        ‘ергей ’имофеевич Ђксаков. „етские годы Ѓагрова-внука

--------------------
‘ергей ’имофеевич Ђксаков
„етские годы Ѓагрова-внука
---------------------------------------------------------------------
Ђксаков ‘.’. „етские годы Ѓагрова-внука. („лЯ сред. школ. возраста)
Њн., ћнацтва, 1982. - 318 с., ил.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 24 ноЯбрЯ 2003 года
---------------------------------------------------------------------
--------------------


     -----------------------------------------------------------------------
     Ђксаков ‘.’. „етские годы Ѓагрова-внука. („лЯ сред. школ. возраста)
     Њн., ћнацтва, 1982. - 318 с., ил.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 24 ноЯбрЯ 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------

     ‚ автобиографической книге автор  показывает  дворЯнско-крепостническую
среду, в которой формировалсЯ характер ‘ережи  Ѓагрова,  раскрывает  влиЯние
на мальчика родной природы, общениЯ с ней.


        ‘Ћ„…ђ†ЂЌ€…

                  Љ читателЯм

                  ‚ступление
                  Ћтрывочные воспоминаниЯ
                  Џоследовательные воспоминаниЯ
                  „орога до Џарашина
                  Џарашино
                  „орога из Џарашина в Ѓагрово
                  Ѓагрово
                  Џребывание в Ѓагрове без отца и матери
                  ‡има в “фе
                  ‘ергеевка
                  ‚озвращение в “фу к городской жизни
                  ‡имнЯЯ дорога в Ѓагрово
                  Ѓагрово зимой
                  “фа
                  Џриезд на постоЯнное житье в Ѓагрово
                  —урасово
                  Ѓагрово после —урасова
                  ЏерваЯ весна в деревне
                  ‹етнЯЯ поездка в —урасово
                  ЋсеннЯЯ дорога в Ѓагрово
                  †изнь в Ѓагрове после кончины бабушки

                  Џриложение
                  Ђленький цветочек. ‘казка ключницы Џалагеи


                                                                 ‚нучке моей
                                                           Ћльге ѓригорьевне
                                                                   Ђксаковой


        Љ —€’Ђ’…‹џЊ

     џ написал отрывки из "‘емейной хроники"*  по  рассказам  семейства  гг.
Ѓагровых, как известно моим благосклонным читателЯм. ‚ эпилоге  к  пЯтому  и
последнему отрывку Я простилсЯ  с  описанными  мною  личностЯми,  не  думаЯ,
чтобы мне когда-нибудь привелось говорить о них.  Ќо  человек  часто  думает
ошибочно:  внук  ‘тепана  Њихайлыча  Ѓагрова  рассказал   мне   с   большими
подробностЯми  историю  своих  детских  годов;  Я  записал  его  рассказы  с
возможною точностью, а как они служат продолжением "‘емейной  хроники",  так
счастливо обратившей на себЯ внимание читающей публики, и как  рассказы  эти
представлЯют довольно полную  историю  дитЯти,  жизнь  человека  в  детстве,
детский  мир,  созидающийсЯ  постепенно  под  влиЯнием   ежедневных,   новых
впечатлений, - то Я решилсЯ напечатать записанные мною рассказы.  †елаЯ,  по
возможности, передать живость изустного повествованиЯ, Я везде говорю  прЯмо
от лица рассказчика. Џрежние  лица  "•роники"  выходЯт  опЯть  на  сцену,  а
старшие, то есть дедушка и бабушка,  в  продолжение  рассказа  оставлЯют  ее
навсегда... ‘нова поручаю моих Ѓагровых благосклонному вниманию читателей.
                                                                   ‘.Ђксаков
     ______________
     * "‘емейнаЯ хроника" ‘.’.Ђксакова вышла из печати в 1856 году,  за  два
года до того, как вышли в свет "„етские годы Ѓагрова-внука".


        ‚‘’“Џ‹…Ќ€…

     џ сам не знаю, можно ли вполне верить всему  тому,  что  сохранила  моЯ
памЯть? …сли  Я  помню  действительно  случившиесЯ  событиЯ,  то  это  можно
назвать воспоминаниЯми не только детства, но даже младенчества.  ђазумеетсЯ,
Я ничего не помню в  свЯзи,  в  непрерывной  последовательности,  но  многие
случаи живут в моей памЯти до сих пор  со  всею  Яркостью  красок,  со  всею
живостью вчерашнего событиЯ. Ѓудучи лет  трех  или  четырех,  Я  рассказывал
окружающим менЯ, что помню, как отнимали менЯ от кормилицы...  ‚се  смеЯлись
моим рассказам и уверЯли, что  Я  наслушалсЯ  их  от  матери  или  нЯньки  и
подумал, что это Я сам видел. џ спорил и в  доказательство  приводил  иногда
такие обстоЯтельства, которые не могли мне быть рассказаны и  которые  могли
знать только Я  да  моЯ  кормилица  или  мать.  Ќаводили  справки,  и  часто
оказывалось, что действительно дело было так и  что  рассказать  мне  о  нем
никто не мог. Ќо не все, казавшеесЯ мне виденным, видел Я в самом  деле;  те
же справки иногда доказывали, что многого Я не  мог  видеть,  а  мог  только
слышать.
     €так, Я стану рассказывать из доисторической, так сказать, эпохи  моего
детства только то, в действительности чего не могу сомневатьсЯ.


        Ћ’ђ›‚Ћ—Ќ›… ‚Ћ‘ЏЋЊ€ЌЂЌ€џ

     ‘амые первые предметы, уцелевшие на ветхой  картине  давно  прошедшего,
картине, сильно полинЯвшей в иных местах от  времени  и  потока  шестидесЯти
годов, предметы и образы, которые еще носЯтсЯ в моей  памЯти,  -  кормилица,
маленькаЯ  сестрица  и  мать;  тогда  они  не  имели   длЯ   менЯ   никакого
определенного  значеньЯ  и  были  только  безыменными  образами.   Љормилица
представлЯетсЯ  мне   сначала   каким-то   таинственным,   почти   невидимым
существом. џ помню себЯ лежащим ночью то в кроватке, то на  руках  матери  и
горько плачущим: с рыданием и  воплЯми  повторЯл  Я  одно  и  то  же  слово,
призываЯ кого-то, и кто-то ЯвлЯлсЯ в сумраке слабоосвещенной  комнаты,  брал
менЯ на руки, клал к груди... и мне становилось  хорошо.  Џотом  помню,  что
уже никто не ЯвлЯлсЯ на мой крик и призывы, что мать, прижав менЯ  к  груди,
напеваЯ одни и те же слова успокоительной песни, бегала со мной  по  комнате
до тех пор,  пока  Я  засыпал.  Љормилица,  страстно  менЯ  любившаЯ,  опЯть
несколько  раз  ЯвлЯетсЯ  в  моих  воспоминаниЯх,  иногда  вдали,   украдкой
смотрЯщаЯ на менЯ из-за других, иногда целующаЯ мои руки,  лицо  и  плачущаЯ
надо мною. Љормилица моЯ была  господскаЯ  крестьЯнка  и  жила  за  тридцать
верст; она отправлЯлась из деревни пешком в субботу вечером  и  приходила  в
“фу рано поутру в воскресенье; наглЯдевшись на менЯ и  отдохнув,  пешком  же
возвращалась в свою Љасимовку, чтобы поспеть  на  барщину.  Џомню,  что  она
один раз приходила, а может быть и приезжала  как-нибудь,  с  моей  молочной
сестрой, здоровой и краснощекой девочкой.


     ‘естрицу Я любил сначала больше всех игрушек, больше матери,  и  любовь
эта выражалась беспрестанным желаньем ее видеть и чувством жалости: мне  все
казалось, что ей холодно, что  она  голодна  и  что  ей  хочетсЯ  кушать;  Я
беспрестанно хотел одеть  ее  своим  платьицем  и  кормить  своим  кушаньем;
разумеетсЯ, мне этого не позволЯли, и Я плакал.
     ЏостоЯнное присутствие матери сливаетсЯ с  каждым  моим  воспоминанием.
…е образ неразрывно соединЯетсЯ с моим  существованьем,  и  потому  он  мало
выдаетсЯ  в  отрывочных  картинах  первого  времени  моего   детства,   хотЯ
постоЯнно участвует в них.


     ’ут следует большой промежуток, то есть  темное  пЯтно  или  полинЯвшее
место в картине  давно  минувшего,  и  Я  начинаю  себЯ  помнить  уже  очень
больным, и не в начале болезни, котораЯ тЯнулась с лишком полтора  года,  не
в конце ее (когда  Я  уже  оправлЯлсЯ),  нет,  именно  помню  себЯ  в  такой
слабости, что каждую минуту опасались за мою жизнь. Ћдин раз, рано утром,  Я
проснулсЯ или очнулсЯ, и не узнаю, где Я. ‚се было незнакомо  мне:  высокаЯ,
большаЯ комната, голые стены из претолстых новых  сосновых  бревен,  сильный
смолистый запах; Яркое, кажетсЯ летнее, солнце только что всходит  и  сквозь
окно с правой стороны, поверх  рединного  полога*,  который  был  надо  мною
опущен, Ярко отражаетсЯ на  противоположной  стене...  Џодле  менЯ  тревожно
спит, без подушек и нераздетаЯ, моЯ мать. Љак теперь,  глЯжу  на  черную  ее
косу, растрепавшуюсЯ по худому и желтому ее лицу. ЊенЯ накануне перевезли  в
подгородную деревню ‡убовку, верстах  в  десЯти  от  “фы.  ‚идно,  дорога  и
произведенный движением спокойный сон подкрепили менЯ; мне  стало  хорошо  и
весело,  так  что  Я  несколько  минут  с   любопытством   и   удовольствием
рассматривал  сквозь  полог  окружающие  менЯ  новые  предметы.  џ  не  умел
поберечь сна бедной моей матери,  тронул  ее  рукой  и  сказал:  "Ђх,  какое
солнышко! Љак хорошо пахнет!" Њать  вскочила,  в  испуге  сначала,  и  потом
обрадовалась, вслушавшись в мой крепкий голос и взглЯнув на мое  посвежевшее
лицо.  Љак  она  менЯ  ласкала,  какими  называла  именами,   как   радостно
плакала... этого  не  расскажешь!  Џолог  поднЯли;  Я  попросил  есть,  менЯ
покормили и дали мне  выпить  полрюмки  старого  рейнвейну**,  который,  как
думали тогда, один  только  и  подкреплЯл  менЯ.  ђейнвейну  налили  мне  из
какой-то странной бутылки со сплюснутым, широким,  круглым  дном  и  длинною
узенькою шейкою. ‘ тех пор Я не видывал таких  бутылок.  Џотом,  по  просьбе
моей, достали мне кусочки или висюльки  сосновой  смолы,  котораЯ  везде  по
стенам и  косЯкам  топилась,  капала,  даже  текла  понемножку,  застываЯ  и
засыхаЯ на  дороге  и  висЯ  в  воздухе  маленькими  сосульками,  совершенно
похожими своим наружным видом на  обыкновенные  ледЯные  сосульки.  џ  очень
любил запах сосновой и еловой смолы, которую курили иногда в  наших  детских
комнатах. џ понюхал, полюбовалсЯ, поиграл душистыми и прозрачными  смолЯными
сосульками; они растаЯли у  менЯ  в  руках  и  склеили  мои  худые,  длинные
пальцы; мать вымыла мне  руки,  вытерла  их  насухо,  и  Я  стал  дремать...
Џредметы начали мешатьсЯ в моих глазах; мне казалось, что мы едем в  карете,
что мне хотЯт дать лекарство и Я не хочу принимать его,  что  вместо  матери
стоит подле менЯ нЯнька ЂгафьЯ или кормилица... Љак  заснул  Я  и  что  было
после - ничего не помню.
     ______________
     * ђединный полог -  занавес  из  рЯдна,  то  есть  неплотного,  редкого
холста, закрывающий кровать.
     ** ђейнвейн - сладкое виноградное вино.

     —асто припоминаю Я себЯ в карете, даже не всегда запрЯженной  лошадьми,
не всегда в дороге. Ћчень помню, что мать, а иногда нЯнька  держит  менЯ  на
руках, одетого очень тепло, что мы  сидим  в  карете,  стоЯщей  в  сарае,  а
иногда вывезенной на двор; что Я  хнычу,  повторЯЯ  слабым  голосом:  "‘упу,
супу", которого мне давали понемножку, несмотрЯ на болезненный,  мучительный
голод, сменЯвшийсЯ иногда совершенным отвращеньем от  пищи.  Њне  сказывали,
что в карете Я  плакал  менее  и  вообще  был  гораздо  спокойнее.  ЉажетсЯ,
господа доктора в самом начале болезни дурно лечили менЯ и наконец  залечили
почти до смерти, доведЯ до совершенного ослаблениЯ  пищеварительные  органы;
а  может  быть,  что  мнительность,  излишние  опасениЯ  страстной   матери,
беспрестаннаЯ  перемена  лекарств  были  причиною  отчаЯнного  положениЯ,  в
котором Я находилсЯ.


     џ иногда лежал в забытьи, в каком-то среднем  состоЯнии  между  сном  и
обмороком; пульс почти  переставал  битьсЯ,  дыханье  было  так  слабо,  что
прикладывали зеркало к губам моим, чтобы  узнать,  жив  ли  Я;  но  Я  помню
многое,  что  делали  со  мной  в  то  времЯ  и  что  говорили  около  менЯ,
предполагаЯ, что Я уже ничего не вижу, не  слышу  и  не  понимаю,  -  что  Я
умираю. „октора и все окружающие давно осудили менЯ на смерть: доктора -  по
несомненным медицинским признакам, а  окружающие  -  по  несомненным  дурным
приметам, неосновательность и  ложность  которых  оказались  на  мне  весьма
убедительно. ‘траданий  матери  моей  описать  невозможно,  но  восторженное
присутствие духа и  надежда  спасти  свое  дитЯ  никогда  ее  не  оставлЯли.
"Њатушка ‘офьЯ Ќиколаевна, -  не  один  раз  говорила,  как  Я  сам  слышал,
преданнаЯ ей душою дальнЯЯ родственница —епрунова,  -  перестань  ты  мучить
свое дитЯ; ведь уж и доктора и свЯщенник сказали  тебе,  что  он  не  жилец.
Џокорись воле божией: положи дитЯ под  образа,  затепли  свечку  и  дай  его
ангельской душеньке выйти с покоем из тела. ‚едь  ты  только  мешаешь  ей  и
тревожишь ее, а пособить не можешь..." Ќо с гневом встречала такие речи  моЯ
мать и отвечала, что, покуда искра жизни тлеетсЯ во мне, она  не  перестанет
делать  все,  что  может,  длЯ  моего  спасеньЯ,  -  и  снова  клала   менЯ,
бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или  бульону,
целые часы растирала мне грудь и спину  голыми  руками,  а  если  и  это  не
помогало, то наполнЯла легкие мои своим дыханьем  -  и  Я,  после  глубокого
вздоха, начинал дышать  сильнее,  как  будто  просыпалсЯ  к  жизни,  получал
сознание,  начинал  принимать  пищу  и  говорить,  и  даже  поправлЯлсЯ   на
некоторое времЯ. ’ак бывало не  один  раз.  џ  даже  мог  заниматьсЯ  своими
игрушками, которые расставлЯли подле менЯ на маленьком столике;  разумеетсЯ,
все это делал Я, лежа в кроватке, потому что едва шевелил  своими  пальцами.
Ќо самое главное мое удовольствие состоЯло в том, что приносили ко  мне  мою
милую сестрицу, давали поцеловать, погладить  по  головке,  а  потом  нЯнька
садилась с нею против менЯ, и Я подолгу смотрел на сестру,  указываЯ  то  на
одну, то на другую мою игрушку и приказываЯ подавать их сестрице.
     ‡аметив, что  дорога  мне  как  будто  полезна,  мать  ездила  со  мной
беспрестанно: то в  подгородные  деревушки  своих  братьев,  то  к  знакомым
помещикам; один раз, не знаю куда, сделали мы большое путешествие; отец  был
с нами. „орогой, довольно рано поутру, почувствовал Я себЯ так дурно, так  Я
ослабел, что принуждены были остановитьсЯ; вынесли менЯ из кареты,  постлали
постель в высокой траве лесной  полЯны,  в  тени  дерев,  и  положили  почти
безжизненного. џ все видел и понимал, что около  менЯ  делали.  ‘лышал,  как
плакал отец и утешал отчаЯнную мать, как горЯчо она молилась, поднЯв руки  к
небу. џ все слышал и видел Явственно и не мог сказать ни  одного  слова,  не
мог пошевелитьсЯ - и  вдруг  точно  проснулсЯ  и  почувствовал  себЯ  лучше,
крепче  обыкновенного.  ‹ес,  тень,  цветы,   ароматный   воздух   мне   так
понравились, что Я упросил не трогать менЯ с места. ’ак и простоЯли  мы  тут
до вечера. ‹ошадей выпрЯгли и пустили на траву близехонько от  менЯ,  и  мне
это было приЯтно. ѓде-то нашли родниковую воду; Я слышал, как  толковали  об
этом; развели огонь, пили чай, а  мне  дали  выпить  отвратительной  римской
ромашки с рейнвейном, приготовили кушанье, обедали,  и  все  отдыхали,  даже
мать моЯ спала долго. џ не спал, но  чувствовал  необыкновенную  бодрость  и
какое-то внутреннее удовольствие и спокойствие, или, вернее  сказать,  Я  не
понимал, что чувствовал, но мне было хорошо. “же  довольно  поздно  вечером,
несмотрЯ на мои просьбы и слезы,  положили  менЯ  в  карету  и  перевезли  в
ближайшую на дороге татарскую  деревню,  где  и  ночевали.  Ќа  другой  день
поутру Я чувствовал себЯ также свежее и лучше  против  обыкновенного.  Љогда
мы воротились в город, моЯ мать, видЯ,  что  Я  стал  немножко  покрепче,  и
сообразЯ, что Я уже с неделю не принимал обыкновенных  микстур  и  порошков,
помолилась богу и решилась оставить уфимских докторов,  а  принЯлась  лечить
менЯ по домашнему лечебнику Ѓухана. Њне становилось час  от  часу  лучше,  и
через несколько месЯцев Я был  уже  почти  здоров;  но  все  это  времЯ,  от
кормежки на лесной полЯне  до  настоЯщего  выздоровлениЯ,  почти  совершенно
изгладилось из моей памЯти. ‚прочем,  одно  происшествие  Я  помню  довольно
Ясно; оно случилось, по уверению менЯ  окружающих,  в  самой  средине  моего
выздоровлениЯ...
     —увство жалости ко всему страдающему доходило во мне,  в  первое  времЯ
моего выздоровлениЯ, до болезненного излишества. Џрежде  всего  это  чувство
обратилось на мою маленькую сестрицу: Я не мог видеть и слышать ее слез  или
крика и сейчас начинал сам плакать; она  же  была  в  это  времЯ  нездорова.
‘начала мать приказала было перевести ее в другую  комнату;  но  Я,  заметив
это, пришел в такое волнение и тоску, как мне после говорили, что  поспешили
возвратить мне мою сестрицу. Њедленно поправлЯЯсь, Я не скоро  начал  ходить
и сначала целые дни,  лежа  в  своей  кроватке  и  посадив  к  себе  сестру,
забавлЯл ее разными игрушками или показываньем картинок. €грушки у нас  были
самые простые: небольшие гладкие  шарики  или  кусочки  дерева,  которые  мы
называли чурочками; Я строил из них какие-то клетки, а  моЯ  подруга  любила
разрушать их, махнув своей ручонкой. Џотом  начал  Я  бродить  и  сидеть  на
окошке, растворенном прЯмо в сад. ‚сЯкаЯ птичка,  даже  воробей,  привлекала
мое вниманье и  доставлЯла  мне  большое  удовольствие.  Њать,  котораЯ  все
свободное времЯ от посещеньЯ гостей и хозЯйственных  забот  проводила  около
менЯ, сейчас достала мне клетку с птичками и пару  ручных  голубей,  которые
ночевали под моей кроваткой. Њне рассказывали, что Я пришел от них  в  такое
восхищение и так его выражал, что нельзЯ было  смотреть  равнодушно  на  мою
радость. Ћдин раз, сидЯ на окошке (с этой минуты Я все  уже  твердо  помню),
услышал Я какой-то жалобный визг в саду; мать тоже его услышала, и  когда  Я
стал  просить,  чтобы  послали  посмотреть,  кто  это  плачет,  что  "верно,
кому-нибудь больно", - мать послала девушку,  и  та  через  несколько  минут
принесла в своих пригоршнЯх крошечного, еще слепого, щеночка, который,  весь
дрожа и не твердо опираЯсь на свои кривые  лапки,  тыкаЯсь  во  все  стороны
головой, жалобно визжал, или скучал, как выражалась моЯ  нЯнька.  Њне  стало
так его жаль, что Я взЯл этого щеночка и закутал  его  своим  платьем.  Њать
приказала принести на блюдечке тепленького молочка, и после многих  попыток,
толкаЯ рыльцем слепого кутенка в молоко, выучили  его  лакать.  ‘  этих  пор
щенок по целым часам со мной не расставалсЯ; кормить его по нескольку раз  в
день сделалось моей любимой забавой; его назвали ‘уркой, он  сделалсЯ  потом
небольшой дворнЯжкой и жил  у  нас  семнадцать  лет,  разумеетсЯ  уже  не  в
комнате, а на дворе, сохранЯЯ всегда необыкновенную привЯзанность ко  мне  и
к моей матери.


     ‚ыздоровленье мое считалось чудом, по признанию  самих  докторов.  Њать
приписывала его, во-первых,  бесконечному  милосердию  божию,  а  во-вторых,
лечебнику Ѓухана. Ѓухан получил титло моего спасителЯ, и мать приучила  менЯ
в детстве молитьсЯ богу за упокой его души при утренней и вечерней  молитве.
‚последствии она где-то  достала  гравированный  портрет  Ѓухана,  и  четыре
стиха, напечатанные под его портретом  на  французском  Языке,  были  кем-то
переведены русскими стихами, написаны красиво на бумажке  и  наклеены  сверх
французских. ‚се это, к сожалению, давно исчезло без следа.
     џ приписываю мое спасение, кроме первой  вышеприведенной  причины,  без
которой  ничто  совершитьсЯ  не  могло,  -  неусыпному  уходу,   неослабному
попечению, безграничному вниманию  матери  и  дороге,  то  есть  движению  и
воздуху. ‚ниманье и попеченье было вот какое: постоЯнно нуждаЯсь в  деньгах,
перебиваЯсь, как говоритсЯ, с копейки на копейку, моЯ мать доставала  старый
рейнвейн в Љазани, почти за пЯтьсот верст, через старинного приЯтелЯ  своего
покойного отца, кажетсЯ, доктора ђейслейна, за  вино  платилась  неслыханнаЯ
тогда цена, и Я пил его понемногу, несколько раз в день.  ‚  городе  “фе  не
было тогда так называемых французских белых хлебов -  и  каждую  неделю,  то
есть каждую почту,  щедро  вознаграждаемый  почтальон  привозил  из  той  же
Љазани по три белых хлеба. џ  сказал  об  этом  длЯ  примера;  точно  то  же
соблюдалось во всем.  ЊоЯ  мать  не  давала  потухнуть  во  мне  догоравшему
светильнику жизни: едва он начинал угасать,  она  питала  его  магнетическим
излиЯнием собственной жизни, собственного дыханьЯ. Џрочла ли она об  этом  в
какой-нибудь книге или сказал доктор - не знаю. —удное целительное  действие
дороги не подлежит сомнению. џ знал многих  людей,  от  которых  отступались
доктора,  обЯзанных  ей  своим   выздоровлением.   џ   считаю   также,   что
двенадцатичасовое лежанье в траве на лесной полЯне дало первый  благотворный
толчок моему расслабленному телесному организму. Ќе один  раз  Я  слышал  от
матери, что именно с этого времени сделалась маленькаЯ перемена к лучшему.


        ЏЋ‘‹…„Ћ‚Ђ’…‹њЌ›… ‚Ћ‘ЏЋЊ€ЌЂЌ€џ

     Џосле моего выздоровлениЯ  Я  начинаю  помнить  себЯ  уже  дитЯтей,  не
крепким  и  резвым,  каким  Я  сделалсЯ  впоследствии,  но  тихим,  кротким,
необыкновенно жалостливым, большим трусом и  в  то  же  времЯ  беспрестанно,
хотЯ медленно, уже читающим  детскую  книжку  с  картинками,  под  названием
"‡еркало добродетели". Љак и когда Я выучилсЯ читать, кто  менЯ  учил  и  по
какой методе - решительно не знаю; но писать  Я  училсЯ  гораздо  позднее  и
как-то очень медленно и долго. Њы жили  тогда  в  губернском  городе  “фе  и
занимали огромный зубинский деревЯнный дом,  купленный  моим  отцом,  как  Я
после узнал, с аукциона за триста рублей ассигнациЯми. „ом был  обит  тесом,
но не выкрашен; он потемнел  от  дождей,  и  всЯ  эта  громада  имела  очень
печальный вид. „ом стоЯл на косогоре, так что окна в сад  были  очень  низки
от земли, а окна из столовой на  улицу,  на  противоположной  стороне  дома,
возвышались аршина три над землей; парадное  крыльцо  имело  более  двадцати
пЯти ступенек, и с него была видна река ЃелаЯ почти во всю свою ширину.  „ве
детские  комнаты,  в  которых  Я  жил  вместе  с  сестрой,  выкрашенные   по
штукатурке голубым цветом, находившиесЯ возле спальной, выходили окошками  в
сад, и посаженнаЯ под ними малина росла так высоко, что  на  целую  четверть
заглЯдывала к нам в окна, что  очень  веселило  менЯ  и  неразлучного  моего
товарища - маленькую сестрицу. ‘ад, впрочем, был хотЯ довольно велик, но  не
красив: кое-где Ягодные кусты смородины,  крыжовника  и  барбариса,  десЯтка
два-три тощих Яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и  астрами,  и
ни одного большого дерева,  никакой  тени;  но  и  этот  сад  доставлЯл  нам
удовольствие, особенно моей сестрице, котораЯ не знала ни гор, ни полей,  ни
лесов; Я же изъездил, как говорили, более пЯтисот  верст:  несмотрЯ  на  мое
болезненное состоЯние, величие красот божьего  мира  незаметно  ложилось  на
детскую душу  и  жило  без  моего  ведома  в  моем  воображении;  Я  не  мог
удовольствоватьсЯ нашим бедным городским садом  и  беспрестанно  рассказывал
моей сестре, как человек бывалый,  о  разных  чудесах,  мною  виденных;  она
слушала с любопытством, устремив  на  менЯ,  полные  напрЯженного  вниманиЯ,
свои прекрасные глазки, в которых в то же времЯ Ясно выражалось: "Ѓратец,  Я
ничего не понимаю". „а и что мудреного: рассказчику только пошел пЯтый  год,
а слушательнице - третий.
     џ сказал уже, что  был  робок  и  даже  трусоват;  вероЯтно,  тЯжкаЯ  и
продолжительнаЯ   болезнь   ослабила,   утончила,    довела    до    крайней
восприимчивости мои нервы, а может быть, и от природы Я не  имел  храбрости.
Џервые ощущениЯ страха поселили во мне рассказы нЯньки. •отЯ она  собственно
ходила за сестрой моей, а за мной только присматривала, и хотЯ  мать  строго
запрещала ей даже разговаривать со мною, но  она  иногда  успевала  сообщить
мне кое-какие известиЯ о буке, о домовых и мертвецах. џ стал боЯтьсЯ  ночной
темноты и даже днем боЯлсЯ темных комнат. “ нас в доме была  огромнаЯ  зала,
из которой две двери вели в две небольшие горницы, довольно  темные,  потому
что окна из них выходили в длинные сени, служившие  коридором;  в  одной  из
них помещалсЯ буфет, а другаЯ была  заперта;  она  некогда  служила  рабочим
кабинетом покойному отцу  моей  матери;  там  были  собраны  все  его  вещи:
письменный стол, кресло, шкаф с книгами и проч. ЌЯнька сказала мне, что  там
видЯт  иногда  покойного  моего  дедушку  ‡убина,  сидЯщего  за   столом   и
разбирающего бумаги. џ так боЯлсЯ  этой  комнаты,  что,  проходЯ  мимо  нее,
всегда зажмуривал глаза. Ћдин раз, идучи  по  длинным  сенЯм,  забывшись,  Я
взглЯнул в окошко кабинета, вспомнил рассказ нЯньки, и мне  почудилось,  что
какой-то старик в белом шлафроке* сидит за  столом.  џ  закричал  и  упал  в
обморок. Њатери моей не было дома. Љогда она воротилась  и  Я  рассказал  ей
обо всем  случившемсЯ  и  обо  всем,  слышанном  мною  от  нЯни,  она  очень
рассердилась:  приказала  отпереть  дедушкин  кабинет,  ввела   менЯ   туда,
дрожащего от страха, насильно и показала,  что  там  никого  нет  и  что  на
креслах висело какое-то белье. Ћна употребила все усилиЯ  растолковать  мне,
что такие рассказы - вздор и выдумки  глупого  невежества.  ЌЯньку  мою  она
прогнала и несколько дней  не  позволЯла  ей  входить  в  нашу  детскую.  Ќо
крайность  заставила  призвать  эту  женщину  и  опЯть  приставить  к   нам;
разумеетсЯ, строго запретили ей рассказывать подобный вздор и  взЯли  с  нее
клЯтвенное обещание никогда не говорить  о  простонародных  предрассудках  и
поверьЯх; но это не вылечило менЯ  от  страха.  ЌЯнька  наша  была  страннаЯ
старуха, она была очень к нам привЯзана, и мы с  сестрой  ее  очень  любили.
Љогда ее сослали в людскую и ей не позволено было даже входить  в  дом,  она
прокрадывалась к нам ночью, целовала нас сонных и плакала. џ это видел  сам,
потому что один раз ее ласки  разбудили  менЯ.  Ћна  ходила  за  нами  очень
усердно, но, по закоренелому упрЯмству и невежеству, не понимала  требований
моей матери и потихоньку делала  ей  все  наперекор.  —ерез  год  ее  совсем
отослали в деревню. џ долго тосковал: Я не умел понЯть, за что маменька  так
часто гневалась на добрую нЯню,  и  оставалсЯ  в  том  убеждении,  что  мать
просто ее не любила.
     ______________
     * лафрок (нем.) - домашний халат.

     џ всЯкий день читал  свою  единственную  книжку  "‡еркало  добродетели"
моей маленькой сестрице,  никак  не  догадываЯсь,  что  она  еще  ничего  не
понимала, кроме удовольствиЯ смотреть картинки. ќту детскую  книжку  Я  знал
тогда наизусть всю; но теперь только два рассказа и две  картинки  из  целой
сотни остались у менЯ в памЯти, хотЯ они, против других,  ничего  особенного
не имеют. ќто "Џризнательный лев" и "‘ам себЯ одевающий  мальчик".  џ  помню
даже физиономию льва и мальчика!  Ќаконец  "‡еркало  добродетели"  перестало
поглощать мое внимание и  удовлетворЯть  моему  ребЯчьему  любопытству,  мне
захотелось почитать других книжек, а взЯть их  решительно  было  негде,  тех
книг, которые читывали иногда мой отец и мать, мне читать  не  позволЯли.  џ
принЯлсЯ было за "„омашний лечебник Ѓухана", но  и  это  чтение  мать  сочла
почему-то длЯ моих лет неудобным; впрочем, она выбирала некоторые  места  и,
отмечаЯ их закладками, позволЯла мне их читать; и  это  было  в  самом  деле
интересное чтение, потому что там описывались все  травы,  соли,  кореньЯ  и
все медицинские снадобьЯ,  о  которых  только  упоминаетсЯ  в  лечебнике.  џ
перечитывал эти описаниЯ в позднейшем возрасте  и  всегда  с  удовольствием,
потому что все это изложено и переведено на русский  Язык  очень  толково  и
хорошо.
     ЃлагодетельнаЯ судьба скоро послала мне неожиданное новое  наслаждение,
которое  произвело  на  менЯ  сильнейшее  впечатление  и   много   расширило
тогдашний круг моих понЯтий. Џротив нашего дома жил в  собственном  же  доме
‘.€.Ђничков, старый богатый холостЯк, слывший  очень  умным  и  даже  ученым
человеком; это  мнение  подтверждалось  тем,  что  он  был  когда-то  послан
депутатом от Ћренбургского краЯ в известную комиссию,  собранную  …катериною
‚торой длЯ рассмотрениЯ существующих законов. Ђничков  очень  гордилсЯ,  как
мне рассказывали, своим депутатством и смело поговаривал  о  своих  речах  и
действиЯх, не принесших, впрочем, по  его  собственному  признанию,  никакой
пользы. Ђничкова не  любили,  а  только  уважали  и  даже  прибаивались  его
резкого Языка и негибкого нрава. Љ моему отцу и матери он благоволил и  даже
давал взаймы денег, которых просить у него никто не смел. Ћн услышал  как-то
от моих родителей, что Я мальчик прилежный и очень люблю читать  книжки,  но
что читать нечего. ‘тарый депутат, будучи просвещеннее других,  естественно,
был покровителем всЯкой любознательности. Ќа другой день вдруг присылает  он
человека за мною; менЯ повел сам отец. Ђничков, расспросив  хорошенько,  что
Я читал, как понимаю прочитанное и что помню, осталсЯ очень  доволен:  велел
подать свЯзку книг и подарил мне... Ћ счастие!.. "„етское чтение длЯ  сердца
и разума"*, изданное безденежно при "Њосковских  ведомостЯх"  Ќ.€.Ќовиковым.
џ так обрадовалсЯ, что чуть не со слезами бросилсЯ  на  шею  старику  и,  не
помнЯ себЯ, запрыгал и  побежал  домой,  оставЯ  своего  отца  беседовать  с
Ђничковым. Џомню,  однако,  благосклонный  и  одобрительный  хохот  хозЯина,
загремевший в моих ушах и постепенно  умолкавший  по  мере  моего  удалениЯ.
ЃоЯсь, чтоб кто-нибудь не отнЯл моего  сокровища,  Я  пробежал  прЯмо  через
сени в детскую, лег в свою  кроватку,  закрылсЯ  пологом,  развернул  первую
часть - и позабыл все менЯ окружающее. Љогда  отец  воротилсЯ  и  со  смехом
рассказал матери все происходившее  у  Ђничкова,  она  очень  встревожилась,
потому что и не знала о моем возвращении. ЊенЯ отыскали лежащего с  книжкой.
Њать рассказывала мне потом, что Я  был  точно  как  помешанный:  ничего  не
говорил, не понимал, что мне говорЯт, и не хотел идти обедать.  „олжны  были
отнЯть книжку, несмотрЯ на горькие мои  слезы.  “гроза,  что  книги  отнимут
совсем, заставила менЯ удержатьсЯ от слез,  встать  и  даже  обедать.  Џосле
обеда Я опЯть схватил книжку и читал до вечера.  ђазумеетсЯ,  мать  положила
конец такому исступленному чтению: книги заперла в  свой  комод  и  выдавала
мне по одной части, и то в известные, назначенные  ею,  часы.  Љнижек  всего
было двенадцать, и те не по порЯдку, а разрозненные. Ћказалось, что  это  не
полное собрание "„етского чтениЯ", состоЯвшего из двадцати частей.  џ  читал
свои книжки с восторгом и, несмотрЯ на разумную бережливость матери,  прочел
все  с  небольшим  в  месЯц.  ‚  детском  уме  моем  произошел   совершенный
переворот, и длЯ менЯ  открылсЯ  новый  мир...  џ  узнал  в  "рассуждении  о
громе",  что  такое  молниЯ,  воздух,  облака;  узнал  образование  дождЯ  и
происхождение  снега.  Њногие  ЯвлениЯ  в  природе,  на  которые  Я  смотрел
бессмысленно, хотЯ и с любопытством, получили длЯ  менЯ  смысл,  значение  и
стали  еще  любопытнее.  Њуравьи,  пчелы  и  особенно   бабочки   с   своими
превращеньЯми из Яичек в червЯка,  из  червЯка  в  хризалиду  и  наконец  из
хризалиды в красивую бабочку - овладели  моим  вниманием  и  сочувствием;  Я
получил непреодолимое желание все это наблюдать своими  глазами.  ‘обственно
нравоучительные статьи производили менее впечатлениЯ, но как забавлЯли  менЯ
"смешной способ ловить обезьЯн" и  баснЯ  "о  старом  волке",  которого  все
пастухи от себЯ прогонЯли! Љак восхищалсЯ Я "золотыми рыбками"!
     ______________
     * "„етское чтение  длЯ  сердца  и  разума"  -  первый  русский  детский
журнал,  выходивший  как  еженедельное  приложение  к   газете   "Њосковские
ведомости", издавалсЯ Ќ.€.Ќовиковым в 1785-1789 годах. ‚ журнале  печатались
статьи  по  физике,  истории,   географии,   были   также   и   произведениЯ
художественной литературы.

     ‘ некоторого времени стал Я замечать, что мать моЯ  нездорова.  Ћна  не
лежала в  постели,  но  худела,  бледнела  и  терЯла  силы  с  каждым  днем.
Ќездоровье началось давно, но Я этого сперва не видел и не понимал  причины,
от чего оно происходило. ’олько впоследствии  узнал  Я  из  разговоров  менЯ
окружавших людей,  что  мать  сделалась  больна  от  телесного  истощениЯ  и
душевных страданий во времЯ моей  болезни.  …жеминутнаЯ  опасность  потерЯть
страстно любимое дитЯ и усилиЯ сохранить его напрЯгали ее нервы и  придавали
ей неестественные силы и как бы искусственную бодрость; но  когда  опасность
миновалась - общаЯ энергиЯ упала, и мать начала  чувствовать  ослабление:  у
нее заболела грудь, бок, и наконец поЯвилось лихорадочное состоЯние;  те  же
самые доктора, которые так безуспешно лечили менЯ  и  которых  она  бросила,
принЯлись лечить ее. џ услыхал, как она  говорила  моему  отцу,  что  у  нее
начинаетсЯ чахотка. џ не  знаю,  до  какой  степени  это  было  справедливо,
потому что больнаЯ была, как все утверждали, очень  мнительна,  и  не  знаю,
притворно или искренно, но мой отец и доктора уверЯли ее, что это  неправда.
џ имел уже смутное понЯтие, что чахотка какаЯ-то ужаснаЯ болезнь.  ‘ердце  у
менЯ замерло от страха, и мысль, что Я причиною болезни матери, мучила  менЯ
беспрестанно. џ  стал  плакать  и  тосковать,  но  мать  умела  как-то  менЯ
разуверить  и  успокоить,  что  было  и  не  трудно  при  ее   беспредельной
нравственной власти надо мною.
     Ќе  имеЯ  полной  доверенности  к  искусству  уфимских  докторов,  мать
решилась ехать в Ћренбург, чтоб посоветоватьсЯ там  с  доктором  „еобольтом,
который славилсЯ во всем крае чудесными излечениЯми  отчаЯнно  больных.  Ћна
сама сказала мне  об  этом  с  веселым  видом  и  уверила,  что  возвратитсЯ
здоровою.  џ  совершенно  поверил,  успокоилсЯ,  даже  повеселел   и   начал
приставать к матери, чтоб она ехала поскорее. Ќо длЯ  этой  поездки  надобно
было иметь деньги, а притом куда девать, на  кого  оставить  двух  маленьких
детей? џ вслушивалсЯ  в  беспрестанные  разговоры  об  этом  между  отцом  и
матерью и наконец узнал, что дело уладилось: денег дал тот  же  мой  книжный
благодетель ‘.€.Ђничков, а детей, то есть нас с сестрой, решились завезти  в
Ѓагрово и оставить у бабушки с дедушкой. џ был очень доволен, узнав, что  мы
поедем на своих лошадЯх и что будем  в  поле  кормить.  “  менЯ  сохранилось
неЯсное, но самое приЯтное воспоминание о дороге,  которую  мой  отец  очень
любил; его рассказы о ней и еще более о Ѓагрове, обещавшие множество  новых,
еще неизвестных мне  удовольствий,  воспламенили  мое  ребЯчье  воображение.
„едушку с бабушкой мне также хотелось видеть, потому что Я хотЯ и видел  их,
но помнить не мог: в первый мой приезд в Ѓагрово мне  было  восемь  месЯцев;
но мать рассказывала, что дедушка был нам очень рад и  что  он  давно  зовет
нас к себе и даже сердитсЯ,  что  мы  в  четыре  года  ни  разу  у  него  не
побывали. ЊоЯ  продолжительнаЯ  болезнь,  медленное  выздоровление  и  потом
нездоровье матери были тому причиной. ‚прочем, мой отец ездил прошлого  года
в Ѓагрово, однако  на  самое  короткое  времЯ.  Џо  обыкновению,  вследствие
природного моего свойства делитьсЯ моими впечатлениЯми с  другими,  все  мои
мечты и приЯтные надежды Я рассказал и старалсЯ растолковать маленькой  моей
сестрице, а потом объЯснЯть  и  всем  менЯ  окружавшим.  Ќачались  сборы.  џ
собралсЯ прежде всех:  уложил  свои  книжки,  то  есть  "„етское  чтение"  и
"‡еркало добродетели", в которое, однако, Я  уже  давно  не  заглЯдывал;  не
забыл также и чурочки, чтобы играть ими с сестрицей;  две  книжки  "„етского
чтениЯ", которые Я перечитывал уже в третий  раз,  оставил  на  дорогу  и  с
радостным лицом прибежал сказать матери, что Я готов ехать и  что  мне  жаль
только оставить  ‘урку.  Њать  сидела  в  креслах,  печальнаЯ  и  утомленнаЯ
сборами, хотЯ она распорЯжалась ими, не  вставаЯ  с  места.  Ћна  улыбнулась
моим словам и так взглЯнула на менЯ, что Я  хотЯ  не  мог  понЯть  выражениЯ
этого взглЯда, но был поражен им. ‘ердце у менЯ опЯть  замерло,  и  Я  готов
был заплакать; но мать приласкала менЯ, успокоила, ободрила и приказала  мне
идти в детскую - читать свою любимую книжку и  занимать  сестрицу,  прибавЯ,
что ей теперь некогда с нами  быть  и  что  она  поручает  мне  смотреть  за
сестрою; Я  повиновалсЯ  и  медленно  пошел  назад:  какаЯ-то  грусть  вдруг
отравила мою веселость,  и  даже  мысль,  что  мне  поручают  маленькую  мою
сестрицу, что в другое времЯ было бы  мне  очень  приЯтно  и  очень  лестно,
теперь не утешила менЯ. ‘боры продолжались еще несколько дней,  наконец  все
было готово.


        „ЋђЋѓЂ „Ћ ЏЂђЂ€ЌЂ

     ‚ жаркое летнее утро, это было в исходе июлЯ, разбудили нас  с  сестрой
ранее обыкновенного;  напоили  чаем  за  маленьким  нашим  столиком;  подали
карету к крыльцу, и, помолившись богу, мы все  пошли  садитьсЯ.  „лЯ  матери
было так устроено, что она могла лежать, рЯдом с  нею  сел  отец,  а  против
него нЯнька с моей сестрицей, Я же стоЯл у  каретного  окна,  придерживаемый
отцом и помещаЯсь везде, где открывалось местечко. ‘пуск к  реке  Ѓелой  был
так крут, что понадобилось подтормозить два колеса. Њы  с  отцом  и  нЯнЯ  с
сестрицей шли с горы пешком.
     ‡десь начинаетсЯ рЯд еще не испытанных мною впечатлений. џ не один  уже
раз  переправлЯлсЯ  через  Ѓелую,  но,  по  тогдашнему  болезненному   моему
состоЯнию и почти младенческому возрасту,  ничего  этого  не  заметил  и  не
почувствовал; теперь же Я был поражен  широкою  и  быстрою  рекою,  отлогими
песчаными ее берегами и зеленою  уремой*  на  противоположном  берегу.  Ќашу
карету и повозку стали  грузить  на  паром,  а  нам  подали  большую  косную
лодку**, на которую мы все должны были перейти по двум доскам, положенным  с
берега на край лодки; перевозчики в пестрых  мордовских  рубахах,  бредЯ  по
колени в воде, повели под руки мою мать и нЯньку с сестрицей; вдруг один  из
перевозчиков, рослый и загорелый, схватил менЯ на  руки  и  понес  прЯмо  по
воде в лодку, а отец пошел  рЯдом  по  дощечке,  улыбаЯсь  и  ободрЯЯ  менЯ,
потому что Я, по своей  трусости,  от  которой  еще  не  освободилсЯ,  очень
испугалсЯ такого неожиданного путешествиЯ. —етверо  гребцов  сели  в  весла,
перенесший менЯ человек взЯлсЯ за кормовое  весло,  оттолкнулись  от  берега
шестом, все  пЯтеро  перевозчиков  перекрестились,  кормчий  громко  сказал:
"Џризывай бога на  помочь",  и  лодка  полетела  поперек  реки,  скользЯ  по
вертЯщейсЯ быстрине, бегущей у самого берега, называющейсЯ "стремЯ".  џ  был
так поражен этим невиданным зрелищем, что совершенно онемел и не отвечал  ни
одного слова на вопросы отца и матери. ‚се смеЯлись, говорЯ, что  от  страха
у менЯ Язык отнЯлсЯ, но это было не совсем справедливо: Я  был  подавлен  не
столько страхом, сколько новостью  предметов  и  величием  картины,  красоту
которой Я чувствовал, хотЯ объЯснить,  конечно,  не  умел.  Љогда  мы  стали
подплывать к другому, отлогому берегу и по мелкому месту пошли на  шестах  к
пристани, Я уже совершенно опомнилсЯ, и мне стало так  весело,  как  никогда
не бывало. Ѓелые, чистые  пески  с  грЯдами  разноцветной  гальки,  то  есть
камешков, широко расстилались перед нами. Ћдин из гребцов соскочил  в  воду,
подвел лодку за носовую веревку к пристани  и  крепко  привЯзал  к  причалу;
другой гребец сделал  то  же  с  кормою,  и  мы  все  преспокойно  вышли  на
пристань. ‘колько новых предметов, сколько новых  слов!  ’ут  мой  Язык  уже
развЯзалсЯ, и Я с большим любопытством стал  расспрашивать  обо  всем  наших
перевозчиков. џ не могу забыть,  как  эти  добрые  люди  ласково,  просто  и
толково отвечали мне на мои бесчисленные вопросы и как они были  благодарны,
когда отец дал им что-то за труды. ‘ нами на лодке был ковер и  подушки,  мы
разостлали их на сухом песке, подальше от  воды,  потому  что  мать  боЯлась
сырости, и она прилегла на них, менЯ же отец повел набирать  галечки.  џ  не
имел о них понЯтиЯ и пришел в восхищение, когда отец отыскал  мне  несколько
прекрасных,  гладких,  блестЯщих  разными  цветами  камешков,   из   которых
некоторые имели очень красивую,  затейливую  фигуру.  ‚  самом  деле,  нигде
нельзЯ отыскать такого разнообразиЯ гальки, как на  реке  Ѓелой;  в  этом  Я
убедилсЯ впоследствии. Њы тут же нашли несколько  окаменелостей,  которые  и
после долго у нас хранились и  которые  можно  назвать  редкостью;  это  был
большой кусок пчелиного сота и довольно большаЯ  лепешка  или  кучка  рыбьей
икры, совершенно  превратившаЯсЯ  в  камень.  Џереправа  кареты,  кибитки  и
девЯти лошадей продолжалась довольно долго, и Я  успел  набрать  целую  кучу
чудесных, по моему мнению, камешков; но Я очень  огорчилсЯ,  когда  отец  не
позволил мне их взЯть с собою, а выбрал только десЯтка полтора, сказав,  что
все остальные дрЯнь; Я доказывал противное, но менЯ  не  послушали,  и  Я  с
большим сожалением  оставил  набранную  мною  кучку.  Њы  сели  в  карету  и
отправились в  дальнейший  путь.  Њать  как  будто  освежилась  на  открытом
воздухе, и Я с жаром начал ей показывать и  рассказывать  о  найденных  мною
драгоценностЯх, которыми были набиты мои карманы; камешки очень  понравились
моей сестрице, и некоторое из них Я подарил ей. ‚ нашей  карете  было  много
дорожных Ящиков, один из них мать опростала и отдала в мое  распорЯжение,  и
Я с большим старанием уложил в него свои сокровища.
     ______________
     * “рема - мелкий лес и кустарник в долинах рек.
     ** ЉоснаЯ лодка - легкаЯ лодка длЯ переездов, не длЯ рыбной ловли.

     ‘начала дорога шла лесистой уремой;  огромные  дубы,  вЯзы  и  осокори*
поражали менЯ своею грамадностью, и Я беспрестанно  вскрикивал:  "Ђх,  какое
дерево! Љак оно называетсЯ?" Ћтец  удовлетворЯл  моему  любопытству;  дорога
была песчана, мы ехали шагом, люди** шли пешком; они срывали  мне  листьЯ  и
ветки с разных деревьев и п