе, а размеры отсека позволят набить его массой полезных вещей, которых в заброшенном городе должно оказаться более чем достаточно. Вернувшись в кабину пилота, Морис нашел ее сияюще чистой. Устройство гравитоплана и управление им были ему хорошо знакомы: несколько раз в качестве наемного убийцы приходилось пользоваться старыми средствами передвижения, чтобы потом бросать их, заметая следы. В кабине Морис понажимал несколько кнопок и панелей, открывая доступ к узлам машины, нуждавшимся в ремонте. Выйдя из гравитоплана, он бросил рассеянный взгляд на рабочий стол: к интерферотрону чего-то не хватало. Лишь шестью часами позже, когда ремонт торсионной тяги был почти закончен, Вейвановского неожиданно осенило: уходя утром от Филомелы, он забыл в кресле первые две части инструкции, отсоединенные от перечня деталей. Вечером он обнаружил их на том же месте и утром отнес в ангар, где начал сборку интерферотрона, чередуя ее с ремонтом гравитоплана. Дежурства проходили спокойно; Филомела потчевала Макналти и Богенбрума усыпляющими средствами, а Эшер больше не предпринимал попыток остановить свое сердце. У всех троих графики жизнедеятельности потихоньку возрастали. Ночью в установленное время коконы Густава и Мориса встречались, и изобретатель давал неофиту ответы на будоражившие того вопросы, понемногу снимая с него непосильный груз парадоксов. Вейвановский попробовал связаться с куратором, чтобы походатайствовать о дополнительном времени для разговоров, но тот не отвечал. Такое случалось и раньше -- начальство вполне могло быть завалено работой в каком-нибудь совершенно провинциальном углу галактики. И хотя отмеренных на беседы с Густавом двадцати минут обычно не хватало, сборка интерферотрона параллельно с ремонтом летательного аппарата шли планомерно, без загвоздок. Через четыре дня гравитоплан был готов к полету, а все пространство рабочего стола в пристройке занял прикрытый тканью макет интерферотрона. Морис не рискнул запускать изобретение Эшера самостоятельно, не будучи уверенным в своей хореоматической подготовке, тем более что Густав советовал привлечь к работе с устройством Стива -- после окончательного выздоровления последнего. Сборка интерферотрона по-прежнему проходила в тайне; Вейвановский надеялся, что Филомела забыла об увиденной инструкции. Она однажды невзначай спросила Мориса о том, как обстоят дела с его хобби и не сильно ли утомляют его дежурства. "Сплю почти весь день. До других дел руки не доходят",-- дал он, как ему показалось, очень ловкий ответ. Вторым лицом, от которого надлежало скрывать интерферотрон, был Франц Богенбрум. Густав не смог дать вразумительных объяснений, чем вызвано такое желание, заметив только, что "из-за этой скотины" его разобрали по винтикам и что как только Франц оклемается, пусть Филомела вытолкает его отсюда ко всем чертям. "Если Стив его раньше не укокошит",-- в заключение выразил надежду Эшер. Таким образом, интерферотрон под покрывалом дожидался, когда им сможет заняться Макналти, а, если верить прогнозам главного врача, произойти это могло не раньше чем через три недели. Морис был доволен результатами своих трудов. Если бы первые испытания под наблюдением Стива прошли успешно, то после окончательной сборки интерферотрон в своем новом воплощении представлял бы собой плоский металлический чемоданчик с шифрующим замком. В прошлое ушла куча датчиков: их роль выполнял кусок металлизированного синтетического полотна, в структуру которого Морис удачно внедрил все необходимые зондирующие элементы. Теперь вместо того, чтобы проявлять ловкость жонглера, достаточно было просто подбросить вверх полотно, которое тут же раскрывалось куполом на высоте десяти футов над землей. Храниться оно должно было в небольшой нише внутри корпуса, а запасной кусок предусмотрительно вкладывался в выемку на дне. После включения интерферотрон показывал бы уже не сетку ячеек (хотя возможность такой демонстрации оставалась), а окружающую местность в радиусе двадцати ярдов. Оператору полагалось выделить интересующие кусок территории или объект, а затем в возникавшем на экране хитросплетении траекторий выбрать необходимые. Интерферотрон по-прежнему воссоздавал прошлое или показывал будущее. Функции же изменения трасс и воздействия на отдельные ячейки были запрятаны достаточно глубоко: на этом настаивал Эшер, опять-таки из соображений безопасности. Морис, соглашаясь с изобретателем, все-таки не мог понять, от кого или чего Густав оберегает интерферотрон,-- остатки населения планеты, на его взгляд, явно не могли представлять никакой угрозы. "Как будто все вокруг -- сплошные профессора физики. Даже полиция не могла разобраться в этой вещи, которая, собственно, для нее же и предназначалась. Интересно, встречу я хоть одну живую душу в Оливаресе?" -- размышлял Морис при взлете. Он сидел в правом сиденье,-- кабина неизвестно зачем имела два места для пилотов, хотя при желании весь земной шар можно было бы облететь на гравитоплане за шесть часов. Перед ним на информационном табло выстраивался рельеф гор: в отличие от кабриоджета, здесь показывались не устаревшие картографические данные, а реальная местность. Вейвановский выбрал скорость 200 миль в час и высоту полета в три мили, что, как он полагал, должно было обезопасить его от всяких случайностей в виде неожиданно возникающих горных пиков. В этом темпе он должен был достичь Оливареса спустя полчаса. За время своей жизни в Тупунгато Морис не проявлял интереса к существованию других колоний, полагая, что на незатопленных территориях должно было набраться как минимум с десяток поселков. Однако по восточную сторону он за двадцать минут полета насчитал всего два. Из интереса он переключил табло в режим индикации человеческих организмов и удивился, увидев, что оба селения безлюдны. "Ваш кофе",-- перед Морисом в низком поклоне стояла стюардесса с подносом в руках. Вейвановский пробормотал слова благодарности и взял чашку. В этот миг стюардесса с подносом исчезла, а у Мориса потемнело в глазах и сперло дыхание. Он судорожно схватился обеими руками за горло. "Отсутствие психонастройки",-- тревожно замигало табло. Состояние полуобморока продолжалось секунд пять, после чего вновь возникшая чашка упала Вейвановскому на брюки, обильно залив их кофе: экипажам гравитопланов в рейсе полагался мощный заряд бодрости. Морис выругался и, стряхивая капли жидкости, приник к карте: этот опасный участок был практически на окраине Оливареса. Неужели в городе люпусы начали выходить из строя? По правилам психотехники, в любом случае должна была обеспечиваться минимальная напряженность поля, даже если бы перестали работать девять десятых психостанций, тогда как один люпус перекрывал участок площадью в двадцать квадратных миль. Гардероб Вейвановского был весьма скромен,-- брюки военного покроя входили в число немногих прочных предметов одежды, сохранившихся от прежних времен, а качество автоматической стирки давно уже оставляло желать лучшего. Поэтому, притормозив гравитоплан в центре Оливареса, Морис запросил люпус о том, где в городе имеются антикварные магазины готового платья и обуви. Получив список адресов, он начал их систематический облет. На улицах Оливареса кипела деятельность элементалов, вырвавшихся наружу в результате пробоев в психосреде: возле домов суетились толпы троллей, гоблинов и гномов. У входа в первый магазин, куда направился Морис, происходило нечто вроде массовой манифестации кобольдов, и он решил немного изменить свой план. Подняв гравитоплан высоко вверх, Вейвановский начал облет самых высоких зданий в городе,-- поручение Эшера поневоле пришлось выполнять первым. Покружив пару минут, Морис заметил на верхушке девятиэтажного небоскреба небольшой нарост пирамидальной формы и посадил машину рядом с ни