ить сексу ни одного  укромного  местечка  и не дать  ему
перевести дыхание.
     Ѓыть может,  именно  здесь  впервые заставлЯет себЯ принЯть  - в  форме
всеобщего  принуждениЯ -  это, столь  характерное длЯ  современного  ‡апада,
предписание. џ говорю  не об обЯзательстве  сознаватьсЯ в нарушениЯх законов
секса,  как  того  требовало  традиционное  покаЯние,  но  о  задаче   почти
бесконечной:  говорить  - говорить себе самому  и говорить другому  и  столь
часто,  насколько  возможно,-  все,  что  может  касатьсЯ  игры неисчислимых
удовольствий, ощущений  и мыслей,  которые через душу и тело имеют некоторое
сродство с сексом. ќтот проект "выведениЯ в дискурс" секса сформировалсЯ уже
довольно давно - в традиции аскетизма и монашества. XVII век сделал из этого
правило длЯ  всех. ‘кажут,  что на  самом  деле это было  применимо только к
очень немногочисленной  элите; масса же верующих, ходивших  на исповедь лишь
от  случаЯ к случаю  в течение года, избегала столь  сложных предписаний. Ќо
безусловно важно  здесь  то, что  обЯзательство  это было  зафиксировано, по
крайней  мере,  как  идеал   длЯ  всЯкого  доброго  христианина.  “становлен
императив:  не только  признаватьсЯ  в поступках, противоречащих закону,  но
старатьсЯ  превратить  свое желание  -  всЯкое  свое  желание  - в  дискурс.
Ќасколько  возможно, ничто не должно  избежать  этого формулированиЯ,  пусть
даже слова, которые оно использует, и должны

     {i}115{/i}
     быть тщательно  нейтрализованы.  •ристианское  пастырство  установило в
качестве фундаментального долга задачу пропускать все, что имеет отношение к
сексу,  через   бесконечную  мельницу  речи'.  ‡апрет  на  некоторые  слова,
благопристойность выражений, всЯкого рода цензура  словарЯ  - все это вполне
могло бы быть только вторичными диспозитивами по отношению к этому основному
подчинению: только способами сделать это подчинение  морально  приемлемым  и
технически полезным.
     Њожно  было бы  прочертить  линию, котораЯ пошла бы прЯмо от пастырства
XVII  века  к  тому, что  стало его проекцией  в  сфере  литературы,  причем
литературы "скандальной". ѓоворить все,- повторЯют наставники,- "не только о
совершенных поступках, но  и о чувственных прикосновениЯх, обо всех нечистых
взглЯдах,  всех  непристойных речах/.../,  всех допущенных мыслЯх"2. „е  ‘ад
возвращает  это предписание в  терминах,  которые  кажутсЯ  переписанными из
трактатов  по  духовному  руководству: "‚ашим рассказам  необходимы  детали,
возможно более многочисленные и пространные; судить  о том, что в страсти, о
которой  вы  повествуете,  имеетсЯ  относЯщегосЯ  к  человеческим  нравам  и
характерам, мы можем лишь постольку, поскольку вы не скрываете ни  одного из
обстоЯтельств;
     впрочем,  и мельчайшие  подробности бесконечно полезны длЯ того, что мы
ждем  от ваших рассказов"3. ‚ конце  XIX  века анонимный  автор {i}My secret
Life{/i}  все  еще подчинЯлсЯ этому предписанию;  он  был, без  сомнениЯ, по
крайней мере внешне, обычным распутником;
     _____________
     1 ђеформированное пастырство, пусть и  более сдержанным  образом, также
установило  правила  выведениЯ  секса  в  дискурс.  ќто будет  развернуто  в
следующем томе - {i}Џлоть и тело.{/i}
     2  A.   de  Liguori,  {i}Preceptes  sur   le   sixime  commandement{/i}
(французский перевод, 1835). р.5.
     3  D.-A.  de  Sade, {i}Les 120 journees de Sodome,{/i} Pauvert, I,  pp.
139-140.

     {i}116{/i}
     но  ему  пришла  мысль  продублировать  свою  жизнь,  которую он  почти
полностью посвЯтил сексу, скрупулезнейшим пересказом каждого из ее эпизодов.
Ћн  просит  иногда за это  извинениЯ, выказываЯ  свою  заботу  о  воспитании
молодых  людей,- он, который напечатал (всего в нескольких  экземплЯрах) эти
одиннадцать   томов,   посвЯщенных  детальным  описаниЯм  своих  сексуальных
приключений, удовольствий и ощущений; скорее,  стоит поверить ему,  когда он
позволЯет  проскользнуть  в  своем  тексте  голосу  чистого  императива:  "џ
рассказываю факты так, как они произошли, насколько Я могу их вспомнить; это
все,  что  Я  могу  сделать";  "в  тайной  жизни   не  должно   быть  ничего
пропущенного; нет ничего такого,  чего следовало бы стыдитьсЯ. [...] никогда
не возможно  слишком  хорошо  знать человеческую  природу"1.  ќтот  одинокий
человек из  {i}’айной жизни{/i} часто говорил,- оправдываЯсь в  том, что  он
это  описывает,-  что  даже  самые  странные  из  его  занЯтий,  безусловно,
разделЯют тысЯчи людей на земле. Ќо самое странное  в этих занЯтиЯх состоЯло
в том, чтобы о них обо всех рассказывать, причем в деталЯх и день за днем, и
принцип этот  был заложен в  сердце современного  человека добрых  два  века
назад. € скорее, чем видеть  в этом необычном человеке отважного  беглеца из
того "викториан-ства", которое принуждало его к молчанию,  Я  склонен был бы
думать, что в эпоху, когда господствовали -- весьма, впрочем, многословные -
правила  сдержанности и  стыдливости, он был наиболее  непосредственным и, в
некотором роде,  наиболее наивным  представителем многовекового  предписаниЯ
говорить  о  сексе.  €сторическим  происшествием  были  бы,  скорее,  случаи
целомудриЯ "викторианского пу-
     ___________
     1  Ќеизвестный автор. {i}My secret  Lifi,{/i}  переиздано Grove  Press,
1964*.

     {i}117{/i}
     ританства";   по   крайней   мере,  именно   они   ЯвлЯлись  бы   некой
неожиданностью,  изощренностью, тактическим  поворотом  в  великом  процессе
выведениЯ секса в дискурс.
     ќтот никому не известный англичанин  скорее, чем  его государынЯ, может
служить  центральной фигурой  в  истории современной сексуальности,  котораЯ
формируетсЯ  в  своей   значительной   части  уже   вместе  с   христианским
пастырством. Љонечно же - в противоположность этому последнему,- длЯ  нашего
автора речь шла  о  том,  чтобы  усиливать ощущениЯ,  которые он  испытывал,
усиливать их с  помощью деталей  того, что он об этом говорил; как и ‘ад, он
писал, в точном  смысле  слова,  "единственно  длЯ своего  удовольствиЯ"; он
тщательно перемешивал  писание  и перечитывание своего текста с эротическими
сценами, по отношению к  которым текст был  одновременно  и  репетицией*,  и
продолжением, и стимулЯцией. Ќо,  в конце концов, и христианское  пастырство
стремилось  оказать  на  желание   -   одним   лишь  фактом  его  полного  и
старательного  выведениЯ  в  дискурс  - специфические действиЯ  по овладению
желанием и по отвЯзыванию от него, но также и  действие духовного обращениЯ,
поворота к  Ѓогу,  физическое  действие блаженной  боли: чувствовать в своем
теле укусы искушениЯ и  сопротивлЯющуюсЯ  ему любовь. ‘амое существенное как
раз здесь. ‚ том, что западный человек  в течение трех  веков был привЯзан к
этой задаче:  говорить все о  своем сексе; что начинаЯ  с классической эпохи
происходило постоЯнное усиление и возрастание значимости дискурса о сексе; и
что от этого дискурса,  сугубо аналитического, ждали многочисленных эффектов
перемещениЯ,  интенсификации, реориентации и изменениЯ по отношению к самому
желанию. Ќе только была  расширена область того, что можно говорить о сексе,
и людей вынуждали все времЯ ее расширЯть, но,

     {i}118{/i}
     главное,  к  сексу  был  подключен  дискурс;  подключен  соответственно
диспозитиву  - сложному и с разнообразными эффектами,- который не может быть
исчерпан одним лишь отношением к запрещающему закону. –ензура секса? ‘корее,
была  размещена аппаратура длЯ производства дискурсов о сексе,- все большего
числа дискурсов, способных  функционировать и оказывать действие в самой его
экономике.
     ќта  техника,  быть может, осталась бы свЯзанной с судьбой христианской
духовности или с экономикой индивидуальных удовольствий, если бы она не была
поддержана и  снова поднЯта на щит  другими  механизмами. ѓлавным  образом -
"общественным интересом". Ќе коллективным любопытством или восприимчивостью,
не новой ментальностью, но механизмами  власти, длЯ функционированиЯ которых
дискурс о сексе стал - в силу причин, к  которым еще нужно будет вернутьсЯ,-
чем-то  исключительно  важным.   Љ  XVIII   веку   рождаетсЯ   политическое,
экономическое, техническое побуждение говорить о сексе. € не столько в форме
общей теории  сексуальности, сколько в форме анализа, учета, классификации и
спецификации, в форме  количественных или причинных  исследований. Џринимать
секс "в расчет", держать о нем речь, котораЯ была бы не просто моральной, но
и рациональной,- в  этом была необходимость,  и  к тому же достаточно новаЯ,
чтобы поначалу удивитьсЯ  самой себе и  искать себе  извинений. Љак  дискурс
разума мог бы говорить об {i}этом{/i}*? "ђедко философы устремлЯли уверенный
взглЯд на эти предметы, расположенные между отвратительным  и смешным,- там,
где  нужно избегать одновременно и лицемериЯ и позора"1. €  почти век спустЯ
медици-
     ___________
     1 Љондорсе, цитируемый по J.-L. Flandrin, {i}Familles,{/i} 1976.

     {i}119{/i}
     на,  от которой можно было бы ожидать меньшего удивлениЯ перед тем, что
ей надлежало формулировать, все еще спотыкалась в тот момент, когда начинала
говорить:  "’ень,  окутывающаЯ  эти факты,  стыд  и  омерзение, которые  они
внушают, во все  времена  отвращали  от них  взглЯд наблюдателей...  џ долго
колебалсЯ:  включать или  нет в это исследование такую отталкивающую картину
[...]"1.  ‘ущественное  заключено  не  столько  во всех  этих  сомнениЯх,  в
"морализме", который  они  выдают,  или  в  лицемерии,  в  котором их  можно
заподозрить,  сколько в  признаваемой необходимости их преодолевать. ‘екс  -
это нечто, о чем должно говорить, говорить публично  и так,  чтобы говорение
это упорЯдочивалось не разделением на дозволенное и недозволенное, даже если
сам говорЯщий сохранЯет длЯ себЯ это различение (именно тому, чтобы показать
это, и  служат  эти торжественные и предварЯющие декларации);  о  нем  нужно
говорить  как  о вещи, которую следует не просто осудить или быть терпимым к
ней, но которой  следует управлЯть, включать ее в приносЯщие пользу системы,
направлЯть   к  наибольшему  всеобщему  благу,  приводить   к   оптимальному
функционированию.  ‘екс  -  это  не  то,  о чем  только  судЯт, но  то,  чем
руководЯт. Ћн находитсЯ  в ведении общества; он требует процедур управлениЯ;
заботу о нем  должен взЯть на себЯ аналитический  дискурс. ‘екс становитсЯ в
XVIII веке делом "полиции". Ќо в полном и строгом смысле, который придавалсЯ
тогда  этому  слову: не подавление беспорЯдка,  а упорЯдоченное  взращивание
коллективных и индивидуальных сил: "Џосредством  мудрости его  регламентаций
укрепить  и  увеличить внутреннюю мощь  ѓосударства,  и поскольку  мощь  эта
обеспечиваетсЯ не толь-
     ________________
     1 A.Tardieu, {i}Etude  medico-legale sur  les attentats aux moeurs,{/i}
1857, p.114.

     {i}120{/i}
     ко ђеспубликой в целом  и каждым из составлЯющих ее членов, но также  и
способностЯми и  талантами всех тех,  кто ей принадлежит, то отсюда следует,
что полициЯ должна в полной мере заниматьсЯ этим богатством и заставлЯть его
служить общественному счастью. ќтой цели, однако, она может достичь только с
помощью  знаниЯ,  которое  у нее  есть обо  всех этих  достоЯниЯх"1. ЏолициЯ
секса, то есть: не суровость запрета, но  необходимость регулировать секс  с
помощью дискурсов, полезных и публичных.
     ‚сего  лишь несколько  примеров. Ћдним из великих  новшеств  в техниках
власти стало в  XVIII веке поЯвление "населениЯ" в качестве экономической  и
политической  проблемы:  население-богатство,  население-рабочаЯ  сила,  или
трудоспособность, население в  равновесии  между  его  естественным ростом и
ресурсами,  которыми оно  располагает. Џравительства замечают, что они имеют
дело  не  просто  с  отдельными  подданными  или  даже  с  "народом",  но  с
"населением":  с  его  специфическими  феноменами  и  характерными длЯ  него
переменными   -   рождаемостью,   смертностью,   продолжительностью   жизни,
плодовитостью, состоЯнием здоровьЯ,  частотой  заболеваний, формой питаниЯ и
жилища.  ‚се  эти  переменные   находЯтсЯ   в  точке  пересечениЯ  движений,
свойственных жизни, и  действий,  характерных длЯ  институций:  "ѓосударства
населЯютсЯ вовсе не в соответствии с  естественной  прогрессией размножениЯ,
но  сообразно их промышленности, различным  их производствам  и институциЯм.
[...]  ‹юди умножаютсЯ,  как  плоды  земли,  и  пропорционально достоЯниЯм и
ресурсам,  которые  они  обретают   в  своих  трудах"2.  ‚  сердцевине  этой
экономической и политической проблемы
     __________
     1  J.  von  Justi,  {i}Elements  generaux  de  police{/i}  (французский
перевод, 1769), р.20.
     2 C.-I.Herbert, {i}Essai sur la police ginerale des  grains{/i} (1753),
pp.320-321.

     {i}121{/i}
     населениЯ -  секс:  нужно  анализировать  процент  рождаемости, возраст
вступлениЯ  в  брак,  законные и незаконные  рождениЯ,  преждевременность  и
частоту половых контактов, способ  сделать их продуктивными или стерильными,
последствиЯ безбрачиЯ или запретов, последствиЯ применениЯ противозачаточных
средств - этих знаменитых "пагубных секретов", о которых демографам накануне
ђеволюции было известно, что они уже вошли в обыкновение в деревне. Љонечно,
давно уже утверждалось, что если страна хочет быть богатой и могущественной,
то она должна  быть населена.  Ћднако  впервые, по  крайней  мере в качестве
постоЯнно действующего фактора, общество утверждает, что его  будущее  и его
богатство свЯзаны не только с числом и добродетелью его граждан, не только с
правилами  их вступлениЯ в брак  и организацией  семьи, но и с тем способом,
которым каждый из них пользуетсЯ сексом. Ћт ритуальных  сокрушении по поводу
бесплодного разврата богатых, людей  вне  брака  и  распутников  переходЯт к
дискурсу, в котором  сексуальное поведение населениЯ взЯто одновременно  как
объект анализа и как цель длЯ вмешательства; от неприкрыто популЯционистских
тезисов эпохи меркантилизма переходЯт к  более тонким  и  лучше рассчитанным
попыткам регулированиЯ, которые будут  колебатьсЯ - в зависимости от целей и
неотложных  требований  момента  -  в  направлении  благоприЯтствованиЯ  или
препЯтствованиЯ   повышению   рождаемости.   ‘квозь   политическую  экономию
населениЯ формируетсЯ настоЯщаЯ  решетка наблюдений за  сексом.  Ќа  границе
биологического и  экономического рождаетсЯ анализ сексуальных  поведений, их
детерминации и их последствий. ‚озникают также эти систематические кампании,
которые  поверх  традиционных способов - моральных и  религиозных  призывов,
налоговых мер -

     {i}122{/i}
     пытаютсЯ   превратить  сексуальное   поведение   пар   в  согласованное
экономическое и политическое поведение. ђасизм XIX и  XX веков найдет  здесь
некоторые  из  своих  корней.  Џусть ѓосударство знает, как обстоЯт  дела  с
сексом его  граждан и с тем,  как они им пользуютсЯ,  но пусть также  каждый
будет способен контролировать то,  как он им пользуетсЯ. ‘екс стал ставкой в
игре между  ѓосударством и индивидом,  причем  ставкой публичной; целаЯ сеть
дискурсов, знаний, анализов и предписаний сделала туда свои вклады.
     ’о же самое  относитсЯ и к сексу детей. —асто говорЯт, что классическаЯ
эпоха подвергла его затемнению, от которого он не мог до конца  освободитьсЯ
вплоть до  {i}’рех очерков{/i}  и спасительных  страхов  маленького  ѓанса*.
‚ерно, что могла исчезнуть  былаЯ "свобода"  речи  в общении между  детьми и
взрослыми, или учениками и учителЯми. Ќи один педагог XVII века  не  стал бы
публично, как ќразм в своих {i}„иалогах,{/i} давать советы своему ученику по
поводу выбора хорошей  проститутки. €  громкий  хохот, который так  долго и,
видимо, во всех социальных классах сопровождал раннюю сексуальность ребенка,
мало-помалу затих. Ќо это все-таки не есть  безусловное и простое приведение
к молчанию. ‘корее, это новый  режим дискурсов. Ћ сексе  говорЯт не меньше,-
напротив. Ќо говорЯт по-другому, говорЯт другие люди, исходЯ из других точек
зрениЯ и  длЯ достижениЯ  других результатов. ‘амо молчание, вещи, о которых
отказываютсЯ говорить или которые запрещают называть, сдержанность,  котораЯ
требуетсЯ от  говорЯщих,- все это ЯвлЯетсЯ не  столько  абсолютным  пределом
дискурса,  другой стороной, от которой  он Якобы отделен  жесткой  границей,
сколько элементами,  функционирующими  рЯдом со сказанными  вещами, вместе с
ними  и по  отношению к  ним  в рамках согласованных  стратегий.  Ќе следует
производить здесь бинарного разделениЯ  на то, о чем говорЯт, и то, о чем не
говорЯт;

     {i}123{/i}
     нужно  было  бы попытатьсЯ определить  различные способы не говорить об
этом, установить,  как распределЯютсЯ  те, кто может и  кто не может об этом
говорить, какой тип дискурса разрешен или какаЯ форма сдержанности требуетсЯ
длЯ одних и длЯ других. €меет место не одно, но множество разных молчаний, и
они  ЯвлЯютсЯ  составной частью  стратегий, которые  стЯгивают и  пересекают
дискурсы.
     ‚озьмем образовательные коллежи  XVIII века.  ‚ целом  может возникнуть
впечатление, что о сексе . там практически не говорЯт. Ќо достаточно бросить
взглЯд  на  архитектурные  диспозитивы, на дисциплинарные уставы  и  на  всю
внутреннюю организацию  - и мы  увидим, что  там постоЯнно  стоит  вопрос  о
сексе.  ‘троители  подумали  о  нем,  причем  в  Явной  форме.  Ћрганизаторы
постоЯнно принимают его во внимание. ‚се, кто хоть  в какой-то мере обладают
властью, приведены в состоЯние постоЯнной бдительности, котораЯ  беспрерывно
поддерживаетсЯ    всевозможными     приспособлениЯми,    принЯтыми    мерами
предосторожности, игрой наказаниЯ  и ответственности. Џространство  классов,
форма   столов,   устройство   дворов  длЯ  отдыха,  планировка  спален   (с
перегородками или без,  с занавесками или  без), предусмотренные длЯ надзора
за отходом ко сну и за сном уставы  -  все это отсылает,  и самым что  ни на
есть пространным образом, к сексуальности детей1. ’о, что можно было бы
     _____________
     1 "Џолицейский устав длЯ лицеев" (1809).
     ‘татьЯ  67.  "‚о  времЯ  классных  и учебных часов  всегда должен  быть
классный  воспитатель,  наблюдающий  за  тем,  что  происходит снаружи, дабы
воспрепЯтствовать ученикам, вышедшим по нужде,  останавливатьсЯ и собиратьсЯ
вместе.
     68.  Џосле вечерней молитвы ученики должны быть препровождены обратно в
спальню, где воспитатели сразу же должны уложить их спать.
     69. ‚оспитатели должны  ложитьсЯ спать не ранее, чем они удостоверЯтсЯ,
что каждый ученик находитсЯ в своей постели.
     70. Љровати должны быть отгорожены друг от друга  перегородками высотой
в два метра. ‘пальни должны быть освещены в течение ночи."

     {i}124{/i}
     назвать внутренним дискурсом учреждениЯ - той речью, которую оно держит
перед самим  собой  и котораЯ  циркулирует среди тех,  кто  обеспечивает его
функционирование,-  этот дискурс в  существенной своей части  артикулируетсЯ
исходЯ  из  констатации того,  что  сексуальность  эта  существует:  раннЯЯ,
активнаЯ  и постоЯннаЯ. Ќо больше того: в течение XVIII  века  секс  ученика
коллежа стал - причем особым по сравнению с сексом подростков вообще образом
-  общественной  проблемой.  ‚рачи   обращаютсЯ  к  директорам  заведений  и
преподавателЯм,  но  высказывают  свое   мнение  также  и  семьЯм;  педагоги
разрабатывают  проекты, которые  они представлЯют  на рассмотрение  властей;
учителЯ  поворачиваютсЯ  лицом к ученикам, дают им рекомендации и составлЯют
длЯ них целые  книги  увещеваний,  нравственных  или  медицинских  примеров.
‚округ ученика коллежа и  его секса  быстро  разрастаетсЯ  целаЯ  литература
наставлений, предупреждений,  наблюдений,  медицинских советов,  клинических
случаев, схем  реформы, планов идеальных  учреждений. ЃлагодарЯ  Ѓазедову  и
немецкому "филантропическому" движению это выведение в дискурс подросткового
секса   принЯло   значительный    размах.   ‡альцманн    организовал    даже
экспериментальную  школу, особенность  которой  состоЯла  в настолько хорошо
продуманных контроле и  воспитании в области  секса, что универсальный  грех
юности никогда не должен был бы там иметь место. € среди всех  этих принЯтых
мер  ребенок не  должен  был оказатьсЯ  лишь бессловесным  и  несознательным
объектом забот, согласованных между одними лишь взрослыми; ему предписывалсЯ
определенный  дискурс  о   сексе:  разумный,  ограниченный,  канонический  и
истинный,- своего рода  дискурсивнаЯ ортопедиЯ. ‡аставкой тут мог бы служить
большой праздник, организованный в {i}”илантропинуме{/i} в мае 1776

     {i}125{/i}
     года.  ќто  было первое  торжественное  единение  подросткового секса и
разумного  дискурса  в  смешанной  форме  экзамена,  литературного конкурса,
раздачи  призов  и  медицинского  осмотра.  —тобы  продемонстрировать  успех
сексуального  воспитаниЯ, которое даетсЯ ученикам.  Ѓазедов созвал весь цвет
ѓермании  (ѓете  был одним  из  немногих,  отклонивших  приглашение).  Џеред
собравшейсЯ публикой  один из преподавателей,  некий ‚ольке, задает ученикам
заранее отобранные вопросы о тайнах секса, рождениЯ, произведениЯ потомства:
он  просит  их  прокомментировать гравюры, изображающие  беременную женщину,
пару,  колыбель. „аютсЯ  просвещенные ответы,  без стыда и стеснениЯ. €х  не
нарушает  ни  один  непристойный  смешок  -  за исключением  разве что того,
который доноситсЯ как раз со стороны взрослой публики, более ребЯчливой, чем
сами дети, которую ‚ольке и  отчитывает со всей  суровостью. ‚ конце концов,
все  аплодируют этим  толстощеким  мальчикам,  на  основе  искусного  знаниЯ
сплетающим перед взрослыми гирлЯнды из дискурса и секса1.
     Ѓыло бы неточным  говорить, что  педагогическаЯ институциЯ  в  массовом
масштабе навЯзала  молчание о сексе детей и  подростков. Ќапротив, начинаЯ с
XVIII  века  она  умножала  формы дискурса  о нем; она  установила длЯ  него
разнообразные точки внедрениЯ; она закодировала содержание и определила круг
тех, кто имеет право говорить. ѓоворить о сексе детей, заставлЯть говорить о
нем воспитателей, врачей, администраторов  и родителей, или же говорить им о
нем, заставлЯть говорить о нем самих детей  и окутывать их тканью дискурсов,
которые то обращаютсЯ к ним, то говорЯт о них, то навЯзывают им канонические
позна-
     ______________
     1  J.Schummel, {i}Fritzens  Reise  nach Dessau(776),{/i}  цитируетсЯ в:
A.Pinloche,  {i}La Refarmc de l'education en  Allemagne au XVIIIe siecle{/i}
(1889),pp.l25-129.

     {i}126{/i}
     ниЯ,  то образуют по поводу них  ускользающее от  них знание,-  все это
позволЯет свЯзать усиление власти и умножение дискурса. ЌачинаЯ с XVIII века
секс   детей  и   подростков  становитсЯ  важной  ставкой,  вокруг   которой
выстраиваютсЯ  бесчисленные институциональные приспособлениЯ  и дискурсивные
стратегии.  ‚полне может статьсЯ, что и у взрослых,  и у самих  детей отнЯли
определенный способ говорить об этом и что этот способ был дисквалифицирован
как  прЯмой, резкий, грубый. Ќо  это было  лишь  оборотной стороной и,  быть
может,   условием   функционированиЯ   других   дискурсов  -  множественных,
пересекающихсЯ, тонко  иерархизированных  и весьма  сильно  артикулированных
вокруг пучка отношений власти.
     Њожно  было  бы назвать немало других очагов, которые, начинаЯ  с XVIII
или  XIX века, пришли  в действие, чтобы порождать дискурсы о сексе. ‘начала
медицина  с ее "болезнЯми нервов", затем  психиатриЯ,  когда она принимаетсЯ
искать  этиологию душевных болезней в области "излишеств", потом - онанизма,
далее  -  неудовлетворенности,  а вслед за  тем  -  "хитростей  в  отношении
деторождениЯ", особенно же когда она присваивает себе - как свою собственную
- всю область  сексуальных извращений; также и уголовное правосудие, которое
уже  давно имело  дело с  сексуальностью, особенно  в  форме "чудовищных"  и
противоестественных преступлений, но которое к  середине XIX века доходит до
детального  разбирательства  мелких посЯгательств,  пустЯковых  оскорблений,
незначительных  извращений;  наконец,  все  эти  формы социального контролЯ,
которые развиваютсЯ к концу прошлого века и  которые фильтруют сексуальность
пар,  родителей и  детей,  опасных  подростков и подростков,  находЯщихсЯ  в
опасности,  предпринимаЯ  попытки предохранить,  разъединить,  предупредить,
повсюду сигнализируЯ о погибели,
     127
     пробуждаЯ  всеобщее  внимание, призываЯ  к  разного  рода  диагностике,
накапливаЯ  отчеты,   организуЯ  разнообразные   формы   терапии,-  все  они
распространЯют дискурсы  вокруг  секса,  обострЯЯ  сознание непрекращающейсЯ
опасности, что, в свою очередь, усиливает побуждение о нем говорить.
     ‚ один из  летних дней 1867 года  некий сельскохозЯйственный рабочий из
местечка ‹Япкур - немного придурковатый, которого в  зависимости  от  сезона
нанимали то одни, то другие, которого подкармливали то тут, то  там, отчасти
из  милосердиЯ,  отчасти  же за самую что ни на есть грЯзную работу, который
спал  в  сараЯх и  конюшнЯх,- был изобличен в том, что на краю полЯ  получил
кое-какие  ласки от маленькой девочки, что он делал уже и прежде и  что, как
он  видел,  делали  и  другие,  что  делали  вокруг него многие  деревенские
ребЯтишки: дело в том, что на лесной опушке или в канаве у дороги, ведущей в
‘ен-ЌиколЯ, запросто  играли  в  игру под  названием "кислое  молоко". €так,
родители  донесли о нем мэру, мэр  выдал его  жандармам, жандармами  он  был
препровожден к судье, обвинен им и подвергнут  обследованию сначала у одного
врача, затем у двух других  экспертов, которые составлЯют  отчет и публикуют
его'.  —то  важного  в  этой  истории?  …е  незначительность;  то,  что  эта
обыденность деревенской сексуальности,  эти  самые ничтожные услады в кустах
могли  стать,   начинаЯ   с  определенного  момента,  объектом   не   только
коллективной   нетерпимости,  но  и   юридического  действиЯ,   медицинского
вмешательства,   внимательного   клинического   обследованиЯ   и   настоЯщей
теоретической разработки.  ’ут  важно  то,  что  у  этого  персонажа, дотоле
составлЯвшего неотъемлемую часть
     ____________
     1  Ќ.Bonnet et  J.Bulard, {i}Rapport medico-legal  sur l'etat mental de
Ch.-J.Jouy,{/i} 4 janvicr l868.

     {i}128{/i}
     крестьЯнской  жизни,  принЯлись  обмерЯть  черепную   коробку,  изучать
строение костей лица, обследовать анатомию, чтобы обнаружить  там  возможные
признаки   дегенерации;   что   его  заставили   говорить;  что  его   стали
расспрашивать о его  мыслЯх, склонностЯх, привычках, ощущениЯх, суждениЯх. €
что  в конце  концов  решили,  не  признав  за ним  никакого правонарушениЯ,
превратить его в чистый объект медицины и знаниЯ, объект, который следует до
конца его жизни упрЯтать в Њаревильскую больницу, но также и - познакомить с
ним ученый мир с помощью детального анализа. Њожно держать пари, что в то же
самое  времЯ  лЯпкурский  учитель обучал деревенских малышей оттачивать свою
речь и  не говорить больше вслух обо всех этих  вещах. Ќо именно это и было,
без сомнениЯ,  одним из условий того, чтобы институции знаниЯ и власти могли
прикрыть   этот   маленький  повседневный  спектакль   своим   торжественным
дискурсом.  € вот вокруг  этих-то  испокон  веков практиковавшихсЯ действий,
вокруг почти не скрываемых  удовольствий,  которыми обменивались деревенские
дурачки с пробудившимисЯ детьми, наше общество - и тут оно, безусловно, было
первым  в  истории  -  разместило  целый  арсенал средств  длЯ  производства
дискурса, длЯ анализа и длЯ познаниЯ.
     Њежду  распутным англичанином,  который пристрастилсЯ  к  описанию  длЯ
самого себЯ причуд своей тайной жизни, и его современником, этим деревенским
дурачком,  дававшим несколько  су  девчушкам  за  любезности,  в которых ему
отказывали те, что постарше, несомненно,  существует  некаЯ глубокаЯ  свЯзь:
так или иначе, от одной крайности до  другой, секс стал чем-то таким, о  чем
нужно   говорить,   и  говорить  исчерпывающим  образом,  в  соответствии  с
дискурсивными диспозитивами,  которые могут быть различными, однако все они,
каждый по-своему, ЯвлЯютсЯ при-

     {i}129{/i}
     нудительными. Ѓудь то изощреннаЯ откровенность  или авторитарный допрос
- о сексе, утонченном или  по-деревенски  безыскусном,  о  нем  должно  быть
сказано.  Ќекое  великое,  принимающее  различные  формы,  приказание  равно
подчинЯет себе и анонимного англичанина и бедного крестьЯнина из ‹отарингии,
которого, кстати, по воле истории звали †уи*.
     ЌачинаЯ  с  XVIII  века  секс  беспрестанно  провоцировал  своего  рода
всеобщую  повышенную  дискурсивную  возбудимость.  €  эти  дискурсы  о сексе
размножались  не  помимо власти или  вопреки  ей,  но  именно  там,  где она
осуществлЯлась,  и  именно   как  средство  ее  осуществлениЯ;   везде  были
оборудованы побуждениЯ к тому, чтобы говорить, везде - диспозитивы длЯ того,
чтобы  слушать  и  регистрировать,  везде  -  процедуры,   чтобы  наблюдать,
расспрашивать и формулировать. ‘екс выбивают из  его убежища и  принуждают к
дискурсивному  существованию.  Ћт  отдельного   императива,  предписывающего
каждому превращать свой секс в непрерывный дискурс, вплоть до  многообразных
механизмов,   которые  через   порЯдки  экономики,   педагогики,   медицины,
правосудиЯ побуждают, извлекают,  оборудуют,  институционализируют дискурс о
сексе,- все  это огромное  многословие, которое востребовала  и организовала
наша  цивилизациЯ.  Њожет  быть,  никакой  другой  тип  общества никогда  не
аккумулировал такого количества дискурсов о сексе, к тому же в течение такой
сравнительно короткой истории. Ћ нем,  может статьсЯ, мы говорим больше, чем
о чем бы то ни было другом; мы усердствуем в этой задаче; мы убеждаем себЯ с
помощью странных  угрызений совести в том, что мы никогда не  говорим  о нем
достаточно,  что мы слишком  застенчивы и  боЯзливы, что из-за  инертности и
покорности мы прЯчем от себЯ  слепЯщую очевидность и что главное  от нас все
времЯ ускользает, и нужно вновь и вновь отправлЯтьсЯ на

     {i}130{/i}
     его поиски. ‚полне  могло  бы оказатьсЯ, что самое неистощимое  и самое
неравнодушное по отношению к сексу общество - это наше.
     Ќо речь тут идет, скорее - что и показывает этот первоначальный обзор,-
не об {i}одном{/i}  каком-то  дискурсе  о  сексе,  а о  множестве  различных
дискурсов, производимых целой серией приспособлений, которые функционируют в
различных  институциЯх.  ‘редние  века  организовали  вокруг  темы  плоти  и
практики покаЯниЯ в достаточной  степени унифицированный дискурс. ‚  течение
последних  столетий  это  относительное  единство  было разложено, рассеЯно,
раздроблено взрывом различных  дискурсивностей, которые  обрели свою форму в
демографии, биологии,  медицине, психиатрии, психологии, морали, педагогике,
политической критике. Ѓольше того: прочнаЯ  свЯзь, скреплЯвшаЯ друг с другом
моральную теологию вожделениЯ и обЯзанность признаниЯ (теоретический дискурс
о  сексе и  его формулирование  от  первого  лица),  свЯзь эта была  если не
разорвана, то  по крайней мере ослаблена и стала  более разнообразной: между
объективацией секса в рациональных дискурсах и движением, с помощью которого
каждый был поставлен перед  задачей  рассказывать о своем собственном сексе,
начинаЯ с XVIII века обнаружилась целаЯ сериЯ напрЯжений, конфликтов, усилий
по их устранению, попыток  повторного  переписываниЯ. ’аким образом, об этом
дискурсивном  росте  следует  говорить  не  просто  в терминах  непрерывного
расширениЯ;   здесь   нужно   видеть,   скорее,  дисперсию   очагов,  откуда
произносЯтсЯ эти дискурсы, поЯвление все большего разнообразиЯ в  их формах,
сложное развертывание свЯзывающей  их сети. Ќе  однообразнаЯ  забота  о том,
чтобы  спрЯтать  секс,  не  общаЯ  чрезмернаЯ  стыдливость  Языка;  то,  что
действительно отличает три последних века,- это разнообразие, ши-

     {i}131{/i}
     рокаЯ дисперсиЯ приспособлений, изобретенных длЯ того, чтобы говорить о
нем, заставлЯть говорить  о нем,  добиватьсЯ  того, чтобы он говорил  о себе
сам,  длЯ  того, чтобы слушать, записывать,  переписывать и перераспределЯть
то, что  о  нем говоритсЯ. –елаЯ сеть выведении в дискурс, сплетеннаЯ вокруг
секса,   выведении   разнообразных,    специфических    и   принудительных,-
всеохватывающаЯ  цензура, берущаЯ начало в благопристойностЯх  речи, которые
навЯзала классическаЯ  эпоха? ‘корее - регулЯрное и полиморфное побуждение к
дискурсам.
     Ќам, несомненно, возразЯт, что  если длЯ того, чтобы говорить о  сексе,
потребовалось  столько стимулов  и  столько  принудительных  механизмов,  то
именно потому,  что царил некий глобальный и фундаментальный  запрет; только
строго определенные потребности - остраЯ  экономическаЯ нужда и политические
выгоды - смогли снЯть этот запрет и открыть подступы к дискурсу  о сексе, но
по-прежнему  ограниченные  и  тщательно  закодированные;  столько говорить о
сексе,  оборудовать  столько  диспозитивов,  настоЯтельно  требующих  о  нем
говорить, но при строго определенных  условиЯх,- не  доказывает ли  это, что
секс держитсЯ в тайне, что его во что бы то  ни стало пытаютсЯ  и дальше там
удерживать? ‘ледовало бы, однако, допросить саму эту столь часто возникающую
тему  -  что  секс находитсЯ вне  дискурса  и что лишь устранение некоторого
препЯтствиЯ, снЯтие некоторого секрета может  открыть ведущую к нему дорогу.
ќта тема - не есть  ли  она часть предписаниЯ,  с помощью которого  вызывают
дискурс? Ќе длЯ того ли,  чтобы  побудить  говорить о  нем и  снова  и снова
возобновлЯть это говорение, его заставлЯют мерцать на внешней границе любого
актуального дискурса  как  секрет, который необходимо выбить из его укрытиЯ,
как некую вещь, незаконно принужденную

     {i}132{/i}
     к молчанию, которую  одновременно  и трудно и  необходимо,  и  опасно и
важно выговорить? Ќе нужно забывать, что  христианское пастырство,  делаЯ из
секса   ’Ћ,   в  чем  по  преимуществу   следовало   сознаватьсЯ,  неизменно
представлЯло  его как  беспокоЯщую  загадку:  не  как  то,  что  упрЯмо себЯ
обнаруживает, но как то,  что  повсюду прЯчетсЯ, как скрытое присутствие,  к
которому рискуют  остатьсЯ глухими  - столь тихим и часто измененным голосом
оно говорит. ’айна секса,  безусловно, не ЯвлЯетсЯ той основной реальностью,
по  отношению  к  которой  располагаютсЯ  все  побуждениЯ о  нем  говорить,-
безразлично, пытаютсЯ ли они эту тайну разрушить  или же каким-то непонЯтным
образом снова и  снова ее возобновлЯть  самой манерой  говорить.  ђечь идет,
скорее, о  теме, котораЯ ЯвлЯетсЯ частью самой механики этих побуждений: это
только  способ  придать  форму требованию  говорить  о  сексе, некаЯ  баснЯ,
необходимаЯ  длЯ  бесконечно  размножающейсЯ экономики дискурса о  нем.  „лЯ
современных обществ характерно вовсе не то, что они обрекли секс пребывать в
тени, но то, что они обрекли себЯ на постоЯнное говорение о  нем, делаЯ так,
чтобы его ценили как {i}тайну.{/i}

     2. €мплантациЯ перверсий
     ‚озможное  возражение: было  бы неправильно видеть в  этом  размножении
дискурсов  только количественный феномен, нечто  вроде  простого  роста, как
если бы было безразлично, что в  этих дискурсах говоритсЯ, как если бы факт,
что  о сексе  говорЯт, был сам по себе более  важным,  чем  те повелительные
формы, которые говорением о нем на  него накладываютсЯ. €бо разве  выведение
секса  в дискурс не упорЯдочиваетсЯ задачей  изгнать  из реальности те формы
сексуальности,  которые  не  подчинены  строгой  экономике  воспроизводства,
задачей сказать "нет" то-

     {i}133{/i}
     му,  что не  ведет к  поЯвлению  потомства,  исключить удовольствиЯ  на
стороне,  ограничить или  исключить практики, которые  не  ведут  в конечном
счете к продолжению рода? ‘колько  дискурсов понадобилось, чтобы увеличилось
число юридических  приговоров  за  мелкие  извращениЯ;  чтобы  беспорЯдочнаЯ
сексуальнаЯ жизнь была причислена к душевным заболеваниЯм; чтобы с детства и
до старости была  определена норма  сексуального  развитиЯ,  и все возможные
отклонениЯ  получили   тщательную  характеристику,  чтобы   был  организован
разнообразный педагогический контроль и медицинское  лечение;  чтобы  вокруг
самых безобидных фантазий моралисты, а также - и прежде всего - медики вновь
реанимировали весь  словарь  эмфатических  выражений длЯ этих гнусностей: не
правда ли,  столько средств приведено в действие, чтобы ради  сексуальности,
направленной на деторождение, поглотить все эти бесплодные удовольствиЯ? ‚се
это  болтливое  внимание, с помощью которого мы  вот  уже в течение двух или
трех веков устраиваем шумиху вокруг  сексуальности,-  разве не подчинено оно
одной    элементарной   заботе:   обеспечивать   заселенность    территорий,
воспроизводить  рабочую  силу,  возобновлЯть  форму  социальных  отношений,-
словом,  установить  экономически  полезную  и   политически  консервативную
сексуальность?
     џ еще не знаю, такова ли в конечном  счете цель. Ќо,  во всЯком случае,
отнюдь не  за счет редукции пытались  ее достичь. XIX век и  наш собственный
были,  скорее,  эпохой  умножениЯ:  дисперсии  сексуальности,   усилениЯ  ее
разнородных  форм, имплантации  многообразных "извращений". Ќаша  эпоха была
инициатором сексуальной гетерогенности.
     „о конца XVIII века три главных Явно  сформулированных кодекса - помимо
правил, диктуемых обычаЯми, и принуждений, исходЯщих из мнениЯ,- зап-

     {i}134{/i}
     равлЯли  сексуальными  практиками:   каноническое  право,  христианское
пастырство   и   гражданское   законодательство.   Ћни  фиксировали,  каждый
по-своему,  разделение на  законное  и  незаконное.  ‚се  они,  однако, были
центрированы на матримониальных  отношениЯх: супружеский  долг,  способность
его исполнЯть, способ, которым за ним наблюдали, требованиЯ и насильственные
меры,  которыми его  сопровождали,  бесполезные  или неподобающие ласки, длЯ
которых он выступал предлогом, его продуктивность  и способ, которым брались
сделать  его стерильным, моменты, когда  в этом  нуждались  (опасные периоды
беременности и кормлениЯ грудью, запретное времЯ поста или воздержаний), его
частота  и  его  редкость,-  именно  это  и  было,  прежде  всего,  насыщено
предписаниЯми.  ‘ексуальные  отношениЯ  супругов   навЯзчиво  преследовались
правилами  и  наставлениЯми.  Ѓрачные  отношениЯ были  наиболее  интенсивным
очагом принуждений; именно  о них  говорилось в первую очередь;  именно они,
более  чем какие-либо другие, требовали  детальных признаний. Ћни находились
под неослабным  надзором:  оказавшись  несостоЯтельными,  должны  были  себЯ
демонстрировать и себЯ доказывать перед свидетелем. "Ћстальное" было гораздо
более  смутным:  задумаемсЯ  о  неопределенности  статуса  "содомии"  или  о
безразличии к сексуальности детей.
     Љроме того, во  всех  этих  кодексах  не  проводилось  разделениЯ между
нарушениЯми  правил  супружества  и отклонениЯми в сфере  воспроизводства. €
нарушение супружеских законов и поиск необычных удовольствий,- и то и другое
равно вызывало осуждение. ‚ списке тЯжких прегрешений, различающихсЯ лишь по
степени   значимости,  стоЯли  распутство  (внебрачные  свЯзи),  супружескаЯ
измена, похищение, духовное или плотское кровосмешение, но также -

     {i}135{/i}
     содомиЯ  или взаимнаЯ "ласка". —то касаетсЯ судов, то  они с одинаковым
успехом  могли вынести приговор как за гомосексуализм, так и за  неверность,
как за заключение брака без согласиЯ родителей,  так и за скотоложество. „лЯ
гражданского порЯдка, равно  как и  длЯ религиозного,  значение имела вообще
незаконность.  Љонечно  же,  "противоестественность" была  отмечена  тут как
особаЯ  мерзость.  Ќо   она   воспринималась   лишь  как   предельнаЯ  форма
"противозаконности"; и она тоже нарушала декреты - столь же свЯщенные, как и
те,  что были  свЯзаны  с  браком,- декреты,  установленные, чтобы управлЯть
порЯдком вещей и  планом  живых существ. ‡апреты, касающиесЯ секса, в основе
своей  имели юридическую природу. "Џрирода", которую, бывало, делали длЯ них
опорой,  была, опЯть же, своего  рода правом. „олгое времЯ гермафродиты были
преступниками   или   детищами   преступлениЯ,  поскольку  их  анатомическое
строение, само  их существование запутывало закон,  который разделЯл полы  и
предписывал их соединение.
     „искурсивный   взрыв   XVIII  и   XIX  веков   заставил   эту  систему,
центрированную  на узаконенном  союзе,  претерпеть два изменениЯ. ‚о-первых,
имело место некоторое центробежное движение по отношению к гетеросексуальной
моногамии. Љонечно же, поле практик и удовольствий продолжало соотноситьсЯ с
ней  как со  своим внутренним правилом.  Ќо  об этом  начинают  говорить все
меньше и меньше, во всЯком случае, все  более сдержанно. Џерестают  гонЯтьсЯ
за ее секретами,  от нее уже не требуют, чтобы она  изо  днЯ в день излагала
себЯ  в  словах. ‡аконнаЯ пара  со своей  упорЯдоченной сексуальностью имеет
право   на   все  большую   скрытность.   Ћна   склонЯетсЯ  к  тому,   чтобы
функционировать в качестве нормы,  может  быть - более строгой, зато и более
молчаливой. Ќапротив, то, чему теперь задают вопросы,- это

     {i}136{/i}
     сексуальность  детей,  сексуальность  сумасшедших и  преступников;  это
удовольствиЯ тех, кто не  любит другой пол; это мечтаниЯ, наваждениЯ, мелкие
мании и неистовые  страсти. ’еперь настал черед длЯ всех  этих когда-то едва
замечаемых  фигур,-  выйти  вперед  и  взЯть  слово,  чт