Ђ.Џ.—ехов. Љрасавицы

Ћцените этот текст:
Ђ.Џ.—ехов. Љрасавицы


I

     Џомню, будучи еще гимназистом V или VI класса, Я  ехал  с  дедушкой  из
села  Ѓольшой  Љрепкой,  „онской  области,  в   ђостов-на-„ону.   „ень   был
августовский,  знойный,  томительно-скучный.  Ћт  жара  и  сухого,  горЯчего
воздуха, гнавшего нам навстречу облака пыли, слипались глаза, сохло во  рту;
не хотелось ни глЯдеть, ни говорить, ни думать, и, когда дремавший  возница,
хохол Љарпо, замахиваЯсь на лошадь, хлестал менЯ кнутом  по  фуражке,  Я  не
протестовал, не издавал ни звука и только, очнувшись  от  полусна,  уныло  и
кротко поглЯдывал вдаль: не видать ли сквозь пыль деревни?  Љормить  лошадей
останавливались мы в большом армЯнском селе Ѓахчи-‘алах у знакомого  дедушки
богатого армЯнина. Ќикогда в жизни Я  не  видел  ничего  карикатурнее  этого
армЯнина. Џредставьте себе маленькую,  стриженую  головку  с  густыми  низко
нависшими бровЯми, с птичьим носом, с длинными  седыми  усами  и  с  широким
ртом, из которого торчит  длинный  черешневый  чубук;  головка  эта  неумело
приклеена к тощему, горбатому туловищу, одетому в фантастический  костюм:  в
куцую красную куртку и в широкие Ярко-голубые шаровары; ходила  эта  фигура,
расставЯ ноги и шаркаЯ туфлЯми, говорила,  не  вынимаЯ  изо  рта  чубука,  а
держала себЯ с чисто армЯнским достоинством: не улыбалась, не пучила глаза и
старалась обращать на своих гостей как можно меньше вниманиЯ.
     ‚ комнатах армЯнина  не  было  ни  ветра,  ни  пыли,  но  было  так  же
неприЯтно, душно и скучно, как в степи и  по  дороге.  Џомню,  запыленный  и
изморенный зноем, сидел Я в углу на зеленом сундуке. Ќекрашенные  деревЯнные
стены, мебель и наохренные полы издавали запах  сухого  дерева,  прижженного
солнцем. Људа ни взглЯнешь, всюду мухи,  мухи,  мухи...  „едушка  и  армЯнин
вполголоса говорили о попасе, о толоке, об  овцах...  џ  знал,  что  самовар
будут ставить целый час, что дедушка будет пить чай не менее  часа  и  потом
залЯжет спать часа на два,  на  три,  что  у  менЯ  четверть  днЯ  уйдет  на
ожидание,  после  которого  опЯть  жара,  пыль,  трЯские  дроги.  џ   слушал
бормотанье двух голосов, и мне  начинало  казатьсЯ,  что  армЯнина,  шкап  с
посудой, мух, окна, в которые бьет горЯчее  солнце,  Я  вижу  давно-давно  и
перестану их видеть в очень далеком будущем, и мною овладевала  ненависть  к
степи, к солнцу, к мухам...
     •охлушка в платке внесла поднос с посудой, потом  самовар.  ЂрмЯнин  не
спеша вышел в сени и крикнул:
     - ЊашЯ! ‘тупай наливай чай! ѓде ты? ЊашЯ!
     Џослышались торопливые шаги, и в комнату вошла девушка лет шестнадцати,
в простом ситцевом платье и в белом платочке. ЊоЯ посуду и наливаЯ чай,  она
стоЯла ко мне спиной, и Я заметил только, что она была тонка в талии, боса и
что маленькие голые пЯтки прикрывались низко опущенными панталонами.
     •озЯин пригласил менЯ пить чай. ‘адЯсь  за  стол,  Я  взглЯнул  в  лицо
девушки, подававшей мне  стакан,  и  вдруг  почувствовал,  что  точно  ветер
пробежал по моей душе и сдунул с нее все  впечатлениЯ  днЯ  с  их  скукой  и
пылью.  џ  увидел  обворожительные  черты  прекраснейшего  из   лиц,   какие
когда-либо встречались мне наЯву и  чудились  во  сне.  Џередо  мною  стоЯла
красавица, и Я понЯл это с первого взглЯда, как понимаю молнию.
     џ готов клЯстьсЯ, что Њаша, или, как звал отец,  ЊашЯ,  была  настоЯщаЯ
красавица, но доказать этого не умею. €ногда бывает, что облака в беспорЯдке
толпЯтсЯ на горизонте, и солнце,  прЯчась  за  них,  красит  их  и  небо  во
всевозможные цвета: в багрЯный, оранжевый, золотой, лиловый, грЯзно-розовый;
одно облачко похоже на монаха, другое на рыбу,  третье  на  турка  в  чалме.
‡арево  охватило  треть  неба,  блестит  в  церковном  кресте  и  в  стеклах
господского дома,  отсвечивает  в  реке  и  в  лужах,  дрожит  на  деревьЯх;
далеко-далеко на фоне зари летит  куда-то  ночевать  стаЯ  диких  уток...  €
подпасок, гонЯщий коров, и  землемер,  едущий  в  бричке  через  плотину,  и
гулЯющие господа - все глЯдЯт на закат и  все  до  одного  находЯт,  что  он
страшно красив, но никто не знает и не скажет, в чем тут красота.
     Ќе   Я   один   находил,   что   армЯночка   красива.   Њой    дедушка,
восьмидесЯтилетний старик, человек крутой, равнодушный к женщинам и красотам
природы, целую минуту ласково глЯдел на Њашу и спросил:
     - ќто ваша дочка, Ђвет Ќазарыч?
     - „очка. ќто дочка...- ответил хозЯин.
     - •орошаЯ барышнЯ,- похвалил дедушка.
     Љрасоту армЯночки художник назвал бы классической и строгой.  ќто  была
именно та красота, созерцание которой,  бог  весть  откуда,  вселЯет  в  вас
уверенность, что вы видите черты правильные, что волосы,  глаза,  нос,  рот,
шеЯ, грудь и все движениЯ молодого  тела  слились  вместе  в  один  цельный,
гармонический аккорд, в котором природа не  ошиблась  ни  на  одну  малейшую
черту; вам кажетсЯ почему-то, что у идеально красивой  женщины  должен  быть
именно такой нос, как у Њаши, прЯмой и с небольшой горбинкой, такие  большие
темные глаза, такие же длинные ресницы,  такой  же  томный  взглЯд,  что  ее
черные кудрЯвые волосы и брови так же идут к нежному,  белому  цвету  лба  и
щек, как зеленый камыш к тихой речке; белаЯ шеЯ  Њаши  и  ее  молодаЯ  грудь
слабо развиты, но, чтобы суметь изваЯть  их,  вам  кажетсЯ,  нужно  обладать
громадным творческим  талантом.  ѓлЯдите  вы,  и  мало-помалу  вам  приходит
желание сказать Њаше что-нибудь необыкновенно приЯтное, искреннее, красивое,
такое же красивое, как она сама.
     ‘начала мне было обидно и стыдно, что ЊашЯ не обращает на менЯ никакого
вниманиЯ и смотрит все времЯ вниз; какой-то  особый  воздух,  казалось  мне,
счастливый и гордый, отделЯл ее от менЯ и ревниво заслонЯл от моих взглЯдов.
     ќто оттого,- думал Я,- что Я весь в пыли, загорел, и оттого, что Я  еще
мальчик".
     Ќо потом Я мало0помалу забыл о  себе  самом  и  весь  отдалсЯ  ощущению
красоты. џ уж не помнил о степной скуке, о пыли, не слышал жужжаньЯ мух,  не
понимал вкуса чаЯ и только чувствовал, что через стол от менЯ стоит красиваЯ
девушка.
     Ћщущал  Я  красоту  как-то  странно.  Ќе  желаниЯ,  не  восторг  и   не
наслаждение возбуждала во мне Њаша, а тЯжелую, хотЯ и приЯтную, грусть.  ќта
грусть была неопределеннаЯ, смутнаЯ, как сон.  Џочему-то  мне  было  жаль  и
себЯ, и дедушки, и армЯнина, и самой армЯночки, и было во мне такое чувство,
как будто мы все четверо потерЯли что-то важное и нужное длЯ жизни, чего  уж
больше никогда не найдем. „едушка тоже сгрустнул. Ћн уж не говорил о  толоке
и об овцах, а молчал и задумчиво поглЯдывал на Њашу.
     Џосле чаю дедушка лег спать, а Я вышел из дому и сел на крылечке.  „ом,
как и все дома в Ѓахчи-‘алах, стоЯл на припеке;  не  было  ни  деревьев,  ни
навесов, ни теней. Ѓольшой двор  армЯнина,  поросший  лебедой  и  калачиком,
несмотрЯ на сильный зной, был оживлен и полон весельЯ. ‡а одним из невысоких
плетней, там и сЯм пересекавших большой двор, происходила  молотьба.  ‚округ
столба, вбитого в самую середку гумна, запрЯженные  в  рЯд  и  образуЯ  один
длинный радиус, бегали двенадцать  лошадей.  ‚озле  ходил  хохол  в  длинной
жилетке и в широких шароварах, хлопал бичом и кричал таким тоном, как  будто
хотел подразнить лошадей и похвастать своею властью над ними:
     - Ђ-а-а, окаЯнные! Ђ-а-а... нету на вас холеры! Ѓоитесь?
     ‹ошади, гнедые, белые и пегие, не  понимаЯ,  зачем  это  заставлЯют  их
кружить на одном месте и мЯть пшеничную солому, бегали неохотно, точно через
силу, и обиженно помахиваЯ  хвостами.  €з-под  копыт  ветер  поднимал  целые
облака золотистой половы и уносил ее далеко  через  плетень.  Ћколо  высоких
свежих скирд копошились бабы с граблЯми и двигались арбы, а за  скирдами,  в
другом дворе, бегала вокруг столба другаЯ дюжина таких же лошадей и такой же
хохол хлопал бичом и насмехалсЯ над лошадЯми.
     ‘тупени, на которых Я сидел, были горЯчи;  на  жидких  перильцах  и  на
оконных рамах кое-где выступил от жары древесный клей; под ступеньками и под
ставнЯми в полосках тени жались друг к другу красные козЯвки.  ‘олнце  пекло
мне и в голову, и в грудь, и в  спину,  но  Я  не  замечал  этого  и  только
чувствовал, как сзади менЯ в сенЯх и в комнатах  стучали  по  дощатому  полу
босые ноги. “брав чайную посуду, ЊашЯ пробежала по ступенЯм, пахнув на  менЯ
ветром, и, как птица, полетела к небольшой, закопченной  пристройке,  должно
быть кухне, откуда шел запах жареной баранины и слышалсЯ сердитый  армЯнский
говор. Ћна исчезла в темной двери, и вместо ее на пороге показалась  стараЯ,
сгорбленнаЯ армЯнка с красным лицом и в зеленых шароварах. ‘таруха сердилась
и  кого-то  бранила.  ‘коро  на  пороге  показалась  ЊашЯ,  покрасневшаЯ  от
кухонного жара и с большим черным хлебом на  плече;  красиво  изгибаЯсь  под
тЯжестью хлеба, она побежала через двор к гумну, шмыгнула через  плетень  и,
окунувшись  в  облако  золотистой  половы,  скрылась   за   арбами.   •охол,
подгонЯвший лошадей, опустил бич, умолк и минуту молча глЯдел в сторону арб,
потом, когда армЯночка опЯть мелькнула около  лошадей  и  перескочила  через
плетень, он проводил ее глазами и крикнул на лошадей таким тоном, как  будто
был очень огорчен:
     - Ђ, чтоб вам пропасть, нечистаЯ сила!
     € все времЯ потом слышал Я не переставаЯ шаги ее босых ног и видел, как
она с серьезным, озабоченным лицом носилась по двору. Џробегала  она  то  по
ступенЯм, обдаваЯ менЯ ветром, то в кухню, то на гумно, то за  ворота,  и  Я
едва успевал поворачивать голову, чтобы следить за нею.
     € чем чаще она со всей красотой мелькала  у  менЯ  перед  глазами,  тем
сильнее становилась моЯ грусть. Њне было жаль и себЯ, и ее, и хохла, грустно
провожавшего ее взглЯдом всЯкий раз, когда она сквозь облако половы бегала к
арбам. Ѓыла ли это у менЯ зависть к ее красоте, или Я жалел, что эта девочка
не моЯ и никогда не будет моею и что Я длЯ нее чужой, или смутно  чувствовал
Я, что ее редкаЯ красота  случайна,  не  нужна  и,  как  все  на  земле,  не
долговечна, или, быть может, моЯ грусть была тем особенным чувством, которое
возбуждаетсЯ в человеке созерцанием настоЯщей красоты, бог знает!
     ’ри  часа  ожиданиЯ  прошли  незаметно.  Њне  казалось,  не   успел   Я
наглЯдетьсЯ на Њашу, как Љарпо съездил к реке,  выкупал  лошадь  и  уж  стал
запрЯгать. ЊокраЯ лошадь фыркала  от  удовольствиЯ  и  стучала  копытами  по
оглоблЯм. Љарпо кричал на нее "наза-ад"! ЏроснулсЯ дедушка. ЊашЯ со  скрипом
отворила нам ворота, мы сели на дроги и выехали со двора.  …хали  мы  иолча,
точно сердились друг на друга.
     Љогда часа через два или три  вдали  показались  ђостов  и  Ќахичевань,
Љарпо, все времЯ молчавший, быстро оглЯнулсЯ и сказал:
     - Ђ славнаЯ у армЯшки девка!
     € хлестнул по лошади.

II

     ‚ другой раз, будучи уже студентом, ехал Я по железной  дороге  на  юг.
Ѓыл май. Ќа одной из станций, кажетсЯ между Ѓелгородом и •арьковом, вышел  Я
из вагона прогулЯтьсЯ по платформе.
     Ќа станционный садик, на платформу и на поле легла уже  вечернЯЯ  тень;
вокзал заслонЯл собою закат, но по самым верхним клубам дыма, выходившего из
паровоза и окрашенного в нежный розовый цвет, видно было, что солнце еще  не
совсем спрЯталось.
     ЏрохаживаЯсь  по  платформе,  Я  заметил,  что   большинство   гулЯвших
пассажиров ходило и стоЯло только около одного вагона второго  класса,  и  с
таким выражением, ка5к будто в этом  вагоне  сидел  какой-нибудь  знаменитый
человек. ‘реди любопытных, которых Я  встретил  около  этого  вагона,  между
прочим находилсЯ и мой спутник, артиллерийский офицер, малый умный, теплый и
симпатичный, как все, с кем мы знакомимсЯ в дороге случайно и ненадолго.
     - —то вы тут смотрите?- спросил Я.
     Ћн ничего не ответил и  только  указал  мне  глазами  на  одну  женскую
фигуру. ќто была еще молодаЯ девушка, лет семнадцати - восемнадцати,  одетаЯ
в русский костюм, с непокрытой головой и с мантилькой, небрежно  наброшенной
на одно плечо, не пассажирка, а, должно быть,  дочь  или  сестра  начальника
станции. Ћна стоЯла около вагонного окна и разговаривала с какой-то  пожилой
пассажиркой. Џрежде чем Я успел дать себе отчет в  том,  что  Я  вижу,  мною
вдруг овладело чувство, какое Я испытал когда-то в армЯнской деревне.
     „евушка была замечательнаЯ красавица, и в этом не сомневались ни Я и ни
те, кто вместе со мной смотрел на нее.
     …сли, как принЯто, описывать ее наружность по частЯм, то  действительно
прекрасного в нее были одни  только  белокурые,  волнистые,  густые  волосы,
распущенные и перевЯзанные на голове черной ленточкой, все же остальное было
или неправильно, или же очень обыкновенно. Ћт особой ли манеры  кокетничать,
или от близорукости, глаза ее были прищурены, нос был нерешительно вздернут,
рот мал, профиль слабо и вЯло очерчен, плечи узки не по  летам,  но  тем  не
менее девушка производила впечатление настоЯщей красавицы, и, глЯдЯ на  нее,
Я мог убедитьсЯ, что русскому лицу длЯ того, чтобы казатьсЯ прекрасным,  нет
надобности в строгой правильности черт, мало  того,  даже  если  бы  девушке
вместо ее  вздернутого  носа  поставили  другой,  правильный  и  пластически
непогрешимый, как у армЯночки, то, кажетсЯ, от этого лицо ее утерЯло бы  всю
свою прелесть.
     ‘тоЯ у окна и разговариваЯ, девушка, пожимаЯсь от вечерней сырости,  то
и дело оглЯдывалась на нас, то подбоченивалась, то поднимала к голове  руки,
чтобы поправить волосы, говорила, смеЯлась,  изображала  на  своем  лице  то
удивление, то ужас, и Я не помню того мгновениЯ, когда бы  ее  тело  и  лицо
находились в покое. ‚есь секрет и волшебство ее красоты заключались именно в
этих мелких, бесконечно изЯщных движениЯх, в улыбке, в игре лица, в  быстрых
взглЯдах на нас, в сочетании  тонкой  грации  этих  движений  с  молодостью,
свежестью, с чистотою души, звучавшею в смехе и в голосе, и стою  слабостью,
которую мы так любим  в  детЯх,  в  птицах,  в  молодых  оленЯх,  в  молодых
деревьЯх.
     ќто была красота мотыльковаЯ, к которой так  идут  вальс,  порханье  по
саду, смех, веселье и которое не  вЯжетсЯ  с  серьезной  мыслью,  печалью  и
покоем; и, кажетсЯ, стоит только пробежать по платформе хорошему  ветру  или
пойти  дождю,  чтобы  хрупкое  тело  вдруг  поблекло  и  капризнаЯ   красота
осыпалась, как цветочнаЯ пыль.
     - ’эк-с...- пробормотал со  вздохом  офицер,  когда  мы  после  второго
звонка направились к своему вагону.
     Ђ что значило это "тэк-с", не берусь судить.
     Ѓыть может, ему было грустно и  не  хотелось  уходить  от  красавицы  и
весеннего вечера в душный вагон, или, быть  может,  ему,  как  и  мне,  было
безотчетно жаль и красавицы, и себЯ, и менЯ, и всех пассажиров, которые вЯло
и нехотЯ брели к своим вагонам. ЏроходЯ мимо станционного окна,  за  которым
около своего аппарата  сидел  бледный  рыжеволосый  телеграфист  с  высокими
кудрЯми и полинЯвшим, скуластым лицом, офицер вздохнул и сказал:
     - „ержу пари, что этот телеграфист влюблен в ту хорошенькую. †ить среди
полЯ под одной крышей в этим воздушным созданием и не влюбитьсЯ -  выше  сил
человеческих. Ђ какое, мой друг, несчастие,  какаЯ  насмешка  быть  сутулым,
лохматым, сереньким, порЯдочным и неглупым, и влюбитьсЯ в эту хорошенькую  и
глупенькую девочку, котораЯ на вас ноль вниманиЯ! €ли еще хуже: представьте,
что этот телеграфист влюблен и в то же времЯ женат и что жена у  него  такаЯ
же сутулаЯ, лохматаЯ и порЯдочнаЯ, как он сам... Џытка!
     Ћколо  нашего  вагона,  облокотившись  о  загородку   площадки,   стоЯл
кондуктор и глЯдел в ту  сторону,  где  стоЯла  красавица,  и  его  испитое,
обрюзглое, неприЯтно сытое, утомленное бессонными ночами и  вагонной  качкой
лицо выражало умиление и глубочайшую грусть, как будто в  девушке  он  видел
свою молодость, счастье, свою трезвость, чистоту, жену, детей, как будто  он
каЯлсЯ и чувствовал всем своим существом, что девушка эта не его  и  что  до
обыкновенного человеческого, пассажирского счастьЯ ему с его преждевременной
старостью, неуклюжестью и жирным лицом так же далеко, как до неба.
     Џробил третий звонок, раздались свистки, и  поезд  лениво  тронулсЯ.  ‚
наших окнах промелькнули сначала кондуктор, начальник  станции,  потом  сад,
красавица со своей чудной, детски-лукавой улыбкой...
     ‚ысунувшись наружу и глЯдЯ назад, Я видел, как  она,  проводив  глазами
поезд, прошла по платформе мимо окна, где сидел телеграфист, поправила  свои
волосы и побежала в  сад.  ‚окзал  уже  не  загораживал  запада,  поле  было
открыто, но солнце уже село,  и  дым  черными  клубами  стлалсЯ  по  зеленой
бархатной озими. Ѓыло грустно и в весеннем воздухе, и на темневшем небе, и в
вагоне.
     ‡накомый кондуктор вошел в вагон и стал зажигать свечи.
Last-modified: Mon, 22 Jul 2002 14:44:42 GMT
Ћцените этот текст: