        ђолан Ѓарт. Њиф сегоднЯ

   
   
     (Ѓарт ђ. €збранные работы: ‘емиотика. Џоэтика. - Њ.:
     €здательскаЯ группа "Џрогресс", "“ниверс", 1994. ‘с. 72-130.)
        
   
   
   
     —то такое миф в наше времЯ? „лЯ начала Я отвечу на  этот  вопрос  очень
просто и в полном соответствиЯ с  этимологией:  Њ€”ќ’Ћ  ‘‹Ћ‚Ћ,  ‚›‘ЉЂ‡›‚ЂЌ€…
[*].
        
        
Њ€” ЉЂЉ ‚›‘ЉЂ‡›‚ЂЌ€…   
        
     Љонечно, миф это  не  любое  высказыванием  только  в  особых  условиЯх
речевое произведение может стать мифом; в дальнейшем  мы  установим,  каковы
эти условиЯ. Ќо с самого начала необходимо твердо усвоить,  что  миф  -  это
коммуникативнаЯ система, сообщение, следовательно, миф не может быть  вещью,
конвентом или идеей, он представлЯет собой один из способов означиваниЯ, миф
- это  форма.  •отЯ  на  более  поздних  этапах  исследованиЯ  нам  придетсЯ
установить  исторические  границы  этой  формы,  условиЯ  ее   употреблениЯ,
наполнить ее социальным содержанием, вначале необходимо описать  миф  именно
как форму.
        
     ‹егко убедитьсЯ в том, что попытки разграничить разного  рода  мифы  на
основе их субстанции совершенно бесплодны: поскольку миф - это слово, то  им
может стать все, что достойно рассказа. „лЯ определениЯ мифа  важен  не  сам
предмет сообщениЯ, а то, как о нем сообщаетсЯ; можно  установить  формальные
границы мифа, субстанциональных же границ он не имеет. ‡начит,  мифом  может
стать все  что  угодно?  џ  полагаю,  что  дело  обстоит  именно  так,  ведь
суггестивнаЯ  сила  мира  беспредельна.  ‹юбую  вещь  можно  вывести  из  ее
замкнутого, безгласного существованиЯ и  превратить  в  слово,  готовое  длЯ
восприЯтиЯ обществом,  ибо  нет  такого  закона,  естественного  или  иного,
который запрещал бы говорить о тех или иных вещах. ђазумеетсЯ,  дерево  есть
дерево. Ћднако у Њину „руэ дерево уже не  совсем  деревом  оно  приукрашено,
приспособлено   длЯ   определенного   вила   потреблениЯ,   может   вызывать
литературные симпатии  и  антипатии,  какие-то  образы,  одним  словом,  оно
наделено социальным “‡“‘ЋЊ, который накладываетсЯ на чистую материю.
        
     ђазумеетсЯ, сразу обо всем не скажешь: сначала одни  вещи  на  какое-то
времЯ становЯтсЯ жертвой мифа, затем они исчезают, их место занимают другие,
в свою очередь становЯщиесЯ объектом мифического слова. ‘уществуют ли  вещи,
”Ђ’Ђ‹њЌЋ суггестивные, подобно †енщине, о которой  говорил  Ѓодлер?  Љонечно
нет: мифы могут  быть  очень  древними,  но  вечных  мифов  не  бывает,  ибо
человеческаЯ историЯ может превратить реальность  в  слово,  только  от  нее
одной зависит жизнь и смерть мифического Языка. € в древности и в наше времЯ
мифологиЯ может найти свое основание только в истории, так  как  миф  -  это
слово, избранное историей; он не может возникнуть из "природы" вещей.
        
     Њифическое слово есть сообщение. Ћно не обЯзательно должно быть устным:
это  может  быть  письмо  или  изображение,  и  письменнаЯ  речь,  а   также
фотографиЯ, кинематограф, репортаж, спортивные состЯзаниЯ, зрелища,  реклама
могут быть материальными носителЯми мифического сообщениЯ. ‘ущность мифа  не
определЯетсЯ ни тем, о чем он повествует, ни его материальным носителем, так
как любой предмет может быть произвольно наделен значением: стрела,  которую
приносЯт в знак вызова, тоже есть сообщение. Ћчевидно, в перцептивном  плане
изображение  и  письменное  сообщение,  например,  воспринимаютсЯ  сознанием
по-разному;  сам  зрительный  образ  также   может   прочитыватьсЯ   многими
способами: схема может значить гораздо больше, чем рисунок, копиЯ  -  больше
чем оригинал, карикатура - больше, чем портрет. Ќо в том-то все и дело,  что
речь  идет  не  о  теоретическом  способе  репрезентации,  а  о   ЉЋЌЉђ…’ЌЋЊ
изображении, имеющем данное значение, мифическое  сообщение  формируетсЯ  из
некоторого материала, “†… обработанного длЯ целей определенной коммуникации;
поскольку любые материальные носители мифа, изобразительные или графические,
предполагают наличие сознаниЯ, наделЯющего их значением, то можно рассуждать
о них независимо от их материи. ќта материЯ не безразлична, ибо изображение,
конечно, более императивно, чем письмо; оно навЯзывает свое значение целиком
и сразу, не анализируЯ его, не дробЯ на составные  части.  Ќо  это  различие
вовсе не основополагающее,  поскольку  изображение  становитсЯ  своего  рода
письмом. как только оно приобретает значимость; как и письмо,  оно  образует
‚›‘ЉЂ‡›‚ЂЌ€….
        
     ‚  дальнейшем  мы  будем  называть  ђ…—…‚›Њ  ЏђЋ€‡‚…„…Ќ€…Њ,  „€‘Љ“ђ‘ЋЊ,
‚›‘ЉЂ‡›‚ЂЌ€…Њ и т.п. всЯкое значимое единство независимо от  того,  ЯвлЯетсЯ
ли  оно  словесным  или  визуальным;  фотографиЯ  будет  длЯ  нас  таким  же
сообщением, что и газетнаЯ статьЯ; любые предметы  могут  стать  сообщением,
если они  что-либо  значат.  ’акой  общий  взглЯд  на  речевую  деЯтельность
оправдан, между прочим,  историей  письменности;  задолго  до  возникновениЯ
нашего алфавита предметы, подобные кипу [1] у инков, или  рисункипиктограммы
были привычными видами сообщений. ќтим мы не хотим сказать,  что  мифическое
высказывание следует рассматривать только в плане Языка; в  действительности
изучением  мифов  должна  заниматьсЯ  общаЯ  наука,   более   широкаЯ,   чем
лингвистика, имЯ этой пауки ‘…Њ€Ћ‹Ћѓ€џ.
   
   
Њ€” ЉЂЉ ‘…Њ€Ћ‹Ћѓ€—…‘ЉЂџ ‘€‘’…ЊЂ   
   
     Џоскольку в мифологии изучаютсЯ некие высказываниЯ, эта наука  ЯвлЯетсЯ
всего лишь частью более обширной науки о знаках, *.b.`cn  около  сорока  лет
тому назад предложил создать ‘оссюр под названием ‘…Њ€Ћ‹Ћѓ€€. ’ем  не  менее
со времен ‘оссюра и иногда независимо от него  рЯд  направлении  современной
научной мысли  постоЯнно  возвращаетсЯ  к  проблеме  значениЯ,  психоанализ,
структурализм, гештальтпспхологиЯ, некоторые новые на правлениЯ литературной
критики, примером которых могут служить работы ЃашлЯра, изучают факты только
в той мере, в какой они что-то значат. Ќо  если  речь  заходит  о  значении,
возникает необходимость обращениЯ к семиологии. џ не хочу сказать,  что  все
эти виды исследований равным образом относЯтсЯ к семиологии;  их  содержание
различно. Ћднако все они имеют одинаковый статус: это науки  о  значимостЯх,
они не удовлетворЯютсЯ поиском  фактов  самих  по  себе,  они  определЯют  и
исследуют факты, —’Ћ-‹€ЃЋ ‡ЌЂ—Ђ™€….
        
     ‘емиологиЯ есть паука о формах,  поскольку  значениЯ  изучаютсЯ  в  ней
независимо от их содержаниЯ.  Њне  хотелось  бы  сказать  несколько  слов  о
необходимости  и  о  границах  такой  формальной  науки.   Ќеобходимость   в
семиологии такаЯ же, как и необходимость во  всЯком  точном  научном  Языке.
<...> ЌельзЯ говорить о структуре в терминах формы и наоборот. ‚полне  может
быть, что в "жизни" имеетсЯ  только  нераздельнаЯ  совокупность  структур  и
форм. Ќо наука не властна над тем, что  не  выразимо,  она  должна  говорить
непосредственно о жизни, если хочет изменить ее. ‚ыступаЯ  против  некоторых
донкихотствующих  сторонников   синтетического   подхода,   носЯщего,   увы,
платонический характер, всЯкаЯ научнаЯ  критика  должна  идти  на  некоторую
аскетичность, ми ритьсЯ с искусственностью аналитического подхода и при этом
должна  пользоватьсЯ  соответствующими   методами   и   Языками,   если   бы
историческаЯ критика не была так запугана  призраком  "формализма",  она  не
была бы, вероЯтно,  такой  бесплодной;  она  понЯла  бы,  что  специфическое
изучение форм ни в чем не противоречит необходимым принципам  целостности  и
историчности. ‘овсем наоборот, чем  более  специфичны  формы  той  или  иной
системы, тем более она поддаетсЯ историческому анализу. ЏародируЯ  известное
изречение, Я сказал  бы,  что  небольшаЯ  доза  формализма  удалЯет  нас  от
€стории, а значительнаЯ формализациЯ возвращает нас к ней.  Њожно  ли  найти
лучший  пример  целостного  анализа,  чем  "‘вЯтой  †ене"   ‘артра   с   его
одновременно формальным и  историческим,  семиологическим  и  идеологическим
описанием свЯтости? Ќапротив, опасно рассматривать  форму  как  двойственный
объект:  полуформу  и  полусубстанцию,  наделЯть  форму  субстанцией  формы.
‘емиологиЯ, не выходЯщаЯ за собственные рамки,  не  ЯвлЯетсЯ  метафизической
западней: она такаЯ же наука, как и другие, необходимаЯ, но не исчерпывающаЯ
свой предмет. ѓлавное - это понЯть, что единство объЯснениЯ  достигаетсЯ  не
отсечением  того  или   иного   подхода,   а,   если   следовать   ќнгельсу,
диалектической взаимосвЯзью специальных наук, которые привлекаютсЯ в том или
ином случае. ’о же самое относитсЯ и к мифологии: она одновременно  ЯвлЯетсЯ
частью семиологии как науки формальной и идеологии как  науки  исторической;
она изучает оформленные идеи [2].
        
     Ќапомню теперь, что в любого рода семиологической системе постулируетсЯ
отношение между двумЯ элементами: означающим  и  означаемым.  ќто  отношение
свЯзывает  объекты  разного  порЯдка,  и  поэтому  оно  ЯвлЯетсЯ  отношением
эквивалентности,  а  не  равенства.  Ќеобходимо  предостеречь,  что  вопреки
обыденному словоупо треблению,  когда  мы  просто  говорим,  что  означающее
‚›ђЂ†Ђ…’ означаемое, во всЯкой семиологической системе имеютсЯ не два, а три
различных элемента, ведь то, что Я непосредственно воспринимаю, ЯвлЯетсЯ  не
последовательностью двух элементов, а коррелЯцией,  котораЯ  их  объединЯет.
‘ледовательно, есть означающее, означаемое и есть знак, который представлЯет
собой результат ассоциации первых двух элементов. Ќапример, Я беру букет роз
и решаю, что он будет Ћ‡ЌЂ—Ђ’њ мои любовные  чувства.  Њожет  быть,  в  этом
случае мы имеем лишь означаемое, розы и мои любовные чувства?  Ќет,  это  не
так, в действительности имеютсЯ только розы, "отЯгощенные чувством".  Ћднако
в плане анализа мы выделЯем три  элемента:  "отЯгощенные  чувством"  розы  с
полным основанием могут быть разложены на розы и любовные чувства, и розы  и
чувства существовали по отдельности до того, как объединитьсЯ  и  образовать
третий объект,  ЯвлЯющийсЯ  знаком.  …сли  в  жизни  Я  действительно  не  в
состоЯнии отделить розы от того, о чем они сообщают, то в плане анализа Я не
имею права смешивать розы как означающее и розы как знак; означающее само по
себе лишено содержаниЯ,  знак  же  содержателен,  он  несет  смысл.  ‚озьмем
какой-нибудь темный камешек; Я могу сделать его что-либо значащим различными
способами, пока это означающее и  только;  но  стоит  мне  наделить  камешек
определенным означаемым (например, он будет означать смертный  приговор  при
тайном голосовании), как он станет  знаком.  ђазумеетсЯ,  между  означающим,
означаемым и знаком имеютсЯ функциональные свЯзи (как между частью и целым),
настолько тесные, что их анализ может показатьсЯ  тщетным  предприЯтием,  но
скоро  мы  убедимсЯ  в  том,  что  различение  этих  трех  элементов   имеет
первостепенную важность длЯ изучениЯ мифа как семиологической системы.
        
     Љонечно, эти три элемента имеют  абсолютно  формальный  характер  и  им
можно  придать  различное  содержание.  Џриведем  несколько  примеров.   „лЯ
‘оссюра,  который  имел  дело  с  семиологической  системой  особого   рода,
образцовой с методологической точки зрениЯ, а именно  с  Языком,  означаемое
представлЯет собой концепт, а означающее - акустический образ  (психического
порЯдка); свЯзь же концепта с акустическим образом образует знак  (например,
слово), то есть конкретную сущность [3]. €звестно,  что  ”рейд  рассматривал
психику как густую сеть  отношений  эквивалентности,  отношений  ‡ЌЂ—€ЊЋ‘’€.
Ћдин из элементов  отношениЯ  (Я  воздержусь  от  того,  чтобы  считать  его
первичным) представлЯет собой  Явный  смысл  поведениЯ,  другой  же  элемент
представлЯет собой скрытый, или действительный,  смысл  (например,  субстрат
сновидениЯ), что касаетсЯ  третьего  элемента,  то  и  в  данном  случае  он
ЯвлЯетсЯ результатом коррелЯции первых двух элементов. ќто само сновидение в
его целостности, неудавшеесЯ действие или невроз, которые осмысливаютсЯ  как
компромисс, экономиЯ сил, осуществлЯемаЯ благодарЯ соединению формы  (первый
элемент) и интенциональной функции (второй элемент). Ќа этом  примере  легко
убедитьсЯ, насколько  важно  различение  знака  и  означающего:  длЯ  ”рейда
сновидение  -  это  не  столько  непосредственнаЯ  данность  или   латентное
содержание, сколько функциональнаЯ свЯзь двух элементов. Ќаконец, в  критике
‘артра (этими тремЯ хорошо известными примерами Я и  ограничусь)  означаемое
представлЯет сбой изначальный кризис личности (разлука с матерью у  Ѓодлера,
называние кражи своим именем у †ене); ‹итература как особый дискурс образует
означающее, и отно шение  между  личным  переживанием  и  дискурсом  создает
художественное произведение, которое можно определить как значение. Љонечно,
эта  трехэлементнаЯ  система,  несмотрЯ  на  неизменность  своей  формы,  не
реализуетсЯ всегда в одном и  том  же  виде,  Я  еще  раз  подчеркиваю,  что
единство семиологии существует на уровне формы, а не  содержаниЯ;  сфера  ее
применениЯ ограничена, она имеет дело только с одним Языком, только с  одной
операцией прочтением или расшифровкой.
        
     ‚ мифе мы обнаруживаем ту же трехэлементную систему, о которой Я только
что говорил: означающее, означаемое и знак. Ќо миф представлЯет собой особую
систему и особенность эта заключаетсЯ в том,  что  он  создаетсЯ  на  основе
некоторой  последовательности  знаков,  котораЯ  существует  до  него;   Њ€”
џ‚‹џ…’‘џ  ‚’Ћђ€—ЌЋ‰  ‘…Њ€Ћ‹Ћѓ€—…‘ЉЋ‰  ‘€‘’…ЊЋ‰.  ‡нак  (то  есть   результат
ассоциации, концепта и акустического образа) первой системы становитсЯ всего
лишь означающим во второй системе. ‘тоит напомнить еще раз, что материальные
носители  мифического  сообщениЯ  (собственно  Язык,  фотографиЯ,  живопись,
реклама, ритуалы, какие-либо предметы и т.д.), какими бы различными  они  ни
были сами по себе, как только они становЯтсЯ составной частью мифа, сводЯтсЯ
к функции означиваниЯ, все они представлЯют собой лишь исходный материал длЯ
построениЯ мифа; их единство заключаетсЯ  в  том,  что  все  они  наделЯютсЯ
статусом Языковых средств. €дет ли речь  о  последовательности  букв  или  о
рисунке, длЯ мифа они представлЯют собой знаковое единство, глобальный знак,
конечный результат, или третий элемент  первичной  семиологической  системы.
ќтот третий элемент становитсЯ первым, то есть частью той  системы,  которую
миф  надстраивает  над  первичной  системой.  Џроисходит  как  бы   смещение
формальной системы первичных значений на одну отметку шкалы.  Џоскольку  это
смещение очень важно длЯ анализа мифа, Я попытаюсь изобразить его с  помощью
следующей схемы;  разумеетсЯ,  пространственное  расположение  частей  схемы
ЯвлЯетсЯ здесь всего лишь метафорой.
        
 ____________________________________   
|                 |                  |   
|  1. означающее  |  2. означаемое   |   
|                 |                  |   
|--------------------------------------------------------   
|             3. знак                |                   |   
|          I. Ћ‡ЌЂ—Ђћ™……             |  II. Ћ‡ЌЂ—Ђ…ЊЋ…   |   
|--------------------------------------------------------|   
|                     III. ‡ЌЂЉ                          |   
|________________________________________________________|   
   
     €з схемы следует, что в мифе имеютсЯ две семиологические системы,  одна
из которых частично встроена в другую; во-первых, mb. ЯзыковаЯ система, Язык
(или  иные,  подобные  ему  способы  репрезентации);  Я  буду  называть  его
џ‡›ЉЋЊ-ЋЃљ…Љ’ЋЊ, поскольку он поступает в распорЯжение мифа, который  строит
на его основе свою собственную систему; во-вторых, это сам  миф,  его  можно
называть Њ…’Ђџ‡›ЉЋЊ, потому что  это  второй  Язык,  ЌЂ  ЉЋ’ЋђЋЊ  говорЯт  о
первом. Љогда семиолог  анализирует  метаЯзык,  ему  незачем  интересоватьсЯ
строением Языка-объекта, учитывать особенности Языковой  системы;  он  берет
Языковой знак в его целостности и рассматривает его лишь с точки зрениЯ  той
роли, которую он играет в построении мифа.  ‚от  почему  семиолог  с  полным
правом одинаково подходит к письменному тексту и рисунку: ему важно в них то
свойство, что оба они ЯвлЯютсЯ ‡ЌЂЉЂЊ€, готовыми длЯ построениЯ мифа; и  тот
и другой наделены функцией означиваниЯ, и тот и  другой  представлЯют  собой
Язык-объект.
        
     ’еперь пора привести один-два примера мифического высказываниЯ.  Џервый
пример Я позаимствую у ‚алери [4]: представьте себе,  что  Я  ученик  пЯтого
класса французского лицеЯ, Я открываю латинскую грамматику  и  читаю  в  ней
фразу, взЯтую из басни ќзопа или ”едра: quia ego nominor leo.  џ  откладываю
книгу и  задумываюсь:  во  фразе  есть  какаЯ-то  двусмысленность.  ‘  одной
стороны, смысл слов совершенно Ясен: ЏЋ’ЋЊ“ —’Ћ џ  ‡Ћ‚“‘њ  ‹њ‚ЋЊ.  ‘  другой
стороны, эта фраза приведена здесь Явно длЯ  того,  чтобы  дать  мне  понЯть
нечто совсем иное; обращаЯсь именно ко мне, ученику пЯтого класса, она  Ясно
говорит  мне:  Я  семь  пример,  который  должен  проиллюстрировать  правило
согласованиЯ предикатива с подлежащим. ЏриходитсЯ  даже  признать,  что  эта
фраза вовсе не  имеет  целью  Џ…ђ…„Ђ’њ  мне  свой  смысл,  она  весьма  мало
озабочена тем, чтобы поведать мне нечто о льве, о том,  как  его  зовут;  ее
истинное конечное значение заключаетсЯ в том, чтобы привлечь мое внимание  к
определенному типу согласованиЯ. Ћтсюда  Я  делаю  вывод,  что  передо  мной
особаЯ надстроеннаЯ семиологическаЯ система, выходЯщаЯ за  рамки  Языка:  ее
означающее само образовано совокупностью знаков  и  само  по  себе  ЯвлЯетсЯ
первичной  семиологической  системой  (џ  ‡Ћ‚“‘њ  ‹њ‚ЋЊ).  ‚  остальном   же
формальнаЯ схема строитсЯ обычным образом: имеетсЯ означаемое (џ …‘Њњ Џђ€Њ…ђ
ЌЂ ЏђЂ‚€‹Ђ ѓђЂЊЊЂ’€Љ€) и  есть  глобальное  значение,  которое  представлЯет
собой результат коррелЯции означающего и  означаемого;  ведь  ни  именование
животного львом,  ни  пример  на  грамматическое  правило  не  даны  мне  по
отдельности.
        
     ‚озьмем другой  пример.  Џредположим,  Я  сижу  в  парикмахерской,  мне
протЯгивают  номер  журнала  "Џари-Њатч".  Ќа  обложке   изображен   молодой
африканец во французской военной форме; берЯ под козырек, он  глЯдит  вверх,
вероЯтно, на развевающийсЯ французский флаг.  ’аков  ‘Њ›‘‹  изображениЯ.  Ќо
каким бы наивным Я ни был, Я прекрасно понимаю, что хочет  сказать  мне  это
изображение: оно означает, что ”ранциЯ - это великаЯ  €мпериЯ,  что  все  ее
сыны, независимо от цвета кожи, верно служат под  ее  знаменами  и  что  нет
лучшего ответа критикам так называемой колониальной системы, чем  рвение,  с
которым этот молодой африканец служит своим так называемым угнетателЯм. €  в
этом случае передо мной имеетсЯ надстроеннаЯ семиологическаЯ система:  здесь
есть означающее, которое само представлЯет собой  первичную  семиологическую
систему (Ђ”ђ€ЉЂЌ‘Љ€‰ ‘Ћ‹„Ђ’ Ћ’„Ђ…’ —…‘’њ, ЉЂЉ  ќ’Ћ  Џђ€Ќџ’Ћ  ‚Ћ  ”ђЂЌ–“‡‘ЉЋ‰
ЂђЊ€€);  есть  означаемое  (в  данном   случае   это   намеренное   смешение
принадлежности  к  французской  нациЯ  с  воинским  долгом);  наконец,  есть
ђ…Џђ…‡…Ќ’Ђ–€џ означаемого посредством означающего.
        
     Џрежде чем перейти к анализу каждого элемента ми фологической  системы,
следует договоритьсЯ о терминологии. ’еперь мы знаем, что означающее в  мифе
может быть рассмотрено с  двух  точек  зрений:  как  результирующий  элемент
Языковой  системы  или  как   исходный   элемент   системы   мифологической.
‘ледовательно, нам потребуетсЯ  два  термина;  в  плане  Языка,  то  есть  в
качестве конечного  элемента  первой  системы  Я  буду  называть  означающее
‘Њ›‘‹ЋЊ (џ ‡Ћ‚“‘њ ‹њ‚ЋЊ, Ђ”ђ€ЉЂЌ‘Љ€‰ ‘Ћ‹„Ђ’ Ћ’„Ђ…’  —…‘’њ  ЏЋ”ђЂЌ–“‡‘Љ€),  в
плане мифа Я буду называть его ”ЋђЊЋ‰. —то касаетсЯ означаемого, то здесь не
может быть двусмысленности, и мы оставим за ним наименование ЉЋЌ–…Џ’. ’ретий
элемент ЯвлЯетсЯ результатом коррелЯции первых двух; в Языковой системе  это
‡ЌЂЉ,  однако  дальнейшее  использование  этого  термина  кажетсЯ  неизбежно
двусмысленным,  поскольку  в  мифе  (и  в  этом  заключаетсЯ   его   главнаЯ
особенность) означающее уже  образовано  из  ‡ЌЂЉЋ‚  Языка.  ’ретий  элемент
мифологической системы Я буду называть ‡ЌЂ—…Ќ€…Њ. “потребление  этого  слова
тем более уместно, что  миф  действительно  обладает  двойной  функцией:  он
одновременно обозначает и оповещает, внушает и предписывает.
        
   
”ЋђЊЂ € ЉЋЌ–…Џ’   
   
     Ћзначающее мифа двулико: оно ЯвлЯетсЯ одновременно и смыслом и  формой,
заполненным и в то  же  времЯ  пустым.  Љак  смысл  означающее  предлолагает
возможность какого-то прочтениЯ, его можно увидеть,  оно  имеет  чувственную
реальность  (в  противоположность  Языковому  означающему,  имеющему  сугубо
психическую природу); означающее мифа  содержательно:  именование  животного
львом, приветствие африканского  солдата  -  все  это  достаточно  вероЯтные
событиЯ, которые легко себе представить. Љак целостнаЯ совокупность Языковых
знаков  смысл  мифа  имеет  собственную  значимость,  он   ЯвлЯетсЯ   частью
некоторого событиЯ, например, истории со львом или африканцем; в смысле  уже
содержитсЯ готовое значение, которое  могло  бы  оказатьсЯ  самодостаточным,
если бы им не завладел миф и не превратил бы его в полую паразитарную форму.
‘ам по себе смысл  “†…  есть  нечто  законченное,  он  предполагает  наличие
некоторого знаниЯ, прошлого, памЯти, сравнениЯ фактов, идей, решений.
        
     ‘тановЯсь формой,  смысл  лишаетсЯ  своей  случайной  конкретности,  он
опустошаетсЯ, обеднЯетсЯ, историЯ выветриваетсЯ из него и остаетсЯ одна лишь
буква. Џроисходит парадоксальнаЯ перестановка  операций  чтениЯ,  аномальнаЯ
регрессиЯ  смысла  к  форме,  Языкового  знака  к  означающему  мифа.   …сли
рассматривать предложение quia ego  nominor  leo  исключительно  в  границах
Языковой системы, то оно сохранЯет в ней все свое  богатство,  полноту,  всю
отнесенность к конкретным событиЯм: Я - животное,  лев,  обитаю  в  такой-то
стране, возвращаюсь с охоты и тут от менЯ требуют, чтобы Я  поделилсЯ  своей
добычей с телкой,  коровой  и  козой,  но  поскольку  Я  самый  сильный,  то
присваиваю себе все части добычи, приводЯ  различные  доводы,  последний  из
которых заключаетсЯ попросту в том, что џ ‡Ћ‚“‘њ ‹њ‚ЋЊ. Ћднако в мифе данное
предложение, становЯсь формой, не сохранЯет почти  ничего  из  этой  длинной
цепи событий. ‘мысл предложениЯ заключал в себе целую  систему  значимостей,
относЯщихсЯ  к  истории,  географии,  морали,  зоологии,  литературе.  ”орма
устранила все это богатство,  возникшаЯ  в  результате  бедность  содержаниЯ
требует нового значе ниЯ, которое заполнило, бы эту опустошенную форму. Ќадо
отодвинуть историю со львом на  задний  план,  чтобы  освободить  место  длЯ
примера  на  грамматическое  правило,  надо  заключить  в  скобки  биографию
африканского солдата, если мы хотим освободить образ от прежнего  содержаниЯ
и подготовить его к приобретению но вого означаемого.
        
     Ћднако главное здесь заключаетсЯ в том, что форма не уничтожает  смысл,
она лишь обеднЯет его, отодвигает на второй план, распорЯжаЯсь им по  своему
усмотрению. Њожно было бы подумать, что смысл  обречен  на  смертью  но  это
смерть в рассрочку; смысл терЯет свою собственную значимость, но  продолжает
жить, питаЯ  собой  форму  мифа.  ‘мысл  ЯвлЯетсЯ  длЯ  формы  чем-то  вроде
хранилища конкретных  событий,  которое  всегда  находитсЯ  под  рукой,  это
богатство можно то использовать, то прЯ тать подальше по своему  усмотрению,
все времЯ возникает необходимость, чтобы форма снова могла пустить  корни  в
смысле и, впитав его, принЯть облик природы, но прежде  всего  форма  должна
иметь возможность укрытьсЯ за смыслом. ‚ечнаЯ игра в прЯтки между смыслом  и
формой составлЯет самую суть мифа.  ”орма  мифа  -  не  символ;  африканский
солдат, отдающий честь, не ЯвлЯетсЯ символом ”ранцузской империи, он слишком
реален длЯ этого, его образ предстает перед нами во  всем  своем  богатстве,
жизненности, непосредственности, простодушии, Ќ…Ћ‘ЏЋђ€ЊЋ‘’€. € в то же самое
времЯ эта реальность несамостоЯтельна, отодвинута на  второй  план,  как  бы
прозрачна; немного отступив, она вступает в сговор  с  ЯвившимсЯ  к  ней  во
всеоружии   концептом   "французскаЯ   империЯ";    реальность    становитсЯ
‡Ђ€Њ‘’‚Ћ‚ЂЌЌЋ‰.
        
     ЋбратимсЯ теперь к означаемому.  €сториЯ,  котораЯ  словно  сочитсЯ  из
формы мифа, целиком и полностью впитываетсЯ концептом. Љонцепт  всегда  есть
нечто конкретное, он одновременно историчен и интенционален, он ЯвлЯетсЯ той
побудительной  причиной,  котораЯ  вызывает   к   жизни   миф.   Џример   на
грамматическое  правило,   французскаЯ   империЯ   -   это   все   настоЯщие
побудительные причины сотворениЯ мифа. Љонцепт  помогает  восстановить  цепь
причин и следствий, движущих  сил  и  интенций.  ‚  противоположность  форме
концепт никоим образом не абстрактен,  он  всегда  свЯзан  с  той  или  иной
ситуацией. —ерез концепт в миф вводитсЯ новаЯ  событийность:  в  примере  на
грамматическое  правило,  в  котором   факт   именованиЯ   животного   львом
предварительно лишаетсЯ своих конкретных свЯзей, оказываютсЯ названными  все
стороны моего существованиЯ: ‚ремЯ, благодарЯ которому Я поЯвилсЯ на свет  в
такую эпоху, когда грамматика ЯвлЯетсЯ предметом изучениЯ в школе;  €сториЯ,
котораЯ  с  помощью  целой  совокупности   средств   социальной   сегрегации
противопоставлЯет менЯ  тем  детЯм,  которые  не  изучают  латынь;  школьнаЯ
традициЯ, котораЯ заставлЯет обратитьсЯ в поисках примера к ќзопу или ”едру,
мои собственные Языковые навыки,  длЯ  которых  согласование  предикатива  с
подлежащим  есть  примечательный  факт,  заслуживающий   того,   чтобы   его
проиллюстрировали. ’о же самое  можно  сказать  и  об  африканском  солдате,
отдающем честь: его смысл, выступаЯ в качестве формы,  становитсЯ  неполным,
бедным, лишенным конкретных свЯзей; как  концепт  "французскаЯ  империЯ"  он
снова оказываетсЯ свЯзанным со всем миром в его  целостности  -  с  €сторией
”ранции, с ее колониальными авантюрами,  с  теми  трудностЯми,  которые  она
переживает теперь. …сли говорить  точнее,  в  концепт  впитываетсЯ  не  сама
реальность, а скорее определенные  представлениЯ  о  ней,  при  переходе  от
смысла к форме образ терЯет какое-то количество знаний, но  зато  вбирает  в
себЯ  знаниЯ,  содержащиесЯ  в  концепте.  Ќа  самом  деле,   представлениЯ,
заключенные   в   мифологическом   концепте,   ЯвлЯютсЯ   смутным   знанием,
сформировавшимсЯ на  основе  слабых,  нечетких  ассоциаций.  џ  настоЯтельно
подчеркиваю открытый характер концепта; это никоим образом  не  абстрактнаЯ,
стерильнаЯ  сущность,  а  скорее  конденсат  неоформившихсЯ,   неустойчивых,
туманных ассоциаций; их единство и когерентность  зависЯт  прежде  всего  от
функции концепта.
        
     ‚  этом  смысле  можно  утверждать,   что   фундаментальным   свойством
мифологического  концепта  ЯвлЯетсЯ   его   Џђ…„ЌЂ‡ЌЂ—…ЌЌЋ‘’њ:   пример   на
грамматическое  правило  предназначен  длЯ  определенной  группы   учащихсЯ,
концепт  "французскаЯ  империЯ"  должен  затронуть  тот,  а  не  иной   круг
читателей;  концепт  точно  соответствует   какой-то   одной   функции,   он
определЯетсЯ  как  тЯготение  к  чему-то.  ќто   напоминает   нам   характер
означаемого в другой семиологической системе  -  во  фрейдизме:  длЯ  ”рейда
вторым  элементом   семиологической   системы   ЯвлЯетсЯ   латентный   смысл
(содержание) сновидениЯ, не удавшегосЯ действиЯ, невроза. ”рейд  справедливо
полагает, что вторичный смысл поведениЯ ЯвлЯетсЯ его  истинным  смыслом,  то
есть смыслом, соответствующим целостной глубинной ситуации; он  представлЯет
собой. как и мифологический концепт, истинную интенцию поступка.
        
     Ћзначаемое может иметь несколько означающиех; именно так обстоит дело с
означаемым в Языке  и  в  психоанализе.  ’о  же  самое  можно  сказать  и  о
мифологическом концепте: в его  распорЯжении  имеетсЯ  неограниченное  число
означающих.   Њожно   подобрать   сотни   латинских   фраз,   иллюстрирующих
согласование предикатива с подлежащим, можно найти сотни образов,  пригодных
длЯ обозначениЯ концепта "французскаЯ империЯ". ќто говорит  о  том,  что  в
ЉЋ‹€—…‘’‚…ЌЌЋЊ Ћ’ЌЋ…Ќ€€ концепты намного беднее означающего; часто мы имеем
дело  всего  лишь  с  воспроизведением  одного  и  того  же  концепта  рЯдом
означающих. …сли идти от формы к концепту, то бедность и богатство  окажутсЯ
в обратном отношении: качественной бедности формы, носительницы разреженного
смысла, соответствует богатство концепта, открытого навстречу всей  €стории;
количественному же изобилию форм соответствует  небольшое  число  концептов.
ЏовторЯющаЯсЯ репрезентациЯ одного и того же концепта посредством, рЯда форм
представлЯет  огромную  ценность  длЯ  мифолога,  так  как   она   позволЯет
произвести расшифровку мифа; ведь постоЯнство определенного  типа  поведениЯ
дает возможность выЯвить его интенцию. ‘казанное позволЯет  утверждать,  что
нет  регулЯрного  соответствиЯ   между   объемом   означаемого   и   объемом
означающего; в Языке это соответствие пропорционально,  оно  не  выходит  за
пределы слова или по крайней мере какой-либо конкретной единицы. Ќапротив, в
мифе концепт  может  соответствовать  означающему,  имеющему  очень  большую
протЯженность;   например,   целаЯ   книга   может   оказатьсЯ    означающим
одного-единственного концепта и, наоборот, совсем краткаЯ форма  (слово  или
жест - даже непроизвольный, главное, чтобы он  был  воспринЯт)  может  стать
означающим концепта, насыщенного очень богатой  историей.  ќта  диспропорциЯ
между назначающим и означаемым не характерна длЯ Языка, но она не ЯвлЯетсЯ и
специфической принадлежностью мифа; например, у ”рейда неудавшеесЯ  действие
представлЯет  собой  такое  означающее,  ничтожность   которого   совершенно
непропорциональна истинному смыслу этого действиЯ.
        
     џ  уже  говорил  о  том,  что   мифические   концепты   лишены   всЯкой
устойчивости: они могут  создаватьсЯ,  изменЯтьсЯ,  разрушатьсЯ  и  исчезать
совсем. €менно потому, что они  историчны,  историЯ  очень  легко  может  их
упразднить.  ќта  неустойчивость   побуждает   мифолога   прибегать   особой
терминологии, о которой Я хотел бы сказать здесь несколько  слов,  поскольку
иногда она вызывает к себе ироническое отношение: речь идет  о  неологизмах.
Љонцепт ЯвлЯетсЯ составной частью мифа,  поэтому  если  мы  желаем  занЯтьсЯ
расшифровкой мифов, нам надо научитьсЯ давать названиЯ концептам.  Ќекоторые
слова можно найти в словаре: „оброта,  Њилосердие,  ‡доровье.  ѓуманность  и
т.д. Ћднако, поскольку мы берем эти концепты из словарЯ, они не историчны по
определению. ‚ мифологии же чаще всего приходитсЯ давать названиЯ  эфемерным
концептам, свЯзанным  с  конкретными  обстоЯтельствами,  неологизмы  в  этом
случае неизбежны. Љитай  -  это  одно;  представление,  которое  еще  совсем
недавно имел о  нем  французскЯй  обыватель,  -  это  другое;  особого  рода
мешанину из колокольчиков, рикш и курилен опиума можно именовать  не  иначе,
как Љ€’Ђ‰™€ЌЂ. Ќе  очень  благозвучно?  ЋстаетсЯ  лишь  утешитьсЯ  тем,  что
неологизмы  длЯ  обозначениЯ  новых  понЯтий  никогда  не  произвольны:  они
создаютсЯ на основе вполне осмысленных пропорциональных отношений [5].
        
   
‡ЌЂ—…Ќ€…   
   
     Љак  нам  уже  известно,   третий   элемент   семиологической   системы
представлЯет собой  не  что  иное,  как  результат  соединениЯ  двух  первых
элементов; только этот результат и  дан  длЯ  непосредственного  наблюдениЯ,
только он и воспринимаетсЯ нами. џ назвал третий  элемент  значением.  џсно,
что значение и есть сам миф, подобно тому, как соссюровский знак есть  слово
(точнее, конкретнаЯ сущность). Џрежде чем описывать свойства значениЯ,  надо
немного  поразмыслить  над  тем,  каким  образом  оно  создаетсЯ,  то   есть
рассмотреть способы соотнесениЯ концепта и формы в мифе.
        
     Џрежде всего надо отметить, что в мифе два первых  элемента  совершенно
очевидны (в противоположность тому, что имеет место в других семиологических
системах, один не "прЯчетсЯ" за другой, оба даны нам ‡„…‘њ, ‚ ќ’ЋЊ Њ…‘’…  (а
не так, что  один  находитсЯ  здесь,  а  другой  где-то  там).  Љак  это  ни
парадоксально,  но  миф  Ќ€—…ѓЋ  Ќ…  ‘Љђ›‚Ђ…’;  его  функциЯ  заключаетсЯ  в
деформировании, но не в утаивании. Љонцепт вовсе не латентен по отношению  к
форме; нет ни малейшей необходимости  прибегать  к  подсознательному,  чтобы
дать  толкование  мифа.  Ћчевидно,  мы  имеем  здесь  два   различных   типа
манифестации: форма дана нам прЯмо и непосредственно, кроме того, она  имеет
некоторую протЯженность. …ще и еще раз надо подчеркнуть, что  это  полностью
обусловлено  Языковой  природой   мифологического   означающего:   поскольку
означающее уже обладает определенным смыслом, то оно может манифестироватьсЯ
только с помощью какого-то материального носителЯ (в то времЯ  как  в  Языке
означающее сохранЯет свою психическую природу). …сли миф выступает в  устной
форме, протЯженность означающего линейна (ЏЋ’ЋЊ“ —’Ћ џ ‡Ћ‚“‘њ  ‹њ‚ЋЊ);  если
миф представлЯет собой зрительный образ,  его  протЯженность  многомерна  (в
центре изображениЯ мы видим мундир африканского солдата, выше - черноту  его
лица, слева - руку, поднЯтую в приветствии и т.д.). ’аким образом,  элементы
формы занимают по отношению друг к другу определенное место, они находЯтсЯ в
отношении   смежности;   способ   манифестации   формы   в   данном   случае
пространственный.  Ќапротив,  концепт  даетсЯ  как  некаЯ  целостность,   он
представлЯет собой нечто вроде туманности,  более  или  менее  расплывчатого
сгустка представлений. ќлементы концепта свЯзаны ассоциативными отношениЯми,
он опираетсЯ не на протЯженность, а на глубину (хотЯ, возможно, эта метафора
слишком пространственна); способ его манифестации мнемонический.
        
     Ћтношение между концептом и смыслом в мифе есть по  существу  отношение
„…”ЋђЊЂ–€€. ‡десь мы наблюдаем определенную формальную аналогию  со  сложной
семиологической системой иного рода, а именно системой психоанализа. Џодобно
тому, как у ”рейда латентный смысл поведениЯ деформирует  его  Явный  смысл,
так и в мифе концепт деформирует смысл. Љонечно, эта  деформациЯ  становитсЯ
возможной только потому, что сама форма мифа образована Языковым смыслом.  ‚
простой системе, подобной Языку, означаемое ничего не  может  деформировать,
поскольку  произвольное,  полое  означающее  не   оказывает   ему   никакого
сопротивлениЯ. Ќо в мифе дело обстоит по-иному, в нем означающее  имеет  как
бы две стороны: одна сторона содержательна - это смысл  (историЯ  со  львом,
африканским  солдатом),  другаЯ  сторона  лишена  содержаниЯ  -  это   форма
(ЏЋ‘ЉЋ‹њЉ“      џ      ‡Ћ‚“‘њ       ‹њ‚ЋЊ;       Ђ”ђ€ЉЂЌ…–‘Ћ‹„Ђ’-”ђЂЌ–“‡‘ЉЋ‰
ЂђЊ€€-Ћ’„Ђћ™€‰-—…‘’њ-”ђЂЌ–“‡‘ЉЋЊ“ ”‹Ђѓ“).  Ћче  видно,  концепт  деформирует
содержательную сторону, то есть смысл: лев  и  африканский  солдат  лишаютсЯ
своей истории и превращаютсЯ в пустые фигуры. Џример  на  правило  латинской
грамматики  деформирует  акт  называниЯ  льва   во   всей   его   конкретной
случайности: также и концепт "французскаЯ империЯ" вносит разлад  в  систему
первичного  Языка,  нарушает  повествование  о  фактах,  где  идет  речь   о
приветствии  африканцам  одетого  в  солдатскую   форму.   Nднако   подобнаЯ
деформациЯ не ведет  к  полному  исчезновению  смысла;  и  лев  и  африканец
присутствуют в мифе, поскольку концепт нуждаетсЯ в них, их  как  бы  урезают
наполовину, отнимаЯ памЯтью но не  существование;  они  упорствуют  в  своем
молчании и в  то  же  времЯ  словоохотливы,  их  Язык  целиком  поступает  в
услужение концепту, концепт именно деформирует смысл, но не упразднЯет  его,
это противоречие можно выразить так: концепт отчуждает смысл.
        
     Ќикогда не надо забывать о том, что миф - это двойнаЯ  система;  в  нем
обнаруживаетсЯ своего рода вездесущность:  пункт  прибытиЯ  смысла  образует
отправную точку мифа. ‘охранЯЯ пространственную метафору,  приблизительность
которой Я уже подчеркивал, можно сказать,  что  значение  мифа  представлЯет
собой некий непрерывно вращающийсЯ турникет, чередование смысла  означающего
и его  формы,  Языка-объекта  и  метаЯзыка,  чистого  означиваниЯ  и  чистой
образности. ќто чередование подхватываетсЯ  концептом,  .которым  использует
двойственность   означающего,   одновременно   рассудочного   и   образного,
произвольного и естественного.
        
     џ не хочу заранее оценивать моральные последствиЯ такого механизма,  но
думаю, что не выйду  за  пределы  объективного  анализа,  если  замечу,  что
вездесущность  означающего  в  мифе  очень  точно  воспроизводит  физическую
структуру Ђ‹€Ѓ€ (известно, что это пространственный термин):  понЯтие  алиби
также предполагает наличие заполненного и  пустого  места,  которые  свЯзаны
отношением отрицательной идентичности ("Я не нахожусь там, где  вы  думаете,
что Я нахожусь"; "Я нахожусь там, где вы думаете, что менЯ нет"). Ќо обычное
алиби (например, в уголовном деле) имеет свой конец; в  определенный  момент
реальность  прекращает  вращение  турникета.  Њиф  же   представлЯет   собой
‡ЌЂ—€ЊЋ‘’њ и не может рассматриватьсЯ с точки зрениЯ истины; ничто не мешает
ему сохранЯть  вечное  алиби;  наличие  двух  сторон  у  означающего  всегда
позволЯет  ему  находитьсЯ  в  другом  месте,  смысл  всегда  здесь,   чтобы
ЊЂЌ€”…‘’€ђЋ‚Ђ’њ форму; форма всегда здесь, чтобы ‡Ђ‘‹ЋЌ€’њ смысл. ЏолучаетсЯ
так,  что  между  смыслом  и  формой  никогда  не  возникает   противоречиЯ,
конфликта; они никогда не сталкиваютсЯ друг с другом, потому что никогда  не
оказываютсЯ в одной и той же точке. „лЯ сравнениЯ можно  привести  следующую
ситуацию: когда Я еду в автомобиле и смотрю в окно, то по своему  желанию  Я
могу сосредоточить внимание или на пейзаже или на стекле; Я смотрю на стекло
- и  тогда  пейзаж  отодвигаетсЯ  на  второй  план,  или,  наоборот,  стекло
становитсЯ длЯ менЯ прозрачным и Я воспринимаю  глубину  пейзажа.  ђезультат
подобного чередованиЯ неизменен: Я воспринимаю присутствие стекла и в то  же
времЯ оно длЯ  менЯ  лишено  всЯкого  интереса;  пейзаж  представлЯетсЯ  мне
ирреальным и в то же времЯ Явлен мне во всей  своей  полноте.  ’о  же  самое
можно сказать и об означающем в мифе: его форма  пуста,  но  она  есть,  его
смысл  отсутствует,  но  в  то  же  времЯ  он  заполнЯет  собой  форму.  ќто
противоречие можно заметить только в том случае, если  умышленно  прекратить
такое чередование формы и смысла и сосредоточитьсЯ на каждом из них  как  на
объекте,  отличающемсЯ  от  другого,  если  применить  к  мифу   статическую
процедуру расшифровки, одним словом, если нарушить его собственную  динамику
и рассматривать его с позиции не читателЯ, а мифолога.
        
     €менно двойственность означающего определЯет обенности значениЯ в мифе.
Њы уже знаем, что миф - это сообщение, определЯемое  в  большей  мере  своей
интенцией (џ ‘…Њњ Џђ€Њ…ђ ЌЂ ѓђЂЊЊЂ’€—…‘ЉЋ… ЏђЂ‚€‹Ћ),  чем  своим  буквальным
смыслом (џ ‡Ћ‚“‘њ ‹њ‚ЋЊ), и тем не  менее  буквальный  смысл,  так  сказать,
обездвиживает, стерилизует, представлЯет как вневременную,  ‡Ђ  ‘‹ЋЌџ…’  эту
интенцию. (Џђ€—…Њ ‡„…‘њ ”ђЂЌ–“‡‘ЉЂџ €ЊЏ…ђ€џ? ‚…„њ  ђ…—њ  €„…’  Ћ  ЉЋЌЉђ…’ЌЋЊ
”ЂЉ’…: ‚Ћ’ ЃђЂ‚›‰ ‘Ћ‹„Ђ’-Ђ”ђ€ЉЂЌ…– Ѓ…ђ…’ ЏЋ„ ЉЋ‡›ђ…Љ ’Ћ—ЌЋ ’ЂЉ †…,  ЉЂЉ  ќ’Ћ
„…‹Ђћ’ ЌЂ€ ЏЂђЌ€). ќта фундаментальнаЯ неднозначность мифического сообщениЯ
имеет  двоЯкое  следствие  длЯ  его  значениЯ;  оно  одновременно   ЯвлЯетсЯ
уведомлением и констатацией факта.
        
     Њиф  носит  императивный,  побудительный  характер:   отталкиваЯсь   от
конкретного понЯтиЯ,  возникаЯ  в  совершенно  определенных  обстоЯтельствах
(урок   латыни,   ”ранцузскаЯ   империЯ   в   опасности),   он    обращаетсЯ
непосредственно ко мне, стремитсЯ добратьсЯ до менЯ,  Я  испытываю  на  себе
силу его интенции,  он  навЯзывает  мне  свою  агрессивную  двусмысленность.
Ќапример, путешествуЯ по ‘тране басков  в  €спании  [6],  Я,  конечно,  могу
заметить архитектурное единство зданий, наличие общего стилЯ, что заставлЯет
менЯ признать существование особого типа баскского  дома  как  определенного
этнического продукта. ’ем не менее Я не могу сказать. что этот единый  стиль
как-то затрагивает  менЯ,  или  так  сказать,  пытаетсЯ  захватить  менЯ;  Я
прекрасно осознаю, что он существовал здесь до менЯ и без менЯ, это  сложный
продукт, обусловленный длительным историческим развитием: он  не  обращаетсЯ
непосредственно ко мне, не побуждает дать ему название,  если  только  Я  не
собираюсь представить его как один из типов сельского жилища в рЯду  других.
Ќо если  Я  совершаю  прогулку  в  предместьЯх  Џарижа  и  замечаю  в  конце
какойнибудь улицы  ѓамбетта  или  улицы  †ана-†ореса  симпатичный  беленький
домик, крытый красной черепицей, с деревЯнными конструкциЯми, окрашенными  в
коричневый цвет, с асимметричной крышей и фахверковым фасадом,  то  начинает
казатьсЯ, что мне лично приказывают называть это  строение  баскским  домом,
более того, усматривать в нем сущность "баскскости". ‚ этом  случае  концепт
"баскскость" предстает передо мной как нечто совершенно целенаправленное: он
преследует менЯ, чтобы заставить распознать  совокупность  мотивирующих  его
интенций,  концепт  выступает  передо  мной  в  качестве   признака   некоей
индивидуальной истории, как доверительное  сообщение  и  ка