  из сейфа  бутылку  французского
коньЯка и два стакана.
     - ‚ыпьем за  конец опалы,  -  сказал он,  разливаЯ коньЯк по стаканам с
аптекарской  точностью.  џ подумал, что  в  этом и есть суть  его стилЯ.  Ќе
успели мы пригубить стаканы, как в кабинете поЯвилсЯ Ђльберт Ђлександрович.
     - ‚дохновителЯ вашего рассказа как раз не хватало, - насмешливо  сказал
редактор и, достав третий  стакан, налил в  него ровно столько, сколько нам,
не  глЯдЯ  в  наши стаканы. •орошаЯ памЯть тоже входила в основу  его стилЯ.
‡начит,  мой  Џокровитель  успел  солгать, что  он  вдохновил  менЯ  на этот
рассказ. Ћн  знал,  что  Я его не буду разоблачать, и он был  прав. Ќо уж на
этот рассказ, который Я сейчас пишу, действительно вдохновил менЯ он.
     - ‚ыпьем,  - сказал редактор, - хотЯ мне вас  никогда не  догнать. „аже
если Я буду пить из обеих моих туфель!
     Ћни оба расхохотались, и Я  понЯл, что давний ночной эпизод  пересказан
шефу  во всех, может быть и не  осуществленных, подробностЯх.  Њы выпили, но
опала  никогда не кончаетсЯ триумфом. Љогда Я  уже  собиралсЯ выходить,  мой
Џокровитель наклонилсЯ к шефу и что-то ему прошептал. ђедактор поднЯл голову
и сказал:
     - Њы, конечно, дуем на молоко. Њаксимов тут совершенно ни при чем. …сли
бы вы написали, что  ваш  герой утопил ребенка, Я бы больше поверил, что это
антисоветчик Њаксимов. Ќо вы все-таки  исправьте отчество вашего героЯ,  раз
все говорЯт одно и то же. Ќапишут донос в –Љ - хлопот не оберешьсЯ.
     џ был уверен, что никто этого  не говорит, кроме моего  ЏокровителЯ.  Ђ
если и говорЯт, то  по  его наводке.  џ что-то опЯть промЯмлил  про  то, что
привык к имени своего героЯ.
     - Ђ кто вам мешает восстановить в повести  его  имЯ? - сказал он. -  Њы
вам открываем дорогу... Ђ сейчас можете вот здесь сесть на подоконник  и все
исправить.
     Ћн махнул рукой на широкий подоконник.
     ‚ыпитое с ним обЯзывало. Џисателю никогда не следует пить с редактором,
прежде чем обо всем договорилсЯ.
     џ сказал, что отчество исправлю дома и позвоню по телефону.
     ’еперь мне стало Ясно,  что неожиданный приход Ђльберта  Ђлександровича
был разыгран. ЃлагодарЯ полному согласию редактора печатать все как есть они
добили во мне возможность сопротивлениЯ.
     џ вышел из  кабинета.  ЏроходЯ приемную редактора, Я спиной  чувствовал
стыд перед секретаршей, хотЯ она ни о чем менЯ не спросила.
     ’ак,  первый   рассказ   после   опалы   Я   вынужден   был  напечатать
изуродованным.  Ђ  прежде  чем напечатать всю  повесть, пришлось  ждать  еще
несколько лет.
     ‡а  эти  годы  бурных  социальных  потрЯсений  мой Џокровитель  страшно
постарел и опустилсЯ. €ногда Я его встречал в писательском ресторане. ’еперь
он напоминал мне не вЯлого удава, а мумию удава. €зредка ему подносили, и он
быстро пьЯнел.  ђазумеетсЯ, подносил ему и Я. ЋпьЯнев, он по старой привычке
начинал смотреть на какую-нибудь  женщину гипнотическим взглЯдом, но  гипноз
не действовал, да и голова его дрожала. †енщины смеЯлись, а он утирал слезу.
     Ћн писал свои статьи на международные темы, лежа с женщиной  и времЯ от
времени попиваЯ. џ, кажетсЯ, забыл сказать, что он в постель брал и выпивку.
Љак –езарь, он занималсЯ этими тремЯ делами сразу и вдруг сразу все потерЯл.
€деологиЯ  оказалась  никому  не  нужна, а  без  этого  он уже не мог  иметь
женщину. ’ут самообман с  годами стал невозможен. Њы об этом с ним говорили.
€менно нужность статьи подхлестывала любовный пыл, а любовный пыл взбадривал
умственные силы длЯ статьи.  Ђ без статей  денег  не хватало на выпивку. …го
знакомаЯ мулатка даже предлагала ему эмигрировать на Љубу, но он отказалсЯ.
     Ћднажды Я видел,  как  официантка нового поколениЯ  выталкивала его  из
ресторана, а он, пьЯненький, бормотал:
     - Њне нужна баба без всЯкой идеологии...
     Ќо разве официантка могла понЯть его метафизические страданиЯ? Њне было
его жалко, как и того сибирского писателЯ, описавшего лесной пожар, которого
Ђльберт Ђлександрович загубил.
     ‚ этом неудобство и сила писательской профессии: жалость не зависит  ни
от идеологии,  ни от  каких-то  других  внешних причин - все униженное,  все
придавленное жалко. „аже если придавленное до этого само давило.
     ‚скоре он умер.
     ‚  душнейший   летний  день  состоЯлась  гражданскаЯ  панихида  в  „оме
литераторов.  џ там был  по каким-то  делам и,  зайдЯ в зал, где стоЯл гроб,
заметил,  что  там не было, кроме  менЯ, ни одного писателЯ. ’олько двое или
трое его  последних собутыльников сумрачно  томились в  ожидании поминальной
выпивки.
     ‡ато женщин было человек шестьдесЯт. ‚сех возрастов.
     ќто была  жутковатаЯ картина.  ‚се они держали в руках свернутые газеты
или  журналы  и  обмахивались  ими  от жары.  џ  не сразу понЯл свЯзь  между
женщинами  и  происхождением  печатной  продукции.  Ђ потом  сообразил,  что
женщины,  очевидно,  отгонЯют  от себЯ миазмы нового времени. Љазалось,  его
статьи продолжают работать.
     €нтересно,  подумал Я,  здесь  ли три  сотрудницы,  с  которых началось
падение и возвышение Ђльберта Ђлександровича?..
     ‚  толпе  женщин,  на  целую  голову возвышаЯсь над  ними,  стоЯла наша
мулатка  и,  высоко  воздев   над   головой  красноперый  кубинский  журнал,
восклицала  по-испански  что-то  угрожающее. Њелькнуло  памЯтное с тридцатых
годов:  "Ќо  пасаран!" ђЯдом  с  мулаткой  стоЯл  ее оливковый  муж  и  тоже
взмахивал красноперым  журналом.  Џотом он  положил его  на грудь покойника.
Ќесколько женщин взрыдали. џ был уверен, что это журнал с той, самой первой,
кубинской статьей.
     Ќастроение  остальных  плакальщиц  было  гораздо  минорнее,  и  они  не
пытались превратить панихиду в митинг. €зредка они раскрывали свои журналы и
показывали  друг  другу  какие-то  места в  статьЯх  покойного,  по-видимому
свЯзанные с особенными, теперь уже неповторимыми личными воспоминаниЯми.
     ЏьЯницы  у гроба бубнили о  золотом  пере  Ђльберта Ђлександровича  и о
золотой поре  пЯтидесЯтых, шестидесЯтых, семидесЯтых и отчасти восьмидесЯтых
годов.
     ЉакаЯ-то  пигалица,  Явно взЯв  у мамы журнал,  подражаЯ взрослым,  как
веером махала им вокруг лица. Љое-кто, не без скромной гордости, прижимал  к
груди по целой пачке журналов. Ћни, как близкие родственницы, теснились друг
к  другу  и стоЯли поближе к гробу. ‚довы моего  ЏокровителЯ, слава Ѓогу, не
было. Ћна давно ушла от него. Ќет, не после моего ночного вторжениЯ, гораздо
позже. Ќо Я все же боЯлсЯ, что она вдруг придет на похороны и узнает менЯ.
     ’ем не менее, к моему стыду,  Я  был  узнан двумЯ  или тремЯ женщинами,
которые, сообразив, что в их руках  есть  номера журналов,  где напечатаны и
мои  рассказы,  ринулись  ко   мне  за  автографами.  Ћбразовалась  очередь,
небольшаЯ,  но оживленнаЯ. Ќе  подчинЯтьсЯ  ей  было  нельзЯ, хотЯ  все  это
выглЯдело в высшей степени двусмысленно. Ќекоторые под шумок подсовывали мне
журналы  и  газеты, где Я сроду не печаталсЯ џ подписывал и их, спорить было
неловко.
     ‡аметив  очередь  и,  видимо,  решив, что  Я,  какой ни есть, последний
сторонник мирового коммунизма,  подошла ко мне  и мулатка  и сунула мне свой
красноперый  журнал, где  Я, конечно,  никогда не  печаталсЯ и печататьсЯ не
мог.
     "Џламенной Ђйседоре"  - написал Я, стыдЯсь своих слов,  и, одновременно
стыдЯсь своего стыда, очень отчетливо подписалсЯ.
     - ’еперь, когда совесть партии в гробу,  здесь все  возможно, - сказала
она, трЯхнув своей мелкокучерЯвой головой.
     - Ќо не на Љубе, - резко добавил ее оливковый муж. Ћна почти  вырвала у
менЯ журнал, брезгливо-болезненным выражением лица как бы даваЯ  знать, кому
именно надлежало бы лежать в гробу, а кому жить и жить.
     - ќто правда, что он всю жизнь покровительствовал вам? -  спросила одна
из женщин.
     -  „а,  - согласилсЯ Я,  и она  горько зарыдала.  ѓосподи,  прости наши
грехи!