ще одно следствие - значит Одри тоже профессионал и даже больший, чем я). Натурально повалить дерево особых трудов не вызывает, для этого существуют соответствующие спецкомплекты, и для этого жечь лазером его не надо. Если же ты прикидываешься браконьером, то зачем уничтожать запах? Я восхитился своей проницательностью и даже вроде как обрадовался, когда мне в голову уперся ствол автомата и приглушенный голос пригласил меня выйти из машины. Боковым зрением я увидел, что Одри куда-то испарилась с сиденья водителя и в салоне нахожусь только я один, вальяжно развалившись в ложементе, не считая собаки. Стараясь ничему не удивляться и не делать резких и лишних движений, я стал выбираться через услужливо открытую незнакомцем дверь машины, лихорадочно вспоминая чему меня учили жизнь и военная Академия и безуспешно пытаясь проснуться от этого кошмарного сна. Вооруженный человек в ближнем бою - слабый противник. Он знает, что на его стороне большой перевес и теряет часть осторожности и внимательности. Мастер "ли чун" вдолбил мне это в голову крепко и ею-то я и нанес удар. Годы интеллектуального труда придали этой части тела особую силу и быстроту, чего не скажешь о твердости. Врезавшись во что-то ужасно жесткое и ребристое (как потом оказалось - в связку противопехотных мин), я взвыл от боли, почувствовав как свод черепа дает трещину и "мускулатура" мозга вминается внутрь, но не ослабил силы удара и неудержимости напора. Противник со своим хваленым автоматом не ожидал от меня такой резвости и, успев всего лишь пару раз врезать мне по затылку, потерял равновесие и полетел в кювет. К его чести надо сказать, что он быстро собрался и, крепко сжимая мой воротник, попытался в падении развернуться и подмять меня под себя. Отбивная из Кирилла Малхонски получилась бы отменная будь прибалтийский кювет чуть поглубже, а противник чуть порезвее. К моему большому счастью, мы приземлились в крепких объятиях и ничейном положении - на собственные бока лицом друг к другу. Тут-то я и разглядел своего визави более внимательно, чуть не заорав при этом от ужаса - настолько я забыл какое это неэстетичное зрелище - полный боекостюм космодесантника, куда входит уродливая дыхательная маска с усами теплоуловителей и висящими "соплями" антидота и бактериофага, подрагивающей мембраной противогаза, до жути похожей на развороченные внутренности, свисающими по бокам лица плетьми нейронного форсажа, напоминающие разросшихся трупных червей, с мозаичными очками и светофильтрами и уродливым наростом компьютерного терминала на правой стороне этой чудовищной рожи, в задачу которой входило не только обеспечить солдата бесперебойной связью с командным пунктом, электронной картой военных действий, расширить его светочувствительность, сделать "осроухим" и "тонконюхим", увеличить его быстродействие и сделать нечувствительным к боли, но еще и напугать противника, парализовать его волю и вызвать острейший приступ ксенофобии, желательно с рвотой. Судя по тому, что мои ребра стали подозрительно трещать, в кистях рук разлилась сильнейшая боль, а в грудь и живот мне упирались сплошные эвересты железа, на противнике был надет экзоскелет и навешано всевозможное оружие, начиная со струнного ножа и кончая комбинационной машиной. Все это сводило мои шансы увидеть рассвет к нулю. Мы продолжали лежать в кювете на мягком песочке, вдыхая свежий запах осеннего балтийского соснового леса и разглядывая друг друга, а мой противник не спешил что-либо предпринимать. Мне показалось, что этот насекомоподобный оскал с интересом энтомолога разглядывает меня, прикидывая как лучше меня прикончить. Таких вариантов моей быстрой, и не очень, смерти имелось такое большое количество, что десантник затруднялся в выборе. Но эта заминка мало чем могла мне помочь - держали меня крепко и все мои нечеловеческие усилия освободиться ни к чему не приводили - я напоминал сам себе великого Того-сана в его легендарной схватке с самим основателем дзю-до великим Сигарэ Окана. Наконец наступил долгожданный многими болельщиками момент - меня подняли с земли, отряхнули и, вбив кулак мне под ребра, послали в ближайшую сосну. Со стороны, наверное, это было весело наблюдать - не каждый день увидишь взрослого дядю, летающего по лесу словно большой воздушный мячик с гелием. Надо было отдать должное подающему - сразу чувствовалась его волейбольная хватка и идеальный глазомер, позволивший ему очень точно рассчитать баллистическую траекторию для К.Малхонски, обладающего не очень хорошими аэродинамическими характеристиками, и вписать этот полусдувшийся мячик с болтающимися ручками и ножками прямо в гордость прибалтийских лесников. Трибуны взорвались аплодисментами, тренер от радости запрыгал и захлопал в ладоши, а судья хладнокровно засчитал очко. Пока я съезжал по сосне вниз, адреналин в моей крови наконец-то достиг критического уровня, кровяное давление резко возросло, в ушах зашумело, в голове сработал химический спусковой крючок, запуская церебральную сеть и мир приобрел долгожданную четкость и яркость. Все чувства обострились и мозг, на мгновение перегруженный хлынувшей в него информацией, пропустил первый выстрел. К счастью для меня, запутанная траектория полета космического корабля "Кирилл Малхонски" ввела в заблуждение этого графа Ремингтона и здоровенная дыра появилась впритык к моей голове, стоившей два миллиона экю (именно во столько обходится налогоплательщикам хирургическое форсирование нейронных структур кадетов Ауэррибо). Дерево содрогнулось и около моих ушей оглушительно засвистели щепки. В следующее мгновение я уже был далеко от этого места. Если этот парень не дурак и сообразил что к чему, он меня теперь на пушечный выстрел к себе не подпустит - то, что мне встроили в голову и спинной мозг, болталось у него снаружи и существенно влияло на его быстродействие. Я теперь был назойливым комаром, надоедливо пищащим и быстро кусающем здоровенного и не очень поворотливого дядьку с мухобойкой в руках. При соблюдении дистанции и здоровой доли осторожности, я мог сколь угодно долго выводить его из терпения, уворачиваясь от пуль, но вывести его из строя полностью вряд ли сумею. Я стал забираться в глубь леса, планируя зайти с тыла и прощупать охотника на сообразительность и крепость нервов. Воздух был непривычно вязок и приходилось прикладывать много сил, чтобы как ледокол раздвигать вековечные льды, и сосредоточивать все внимание, чтобы случайно не напороться на шальную ветку, которая при такой скорости запросто снесет тебе голову. Из звуков более-менее четко различались собственные шаги, все остальное размазалось в низкогудящий фон, тяжело давящий на барабанные перепонки и не лучшим образом влияющий на психику. Зато на зрение жалоб не было - было непривычно светло и я только удивлялся почему в такой солнечный день ни одно дерево в лесу не отбрасывает тени. Ну а принюхиваться не пытался - своего непахнущего противника я не учую, а вдыхать с непривычки ароматы леса не очень-то приятно для существа, потерявшего свое обоняние каких-то двадцать тысяч лет назад. Нейронный форсаж потреблял до жути много энергии и я просто физически ощущал, как разлагаются мои жиры и углеводы. Для моей мозоли, которую я натер за годы сидения за письменным столом, это было неплохо - заставить себя делать по утрам зарядку я никак не мог, мысли о диете мне претили, а химические сжигатели жиров я считал варварством. Теперь же я благодарил себя за леность и обжорство - помимо физической силы, которой у меня уже давно не было, мне требовался вес, который у меня еще имелся. Обливаясь потом в пятиградусный мороз, задыхаясь от жары и чувствуя, что от такого ускоренного метаболизма сердце начинает допускать подозрительные перебои, я трусил по лесу и молил себя не останавливаться и не приваливаться к сосне, высунув весь в пене язык, чтобы не дать дубу, которого в этом бору днем с огнем не сыщешь. В тоже время, что греха таить, я чувствовал себя великим героем - я не только перехитрил своего противника, ловко прикинувшись писателем-прозаиком, который и умеет только про заек и писать, но и имел все шансы победить его, предварительно измотав долгим бегом. Значит есть еще порох в пороховницах, значит крепка советская власть, хоть и велик ЕАК, а отступать некуда - позади Клайпеда! В такой клиническо-самовлюбленной задумчивости я чуть не выскочил на дорогу как лось перед мчащейся машиной и, в общем-то, с такими же последствиями - вольный стрелок с большой дороги все так же стоял на шоссе с автоматом в руках и пялился на то место, откуда я сбежал мыслею по древу. Я в нем сразу же разочаровался. Скорость ли у него была гораздо хуже моей, либо соображал он туго, но факт остается фактом - он проигрывал мне вчистую. Правда при одном условии - если я найду способ его обезвредить, находясь на расстоянии двадцати шагов от этого чучела. Выбирать особо не приходилось - я не мог подкрасться к нему и, сделав маягири в печенку, взять его в плен, - сомневаюсь, что он настолько заторможенный тип и не услышит мои шаги, поэтому оставалось только подхватить из песка подходящий кусок щебенки и, прикинув траекторию полета, запустить ее в голову этого остолопа. Эффект меня поразил - хоть я и ожидал, что этот камень, запущенный со скоростью, не уступающей скорости пули на излете, и оставит в каске, а заодно и в черепе противника, ощутимую вмятину, но я не думал, что его голова взорвется кровавым фейерверком, а ее ошметки тошнотворно медленно будут разлетаться во все стороны, смачно хлюпая при столкновении с соснами, машиной, асфальтом и К.Малхонски с отвисшей челюстью. От потрясения мои физиологические реакции пришли в норму, время снова понеслось вскачь, деревья закачались как при землетрясении на Хокайдо, холодный ветер ударил в лицо и я в изнеможении опустился на дорогу, чувствуя слабость во всем теле и боль в обожженной правой руке. От резкого перепада кровяного давления у меня появилось ощущение вакуума в голове и опасение, что атмосферное давление раздавит черепной свод и вдавит глаза в затылок. Чувство вины и раскаяния за невинно убиенного меня пока не посетило и я надеялся, что оно заблудится где-нибудь по дороге. - Помочь?, - поинтересовалась возникшая надо мной Одри. - Долго же тебя носило, - поворочал я языком, - за это время я успел пробежаться трусцой, поработать головой, похудеть на двадцать килограмм, потренироваться в бомбометании и убить человека. - Больше всего в твоих приключениях меня заинтересовал последний эпизод, заметила Одри, пряча пистолет в висящую подмышкой кобуру, - вряд ли это мог сделать ты, разве что психокинетическим усилием, тем более твой булыжник, который ты с таким энтузиазмом кинул, попал точно в мою машину. Да и вряд ли это человек. Попала я ему в висок, не спорю, но человеческие головы не начинены тротилом. Труп, раскинув в последнем приветствии руки, лежал на обочине дороги, а из остатков шеи в кювет стекала кровь. Одри присела но корточки рядом с останками и покопалась в сплетении размозженных мышц, пучков сосудов и осколках спинного мозга. Даже если это и был киборг, но зрелище было пренеприятнейшее, а последствия ужасными. За всю свою военную и журналистскую карьеру я ни разу не сталкивался с боевым применением киборгов - несмотря на свои невероятные способности, с которыми не сравнится никакой нейронный форсаж, несмотря на великолепную физическую силу, выносливость, отличные логические показатели и феноменальный К-зубец, у них было два существенных недостатка. Во-первых, они стоили сумасшедшие деньги, на которые можно построить и оснастить атакующий рейдер. Во-вторых, их IQ оставлял желать лучшего - никакая совершенная интеллектроника не заменит мозги, даже самого последнего пьяницы, а одаривать это совершенное оружие на двух ногах искусственным разумом не приходило в голову даже самому ярому "стервятнику". Мэри Шели они, слава Богу, читали. Поэтому на их долю выпадали достаточно специфичные операции - где не требовалось стратегического мышления, а требовалось послушание куратору, который собственно и управлял дистанционно киборгом, скорость реакции, отсутствие сомнений в приказах и совести, и где не выдерживали ни человеческий организм, ни железная машина. В моей памяти остались две такие операции - зачистка зон бывших ядерных полигонов, где испокон века селились всяческие уроды и мутанты, терроризировавшие (или НЕ терроризировавшие) мирные человеческие поселения, и освобождение заложников на "Куин Мэри - 2". В обоих случаях за Ахерон стояли большие очереди. Если мы "замочили" киборга, то я просто не представляю, что в самое ближайшее время случится в этом месте побережья Балтийского моря - эпицентр ядерного взрыва или массовый захват заложников? В любом случае нужно было брать ноги в охапку и бежать не оглядываясь до самых Гималаев. - Тебе повезло, - сказала, вставая с асфальта и вытирая испачканные руки платком, Одри. - Потому что я так быстро бегаю?, - промямлил я, несмотря на свое близкое к обморочному состоянию, внутренне, как маленький заболевший ребенок, ожидая похвалу из уст взрослого, даже за самую малость. - Потому что он так медленно двигался, - отрезала Одри, - и меня это очень тревожит. Я постарался не обидеться. Одри права - супермен из меня не ахти какой и то, что я выжил при встрече с этой машиной-убийцей ("черный голем", как его называют десантники), было на девяносто девять процентов невероятным везением - по всем законам я сейчас должен был лежать пристреленный под сосной, а моя голова впоследствии украсила бы личную коллекцию трофеев "голема". Когда первая радость прошла, мое везение стало внушать мне опасение и жуткую уверенность, что из огня я попал прямо в полымя. Странность номер один: почему "черный голем", мастер убийства, ниндзя, упустил К. Малхонски - писателя-прозаика с назревающим пристрастием к алкоголю, отвращением к физической зарядке и брюшком, когда хватило бы легкого взмаха мономолекулярной нити, чтобы разделать этого горе-десантника, как быка на бойне? Странность номер два: зачем на киборге надета вся эта дребедень - маски, глазки, ушки? Время карнавала, насколько я помню, еще не наступило. - Их здесь пятеро, - сказала Одри, когда мы залезли в машину, на капоте которой теперь красовалась здоровенная вмятина от моего олимпийского броска. "Мерседес" уже не имел товарного вида, но хозяйка тактично не стала напоминать мне о моей шалости. Дело действительно было серьезным. Одри в очередной раз отключила глупую автоматику и мы погрузились в знакомый сумрак. - Что будем делать, командир?, - спросил я задумавшуюся девушку, безоговорочно принимая ее командование не из-за каких-то ернических соображений, а из-за стремления увидеть следующее утро. - Кирилл, я понимаю, что самое лучшее из того, что мы можем предпринять, это повернуть машину и бежать отсюда сломя голову. Если бы это были обычные бандиты или дезертиры, я так бы не раздумывая и сделала. Но здесь затевается что-то гораздо более страшное. Поэтому, я считаю, нам надо пойти туда и посмотреть, - она махнула в глубь темного леса, где водились волки, медведи, кабаны, обреталась Баба-Яга и лешие, домовые, русалки, Кащеи, драконы, людоеды и налоговая инспекция. Патриот во мне слегка приоткрыл глаза, затем повернулся на другой бок и захрапел с новой силой. Я попытался отвесить ему освежающего пинка, но понял, что это бесполезно - в такую осень даже бурые медведи давно спят. - Может стоит связаться с компетентными службами, - осторожно предложил я, не желая вылезать из уютного мирка этого комфортабельного автомобиля-ретро с шикарными кожаными сиденьями, мощной печкой и двигателем, изящными обводами и наивным внутренним дизайном, из этого осколка той древней эпохи, когда машина воспринималась произведением искусства, а не чисто функциональным устройством для перемещения тела из точки А в точку Б. - Ты не поверишь, милый, но я уже пыталась это сделать, - съязвила от беспокойства моя милая, - но над нами раскинули такой замечательный, большой, водорадионепроницаемый "зонтик". Я со вздохом сунул в карман пальто увесистую болванку трофейного комбинационного оружия и, желчно завидуя беззаботному Мармеладу, в третий раз вылез из бронтомеха. - Разделимся, - предложила Одри, - расстояние сто метров, курс север-север-восток. Стреляем без предупреждения, Миранды и извинений. - В путь, - согласился я и мы пошли. Ориентация и бесшумное пересечение лесных массивов - первое, чему обучают кадетов в Ауэррибо, собранных со всех уголков Солнечной системы. И не потому, что так любят лес или дают вторую гражданскую специальность лесничего. Лес - это то место, где человек ближе всего оказывается к своим корням, к своим истокам, когда он был нем, лохмат и безоружен, но уже обладал совершенным разумом и целым букетом давно утраченных способностей - телепатией, обонянием, ночным зрением, предвидением, интуицией, тонким слухом и везением. Поэтому многомесячная одиночная лесная робинзонада была направлена на восстановление утерянного человеком сорок тысяч лет назад, когда одному лентяю пришла в голову идея технологического прогресса. Былые навыки возвращались ко мне. Лоск цивилизации быстро обдирался ветвями и боковым ветром, несущим ледяную крошку, и я почувствовал радость освобождения от жестких условностей нашего общества, от чуждых человеческому существу проблем, от боли ложной совести и бремени фальшивого долга, от масок и ролей грандиозного людского театра, в котором каждый играет собственную пьесу, но ни в коем случае не живет. Так чувствует себя варлок в полнолуние, ощущая как в нем просыпаются древние инстинкты и ломают хрупкую поверхность разума и когда мученический крест нашей цивилизации - категория "надо" проваливается в небытие, и лишь категория "хочу" начинает править первобытным миром. Правда, что вне человеческого общества, наедине с природой человек быстро дичает. Но это не правда, что с грязью цивилизованности он утрачивает способность любить, сопереживать, заботиться о ближнем и страдать. Не правда, что он утрачивает гуманизм. Наша цивилизация беспардонно присвоила, как самое величайшее свое достижение, истину, что человек человеку друг и брат, забыв об имманентности этого постулата человеческому естеству, которое во все времена пренебрежительно называлось звериным и скотским. Первобытные племена кроманьонцев очень редко воевали друг с другом и в этом, и в других смыслах были намного цивилизованнее нас. Забавно бежать по лесу с оружием в руках и уверенностью в сердце, что применишь его в первой же острой ситуации и размышлять при этом о природе человеческого гуманизма. Это настолько меня рассмешило, что я засмеялся про себя. Нервы мои были на взводе. В километре от заброшенного шоссе располагался очищенный от всяческой растительности свежий пятачок диаметром метров пятьсот. Кто-то настолько постарался уничтожить несколько десятков корабельных сосен, что никаких следов их былого здесь произрастания, типа пеньков, хвои, сучьев, а также спиленных стволов (не в космос же их запустили) не осталось. Неведомые трудяги-лесорубы забрали не только древесную породу, но заодно захватили с собой полуметровый слой почвы. На мое счастье атмосферный воздух на этом месте они оставили в покое. Прижимаясь к дереву и стремясь слиться с окружающей чернотой, я набрал на панели код, комбинационный модуль заурчал и нагрелся, набирая из вакуума необходимую энергию для трансформации и вскоре я держал в руках компактный гранатомет. Вообще-то я собирался получить банальный автомат, но видимо перепутал кнопки. Взвалив трубу на плечо, я прильнул к поисковому окошечку автоматической наводки. В створе ста двадцати градусов маячило одиннадцать целей. Пять из них довольно быстро передвигались, остальные не проповедовали активного образа жизни. Только сейчас мне пришло в голову, что я не спросил Одри откуда она узнала, что здесь находится еще пять чужаков. Наверное унюхала. С ними мне все было ясно - умное оружие их старательно отслеживало и, если я не улечу от отдачи, поразит всех одним махом. Неподвижные цели вызывали опасение. Я не мог их идентифицировать и это могло быть что угодно - начиная от нейтронной бомбы и кончая тульскими самоварами осколочного действия. Где-то на периферии створа находилась Одри. Она тоже разглядывала раскинувшуюся перед ней загадку и не предпринимала никаких действий. Наш эскадрон гусар летучих до сих пор оставался незамеченным неприятелем. Наши кони тихонько ржали, переступая с копыта на копыто, яростные и разгоряченные в предвкушении предстоящей атаки, спокойный усатый бригадир, склонясь к седлу, дымил носогрейкой, распространяя в округе вонь плохого самосада, гусары же тихо матерились сквозь зубы, поглаживая лошадей по шеям и с нетерпением хватаясь за пистолеты и сабли. Ночной лес оставался безмолвным и даже шум ветра смолк. От нервного напряжения мне показалось, что я оглох, но тут же в мои уши вонзился крик Одри: - Стреляй, Кирилл! Стреляй вверх! Это было совсем не то, что я ожидал. Военная привычка мгновенно выполнять приказы давно уступила место интеллигентской склонности поразмышлять о том, нужно ли это делать, как, каким образом и кому это выгодно. Для гражданской жизни это было неплохо, но в эпицентре военных действий промедление смерти подобно. И поэтому я безнадежно опоздал. Когда я наконец соизволил поднять свою тупую башку, в небе уже вовсю разыгрывалось апокалипсическое действо. Стало светло. Кто-то колоссальным консервным ножом вырезал в осеннем пироге дождевых туч неровную, с зазубринами дыру, обнажив черноту звездного неба с сияющей Луной и яркими звездами. Затем нож так же неаккуратно прошелся и по этой декорации, оставив половинку Луны в небе, а все остальное отправив вслед за прибалтийскими облаками. И в эту последнюю дыру на нынешний вечер ударил внеземной свет. Я упал на колени, ослепленный, оглушенный и раздавленный этим невозможным зрелищем, прижимая к груди свою несчастную пукалку, и не мог оторваться от того, что было так хорошо мне знакомо. В небесную дыру заглядывал величественный, грязно-розовый, весь в лохмотьях облаков и ураганов, с красной проплешиной Пятна Юпитер. По его телу ползли горошины спутников - Европы, Титана, Ио, Амальтеи, отбрасывающие на тело гиганта глубокие черные тени. Очаг мятежа в Солнечной системе пожаловал в гости на старушку Землю. Но постепенно на гигант наползала тень, дыра на доли секунд стала черной, потом в ней зажглись бортовые огни и вот уже в этот небесный колодец начал протискиваться истинный гость этого званного обеда с фейерверками. Черный треугольник стремительно рос, пока не вписался в первый круг небес и тогда он заискрился, по нему побежали огни святого Эльма, зазмеились грозовые разряды, он стал терять свою черноту, окрашиваясь в серо-стальной цвет, и я сразу узнал хищные обводы военного крейсера. Весь этот фильм ужасов прокручивался всего лишь несколько секунд, но момент, когда я своим гранатометом мог нарушить тонкую фокусировку тахионного колодца, давно миновал. В моей душе нарастало удивительное для моего теперешнего Я отчаяние от недоделанной работы, от невыполненного долга, от неисполненного приказа. Ну что мне от всего этого? Как далеки от меня все эти бои местного значения, все эти частности войны, все эти мелкие судьбы случайных прохожих и собак. Я писатель, я философ, я стратег. Мне важны глобальные тенденции, мировые проблемы и течения, а не конкретные грязь, пот и кровь. Плача от своего бессилия, я поднялся с земли, цепляясь за грубую кору дерева, раздирая в кровь руки и ломая ногти. Потом с трудом взвалил на плечо гранатомет и, опираясь на спасительный ствол спиной, стал механически давить на курок. Каждый залп еще плотнее вбивал меня в промерзшую сосну, не давая согнуться и упасть на землю, плечо онемело от ударов ствольного фиксатора, глаза и кожу обжигали раскаленные выхлопы изрыгаемых этой страшной игрушкой ракет, а вся лежащая передо мной местность превратилась в филиал Ада. Взрывы слились в непрерывный ураганный рев, стена огня сначала охватила деревья, а затем перекинулась на почву. Его факел вздымался до неба и, казалось, начал лизать брюхо крейсера, оставляя на нем полосы копоти. Сначала было жарко, потом - горячо, и в конце концов огонь проник в меня самого, сжигая внутренности. Где-то, на другой планете, раздавались выстрелы Одри - вряд ли она прикрывала меня, в таком аду не выживет ни человек, ни киборг, и скорее всего она палила в меня, стремясь прекратить мое безумствование. Но я только довольно смеялся сожженными губами и чувствовал себя Зевсом-громовержцем. Наконец мое тело не выдержало такой непереносимой боли (сам же я ничего не ощущал) и гранатомет замолчал, перестав извлекать из Великого Ничто вполне конкретные ракеты, и уткнулся раскаленным докрасна хоботом в землю. По сухой хвое побежали огоньки. Упал я и в этот раз очень удачно - на спину и в огне разгоравшегося не на шутку пожара мог досмотреть действо до самого конца в мельчайших подробностях. Крейсер был готов открыть ответный огонь - его брюхо вспучилось огневыми люками, готовыми обильно полить гостеприимный уголок обоймами ракет и водопадами напалма. Он уже выходил из тахионного колодца, когда небесная дыра начала стремительно сжиматься. Звездное небо и потерявшийся кусок Луны как ножом срезали оружейную палубу, радиолокационные сети, решетки призрак-эффекта и сомкнулись на самом сердце корабля - аннигиляционной камере. Взрыв потряс все основы Вселенной и я увидел в первый и, надеюсь, в последний раз в своей жизни, как по окружающему меня миру побежали взрывные волны, словно это была лужа, в которую угодил здоровенный камень. На секунду канал в последний раз раскрылся и покореженный крейсер стал падать на громадное блюдо Юпитера, словно сухой осенний лист на мокрый асфальт улиц. Оставшийся в нашем мире обломок закрутился, накренился и стал соскальзывать по наклонной кривой в сторону моря. Когда я снова открыл глаза, все уже закончилось. Я лежал на спине и таращился в расстилающийся наверху звездный пейзаж с чернотой космоса, Млечным путем, яркими и тусклыми звездами и шикарным метеоритным дождем. Я смотрел вверх и размышлял почему человек до сих пор не достиг звезд. А ведь для этого у нас все есть. Есть туннельные двигатели, способные за квант времени перебрасывать материю из одной точки Вселенной в другую независимо от расстояния между ними. Есть надежные корабли, способные нести большой груз и массу людей с достаточным комфортом. Есть умные машины и сильные помощники, есть знания об окружающем мире и есть насущная необходимость в прорыве в Сверхдальнее Внеземелье. Нет лишь одного - желания. Видимо в природе припасен какой-то хитрый закон, не дающий агрессивным цивилизациям распространяться дальше своего дома. Они либо убивают себя, либо погрязают в междоусобных сварах, словно пауки в банке, снова и снова скатываясь на низшие ступени варварства. Мне всегда нравилась идея Кантианского Мира. Наш мир, наша Вселенная не являются аристотелевыми по логике и римановыми по метрике. В ее основе лежит не математика, а - философия, и именно философия Канта. Мы сами, как вещи в себе, предопределяем свое полное непонимание как друг друга, что блестяще подтверждает наша агрессивность и ксенофобия, так и окружающего мира, о чем свидетельствуют наши безумные эксперименты со временем, искусственным интеллектом и тахионами. Пространство и время не существуют сами по себе, а являются лишь нашими чистыми воззрениями, иначе как объяснить туннельный эффект на микро- и макроуровне, мгновенно разносящий смерть по всему Внеземелью? К этим двум постулатам Кантианского Мира, к трансцедентальной эстетике и трансцедентальной аналитике мы как-то притерпелись, с грехом пополам, с большими ошибками и оговорками, и если не приняли, то признали их объективное существование. Но вот трансцендентальная этика внушает нам ужас и отвращение. Нам кажется безумным, неправильным, противоречащим всем мировым законам утверждение, что такие чисто человеческие категории нравственности, которые мы испокон веков всегда стремились загнать в прокрустово ложе полезности, также внутренне присущи Вселенной, как и мировые константы. Но человеческая история и красота этой идеи убеждают меня. ДЕСАНТНИК. Европа (Внешние Спутники), октябрь 57-го В десантном отсеке их было двенадцать - третья часть десантно-штурмовой группы. Как апостолов, подумал Кирилл. А их "тайную вечерю" возглавлял сам Иисус в лице сержанта - квадратного мужика двухметрового роста со смиренно-зверским выражением на лице. Он сидел напротив Кирилла, задрав ногу на ногу и в этом тесном помещении его полуметровый говнодав с ребристой каучуковой подошвой и подковой на каблуке, содранной с копыта лошади каких-то невероятных размеров, маячил у самого носа журналиста, закрывая ему весь обзор и радуя его обаяние непередаваемой вонью. Кирилл, зажатый с двух сторон хрупкими плечами радиста-амбала и пулеметчика-тяжеловеса, не рыпался, не возмущался, по-христиански снося все то, что у десантников называлось "пропиской". Для 23-ей ДШГ 1-го Космического Флота он был новичком. Хотя он был знаменит, бывал во многих горячих точках, воевал и проливал кровь, здесь и сейчас он был никто. "Муравьям" было наплевать на все его заслуги - действительные и мнимые. Он был гражданским - это раз, он не был с ними в операциях - это два. А воевать он мог у себя в постели с женой, а ранения получать, поскользнувшись на мыле в ванной, хренов гражданский шпак. А поэтому пока он с ними не пройдет боевого крещения, не прольет своей кровушки за общее дело, не пойдет на самое крутое задание и не наложит при этом в святые десантные штаны, он - никто и не достоин ни капли сочувствия или удобства. В сочувствии Кирилл не нуждался, а удобств здесь не было ни для кого. Они сидели в отсеке, представляющим положенный на бок трехметровый цилиндр с подобием скамеечек вдоль стен и скудным освещением от ртутных ламп под потолком. Напряжение в бортовой сети корабля, идущего в режиме "призрак", постоянно прыгало и этот металлический аппендикс то погружался в темноту, то освещался синим светом. Все это очень напомнило Кириллу покойницкую, заполненную трупами висельников. Один торец цилиндра открывался в коридор рейдера, а второй скрывался под грудой амуниции - оружия, кислородных баллонов и тюков с гидрокостюмами - в системе Юпитера им предстояло немного понырять. Десантники сидели друг напротив друга и, стараясь не шуметь, занимались своими делами - кто-то спал, кто-то чистил оружие, кто-то молился, беззвучно шевеля губами и воздев очи к потолку. Сержант Борис Муравьев из-за ботинка разглядывал журналиста и про себя матерился. Журналиста ему навязали в самый последний момент погрузки в Плисецке и, будь его воля, он послал бы его куда подальше. Но командованию было угодно, чтобы десант на Европу прогремел во всех теленовостях и сержанту намекнули, что самый важный человек в его команде - вот этот самый штатский и совсем неплохо бы ему остаться в живых. Борис так не думал. Плохое дело - вводить в великолепно отлаженный механизм новую непроверенную деталь. Где слабо, там и рвется. Сколько раз он убеждался в этом, но разве начальству это объяснишь? Взять хотя бы последний случай на Меркурии. "Благодаря" подобному же идиоту-новичку-наблюдателю из Штаба Космических Сил его взвод чуть весь не полег в Кипящей Луже, спасая его никчемную жизнь. Приказ есть приказ. Тогда он спас эту штабную крысу и кто виноват в том, что этот бедолага уже на борту рейдера умудрился споткнуться на ровном месте и сломать себе одно-два-три-четыре ребра? На этот раз Борис зарекся - каждый сам за себя: штатский за себя, десантники за себя, и если тот замерзнет-утонет-отравится-подстрелится он за это не отвечает. А гауптвахта только закаляет воинский характер. Шел уже четвертый час полета. Три десантных рейдера "Пингвин", "Морж" и "Дельфин" стартовали с корабля-носителя "Суровый", висящем в поясе астероидов под прикрытием безымянной полуторакилометровой глыбы на самой границе, разделяющей Планетарный Союз и Внешние Спутники, к Юпитеру. Они имели задачу скрытно проскользнуть к планете-гиганту и взять под контроль Европейский Космодромный комплекс "Водолей". Для этого рейдеры несли на своих бортах десантно-штурмовую группу специально обученных на военно-морских базах Земли "тюленей", так как штурмовать космодром предполагалось из-под воды. Полетное время подходило к концу. Рейдеры шли по вражескому пространству, нашпигованному шпионами, ловцами и патрульными, просвечиваемому тысячами РЛС и гравитационными искателями, но до сих пор их не обнаружили. За это следовало благодарить конструкторский гений безымянных трудяг ВПК, создавших маскировочную систему "призрак", да пилотов, умело пользующихся своим преимуществом. Кирилл перебирал в уме пункты боевого задания, сочинял репортаж и пытался отделаться от нехороших предчувствий, изучая рельеф борисова ботинка. Все продолжали молчать - это была традиция: по поверьям разговоры могли привлечь старуху с косой. Электронные часы над люком отсчитывали последние секунды и когда на них загорелись нули, сержант негромко сказал: - Пора, ребята. Десантники зашевелились, разминая затекшие тела и пытаясь восстановить полусферичность зада, ставшего за долгие часы сидения абсолютно плоским. С лязгом открылась крышка "кастрюли" и внутрь заглянул один из пилотов: - Добро пожаловать на Европу, ребята. Мы сели без шума в расчетной точке, так что можете работать спокойно. - Спасибо, братишка,- кивнул Борис и выбрался в коридор, оттеснив пилота и изо всех сил вжимая голову в плечи, дабы не врезаться в трубы и провода, бегущие под потолком. Десантники построились в коридоре и сержант начал инструктаж: - Слушайте меня внимательно, повторять не буду, - прорычал он, пристально глядя на Кирилла - ему это и предназначалось, - порядок таков: одеваемся по полной выкладке и на лед. Дыру прожигают "пингвины", наша задача - выгрузка оборудования и наружное наблюдение. Под ногами не мешаться и слушать только мои указания и приказы капитана Вейсмюллера. Утопите хоть один автомат - голову оторву. Все, время пошло. Снаружи стояла местная ночь - самая яркая звезда небосвода Европы уже зашла, да и толку от нее здесь было мало, так как здесь всегда, даже когда его не было видно правил бал Юпитер - бело-розовый красавец, затмевающий звезды, заполняющий все небо, завораживающий узорами бушующей атмосферы. Но он должен был взойти через пару часов и пока ничто не отвлекало десантников от работы - звезды такие же как на Земле, только поярче и побольше. Конусы рейдеров обозначили вершины равностороннего треугольника, в центре которого был раскинут маскировочный купол. Под ним монтировался боевой лазер "Огонек"- им и предполагалось прожечь лед. Толщина ледяного панциря Европы оценивалась порядка 4-5 метров и проткнуть его огненной иглой не представляло никакой трудности, вся сложность состояла лишь в том, что мощный выброс пара мог привлечь внимание патрулей ВС. Антонио Вейсмюллер надеялся, что инженерный расчет окажется верным и купол поглотит всю испаряемую воду. Десантники работали точно как муравьи, подтверждая свое неофициальное прозвище, - неутомимо, слажено и без суеты. Одна из групп монтировала установку, "муравьи" подтаскивали оборудование, оружие, газовые и кислородные баллоны к будущей полынье, собирали "скаты" - подводные транспортные средства, заимствованные у ВМФ и модернизированные для необычных условий Европы - вакуума и жидкой воде. Десять человек из отряда "пингвинов" залегли вокруг места посадки на случай если сюда занесет какого-нибудь шального геолога или просто туриста. По прямой отсюда до космодрома было совсем немного по земным меркам - всего лишь двести сорок три километра. В мирных условиях пройти их по льду не представляло никаких проблем - садись в конвертоплан и через час ты на месте - перед тобой вырастают купола "Водолея" и блеск посадочного поля слепит твои глаза. Сейчас же такое путешествие по льду хорошо вооруженной группы было делом фантастическим и безнадежным. Разведчики показывали, что космодром был отлично защищен со льда и космоса многочисленными патрулями, наледными батареями и криогенами. Инфильтрация даже пары человек, по расчетам аналитиков из Стратегических Служб, требовало таких колоссальных затрат, что не окупалось никакими победами. Кирилл носился по всему полю, снимая выгрузку и приготовление к спуску под воду и лишь на десятой минуте сообразил, что снимает невидимок - мимикрия скафандров была бесподобной и без цифровых фильтров их засечь и тем более заснять - невозможно. В сердцах чуть не плюнув на лицевой щиток, он исправил свою ошибку, но начальные кадры были утеряны безвозвратно - он не мог крикнуть "Стоп! Дубль второй" и начать все заново - таковы издержки журналистики, точнее - честной журналистики. Он стремился запечатлеть все в подробностях и никому при этом не мешая, что удавалось с трудом, но к своей гордости Кирилл мог похвалиться, что при этом его никто не послал куда подальше. Журналистский опыт говорил ему, что девяносто процентов материала обкромсает он сам, а еще девяносто процентов от оставшихся - редактор, так что в новостийный блок пойдет лишь ничтожная часть заснятого - несколько минут из многочасовой одиссеи. Но из оставшегося можно будет смонтировать великолепный фильм, что впрочем и было его основной целью - героический фильм о героических людях, без лакировки, с натуральной кровью, грязью и матом. Обычные люди, гражданские и военные, таких зрелищ не любят, но критики к этой категории не относятся и просто обожают правду жизни на экране, хотя если такую правду преподнести им не на экране, а в жизни, отправив их в тот же рейд на Европу, то они будут очень недовольны. Кириллу вспомнилось, как один из его фильмов о действиях в Иордании конфедеральных войск против фундаменталистов показали в той дивизии, о которой он и снимал. Эта идиотская идея пришла в голову какого-то советника из политотдела, который эту войну наблюдал на экране своего телевизора, получал боевые награды за доблесть (в чьей-то постели, надо полагать) и хвастал в женском обществе своими зубодробительными приключениями. Даже Кирилл, привычный к подобным зрелищам в натуре, считал что фильм жуткий и не пригоден к показу в этой аудитории - фанатики творили на поле боя такое, что волосы вставали дыбом и содержимое желудка выворачивалось наружу: живые мины сдавались в плен и затем проглоченные криогены срабатывали и превращали окружающих в ледяные мумии, камикадзе направляли свои самолеты, начиненные динамитом, на позиции конфедератов и солдаты становились пылающими, орущими сумасшедшими, давно запрещенные "мозголомы" запускались в действие, разрушая психику как чужих, так и своих. На премьеру пришли командование дивизии, средний и младший офицерский состав и все с женами. Рядовым и детям повезло - их не пригласили, решив сделать просмотр элитарным. Автор фильма сказал перед началом несколько ничего не значащих фраз, поблагодарил за помощь, оказанную при съемках, сорвал аплодисменты и тихо исчез