        Ђнтон —ехов. ЊоЯ жизнь

     ђассказ провинциала

----------------------------------------------------------------------------
     Ђ.  Џ.  —ехов.  Џолное  собрание  сочинений  и  писем  в  30-ти  томах.
‘очинениЯ. ’ом 1. Њ., "Ќаука", 1983
     OCR 1996-2000 Ђлексей Љомаров http://ilibrary.ru/author/chekhov/index.html і http://ilibrary.ru/author/chekhov/index.html
----------------------------------------------------------------------------

        I

     “правлЯющий  сказал  мне:  "„ержу  вас  только  из  уважениЯ  к  вашему
почтенному батюшке, а то бы вы у менЯ давно полетели". џ  ему  ответил:  "‚ы
слишком льстите мне, ваше превосходительство, полагаЯ, что Я умею летать". €
потом Я слышал, как он сказал:  "“берите  этого  господина,  он  портит  мне
нервы".
     „нЯ через два менЯ  уволили.  €так,  за  все  времЯ,  пока  Я  считаюсь
взрослым,  к  великому  огорчению  моего  отца,  городского  архитектора,  Я
переменил девЯть должностей. џ служил по различным ведомствам,  но  все  эти
девЯть должностей были похожи одна на другую, как капли воды: Я  должен  был
сидеть, писать, выслушивать глупые или грубые замечаниЯ и ждать, когда  менЯ
уволЯт.
     Ћтец, когда Я пришел к  нему,  сидел  глубоко  в  кресле,  с  закрытыми
глазами. …го лицо, тощее, сухое, с сизым отливом на бритых местах (лицом  он
походил на старого католического органиста), выражало смирение и покорность.
Ќе отвечаЯ на мое приветствие и не открываЯ глаз, он сказал:
     - …сли бы моЯ дорогаЯ жена, а твоЯ мать была жива, то твоЯ  жизнь  была
бы длЯ нее источником постоЯнной  скорби.  ‚  ее  преждевременной  смерти  Я
усматриваю промысл божий. Џрошу тебЯ, несчастный, - продолжал  он,  открываЯ
глаза, - научи, что мне с тобою делать?
     Џрежде, когда Я был помоложе, мои родные и знакомые знали, чти со  мною
делать: одни советовали мне поступить в  вольноопределЯющиесЯ,  другие  -  в
аптеку, третьи - в телеграф; теперь же, когда мне уже минуло двадцать пЯть и
показалась  даже  седина  в  висках,   и   когда   Я   побывал   уже   и   в
вольноопределЯющихсЯ, и в фармацевтах, и на телеграфе, все земное длЯ  менЯ,
казалось, было уже исчерпано, и уже мне не советовали, а лишь  вздыхали  или
покачивали головами.
     - —то ты о себе думаешь? - продолжал отец. - ‚ твои годы  молодые  люди
имеют уже прочное общественное положение, а ты взглЯни на себЯ:  пролетарий,
нищий, живешь на шее отца!
     € по обыкновению он стал говорить о том, что теперешние,  молодые  люди
гибнут, гибнут от невериЯ, материализма и излишнего самомнениЯ  и  что  надо
запретить любительские спектакли, так как они  отвлекают  молодых  людей  от
религии и обЯзанностей.
     - ‡автра  мы  пойдем  вместе,  и  ты  извинишьсЯ  перед  управлЯющим  и
пообещаешь ему служить добросовестно, - заключил он. - Ќи одного днЯ  ты  не
должен оставатьсЯ без общественного положениЯ.
     - џ прошу вас выслушать менЯ, -  сказал  Я  угрюмо,  не  ожидаЯ  ничего
хорошего от этого разговора. - ’о, что вы называете общественным положением,
составлЯет привилегию капитала и образованиЯ. Ќебогатые же и  необразованные
люди добывают себе кусок хлеба физическим трудом, и  Я  не  вижу  основаниЯ,
почему Я должен быть исключением.
     - Љогда ты начинаешь говорить о физическом труде, то это выходит  глупо
и пошло! - сказал отец с раздражением. - Џойми  ты,  тупой  человек,  пойми,
безмозглаЯ голова, что у тебЯ, кроме грубой физической силы,  есть  еще  дух
божий, свЯтой огонь, который в высочайшей степени отличает тебЯ от осла  или
от гада и приближает к божеству! ќтот огонь добывалсЯ тысЯчи лет лучшими  из
людей. ’вой прадед Џолознев, генерал сражалсЯ при  Ѓородине,  дед  твой  был
поэт, оратор и предводитель дворЯнства, дЯдЯ -  педагог,  наконец,  Я,  твой
отец, - архитектор! ‚се Џолозневы хранили свЯтой огонь длЯ  того,  чтобы  ты
погасил его!
     - Ќадо быть справедливым, - сказал Я. - ”изический труд несут  миллионы
людей.
     - € пускай несут! „ругого они ничего не умеют делать! ”изическим трудом
может заниматьсЯ всЯкий, даже набитый дурак и  преступник,  этот  труд  есть
отличительное свойство раба и варвара, между тем как огонь дан в  удел  лишь
немногим!
     Џродолжать этот разговор было бесполезно. Ћтец обожал себЯ, и длЯ  него
было убедительно только то, что говорил он сам.  Љ  тому  же  Я  знал  очень
хорошо, что это высокомерие, с каким он отзывалсЯ о черном  труде,  имело  в
своем основании не столько соображениЯ насчет свЯтого огнЯ,  сколько  тайный
страх, что Я поступлю в рабочие и  заставлю  говорить  о  себе  весь  город;
главное же, все мои сверстники давно уже окончили в университете и  были  на
хорошей дороге, и сын управлЯющего конторой ѓосударственного банка  был  уже
коллежским асессором, Я же, единственный сын, был ничем! Џродолжать разговор
было бесполезно и неприЯтно, но Я все сидел и слабо возражал,  надеЯсь,  что
менЯ, наконец, поймут. ‚едь весь вопрос стоЯл просто и Ясно и только касалсЯ
способа, как мне добыть кусок хлеба, но простоты не видели, а говорили  мне,
слащаво округлЯЯ фразы, о Ѓородине, о свЯтом огне, о  дЯде,  забытом  поэте,
который когда-то  писал  плохие  и  фальшивые  стихи,  грубо  обзывали  менЯ
безмозглою головой и тупым человеком. Ђ как мне хотелось, чтобы менЯ понЯли!
ЌесмотрЯ ни на что, отца и сестру  Я  люблю,  и  во  мне  с  детства  засела
привычка спрашиватьсЯ у них, засела так крепко, что Я едва ли  отделаюсь  от
нее когда-нибудь; бываю Я прав или виноват, но Я  постоЯнно  боюсь  огорчить
их, боюсь, что вот у отца от волнениЯ покраснела его тощаЯ шеЯ и  как  бы  с
ним не сделалсЯ удар.
     - ‘идеть в душной комнате, - проговорил Я, - переписывать,  соперничать
с пишущею машиной длЯ человека моих лет стыдно и оскорбительно. Њожет ли тут
быть речь о свЯтом огне!
     - ‚се-таки это умственный труд, - сказал отец. - Ќо довольно, прекратим
этот разговор, и во всЯком случае Я предупреждаю: если ты не поступишь опЯть
на службу и последуешь своим презренным наклонностЯм, то Я и моЯ дочь  лишим
тебЯ нашей любви. џ лишу тебЯ наследства - клЯнусь истинным богом!
     ‘овершенно искренно, чтобы показать всю чистоту  побуждений,  какими  Я
хотел руководитьсЯ во всей своей жизни, Я сказал:
     - ‚опрос о наследстве длЯ менЯ  не  представлЯетсЯ  важным.  џ  заранее
отказываюсь от всего.
     Џочему-то, совершенно неожиданно длЯ менЯ, эти слова  сильно  оскорбили
отца. Ћн весь побагровел.
     - Ќе смей так разговаривать со  мною,  глупец!  -  крикнул  он  тонким,
визгливым голосом. - ЌегодЯй! - € быстро и ловко, привычным движением ударил
менЯ по щеке раз и другой. - ’ы стал забыватьсЯ!
     ‚ детстве, когда менЯ бил отец, Я должен  был  стоЯть  прЯмо,  руки  по
швам, и глЯдеть ему в лицо. €  теперь,  когда  он  бил  менЯ,  Я  совершенно
терЯлсЯ и, точно мое детство все еще продолжалось,  вытЯгивалсЯ  и  старалсЯ
смотреть прЯмо в глаза. Ћтец мой был стар и  очень  худ,  но,  должно  быть,
тонкие мышцы его были крепки, как ремни, потому что дралсЯ он очень больно.
     џ попЯтилсЯ назад в переднюю, и тут он схватил свой зонтик и  несколько
раз ударил менЯ по голове и по  плечам;  в  это  времЯ  сестра  отворила  из
гостиной дверь, чтобы узнать, что за шум, но тотчас же с выражением ужаса  и
жалости отвернулась, не сказав в мою защиту ни одного слова.
     Ќамерение мое не возвращатьсЯ в  канцелЯрию,  а  начать  новую  рабочую
жизнь, было во мне непоколебимо. Ћставалось только выбрать род занЯтиЯ  -  и
это не представлЯлось особенно трудным, так как  мне  казалось,  что  Я  был
очень силен,  вынослив,  способен  на  самый  тЯжкий  труд.  Њне  предстоЯла
однообразнаЯ рабочаЯ жизнь с проголодью, вонью  и  грубостью  обстановки,  с
постоЯнною мыслью о заработке и куске хлеба. € - кто знает? - возвращаЯсь  с
работы по Ѓольшой „ворЯнской, Я, быть может, не раз еще  позавидую  инженеру
„олжикову, живущему умственным  трудом,  но  теперь  думать  обо  всех  этих
будущих моих невзгодах  мне  было  весело.  Љогда-то  Я  мечтал  о  духовной
деЯтельности, воображаЯ себЯ то учителем, то врачом, то писателем, но  мечты
так и остались мечтами. Ќаклонность к умственным наслаждениЯм, - например, к
театру и чтению, - у менЯ была развита до страсти, но была ли способность  к
умственному труду, - не знаю. ‚ гимназии у менЯ было непобедимое  отвращение
к греческому Языку, так что менЯ должны были  взЯть  из  четвертого  класса.
„олго ходили репетиторы и приготовлЯли менЯ в пЯтый класс, потом Я служил по
различным ведомствам, проводЯ большую часть днЯ совершенно  праздно,  и  мне
говорили, что это - умственный труд; моЯ  деЯтельность  в  сфере  учебной  и
служебной  не  требовала  ни  напрЯжениЯ  ума,   ни   таланта,   ни   личных
способностей, ни творческого  подъема  духа:  она  была  машинной;  а  такой
умственный труд Я ставлю ниже физического, презираю его и не думаю, чтобы он
хотЯ одну минуту мог служить оправданием праздной,  беззаботной  жизни,  так
как сам он не что иное, как обман, один из видов той же праздности. Џо  всей
вероЯтности, настоЯщего умственного труда Я не знал никогда.
     Ќаступил вечер. Њы жили на Ѓольшой „ворЯнской - это была главнаЯ  улица
в городе, и на ней по вечерам, за  неимением  порЯдочного  городского  сада,
гулЯл наш beau monde. ќта прелестнаЯ улица отчасти заменЯла сад, так как  по
обе стороны ее росли тополи, которые благоухали,  особенно  после  дождЯ,  и
из-за  заборов  и  палисадников  нависали  акации,  высокие  кусты   сирени,
черемуха, Яблони. Њайские сумерки, нежнаЯ молодаЯ  зелень  с  тенЯми,  запах
сирени, гуденье жуков, тишина, тепло - как все это ново и как необыкновенно,
хотЯ весна повторЯетсЯ каждый год! џ стоЯл у калитки и смотрел на  гулЯющих.
‘ большинством из них Я рос и когда-то шалил вместе, теперь же близость  моЯ
могла бы смутить их, потому что одет Я был бедно, не  по  моде,  и  про  мои
очень узкие брюки и большие, неуклюжие  сапоги  говорили,  что  это  у  менЯ
макароны на кораблЯх. Љ тому же  в  городе  у  менЯ  была  дурнаЯ  репутациЯ
оттого, что Я не имел  общественного  положениЯ  и  часто  играл  в  дешевых
трактирах на бильЯрде, и еще оттого, быть может,  что  менЯ  два  раза,  без
всЯкого с моей стороны повода, водили к жандармовому офицеру.
     ‚ большом доме напротив, у инженера „олжикова играли на роЯле. Ќачинало
темнеть, и на небе замирали  звезды.  ‚от,  медленно,  отвечаЯ  на  поклоны,
прошел отец в старом цилиндре с широкими загнутыми вверх полЯми, под руку  с
сестрой.
     - ‚зглЯни! - говорил он сестре, указываЯ на небо  тем  самым  зонтиком,
которым давеча бил менЯ. - ‚зглЯни на небо! ‡везды, даже самые маленькие,  -
все это миры! Љак ничтожен человек в сравнении со вселенной!
     € говорил он это таким тоном, как будто ему было чрезвычайно  лестно  и
приЯтно, что он так ничтожен. —то это за бездарный человек! Љ сожалению,  он
был у нас единственным архитектором, и за последние  пЯтнадцать  -  двадцать
лет, на моей памЯти, в городе не было построено ни одного порЯдочного  дома.
Љогда ему заказывали план, то он обыкновенно чертил сначала зал и  гостиную;
как в былое времЯ институтки могли танцевать только  от  печки,  так  и  его
художественнаЯ идеЯ могла исходить и развиватьсЯ только от зала и  гостиной.
Љ ним он пририсовывал столовую, детскую, кабинет, соединЯЯ комнаты  дверЯми,
и потом все они неизбежно оказывались проходными, и в каждой  было  по  две,
даже по три лишних двери. „олжно быть, идеЯ  у  него  была  неЯснаЯ,  крайне
спутаннаЯ, куцаЯ; всЯкий раз, точно чувствуЯ, что  чего-то  не  хватает,  он
прибегал к разного рода пристройкам, присаживаЯ их одну к другой,  и  Я  как
сейчас вижу узкие сенцы, узкие  коридорчики,  кривые  лестнички,  ведущие  в
антресоли, где можно стоЯть только  согнувшись  и  где  вместо  пола  -  три
громадных ступени вроде банных полок;  а  кухнЯ  непременно  под  домом.  со
сводами и с кирпичным полом. “ фасада  упрЯмое,  черствое  выражение,  линии
сухие, робкие, крыша низкаЯ,  приплюснутаЯ,  а  на  толстых,  точно  сдобных
трубах непременно проволочные колпаки  с  черными  визгливыми  флюгерами.  €
почему-то все эти, выстроенные отцом, дома, похожие друг  на  друга,  смутно
напоминали мне его цилиндр, его затылок, сухой и упрЯмый. ‘ течением времени
в городе к бездарности отца приглЯделись,  она  укоренилась  и  стала  нашим
стилем.
     ќтот стиль отец внес и в жизнь моей  сестры.  Ќачать  с  того,  что  он
назвал ее  Љлеопатрой  (как  менЯ  назвал  Њисаилом).  Љогда  она  была  еще
девочкой, он пугал ее напоминанием о звездах, о  древних  мудреца,  о  наших
предках, подолгу объЯснЯл ей, что такое жизнь, что  такое  долг;  и  теперь,
когда ей было уже двадцать шесть лет, продолжал то  же  самое,  позволЯЯ  ей
ходить под руку только с ним одним  и  воображаЯ  почему-то,  что  рано  или
поздно должен ЯвитьсЯ приличный молодой человек, который пожелает вступить с
нею в брак из уважениЯ к его личным качествам. Ђ она обожала отца, боЯлась и
верила в его необыкновенный ум.
     ‘тало совсем темно, и улица мало-помалу опустела. ‚ доме, что напротив,
затихла музыка; отворились настежь ворота, и по нашей улице, балуЯсь,  мЯгко
играЯ бубенчиками, покатила тройка. ќто инженер с дочерью) поехал  кататьсЯ.
Џора спать!
     ‚ доме у менЯ была своЯ комната, но жил Я на дворе в хибарке, под одною
крышей  с  кирпичным  сараем,  которую  построили  когда-то,  вероЯтно,  длЯ
хранениЯ сбруи, - в стены были вбиты большие костыли, - теперь же  она  была
лишней, и отец вот уже тридцать лет складывал в ней свою газету, которую длЯ
чего-то переплетал по полугодиЯм и не позволЯл никому трогать. †ивЯ здесь, Я
реже попадалсЯ на глаза отцу и его гостЯм, и мне казалось, что если  Я  живу
не в настоЯщей комнате и не каждый день хожу в дом обедать, то  слова  отца,
что Я живу у него на шее, звучат уже как будто не так обидно.
     ЊенЯ поджидала сестра. Ћна тайно от отца принесла мне  ужин:  небольшой
кусочек холодной телЯтины ломтик  хлеба.  “  нас  в  доме  часто  повторЯли:
"деньги счет любЯт", "копейка рубль бережет"  и  тому  подобное,  и  сестра,
подавленнаЯ этими пошлостЯми, старалась  только  о  том,  как  бы  сократить
расходы, и оттого питались мы дурно. Џоставив тарелку на стол, она  села  на
мою постель и заплакала.
     - Њисаил, - сказала она, - что ты с нами делаешь?
     Ћна не закрывала лица, слезы у  нее  капали  на  грудь  и  на  руки,  и
выражение было скорбное. Ћна упала на подушку и дала волю слезам, вздрагиваЯ
всем телом и всхлипываЯ.
     - ’ы опЯть оставил службу... - проговорила она. - Ћ, как это ужасно!
     - Ќо пойми, сестра, пойми... - сказал Я, и  оттого,  что  она  плакала,
мною овладело отчаЯние.
     Љак нарочно, в лампочке моей выгорел уже  весь  керосин,  она  коптила,
собираЯсь погаснуть, и старые костыли на стенах глЯдели сурово,  и  тени  их
мигали.
     - Џощади нас! - сказала сестра, поднимаЯсь. - Ћтец в страшном горе, а Я
больна, схожу с ума. —то с тобою будет? - спрашивала она, рыдаЯ и протЯгиваЯ
ко мне руки. - Џрошу тебЯ, умолЯю, именем нашей  покойной  мамы  прошу:  иди
опЯть на службу!
     - Ќе могу, Љлеопатра! - сказал Я, чувствуЯ,  что  еще  немного  -  и  Я
сдамсЯ. - Ќе могу!
     - Џочему? -  продолжала  сестра.  -  Џочему?  Ќу,  если  не  поладил  с
начальником, ищи себе другое  место.  Ќапример,  отчего  бы  тебе  не  пойти
служить на железную дорогу? џ сейчас говорила с Ђнютой Ѓлагово, она уверЯет,
что тебЯ примут на железную дорогу, и даже обещала похлопотать за тебЯ. Ѓога
ради, Њисаил, подумай! Џодумай, умолЯю тебЯ!
     Њы поговорили еще немного, и Я сдалсЯ. џ сказал, что мысль о службе  на
строЯщейсЯ железной дороге мне еще ни разу не  приходила  в  голову  и  что,
пожалуй, Я готов попробовать.
     Ћна радостно улыбнулась сквозь слезы и пожала мне руку и потом все  еще
продолжала плакать, так как не могла остановитьсЯ, а  Я  пошел  в  кухню  за
керосином.

        II

     ‘реди охотников до любительских спектаклей, концертов и живых картин  с
благотворительной целью первое место в городе принадлежало Ђжогиным,  жившим
в собственном доме на Ѓольшой „ворЯнской; они всЯкий раз давали помещение, и
они же принимали на себЯ все хлопоты и расходы. ќта богатаЯ помещичьЯ  семьЯ
имела в уезде тысЯч около трех десЯтин с роскошною усадьбой, но  деревни  не
любила и жила зиму и  лето  в  городе.  ‘остоЯла  она  из  матери,  высокой,
худощавой, деликатной дамы, носившей короткие волосы,  короткую  кофточку  и
плоскую юбку на английский манер, - и трех дочерей, которых, когда  говорили
о них, называли не по именам, а просто: старшаЯ, среднЯЯ и младшаЯ. ‚се  они
были с некрасивыми острыми подбородками, близоруки, сутулы,  одеты  так  же,
как мать, неприЯтно шепелЯвили и  все-таки,  несмотрЯ  на  это,  обЯзательно
участвовали  в  каждом  представлении  и  постоЯнно  делали   что-нибудь   с
благотворительною целью - играли, читали, пели. Ћни были  очень  серьезны  и
никогда не улыбались и  даже  в  водевилЯх  с  пением  играли  без  малейшей
веселости, с деловым видом, точно занимались бухгалтерией.
     џ  любил  наши  спектакли,  а  особенно  репетиции,  частые,   немножко
бестолковые, шумные, после которых нам всегда давали ужинать. ‚ выборе  пьес
и в определении  ролей  Я  не  принимал  никакого  участиЯ.  Ќа  мне  лежала
закулиснаЯ  часть.  џ  писал  декорации,   переписывал   роли,   суфлировал,
гримировал, и на менЯ было возложено также устройство разных эффектов  вроде
грома, пениЯ соловьЯ и т. п. ’ак как у менЯ не было общественного  положениЯ
и порЯдочного платьЯ, то на репетициЯх Я держалсЯ особнЯком, в тени кулис, -
и застенчиво молчал.
     „екорации писал Я у Ђжогиных в сарае или на дворе. Њне  помогал  малЯр,
или, как он сам называл  себЯ,  подрЯдчик  малЯрных  работ,  Ђндрей  €ванов,
человек лет пЯтидесЯти, высокий, очень худой и бледный, с впалой  грудью,  с
впалыми висками и с синевой под глазами, немножко даже страшный на  вид.  Ћн
был болен какою-то изнурительною болезнью, и каждую осень и  весну  говорили
про него, что он отходит, но  он,  полежавши,  вставал  и  потом  говорил  с
удивлением: "Ђ Я опЯть не помер!".
     ‚ городе его звали ђедькой и говорили, что это его  настоЯщаЯ  фамилиЯ.
Ћн любил театр так же, как Я, и едва до  него  доходили  слухи,  что  у  нас
затеваетсЯ спектакль, как он бросал все свои работы и шел к Ђжогиным  писать
декорации.
     Ќа другой день после объЯснениЯ с сестрой Я с утра до вечера работал  у
Ђжогиных. ђепетициЯ была назначена в семь часов вечера, и за час до начала в
зале уже были в сборе все любители, и по сцене  ходили  старшаЯ,  среднЯЯ  и
младшаЯ и читали по тетрадкам. ђедька в длинном  рыжем  пальто  и  в  шарфе,
намотанном на шею, уже стоЯл, прислонившись виском к  стене,  и  смотрел  на
сцену с набожным выражением.  Ђжогина-мать  подходила  то  к  одному,  то  к
другому гостю и говорила каждому что-нибудь  приЯтное.  “  нее  была  манера
пристально смотреть в лицо и говорить тихо, как по секрету.
     - „олжно быть, трудно писать декорации, - сказала она тихо, подходЯ  ко
мне. - Ђ мы только что с мадам Њуфке говорили о предрассудках, и  Я  видела,
как вы вошли. Ѓог мой, Я всю, всю мою жизнь боролась с предрассудками! —тобы
убедить прислугу, какие пустЯки все эти их страхи, Я у себЯ  всегда  зажигаю
три свечи и все свои важные дела начинаю тринадцатого числа.
     Џришла дочь инженера „олжикова, красиваЯ, полнаЯ блондинка, одетаЯ, как
говорили у нас, во все парижское. Ћна не играла, но на  репетициЯх  длЯ  нее
ставили стул на  сцене,  и  спектаклей  не  начинали  раньше,  пока  она  не
поЯвлЯлась в первом  рЯду,  сиЯЯ  и  изумлЯЯ  мех  своим  нарЯдом.  …й,  как
столичной штучке, разрешалось во времЯ репетиций делать замечаниЯ, и  делала
она их  с  милою,  снисходительною  улыбкой,  и  видно  было,  что  на  наши
представлениЯ она смотрела, как на детскую забаву. Џро нее говорили, что она
училась петь в петербургской консерватории и будто даже целую  зиму  пела  в
частной опере. Ћна мне очень нравилась, и обыкновенно  на  репетициЯх  и  во
времЯ спектаклЯ Я не спускал с нее глаз.
     џ уже взЯл тетрадку, чтобы начать суфлировать, как неожиданно поЯвилась
сестра. Ќе снимаЯ манто и шлЯпы, она подошла ко мне и сказала:
     - Џрошу тебЯ, пойдем.
     џ пошел. ‡а сценой, в дверЯх стоЯла Ђнюта Ѓлагово,  тоже  в  шлЯпке,  с
темною вуалькой. ќто была дочь председателЯ товарищеского суда, служившего в
нашем городе давно, чуть ли не с самого основаниЯ окружного  суда.  ’ак  как
она была высока ростом и хорошо сложена, то  участие  ее  в  живых  картинах
считалось обЯзательным, и когда она изображала какую-нибудь фею  или  ‘лаву,
то ее лицо горело от стыда; но в спектаклЯх она не участвовала,  а  заходила
на репетиции только на минуту по какому-нибудь делу,  и  не  шла  в  зал.  €
теперь видно было, что она зашла только на минутку.
     - Њой отец говорил о вас, - сказала  она  сухо,  не  глЯдЯ  на  менЯ  и
краснеЯ. - „олжиков обещал вам место на  железной  дороге.  ЋтправлЯйтесь  к
нему завтра, он будет дома.
     џ поклонилсЯ и поблагодарил за хлопоты.
     - Ђ это вы можете оставить, - оказала она, указав на тетрадку.
     Ћна и  сестра  подошли  к  Ђжогиной  и  минуты  две  шептались  с  нею,
поглЯдываЯ на менЯ. Ћни советовались о чем-то.
     - ‚ самом деле, - сказала Ђжогина тихо, подходЯ мне и пристально  глЯдЯ
в лицо, - в самом деле, если это отвлекает вас от серьезных занЯтий,  -  она
потЯнула из моих рук тетрадь, - то вы можете передать  кому-нибудь  другому.
Ќе беспокойтесь, мой друг, идите себе с богом.
     џ простилсЯ с нею и вышел сконфуженный. ‘пускаЯсь вниз по  лестнице,  Я
видел, как уходили сестра и Ђнюта Ѓлагово; они оживленно говорили о  чем-то,
должно быть о моем поступлении на железную дорогу, и спешили. ‘естра  раньше
никогда не бывала на репетициЯх, и теперь, вероЯтно, ее  мучила  совесть,  и
она боЯлась, как бы отец не  узнал,  что  она  без  его  позволениЯ  была  у
Ђжогиных.
     џ отправилсЯ к „олжикову на другой день, в первом часу. ‹акей  проводил
менЯ в очень красивую комнату, котораЯ была у инженера гостиной и  в  то  же
времЯ  рабочим  кабинетом.  ’ут  было  все  мЯгко,  изЯщно  и   длЯ   такого
непривычного человека, как Я, даже странно. „орогие ковры, громадные кресла,
бронза, картины, золотые и плюшевые рамы; на  фотографиЯх,  разбросанных  по
стенам, очень красивые женщины, умные, прекрасные лица, свободные  позы;  из
гостиной дверь ведет прЯмо в сад,  на  балкон,  видна  сирень,  виден  стол,
накрытый длЯ завтрака, много бутылок, букет из роз, пахнет весной и  дорогою
сигарой, пахнет счастьем, - и все, кажетсЯ, так и хочет сказать, что  вот-де
пожил человек, потрудилсЯ и достиг, наконец, счастьЯ, возможного  на  земле.
‡а письменным столом сидела дочь инженера и читала газету.
     - ‚ы к отцу? -  спросила  она.  -  Ћн  принимает  душ,  сейчас  придет.
Џосидите пока, прошу вас.
     џ сел.
     - ‚ы ведь, кажетсЯ, против нас  живете?  -  спросила  она  опЯть  после
некоторого молчаниЯ.
     - „а.
     - џ от скуки каждый день наблюдаю из окна, уж вы извините, - продолжала
она, глЯдЯ в газету, - и часто вижу вас и вашу сестру. “  нее  всегда  такое
доброе, сосредоточенное выражение.
     ‚ошел „олжиков. Ћн вытирал полотенцем шею.
     - Џапа, monsieur Џолознев, - сказала дочь.
     - „а, да, мне говорил Ѓлагово, - живо обратилсЯ он ко мне,  не  подаваЯ
руки. - Ќо, послушайте, что же Я могу вам дать? Љакие у менЯ места? ‘транные
вы люди, господа! - продолжал он громко и таким тоном, как будто  делал  мне
выговор. - •одит вас ко мне по двадцать человек в день,  вообразили,  что  у
менЯ департамент! “ менЯ линиЯ, господа, у менЯ каторжные работы, мне  нужны
механики, слесарЯ, землекопы, столЯры, колодезники, а  ведь  все  вы  можете
только сидеть и писать, больше ничего! ‚се вы писатели!
     € от него пахнуло на менЯ тем же  счастьем,  что  и  от  его  ковров  и
кресел. Џолный, здоровый, с красными щеками, с широкою  грудью,  вымытый,  в
ситцевой рубахе и шароварах, точно фарфоровый, игрушечный Ямщик. “ него была
круглаЯ, курчаваЯ бородка - и ни одного седого волоска, нос с  горбинкой,  а
глаза темные, Ясные, невинные.
     - —то вы умеете делать? - продолжал  он.  -  Ќичего  вы  не  умеете!  џ
инженер-с, Я обеспеченный человек-с, но, прежде чем мне дали дорогу, Я долго
тер лЯмку, Я ходил машинистом,  два  года  работал  в  Ѓельгии  как  простой
смазчик. Џосудите сами, любезнейший, какую работу Я могу вам предложить?
     - Љонечно, это так... - пробормотал Я в сильном смущении, не выносЯ его
Ясных, невинных глаз.
     - Џо крайней мере умеете ли вы управлЯтьсЯ с аппаратом?  -  спросил  он
подумав.
     - „а, Я служил на телеграфе.
     - ѓм... Ќу, там посмотрим. ЋтправлЯйтесь пока в „убечню. ’ам у менЯ уже
сидит один, но дрЯнь ужаснаЯ.
     - Ђ в чем будут заключатьсЯ мои обЯзанности? - спросил Я.
     - ’ам увидим. ЋтправлЯйтесь пока, Я распорЯжусь. ’олько, пожалуйста,  у
менЯ не пьЯнствовать и не беспокоить менЯ никакими просьбами. ‚ыгоню.
     Ћн отошел от менЯ и даже головой не кивнул.  џ  поклонилсЯ  ему  и  его
дочери, читавшей газету, и вышел. Ќа  душе  у  менЯ  было  тЯжело  до  такой
степени, что когда сестра стала спрашивать, как принЯл менЯ инженер, то Я не
мог выговорить ни одного слова.
     —тобы идти в „убечню, Я встал рано утром, с восходом солнца.  Ќа  нашей
Ѓольшой „ворЯнской не было ни души, все еще спали, и  шаги  мои  раздавались
одиноко и глухо. ’ополи, покрытые росой, наполнЯли воздух  нежным  ароматом.
Њне было грустно и не хотелось уходить из города. џ любил свой родной город.
Ћн казалсЯ мне таким красивым и теплым! џ любил эту зелень, тихие  солнечные
утра, звон наших колоколов; но люди, с которыми Я жил в  этом  городе,  были
мне скучны, чужды и порой даже гадки. џ не любил и не понимал их.
     џ не понимал, длЯ чего и чем живут все эти шестьдесЯт пЯть тысЯч людей.
џ знал, что  Љимры  добывают  себе  пропитание  сапогами,  что  ’ула  делает
самовары и ружьЯ, что Ћдесса портовый город, но что такое наш город и что он
делает - Я не знал. ЃольшаЯ „ворЯнскаЯ  и  еще  две  улицы  почище  жили  на
готовые капиталы и на жалованье, получаемое чиновниками  из  казны;  но  чем
жили остальные восемь улиц, которые тЯнулись параллельно  версты  на  три  и
исчезали за холмом, - это длЯ менЯ было всегда непостижимою загадкой. €  как
жили эти люди, стыдно сказать! Ќи сада, ни театра, ни порЯдочного  оркестра;
городскаЯ и клубнаЯ библиотеки посещались  только  евреЯми-подростками,  так
что журналы и новые  книги  по  месЯцам  лежали  неразрезанными;  богатые  и
интеллигентные спали в душных, тесных спальнЯх,  на  деревЯнных  кроватЯх  с
клопами,  детей  держали  в  отвратительно  грЯзных  помещениЯх,  называемых
детскими, а слуги, даже  старые  и  почтенные,  спали  в  кухне  на  полу  и
укрывались лохмотьЯми. ‚ скоромные дни в домах пахло борщом, а в  постные  -
осетриной, жаренной на подсолнечном масле.  …ли  невкусно,  пили  нездоровую
воду. ‚ думе, у губернатора, у архиереЯ, всюду в домах много лет говорили  о
том, что у нас в городе нет хорошей и дешевой воды и что необходимо занЯть у
казны двести тысЯч на водопровод; очень богатые люди, которых у нас в городе
можно было насчитать десЯтка три и которые, случалось, проигрывали  в  карты
целые имениЯ, тоже пили дурную воду и всю жизнь говорили с азартом о займе -
и Я не понимал этого; мне казалось, было  бы  проще  взЯть  и  выложить  эти
двести тысЯч из своего кармана.
     ‚о всем городе Я не знал ни одного честного  человека.  Њой  отец  брал
взЯтки и воображал, что это дают ему из уважениЯ к его  душевным  качествам;
гимназисты, чтобы переходить из класса в класс, поступали на хлеба  к  своим
учителЯм, и эти брали с них большие деньги;  жена  воинского  начальника  во
времЯ набора брала с рекрутов и даже позволЯла угощать себЯ и раз  в  церкви
никак не могла поднЯтьсЯ с колен, так как была пьЯна; во времЯ набора  брали
и врачи, а городовой врач  и  ветеринар  обложили  налогом  мЯсные  лавки  и
трактиры; в уездном училище торговали свидетельствами, дававшими  льготу  по
третьему разрЯду;  благочинные  брали  с  подчиненных  причтов  и  церковных
старост; в городской, мещанской, во  врачебной  и  во  всех  прочих  управах
каждому  просителю  кричали  вослед:  "Ѓлагодарить  надо!"  -  и   проситель
возвращалсЯ, чтобы дать 30-40 копеек. Ђ те, которые взЯток  не  брали,  как,
например, чины судебного ведомства,  были  надменны,  подавали  два  пальца,
отличались холодностью и узостью суждений, играли много в карты, много пили,
женились на богатых и, несомненно,  имели  на  среду  вредное,  развращающее
влиЯние. ‹ишь от одних девушек веЯло нравственною чистотой; у большинства из
них были высокие стремлениЯ, честные, чистые души; но они не понимали  жизни
и верили, что взЯтки даютсЯ из  уважениЯ  к  душевным  качествам,  и,  выйдЯ
замуж, скоро старились, опускались  и  безнадежно  тонули  в  тине  пошлого,
мещанского существованиЯ.

        III

     ‚ нашей местности строилась железнаЯ  дорога.  Ќакануне  праздников  по
городу толпами ходили оборванцы, которых звали "чугункой" и которых боЯлись.
Ќередко приходилось мне видеть, как оборванца с  окровавленною  физиономией,
без шапки, вели в полицию, а сзади,  в  виде  вещественного  доказательства,
несли самовар или недавно вымытое, еще мокрое белье.  "—угунка"  обыкновенно
толпилась около кабаков и на базарах; она пила, ела,  нехорошо  бранилась  и
каждую мимо проходившую женщину легкого  поведениЯ  провожала  пронзительным
свистом. Ќаши лавочники, чтобы позабавить эту голодную рвань, поили собак  и
кошек водкой или привЯзывали  собаке  к  хвосту  жестЯнку  из-под  керосина,
поднимали свист, и собака мчалась по улице, гремЯ жестЯнкой, визжа от ужаса;
ей казалось, что ее преследует по пЯтам какое-то чудовище, она бежала далеко
за город, в поле, и там выбивалась из сил; и у нас в городе  было  несколько
собак, постоЯнно дрожавших, с поджатыми хвостами, про которых говорили,  что
они не перенесли такой забавы, сошли с ума.
     ‚окзал строилсЯ в пЯти верстах от города. ѓоворили, что инженеры за то,
чтобы дорога подходила к самому городу, просили взЯтку в пЯтьдесЯт тысЯч,  а
городское управление соглашалось  дать  только  сорок,  разошлись  в  десЯти
тысЯчах, и теперь горожане раскаивались, так  как  предстоЯло  проводить  до
вокзала шоссе, которое по смете обходилось дороже. Џо всей  линии  были  уже
положены шпалы и рельсы, и ходили служебные  поезда,  возившие  строительный
материал и рабочих, и  задержка  была  только  за  мостами,  которые  строил
„олжиков, да кое-где не были еще готовы станции.
     „убечнЯ - так называлась наша перваЯ станциЯ - находилась в  семнадцати
верстах от города. џ шел пешком. џрко зеленели озимь  и  Яровые,  охваченные
утренним солнцем. Њесто было ровное, веселое, и  вдали  Ясно  вырисовывались
вокзал, курганы, далекие усадьбы... Љак хорошо было тут на  воле!  €  как  Я
хотел проникнутьсЯ сознанием свободы, хотЯ бы на одно  это  утро,  чтобы  не
думать о том, что делалось в городе, не думать о  своих  нуждах,  не  хотеть
есть! Ќичто так не мешало мне жить, как острое  чувство  голода,  когда  мои
лучшие мысли странно мешались с мыслЯми о  гречневой  каше,  о  котлетах,  о
жареной рыбе. ‚от Я стою один в поле и смотрю вверх  на  жаворонка,  который
повис в воздухе на одном месте и залилсЯ, точно в  истерике,  а  сам  думаю:
"•орошо бы теперь поесть хлеба с маслом!" €ли вот сажусь у дороги и закрываю
глаза, чтобы отдохнуть, прислушатьсЯ к этому чудесному майскому шуму, и  мне
припоминаетсЯ, как пахнет  горЯчий  картофель.  Џри  моем  большом  росте  и
крепком сложении мне приходилось есть вообще мало, и потому главным чувством
моим в течение днЯ был голод, и  потому,  быть  может,  Я  отлично  понимал,
почему такое множество  людей  работает  только  длЯ  куска  хлеба  и  может
говорить только о харчах.
     ‚ „убечне штукатурили внутри станцию и строили верхний деревЯнный  этаж
у водокачки. Ѓыло жарко, пахло известкой, и рабочие вЯло бродили  по,  кучам
щепы и мусора; около своей будки спал стрелочник, и солнце жгло ему прЯмо  в
лицо. Ќи одного дерева. ‘лабо гудела телеграфнаЯ проволока, и на ней кое-где
отдыхали Ястреба. ЃродЯ тоже по кучам, не знаЯ, что делать, Я вспоминал, как
инженер на мой вопрос, в чем будут заключатьсЯ мои обЯзанности, ответил мне:
"’ам увидим". Ќо что можно было увидеть в этой пустыне?  тукатуры  говорили
про десЯтника и про  какого-то  ”едота  ‚асильева,  Я  не  понимал,  и  мною
мало-помалу овладела тоска, - тоска физическаЯ, когда чувствуешь свои  руки,
ноги и все свое большое тело и не знаешь, что делать с ними, куда деватьсЯ.
     Џоходив по крайней мере с два часа, Я заметил, что от  станции  куда-то
вправо  от  линии  шли  телеграфные  столбы  и  через   полторы-две   версты
оканчивались у белого каменного забора; рабочие сказали, что там контора, и,
наконец, Я сообразил, что мне нужно именно туда.
     ќто была очень стараЯ,  давно  заброшеннаЯ  усадьба.  ‡абор  из  белого
ноздреватого камнЯ уже выветрилсЯ и обвалилсЯ местами, и на флигеле, который
своею глухою стеной выходил в поле, крыша  был  ржаваЯ,  и  на  ней  кое-где
блестели латки из жести.  ‚  ворота  был  виден  просторный  двор,  поросший
бурьЯном, и старый барский дом с жалюзи на окнах и с высокою  крышей,  рыжею
от ржавчины. Џо сторонам дома,  направо  и  налево,  стоЯли  два  одинаковых
флигелЯ; у одного окна были  забиты  досками,  около  другого,  с  открытыми
окнами, висело на веревке белье и ходили телЯта. Џоследний телеграфный столб
стоЯл во дворе, и проволока от него шла к окну того флигелЯ,  который  своею
глухою стеной выходил в поле. „верь была отворена,  Я  вошел.  ‡а  столом  у
телеграфного станка сидел какой-то господин с темною,  кудрЯвою  головой,  в
пиджаке из парусинки; он сурово, исподлобьЯ поглЯдел на менЯ, но  тотчас  же
улыбнулсЯ и сказал:
     - ‡дравствуй, маленькаЯ польза!
     ќто был €ван —епраков, мой товарищ по гимназии, которого  исключили  из
второго класса за курение табаку.  Њы  вместе  когда-то,  в  осеннее  времЯ,
ловили щеглов, чижей и дубоносов и продавали их на базаре рано утром,  когда
еще наши родители  спали.  Њы  подстерегали  стайки  перелетных  скворцов  и
стрелЯли в них мелкою дробью, потом подбирали раненых, и одни у нас  умирали
в страшных мучениЯх (Я до сих пор еще помню, как они ночью стонали у менЯ  в
клетке), других, которые выздоравливали, мы продавали и нагло  божились  при
этом, что все это одни самцы. Љак-то раз  на  базаре  у  менЯ  осталсЯ  один
только скворец, которого Я долго предлагал покупателЯм и, наконец,  сбыл  за
копейку. "‚се-таки маленькаЯ польза!" - сказал Я себе  утешение,  прЯча  эту
копейку, и с того времени  уличные  мальчишки  и  гимназисты  прозвали  менЯ
маленькою пользой;  да  и  теперь  еще  мальчишки  и  лавочники,  случалось,
дразнили менЯ так, хотЯ, кроме менЯ, уже никто не помнил,  откуда  произошло
это прозвище
     —епраков был не крепкого сложениЯ:  узкогрудый,  сутулый,  длинноногий.
ѓалстук веревочкой, жилетки не было вовсе, а сапоги хуже моих  -  с  кривыми
каблуками. Ћн редко мигал глазами  и  имел  стремительное  выражение,  будто
собиралсЯ что-то схватить, и все суетилсЯ.
     - „а ты постой, - говорил он суетЯсь. - „а ты послушай!.. Ћ чем,  бишь,
Я только что говорил?
     Њы разговорились. џ узнал, что имение, в котором  Я  теперь  находилсЯ,
еще недавно принадлежало  —епраковым  и  только  прошлою  осенью  перешло  к
инженеру „олжикову, который полагал, что держать деньги  в  земле  выгоднее,
чем в бумагах, и уже купил в наших краЯх три порЯдочных имениЯ  с  переводом
долга; мать —епракова при продаже выговорила себе  право  жить  в  одном  но
боковых флигелей еще два года и выпросила длЯ сына место при конторе.
     - …ще бы ему не покупать! - сказал —епраков про  инженера.  -  ‘  одних
подрЯдчиков дерет сколько! ‘о всех дерет!
     Џотом он повел менЯ обедать, решив суетливо, что  жить  Я  буду  с  ним
вдвоем во флигеле, а столоватьсЯ у его матери.
     - Ћна у менЯ скрЯга, - сказал он, - но дорого с тебЯ не возьмет.
     ‚ маленьких комнатах, где жила его мать, было  очень  тесно;  все  они,
даже сени и переднЯЯ,  были  загромождены  мебелью,  которую  после  продажи
имениЯ перенесли сюда из большого дома; и  мебель  была  все  стариннаЯ,  из
красного дерева. ѓоспожа —епракова, очень полнаЯ,  пожилаЯ  дама,  с  косыми
китайскими глазами, сидела у окна в большом кресле и вЯзала  чулок.  ЏринЯла
она менЯ церемонно.
     - ќто, мамаша, Џолознев, - представил менЯ —епраков. - Ћн будет служить
тут.
     - ‚ы  дворЯнин?  -  спросила  она  странным,  неприЯтным  голосом;  мне
показалось, будто у нее в горле клокочет жир.
     - „а, - ответил Я.
     - ‘адитесь.
     Ћбед был плохой. Џодавали только пирог с горьким  творогом  и  молочный
суп. …лена Ќикифоровна, хозЯйка, все времЯ  как-то  странно  подмигивала  то
одним глазом, то другим. Ћна говорила, ела, но во всей ее  фигуре  было  уже
что-то мертвенное и даже как будто чувствовалсЯ запах  трупа.  †изнь  в  ней
едва теплилась, теплилось и сознание, что  она  -  барынЯ-помещица,  имевшаЯ
когда-то своих крепостных, что она - генеральша,  которую  прислуга  обЯзана
величать превосходительством; и когда эти жалкие остатки жизни вспыхивали  в
ней на мгновение, то она говорила сыну:
     - †ан, ты не так держишь нож!
     €ли же  говорила  мне,  тЯжело  переводЯ  дух,  с  жеманством  хозЯйки,
желающей занЯть гостЯ:
     - Ђ мы, знаете, продали наше имение. Љонечно, жаль, привыкли мы тут, но
„олжиков обещал сделать †ана начальником станции  „убечни,  так  что  мы  не
уедем отсюда, будем жить тут на станции, а это  все  равно,  что  в  имении.
€нженер такой добрый! Ќе находите ли вы, что он очень красив?
     …ще недавно  —епраковы  жили  богато,  но  после  смерти  генерала  все
изменилось. …лена Ќикифоровна стала ссоритьсЯ с соседЯми, стала судитьсЯ, не
доплачивать приказчикам и рабочим; все боЯлась, как бы ее не ограбили - и  в
какие-нибудь десЯть лет „убечнЯ стала неузнаваемою.
     Џозади  большого  дома  был  старый  сад,  уже  одичавший,  заглушенный
бурьЯном и кустарником. џ прошелсЯ  по  террасе,  еще  крепкой  и  красивой;
сквозь стеклЯнную дверь видна была комната с паркетным полом,  должно  быть,
гостинаЯ; старинное фортепиано, да на стенах  гравюры  в  широких  рамах  из
красного дерева - и больше ничего. Ћт прежних цветников уцелели одни пионы и
маки, которые поднимали из  травы  свои  белые  и  Ярко-красные  головы;  по
дорожкам, вытЯгиваЯсь, мешаЯ друг другу, росли молодые  клены  и  вЯзы,  уже
ощипанные коровами. Ѓыло густо, и сад казалсЯ непроходимым,  но  это  только
вблизи  дома,  где  еще  стоЯли  тополи,  сосны  и  старые  липы-сверстницы,
уцелевшие от прежних аллей, а дальше за ними сад расчищали длЯ  сенокоса,  и
тут уже не парило, паутина не лезла в рот  и  глаза,  полувал  ветерок;  чем
дальше вглубь, тем  просторнее,  и  уже  росли  на  просторе  вишни,  сливы,
раскидистые Яблони, обезображенные подпорками и  гангреной,  и  груши  такие
высокие, что даже не верилось, что это груши. ќту часть сада арендовали наши
городские торговки, и сторожил ее от воров и скворцов мужик-дурачок,  живший
в шалаше.
     ‘ад, все больше редеЯ, переходЯ в  настоЯщий  луг,  спускалсЯ  к  реке,
поросшей зеленым камышом и  ивнЯком;  около  мельничной  плотины  был  плес,
глубокий и рыбный, сердито шумела небольшаЯ мельница  с  соломенною  крышей,
неистово квакали лЯгушки. Ќа воде,  гладкой,  как  зеркало,  изредка  ходили
круги, да вздрагивали речные  лилии,  потревоженные  веселою  рыбой.  Џо  ту
сторону речки находилась деревушка „убечнЯ.  ’ихий,  голубой  плес  манил  к
себе, обещаЯ прохладу и покой. € теперь все это -  и  плес,  и  мельница,  и
уютные берега принадлежали инженеру!
     € вот началась моЯ новаЯ служба. џ получал телеграммы  и  отправлЯл  их
дальше, писал разные ведомости, и переписывал начисто требовательные записи,
претензии и рапорты, которые  присылались  к  нам  в  контору  безграмотными
десЯтниками и мастерами. Ќо большую часть днЯ Я ничего не делал, а ходил  по
комнате, ожидаЯ телеграмм, или сажал во флигеле мальчика, а сам уходил в сад
и гулЯл, пока мальчик не прибегал сказать, что стучит аппарат.  Ћбедал  Я  у
госпожи —епраковой. ЊЯсо подавали очень редко, блюда все были молочные, а  в
среду и в пЯтницу - постные, и в эти дни подавались к столу розовые тарелки,
которые назывались постными. —епракова постоЯнно подмигивала -  это  была  у
нее такаЯ привычка, и в ее присутствии мне  всЯкий  раз  становилось  не  по
себе.
     ’ак как работы во флигеле не хватало и на одного, то —епраков ничего не
делал, а только спал или уходил с ружьем на плес стрелЯть уток.  Џо  вечерам
он напивалсЯ в деревне или на станции, и перед тем, как спать,  смотрелсЯ  в
зеркальце и кричал:
     - ‡дравствуй, €ван —епраков!
     ЏьЯный он был очень бледен и все потирал руки и  смеЯлсЯ,  точно  ржал:
ги-ги-ги! €з озорства он раздевалсЯ донага и бегал по полю голый. …л  мух  и
говорил, что они кисленькие.

        IV

     Љак-то после обеда он прибежал во флигель, запыхавшись, и сказал:
     - ‘тупай, там сестра твоЯ приехала.
     џ вышел. ‚  самом  деле,  у  крыльца  большого  дома  стоЯла  городскаЯ
извозчичьЯ линейка. Џриехала